Как продолжение темы "Атос в Англии"

Чтобы понять, что любишь...
Автор Джулия

...Перевернутое ведерко, из которого высыпался песок, попалось на глаза неожиданно. Оно валялось посреди садовой дорожки.
Обычное деревянное ведерко, какими играют дети. И деревянная лопатка. Видно было, что у лопатки уже дважды, если не трижды чинили ручку - видимо, владелец ее не берег и что есть силы лупил по донышку ведерка.
Граф поднял и то, и другое. Почему-то покрутил в руках. Тотчас понял, что ручку придется чинить снова - и в ближайшем же будущем. Песок, оставшийся в ведерке, оказался влажным - конечно, накануне шел дождь.
Какой дождь? Вчера было солнечно, и ни одной тучки на небе до самого вечера. И закат, полыхавший над горами, обещал ясную погоду на несколько дней вперед. У дома благоухали цветущие липы...
У дома благоухали цветущие липы. Запах дурманил и невольно заставлял вспомнить долгие зимние вечера. Зима выдалась трудной: холодной и снежной. Окна в двойных рамах покрывались ледяным узором. Рауль кашлял - малыша отпаивали отваром из засушенных липовых цветков. Он не протестовал. И не опрокидывал ручонкой глиняную чашку. После целебного напитка ему становилось легче, он веселел и начинал с удвоенной энергией громыхать погремушками. Тогда ему было достаточно двух положений тела: лежать и сидеть в подушках.
Но когда в дом заглянула весна и о ледяных узорах на стеклах смешно было даже вспоминать, Рауль однажды днем сам приполз к графу в кабинет. От няньки он благополучно удрал и был весьма этим доволен. Граф собственными глазами увидел, как ребенок, держась за дверной косяк, встал - пусть на слабеньких, дрожащих от напряжения ножках, но встал сам.
Граф помнил тот день совершенно отчетливо. Он даже помнил, что случилось, когда Рауль был допущен к письменному столу опекуна. Малыш опрокинул на себя чернильницу. Чернила залили и бумаги на столе, и самого Рауля, и графа, который держал ребенка на руках.
Теперь-то Рауль уже уверенно ходил. Не только ходил сам, но и бегал, потешно разведя руки. Ни дать ни взять - цыпленок, убегающий от кошки. Ведерко, подобранное на дорожке, принадлежало, разумеется, виконту.
Маркиза постоянно смеется, когда он рассказывает, что Рауль раскидывает где попало свои игрушки. Говорит, что все маленькие дети таковы. Странно. Сколько он помнил сам себя - все игрушки после окончания забав расставлялись по местам. Деревянные солдаты возвращались в ящик и закрывались крышкой, медные пушечки тоже имели четко определенный "плацдарм", где находились ночью. А уж оставить что-то в саду...
- Поставь ведерко на место.
- Едейко...
Он так отчаянно пытался что-то сказать на понятном взрослом языке. Язычок пока плохо слушался. Куда легче было говорить "по-своему".
- Обака...
- Что, Рауль?
Маленькая ручка выпускала цветок одуванчика, сорванный у дорожки. Перепачканные липким белым соком пальчики показывали на небо.
- Обакаааа...
- Да, облака. Правильно.
На гладком белоснежном лбу появлялась сосредоточенная морщинка: малыш уже постиг некоторые секреты огромного мира.
- Ойть... Ойть дёть...
От взрослого требовалось немало усилий, чтобы понять, что же ему пытаются сказать. Это было, пожалуй, не менее сложно, чем изучение египетских иероглифов.
- Да, Рауль. Из облаков может пойти дождь.
Рауль прикрывал голову ладошками и испуганно присаживался на корточки. Тут его ждало новое открытие.
По дорожке ползло СТРАШИЛИЩЕ.
И малыш тут же сообщал об этом - громким испуганным ревом.
- Виконт, как не стыдно! Это же просто жук! Он не страшный!
- Ууукь... - горестный всхлип. Доверчиво прижавшееся ко взрослому тепленькое тельце.
- Да, жук.
Интересно, у малышей когда-нибудь закрывается рот? Особенно у тех, которые уже начали разговаривать... Они или болтают, или плачут, или смеются. И то, и другое, и третье в огромных количествах просто невыносимо...
...- Граф, простите. Но у Рауля, кажется, жар...
После такого сообщения граф откладывал в сторону свои бумаги и бежал - да, именно бежал! - в детскую. Сам ощупывал малышу лоб. Так и есть. Жар. Опять. Он болел всего месяц назад...
Невыносимо было слушать это сбивчивое, тяжелое дыхание. Смотреть на пылающее личико. И знать, что ничем помочь не можешь. Вот разве что заменить компресс, лежащий на лбу. И уж совсем бесполезно целовать маленькую ручку... словно поцелуи могут облегчить страдания ребенка...
А в иные моменты виконт просто невозможен со своими капризами и ревом. Хочется уже не успокаивать - а зажать уши и бежать на край света. Туда, где никаких детей нет. Особенно - маленьких детей.

...Вот он и сбежал. Кто ж знал, что у английской кузины - трое детей. И один - как раз примерно ровесник Раулю. Живое напоминание.
Детей воспитывали не по французским правилам. Даже самый маленький несколько раз в день общался с матерью и отцом. Графу это было знакомо - в силу своего характера и привычек он сам не решился целиком возложить воспитание малыша на няньку. Женщина, ухаживавшая за Раулем, в доме была - но большую часть времени малыш проводил в обществе графа и Гримо.
Просто маленький, еще очень маленький мальчик. Несмышленыш. Любопытный, слабенький. Появившийся на свет волей случая - и волей случая взятый на воспитание именно графом.
Иногда граф проклинал тот день, когда он приехал в Рош-Лабейль вторично и увидел корзинку с младенцем. Появление этой корзинки в доме кюре не оставляло графу ни малейшего шанса: понятное дело, ребенка нужно было забирать.
Но поддаться благородному порыву и забрать подкидыша - это одно. Другое - изо дня в день видеть, как этот подкидыш растет... воспитывать его, заботиться о нем...
А дети - они всякие.
Граф, окончательно проснувшись, смотрел на постепенно розовеющее небо. Он был в Шотландии. Он приехал сюда две недели назад. Он сделал именно то, что позволяли себе все знатные родители - оставил малыша на попечение няньки и Гримо, и решил пожить собственной жизнью. В свое удовольствие.
Но выяснил, что собственного удовольствия и собственной жизни у него уже нет... Каждую ночь ему снился Рауль. Или, как сегодня, следы его присутствия: раскиданные на садовой дорожке игрушки, книжка с яркими картинками, лежащая в кресле. Или - холодная ручка, которая ищет тепла и доверчиво ложится в ладонь взрослого. Снились тревожные сны про то, что виконт захворал. Рауля не было рядом - но и отдыха не получалось.
Интересно, он уже научился говорить новые слова? Кузина утверждает, что как раз в возрасте Рауля дети начинают связывать слова в фразы. Он уже перестал спотыкаться, переступая через порог? А самостоятельно держать чашку, при этом не проливая на себя кисель?
Пока малыш был рядом, граф не задавал себе подобных вопросов.
Иногда для того, чтобы понять, что любишь, нужно уехать за тридевять земель...

На дворе 24 декабря, и у кого-то уже Сочельник, а новогоднего настроения нет и в помине. Даже небольшой предпраздничный поход по магазинам делу не помог. Конечно, то что нет снега , тоже делу не способствует. И я вдруг понимаю, что даже не особо сильно растраиваюсь, что 31-го буду работать. Хотя Новый год -это, конечно, святое дело. Надеюсь, что в выходные и елку наряжу, и хоть что-то приготовлю, и после работы нарежу таки салат.
А были времена...Я уже не говорю о том времени, когда вкусности готовила бабушка, и в салат у нас тогда клали настоящее крабовое мясо) Я даже смутно помню. Но и еще относительно недавно я тоже изощрялась: грибочки по-венесуэльски, какие-нибудь экзотические салаты, обязательно тортик да еще и печенье какое-нибудь. Но вот на это теперь уже точно никаких сил нет, ну, и времени.
К слову сказать, раньше вся подготовка к празднику начиналась соваем незадолго до праздника. В том числе и в городе, по крайней мере, мне так запомнилось. Ну, и дома тоже. Не зря же в "Иронии судьбы" они елку там наряжают утром 31-го. У нас примерно то же самое было. Запомнилось, что елку притаскивал отец с какими-то дядьками и ее клали на балкон, а потом отец с дедом ее ставили, ну, это пока отец жил с нами, а потом это делал дед, наверное, при помощи бабушки. И он же развешивал электрогирлянду в виде разноцветных лилий, это была очень кропотливая работа, но это я поняла, только когда стала делать это сама, ругаясь на эту самую гирлянду, которая вся запутывалась и за все цеплялась.
И я иногда , вспоминая прошлое, говорю себе, что раньше елку ставил дед, бабушка готовила вкусности, мне дарили подарки - ну, в смысле, дед Мороз. У моих близких это классно получалось. Подарок под елкой утром 1-го числа всегда выглядел очень загадочно, и в комнате в этот момент никого не было. Я хватала подарок и бежала показывать маме с бабушкой) Они удивленно ахали)
Так о чем я - теперь сама себе дед Мороз; и вкусности, и елка все сама - не приготовишь, останешься без праздника. Елку наряжать люблю, вижу в этом какую-то семейную традицию. И игрушки скажем так, трех поколений. Совсем старые, полустершиеся и потрепанные , кажется еще довоенные, лежат в старом деревянном чемодане, переложенные ватой. Потом позже, но еще до моего рождения появились немецкие вот в такой коробке

Ну, а потом я еще покупала много игрушек

Вот здесь я, наверное, в позапрошлом году снимала свою елку и игрушки
morsten.diary.ru/p214526421.htm

Ну, и вот чисто для истории хочу добавить, хотя я об этом когда-то уже писала.
У меня очень долго был именно советский Новый год, с Голубым огоньком по телеку, салатом оливье, делом Морозом и Снегурочкой под елкой.
Потом позже, когда я уже работала и училась продвинутая жена отца рассказала мне, что в заграницах люди наряжают елку как минимум 23 декабря, то бишь до Рождества, и у тамошнего Рождества красный цвет), и еще что-то в этом роде.

Ну, а еще задолго до этого отец принес откуда-то американский рождественский каталог 1962 года, я о нем уже писала. Там и так было на что посмотреть:мужчины и женщины в красивой одедле, нарядные дети, потрясающие игрушки. И было много такого, чему у нас практически не было аналога. Но самое большое впечатление на меня произвела неведомая мне прежде рождественская атмосфера: все эти Санты Коаусы, нарядно упакованные подарки, даже изображения Христа и ангелочков с каким-то музыкальным сопровождением...
Это было очень красиво и необычно. Хочу поделиться фотками именно из-за этой атмосферы праздника











И я тогда не могла представить, что вот это все на нижнем фото просто для упаковки подарков)

Небольшое добавление обложек Sherlock Holmes Journal. Для тех, кому интересно

Нашла у себя в старых "Веселых картинках" Наверное, вот такой Новый год нам уже ближе. У нас еще, конечно. не Африка, но снегом и не пахнет

Понравился вот такой набор гифок со стихами Леонарда Нимоя











Молчание наедине с тобой
наполнено не тишиной,
но умиротворением.

Портреты Джереми автора Bluezest

Еще вот такое добавление к истории Рош-Лабейля. И, кстати, нашла еще один интересный вариант, но только в отпечатанном виде. Попробую позже перенести его сюда. В сети по названию нигде не нашла

Ну, а пока...

Рош-Лабейль. Посткриптум
.(Как это могло быть)" .

Автор Lys


Гримо стоял в дверях и уже довольно долгое время созерцал спину графа де Ла Фер. Тот упорно не отворачивался от окна, будто хотел увидеть там что-то новое. Но за окном было все то же: ветки клена, метавшиеся под порывами октябрьского ветра и осенняя серость. С утра погода не заладилась, напитавшееся тучами небо того и гляди могло разразиться дождем.
Гримо еле слышно вздохнул. Тихо ступая, он подошел к столу и поставил на него новую бутылку. Потом так же осторожно вышел из кабинета, прикрыл дверь и остался возле нее – ждать. Атос слегка повернул голову, и, убедившись, что Гримо нет, подошел к столу. Уже трижды за сегодняшнее утро он гонял Гримо в погреб и приказывал приносить не более одной бутылки, чтобы иметь возможность снова его туда послать. Так этот процесс можно было растянуть подольше, может быть на целый день. Пить ему не хотелось, но трезвым выносить эти бесконечные дни было невмоготу. Он сел и полистал книгу, отложил ее и, поколебавшись, придвинул бутылку к себе.
Из-за двери донесся неясный шепот. Атос поднял голову – Гримо, заглянув в кабинет, одними губами сказал: «Жоржетта!» . Граф поморщился, ну что ей опять надо, он же ясно сказал, что не будет завтракать.
Жоржета, кухарка, таращила глаза и непроизвольно крестилась – эти двое пугали ее до потери сознания. Хотя граф жил здесь уже около года, она все никак не могла свыкнуться с его привычками, Гримо своими гримасами пугал ее не меньше.
- Там, приехали…. – прошептала она.
Граф с досадой отставил бутылку.
- Опять маркиз де Лавальер? Вы впустили его?
- Другой….
- Кто?
- Не маркиз, я не знаю… он похож…вроде, в прошлом году….
Атос отвернулся, Гримо воспринял это как приказание, и легонько подтолкнув Жоржету кивком головы показал: «Идем!»

читать дальше
- Дорогой друг! С каждым разом к Вам все труднее попасть! В следующий раз я рискую остаться за дверью, тщетно пытаясь пробудить Ваше сонное царство!
- Д’Эрбле!
- Да, это я, милый граф! Надеюсь, Вы мне рады?
Друзья обнялись.
- Боже, да Вы совсем замерзли! И насквозь промокли!
- Да, дождь хлынул как раз, когда я подъезжал к вашему дому и должен признать, если бы Гримо наконец не открыл дверь, я бы просто утонул в этом потоке.

Через четверть часа, уютно устоившись в кресле, Арамис наслаждался теплом камина, цыпленком и дружеской беседой.
- ….Вот такие дела, дорогой Атос….Все хорошо, что хорошо кончается и должен Вам сказать, что Ваша помощь была поистине неоценимой, даже не знаю, как бы я тогда без Вас обошелся.
- Право не стоит об этом, Арамис, я всегда рад быть Вам полезным. Тем более, что услуга была не столь уж велика….
- Как сказать милый мой, как сказать. Если бы это письмо не получили вовремя…
- Арамис, Вы не обязаны мне все рассказывать, мне довольно того, что это было нужно Вам.
- Ну что ж, - засмеялся Арамис, - раз Вы так добры, я, пожалуй, злоупотреблю Вашим расположением.
- Я должен куда-то съездить?
- Нет, нет! Мне всего лишь понадобится Ваша лошадь – моя совсем без сил, а я бы не хотел остаться в такую погоду в чистом поле без коня. Все таки 50 лье…
- Не думаете же Вы …
- Нет, конечно, я не переоцениваю возможности бедного животного! Вы могли бы помочь составить мне маршрут – вот, собственно, в чем я хотел злоупотребить Вашей добротой. Вы лучше знаете эти места и дороги – которая не слишком разбита?
- Тогда объясните, если, конечно…
- Господи, Атос! Вы так говорите, будто я какой-то тайный шпион, которому рта нельзя раскрыть, без того чтоб не выдать государственную тайну! Нет, мне просто надо повидать одного человека и кое-что передать ему, вот и все.
- Если речь идет только об этом, может лучше послать Гримо? Помнится, я тоже не особо был осведомлен, что везу.
Арамис покачал головой. Атос продолжал:
- Дело в том, что мне не нравится Ваш внешний вид – Вы выглядите совсем больным, похоже у Вас начинается лихорадка. Этот дождь не пошел Вам на пользу.
- Благодарю, но вынужден отказаться, понимаете, я должен передать деньги, честно говоря, просто заплатить за услугу.
- Вы не доверяете честности Гримо?
- Ну что Вы, граф. Однако сумма немалая и, если я и верю Гримо, то уж простите, сомневаюсь в его способности в одиночку защитить эти деньги от грабителей. Все ж самому надежнее.
- Ну, тогда позвольте предложить свои услуги – полагаю, в моих возможностях Вы не сомневаетесь?
Арамис невольно бросил взгляд на нестройную шеренгу бутылок, но тут же отвел глаза. У Атоса, перехватившего его взгляд, напряглось лицо. Повисла неловкая пауза. Первым не выдержал Арамис.
- Поймите мой друг, дело не в том кому я доверяю, а кому нет. Безусловно, мое доверие к Вам безгранично, но есть вещи которые…которые….
- Ваше право ничего мне не объяснять.
Арамис вздохнул, ему не хотелось недоразумений, Атос, похоже, решил, что все дело в его пагубной привычке. Но видит Бог, он не собирался обижать друга и дело вовсе не в Атосе с его бутылками.
- Я все же лучше объясню. Один старый друг попросил меня передать деньги за оказанную ему услугу. Друг этот сейчас за границей и не может сделать этого сам, а деньги надо передать в ближайшие дни, собственно, чтоб услуга была оказана до конца и заодно убедиться, что моего друга не обманули. Так что понимаете сами, перепоручать это еще кому-то невозможно, я должен сам убедиться, что все в порядке. И поверьте, дело совсем не в том, что я считаю Вас..считаю Вас неспособным помочь, это было бы черной неблагодарностью с моей стороны, а я льщу себя надеждой, что этот недостаток мне не свойственен. Я слишком часто имел возможность полагаться на Вас и никогда в этом не раскаивался. Но сейчас...
Арамис запнулся – фраза вышла двусмысленной.
Атос постарался, чтоб его голос звучал как можно дружелюбней:
- Ну тогда хотя бы останьтесь на несколько дней – Вы положительно больны!
Арамис поежился, он и правда неважно себя чувствовал.
- Право не могу!
Дружелюбие в голосе Атоса стало натянутым:
- Тогда можете располагать мной в той степени, какой сочтете нужным.
- Вы очень меня обяжете, если предоставите лошадь и подробное описание дороги, Вы живете здесь, да и бывали как раз в тех местах, куда я еду.
- Куда же Вы едете или…
- Да нет, Бог мой! Это не секрет!
Арамис снова поежился, но на этот раз от раздражения – разговор начинал его нервировать.
- Рош-Лабейль. Там я должен встретить человека, убедиться, что он все сделал правильно и отдать деньги. Клянусь Вам это все! И если бы я лично не поручился другу, то не преминул бы воспользоваться Вашими услугами, только чтоб доказать, что доверяю Вам и ценю.
- Хорошо, когда же Вы намерены отправиться?
- Как можно скорее. Дорога не близкая, а сейчас темнеет рано.
Атос кивнул.
- Я распоряжусь. Что-то еще?
- Перо и бумагу.
Пока Арамис писал, граф отдал Гримо все необходимые распоряжения. Вернувшись в кабинет, он застал Арамиса полностью одетым и готовым отправиться в путь. Подробно рассказав как лучше ехать и где можно будет передохнуть, Атос присел у стола:
- Я напишу Вам записку, передадите ее хозяину и он сделает все, что нужно. Вы не намерены на обратном пути заехать ко мне?
- Боюсь, что другие дела мне не позволят.
- Как Вам будет угодно, мой дом для Вас всегда открыт.


ождь, исчерпав свои запасы, уже прекратился. Прощание не заняло много времени и Арамис сказав очередное «благодарю» пустил коня в галоп..
Атос покусывая губы смотрел ему вслед.
В кабинете на столе белела записка. «Черт», - ругнулся Атос, - «он забыл записку! Шарло, конечно и так его пустит, да и дорогу короткую покажет, но так было бы меньше хлопот». Подойдя к столу он машинально пробежал текст глазами, почерком Арамиса было написано: «11 октября 1633 года». Похоже, что забрав записку Атоса, он не заметил, что оставил свою. Атос сел в кресло и растерянно глядел на листок. «Друг, старый друг Арамиса…. Передать деньги и записку в Рош-Лабейль? Деньги? Но для чего? Или для кого? За услугу, какую услугу?». Он провел рукой по лицу. «Наверное я и впрямь одичал, сидя здесь, выдумываю Бог знает что. Скорее всего он снова ввязался в какую-то политическую интригу, только и всего… Друг сейчас за границей…Арамис лично обещал, кому он может давать такие обещания?»
Атос подошел к окну, погода не улучшилась. В конце концов, какое ему до этого дело?


Прошла неделя. После бессонной ночи граф закутавшись в халат ходил по кабинету. Было еще темно, в камине тлели угли. Он взял какой-то клочок бумаги со стола, сунул в камин и ровный маленький огонек вытянулся на уголке записки. Атос зажег свечу, и хмуро уставился на сгорающую бумагу. Потом, вздрогнув, быстро погасил ее. «11 октября 163……». Почему это его так волнует? А почему собственно и нет? В конце концов он ничем не занят, никому ничем не обязан, почему он не может просто поехать и узнать? Да, он так и сделает! Разве он не имеет на это право?


Рассвет уже не застал графа в замке.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Рош-Лабейль-2

Автор Натали


Атос с тоской оглянулся вокруг и сплюнул. Дорога –раскисшее месиво глины и грязи-- обещала быть бесконечной. Он не узнавал эти места. Честно говоря, он уже несколько часов не понимал где они, а ведь дорога была той же самой, что и год назад. «Балбес, -- со злостью подумал он. – Мог бы и повнимательней рассматривать окрестности, а не вспоминать Мари Мишон. Блуждай теперь где-то в окрестностях Ангулема с больным слугой и лошадью, которая вот-вот потеряет подкову». Он оглянулся на Гримо. Гримо держался в седле прямо но Атос знал, что его необходимо уложить в постель и напоить хотя бы горячим вином, а лучше – отваром тимьяна и базилика с щепоткой мяты и майорана. И сделать это надо было еще вчера.
Вчера они были в Тюлле, рассчитывали засветло добраться до Ангулема, и отдохнуть там. Но кто ж знал, что гордость полка королевских мушкетеров Атос, блистательный граф де Ла Фер, не сможет вспомнить, по какой дороге ехал не так давно! Никто не знал, а уж он сам и подавно. От злости на себя хотелось выть. Громко.
Лошадь споткнулась на переднюю ногу. Ну вот, напророчил. Подкова осталась в грязи. Слетевшая подкова – это очень плохо. Это почти так же плохо, как сломанная нога. От грязи и воды копыта набухнут, растрескаются, каждый шаг будет доставлять коню боль, он будет плестись еле-еле, плача от боли как ребенок. Атос не выносил этот плач. Но где ближайшая кузница, он не знал. Гримо подъехал сзади, дернул за плащ. Атос машинально обернулся. На лице Гримо сияла непривычная улыбка – на западе, на красном небе отчетливо виднелись дымки деревни.
До деревни они добрались через час, почти в полной темноте – в октябре темнеет быстро. Проехали между грязных крестьянских лачуг по улице, где лошади утопали в грязи и помоях по самые бабки, свернули к церкви—высокому строению белого камня, странно не подходящему к окрестным хижинам. Глянув на церковь, Атос понял, что они в Рош-Лабейле. Легкая улыбка тронула губы – по крайней мере теперь он точно знал где они и где надо искать приют.

Дом священника внешне не изменился. Со странным чувством Атос прикоснулся к дверному колокольчику. Он и сам не знал, чего ждет на этот раз. Смешно, чудес на свете не бывает, и уж тем более не бывает их повторения, но этот дом хранился в его памяти как временное, убогое пристанище феи. Дверь отворилась и Атос едва подавил раздражение – на пороге возникла фигура старика со свечой в руке. Священник.
--Добрый вечер, святой отец. Мы нуждаемся в помощи и ночлеге .
Священник слегка отступил и прижал палец к губам
-- Тише, прошу вас. Тише.
-- Мой слуга болен, ему надо лечь, -- шепотом продолжал Атос.-- И еще нужен кузнец – подковать лошадь.
-- Болен? Что с ним?
-- Простуда. Если у вас нет места, я переночую на полу. Или на сеновале.
Места не было, это он хорошо помнил. Единственная кровать и одно кресло. Ладно, не привыкать…
Священник покачал головой.
-- Я отправлю вашего слугу в другой дом – наконец произнес священник. – Я не могу оставить его у себя. К кузнецу я сейчас кого-либо пошлю, он сделает все, что надо.
-- Но почему?
-- Пройдите в дом и сами все поймете. Только не шумите. Я пока отведу вашего спутника в дом местной знахарки – она быстро поставит его на ноги. Он поманил Гримо за собой и оба исчезли в сумерках. Атос пожал плечами, вошел. Дом был пуст. «Я всегда знал, что лишняя религиозность вредит уму. Бедный священник.»

Он снял плащ, с наслаждением сел в кресло, вытянул уставшие ноги. Чудес не бывает. И потому лучше, не ожидая ничего, попытаться задремать. Он почти заснул, но сквозь полудрему услышал какой-то писк. Встряхнул головой, уверенный, что приснилось. Писк повторился и превратился в плач.
Атос решительно открыл дверь в спальню. Плач раздавался из колыбели, стоящей рядом с кроватью священника. «Странный дом. И странный священник, прячущий в спальне младенца. Может, Мари Мишон здесь появляется чаще, чем я думал?». Подойдя к колыбели, Атос убедился, что странности только начинаются. Малыш был одет в дорогую рубашку, сшитую из алансонских кружев, и батистовые пеленки. Колыбель была искуссно отделана резьбой и позолочена. Откуда такое богатство у священника, не имеющего в доме лишней мебели?.. Ребенок продолжал хныкать, Атос нерешительно качнул колыбель. Хныканье прекратилось, ребенок заулыбался и приоткрыл один глаз. Стараясь ступать как можно тише, бывший мушкетер его величества попытался отойти. Не удалось. Плач стал громче.

- Сударь, зачем вы его разбудили? Господи, что же теперь делать?! – В голосе вернувшего священника слышалось настоящее отчаяние. Он начал с силой раскачивать колыбель, что явно не понравилось младенцу. Плач перешел в крик.
-- Господи, за что Ты караешь меня? – всхлипнул священник. – Неведомо откуда на пороге берется колыбель с таким противным мальчишкой, каких свет не видывал. А я тут при чем? Меня и дома-то не было!
-- Так это ваш подкидыш?
-- Он не мой! Подкидыш, но не мой! Я, сударь, 11 октября 1633 года провел ночь у постели Франсуа Марне, который и скончался на рассвете на моих руках! Я это точно помню! И в книгах записано моей рукой!А потом, через год – колыбель, с кошельком и запиской из одной строки –эта самая дата и все. Ладно, кошелек и колыбель, но ребенок, сударь, там был лишним! А куда я теперь его дену? Даже крестьяне не хотят лишний рот брать – добро б ему лет 5 было, тогда еще куда ни шло. По милости синьора нашего мы тут все с хлеба на воду перебиваемся. Да за пять лет я с ума сойду…

Бедный священник разразился плачем. Он не заметил, как изменилось лицо незнакомца. Не заметил, как тот неумело и очень бережно – как хрупкую фарфоровую статуэтку-- взял малыша на руки. Черная кожа перчатки резко выделялась на белой рубашонке. Атос присел на кровать – ту самую, где год назад был зачат наследник двух знатнейших фамилий Франции. Осторожно – очень осторожно – прижал к себе ребенка. Тот был теплый живой и.. настоящий. Чему--то радостно улыбался, не ведая, что его улыбка стала тем единственным в мире орудием, которое пробило ледяную броню Железного Графа. Улыбался, не зная, что его отец судорожно пытается собрать мысли и решить, что же теперь делать. Не зная, что его появление прервало череду самых страшных и жестоких лет в жизни графа. Десять лет лжи, грязи, смертей и потерь, а находки можно пересчитать по пальцам, десять лет пьянства и ненависти к себе, погони за призрачной целью и всегда в конце – пустота, разъедающая душу, калечащая тело. Не много ли для одного – даже железного -- человека?
-- Я заберу его.
Священник, вытирая нос платком, недоуменно воззрился на своего спасителя.
-- Я должно быть ослышался…
-- Я заберу его и позабочусь о нем – терпеливо повторил Атос, машинально покачивая притихшего на его руках мальчика. – Он окрещен?
-- Нет… то есть да… Не знаю, есть же у него родители. Хотя бы мать…
-- То есть не крещен – нехорошо усмехнулся Атос.—Там же был кошелек с деньгами. Открывайте церковь, святой отец.
-- Как его будут звать? – деловито спросил священник-- Как мне записать в книгах?
Атос ненадолго задумался.
--Рауль… Рауль-Огюст-Жюль, рожденный 11 июля сего года.

Велико было искушение сразу записать на свою фамилию (где-то в душе бушевало опасение, что сын исчезнет, растворится, пропадет без следа, не может в моей жизни быть такого, это слишком хорошо для меня), но, вспомнив о многочисленных поездках (всегда тайком), о письмах, тщательно спрятанных на груди, о тех людях, которые так часто стучались в его дверь, людях, пришедших со стороны леса и уходящих по проселочной дороге – передумал. И заодно решил не указывать крестных родителей— осторожность еще никогда никому не вредила. «Сразу же по приезду перепишу поместье на его имя. Заодно решится проблема с фамилией. И много других проблем».

Бывший мушкетер Его Величества не предполагал, что теперь в его жизни, до сих пор посвященной только службе королю и друзьям, возникнет множество других проблем. Через несколько месяцев, одурев от вечно режущихся зубок, больного животика и неуемного любопытства кормилицы Рауля он отправится в Шотландию, откуда вернется как раз вовремя, что бы обнаружить, что сын подрос и воспринимает весь дом как личную вотчину – особенно кабинет и библиотеку. Через год Атос перестанет чертыхаться, через два – бросит пить. Через пять – поверит, что к священнику заглянул тогда по наитию свыше. А еще он начнет смеяться – искренне и от души. Так, как когда-то в юности.

Никаких обетов
Автор Amiga

– Наш Господь Бог велел оказывать помощь всем, кто за ней обращается, и я рад, что могу чем-то помочь вам, сударь. С радостью предлагаю вам воспользоваться моим домом, ужином и постелью.
– Благодарю вас, господин кюре, вы слишком добры. Не стоит так беспокоиться из-за бедного путника, мне вполне хватит…
– О, нет-нет, никакого беспокойства. Нам не придется тесниться, сударь, хотя я почел бы за честь такое соседство. Но так случилось, что меня не будет до утра – мой долг христианина и служителя церкви зовет меня в другую деревню облегчить последние часы умирающего. Мне только что сообщили об этом, и вот я собрался ехать – вы можете видеть, что мой мул уже оседлан. Да, моя конюшня, конечно, совсем небольшая, но ваша лошадь все равно отдохнет в ней, и там есть, чем ее накормить. А я вот даже не успел сесть за стол, еда еще горячая, и огонь в очаге еще горит. Так что если вы не побрезгуете моим ужином, он к вашим услугам. Видите, это перст судьбы. Чувствуйте себя как дома.
Гость и хозяин улыбнулись друг другу, и гость вошел в дом, а хозяин уехал, получив все причитающиеся ему благодарности этого учтивого дворянина. Его благородное происхождение не вызывало у священника никаких сомнений. Неизвестно, что заставило этого господина лет тридцати со строгим лицом и белыми холеными руками путешествовать проселочными дорогами, останавливаясь в маленьких деревеньках вроде Рош-Лабейль, даже без сопровождения слуги – время во Франции было неспокойное, а кюре был нелюбопытен.
Гость снял шляпу, отстегнул шпагу и кинжал, скинул плащ, расстегнул камзол. Он был хорошо сложен, строен, подтянут и, видимо, находился в хорошей физической форме. Такому надо было весь день не сходить с седла, чтобы так упасть в кресло, с таким удовольствием откинуться на мягкую спинку, встряхнув черными волосами. Посидев так минуту, гость скинул высокие дорожные сапоги, блаженно вытянул ноги к огню. Тепло и покой разморили его, длинные ресницы начали устало опускаться, но он не дал себе уснуть – вскочил, оставив в кресле свой камзол, сел за накрытый стол. Но то ли в еде он был еще более скромен, чем священник, то ли усталость все же взяла верх, но совсем скоро он прихватил свечу и вышел в соседнюю комнату – спальню хозяина.
Через полчаса, когда лампа в спальне еще горела, но путник уже лежал в постели, раздался громкий стук в дверь. Видимо, родственники еще одного умирающего, которых придется огорчить необходимостью подождать. Он приподнялся на локте, и в ответ на его «Войдите!» сразу же услышал скрип входной двери и шаги в передней комнате. Тут же к нему в дверь тоже стукнули, и в комнату осторожно заглянул молодой человек, совсем юный и очень красивый.
– Прошу прощения за то, что беспокою вас в столь поздний час, господин кюре, но нельзя ли мне и моему слуге провести ночь в вашем доме?
Видимо, не он один в это неспокойное время путешествует, минуя гостиницы и постоялые дворы. Пожалуй , по такому пустячному поводу не имело смысла вставать и вступать в объяснения насчет отсутствия истинного хозяина дома.
– Пожалуйста, молодой человек, если вы согласны удовольствоваться остатками моего ужина и половиною моей комнаты.
Голова юноши на како-то время исчезла, за стенкой послышались слова, а затем звонкий смех – видимо, припозднившийся путешественник на радостях отдавал распоряжения своему столь же молодому слуге. Дверь приоткрылась, и он снова услышал высокий мелодичный голос:
– Благодарю вас, господин кюре, мне это подходит.
– В таком случае ужинайте, но постарайтесь поменьше шуметь. Я тоже не сходил с седла весь день и не прочь хорошенько выспаться.
Несмотря на звуки, раздававшиеся из-за двери – молодые люди и во время ужина не переставали переговариваться и негромко смеяться – гость кюре быстро уснул. Он ожидал крепкого и спокойного сна без сновидений до самого утра, но физическая усталость дала о себе знать самым странным образом – ему начал сниться сон, и довольно необыкновенный сон. Ему снилась женщина. Легкие руки, касавшиеся его груди, гладившие его шею. Вот маленький розовый пальчик коснулся его губ, очертил их контур, вот покрывало, которым он был укрыт, поползло ниже… Действительно странный сон! Он усмехнулся бредовым фантазиям своего уставшего мозга – или тела? Обладательница нежных рук улыбнулась, спрятала смешок, покачала головой, приложила пальчик к губам – «Тсс!», таким же жестом коснулась его губ. Она была очаровательна. Он приподнял голову, пытаясь лучше разглядеть ее лицо, почти скрытое от света – и проснулся.
Точнее, понял, что происходящее не было сном. На его постели в самом деле сидела молодая прелестная женщина, и ее нежная красота была заметна даже в неверном свете лампы. На обнаженное тело едва накинута тонкая рубашка.
Мужчина удивленно сел на кровати. Удивление грозило бы стать раздражением, если бы окружающее чуть больше напоминало реальность. Женщины в его постели не было уже больше десяти лет, и его это вполне устраивало, настолько мрачные воспоминания были у него связаны с представительницами прекрасного пола. Впрочем, поведение этой, которое даже сложно было назвать двусмысленным, только подтверждало его невысокое мнение о них.
Красавица продолжала улыбаться, насмешливо глядя ему в глаза. И даже не думала убирать руку с его бедра.
Немного придя в себя, он узнал в своей незваной гостье того милого юношу, что полчаса назад просил у него позволения переночевать. Только раздетой женщины, вылезшей из мужского костюма, ему сегодня и не хватало.
– Простите, что разбудила вас, господин кюре… – голос, избавленный от необходимости казаться мужским, звенел как колокольчик.
Он насмешливо поднял красивые черные брови:
– Сударыня… или сударь? Простите уж, не знаю, как вас теперь называть. Очевидно, таким оригинальным способом вы хотели…
– Смею надеяться, что этот способ, тем не менее, не был вам неприятен? – улыбка и взмах густых ресниц. Но ее собеседник не стал уходить от темы.
– …Хотели напомнить мне, что я, как человек вежливый, должен уступить вам свою постель?
– Что вы, святой отец! Я всего лишь робко надеялась, что вы, как человек вежливый… и милосердный… – опять насмешливая улыбка, – выполните свою миссию до конца и пустите усталую путешественницу согреться под ваше одеяло, как пустили под вашу крышу.
Забавно, она в самом деле считает его священником. Похоже, даме мало было приключений, заставляющих ее бежать в мужском костюме, ей хотелось чего-то более волнующего. Видит Бог, тут он ей не помощник.
– Разумеется, сударыня, я легко проведу ночь в кресле, – он собрался встать.
– В кресле? Как, вы откажетесь согреть страждущего, святой отец? – она как-то особенно смаковала это обращение. – Смотрите, я вся дрожу!
Одним неуловимым движением она скинула свою рубашку и осталась совершенно обнаженной. В самом деле зябко повела круглыми плечиками. Хотя в комнате было тепло, он почувствовал, что по его телу тоже прошла дрожь. Кожа ее казалась жемчужной. Он опять засомневался в реальности происходящего. Ее рука продолжала поглаживать его бедро сквозь тонкое покрывало.
– Мне согреть вас??? Сударыня, чем больше я вас слушаю, тем больше уверен, что сплю!
Между тем ее рука переместилась с его бедра туда, где ей находиться, по его мнению, вовсе не следовало. Очевидно, у его гостьи было иное мнение. Ее губы вдруг оказались у его лица, глаза стали колдовскими и огромными, а голос – тихим и необъяснимо волнующим. Пахнуло сладкими духами.
– Вы хотите убедиться в моей… осязаемости?..
Прежде чем он успел как-то отреагировать, отстраниться, встать, одеться, уйти, уехать из этого дома, из этой деревни – она коснулась губами его губ. И в тот же миг он с удивлением понял, что чувствует не усталость, раздражение, презрение, отвращение – а желание. Что не вспоминает при этом никого другого. Что в голове пронеслась мысль «Я не священник и никому не давал никаких обетов». Что ее губы были теплыми и нежными. Что этим телом невозможно не любоваться. Он вполне мог держать себя в руках, хотя на самом деле хотелось коснуться руками ее. Желание нарастало.
Гостья его оказалась совершенно бессовестной. Ее язычок раздвинул его губы. Ее маленькая ручка скользнула под покрывало, под его белье. Мужчина вздрогнул от неожиданных ощущений. Ее вторая рука снова оказалась на его груди. Было очень легко презрительно не замечать восхищенные взгляды женщин все эти годы, но в этой ситуации он как-то замешкался. Теперь она коснулась губами его уха, ее шепот обжигал:
– Разве священник не должен сам узнать, что такое искушение?
Но все-таки он умел держать себя в руках. Осторожно отстранился, попытался остановить ту ее руку, которая находилась ниже.
– Сударыня…
Его замешательство было истолковано не в его пользу. Дама останавливаться не желала.
– Не волнуйтесь ни о чем, святой отец… Я сама покажу вам, насколько это может быть чудесно…
В ответ на очередное движение ее руки он не смог сдержать легкий стон.
– Вам понравится, - прошептала она, мягко толкнув его на подушки, в следующее мгновение уже касаясь губами его шеи, в следующее мгновение уже прижимаясь к нему всем телом, бедрами, грудью.
«Я не священник и не давал никаких обетов. Я сплю и вижу странный сон после тяжелого дня. Если бы она еще не была столь настойчива…» – пронеслось у него в голове.
Неожиданно для самого себя он провел ладонью по ее спине. Прижал к себе неожиданно крепко. Неожиданно властно положил руку на ее небольшую упругую грудь.
– Не злоупотребляйте законами гостеприимства, сударыня. Я пустил вас в этот дом, но в этой постели хозяин пока я.
Казалось, она удивилась звучанию его голоса. Его словам. Уверенности его движений. Остановилась, подняла на него глаза:
– Святой отец…
Его возбуждал даже ее голос, может быть, даже это обращение. «Разве я сейчас делаю это?» Он быстро перевернул ее на спину, женщина тихо вскрикнула…
Гостье маленького домика еще многому пришлось удивиться в эту ночь. Если она хотела побывать хозяйкой в постели растерянного и робкого деревенского священника – ее ждало разочарование. Если она хотела ярких воспоминаний – их она получила с лихвой. Она не знала, что ее случайный сосед сам удивлялся тому, на что оказался способен.
Утром гость кюре проснулся рано. Одевался, улыбаясь, поглядывая на спящую усталую путницу. Пожалуй, вчера что-то изменилось в его отношении к жизни. В передней комнате он увидел спящего в кресле слугу – разумеется, оказавшегося переодетой служанкой. С удивлением он понял, что ему знакомо лицо этой девушки. Так по служанке он узнал и госпожу – и снова улыбнулся мысли о том, что простой сельский священник этой ночью оставил так сладко спать счастливой, восхищенной и усталой весьма знатную даму, известную соблазнительницу и первую авантюристку Франции.
Он уехал, спокойный и отдохнувший, когда только занимался рассвет. Он не чувствовал за собой вины или стыда. Он ни о чем не жалел, а репутация бедного священника его почему-то совершенно не волновала. Он еще не знал, что всего через год будет вспоминать эту ночь не только с улыбкой – но и с благодарностью судьбе. Или случаю, явившемуся ему в образе прекрасной женщины, переодетой в мужской костюм.