Хью Эштон сейчас довольно известный автор пастишей о Холмсе и считается, что ему прекрасно удается подражать стилю Дойля. Этот рассказ относится к периоду пребывания Холмса в университете и повествование ведется от лица самого Холмса, который и рассказывает все Уотсону.
Интересный момент в начале рассказа героиню называют сестрой матери молодого человека, а потом дальше исключительно сестрой отца. Интересно, это тоже сделано в качестве подражания стилю Дойля даже по части такой забывчивости? Я тоже это обнаружила только, когда все сегодня перечитывала. Решила оставить, как есть)
В принципе, это обычный кейс, который вызвал у меня интерес рассказом об одной очаровательной женщине, упомянутой Холмсом в "Знаке четырех".

Два пузырька

В своих отчетах о приключениях мистера Шерлока Холмса я часто упоминал, что он почти ничего не говорил о своих детских и юношеских годах. Время от времени он упоминал о своих приключениях и делах, которые он расследовал еще до нашего знакомства, и с его слов я рассказывал о некоторых из них.
Однако, мне помнится, что как-то он сказал, что «самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за убийство своих троих детей. Она отравила их, чтобы получить деньги по страховому полису». Так как в отношении противоположного пола ему редко случалось употреблять такой термин, как «очаровательная», его слова зажгли в моей груди искру любопытства. В тот момент это была лишь едва приметная искра, ибо, конечно же, тогда все мои мысли были заняты моей дорогой Мэри, за исключением разве что немедленного благополучного завершения дела, которым мы с Шерлоком Холмсом тогда были заняты. Однако, эти его слова надолго сохранились у меня в памяти, и однажды, когда мы возвращались после расследования одного дела за городом – речь идет о случае, произошедшем в Кингс-Пайленде, связанном с исчезновением фаворита скачек, Серебрянного, – я заговорил на эту тему.
Мы сидели одни в купе первого класса, и просторные равнины Дартмура давно уже остались позади. Я сделал глупость, не купив на станции ни газет, ни какого другого чтива в дорогу, и кажется, Холмс, подобно мне не знал, чем занять свой ум, как часто с ним случалось после успешного завершения дела.
- … Честное слово, Уотсон, никогда бы не подумал, что вы еще помните ту мою фразу, которую я небрежно обронил уже довольно давно, - воскликнул он в ответ на мой вопрос. – Браво, друг мой, вот уж впрямь, браво. Насколько я понимаю, вы очень хотите услышите всю эту историю.
Я с готовностью кивнул, и Холмс начал свой рассказ.
-Это произошло в те времена, когда я еще был в университете. Как я уже говорил вам прежде, я уже начал развивать и усовершенствовать свои способности к наблюдению и умению построения выводов на основе этих наблюдений. Как вы легко можете себе представить, это возбуждало немалое любопытство среди моих однокашников, и они постоянно устраивали мне небольшие проверки, заключая между собой пари, смогу ли я разрешить очередную поставленную ими задачу.
Таким образом, благодаря постоянному испытанию своих талантов, я накопил много знаний, в том числе и практических, для получения которых каким-то иным способом потребовался бы не один год занятий. Могу сказать с должной скромностью, что ставки, поставленные на то, что я потерплю неудачу, увеличивались с каждым месяцем.
Однажды когда я сидел и занимался, раздался стук и в комнату вошел студент, который был с того же курса, что и я. О’Доннелл, как его собственно звали, был явно обеспокоен и я попросил его присесть и собраться с духом, прежде, чем он заговорит. Он послушно сел, уронив голову на руки, он сидел так добрых десять минут, а потом поднял голову и заглянул мне в глаза.
- Вы были терпеливее, чем я в этом возрасте, - засмеялся я. – Не могу представить, чтобы я, молча, смог долго сидеть рядом со своим однокашником, минуту… ну максимум, две.
- Тем не менее, Уотсон, как я уже отмечал в прошлом, теперь вы обладаете великим даром молчания и умиротворения, который так часто является подлинным бальзамом для души, подобно моей. В те времена, о которых я говорю, я по натуре был – да и сейчас ничуть не изменился – мятущейся душой, не знающей покоя. Я пытался дисциплинировать себя, вырабатывая привычку к невозмутимости, стараясь быть более уравновешенным, особенно, когда приходилось иметь дело с взволнованными собеседниками. Я нахожу, что это часто вызывает доверие и побуждает тех, кто приходит ко мне за помощью, говорить более свободно. И после нашего длительного молчаливого единения, если можно это так назвать, О’Доннелл сказал мне:
- Холмс, весь колледж знает о ваших способностях в этой странной области, которую вы называете дедукцией. И теперь я хочу вас спросить, настолько ли вы сдержанны, насколько проницательны?
- Что за оскорбительный вопрос! – воскликнул я. – Не удивлюсь, если вы тут же выставили его за дверь.
- Не настолько оскорбительный, как вы можете вообразить, - ответил Холмс. – Должен признать, что я устраивал в колледже нечто вроде представлений в надежде, что это повлечет за собой дальнейшие испытания собственных сил, в которых я смогу отточить свой ум, и позволю себе заметить, что у меня была репутация хвастуна. Тем не менее, для себя я решил, что применяя свои таланты для пользы других, я буду вести себя осмотрительно, следуя кодексу поведения юриста или врача. Поэтому я заверил О’Доннелла, что его опасения напрасны.
Он поблагодарил меня и начал свой рассказ.
- Речь идет о моей мачехе, - сказал он. – Мой отец недавно женился второй раз, после того, как два года назад умерла моя мать. У меня еще есть две сестры и брат, намного моложе меня. Им соответственно восемь, семь и пять лет. Недавно новая жена отца, которая лишь немногим старше меня, кажется, настроилась против моей тети, сестры моей матери.
- В чем это выражалось? – спросил я.
- Я приведу в пример один случай, который произошел несколько дней назад, когда я вернулся в дом отца в графстве Клэр. Мои сестры и брат были в детской. Я выглянул из своей комнаты в коридор, что ведет к детской и увидел тетю, которая как раз шла к детям. Я увидел, как она постучала в дверь, дверь открылась, и к своему удивлению, вместо няни я увидел свою мачеху, которая стояла в дверях. Они с тетей тихо обменялись парой фраз, которые я не расслышал. Произошедшее дальше крайне меня удивило. Моя мачеха обеими руками сильно толкнула тетю в грудь, отчего та зашаталась и упала.
Я не знал, что делать: бежать ли ей на помощь и вызвать, таким образом, гнев своей мачехи, или не обращать внимания на этот инцидент. Без осторожности нет и доблести, и я тихо закрыл дверь и решил обо всем забыть.
Однако, как вы можете представить, мне было нелегко забыть то, что я видел, и, вернувшись в колледж, я решил попросить совета. Холмс, вы должны помочь мне выяснить, что происходит в этом доме.
- Очень хорошо, - сказал я ему. – Но вы должны ответить на несколько вопросов. У меня еще недостаточно данных, на основании которых я могу основывать какие-то предположения, не говоря уже о том, чтобы прийти к какому-то заключению. Прежде всего, какого возраста ваша тетя? Того же, что и ваша мачеха? Вы можете заметить здесь , Уотсон, как медленно я учился прежде собрать побольше фактов, а потом уже пытаться найти им разумное объяснение.
- Я заметил это, - улыбнулся я.
- Как бы то ни было, я установил следующее: новая миссис О’Доннелл была приблизительно того же возраста, что и мой приятель, возможно, на пару лет старше, но не более; тогда как мисс О’Доннелл, старшая сестра его отца – лет на двадцать пять старше. Она живет вместе с ее братом и его семьей, никогда не была замужем, и после смерти матери О’Доннелла и до самой второй женитьбы его отца заботилась о детях, включая и моего приятеля.
- А какие у нее отношения с детьми? - спросил я его.
- Отличные, - не колеблясь , ответил он. – Признаюсь, что когда я был еще юношей, стоящим на пороге зрелости (каким я видел себя два года назад), у нас были ссоры и разногласия, как это обычно бывает меж людьми разных поколений, но она была сама доброта, и все ограничения моей свободы были продиктованы лишь ее искренней заботой о моем благополучии. Что касается моего брата и сестер, они просто ее обожали. Кажется, у нее всегда находилось для них и свободная минута, и доброе слово.
- А ваша мачеха? – спросил я. – Она настоящая «злая мачеха» из сказки?
- Никоим образом, - улыбнулся он. – Она любит детей, как своих собственных. И я с уверенностью мог бы сказать, что она проводит с ними больше времени и больше к ним привязана, нежели моя мать, когда она была жива, если только это не покажется неуважением к ее памяти. Последние несколько лет жизни она была инвалидом, ее здоровье сильно пострадало после последних родов, и она значительную часть дня проводила в постели.
- И в это время ваша тетя, в той или иной степени, заменяла ее , ухаживая за детьми?
- Да, это так.
- Тогда, - сказал я ему со всей напыщенностью и самонадеянностью чрезвычайно уверенного в себе молодого человека, - причина той ссоры, свидетелем которой вы стали, проста. Это ревность, и две этих женщины сражались так, как это свойственно женщинам, за любовь детей. Вижу, Уотсон, что мой поверхностный ответ и более, чем простое объяснение вызвал у вас улыбку.
- Извините, Холмс.
- Не нужно извинений, друг мой. У меня и самого вызывает улыбку тот неопытный и не в меру серьезный молодой человек, которым я тогда был. Мой приятель был того же мнения, что и вы, и печально улыбнулся.
- Если б все было так просто, Холмс, я бы не стал обращаться к вам. И там было еще нечто большее, нежели то, о чем я рассказал вам. То, что я описал вам, лишь один незначительный эпизод в целой серии прискорбных событий, которые крайне меня озадачили. Три недели назад мои сестры и брат заболели. Наш семейный врач не смог найти причину этой болезни, но предположил, что для их легких оказался губительным воздух близлежащих болот. Хотя мне это казалось невероятным, я промолчал - в конце концов, я не эксперт в медицинских вопросах. Однако, что было действительно странным, так это отношения между тетей и моей мачехой. Три следующих дня и ночи тетя отдала всю себя заботе о больных детях, а моя мачеха все это время даже не входила в детскую. Лишь следуя весьма недвусмысленным требованиям моего отца, она, в конечном счете, начала ухаживать за моими сестрами и братом; к тому времени тетя уже почти валилась с ног от полного изнеможения. Меня неприятно удивило то, что мачеха не желала помогать тете ухаживать за детьми, особенно принимая во внимание то, что она говорила о своей любви к детям.
- Значит, то, что вы описывали раньше, несомненно, не более, чем просто ответная мера на пренебрежительное отношение вашей мачехи к своему долгу, - ответил я. – Я по прежнему придерживаюсь своего первоначального предположения. Это просто борьба за любовь детей.
- Пусть так, - ответил он. – Я пришел пригласить вас провести у нас в гостях несколько дней, так чтобы вы сами могли увидеть , как обстоят дела и понаблюдать за основными участниками нашей маленькой драмы.
- Очень хорошо, - сказал я, ничего не имея против. Предмет моих занятий был не особенно мне по вкусу, и его изучение вполне можно было отложить. Мы условились относительно даты, когда я должен был приехать в Дансени-хаус, дом моего приятеля.
Я улыбнулся про себя, слушая, как Холмс описывает свои занятия, зная его экстраординарные и глубокие знания некоторых областей науки наравне с тем, что я могу назвать крайней неосведомленностью в других, про что я уже когда-то писал.
- Поэтому, - продолжал Холмс, - в назначенный день мы тронулись в путь. Как всегда, в этой части земного шара, было пасмурно и сыро и двое замерзших, промокших и довольно мрачных молодых людей нетерпеливо дергали дверной молоток у парадной двери Дансени-хауса .
Но внутри нас ждал очень теплый прием. Было очевидно, что какие бы отношения не были между тетей и мачехой моего однокашника, других членов семьи связывала завидная близость. Та теплота, с которой здесь принимали молодого хозяина, распространялась и на его гостя, и скоро, переодетый в сухое, я уже почувствовал себя почти членом семьи, и расслабился, сидя перед горящим камином с бокалом местного виски в руках.
Младшие дети были очаровательными юными созданиями… Вы хотели что-то сказать, Уотсон?
- Ничего, Холмс. Просто я первый раз слышу, чтобы вы называли детей «очаровательными».
- Не такой уж я арифмометр, каким вы меня как-то назвали, - сказал он с улыбкой. – И хотя, как вам прекрасно известно, брак и семья – это не для меня, но это вовсе не значит , что я не могу оценить прекрасные стороны семейной жизни других, и было подлинным удовольствием пребывать в столь приятной семейной атмосфере. И мне было нелегко примирить между собой тот образ, что сложился у меня в голове под впечатлением от того, что рассказывал об этой семье О’Доннелл, и то, что я видел собственными глазами.
- Ик каким же выводам вы пришли относительно тети и мачехи вашего знакомого? – в нетерпении спросил я.
- Все в свое время, Уотсон. Позвольте мне сперва описать вам других действующих лиц этого дела. Видите, - и в глазах Холмса сверкнул огонек, - и я не прочь применить те драматические приемы, что используете вы, когда описываете наши маленькие приключения.
Ну, во-первых, мой однокашник Кевин О’Доннелл. Довольно приятный малый, и мы немного узнали друг друга, благодаря общему увлечению фехтованием. Мое оружие, как вам известно, это рапира, а он предпочитал саблю, поэтому мы редко встречались лицом к лицу в тренировочных поединках, но знали друг друга немного лучше, чем просто знакомые. Его отец был типичный представитель своего класса – и должен сказать, что он больше прислушивался к своему сердцу, нежели к рассудку, но он сознавал долг, возложенный на него его положением, и заботился о нуждах своих арендаторов.
Дети, как я уже сказал, были очаровательны и это определение прекрасно им подходит. Находясь в комнате вместе с нами, он вели себя почти неестественно тихо, и я приписал это неизвестной болезни, от которой они страдали. По собственному опыту мне было известно, что дети этого возраста обычно выказывают гораздо больше любопытства и ведут себя более шумно, чем это делали они. Однако, они подошли ко мне с почти комической серьезностью и поклонившись и сделав реверанс - в зависимости от их пола – они представились мне. Дэйзи, самая старшая, мило улыбнулась, Мэри была серьезна и спокойна, так же как и Дермот, самый младший из детей.
А теперь что касается двух главных героинь этого дела, как я уже стал их называть. Во-первых, тетя. Внешне она была довольно непривлекательна; у нее была кривошея, да еще к тому же и косоглазие. Однако, если отбросить в сторону эти ее природные недостатки, то на ее лице читалась одна доброта, и ее можно было ощутить в словах и в тоне голоса, когда она приветствовала меня, как приятеля своего племянника. И, как и сказал О’Доннелл, было совершенно очевидно, что дети ее обожали. И, естественно, эти чувства были взаимны.
Мачеха О’Донелла с первого взгляда произвела на меня впечатление женщины , лишь немногим лучше тех, которых можно увидеть вечером недалеко от Пиккадили. Молодая, как и сказал мой приятель, и , несомненно обладавшая какой-то особой привлекательностью, она одевалась в довольно вызывающем стиле, который мало что оставлял для воображения. Она представляла собой резкий контраст с тетей, одетой во что-то темное. Уотсон, мне не достает вашего умения описывать женские наряды, поэтому мне остается удовольствоваться этим сухим изложением фактов.
Даже прежде, чем она заговорила, признаюсь, я уже составил о ней мнение, как о довольно вульгарной охотнице за богатством. Но первые же ее слова , обращенные ко мне, вынудили меня изменить свое мнение. Голос был низким и приятным, и она специально так подбирала слова, чтобы я мог почувствовать себя непринужденно. И не забывайте, что моя хозяйка была лишь на два или три года старше меня, и к тому времени мой опыт общения с женским полом ограничивался лишь пределами моей семьи. И в любом случае, для меня было ново и волнующе столкнуться с подобным существом. Признаюсь, что не был полностью равнодушен к ее знакам внимания и обхождению и тем, как близко она стояла, когда обращалась ко мне. Мое волнение еще более усугубил пьянящий аромат ее духов, заполнивший мое обоняние.
Но, несмотря на все это, я не мог не отметить, что дети с радостью подбежали, чтобы обнять ее, так же, как и свою тетю, и она относилась к ним так, что лучше нельзя и пожелать. Из того, что я видел, нельзя было сказать, что это была принужденная привязанность с той или другой стороны, и нежность, которую дарили друг другу эта женщина и ее пасынки, была вполне искренней.
Однако, от меня не укрылся тот факт, что когда какой-нибудь ребенок бежал из объятий тети в объятия мачехи, и наоборот, то покинутая им женщина бросала на свою соперницу взгляд, полный неприязни. Кажется, старшая из женщин смотрела на молодую с большим негодованием, но , возможно, это просто плод моего воображения, ибо косоглазие мисс О’Доннелл порой придавало ее лицу зловещее выражение.
Я не мог разглядеть ничего , что послужило причиной для рассказанного мне инцидента, кроме соперничества за детскую привязанность, и в относительно уединенном уголке этого дома, было бы легко увидеть, как это соперничество могло возрасти до таких размеров, которые могли бы привести к насильственным действиям, вроде того, о котором мне рассказали.
Через некоторое время пришла няня, чтобы отвести детей пить чай, после чего я обратился к их тете.
- Кажется, недавно дети были больны? – спросил я, надеясь узнать подробности. В мои намерения также входило вовлечь в разговор мачеху в надежде на то, что мне удастся понаблюдать за взаимодействием двух этих женщин. И я заметил, что в этот момент мой хозяин, отец моего приятеля, вышел из комнаты.
Мои слова тут же возымели действие на мачеху детей, хотя я обращался к их тете. Лицо молодой женщины приобрело застывшее выражение, и ее решительно сжатые губы говорили о внутренней решимости, на которую , как сначала мне показалось, она была неспособна.
- О, да, мистер Холмс, - ответила мне тетя. – Несколько дней бедняжки были очень больны. Доктор говорит, что это из-за загрязненной атмосферы здешних мест.
Я как раз собирался сказать, что слышал об этом, когда заговорила молодая женщина.
- При всем уважении, мисс О’Доннелл, - сказала она тоном, в котором не было ни капли уважения, - этот доктор – глупец.
- Вам бы не следовало говорить так о тех, кто старше вас, Кэтлин, - произнесла тетя столь же холодным тоном, что и ее собеседница. При этих словах молодая женщина зарделась румянцем, но закусила губу и ничего не ответила.
Я поспешил вмешаться.
- А какие точно были симптомы? – спросил я, обращаясь к тете.
- Вы изучаете медицину, мистер Холмс? – спросила она, казалось, что весь ее гнев испарился. Я что-то уклончиво ответил, и она стала рассказывать об обстоятельствах болезни детей.
- Все трое проснулись утром с головной болью и жаловались на усталость и слабость. Я сделала для них все, что могла, но к полудню было уже ясно, что больше ничего не остается, как послать за доктором Флэнэганом, который тут же пришел. Он пощупал у них пульс и сказал, что жизнь малыша Дермота, как самого младшего из них, под угрозой. Он прописал им всем холодный компресс на лоб и микстуру, и особую микстуру для Дермота. Три дня я сидела рядом с ними днем и ночью, пока не была вынуждена немного поспать.
Когда от этих воспоминаний у нее на глазах выступили слезы, которые она утерла платком, я выразил должное сочувствие.
- Простите, мистер Холмс, - сказала она мне сквозь слезы. – Мне все еще больно вспоминать об этом. Надеюсь, вы простите, если я сейчас вас оставлю.
Я встал и проводил ее до двери. Теперь мы с О’Доннеллом остались в комнате одни с молодой миссис О’Доннелл, которая обратилась к моему приятелю.
- Кевин, - сказала она ему, и я заметил, что она свободно и непринужденно обратилась к нему по имени. – Я, кажется, оставила наверху свою книгу. Это «История двух городов» Диккенса, в зеленом переплете. Она лежит возле моей кровати.
Он кивнул и вышел из комнаты.
- Полагаю, миссис О’Доннелл, - заметил я, - что вы хотите поговорить со мной наедине, ибо вижу, что книга лежит возле вас, на сиденье вашего кресла.
Она весело рассмеялась и, наклонившись вперед, похлопала меня по руке, но ее взгляд был каким-то настороженным.
- Ну, мистер Холмс, - сказала она, – от вас, видно, ничего не скроешь. Хорошо, сейчас я быстро скажу вам то, что вы должны узнать. Доктор, и в самом деле, глупец. Я знаю, о чем говорю. Мой отец сам был врачом и хорошим врачом. Вы видите, как я одета и накрашена и, несомненно, для себя уже решили, что я охотница за состоянием. О, да, я вижу это у вас на лице. Вам не нужно краснеть, потому что каждый, кто видит меня, приходит к такому же заключению. Я одеваюсь и выгляжу так потому, что это доставляет большое удовольствие мистеру О’Доннеллу, которого я люблю всем сердцем и уважаю, как великодушного и доброго джентльмена. Мне приятно доставить ему такое удовольствие. Но я не безмозглый раскрашенный манекен, мистер Холмс. У меня есть голова на плечах, столь же разумная, как и у большинства людей.
Когда я услышал эти слова, Уотсон, я почувствовал себя пристыженным за свои скоропалительные выводы. Мне казалось, что в ее словах звучала неподдельная искренность.
- Может быть, вы еще были под влиянием ее духов и платья? – предположил я.
- Возможно, это тоже сыграло определенную роль, - признался мой друг, - но я не мог не считать ее искренней неопытной девушкой, хотя возможно, тогда и сам был незрелым юнцом.
Она продолжала.
- Доктор, как я сказала, глупец. Их болезнь не имеет ничего общего с миазмами, поднимающимися от болот. Когда Шарлота О’Доннелл отправилась спать после своего продолжительного бдения в детской, я пошла к детям и через два или три часа моего ухода за детьми, им стало лучше. Через два дня все трое снова были здоровы.
- Почему же вы не пришли помочь мисс О’Доннелл раньше? – спросил я.
- Мне это было не позволено, - ответила она. – Я предложила свою помощь, как известно всем в этом доме, но, как сказала она, не может быть и речи, чтобы она оставила свой пост. Я несколько раз предлагала свою помощь, но напрасно.
Заметьте, Уотсон, что относительно интерпретации фактов этот рассказ значительно отличался от того, что я слышал до этого от О’Доннелла. Для меня это был урок, что не только одни факты могут иметь значение, но и их интерпретация.
- И какова же была реакция вашего мужа на все эти события? – спросил я.
- Мой дорогой Дэвид всю жизнь был предан своей сестре. Они почти никогда не разлучались. Я никогда не выражала перед ним своего мнения на ее счет, и всегда стараюсь, насколько это в моих силах, не спорить с ней в его присутствии.
Она посмотрела мне в глаза и взяла меня за руку.
- Мистер Холмс, я не знаю, кто вы, или даже что вы за человек. Но я боюсь за этих малышей, мистер Холмс, и у моего страха даже нет имени. Но ради Бога, сэр, помогите нам и изгоните это зло из нашего дома, каким бы оно не было.
Когда я услышал эти ее слова, Уотсон, у меня буквально кровь застыла в жилах. Продолжая смотреть мне прямо в глаза, она еще крепче сжала мою руку. Не представляю, что бы могло произойти дальше, если бы за дверью не раздались шаги. Она отпустила мою руку и села в кресло, и тут в комнату вошел О’Доннелл.
- Прости, Кевин, - сказала его мачеха, когда он подошел к ней с пустыми руками, - но через минуту после твоего ухода я увидела, что книга лежит здесь. Извини меня за то, что из-за меня напрасно потратил свое время на ее розыски.
О’Доннеллу, казалось, не требовались ее извинения, и он повернулся ко мне.
- Холмс, кажется, небо слегка прояснилось. Может, пройдемся и взглянем на лошадей?
И так я ушел , имея на руках загадку, которую надо было разрешить. У меня не было сомнений, что тут была какая-то тайна, и эта тайна была связана с недавней болезнью детей. Для меня было столь же ясно, что я имею дело с двумя женщинами, обладающими сильной волей, и по крайней мере, одна из них обладала острым умом.
С самым небрежным тоном, на какой я только был способен, я поинтересовался у О’Донелла относительно финансового положения их семьи. Я узнал от него, что род О’Доннеллов обеднел относительно недавно, после смерти деда моего приятеля, когда всплыл на поверхность целый ряд его карточных долгов, которые он скрывал от семьи. Оплата этих долгов привела к значительному уменьшению семейного состояния. Пусть это будет для вас уроком, Уотсон, - предостерегающе заметил Холмс, строго погрозив мне пальцем. – Вы и сами только что видели в Кингс-Пайленде сколько зла происходит благодаря азартным играм.
- Мой дорогой Холмс… – с негодованием начал я и умолк, поняв, что мой друг всего лишь по-доброму подшучивает надо мной.
- Что ж, отлично. Однако, дела семьи , кажется, шли прекрасно, и О’Доннелл объяснил это тем фактом, что его покойная мать унаследовала весьма значительное состояние от ее родителей. Этих денег было достаточно, чтобы содержать прекрасное поместье, в котором мы сейчас находились, включая сюда и конюшни с лошадьми. И это явно были не какие-нибудь тяжеловозы и клячи, обычно красующиеся в конюшнях деревенских сквайров, а, похоже, были прекрасными охотничьими лошадьми.
- Предмет увлечения моей тети, - объяснил О’Доннелл. – Хотя сама она не ездит на охоту, но гордится своим знанием лошадей и следит за содержанием этих скаковых лошадей, которые участвовали в различных скачках.
- Они побеждали в них? – полюбопытствовал я.
О’Доннелл покачал головой.
- Боюсь, что, нет, - улыбнулся он. – Но это не помешало тете Шарлотте продолжать свои попытки сделать из них чемпионов. Мой отец щедро помогал ей в этом ее начинании.
- Она унаследовала склонность к азартным играм от вашего деда? Простите меня за этот вопрос, но если вы хотите, чтобы я разобрался в этом деле, мне кажется, я должен знать такие вещи.
Его улыбка померкла.
- Боюсь, что это так. Боюсь, что в прошлом отец был слишком щедр. Когда он женился вторично, полагаю, что моя мачеха убедила его снизить подобные расходы. Но, насколько мне известно, тетю это не охладило.
Как видите, Уотсон, теперь у меня была еще одна причина поверить во вражду, существовавшую между мачехой и теткой О’Доннелла. У меня не было ни полномочий, ни, откровенно говоря, желания, копаться в финансовых делах этой семьи, но я подумал, что подобное расследование может показать , как довольно значительные суммы денег стали поступать не в распоряжение любимой сестры хозяина дома, а в карманы его модной новой супруги. Так я и сказал О’Доннеллу и добавил, что привязанность детей – еще одна причина для напряженных отношений, установившихся между двумя этими женщинами.
- Думаю, вы правы, - сказал он, когда я привел ему свои доводы. – Но вы же видели мою мачеху. У нее нет этой постоянной денежной хватки.
Да, подумал я про себя, но неуклонное следование моде, свойственное Кэтлин О’Доннелл – и снова должен сказать Уотсон, что мне не хватает вашего зоркого взгляда и опыта в подобных делах – видимо, было отнюдь не дешевой привычкой. Возможно, ее любящий муж предоставил в распоряжение своей супруги достаточно средств, чтобы удовлетворить ее прихоти.
Мы вернулись в дом, где нас встретила мисс О’Доннелл, пристально взглянувшая на меня своим косым глазом, повернув свою искривленную шею в мою сторону.
- Мистер Холмс, - тепло сказала она мне, - надеюсь, вы не подумаете обо мне дурно , если я уже прямо сейчас удалюсь к себе. У меня, и, правда, очень чувствительное сердце и мысль об этих бедных страдающих крошках пробудила во мне к моему глубокому сожалению болезненные воспоминания. Я в какой-то степени стыжусь своих поступков. Можете приписать их слишком возвышенной натуре. – Она говорила это мягким, но уверенным тоном, который придавал искренности ее словам. – И молю вас, - добавила она, - забудьте те сова, что я сказала Кэтлин. У нее доброе сердце и благие намерения. Мы обе испытывали большое напряжение во время болезни детей, и боюсь, что еще ни одна из нас полностью от этого не оправилась.
Это была прелестная маленькая речь, Уотсон, ее очень убедительные слова были произнесены не менее убедительным тоном. И все же… я не знал, что и думать. В старшей из женщин было нечто очень привлекательное, несмотря на изъяны в ее внешности, и хоть я и знал о ее склонности к азартным играм, меня не могло не привлекать простодушие ее нрава. И в то же время существовало нечто, не дающее мне покоя – слова молодой мачехи О’Доннелла, умоляющей меня защитить детей от каких-то неизвестных сил зла. И когда я имел возможность внимательно изучить своих собеседниц, то решил, что невозможно поверить в то, что в этом доме может существовать подобное зло.
Когда мой разговор с мисс О’Доннелл был окончен, я вновь сказал своему приятелю, что женщины соперничают друг с другом, борясь за привязанность детей, а возможно, и его самого, как самого старшего из них (ибо я заметил , как ласково смотрят на него обе женщины). И это их противоборство еще более усугубляют разногласия из-за денег, о которых он мне говорил. Поэтому я предположил, что мне лучше при первой же возможности вернуться в колледж, но О’Доннелл воспротивился этой идее, настаивая, чтоб я остался с этой семьей еще хотя бы на пару дней.
Я поступил согласно его требованию, продолжая наблюдать за семьей и делая на основе своих наблюдений соответствующие выводы. О’Доннелл-старший продолжал казаться мне лучшим из представителей своего класса так же, как и его сестра, которая после той вспышки негодования, о которой я говорил, открылась как самая приятная из всех женщин, с какими мне доводилось встречаться. И в то же время, молодая миссис О’Доннелл продолжала очаровывать меня и не только своей красотой, которая бы опьянила любого молодого человека, но и силой своего ума, который проявлялся, когда она высказывала свое мнение в разговоре на политические и другие подобные им темы. В ее речах при этом сквозил почти мужской ум. Однако, я заметил, что это происходило лишь в отсутствие мисс О’Доннелл.
Ни разу за все то время, что я пробыл у них, она не возвращалась в разговоре к той нашей беседе наедине, ни единого раза, до самого моего отъезда . Когда мы с О’Доннеллом садились в двуколку, она схватила меня за руку и крепко сжала ее, заговорив так тихо, что ее мог слышать только я:
- Не забывайте того, что я сказала вам. Жизни трех невинных существ зависят от этого.
Ее слова звучали у меня в ушах весь наш обратный путь до Университета. Я и представления не имел об опасности, о которой она могла говорить, и в то же время считал, что не мог быть более наблюдательным и что во время своего визита не пропустил ничего важного. Мог ли я не заметить чего-то прямо у себя под носом?
Уотсон, вам должно быть знакомо чувство, когда вы несколько часов проведя за тщательным изучением каких-то мелких деталей, вдруг обнаруживаете, что исходная величина, позволяющая распутать загадку, была настолько внушительных размеров, что казалась невидимой.
- Да, действительно, - ответил я.- Докторам также свойственно подобное заблуждение.
- Как бы там ни было, я не смог разглядеть того, что творилось у меня перед глазами. В следующие несколько недель я редко виделся с О’ Доннеллом, так как приближались экзамены, но однажды он ворвался ко мне в комнату, совершенно обезумевший.
- Холмс! – вскричал он. – Вы должны немедленно поехать со мной. Они все мертвы! Слышите, мертвы!
- Успокойтесь, - сказал я. – Кто мертв?
- Мой брат и сестры! В один миг все трое скончались!
Как вы можете себе представить, я весь превратился в слух и умолял его ничего не упустить, тем временем вручив ему стакан виски с содовой, в чем он явно нуждался. Прихлебывая виски, он дал мне понять, что примерно на той же неделе, когда мы уехали, дети вновь заболели. Я вспомнил, что в предыдущий раз дети поправились, когда забота о них легла на плечи их мачехи, после того, как за ними три дня ухаживала их тетя. Поэтому я тут же спросил, кто был рядом с детьми. И что вы думаете, он мне ответил, Уотсон?
- Я вряд ли могу вам это сказать, - ответил я. – Основываясь на прошлом случае, я бы предположил, что дети заболели, когда были под опекой тети, а поправились, когда ее сменила их мачеха. Можно предположить, что как дочь врача, она обладала некоторыми познаниями в медицине, хоть и не была обучена специально, и благодаря ее умелому уходу болезнь протекала уже в более легкой форме.
- Так решил и я. Но к моему удивлению, О’Доннелл сказал мне, что все было с точностью до наоборот. Когда дети заболели все с теми же симптомами, тети не было, она уехала на скачки куда-то на юг графства. Мачеха заботливо ухаживала за ними, но судя по всему, тщетно. Вызванная срочной телеграммой, тетя взяла на себя обязанности сиделки, и дети вскоре поправились.
- Но вы только что сказали мне о том, что О’Доннелл сообщил вам об их кончине?
Холмс печально улыбнулся.
- Так и было. Выслушайте меня, как я был вынужден слушать О’Доннелла. Хотите верьте, хотите –нет, но через несколько дней ситуация повторилась. Тетя отсутствовала, дети заболели и поправились, когда вернулась мисс О’Доннелл . И вот еще одни скачки привлекли внимание тети, и та же история повторилась в третий раз. Дети снова заболели, тете послали телеграмму, но она не смогла вернуться вовремя, и дети умерли.
- Все это довольно подозрительно, - сказал я. – Можно подумать, что возвращение тети было первым шагом на пути детей к выздоровлению, когда за ними ухаживала только их мачеха. Я бы заподозрил, что здесь ведется нечестная игра, и тот факт, что миссис О’Доннелл – дочь врача может быть веским аргументом в пользу теории об отравлении.
- Я подумал точно также, - сказал Холмс с загадочной улыбкой. – Поэтому я, не теряя времени, бросил в саквояж кое-что из вещей и вместе с О’Доннеллом направился в Дансени-Хаус.
Мы приехали в убитый горем дом. Лица обеих женщин были залиты слезами, когда они встретили нас на пороге. Отец был более сдержан, но по его поведению было очевидно, что для него это страшный удар.
Я спросил, проводилось ли дознание и мне сказали, что ничего подобного не предпринималось. Доктор подписал свидетельство о смерти, в котором написал, что причиной смерти детей была «дурная атмосфера». Я быстро пришел к выводу, что симптомы этой роковой болезни были те же, что и прежде, а именно , чрезвычайная вялость, сопровождаемая острой болью в руках и ногах, начинавшейся с кончиков пальцев и, в конце концов, проникавшей в самое сердце.
- Это явно похоже на какое-то отравление, - сказал я Холмсу. – Я бы проконсультировался с фармакологом, чтобы определить, какой точно яд был применен, но эти симптомы не подходят ни к одной из известных мне болезней.
- Я пришел к такому же заключению и поэтому стал думать, кто мог отравить детей. Миссис О’Доннелл позволила мне опросить слуг относительно того, какая еда подавалась детям перед самой их болезнью и во время нее. Я собирался задать тот же вопрос миссис и мисс О’Доннелл и обратить внимание на наличие несоответствия между тем, что говорили они и слуги. Кстати, следует отметить, что тогда, как мисс О’Доннелл была хорошо известна слугам и кажется вызывала общее уважение и почитание, молодая миссис О’Доннелл, хотя и была им знакома гораздо менее, породила среди слуг почти те же самые чувства. Иначе говоря, обеих женщин можно было отнести к разряду хозяек, о которых вряд ли бы кто сказал хоть одно худое слово. Я знал, что слуги порой говорят гораздо охотнее, чем их хозяева, но ничего дурного о своих хозяйках они не сказали. И в самом деле, личная горничная мисс О’Доннелл, служившая ей уже около тридцати лет, казалось, была так же предана молодой хозяйке дома, как и своей госпоже.
Затем я отправился к доктору, который жил на другом конце деревни, чтобы узнать, какие лекарства он выписывал больным. Он оказался таким, каким я его себе и представлял – неряшливый, неопрятный малый, слегка под хмельком, который, кажется, забыл те немногие медицинские познания, которые у него когда-то были. Пилюли, что он прописал, казалось, были не более, чем плацебо и на первый взгляд в их состав не входило ничего такого, что могло бы вызвать вышеупомянутые симптомы, если, конечно, этикетка, на пузырьке, который он мне показал, соответствовала истине.
- Я клянусь, - сказал он мне. – Дети, молодые жены и старые служанки – всем им от этих лекарств только польза. Зачем бы тогда мисс О’Доннелл в свое время пила их прямо таки горстями?
- В самом деле? – спросил я и был заверен в том, что это чистая правда.
Я пришел к единственному выводу, что миссис О’Донелл была великолепной актрисой и каким-то образом добавляла яд в пищу детей, делая вид, что заботится о них и демонстрируя свою любовь к ним. Я еще не был уверен, что это был за яд и каким образом его давали детям, но я был уверен, что мне уже известен преступник и общие черты совершенного преступления.
- Но с какой же целью? – невольно вырвалось у меня.
- Это была еще одна область, в которой, надо признаться, я был совершенно не сведущ. Я предположил, что, возможно, на карту было поставлено семейное состояние, но исходя из крайне юного возраста детей и того, что мой приятель был старшим сыном, то вряд ли кто-то смог бы извлечь выгоду из устранения младших наследников.
Теперь я должен был отнестись к этому с большой осторожностью. Тогда, так же, как и теперь, для меня было крайне нелегкой задачей обвинить хозяйку дома в убийстве трех маленьких детей. Вы улыбаетесь, Уотсон, но уверяю вас , дело было нешуточным. Каким-то образом мне нужно было найти какую-то улику, которая подтвердила бы справедливость моих подозрений. Такой шанс у меня появился на следующий день, когда мистер и миссис О’Доннелл вместе с мисс О’Доннелл были приглашены на обед к соседям, которые хотели тем самым выразить свое сочувствие их утрате. Мой однокашник должен был их сопровождать и упрашивал меня пойти с ним в качестве друга семьи, но я отклонил его приглашение на том основании, что все это дело исключительно семейное, а я, как посторонний, буду там совершенно лишним.
Таким образом, дом оказался в моем распоряжении, и я мог никем не замеченный пройти в спальню миссис О’Доннелл и в гостиную, считая, что там вполне могли храниться вещества и инструменты, которыми она могла пользоваться для своих недобрых целей. К моему удивлению, я ничего там не обнаружил. С тех пор я усовершенствовал свои методы по проведению подобных розысков, но даже на том раннем этапе я могу смело утверждать, что моя техника намного опережала методы официальной полиции. Конечно, было вполне возможно, что она где-то спрятала яд или даже выбросила, но я закрыл за собой дверь спальни несколько озадаченный и расстроенный своей неудачей.
И тогда мне пришло в голову, что каким бы это не казалось невероятным, но мне следует уделить такое же внимание и мисс О’Доннелл. Этого требовал, как минимум , научный подход, если ни что-то иное. Вот таким образом, Уотсон, я и наткнулся на нечто такое, то изменило ход моих мыслей. Это был листок бумаги, на котором стояли три имени – имена умерших детей – а над ними название широко известной страховой компании. Это было письмо мисс Шарлотте О’Доннелл, в котором говорилось, что в случае кончины троих детей она сможет получить у своих банкиров значительную денежную сумму.
Я стоял, словно пораженный громом. При своем довольно ограниченном опыте, я никогда не слышал, чтобы дядя или тетя страховали жизни своих племянников и племянниц и уж, по крайней мере, не на столь значительные суммы. Я не сильно преувеличу, если скажу вам, что на эти деньги респектабельное семейство могло бы несколько лет вести безбедное существование.
Теперь у меня был мотив для убийства, но это был мотив преступления у женщины, которую я наименее всего подозревал в убийстве. Теперь я стал осматривать комнату и нашел очень интересную коллекцию. Два пузырька с теми же дьявольскими пилюлями, что и следовало ожидать, учитывая то, что сказал мне доктор, но еще и синий пузырек с белым порошком и с четкой надписью «ЯД». Пузырьки стояли так, что можно было предположить, что их поставили в таком порядке умышленно; один за пузырьком с ядом, а другой чуть поодаль. Тут мне, возможно, следует объяснить, что сами пузырьки были такими, в которых лекарство заключено в желатиновой капсуле, которую можно вынуть, а потом вновь убрать на место после применения.
Я решил, что в пузырьке с пилюлями, стоящим за пузырьком с ядом была капсула с добавленным туда ядом, а содержимое другого было безвредно. Поэтому я спрятал подозрительный пузырек в карман и направился в конюшни. Там я увидел одну из обитавших там кошек и засунул три пилюли ей в горло.
- Холмс! Меня возмущает такая беспричинная жестокость по отношению к бессловесным созданиям! – с негодованием воскликнул я.
Он печально улыбнулся.
- Это было во имя благого дела, сказал я себе, и в любом случае, это создание расквиталось со мной, ужасно царапаясь и кусаясь. Как бы то ни было, я не собирался убивать это животное. Я хотел посмотреть на действие яда, но мгновенный яд бывает, как вам известно, лишь в романах. И я подумал, что его действие, видимо, скажется к утру.
Теперь у меня был мотив, и было орудие преступления. А так как мисс О’Доннелл находилась возле больных, у нее была возможность дать им смертельную дозу.
- Но, - возразил я, - если я правильно помню, состояние детей ухудшалось в отсутствии тети и улучшалось только, когда она возвращалась.
- Все это так, и это определенно заставило меня задуматься. Но потом, когда я лежал ночью без сна, размышляя над этим, то неожиданно мне в голову пришла разгадка. Что если, спросил я себя, мой оппонент более хитер, чем мне это представлялось? Что если, например, она ухитрялась добавить яд в пищу детей до своего отъезда, так, чтоб они заболели, а затем устроила все так, чтобы преданная ей служанка заменяла пузырек с таблетками, что должен был прописать своим маленьким пациентам доктор , на пузырек, приготовленный ею ? Когда ей отправляли телеграмму с просьбой вернуться, яд заменяли безвредным лекарством и дети выздоравливали. Любой, кто пытался бы оценить эту ситуацию пришел бы к совершенно очевидному выводу: тетя спасала детей от козней их молодой мачехи.
- Ну, а как же самый первый случай?
- Я пришел к выводу, что тогда она экспериментировала с размером дозы. Так как тетя одна была тогда рядом с детьми, нам не известно, насколько серьезным в тот раз было их состояние, и я предполагаю, что тогда она пыталась установить минимальную дозу, которая, тем не менее, способна будет нанести вред здоровью детей, при чем создавалось впечатление, что они были серьезно заболели. Следующие два случая были предумышленными попытками навести подозрение на мачеху детей, и в то же время повысить статус истинной виновницы и показатья ее полную невиновность.
- Поистине дьявольский замысел, Холмс, - воскликнул я.
- Да, действительно. На этом я сделал паузу, повернулся на бок и заснул. На следующее утро рано проснувшись, я отправился в конюшни и обнаружил, что кошка испытывала на себе воздействие того принудительного лечения, которому я подверг ее накануне вечером, хотя , думаю, вы будете рады узнать, что это воздействие было не слишком серьезного характера.
Теперь я решил поговорить с Бриджет, служанкой мисс Шарлотты О’Донелл. Я нашел ее на половине слуг, и к ее большому удивлению, предложил ей пройти со мной в какое-то укромное место, где мы могли бы поговорить без риска, что нас кто-нибудь услышит. Я предъявил ей свои теории, говоря со всей убедительностью и горячностью, на которые только был способен, и был вознагражден тем, что она тут же , плача, во всем мне призналась, подтвердив справедливость моих подозрений. Она сказала, что за ее содействие этому преступлению ей была обещана приличная сумма денег, и она сделала все, что от ее требовали , боясь, что в противном случае ее могут выгнать прочь , дав плохие рекомендации.
Теперь я был совершенно доволен своими достижениями. Когда я входил в гостиную, у меня в карманах были два пузырька с этими ужасными пилюлями, один – с таким содержимым, каким его сделал аптекарь, а другой - подвергнутый зловещим действиям со стороны мисс О’Доннелл. Я подошел к ней, сидящей за столом, и встал так, чтобы она не могла игнорировать мое присутствие.
- Мистер Холмс, я желаю вам самого доброго утра, - сказала она с милой улыбкой, от которой мог бы растаять и камень.
- Боюсь, что вы немного устали после вчерашнего визита к друзьям, - сказал я.
- Ну, может быть, самую малость, - согласилась она.
- Возможно, одна из этих пилюль пойдет вам на пользу, - сказал я, вынимая из кармана один из пузырьков – тот, чье содержимое не подверглось изменениям.
- Боже, как вы узнали, что я принимаю это лекарство? – спросила она, слегка захваченная врасплох.
- Или может, таблетки из другого пузырька? – сказал я, вытаскивая другой. Ее лицо побелело.
- Где вы их нашли? – спросила она, внезапно разгневавшись.- Я хочу знать. И для чего весь этот фарс?
- Ну, что ты, Шарлота? – сказал ее брат, сидевший во главе стола. – Молодой человек просто немного шутит.
- Мне не до смеха, - выпалила она.
- Дэйзи, Мэри и Дермоту тоже было не до смеха, - отозвался я.
Теперь вся краска отхлынула от ее лица.
- Так вы все знаете? – произнесла она хриплым шепотом.
- Думаю, да. Бриджет только что подтвердила те выводы, к которым я пришел минувшей ночью.
- Боже мой… боже мой, - только и твердила она.
Молодая миссис О’Доннелл шагнула между нами и со всей силы ударила ее по лицу, а потом обошла ее сзади и связала ей руки за спиной так ловко, что это сделало бы честь любому констеблю.
- Проклятая убийца! – вскричала она.
- Что здесь происходит? – воскликнул ее муж
Я коротко изложил факты, так, как я понимал их, и его лицо стало мертвенно бледным.
- Это правда, Шарлотта? – спросил он свою сестру, которая не ответила, а лишь безмолвно кивнула и по ее щекам потекли слезы. – В таком случае тут уже ничего нельзя сделать, - сказал он и, вызвав лакея, отправил его за полицией.
Эта ужасная женщина, рыдая, покинула дом в сопровождении полицейских. В следующий раз я увидел ее на скамье подсудимых, когда был вызван в суд в качестве свидетеля. Так случилось, что после смерти первой жены ее брата она была главной наследницей в его завещании. Не ожидая, что он женится вторично, она наделала долгов – заметьте, Уотсон, все из-за азартных игр, - вновь погрозил он мне пальцем - с обязательством уплатить долг после получения наследства.
- А потом ее планы были нарушены появлением молодой жены ее брата?
- Именно. От этой новой жены нужно было избавиться, и быстро найти где-то деньги, ибо кредиторы преследовали ее по пятам. Она решила одним ударом достичь обеих целей сразу. Застраховав своих племянников, она могла обеспечить себе денежную прибыль, полученную по страховому полису после их смерти, и если ей удастся каким-то образом навлечь подозрения в убийстве на ее соперницу, каковой она считала Кэтлин О’Доннелл, то так будет реализована и другая ее цель.
Задуманная ею хитрая система небольших доз яда и периодов выздоровления детей приводилась в исполнение именно так, как я и вывел логическим путем. Служанка стала пособницей преступления при помощи угроз и подкупа. Исходя из ужасной природы преступления и столь юного возраста жертв, суд присяжных даже не удалялся на совещание перед тем, как объявить свой вердикт и приговор
- И каков же он был? – спросил я, хотя знал ответ.
- Она была повешена, - коротко сказал Холмс, и на какое-то время в нашем купе воцарилась тишина, пока поезд замедлял свой ход. – А, ну вот мы и в Паддингтоне, - заметил мой друг, когда поезд остановился, и наше путешествие подошло к концу. – Давайте поторопимся. В половине четвертого Сарасате играет в Виндзор-холле, и времени у нас в запасе совсем немного.