И последняя...



26 июля 1881 года
17:25
Смею заметить, что я не отношусь к числу джентльменов, которым постоянно требуется чье-то общество и бесконечные, лишенные всякого смыла разговоры, чтобы как-то развлечься. В детстве я был отвергнут своими недалекими, а значит, нестоящими сожаления ровесниками, и за исключением тех редких случаев, когда мой брат проявлял ко мне благосклонность, в юношеские годы я не был обременен таким понятием, как чувство своей касты или честь мундира . За те несколько лет, что я провел в университете , никто не выразил особого желания находиться в близком контакте с моей язвительной натурой более нескольких недель. Ну, разве что за исключением Виктора Тревора (да и это короткое знакомство стало возможным лишь потому, что он оказался очень настойчивым малым, а у меня дома сложилась весьма неприятная обстановка, и тем летом я посетил его поместье).
Между нами говоря, это делает некоего доктора Джона Х. Уотсона какой-то аномалией, а всем ученым хорошо известно, что радикальные факторы могут разрушить тщательно высчитанные уравнения и до основания подорвать самые прочные теории.
Мне совсем бы не хотелось изменять свой мозговой чердак таким образом, чтобы вместить в него новую секцию, которая не будет иметь никакого отношения к моей работе, но ни один ученый не способен контролировать радикальные факторы, и я не могу винить только себя. По независящим от меня обстоятельствам я вынужден удалить некоторые пункты, дабы освободить место, и я могу лишь надеяться, что удаленные параграфы не имеют большого значения для меня или моей работы. Не сомневаюсь, что мое неведение в отдельных областях бесконечно шокирует Уотсона , но так как это его вина, то он не должен впредь испытывать замешательство из-за того, что я несведущ в светских тонкостях или понятия не имею о небесных светилах и их движении.
Но вернемся к моей первоначальной мысли – для работы в качестве лучшего исследователя преступности нашего времени мне совсем не требуется чье-то постоянное присутствие; точно также мне не нужно и подтверждение того, что является неопровержимой истиной: а именно, что я, как было сказано выше, лучший знаток преступного мира, не имеющий себе равных в этой области.
Поэтому меня немного озадачило , что поддержка этого любопытного и вместе с тем постоянно ставящего меня в тупик человека, с которым я снимаю квартиру, для меня важнее, чем все знаки публичного признания, которые я получаю через прессу и официальные каналы. Искусство ради искусства, и, тем не менее, слушать столько лет как такие болваны, как Лестрейд, Грегсон и им подобные воздают мне хвалу за мою неофициальную помощь, скучно и даже вызывает некоторое разочарование.
Последний случай не был исключением из этого плачевного правила; два дня назад благодаря неумелой засаде Грегсона банда этих изуверов, разбивающих статуи, могла бы сбежать , если бы не моя быстрая реакция, а также умелые действия моего компаньона. И, тем не менее, во вчерашних и сегодняшних утренних газетах раздаются хвалы в адрес этих идиотов из полиции, и ничего не говорится обо мне и моем методе, который и привел к успешному завершению дела. Наверное, меня немного раздражают напыщенные цветистые фразы, льющиеся с газетных страниц на совершенно не заслуживающего это инспектора полиции, в то время, как я вынужден чуть ли не силой вытягивать свой гонорар из карманов вышеупомянутого болвана – вот это благодарность за ночную погоню по душным улицам Лондона и четырехчасовое дедуктивное расследование.
Доктор, кажется, согласен со мной, так как я имел сомнительное удовольствие наблюдать, как его гневное настроение, в конце концов, кончилось взрывом (это слово наилучшим образом подходит для описания его поступка); это произошло первый раз за все время нашего знакомства, да к тому же по такому невинному поводу, как эта необъективная статья в утренней газете. Я полностью лишился дара речи, увидев, каким негодованием он пылает из-за несправедливости, допущенной по отношению ко мне. Поэтому мог только сидеть и зачарованно смотреть на эту вспышку, что видимо совсем не помогло делу, ибо дойдя до полного изнеможения, доктор стал смущенно извиняться за свою несдержанность.
Не удивительно, что доктор выжил в одном из самых кровопролитных и трагических сражений нашей недавней бесславной истории; наверняка, ни гази, ни даже самый отчаянный из вражеских солдат не были настолько безрассудны, чтобы встать на пути у этого военного врача, когда он не в духе. Наверняка на такой поступок мог бы решиться лишь человек, превосходящий смелостью вашего покорного слугу, а я далеко не трус.
Но такое наблюдение привело меня к настоящей цели, из-за которой я веду эти бессвязные записи; я записываю события этого особенного дня, чтобы в будущем можно было сюда заглянуть, конечно, если благополучно доживу до этой драматической даты в следующем году.
Источником расстройства доктора послужили вовсе не газетные статьи о предполагаемых достижениях Грегсона, как это могло показаться на первый взгляд во время нашего завтрака; эта чрезмерно преувеличенная реакция, напоминающая извержение вулкана, указывала на некую драму, которая, несомненно, нашла свое отражение в прессе за последнюю неделю.
Я был достаточно осторожен, чтобы переждать вышеупомянутое извержение, вместо того, чтобы пытаться остановить этот поток – только глупец предпринял бы столь невозможную и чрезвычайно опасную попытку – так что вчера я избегал доктора с единственной целью - выяснить, что именно послужило причиной этой странной комбинации депрессивных перепадов настроения и необъяснимой раздражительности.
Когда я перечитываю эти записи, то создается впечатление, будто это хроника какого-то сплетника, но за отсутствием нового дела, думаю, мое любопытство вполне простительно.
И вчера днем после почти бесплодного визита к моему брату и моих розысков необходимой информации среди материалов, собранных в Британском музее, я получил ответ на свой вопрос. Относительно недавняя история, особенно военная, определенно не относится к области моих обширных познаний; она не имеет отношение к преступному миру и, прямо скажем, не представляет для меня никакого интереса, за исключением того, что это касается моего компаньона.
Очевидно, знание его прошлого полезно уже хотя бы потому, что не даст мне случайно его задеть, совершая или произнося неправильные вещи в неподходящее время ( что вполне возможно, ибо у меня настоящий дар говорить, не подумав). При этом я жертвую довольно существенным пространством моего мозгового чердака, но это сделано в целях сохранения домашнего мира, только для этого.
Итак, вчера днем я узнал, что в этот день, 26 июля, год назад произошла роковая битва при Майванде, в которой мой компаньон едва не лишился жизни и/или одной конечности, и которая по сведениям ( как бы малочисленны они не были) была одним из худших поражений в военной истории Британии. И вот, после внимательного изучения информации о потерях, кажется, даже у меня невольно перехватило дыхание от сознания того, что весы Судьбы могли легко - еще как легко- наклониться совсем в противоположную сторону, лишая меня уникальной возможности знакомства с одним из наименее раздражающих людей, каких я мог только надеяться встретить. Я определенно не сидел бы здесь, в этой комфортабельной квартире, если бы Провидение, позволяющее совершаться таким гнусностям, как эта афганская компания, вдруг не решило по какой-то необъяснимой причине улыбнуться мне в этот день ровно год назад.
Но речь не обо мне и не о моих трогательных размышлениях по поводу существования некоего божества или же какой-то универсальной двигающей силы; скорее, это вступление перед описанием сегодняшних событий; исключительно, в исследовательских целях, так как все было довольно неплохо, несмотря на то, что я не был уверен, как себя держать , когда в нашем тихом жилище происходит такое вулканическое извержение.
Как упоминалось выше, доктор взорвался от негодования во время отличного завтрака, поданного нашей уважаемой хозяйкой, которая, по крайней мере, дала мне возможность насладиться отличным омлетом, как раз в тот момент, когда я оказался во власти непреодолимой силы в лице моего грозного компаньона. Негодование это вызвала довольно безвредная, хотя и несколько провокационная статья в «Стандард» о случае вандализма в Кенсингтон Гарденс.
Несколько удивленный такой вспышкой, я мудро избрал лучшую в этом случае линию поведения и продолжал, молча, жевать свой тост, кротко кивая через надлежащие интервалы, в то время, как мой компаньон разразился тирадами и бушевал, словно какой-нибудь безумец, говоря, как несправедливо, что «общественного признание получают некомпетентные официальные лица, вместо того, кто вложил в дело столько упорного труда», умственного и физического.
(Признаю, что никогда прежде у меня не было защитника, ибо моя работа говорит сама за себя и ни в чем, таком не нуждается. Но, тем не менее, я нахожу, что в целом, ничего неприятного не было в том, что кто-то негодовал из-за меня и это при том, что я уже привык сталкиваться с пренебрежительным отношениям к своим способностям. Определенно, это новое ощущение нужно будет подробнее исследовать чуть позже, в более подходящее время.)
Наконец, гром и молния прекратились столь же быстро , как и реальная гроза в это время года, и доктор замолчал, хмуро уставившись на свою тарелку, точно хотел испепелить лежавшую на ней копченую рыбу своим мечущим молнии взглядом. Я осторожно пододвинул кофейник к его зажатой в кулак руке, и вскоре он забормотал в ответ какие-то слова благодарности и покраснел, видимо, сожалея о своей несдержанности.
Никакие извинения не требовались, так как это была весьма поучительная (и занятная) речь, и я так и сказал, выказав, пожалуй, некоторое удивление. Это вызвало у моего смущенного компаньона еще один унылый взгляд.
- Я же говорил, что вспыльчив, когда мы с вами встретились впервые, - пробормотал он, пытаясь скрыть свое покрасневшее лицо за чашкой кофе.
- В самом деле, а я позволил себе усомниться в ваших словах в первые несколько месяцев; но теперь я уже в курсе, - сухо ответил я.
В ответ я услышал только горький смешок, хотя не заметил, что доктор испытывал особое веселье. Я должен действовать осторожно, так как теперь уже знал, что любой намек на то, что мне известно об ужасной годовщине, будет встречен в штыки, как непрошеное вмешательство в его жизнь. А так как я на собственной шкуре испытал, что такое нежелательное вторжение, то по своей воле я ни за что не совершу подобную ошибку.
Часом позже я был избавлен от необходимости изобретать стратегию своих действий, ( которая, весьма вероятно, в лучшем случае, покажется подозрительной, а в худшем – гибельной, ибо я никоим образом ни специалист по успокоительным беседам), очень вовремя принесли письмо от весьма многообещающего клиента. Дело, которым я мог бы заняться, я раскрыл, еще не дочитав письмо до конца, но свое предназначение оно все- таки выполнит.
Уотсон не пришел в восторг от того, что его чуть ли не силой вытащили из дома в такую жару, но я не собирался позволять ему хандрить в четырех стенах и страдать из-за какого-то до смешного дурацкого чувства самобичевания по поводу того, что он выжил там, где погибли многие его однополчане. Я не претендую на то, что понимаю такую нелогичную эмоциональность, но мне уже известно, как это происходит, теперь, когда я соседствую с подобными эмоциями уже более полугода.
Кто-то , возможно, попытался бы обсудить этот вопрос с доктором; но я знал, что это принесет противоположный эффект. Вмешательство в его мысли будет не только нежелательным и даже обидным, но, что важнее, я не буду знать, что сказать. Весьма вероятно, что произойдет все как обычно , а именно то, что в таких случаях я сделаю ситуацию в сто раз хуже, чем она уже есть; и я не буду настолько опрометчив, чтобы действовать , не взирая на такую возможность, в странной надежде, что чудо произойдет несмотря на мою неуклюжесть в таких делах. Нет, единственно возможный для меня путь – это отвлечь Уотсона от его эмоций и умственно, и физически.
Ну, положим, я не ожидал, что это небольшое дельце ( связанное с неверной женой, самое приземленное и скучное из всех бытовых дел) превратится в двойную попытку убийства, в результате чего мы оба вынуждены будем нырнуть в Темзу, дабы не быть зарезанными и быть сброшенными в вышеупомянутую реку – но Майкрофт ведь всегда говорил, что я делаю больше, чем положено.
Чуть позже вечером, когда Уотсон чуть не выломал дверь моей спальни, сообщая, что либо я сегодня поем, либо мне (снова) придется иметь дело с его праведным гневом, и лучше мне снять все эти промокшие вещи, потому что у него есть и другие дела, кроме как лечить меня от болезни, которой я буду обязан лишь полному пренебрежению к своему здоровью и т.д. и т.п.
Я ни в коей мере не дурак (последний раз, когда я не ел целые сутки, он изъял мою любимую трубку, требуя выкуп), и я вернусь.
23:41
Подкрепившись, таким образом, (никогда в жизни я не ел так регулярно, как с той поры, как поселился в этом доме) и успешно выполнив свой долг по части вытаскивания моего сожителя из его мрачного настроения, завтра я смогу вернуться в свой эгоцентричный мир исследований и работы, не чувствуя никаких раздражающих угрызений совести (большое достижение).
Кажется, перед тем, как удалиться к себе на ночь, я удивил своим тактом нас обоих. Было довольно приятно сознавать, что я смог благополучно плыть в этих опасных водах!
Уотсона нельзя назвать ни глупцом, ни человеком, лишенным наблюдательности; в этом я к своему разочарованию убедился за первую неделю нашего знакомства. Поэтому у него, несомненно, были подозрения относительно того, почему я счел необходимым взять его с собой на дело, которое было мной раскрыто еще на Бейкер-стрит. Внезапная бурная развязка этого дела (очевидно, в настоящий момент неверная супруга арестована вместе с самым отъявленным контрабандистом опиума в Лондоне), закончившегося волнующей погоней по докам и отвратительным нырянием в Темзу ( хотя сейчас слишком жарко, чтобы это купание было совсем уж неприятным), была просто дополнительным бонусом к моему плану, как на пять часов отвлечения доктора от его проблем.
Я был разоблачен, как я, в общем-то, и ожидал, хотя, кажется, доктор не обиделся. Скорее, у него был даже благодарный вид ,и он так и сказал, когда мы сидели у не разожженного камина, заканчивая бутылку кларета, которую я открыл за ужином.
- Я знаю, что вы пытаетесь сделать, Холмс, - сказал он, сделав глоток из своего бокала. – И… я ценю ваши усилия.
- Что ж, хорошо, - я махнул рукой, прерывая его смущенные попытки проявить благодарность, так как не знал, как еще поступить. – Мне показалось, что вы совсем не желали говорить о некоторых событиях.
- Вы были правы. – Он невидящим взглядом смотрел в темный очаг. – У меня и так достаточно переживаний в этой жизни, без того, чтобы еще показывать это перед другими.
Вышеупомянутое переживание, без сомнения, имело место ночью, судя по тому, как плохо он спал на прошлой неделе, но я, как джентльмен, не стал упоминать об этом.
Однако, я быстро приближался к самостоятельно установленному мной пределу возможностей, так как я не эксперт (и не имею ни малейшего желания быть им) в отношении эмоций, особенно тех, понять которые у меня нет никакой надежды – таких, как чувства доктора в отношении того, что ему пришлось пережить. Поэтому я откланялся и сошел со сцены, пока у меня еще оставалась надежда сохранить свой образ замкнутого и самодостаточного человека, пожелав доктору спокойной ночи и поставив на сервант пустой бокал, который позже уберет оттуда миссис Хадсон.
И все же в дверях своей спальни я остановился . Сегодня я неплохо справился с депрессивной апатичностью Уотсона, и его мрачным настроением, причиной которого было полное отсутствие целей в жизни. Но не надо было строить какие-то особые выводы, чтобы понять по его нынешнему состоянию, что я оставил без внимания его ничем не обоснованное чувство вины, которое, видимо, все еще терзало его. Для моей профессии совершенно необходимо знать основы человеческой психологии, и хотя я и не вижу логики в таком самобичевании, действующем вопреки инстинкту выживания, но я все же узнаю его приметы.
Ну что ж, никто не скажет, что Шерлок Холмс даже не предпримет попытки решить проблему, какой бы сложной она ни была.
- Не знаю, насколько это важно для вас, Уотсон - тихо сказал я, стоя в дверях, и сам удивился своей честности, - но я… очень благодарен судьбе за то, что вашего имени нет в этом списке погибших, он и без того очень большой. Спокойной ночи, дорогой друг.
И перед тем, как закрылась моя дверь, я увидел по лицу Уотсона, что он почему-то очень удивлен, и это была явная победа – ибо при этом с его лица исчезло выражение вины, которое весь вечер затуманивало его взгляд.
Поэтому я с полным основанием объявляю сегодняшний эксперимент моим coup de maître.
И назовут ли меня безнадежно самонадеянным типом, если я сознаюсь, что безмерно доволен собой ?