Приключение завуалированного автора

Статья из второго выпуска Baker Street Journal.

Ужасный язык. Редактировала целый день и все равно там полно "трудных" и "мутных" мест. Но оставлю уже как есть.

Приключение завуалированного автора
Эдгар Смит

В августе 1917 года, когда холодный и пронизывающий ветер с востока дул на Англию в течение долгих трех лет, доктору Джону Х. Уотсону только исполнилось шестьдесят пять. Когда разразилась катастрофа, он благородно предложил свои услуги своему королю и стране, и, несмотря на свою старую рану и преклонный возраст, вполне возможно, что Уотсон , выражаясь языком того времени, вносил в дело свою лепту. Ибо Уотсон был суровым воином, ветераном, снискавшим славу в другой военной кампании и доблестно сражавшимся в той незримой войне, которую они вместе с Шерлоком Холмсом вели на протяжении всех минувших лет против сил зла королевства. И Британия в час испытаний нуждалась в таких людях.
Возможно, мы никогда не узнаем, чем именно занимался Уотсон в течение этих первых трех лет Первой Мировой войны. Возможно, он, в самом деле, выполнял свой долг в армии; а, может быть, подремывал где-то в уединении, куда он отправился, чтобы размышлять о своих последних почестях и достижениях. Возможно даже, что он–не дай бог!- вновь пострадал в ходе сражений, и залечивал третью рану, полученную где-то между Монсом и Ипром и где-то между подключичной артерией и ахиллесовым сухожилием. Что бы ни удерживало его вдали отмира, который его знал, факт остается фактом: он больше не был частью этого мира. Простой статистический отчет показывает, что прошло более трех лет с тех пор, как он представил своим нетерпеливым читателям новое приключение Шерлока Холмса.
Сам Холмс, разумеется, отошел от активной практики осенью 1903 года; но рассказы Уотсона появлялись еще долго после этого и до самого начала войны. Из 47 рассказов, написанных им до “самого ужасного августа в истории человечества”, двадцать появились на страницах журнала "Стрэнд" уже после того, как были покинуты комнаты на Бейкер-стрит. Его последний рассказ, "Шерлок Холмс при смерти" появился в декабрьском выпуске 1913 года; а повесть "Долина страха", выходившая с сентября 1914 по май 1915 года, была написана в начале лета 1914 года. Обе эти истории относились к эпизодам, имевшим место четверть века назад; и, конечно, все еще можно было обратиться к жестяному ящику для депеш, находящемуся в хранилищах "Кокс и Ко", если бы Уотсон решил искать сокровища в его недрах.Но, к сожалению, ни одна из ожидавших драгоценностей оттуда извлечена не была, и на сцену опустилась роковая тишина - сохранявшаяся на протяжении всех тех истерзанных войной дней, когда британцы и американцы с благодарностью ожидали, когда раздастся столь любимый ими голос.

И вот, в августе 1917 года, когда воздух был полон более мрачных звуков, на улицах появился сентябрьский номер "Стрэнда". О, чудный день! Ура! (Callooh! Callay! – эти практически непереводимые восклицания «Каллу! Кэллэй! из «Бармаглота» Льюиса Кэролла). Там, в привычной для всего мира обстановке, и заглушая грохот орудий во Фландрии, прозвучали эпические слова:

“ЕГО ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОКЛОН: ВОЕННАЯ СЛУЖБА ШЕРЛОКА ХОЛМСА”!

Уотсон, наконец, заговорил: милый певец вышел из забвения, внеся в национальное благоденствие гораздо больший вклад, чем любой другой, который он мог бы внести, просто надев военную форму своей страны...
Но, нет - более пристальное изучение "счастливых страниц" показало, что эта новая повесть о шпионе и контрразведчике написана не Уотсоном. На ней были пометки о размещении в журнале литературным агентом, через посредство которого всегда работал доктор; но этот рассказ о великом детективе, сорок восьмой по счету, появившийся в печати, во всем остальном был анонимным.
Беглое прочтение изложенного отчета о том, как Холмс поймал в ловушку печально известного фон Борка, что привело к путанице в планах немецких военных и военно-морских стратегов, убедило многих читателей в том, что по факту автором был Уотсон, но что отчет был составлен анонимно, как будто каким-то третьим лицом для того, чтобы сохранить напряженность, требуемую сюжетом. По общему признанию, было бы трудно скрыть личность “Олтемонта” и придать драме надлежащую и своевременную развязку,если бы история была рассказана с точки зрения шофера, в роли которого Уотсон фактически появился на сцене. Прибегнуть к предложенной уловке было бы естественно и простительно в данных обстоятельствах,и теория двуличия Уотсона в вопросе авторства, таким образом, является опасно правдоподобной. Но в свете более тщательного анализа всех связанных с этим фактов эта теория совершенно неадекватна.
Прежде всего, мы сталкиваемся с историческими исходными о том, что должно было пройти еще пять лет, в дополнение к трем, которые уже прошли, прежде чем Уотсон решил опубликовать рассказ от своего имени. Его общепризнанные публикации в журнале «Стрэнд»,начавшиеся вновь с «Загадки Торского моста»в феврале и марте 1922 года, были довольно частыми, хотя и несколько спорадическими: вплоть до 1927 года не проходило ни одного года без хотя бы одного рассказа. Несомненно, важно, в свете заслуженной репутации Уотсона, отметить, что после 1914 года прошло восемь лет, в течение которых не появилось ни одного рассказа за его подписью.
И было бы чрезмерной доверчивостью предполагать, что он выбрал в качестве своего единственного появления в течение этого временного промежутка рассказ, который по своему содержанию требовал прекращения его почина. Какими бы ни были обстоятельства, приведшие к его долгому молчанию, их неизменность в течение восьми лет является гораздо более вероятным событием, чем альтернативная возможность возникновения двух таких случаев со стечением обстоятельств, одно из которых продолжалось в течение трех лет, а другое сразу после этого - в течение пяти. Чудо воскрешения редко бывает столь преходящим и мимолетным.
Таким образом, мы должны признать, что на основе исторических данных в их нынешнем виде можно привести веские аргументы в поддержку утверждения о том, что, на самом деле, Уотсон не вернулся к жизни в 1917 году, как предполагали многие его читатели. Этого само по себе должно быть достаточно; но свидетельства из внутренних источников, опровергающие его авторство "Прощального поклона", еще более убедительны. Стиль не его; исполнение сильно отличается от того, которое неизменно применял Уотсон; и факты, изложенные в качестве основных компонентов рассказа, никак не могли входить в диапазон его знаний.
На вопросе стиля здесь останавливаться не стоит: есть слабые и сильные стороны, склонности к разговорному языку и банальности,а также взлеты к редким поэтическим высотам, которые отличают его от всего, что когда-либо писал Уотсон. На данном этапе нам также не нужно принимать во внимание осторожность или ее отсутствие, которые характеризуют само повествование: об этом будет сказано больше по мере продолжения нашего исследования. Характерной чертой для настоящего рассмотрения является свидетельство на протяжении всего текста близкого знакомства с государственным управлением королевством на самом высоком уровне и столь же близкое знакомство с недавними деяниями Шерлока Холмса. И ни по одному из этих пунктов Уотсон не подходил на роль автора этого рассказа.
Следует напомнить, что, когда два искателя приключений расположились вместе в кабинете фон Борка за бутылкой императорского токайского, Холмс ласково обратился к своему другу: “ Ну-ка, Уотсон, дайте на себя взглянуть…Я вас еще не видел при свете. Ну, как обошлось с вами протекшее время? По-моему, вы все такой же жизнерадостный юнец, каким были всегда. ” А потом, чуть позже, когда они стояли на террасе,когда фон Борка втиснули на заднее сиденье автомобиля, как разделанную курицу, великий сыщик произнес эти знаменательные слова: “Давайте постоим вон там на террасе - может, это последняя спокойная беседа, которой нам с вами суждено насладиться....”
Вот знак долгой разлуки, только недавно прерванной и которой скоро предстояло возобновиться. Это знаменует ситуацию, в которой Уотсон был лишен возможности получить четкое и ясное представление о событиях, приведших к длительному пребыванию Холмса в Америкеи Ирландии, или об истинном значении стремительно развивающегося дела, в которое он оказался вовлеченным. Уотсон, очевидно, был втянут в эту драму в последний момент, и просто по старой памяти: все это пришлось объяснять ему в одно мгновение - а он, надо признать, был печально известен своей медлительностью в восприятии. На этот раз не предполагалось неторопливого рассмотрения и анализа дела в комнатах на Бейкер-стрит, и, по самой природе вещей, не приходилось рассчитывать на наличие таких документов , на которые Уотсон традиционно мог бы положиться. Учитывая скудный опыт, которым он обладал, рассказать историю в том виде, в каком она рассказана, было ему, несомненно, совершенно не по силам.
Ибо даже если бы он знал о Холмсе и его действиях в те критические годы до 1914 года, что он мог надеяться узнать оглубокой и сложной цепи событий, в которые был втянут Мастер?
Как мог скромный офицер-медик, даже если бы он снова поступил на военную службу, многозначительно и авторитетно говорить о деятельности немецкого шпиона, который участвовал в заговоре, целью которого было падение Британской империи? Автор рассказа категорически утверждает, что фон Борк «опустился» на меловые утесы с видом на Харвич “четыре года назад”; что он был человеком, “с которым едва ли мог сравниться кто-то среди всех преданных Кайзеру агентов”; что именно благодаря его особым талантам, “ему доверили английскую миссию".
Все это были факты, о которых знали несколько человек в тайных уголках королевства; но, по совести говоря, они явно не относились к фактам, известным Уотсону.
Нет, эта история о высокой дипломатии и политических интригах была написана не тем старым пером, которое все помнят. И ее написал не какой-нибудь дилетант в международных делах или человек, который долгое время отсутствовал на этой сцене. Мы должны верить, что ее написал человек, в руках которого,когда он писал все это, были важные факты; кто знал внутренний смысл разворачивавшейся драмы - и кто, кроме того,знал о той решающей роли в ее развитии, которую давно уже был призван сыграть Шерлок Холмс.
Кто же тогда, если не Уотсон, рассказал эту историю, чтобы воспеть триумф великого Шерлока в новой и самой напряженной сфере деятельности? Кто же это был, кто осмелился вторгнуться в ту область литературы, которая до этогомомента была святилищем для одного лишь нашего знакомого Босуэлла? Очевидно, что это был не какой-то посторонний человек,поскольку ни британское правительство, ни сам Шерлок Холмс не потерпели бы подобной дерзости. И этот рассказ написал не Шерлок Холмс : по-видимому, он знал изложенные там факты, но стиль повествования не похож на суховатую манеру, как нам известно, свойственную Мастеру - он был, как мы уже отмечали, энергичным и размеренным, несмотря на все свои недостатки, с отдельными пассажами подлинной поэтической красоты. И, приведу последнее предположение, рассказ написал не сам литературный агент, поскольку этот человек, каким бы способным он ни был, сознательно посвятил себя области исторического романа - и, кроме того,в то время его глубоко занимали вопросы исследований человеческой психики.
Таким образом, мы вполне можем спросить себя, стремясь определить авторство этого рассказа, какие характеристики могут быть указаны как способствующие установлению личности автора. Многое уже было высказано в пользу того, что представляется важным в этом отношении. Автор, как мы видели, должен был знать в мельчайших подробностях ту роль, которую Шерлок Холмс играл в течение двух долгих лет, готовясь к мастерскому удару, который он нанес во имя Англии. И он, должно быть, также обладал глубокими знаниями и пониманием конфиденциальной политики и процедур британского министерства иностранных дел в те дни нарастающего кризиса: чтобы соответствовать первой из этих характеристик нужен человек, который был бы очень близок Холмсу умом, душой и телом – кто-то даже более близкий, чем тот, кто подобно Уотсону , разделял все узы, связывающие двух мужчин, за исключением только того, что у них не было кровной связи. А во втором случае это был кто-то, связанный с британским правительством; тот, кто был его частью; и , как нам хотелось бы предположить, человек, о котором можно было бы сказать, что иногда он и был самим британским правительством..
Был только один такой человек. В свете всех приведенных доказательств мы неизбежно приходим к выводу, что этим человеком, завуалированным автором «Его прощального поклона», был Майкрофт Холмс, государственный деятель, затворник, философ, чьей специализацией в управлении государством было всеведение, и который знал своего брата так, как он знал самого себя. Именно Майкрофт в течение многих лет связывал воедино нити дипломатии и политики правящего кабинета, которые были сплетены его более известными коллегами в Уайтхолле; именно Майкрофт был тем, кто был причастен к тайне побега Шерлока , имевшего место более двух десятилетий назад, когда и доктор Уотсон, и миссис Хадсон считали его мертвым. Он - тот самый идеальный растворитель в коллоидной химии истории, включающей как светские, так и канонические тайны, которые никто, кроме него, не мог постичь.
Существует множество побочных аргументов, которые напрашиваются сами собой в поддержку теории о том, что автор этого рассказа Майкрофт Холмс. Он был, по всеобщему признанию, гением; и только гений мог бы уснастить ясное и живое повествование скучными и непростительными пропусками и неразберихой. В качестве примера можно привести упоминание о Марте,милой румяной пожилой даме, которую приставили к дому фон Борка присматривать за происходящим, пока не пробьет положенный час. Не была ли это миссис Хадсон, как предполагало большинство из нас? Скрупулезный, обеими ногами стоящий на земле, Уотсон сказал бы нам об этом; но Майкрофт с более редких высот своего интеллекта оставил этот вопрос без ответа.
И еще есть небольшая проблема с этикетками на ячейках сейфа фон Борка. Контрастируя с другими, значение которых достаточно ясно, надпись на одном гласит “Броды”. Что,с точки зрения военного предназначения, могло бы под этим подразумеваться? Мы спрашиваем; но гениальный Майкрофт не дает ответа.
И если этот аргумент нуждался в убедительности, у нас есть окончательные доказательства о переводе американского сленга, на котором якобы говорил Олтемонт. Здесь гений на самом высоком пике; здесь мы видим отличительные черты ума, которому явно недоставало здравого смысла и для которого все, кроме речи Уайтхолла, было иностранным языком.
Мы можем быть уверены во многих отношениях, что именно Майкрофт Холмс написал эту историю. Он, без сомнения, разделял семейное предубеждениепротив причисления скромности к добродетелям, и поэтому он был готов и даже горел желанием прославить деяния своего брата в этом уникальном случае, когда он, и только он один, мог это сделать. Но отдавая на волю публики эту историю, которая вновь могла прославить имя Холмса, им как любым человеком, занимающим столь высокое положение, двигало желание умерить гордыню мудрой сдержанностью. Меньшее светило, если бы нашлось хоть одно такое, способный написать подобную историю,могло бы смело поставить свое имя на странице, зная, что он не может нести ответственность за то, что сказал. Но Майкрофт, раскрывая эти высшие тайны, говорил, как профессионал; и все его инстинкты, как бы это ни было трудно, побуждали его спрятать свой свет под спудом. Сокрытие своей собственной личности было естественным и неизбежным результатом, и именно этот штамп анонимности размашисто ставит его подпись по всей странице.
И вот завеса отодвинута в сторону, и вот он предстает перед взором всего мира - Майкрофт Холмс, завсегдатай "Комнаты посетителей" в клубе "Диоген"; наследник вместе со своим братом странных артистических наклонностей рода Верне; человек гигантского ума, обладающий непревзойденной наблюдательностью и неограниченными возможностями для хранения информации;человек, чье слово снова и снова определяло национальную политику- и автор, как мы можем полагать, этого «Прощального поклона» Шерлока Холмса,

@темы: Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Его прощальный поклон, BSJ

---

Сожаления

Проглядываю старые архивы и захотелось сохранить в дневнике вот этот фанфик, тем более, что оригинала на английском, видимо, уже нет.

Мне кажется, что это с какого-то феста, хотя могу и ошибаться. Хотя раньше не думала, что это перевод.

Сожаления (Regrets)

Автор: mainecoon76

Переводчик: Олла

Примечание автора: Холмс в Америке, описанное происходит перед событиями «Его прощального поклона».

Сорок пять лет, если подумать, это довольно много. Сорок пять лет отстояв за барной стойкой в городе вроде Чикаго, навидаешься самых разных людей и наслушаешься всякого, моя работа ведь не только продавать еду и выпивку, но и выслушать тех, кто в этом нуждается. Со временем совершенствуешься в этом, люди и истории повторяются снова и снова, а годы идут. Однако время от времени всё ещё можно встретить кого-то, кто оставляет неизгладимое впечатление, о ком помнишь ещё очень долго после того, как он исчезнет из твоей жизни.
Я не помню, когда Джек Альтамонт впервые появился «У Чарли». Должно быть, это был холодный и пасмурный день, потому что холодно, серо и пасмурно было на протяжении всех последних недель 1913 года до самого Рождества. Уверен, что, прежде чем он заинтересовал меня, я видел его несколько раз, сидящего за одним и тем же столиком в углу. Он всегда был один, заказывал скромный ужин, а после – виски и сигарету. Я приглядываю за своими постоянными клиентами, чтобы лучше выполнять их пожелания, а еще потому, что наблюдение за людьми немного отвлекает от рабочей рутины. К тому же, если не обращать на людей внимания, то и не заметишь, что им нужен кто-то, кто мог бы выслушать их и поддержать.
На первый взгляд, ничего необычного в Альтамонте не было. Легкий акцент выдавал в нем ирландца, хотя внешне он и не был на него похож. Высокий и худой, седой, с небольшой бородкой, примерно моего возраста, одет он был обычно в неприметный темный или серый костюм. Я полагал, что он человек деловой, позже он подтвердил это мое предположение. Однако лицо у него было очень живое, с резкими чертами, и к тому же самые пронзительные серые глаза, которые я когда-либо видел. Сразу было видно, что он очень умен, и, похоже, много повидал в жизни такого, что ему совсем не нравилось.
Кроме того, он выглядел очень одиноким.
Нетрудно распознать одинокого человека. Он всегда казался равнодушным к окружающим, но в его глазах жила печаль, и время от времени они приобретали то страстное и отрешенное выражение, которое я слишком часто видел у людей, вспоминающих об утерянном счастье. Я не был уверен, стоит ли его беспокоить, некоторые предпочитают в одиночестве переживать свое горе. Целую неделю я просто смотрел, как он ест свой одинокий ужин и курит одинокую сигарету. Но до Рождества оставалась лишь пара дней, и мне не нравилась мысль, что следующие несколько вечеров он проведет так же, как и предыдущие, совсем один, сидя в баре за тысячи миль от дома, где никому нет дела, где он, и что делает.
По крайней мере, так мне показалось. Я видел такое слишком часто и подумал, что, возможно, мог бы сделать доброе дело, просто заговорив с ним.
- Много времени прошло с тех пор, как Вы в последний раз были дома, не так ли, сэр? – спросил я в тот вечер, поставив перед ним виски.
- Спасибо, - ответил он, несколько озадаченный. – Что Вы имеете в виду, говоря о доме?
- Зеленый остров, - пояснил я, придвигая стул для себя. – У Вас все еще есть акцент, но не такой сильный, как у ребят, только приехавших оттуда.
- О, - на его лице появилась легкая улыбка. – Да. Прошло немало времени.
В его глазах снова появилось знакомое печальное выражение, и это доказывало, что я был прав на его счет. И он пока не попросил оставить его в покое.
- Красивое место, как я слышал, - сказал я. – Сам я никогда там не бывал, но мой брат женат на ирландке, и они ездят туда довольно часто. Всегда привозят мне в подарок отличную пару носков. Нет ничего лучше, чем носки из превосходной ирландской шерсти, чтобы согреть ноги холодной ночью.
Теперь мой собеседник улыбался, впервые за все время, что я за ним наблюдал.
- Я полагал, что у нас есть и другие достопримечательности, но теперь, когда Вы упомянули об этом, я вспомнил, как скучаю порой по своему одеялу из ирландской шерсти. Здесь бывает чертовски неуютно зимой.
После короткой паузы я негромко поинтересовался:
- Но это ведь не единственная вещь, которой Вам не хватает, правда?
Он тут же словно застыл, а выражение лица стало настороженным.
- Это не мое дело, сэр, - поспешил я добавить, - но, знаете, такой взгляд бывает у людей, которые потеряли что-то… или кого-то. Иногда они хотят поговорить об этом, ну а слушать их – это часть моей работы. Простите, если обидел Вас.
Мужчина немного расслабился и задумчиво посмотрел на меня.
- Вы очень наблюдательный человек, - заметил он. И мне показалось, что это было большим комплиментом с его стороны, чем я мог понять. – Но помочь Вы мне не можете. Что потеряно, то потеряно, и незачем говорить об этом.
- Иногда это приносит облегчение.
Он покачал головой с печальной улыбкой.
- Я тотчас уйду, если Вы пожелаете, сэр, - пообещал я. – Я ведь не из пустого любопытства, на моей работе слышишь так много историй, что волей-неволей приобретаешь некоторую долю мудрости. Вы потеряли любовь, не так ли? Или семью?
- Любовь. Семью. Всё. – Он пожал плечами и добавил мягче, - в большей степени любовь, я полагаю, - словно сам себе не верил.
- Что же с ней случилось?
Он коротко, но отнюдь не тепло улыбнулся.
- Счастливый брак. Я покинут.
- О, ясно. Вечная история.
- Да, с неожиданным поворотом, - кивнул он, сминая в пепельнице сигарету и прикуривая еще одну. Я не стал поправлять его. Люди всегда думают, что их история особенная. Но хоть они немного и отличаются, в общем, как правило, одинаковы.
- Она все еще жива? – спросил я вместо этого.
- Да… ну, я так думаю, - он выглядел немного неуверенным. – По крайней мере, я не вижу, что могло бы… я уже довольно давно не получал новостей, но уверен, меня бы известили, если бы что-нибудь случилось. – Он нахмурил брови, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. Видимо, она все еще была дорога ему.
- Вы собираетесь когда-нибудь вернуться?
- Вернуться? Да, думаю, да, - ответил он мягко. – Однажды. Когда мои дела здесь будут закончены.
Он не выглядел так, будто с нетерпением ждет этого момента. Возможно, ему просто некуда было возвращаться.
- Я знаю, каково это, потерять того, кого любишь, - сказал я ему. Мысль об этом всё ещё печалила меня, но я надеялся, что это поможет ему понять, что он не одинок в своих переживаниях. – Моя жена погибла в результате несчастного случая чуть больше года назад. Она вышла на улицу — и попала прямо под колёса одного из этих проклятых автомобилей. У нее не было шансов.
Мой клиент выглядел озадаченным, даже смущенным, как человек, который знает, что должен сказать несколько утешительных слов, но не может подобрать правильные.
- Мне жаль, - наконец произнес он.
- Я рассказываю Вам это не для того, чтобы вызвать симпатию, - ответил я. – Дело в том, что когда я думаю о ней, я стараюсь вспоминать хорошие времена. Я знаю, что не могу их вернуть, но я рад, что они у нас были. Знаете, когда я думаю об этом и вспоминаю, что некоторые другие люди рассказывали мне о своей жизни, о том, что с ними происходило, я понимаю, что все не так уж плохо. И тогда я нахожу в себе силы жить дальше.
Мы помолчали немного.
- У нас были хорошие времена, и немало, - произнес он наконец. – Я до сих пор не знаю, что пошло не так. Нам было так хорошо вместе, и я думал, что все отлично, пока… - он замолчал и уставился на стену, словно пытался разглядеть ответ на потемневшем дереве.
- И вы не спрашивали?
- Спрашивал? – он выглядел удивленным. – Нет. Решение было окончательным. Я бы только выставил себя дураком.
В самом деле, очень странный ход мыслей.
- Ну, если Вы позволите, - сказал я, - мне кажется, Вы все еще сидите здесь и пытаетесь разобраться во всем этом. Так Вам очень трудно будет двигаться дальше. Подведите черту, и всё.
- Я подвел черту, - ответил он с горечью. – Мы не разговаривали много лет.
- Но это нисколько не облегчает Вам жизнь, правда?
Он пожал плечами и промолчал. Я задумался.
- У меня есть только один совет для Вас, - наконец сказал я ему. – Когда Вы вернетесь, попробуйте помириться с ней. Обида, хранимая до скончания дней, может отравить всю жизнь. Не каждому везёт найти любовь всей жизни, но можно, по крайней мере, радоваться дружбе со своим возлюбленным… или, если этого не достаточно, расстаться мирно. Возможно, тогда Вы вспомните всё хорошее, что было в вашей жизни, и сможете начать всё с чистого листа.
Он долго задумчиво смотрел на меня. Потом одним глотком осушил стакан и затушил сигарету.
- Спасибо, - сказал он. – Я подумаю об этом. Но сейчас мне пора.
Я не видел его следующие два дня и уж было подумал, не отпугнул ли я его и не проводит ли он теперь Рождество в какой-нибудь квартире, затерянной в этом огромном безликом городе. Этого я так никогда и не узнал. Но на третий день после нашего разговора он снова сидел в своем любимом углу. И продолжал приходить, неделя за неделей, месяц за месяцем. Мы больше не возвращались к его истории; но, случалось, я подсаживался к нему выкурить сигаретку и поболтать, если работа позволяла, и он, казалось, наслаждался моей компанией. Он был не особенно разговорчив, и частенько мы сидели рядом в дружеском молчании; иногда мы обсуждали политику или музыку, или обменивались наблюдениями о людях, проходивших мимо, или, реже, он растолковывал свои умозаключения, поскольку обладал замечательной способностью читать судьбы людей по мельчайшим деталям их облика и манер. Вот так, постепенно проникаясь симпатией, я привязался к этому необычному и скрытному человеку, с его спокойным, слегка ироничным взглядом на жизнь, колкими замечаниями, мудростью и человечностью, которые я смог разглядеть за внешним равнодушием и холодностью.
А он слушал мои истории.
Не знаю уж, почему я начал их ему рассказывать. Так или иначе, должен же я был чем-то ответить ему, когда он демонстрировал свое искусство определять профессию человека по тому, как у него завязаны шнурки; предложить ему взамен что-то, в чем я был хорош, что казалось мне заслуживающим внимания. И что могло быть лучше, чем опыт и мудрость сотен историй, которые я выслушал за долгие годы за стойкой?
Я быстро понял, насколько различны наши взгляды на людей. Сопереживание и терпение, которые необходимы, чтобы выслушать историю, и способность помочь кому-то почувствовать себя лучше, просто дав ему выговориться, были ему не свойственны. Он мог определить, что гложет людей, в каком окружении они живут, каковы их пороки, с одного взгляда, но он не чувствовал необходимости понять их. У него был удивительный ум, но я всегда чувствовал, что он не так уж опытен в делах сердечных. Быть может, поэтому его возлюбленная покинула его. Она, наверное, даже не поняла, насколько не безразлична ему.
Но он слушал истории, которые я рассказывал ему, истории о судьбе и потерянной любви, о том, как неожиданно и странно может повернуться жизнь, так же увлечённо, как я выслушивал его наблюдения за людьми.
- В прошлом я знал человека, который был великим рассказчиком, - сказал он, когда я заявил, что не хотел бы утомлять его своими историями. – Тогда я насмехался над его искусством. Теперь я вижу, что мне стоило слушать. В Ваших словах заключена мудрость, мой друг, и на этот раз я не буду настолько глуп, чтобы отвергнуть её.
И вот однажды он сказал мне, что уезжает.
- Мои дела здесь закончены, - заявил он, и мне показалось, что в его голосе звучала радость, какой я никогда прежде в нём не слышал. – Мой корабль отплывает через два дня. Я отправляюсь домой.
- Я рад за Вас, хотя мне и будет не хватать Вашей компании, - признался я. Так оно и было. Мне было ужасно жаль слышать, что он уезжает, но это, несомненно, было к лучшему.
- Знаете, - задумчиво сказал он, выстукивая длинными пальцами по столешнице какой-то рваный ритм, - я воспользуюсь Вашим советом. Тем, который Вы дали мне в день, когда мы впервые заговорили, если Вы помните. О том, чтобы обрести мир.
- Рад это слышать. Надеюсь, это окажется хорошей идеей.
- Непременно, - он улыбнулся. – Знаете, я научился нескольким вещам, пока жил здесь. Одна из них – не стоит иссушать себя горечью. Из того, что Вы рассказывали мне, ясно, что каждому есть, о чем сожалеть в жизни…
- … и чем лучше Вы научитесь жить с этими сожалениями, тем больше у Вас шансов обрести счастье, - продолжил я его мысль. – Да, можно сказать и так. Желаю Вам всего наилучшего, мой друг.
Я никогда его больше не видел с тех пор, и не думаю, что когда-нибудь увижу. Но я знаю, что он достиг пункта назначения, потому что на следующее Рождество я получил посылку, в который нашёл три пары толстых шерстяных носков и плотно закупоренную банку отличного меда. Еще там была короткая записка без обратного адреса, которая до сих пор греет мне сердце не хуже, чем те самые носки греют ноги. Понятия не имею, отыскал ли он свою старую любовь и сумел ли помириться с ней, но мне нравится думать, что ему это удалось.
В конце концов, за сорок пять лет слышишь столько историй. У некоторых из них должен быть счастливый конец.

@темы: Шерлок Холмс, Поздние годы, Его прощальный поклон