Когда мы служим великим, они становятся нашей судьбой
Этот фанфик вначале показался неплохим херт-комфорт. Но перечитывая показалось, что чего-то в нем не хватает.
И это , в общем-то преслэш.
Честно говоря, даже были сомнения выкладывать или нет.
В общем, вот
Утешение
Несмотря на свой блестящий ум, мой друг Шерлок Холмс чересчур любит предаваться вредным привычкам – привычкам, которые становятся еще более рискованными, если он злоупотребляет ими во время реакции, когда он весь во власти своих мрачных дум. Естественно, если в такие моменты подворачивалось достаточно интересное дело, способное привлечь его внимание, мой друг на время отказывался от своих пагубных привычек, но лишь для того, чтобы на смену им пришли другие, не менее пагубные.
Когда у него было дело, Холмс всю свою энергию направлял на то, чтобы распутать преступление, поэтому он никогда не вспоминал о еде, а уж тем более об отдыхе. Таким образом, ответственность за его здоровье слишком часто лежит на мне, и хотя это бремя мне совсем не в тягость, но Холмс – самый ужасный человек, когда дело касается его здоровья. Меня постоянно изумляет, как ему удается так безупречно выглядеть, учитывая вышеизложенные факторы. И, боже правый, все мои попытки оберечь его ни к чему не приводят, поскольку сам он совсем не желает, чтобы о нем кто-либо заботился.
Несомненно, мои читатели знакомы с плачевной историей молодого Джона Опеншо, так что им известно, каким черным пятном легла его безвременная кончина на мои записи о делах Холмса. Однако, осмелюсь предположить, что немногие понимают , какой глубокий след она оставила на самом сыщике. Я не буду терять время, описывая подробности злоключения, приключившегося с Опеншо, а начну свое повествование с утра, последующего за его визитом.
Закончив свой утренний туалет, я спустился вниз и застал Холмса за завтраком.
- Простите, что не дождался вас, - сказал он. – Я предвижу, что мне придется много поработать по делу молодого Опеншо.
Я испытал заметное облегчение, наблюдая эту картину – все признаки мрачного настроения моего друга исчезли, однако он не настолько был захвачен делом, чтобы умчаться, не проглотив ни кусочка.
Однако вскоре нашему спокойному существованию пришел конец; его в мгновение ока разрушил газетный заголовок, возвестившей о гибели несчастного молодого человека. Читая статью, я пристально наблюдал за Холмсом. Оставаясь верным себе и своему отношению к нежным чувствам, во время моего чтения он сохранял выражение сострадательного внимания, стараясь держаться, как профессионал. Если бы я не знал его, то вряд ли смог бы понять, какое волнение скрывает Холмс за этим фасадом.
Прочитав ужасные новости, я больше ничего не сказал, и некоторое время мы сидели молча. Наконец, на лице Холмса появились явные признаки душевного волнения, предвещая новую чреду мрачных мыслей, возможно гораздо более разрушительную, чем ее предшественница. Я собрался, было, сказать что-то утешительное, но Холмс, несомненно, предвидел это и заговорил первым.
- Это наносит удар моему самолюбию, Уотсон, - сказал он удивительно твердым голосом. – Бесспорно, самолюбие мелкое чувство, но с этим ничего не поделаешь. Теперь это становится для меня личным делом, и если бог пошлет мне здоровье, я выловлю всю банду. Он пришел ко мне за помощью, и я же послал его на смерть!
Никогда прежде я не видел, чтобы моим другом овладевали мысли о мщении, и хотя, должен сказать, что это породило в моей душе чувство, близкое к восхищению, но я еще больше встревожился, уловив в его словах ненависть к самому себе.
После этой вспышки Холмс вскочил со стула и яростно зашагал по комнате, с презрением говоря об убийцах. И хотя говорил он достаточно громко, я был уверен, что обращался он точно не ко мне. Не зная, что сказать, я лишь механически коротко поинтересовался, куда он направляется, прежде, чем мой друг скрылся за дверью.
Я уже упоминал, как был обеспокоен состоянием Холмса, и можно себе представить, какому самобичеванию я себя подверг за то, что не последовал за ним, когда у меня был такой шанс. Как это ни странно, но меня обеспокоило вовсе ни это его намерение изловить банду жестоких убийц. Скорее, у меня создалось гнетущее впечатление, что Холмс не достаточно хорошо все продумал. Нет, я не справедлив – я просто хочу сказать, что в каком-то смысле Холмс считал, что косвенным образом он был виновен в смерти Опеншо. Как бы то ни было, он горел желанием отомстить за своего клиента, так что это должно было отодвинуть грозящую депрессию на второй план.
Я боялся, что меня может не оказаться рядом, когда Холмс, в конце концов, опустится в эту бездну, а я знал, что он туда опустится. Я никогда не сомневался в Холмсе – он всегда находит решение загадки, что бы ни случилось, это было лишь делом времени, и тогда черная бездна неминуемо настигнет его.
У моих читателей сложилось впечатление, что пока Холмс плел свою паутину, я занялся моей медицинской практикой. Теперь я могу спокойно признаться, что это не так. На самом деле, я отменил все свои назначения на этот день и оставался на Бейкер-стрит, ожидая. Я даже не стал заглядывать к себе домой – думаю, что даже если бы Мэри не гостила у своей родни, ее бы вряд ли это обеспокоило. Ей было хорошо известно, какие узы связывали меня с Холмсом еще задолго до того, как я поклялся ей в верности. Бейкер-стрит навеки останется моим домом.
Холмс не любит посвящать кого-то в свои планы по поимке преступников –поэтому он редко сообщает мне о своих действиях во время подобных вылазок или же о том, когда он может вернуться. Так что у меня не было другого выхода, кроме, как ждать Холмса, пытаясь несколько отвлечься, перечитывая морской роман, который я обнаружил в своей старой комнате. Я сел так, чтобы наблюдать и за дверью и за сафьяновым несессером, лежащим на каминной полке. Если у Холмса были такие намерения, то я бы хотел предупредить их и остановить его. В любой другой день я бы оставил свои возражения при себе – но теперь был не тот случай.
Было почти десять, когда в гостиную вошел Шерлок Холмс. Признаться, его вид меня напугал. Ничего странного не было в том, чтобы видеть моего друга в виде опустившегося, несчастного человека благодаря его великолепной маскировке, и совсем другое – видеть его самого бледным, как смерть и совершенно измученным. Мой шок, однако, быстро прошел, и я быстро встал, на тот случай, если он вдруг внезапно лишится чувств.
Но Холмс тут же отмахнулся от меня и, направившись к буфету, достал из него апельсин. Я подумал, было, что он собирается его съесть, но меня отнюдь не удивило, когда вместо этого мой друг стал выдавливать из него зернышки.
- Значит, вам удалось выследить эту банду? – спросил я, следя за его движениями. Холмс с готовностью рассказал, что ему удалось выяснить о капитане Келгуне и его шайке, и даже пояснил, что намерен сделать с апельсиновыми зернышками. Пока он говорил, я внимательно за ним наблюдал, пытаясь угадать ход его мыслей. Увы, если кто-то из нас и умел читать мысли, то определенно это был Холмс. Мне это не удалось.
Поэтому я занялся тем, что мне лучше удавалось – позаботиться о нем хотя бы в той мере, в которой Холмс позволял мне это сделать. Я уже было направился к буфету, но тут увидел, что Холмс, откинувшись на спинку кресла, невидящим взглядом смотрит на пылающий огонь камина. Мой друг был на грани – если я принесу ему еду, то это будет равносильно признанию того, что он впал в одно из своих мрачных настроений, но если б мне удалось убедить его поесть, то еще есть надежда на то, что у Холмса сохранится более приподнятое настроение.
Подойдя к нему, я опустился на колени, положив руку на подлокотник кресла рядом с рукой Холмса. Он, молча, скользнул взглядом своих серых глаз по моей руке. Я принял это за добрый знак, вздохнув про себя.
- Холмс, может быть, вы что-нибудь поедите?
Не нужно быть детективом-консультантом, чтобы понять, что он с утра ничего не ел. Тем не менее, я не был уверен, что он воспримет мою просьбу, как знак привязанности. Холмс слишком часто не обращал внимания на мои протесты, приписывая их скорее моей врачебной привычке заботиться о пациентах, чем чувству моей привязанности к нему. Пребывая в неуверенности, я взял его руку в свою и сжал ее.
- Пожалуйста, - сказал я, отпуская его ладонь.
Холмс продолжал пристально смотреть на мою руку, при этом его взгляд порой скользил и по его собственной бледной руке. Я так долго сдерживал дыхание, что лишился бы чувств, если бы Холмс, наконец, не встал и не пошел к буфету. Он яростно (что говорило о его подлинном состоянии) отрезал ломоть хлеба и стал жевать его, запивая большими глотками воды.
Чувствуя облегчение, я встал, тихо вздохнув – признаться, я не ожидал, что эта стратегия сработает. Обычно, когда речь идет о том, чтобы освободить Холмса от оков меланхолии, от меня нет никакого прока. В подобных ситуациях я часто спрашиваю себя, могу ли я вообще быть чем-то ему полезен. И все же, думаю, что тем вечером мне удалось удивить великого Шерлока Холмса – не могу сказать, что именно его поразило – то, что я взял его за руку или же он почувствовал что-то в моем голосе – но этого было достаточно, что его встряхнуть.
- Думаю, дорогой друг, - сказал Холмс, покончив со своей импровизированной трапезой, - что пойду приму ванну. А затем, наверное, лягу спать.
Я лишь кивнул, не уверенный в том, что в моем тоне не почувствуется сомнение. Если Холмс решил, что я поверил его словам, то, наверное, считает меня глупцом. Конечно, если сравнивать меня с Холмсом, то это так и есть, но я провел слишком много времени в его обществе, чтобы считаться Уотсоном из моих собственных записок. Несомненно, тот Уотсон порядком раздражает моих читателей – я и сам его не люблю, но он полезный дурак, которого книжный Холмс волен использовать по своему усмотрению. Думаю, это вполне логично.
Поэтому, как только Холмс закрыл дверь в свою комнату, я, вместо того, чтобы уйти к себе, остался в гостиной. Я растянулся на диване, твердо решив бодрствовать на тот случай, если Холмсу проявит интерес к сафьяновому несессеру. Хоть я и не обладал способностью моего друга проводить без сна по нескольку дней подряд, но я был полон решимости и слишком потрясен, чтобы даже подумать о сне. Вспоминая прошлые – более успешные - дела, я несколько часов смотрел на огонь в камине, подкладывая поленья, когда он угасал.
Наверное, было, по меньшей мере, два часа ночи, когда я услышал шаги за дверью Холмса и дверная ручка медленно повернулась. Я лежал с закрытыми глазами, стараясь дышать глубоко и ровно. Я сомневался, что Холмс поверит, будто я, в самом деле, сплю, но счел, что он может решить, что я задремал. Сначала он, возможно, и впрямь так решил, ибо старался издавать как можно меньше шума. Однако я был совершенно готов тут же «проснуться» как только Холмс приблизится к каминной полке. Но к моему удивлению, мой друг стоял перед диваном довольно долго.
С закрытыми глазами я не мог быть уверен, стоял ли он ко мне лицом и, честно говоря, боялся того, что могу увидеть, если открою их. Стараясь дышать, как можно ровнее, я изо всех сил старался не думать о том, что Шерлок Холмс наблюдает за тем, как я сплю. Однако, это оказалось чрезвычайно трудным делом. По иронии, из затруднительного положения меня вывел сам Холмс. В конце концов, он уселся на диван рядом со мной, и я воспользовался этим, чтобы сделать вид, что проснулся. Заморгав с непонимающим видом ( и стараясь не переборщить), я взглянул на него, и в ту же минуту он посмотрел на меня. До сих пор я не знаю, удалось ли мне убедить его в своем обмане, но если и удалось, то это лишь является еще одним доказательством того, что он был далеко не в форме.
Пытаясь говорить непринужденно, ( что ему удалось лишь отчасти), Холмс спросил:
- Как вы считаете, Уотсон, хватит ли здесь места и для меня?
Это заставило меня,и, в самом деле, изумленно уставиться на него, но не настолько я был изумлен, чтобы упустить возможность подобной близости с Холмсом. Стараясь двигаться медленно, дабы изобразить сонный вид и в то же время скрыть свое волнение, я перелег на бок и прижался спиной к подушкам дивана. Холмс, молча, лег на спину рядом со мной, при всей его худощавости этого места для него оказалось вполне достаточно. Я солгу, если скажу, что не был разочарован тем, что он не лег ко мне лицом, хотя подлинным чудо было уже то, что это вообще произошло.
Я чувствовал исходящий от него запах мыла, так что отчасти мой друг сдержал свое слово. Было очевидно, что он не спал и даже не пытался, ибо на нем были одеты рубашка и брюки. Однако, он был босиком, а ткань рубашки была помята , и я гадал, ложился ли он вообще. Мой взгляд задержался на груди Холмса, где верхняя пуговица рубашки была расстегнута, и тут он, наконец, заговорил.
- Вы подумали, что я воспользуюсь кокаином.
Это был не вопрос, не обвинение, поэтому я без раздумий сказал, как было на самом деле.
- Я боялся, что судьба Опеншо доведет вас до грани.
Я слегка пошевелился, чувствуя, что трудно расслабиться, не прижимаясь к моему другу в слишком уж интимной манере.
Холмс с горечью улыбнулся – на мой взгляд, слишком мрачно.
- Да, самоубийство было бы не очень хорошим концом, не так ли? Вряд ли это можно назвать справедливым жребием.
Признаюсь, меня охватил гнев, когда он как бы между прочим упомянул самоубийство, и несмотря на все свои благие намерения, я потерял самообладание.
- Холмс, может быть, вы самый умный человек из всех известных мне людей, но вы полный дурак!
Несомненно, это как раз я был совершенным идиотом, говоря такие вещи после рокового завершения этого дела, но Холмс обладал способностью удивлять меня, когда я меньше всего мог это ожидать.
Этот человек еще мог смеяться! И это был не язвительный или самобичующий смех, а свободный и легкий. Холмс – прирожденный актер, и я первый поклонник его таланта – но даже я не настолько слеп, чтобы видеть изъяны в его лицедействе. Есть одна вещь, которую он не может имитировать в совершенстве, и это искренний смех. Он не играл сейчас.
- Да, мой дорогой Уотсон, - прошептал он, повернувшись ко мне лицом. И к моему радостному удивлению, он прижался лицом к моему плечу, сложив между нами свои руки, словно пытаясь согреться. – Это так.
Инстинктивно я обхватил его руками за талию, стараясь устроиться с большим комфортом теперь, когда мы занимали меньшее пространство. Возможно, на мне, наконец, сказалась усталость, раз мне понадобилось столько времени, чтобы понять, что Шерлок Холмс искал утешения, и не у своей разрушительной слабости, а у меня, своего друга. В кои то веки он желал, чтобы его опекали.
Пораженный и обрадованный таким чудом, я крепче его обнял и осторожно провел рукой по растрепавшимся волосам. При этом Холмс тихо вздохнул, то ли от облегчения, то ли, выражая молчаливое согласие. Я не знал, что сказать, чтобы не вспугнуть его, и вместо этого прижался губами к его лбу, лишь слегка коснувшись кожи. Это было достаточно целомудренно и вполне простительно. И вместо напряжения, которого я опасался, Холмс опустил руку мне на ключицу и медленно провел по ней пальцами.
Наверное, можно было много , чего сказать, но потом, а в тот момент нам было очень комфортно хранить молчание. И правда, это было очень удивительно – чувствовать, что Холмс заснул у меня на груди. Должно быть, он был совершенно без сил, да и я, в конечном счете, тоже, но, верный своему решению бодрствовать, я не спускал глаз с моего друга, пока это было в моих силах.
Однако, это дело не давало покоя Холмсу еще долго после того, как он послал телеграмму в Саванну по поводу ареста капитана Келгуна и двух его помощников. И лишь известие о том, что этот корабль, «Одинокая звезда», так и не достиг берегов Саванны, принесло Холмсу некоторое успокоение.
- Что ж, полагаю, это вполне подходящее завершение этого дела, - прокомментировал Холмс, в задумчивости откидываясь на спинку кресла. – Будто бы мы совсем и не принимали в этом никакого участия.
Хоть я и считаю, что на самом деле от меня не так уж много прока, когда дело касается раскрытия преступлений, но мне всегда любопытно, почему Холмс редко когда говорит в таких случаях «я», а чаще «мы». Не знаю, делал он это по привычке или, и, правда, считал, что я способен был на что-то большее, чем быть просто помощником, рядовым ассистентом в наших расследованиях.
И то, и другое вполне могло быть правдой, но той ночью, когда мы лежали рядом на диване, поведение Холмса так ясно показало, какую на самом деле роль я играю в нашей работе и в наших отношениях, что такие идеи меня сейчас не сильно волновали. Как и литературный Уотсон я непоколебимо предан Холмсу, и служить моему другу для меня удовольствие.
- Возможно, это к лучшему, - продолжал Холмс, видимо не подозревая о монологе, имевшем место у меня в голове. – Месть более присуща преступному миру, чем частным сыщикам.
Если бы Холмс взглянул на меня, то он бы тут же заметил некий скепсис в выражении моего лица. Однако, признаюсь, что меня не трудно было вовлечь в разговор относительно необходимой сыщику«сдержанности».Хотя на самом деле, мой ум был занят другим вопросом.
- Все-таки жаль, - задумчиво сказал я, стараясь, чтобы мой тон был нейтральным. – Когда вы разрабатывали план своей мести , это было довольно впечатляюще.
Это был прекрасный способ привлечь его внимание, так как Холмс тут же бросил на меня удивленный взгляд.
Не ожидая ответа, я вышел из гостиной и направился в свою спальню, неторопливо поднимаясь по ступенькам. Через несколько мгновений я услышал звук отодвигаемого кресла, и по моим губам скользнула победоносная улыбка.
И это , в общем-то преслэш.
Честно говоря, даже были сомнения выкладывать или нет.
В общем, вот
Утешение
Несмотря на свой блестящий ум, мой друг Шерлок Холмс чересчур любит предаваться вредным привычкам – привычкам, которые становятся еще более рискованными, если он злоупотребляет ими во время реакции, когда он весь во власти своих мрачных дум. Естественно, если в такие моменты подворачивалось достаточно интересное дело, способное привлечь его внимание, мой друг на время отказывался от своих пагубных привычек, но лишь для того, чтобы на смену им пришли другие, не менее пагубные.
Когда у него было дело, Холмс всю свою энергию направлял на то, чтобы распутать преступление, поэтому он никогда не вспоминал о еде, а уж тем более об отдыхе. Таким образом, ответственность за его здоровье слишком часто лежит на мне, и хотя это бремя мне совсем не в тягость, но Холмс – самый ужасный человек, когда дело касается его здоровья. Меня постоянно изумляет, как ему удается так безупречно выглядеть, учитывая вышеизложенные факторы. И, боже правый, все мои попытки оберечь его ни к чему не приводят, поскольку сам он совсем не желает, чтобы о нем кто-либо заботился.
Несомненно, мои читатели знакомы с плачевной историей молодого Джона Опеншо, так что им известно, каким черным пятном легла его безвременная кончина на мои записи о делах Холмса. Однако, осмелюсь предположить, что немногие понимают , какой глубокий след она оставила на самом сыщике. Я не буду терять время, описывая подробности злоключения, приключившегося с Опеншо, а начну свое повествование с утра, последующего за его визитом.
Закончив свой утренний туалет, я спустился вниз и застал Холмса за завтраком.
- Простите, что не дождался вас, - сказал он. – Я предвижу, что мне придется много поработать по делу молодого Опеншо.
Я испытал заметное облегчение, наблюдая эту картину – все признаки мрачного настроения моего друга исчезли, однако он не настолько был захвачен делом, чтобы умчаться, не проглотив ни кусочка.
Однако вскоре нашему спокойному существованию пришел конец; его в мгновение ока разрушил газетный заголовок, возвестившей о гибели несчастного молодого человека. Читая статью, я пристально наблюдал за Холмсом. Оставаясь верным себе и своему отношению к нежным чувствам, во время моего чтения он сохранял выражение сострадательного внимания, стараясь держаться, как профессионал. Если бы я не знал его, то вряд ли смог бы понять, какое волнение скрывает Холмс за этим фасадом.
Прочитав ужасные новости, я больше ничего не сказал, и некоторое время мы сидели молча. Наконец, на лице Холмса появились явные признаки душевного волнения, предвещая новую чреду мрачных мыслей, возможно гораздо более разрушительную, чем ее предшественница. Я собрался, было, сказать что-то утешительное, но Холмс, несомненно, предвидел это и заговорил первым.
- Это наносит удар моему самолюбию, Уотсон, - сказал он удивительно твердым голосом. – Бесспорно, самолюбие мелкое чувство, но с этим ничего не поделаешь. Теперь это становится для меня личным делом, и если бог пошлет мне здоровье, я выловлю всю банду. Он пришел ко мне за помощью, и я же послал его на смерть!
Никогда прежде я не видел, чтобы моим другом овладевали мысли о мщении, и хотя, должен сказать, что это породило в моей душе чувство, близкое к восхищению, но я еще больше встревожился, уловив в его словах ненависть к самому себе.
После этой вспышки Холмс вскочил со стула и яростно зашагал по комнате, с презрением говоря об убийцах. И хотя говорил он достаточно громко, я был уверен, что обращался он точно не ко мне. Не зная, что сказать, я лишь механически коротко поинтересовался, куда он направляется, прежде, чем мой друг скрылся за дверью.
Я уже упоминал, как был обеспокоен состоянием Холмса, и можно себе представить, какому самобичеванию я себя подверг за то, что не последовал за ним, когда у меня был такой шанс. Как это ни странно, но меня обеспокоило вовсе ни это его намерение изловить банду жестоких убийц. Скорее, у меня создалось гнетущее впечатление, что Холмс не достаточно хорошо все продумал. Нет, я не справедлив – я просто хочу сказать, что в каком-то смысле Холмс считал, что косвенным образом он был виновен в смерти Опеншо. Как бы то ни было, он горел желанием отомстить за своего клиента, так что это должно было отодвинуть грозящую депрессию на второй план.
Я боялся, что меня может не оказаться рядом, когда Холмс, в конце концов, опустится в эту бездну, а я знал, что он туда опустится. Я никогда не сомневался в Холмсе – он всегда находит решение загадки, что бы ни случилось, это было лишь делом времени, и тогда черная бездна неминуемо настигнет его.
У моих читателей сложилось впечатление, что пока Холмс плел свою паутину, я занялся моей медицинской практикой. Теперь я могу спокойно признаться, что это не так. На самом деле, я отменил все свои назначения на этот день и оставался на Бейкер-стрит, ожидая. Я даже не стал заглядывать к себе домой – думаю, что даже если бы Мэри не гостила у своей родни, ее бы вряд ли это обеспокоило. Ей было хорошо известно, какие узы связывали меня с Холмсом еще задолго до того, как я поклялся ей в верности. Бейкер-стрит навеки останется моим домом.
Холмс не любит посвящать кого-то в свои планы по поимке преступников –поэтому он редко сообщает мне о своих действиях во время подобных вылазок или же о том, когда он может вернуться. Так что у меня не было другого выхода, кроме, как ждать Холмса, пытаясь несколько отвлечься, перечитывая морской роман, который я обнаружил в своей старой комнате. Я сел так, чтобы наблюдать и за дверью и за сафьяновым несессером, лежащим на каминной полке. Если у Холмса были такие намерения, то я бы хотел предупредить их и остановить его. В любой другой день я бы оставил свои возражения при себе – но теперь был не тот случай.
Было почти десять, когда в гостиную вошел Шерлок Холмс. Признаться, его вид меня напугал. Ничего странного не было в том, чтобы видеть моего друга в виде опустившегося, несчастного человека благодаря его великолепной маскировке, и совсем другое – видеть его самого бледным, как смерть и совершенно измученным. Мой шок, однако, быстро прошел, и я быстро встал, на тот случай, если он вдруг внезапно лишится чувств.
Но Холмс тут же отмахнулся от меня и, направившись к буфету, достал из него апельсин. Я подумал, было, что он собирается его съесть, но меня отнюдь не удивило, когда вместо этого мой друг стал выдавливать из него зернышки.
- Значит, вам удалось выследить эту банду? – спросил я, следя за его движениями. Холмс с готовностью рассказал, что ему удалось выяснить о капитане Келгуне и его шайке, и даже пояснил, что намерен сделать с апельсиновыми зернышками. Пока он говорил, я внимательно за ним наблюдал, пытаясь угадать ход его мыслей. Увы, если кто-то из нас и умел читать мысли, то определенно это был Холмс. Мне это не удалось.
Поэтому я занялся тем, что мне лучше удавалось – позаботиться о нем хотя бы в той мере, в которой Холмс позволял мне это сделать. Я уже было направился к буфету, но тут увидел, что Холмс, откинувшись на спинку кресла, невидящим взглядом смотрит на пылающий огонь камина. Мой друг был на грани – если я принесу ему еду, то это будет равносильно признанию того, что он впал в одно из своих мрачных настроений, но если б мне удалось убедить его поесть, то еще есть надежда на то, что у Холмса сохранится более приподнятое настроение.
Подойдя к нему, я опустился на колени, положив руку на подлокотник кресла рядом с рукой Холмса. Он, молча, скользнул взглядом своих серых глаз по моей руке. Я принял это за добрый знак, вздохнув про себя.
- Холмс, может быть, вы что-нибудь поедите?
Не нужно быть детективом-консультантом, чтобы понять, что он с утра ничего не ел. Тем не менее, я не был уверен, что он воспримет мою просьбу, как знак привязанности. Холмс слишком часто не обращал внимания на мои протесты, приписывая их скорее моей врачебной привычке заботиться о пациентах, чем чувству моей привязанности к нему. Пребывая в неуверенности, я взял его руку в свою и сжал ее.
- Пожалуйста, - сказал я, отпуская его ладонь.
Холмс продолжал пристально смотреть на мою руку, при этом его взгляд порой скользил и по его собственной бледной руке. Я так долго сдерживал дыхание, что лишился бы чувств, если бы Холмс, наконец, не встал и не пошел к буфету. Он яростно (что говорило о его подлинном состоянии) отрезал ломоть хлеба и стал жевать его, запивая большими глотками воды.
Чувствуя облегчение, я встал, тихо вздохнув – признаться, я не ожидал, что эта стратегия сработает. Обычно, когда речь идет о том, чтобы освободить Холмса от оков меланхолии, от меня нет никакого прока. В подобных ситуациях я часто спрашиваю себя, могу ли я вообще быть чем-то ему полезен. И все же, думаю, что тем вечером мне удалось удивить великого Шерлока Холмса – не могу сказать, что именно его поразило – то, что я взял его за руку или же он почувствовал что-то в моем голосе – но этого было достаточно, что его встряхнуть.
- Думаю, дорогой друг, - сказал Холмс, покончив со своей импровизированной трапезой, - что пойду приму ванну. А затем, наверное, лягу спать.
Я лишь кивнул, не уверенный в том, что в моем тоне не почувствуется сомнение. Если Холмс решил, что я поверил его словам, то, наверное, считает меня глупцом. Конечно, если сравнивать меня с Холмсом, то это так и есть, но я провел слишком много времени в его обществе, чтобы считаться Уотсоном из моих собственных записок. Несомненно, тот Уотсон порядком раздражает моих читателей – я и сам его не люблю, но он полезный дурак, которого книжный Холмс волен использовать по своему усмотрению. Думаю, это вполне логично.
Поэтому, как только Холмс закрыл дверь в свою комнату, я, вместо того, чтобы уйти к себе, остался в гостиной. Я растянулся на диване, твердо решив бодрствовать на тот случай, если Холмсу проявит интерес к сафьяновому несессеру. Хоть я и не обладал способностью моего друга проводить без сна по нескольку дней подряд, но я был полон решимости и слишком потрясен, чтобы даже подумать о сне. Вспоминая прошлые – более успешные - дела, я несколько часов смотрел на огонь в камине, подкладывая поленья, когда он угасал.
Наверное, было, по меньшей мере, два часа ночи, когда я услышал шаги за дверью Холмса и дверная ручка медленно повернулась. Я лежал с закрытыми глазами, стараясь дышать глубоко и ровно. Я сомневался, что Холмс поверит, будто я, в самом деле, сплю, но счел, что он может решить, что я задремал. Сначала он, возможно, и впрямь так решил, ибо старался издавать как можно меньше шума. Однако я был совершенно готов тут же «проснуться» как только Холмс приблизится к каминной полке. Но к моему удивлению, мой друг стоял перед диваном довольно долго.
С закрытыми глазами я не мог быть уверен, стоял ли он ко мне лицом и, честно говоря, боялся того, что могу увидеть, если открою их. Стараясь дышать, как можно ровнее, я изо всех сил старался не думать о том, что Шерлок Холмс наблюдает за тем, как я сплю. Однако, это оказалось чрезвычайно трудным делом. По иронии, из затруднительного положения меня вывел сам Холмс. В конце концов, он уселся на диван рядом со мной, и я воспользовался этим, чтобы сделать вид, что проснулся. Заморгав с непонимающим видом ( и стараясь не переборщить), я взглянул на него, и в ту же минуту он посмотрел на меня. До сих пор я не знаю, удалось ли мне убедить его в своем обмане, но если и удалось, то это лишь является еще одним доказательством того, что он был далеко не в форме.
Пытаясь говорить непринужденно, ( что ему удалось лишь отчасти), Холмс спросил:
- Как вы считаете, Уотсон, хватит ли здесь места и для меня?
Это заставило меня,и, в самом деле, изумленно уставиться на него, но не настолько я был изумлен, чтобы упустить возможность подобной близости с Холмсом. Стараясь двигаться медленно, дабы изобразить сонный вид и в то же время скрыть свое волнение, я перелег на бок и прижался спиной к подушкам дивана. Холмс, молча, лег на спину рядом со мной, при всей его худощавости этого места для него оказалось вполне достаточно. Я солгу, если скажу, что не был разочарован тем, что он не лег ко мне лицом, хотя подлинным чудо было уже то, что это вообще произошло.
Я чувствовал исходящий от него запах мыла, так что отчасти мой друг сдержал свое слово. Было очевидно, что он не спал и даже не пытался, ибо на нем были одеты рубашка и брюки. Однако, он был босиком, а ткань рубашки была помята , и я гадал, ложился ли он вообще. Мой взгляд задержался на груди Холмса, где верхняя пуговица рубашки была расстегнута, и тут он, наконец, заговорил.
- Вы подумали, что я воспользуюсь кокаином.
Это был не вопрос, не обвинение, поэтому я без раздумий сказал, как было на самом деле.
- Я боялся, что судьба Опеншо доведет вас до грани.
Я слегка пошевелился, чувствуя, что трудно расслабиться, не прижимаясь к моему другу в слишком уж интимной манере.
Холмс с горечью улыбнулся – на мой взгляд, слишком мрачно.
- Да, самоубийство было бы не очень хорошим концом, не так ли? Вряд ли это можно назвать справедливым жребием.
Признаюсь, меня охватил гнев, когда он как бы между прочим упомянул самоубийство, и несмотря на все свои благие намерения, я потерял самообладание.
- Холмс, может быть, вы самый умный человек из всех известных мне людей, но вы полный дурак!
Несомненно, это как раз я был совершенным идиотом, говоря такие вещи после рокового завершения этого дела, но Холмс обладал способностью удивлять меня, когда я меньше всего мог это ожидать.
Этот человек еще мог смеяться! И это был не язвительный или самобичующий смех, а свободный и легкий. Холмс – прирожденный актер, и я первый поклонник его таланта – но даже я не настолько слеп, чтобы видеть изъяны в его лицедействе. Есть одна вещь, которую он не может имитировать в совершенстве, и это искренний смех. Он не играл сейчас.
- Да, мой дорогой Уотсон, - прошептал он, повернувшись ко мне лицом. И к моему радостному удивлению, он прижался лицом к моему плечу, сложив между нами свои руки, словно пытаясь согреться. – Это так.
Инстинктивно я обхватил его руками за талию, стараясь устроиться с большим комфортом теперь, когда мы занимали меньшее пространство. Возможно, на мне, наконец, сказалась усталость, раз мне понадобилось столько времени, чтобы понять, что Шерлок Холмс искал утешения, и не у своей разрушительной слабости, а у меня, своего друга. В кои то веки он желал, чтобы его опекали.
Пораженный и обрадованный таким чудом, я крепче его обнял и осторожно провел рукой по растрепавшимся волосам. При этом Холмс тихо вздохнул, то ли от облегчения, то ли, выражая молчаливое согласие. Я не знал, что сказать, чтобы не вспугнуть его, и вместо этого прижался губами к его лбу, лишь слегка коснувшись кожи. Это было достаточно целомудренно и вполне простительно. И вместо напряжения, которого я опасался, Холмс опустил руку мне на ключицу и медленно провел по ней пальцами.
Наверное, можно было много , чего сказать, но потом, а в тот момент нам было очень комфортно хранить молчание. И правда, это было очень удивительно – чувствовать, что Холмс заснул у меня на груди. Должно быть, он был совершенно без сил, да и я, в конечном счете, тоже, но, верный своему решению бодрствовать, я не спускал глаз с моего друга, пока это было в моих силах.
Однако, это дело не давало покоя Холмсу еще долго после того, как он послал телеграмму в Саванну по поводу ареста капитана Келгуна и двух его помощников. И лишь известие о том, что этот корабль, «Одинокая звезда», так и не достиг берегов Саванны, принесло Холмсу некоторое успокоение.
- Что ж, полагаю, это вполне подходящее завершение этого дела, - прокомментировал Холмс, в задумчивости откидываясь на спинку кресла. – Будто бы мы совсем и не принимали в этом никакого участия.
Хоть я и считаю, что на самом деле от меня не так уж много прока, когда дело касается раскрытия преступлений, но мне всегда любопытно, почему Холмс редко когда говорит в таких случаях «я», а чаще «мы». Не знаю, делал он это по привычке или, и, правда, считал, что я способен был на что-то большее, чем быть просто помощником, рядовым ассистентом в наших расследованиях.
И то, и другое вполне могло быть правдой, но той ночью, когда мы лежали рядом на диване, поведение Холмса так ясно показало, какую на самом деле роль я играю в нашей работе и в наших отношениях, что такие идеи меня сейчас не сильно волновали. Как и литературный Уотсон я непоколебимо предан Холмсу, и служить моему другу для меня удовольствие.
- Возможно, это к лучшему, - продолжал Холмс, видимо не подозревая о монологе, имевшем место у меня в голове. – Месть более присуща преступному миру, чем частным сыщикам.
Если бы Холмс взглянул на меня, то он бы тут же заметил некий скепсис в выражении моего лица. Однако, признаюсь, что меня не трудно было вовлечь в разговор относительно необходимой сыщику«сдержанности».Хотя на самом деле, мой ум был занят другим вопросом.
- Все-таки жаль, - задумчиво сказал я, стараясь, чтобы мой тон был нейтральным. – Когда вы разрабатывали план своей мести , это было довольно впечатляюще.
Это был прекрасный способ привлечь его внимание, так как Холмс тут же бросил на меня удивленный взгляд.
Не ожидая ответа, я вышел из гостиной и направился в свою спальню, неторопливо поднимаясь по ступенькам. Через несколько мгновений я услышал звук отодвигаемого кресла, и по моим губам скользнула победоносная улыбка.