Давно, пожалуй, я не была в таком возвышенно-возбужденном состоянии, как в последние два дня, когда возвращалась домой. Это все книга, порой просто песня, а не книга) Потому такая необходимость цитировать.
И этот прекрасный язык очень заразителен, вот как раз тот случай, когда к моей голове неплохо бы подключить какое-нибудь записывающее устройство. Сейчас почти все улетучилось, но главное скажу перед тем, как уйти в цитаты.

Я предвкушала, как буду перечитывать "Сагу о Видящих", как буду цитировать особо интересные места и особенно те, что связаны в моем понимании с вселенной Холмса. Может, я, конечно, человек в этом плане озабоченный, но много вижу таких параллелей. Вот даже сейчас у меня , пока ходила по магазинам, в голове промелькнула мысль - сделать тэг "параллели". Но сейчас хочу сказать не о том...

Представляла немного раньше, как мы будем это обсуждать, как взгляд на отношения Шута и Фитц напомнят чем-то отношения двух других людей, как интересно будет говорить о глубине, что таится в самой теории "живых кораблей".

И вот теперь я все это делаю тихо сама с собою, впрочем почти так же, как и все остальное. Убеждаю себя, что для меня самой тоже важно процитировать все эти отрывки. Для памяти, для того, чтоб потом подумать...

Ну, а теперь вернусь к "Ученику убийцы"

Одна из самых загадочных страниц книги - это гибель Чивэла. И я уже говорила, что на том материале, что с ним связан, можно отдельный роман накатать. Многогранный. С непростыми отношениями Чивэла с Барричем, и с Пейшенс, и вообще весь этот любовный треугольник - отдельная загадка.
Для меня эта гибель принца в свое время была большим разочарованием. Я так надеялась, что он появится, встретится с сыном. Прямо по Лермонтову получилось:

Печальная судьба отца и сына - жить розно и в разлуке умереть...

А сейчас я перейду к цитатам, но прежде все же скажу, что опять таки вижу сходные черты между этим добровольным изгнанием Чивэла и хиатусом Холмса...

"Баррич остриг мои волосы в знак траура. Он оставил их длиной в толщину пальца. В знак скорби собственную голову он обрил наголо, не пожалев даже бороды и бровей....
Некоторые из стражников замка отрезали куски от заплетенных косиц, как делают солдаты в память о погибшем товарище, но то, что Баррич сделал с собой и со мной, было чрезмерным. Люди косились на нас. Мне хотелось спросить его, почему я должен носить траур по отцу, которого никогда не видел, по отцу, который ни разу не приехал посмотреть на меня, но довольно было одного взгляда на его застывшие глаза и сжатые губы, чтобы я поперхнулся собственным вопросом."


"— Что ж, вот так, мой мальчик, — промолвил Чейд наконец и не стал продолжать, как будто сказано было уже достаточно.

Он взъерошил мои короткие волосы.

— Баррич меня постриг, — сказал я внезапно.

— Вижу.

— Я ненавижу их. Они колются, и я не могу спать. Капюшон не держится, и я выгляжу глупо.

— Ты выглядишь как мальчик, оплакивающий отца.

Некоторое время я молчал. Я думал о своих волосах как о немного более длинном варианте стрижки Баррича. Но Чейд был прав. Волосы были подстрижены как у мальчика, оплакивающего отца, а не как у подданного, скорбящего по своему королю. Это рассердило меня еще больше.

— Но почему я должен оплакивать его? — У Чейда можно было спросить то, о чем я не осмеливался заговорить с Барричем. — Я даже не знал его.

— Он был твоим отцом.

— Он зачал меня с неизвестной женщиной. Узнав обо мне, он уехал. Отец! Он никогда не думал обо мне.

Я чувствовал себя бунтовщиком, произнося это вслух. Все это приводило меня в ярость — безумное страдание Баррича, а теперь еще и тихая скорбь Чейда.

— Этого ты не знаешь. Ты слышал только сплетни. Ты недостаточно взрослый, чтобы понимать некоторые вещи. Ты никогда не видел, как дикая птица отвлекает хищников от птенцов, притворяясь раненой.

— Не верю в это, — сказал я, но между тем уже не был так уверен в праведности своего негодования. — Он никогда ничего не сделал, чтобы дать мне знать, что беспокоится обо мне.

Чейд обернулся, чтобы посмотреть на меня, глаза его были запавшими и покрасневшими.

— Если бы ты знал, что он беспокоится, знали бы и остальные. Когда ты станешь мужчиной, может быть, поймешь, чего ему это стоило. Не знать тебя, чтобы ты оставался в безопасности. Чтобы враги Чивэла не замечали тебя.

— Что ж, теперь я не узнаю его до конца моих дней, — сказал я сердито.

Чейд вздохнул:

— И конец твоих дней наступит гораздо позже, чем наступил бы, если бы твой отец признал тебя наследником."