- У него жар. Билли, беги за доктором. Миссис Хадсон, вы не поможете мне…
Прошлой зимой ему казалось, что он никогда не сможет согреться, что холод горных ледников просочился в его кости, а вот сейчас единственный холод - это лихорадочный озноб страха, ползущий по спине, пока он еле передвигает ноги по этому пеклу, что царит в Афганистане в июле. Вот уже третий раз он идет от обоза к месту сражения, и сейчас помимо своей медицинской сумки он несет еще и баклагу с водой. Туземцы были слишком напуганы, чтобы выполнять свою работу, и хотя он никак не мог винить их за это, в его голове совершенно не укладывалось, что он сможет оставить своих раненых без единого глотка воды. Скоро он понял, что вода очень тяжелая и даже баклага, наполненная лишь наполовину, основательно замедляет его продвижение и делает его прекрасной мишенью для шальной пули. Одна просвистела у его виска, так близко, что он отпрянул от нее, как от осы или пчелы, защищающей свой улей, и споткнулся. Сопровождавшие его санитары припали к земле, уронив носилки и громко молясь, но он не должен показывать свой страх.
- Осталось пройти совсем немного, - успокаивает он своих спутников. – Обещаю вам, что у нас не уйдет много времени на то, чтобы подобрать раненых, которых нужно доставить в полевой госпиталь.
Он знает, что сдержит это обещание. Никогда еще он не видел столько раненных, сколько их было в этой битве. И, по крайней мере, одного из них нужно будет нести на носилках. Про себя он молит небеса, чтобы ни одному из этих преданных загорелых людей, которых он убедил пойти с ним, не пришлось расплачиваться за его смелость. И на тот случай, если Бог останется глух к его мольбам, он произносит еще одну молитву, обращенную к многочисленным божествам этих людей.
- Как вы думаете, на каком это языке он говорит?
- Думаю, это не один язык. Некоторые слова на языке хинди, а какие-то мне никогда не приходилось раньше слышать. Дайте мне это влажное полотенце. Если нам удастся понизить его температуру, этот бред прекратится.
Что-то было не так. Передние ряды, которые должны были сдерживать наступление афганцев, рассеяны , и фузильеры снова поспешно запрягают своих лошадей. Вот он находит первого раненного, которого еще возможно спасти, и приказывает санитарам унести его так быстро, как это только возможно, но сам задерживается, чтобы перевязать раны и ввести морфин.
Вскоре он уже подхвачен потоком бегущих людей. Впрочем, бегущих это слишком сильно сказано. Ни у кого из них не осталось сил, чтобы бежать. Солдаты-туземцы, которых бросили в битву , не дав даже поесть, бредут, словно слепые, да и англичане выглядят не лучше. Кто-то выдергивает у него из рук баклагу с водой, и он даже радуется этому, пока не понимает, сколько ценной влаги пролилось на землю. Он следует за бегущей толпой, пытаясь помочь раненному в ногу юноше, и каким-то образом оказывается перед целым сонмом раненных, погруженных на верблюдов, мулов и лошадей. Появляется его ординарец Мюррей, от которого сильно несет виски, и протягивает ему бутылку.
- Здесь хоть и не много, но все-таки это спиртное.
Да, спиртное, и его горячительной силы вполне достаточно для того, чтобы не дать завладеть собой этому леденящему кровь страху, пусть и не надолго. Он делает несколько глотков, стараясь не пить слишком много. Однако многие его спутники, испытывая сильную жажду, не были столь осторожны, и валятся на землю, несмотря на то, что офицеры убеждают их подняться. Афганцы приближаются. Возможно, их и задержит разграбление того, что осталось от английского вещевого обоза, но ненадолго. И он не может позволить себе сейчас напиваться.
- Ну, еще немного. Да, на вкус это довольно отвратительно, но вы должны выпить это. Да откройте же рот, черт возьми!
Тут он находит в себе решимость сделать для раненных все, что в его силах. Несколько десятков раненных здесь, и еще те, что уже лежат в артиллерийских обозах. Его скудные запасы бинтов и медикаментов быстро подходят к концу, но это не помешает ему выполнить свой долг. «В качестве бинта можно использовать что угодно, главное бинтовать потуже,» - говорит он себе, стараясь не думать о доводящей до изнеможения жаре и обезвоживании, от которых также страдают его товарищи.
Ужасно то, что его как будто бы радует то, что самые тяжелые из его пациентов замолкают и успокаиваются. Он говорит себе, ч то просто устал и хотел бы, чтобы у него было поменьше работы, но правда состоит в том, что стоны умирающих гремят в его голове, они становятся все громче и громче, пока, наконец, не заглушают даже свист афганских пуль, раздающийся из близлежащих селений. Что страшнее сейчас - звук приближающихся выстрелов или эти мучительные крики боли…
Он натыкается на еще одного убитого всадника, лошадь пытается подняться на ноги. В его голове проносится быстрая мысль о возможном спасении. Ведь каждый убитый всадник – это еще одна освободившаяся лошадь, и если кони не столь истощены, как люди, он мог бы попробовать взобраться на одну из них и добраться до тех холмов, видевшихся вдали. Наверняка, один человек будет не такой прекрасной мишенью, как эта несчастная толпа страдальцев. Но он не может уехать по той простой причине, что Мюррей, а также эти несколько санитаров и его ассистентов надеятся на него. В любом случае солнце скоро сядет, а ночью только глупец бы попытался скакать на лошади по незнакомой местности.
- Останемся здесь, - хрипит он Мюррею. – С наступлением темноты они могут предпринять очередную вылазку.
- Пожалуйста, откройте газ. Миссис Хадсон, и пока вы не ушли… Я не могу найти свою книгу.
-Знаете, пусть он отдохнет. И вам не повредят не сколько часов сна… в вашей постели , а не на этом стуле.
- Благодарю вас, но он вряд ли отпустит мой рукав.
Когда солнце было в самом зените, с запада появились целые полчища гази, размахивающих саблями, улюлюкающих, словно их женщины на свадьбах, и кричащих «Аллах акбар!». Они порубили половину англичан, прежде, чем кто-то смог понять, что происходит, а потом казалось, что каждый у кого только было заряжено ружье, палил из него из последних сил. Он выхватывает свой револьвер и ,тщательно прицелившись, отправляет в ад трех демонов, одетых в белые одежды.
У Мюррея побелели губы и колотая рана на руке, но к счастью, не очень глубокая. Он использует остатки виски, чтобы продезинфицировать ее, и перевязывает рану одной из своей портянок.
- Благодарю вас, сэр, - говорит Мюррей, когда они двигаются дальше, - когда-нибудь я сделаю для вас то же самое.
Но это произошло гораздо раньше, ибо как только они поднялись на вершину холма, где-то совсем рядом просвистел ружейный выстрел, и что-то сильно ударило его в плечо. Он падает на колени и прищурившись глядит на восток, где в небе уже появилась луна.
Основные симптомы отравления Datura stramonium это увеличенные зрачки, частое сердцебиение, жар, галлюцинации… ну да, конечно. Все сходится. Но каким образом вы могли отравиться? И что теперь делать?
Он помнит, что оказался на лошади, помнит, как во время этого мучительного пути Мюррей поддерживает его за ноги, чтобы он не упал. Он хочет, чтобы все это скорее оказалось позади, но каждый раз, когда он открывает глаза, то сталкивается с ужасной действительностью.
Где же солнце? Оно где-то скрылось, может быть, ему стыдно пролить свой свет на вереницу трусов, бредущих к Кандагару? Он уверен, что там не намного безопаснее, чем в одной из этих деревень, встретившихся им на пути. Они здесь отнюдь не желанные гости, и он бы рад был как можно скорее уехать оттуда, если б мог. Здоровой рукой он хватается за луку седла. Пытается кивнуть, когда Мюррей спрашивает его о чем-то, хотя и не понимает о чем. Он закрывает глаза и старается не думать о воде.
- Я не понимаю, как вышло, что один из вас отравился, а у другого нет никаких симптомов отравления. Если вы ели одно и то же…
- Да нет! Я получил корзину фруктов и коробку восточных сладостей от какого-то благодарного клиента. А поскольку я не питаю склонности к подобным вещам, то передал эту коробку Уотсону.
- Но ведь это было послано другом?
- Так было написано на ярлыке. Но этот ярлык мог написать кто угодно. Билли! Мне нужен телеграфный бланк!
Когда солнце, наконец, поднялось, они все еще находились в нескольких часах езды до форта в Кандагаре, а вместе с солнечным светом вернулась испепеляющая жара Афганской пустыни. Он смутно осознает, что может обгореть на таком солнце без рубашки, но этот небольшой дискомфорт ничто по сравнению с болью, овладевшей всем его существом. Во всем его теле нет ничего, что бы не причиняло страдания. Ни ноги, одетые в тугие сапоги, ни волосы, запекшиеся от крови, ни пустой желудок, сжимавшийся от голода. Но большего всего мук причиняло плечо, в котором при каждом толчке он чувствовал новую вспышку боли. Он до боли стискивает зубы и закрывает глаза. Открывает их только тогда, когда вдруг его очередной раз охватывает страх, что он может пропустить новое нападение афганцев. В одно из таких мгновений он вдруг понимает, что что-то изменилось. Их лошадь приближается к чему-то мерцающему в слабом утреннем свете, и он чувствует запах свежести, говорящий о том, что они недалеко от воды. Он хочет сказать об этом Мюррею, но чувствует, что язык будто раздулся и во рту ужасно сухо – и он не в силах произнести не слова. Чьи-то руки стаскивают его с лошади, причинив тем самым неимоверные мучения, и какое-то время он лежит на траве рядом с другими стонущими страдальцами, пока кто-то не подошел, чтобы напоить его и потуже перевязать раны. Но у воды привкус крови, горло перехватывает спазмом, от которого он едва не задыхается.
Он слышит голоса, слышит, как офицеры готовятся к выступлению. Он не хочет двигаться дальше, зная, какую боль причиняет каждый шаг. Но вот снова чьи-то руки, они поднимают его в седло. И когда он больше не может выносить этот ужас, к нему внезапно возвращается голос:
- О… Мама!
-Боже мой!
- Ничего, мистер Холмс. Люди часто зовут мать, когда им плохо. Ну, по крайней мере, раствор медного купороса сделал свое дело. Теперь нужно дать ему опиум.
- Вы уверены, доктор?
- Абсолютно. Конечно, он нуждается в присмотре, и я могу прислать сиделку…
- Нет, в этом нет необходимости.
Он упал с лошади. Он лежит неподвижно в колеблющейся вокруг него темноте и прислушивается к выстрелам, доносящимся издалека. Только спустя некоторое время он узнал, что его несли на носилках. Их опускают, чтобы носильщики могли смениться, и кто-то приоткрывает над ним полог.
- Где? – с трудом произносит он, жмурясь от солнечного света, проникшего сквозь щель, и незнакомый голос уверяет его, что они уже почти достигли форта и спрашивает, не хочет ли он пить. Он кивает, хотя слишком изнеможден даже для того, чтобы сделать несколько глотков. Полог опускают и вновь носилки поднимают. Здесь жарко, и пахнет пылью и кровью, но так гораздо лучше и уж точно не так болезненно, чем ехать, уцепившись за луку седла. Там снаружи его спутники, которые едут верхом, и каким-то образом у них еще хватает сил, чтобы что-то кричать и подбадривать друг друга. Откуда-то доносится рев трубы и грохот барабана. Он чувствует, что сознание снова уплывает, но боль и изнеможение вновь возвращают его на землю, и тогда он думает о том, что случилось с Мюрреем.
- Благодарю вас, миссис Хадсон. Теперь можете забрать поднос.
- Я вижу, вы съели не больше, чем он. Знаете, что бы он сказал вам, если бы был в сознании?
- Но он без сознания, и пока он не…
Он протягивает ладонь и хватается за худую руку, открывает глаза и видит обои, и ярко горящую лампу и … две фигуры негромко переговаривающиеся у его постели. Лицо женщины покрывается радостным румянцем. Мужчина, которого он держит за руку, бледен от истощения и недосыпания, но его серые глаза оживляются радостным удивлением.
Он должен что-то сказать, сейчас он полностью придет в себя и вспомнит, где он и кто эти люди.
- Холмс, - наконец, говорит он хриплым голосом, - вам надо поесть