Тайный дневник Базена часть 12

[morsten]

Упаси меня Господь от того, чтобы я впредь углублялся в знание геральдики! Многие знания – многие печали.
Пусть она останется Дамой под вуалью.
Для удобства я буду называть ее г-жа А. Хотя ее фамилия начинается совсем на другую букву. Но так проще. Госпожа А. Она чуть менее знатная, чем г-жа де Шеврез, но тоже ничего.
Теперь нужно решить, как переменить мнение господина об этой даме. Дама, судя по записке, томится страстью и желает утоления своего нескромного желания. Ей ничего не нужно – только пара ночей с моим господином. С господина Арамиса не убудет. Зато прибыток может быть солидный.
Мне срочно нужно пополнить запас угля и купить новую кастрюлю.
Как кстати я обнаружил обрывки записки в мусорной корзине! Обычно господин Арамис сжигает остатки таких посланий, но это его, видимо, привело в состояние ярости.
Напрасно.
Я буду думать, как провернуть дело. Если дама чего хочет, так она все равно этого добьется. Сопротивляться подобным вещам бесполезно. Господин тоже перестанет сопротивляться. На сколько хватит его твердости? На месяц. На два самое большее. Я уже его знаю.
Так зачем тянуть время, когда кастрюля требуется срочно?

Я сходил к ней в особняк. По счастью, господин сегодня в карауле.
Сначала со мной разговаривал ее лакей. Затем – ее камеристка. Уяснив, для чего я явился, девушка со всех ног бросилась докладывать госпоже.
Какие церемонии. Мне было смешно, но я даже виду не показал. Я сохранял спокойствие, поскольку мне понятна важность моей миссии.
Вновь получил возможность убедиться в женском вероломстве. В первую минуту дама раскричалась и была близка к тому, чтобы немедленно отдать слугам приказ спустить меня с лестницы. Затем она подумала и обозвала меня несколькими нехорошими словами. Но я уже видел, что она это делает только для того, чтобы сохранить репутацию честной женщины. Потому продолжал настаивать и приводил ей аргументы. Через четверть часа она назвала меня «гениальным слугой» и предложила место у себя. Я благоразумно отказался. Она тоже оказалась женщиной понятливой. Мы прекрасно нашли общий язык и поладили.
Я уже купил кастрюлю, котелок, пополнил запас угля, заказал кое-что по мелочи, и на это ушло от силы семь пистолей. Нужно до вечера прибраться в гостиной и спальне, а также приготовить изысканный ужин. Дел много, но я должен справиться.
Мы договорились, что она подъедет к нам домой в четверть первого ночи. Я ее тихонечко впущу. Дальше уже ее дело, как она добьется своего. Я ее убедил, что шансы есть. Господин мой молод и горяч, потому его организм своего затребует. И уже затребовал, судя по некоторым признакам. Два с лишним месяца без женской ласки – к чему такие подвиги?
За свою понятливость и сговорчивость я получу при благоприятном стечении обстоятельств двести пистолей. Неплохой куш. Еще немного, и к моему винограднику прибавится хорошенький домик. Да и земли можно будет прикупить.



Она дала мне четыреста!
Иногда от женщин, которые испытывают слишком сильные эмоции, нужно держаться подальше. Я уж знаю. У меня была такая матушка. Батюшка, когда ему случалось явиться домой из трактира навеселе, точно знал, что его ждет. У матушки была тяжелая рука. Особенно если матушка брала скалку.
Но иногда попадаться на глаза женщинам в таком состоянии полезно. Они не понимают, что делают, и не отдают себе отчет в содеянном.
Возможно, она совсем не собиралась отдавать мне все содержимое кошелька. Но она настолько богата, что может позволить себе такую трату. Я обещаю не транжирить ее деньги на пустяки.
Счастье чего-то стоит. Пусть не считает, что оно досталось ей бесплатно. Я старался, делал все, что в моих силах. Наконец, я рисковал своим местом и личной безопасностью. Когда господин бывает в ярости, лучше ему на глаза не попадаться. Он может швырнуть первое, что попало в руки. Последний раз я уворачивался от солонки и почти преуспел в этом. Пожалуй, когда нужно, я могу двигаться как канатный плясун: так же быстро и ловко. Я даже поймал солонку. Мне было жаль ее. Она красивая, я сам ее покупал.
Пока г-жа А. еще у нас. Господа изволят почивать. Дама вставала около семи утра, попросила приготовить завтрак не раньше полудня, улыбнулась мне, назвала «мэтром Базеном» и вручила честно заработанные деньги. Я, как честный человек, попробовал вернуть то, о чем мы не договаривались. Она еще раз улыбнулась мне и сказала, что я ошибаюсь и заслужил именно столько.
Я не мог ошибиться. Мы договаривались ровно на двести.
Поначалу мне показалось, что я вовсе ничего не получу. Господин Арамис был крайне удивлен появлением дамы в столь поздний час. Она застала его врасплох. Он сидел и делал перевод. То самое глупое и ненужное благочестие, опасное для здоровья, в котором он пребывает последнее время.
Я счел нужным быстро накрыть ужин в столовой, но к столу их не приглашал. Только погрохотал посудой погромче. Они о чем-то спорили.
Я помолился, чтобы мои деньги не пропали. Чтобы дама не забыла о том, что двести пистолей я заработал в любом случае. Просто за то, что открыл ей дверь и позволил пройти в комнаты. Мне было невыгодно не получить деньги: я потратил часть своих на срочные нужды по хозяйству.
Когда она не вышла в прихожую и спустя два часа, я закрыл дверь и лег спать со спокойной душой. Мы же договаривались, что я не отвечаю за последствия!

Г-жа А. страшная выдумщица.
Про бесстыдство я не говорю. Ей, видите ли, нравится, когда на нее в особо пикантные моменты смотрят. Потому мне отвели роль подсвечника.
Вчера она изображала роль жены восточного султана. Была вся в тонком шелке бирюзового цвета. Она блондинка, ей к лицу этот цвет.
Не понимаю господских фантазий: если все равно предстоит раздеться, к чему одеваться? Да еще так затейливо? Все равно через шелк можно разглядеть все до мелочей.
Она меня вовсе не стесняется, как и наша благодетельница. Наоборот, все норовит спросить у меня что-то. Господин Арамис только смеется.
Я опасаюсь того момента, когда дама нас покинет. Потому что вижу, что господин мой выполняет все желания г-жи де А, но глаза у него отнюдь не такие томные, как в моменты, когда в доме у нас находится его милая Мария.
Здесь что-то иное. Даме нужны любовные ласки моего господина, но почему он терпит такое обращение с собой? Он не такой человек, чтобы делать что-то просто так. Удовольствия ему мало. Дама его раздражает – я и это вижу. Но – двадцать пять лет! Пресвятая Дева! Когда же он остепенится?! Я бы стал судить по себе и делать выводы, но мой опыт в такого рода делах слишком прост и незатейлив. Со мной никогда таких штук не вытворяли. Я уж за эти дни насмотрелся. Я думал, что знаю уже все. Даже как иметь дело с двумя сразу. Даже как целовать женщину туда, куда мне бы и в голову не пришло!
Ничего подобного. Сейчас я опять узнаю что-то новое. Но мне эти познания ни к чему. Мне так в жизнь не согнуться. И руки у меня не такие длинные.
Вообще я солидный человек, который готовится достойно встретить свою старость. Женщины еще волнуют меня, но чем дальше, тем реже. Признаться, я рад этому.
Я вернусь к этой теме, но позже. Сейчас я буду готовить обед. Мне трудно забивать голову двумя делами сразу. Интересно, г-жа А. любит спаржу?

Мы сейчас сидели с господином у меня в комнатке.
Первый раз господин Арамис забылся настолько, что позволил себе пить вино в моей компании. Он даже позволил себе чокнуться со мной стаканами. Он даже выпил за мое здоровье.
Я искренне раскаиваюсь в содеянном. Я был близок к тому, чтобы попросить прощения. Право, мне действительно неловко. Я хотел блага, но содеял зло.
Г-жа де А. все еще у нас. Она спит. Господин тоже решил использовать время для сна, но на кушетке в гостиной. Он попросил постелить ему там. Сейчас он принимает ванну. Сказал, что справится сам, и моя помощь ему не требуется.
У него измученный вид, и он рад тому отдыху, который предоставила ему наша гостья.
Он спросил у меня только, послал ли я к Тревилю с извинениями. Я сказал, что об этом можно не беспокоиться.
Еще он спросил, знаю ли я средство, которое отбивает у дам охоту к плотским утехам. Сейчас я постелю ему в гостиной, как он просил, и побегу к аптекарю.
Это необходимо, иначе господин мой умрет преждевременно.



Я пришел к выводу, что не могу считать себя хорошим слугой до тех пор, пока не научусь потакать всем капризам и прихотям моего господина. Хороший слуга направляет свои дела и поступки на то, чтобы быть максимально полезным тому, кому служит. Хороший слуга угадывает желание господина раньше, чем оно возникнет. Когда господин дозреет до того, чтобы совершить нечто, слуга должен быть полностью готов оказать ему помощь. Умный хороший слуга направляет своего господина ко благу и может внушать ему те или иные мысли и желания. Только это нужно делать так, чтобы господин считал, что дошел до мыслей и желаний сам, без нажима извне.
Нажима быть не должно. Умный хороший слуга действует тонко, обходными путями. Все, что думает господин, не должно быть скрыто от слуги. Иначе слуга не сможет ему помочь. Если нужно лгать ради блага господина, то слуга с готовностью пойдет на такой поступок, затем отмолит свое прегрешение. Легче солгать простолюдину, чем дворянину.
Такова отныне моя философия. Хороша она или плоха, судить не берусь. Но я, наконец, понял это и принимаю за свой принцип. Я служу прежде всего своему господину. Но у меня есть голова, и она не пустая. Я умен, что поделать. Значит, я могу управлять своим господином. Этому способствует то, что он теперь в некоторых делах не может обойтись без меня. Я завоевал его доверие. Будем этим пользоваться. Господин Арамис в некоторой степени не приспособлен к реальной жизни, он поэт, у него голова устроена иначе. Я же крепко стою на земле, я должен помогать ему в делах житейских.
Для того, чтобы достичь успеха, мне самому нужно определиться, чего я хочу от своего господина. Чего я хочу сам для себя, я решил давным-давно.
Я хочу прожить старость в сытости и довольстве, не путешествуя слишком далеко. Не утруждая себя заботами о добывании куска хлеба. Максимально близко к сфере церковной, как к наиболее надежной пристани в житейском море. Я не желал бы принимать монашеские обеты, поскольку пока не чувствую себя готовым к самоотречению.
Может ли мой господин привести меня к намеченной цели?
Да, если я сделаю его священником.
Должно пройти время. Он должен пресытиться мирскими развлечениями. Он должен устать от них, как устал от г-жи де А.
Я первый раз видел, чтобы мой господин отсыпался целые сутки. Он только однажды встал с постели, наскоро перекусил, пожаловался на боль в голове и спине, покорно дал растереть больные места мазью, которую нам сделал аптекарь, и снова лег.
Теперь он сутки проводит на карауле, дежуря за себя и подменяя г-на Атоса, у которого необычная для этого времени года депрессия.
Необходимо дать господину Арамису отдых, а затем что-то предпринимать.

Гримо повредил себе ногу.
Я прислуживаю двум господам.
Господин Атос неприхотлив, но требует, чтобы в комнатах был идеальный порядок. При моей сноровке мне нетрудно таковой поддерживать.
Еще г-н Атос хвалит мою стряпню и удивляется тому, что я взялся выручать Гримо, у которого левая нога совсем не гнется в колене. Гримо сидит дома и с трудом передвигается даже в пределах одной комнаты.

Г-н Атос получил вчера при мне письмо.
Я никогда прежде не видел, чтобы человек становился настолько бледным при прочтении письма. Господин Атос в минуту изменился до неузнаваемости.
Я даже испугался.
Но через четверть часа г-н Атос выглядел как обычно. Разве что был несколько более озабочен, чем всегда.
Меня отпустили домой. Это вовсе недурно. Здесь накопились дела. Стирать сам не буду, отдам белье прачке. Постельное я бы выстирал сам, но в стирке в основном рубашки, воротнички и платки. Это тонкая стирка, я не хочу тратить время на то, что лучше сделает другой человек.
Признаться, я устал. Я намерен отдохнуть как следует. Препятствий нет, потому что господин Арамис уехал из Парижа на четыре дня.
Куда – не сказал. В последнее время он ужасно скрытен. Мне это не нравится.



Обжег себе палец. Кажется, придется обращаться к аптекарю. Очень больно.
Учил Планше готовить лионский соус, который подают к дичи или к говядине. Странно, что Планше все еще не умел его готовить. Это же так просто. В следующий раз будем готовить соус бигард, который подают к уткам, рябчикам и прочей дикой птице. Только я не знаю, когда будет следующий раз. Планше отпускают раз в неделю. Он такой важный. Немного задирает нос, но я тут же делаю ему замечание, и он вспоминает, что не всегда был солдатом Пьемонтского полка.
Этот малый далеко пойдет. Я его вижу сержантом – в самом недалеком будущем. Но чтобы Планше произвели в сержанты, нужна война. Ежели будет война, то туда непременно поедет его величество. Если туда поедет его величество, то мушкетеры тоже поедут.
Нет, пусть лучше Планше пока упражняется в воинских искусствах дома. Сержантом он стать успеет. Он молодой, крепкий парень, у него все впереди.

Был полковой смотр. Я ходил и смотрел. Гримо тоже. И новый слуга г-на д`Артаньяна там был. Его зовут Жюлло. Мне он не нравится. Какой-то сонный, похож на филина. Гримо говорит, что вполне славный малый, но у меня серьезные опасения насчет этого нового слуги. Не знаю, как Гримо, я же предпочитаю с этим новым не общаться. Если меня спросят, я могу сослаться на свои давние приятельские отношения с Планше. Вот Планше – человек хороший. Гримо тоже человек хороший, хотя и своеобразный.
Господа на смотре выглядели отлично. Об этом я бы мог и не говорить. Господин де Тревиль постоянно расхваливает их перед его величеством.
В этот раз не хвалил. Господин Арамис третьего дня дрался на дуэли с каким-то виконтом, господин Атос ему ассистировал. Виктонт, говорят, при смерти, а у противника господина Атоса проколото бедро, и он рискует остаться хромым на всю жизнь. Я еще раз задумался о методах, которыми господа дворяне защищают свою честь. Было бы какой серьезный вопрос. Наверняка речь шла о какой-то очередной вертихвостке, которую мой господин и тот виконт не поделили. Я склонен осуждать и того, и другого. Драться из-за женщин? Да ведь оба не дети, оба наверняка знают, что женская верность – это птица, которая встречается в природе реже, чем павлины с белыми хвостами! Что делить? Вертихвостка изменит и тому, и другому. Нет, нужно драться и выяснять, кто лучше. Словно это может повлиять на ее чувства. Гримо говорит, что может. Что виконт почувствовал себя уязвленным, когда его давняя любовница переметнулась к другому. Но ведь это было до того, как состоялась дуэль!
Я решительно не понимаю господ. Но это их право.
Так что король гневается на господина Арамиса, и на господина Атоса тоже. Но не очень сильно. Видимо, тот виконт и ему самому надоел.
Его величество великолепно выглядел. Я стоял недалеко и все видел. У г-на де Тревиля были подвязки из алого атласа с вышивкой. Такие стоят не менее ста пистолей за пару. А у его величества подвязки были темно-синие, довольно простые. Его величество очень скромен, за что я его уважаю еще больше.

Довелось стать свидетелем поразительной сцены.
Я сидел в кабачке на улице Пти-Шан. День сегодня постный, потому пришлось искать место, где не подают скоромного, дабы не искушать себя аппетитными запахами. В последние три месяца я строго соблюдаю постные дни, хожу к мессе ежедневно, постоянно причащаюсь и бываю у исповедника.
Так вот, когда я после молитвы приступил к рыбе и бобам, в кабачок стали один за другим забегать совершенно мокрые люди. Поначалу я не обратил на это внимания. Но когда весь кабачок заполнился толпой, которая обсуждала невиданное небесное явление, я отвлекся от своей трапезы и прислушался.
Оказывается, дождь шел из ниоткуда! Продолжало светить солнце, на небе не было видно ни облачка!
Недоумеваю: откуда же шел дождь? И если это знамение, то как его истолковать?
В любом случае, я буду в безопасности. Я не попал под этот странный ливень, который продолжался около четверти часа и создал большие проблемы. Назад пришлось возвращаться по отвратительно скользкой мостовой и дышать запахом нечистот. Куда смотрят городские старшины? Малейший затор в сточной канаве порождает вот такую мерзость.
Нужно будет купить отраву для крыс. Наверняка после такого они появятся и у нас. Я тщательно слежу за тем, чтобы у нас в доме не было ни крыс, ни клопов. Это очень сложно, поскольку приходится заботиться и о соседях тоже. Наша квартира на первом этаже, квартиранты со второго этажа не слишком чистоплотны. Я уже несколько раз делал им замечание. К счастью, в нашем флигеле всего два этажа.

Отраву купил и рассыпал. Теперь нужно следить за тем, чтобы ни одна из кошек мадам Жаснейри к нам не проникла. Кошек я люблю. Господин тоже неравнодушен к ним. Когда мы осядем на одном месте и будем жить в сытости и довольстве, непременно заведу кота. Удивительные божьи творения.

Приехала наша благодетельница.
Я недоумеваю. Она уже целый день у нас, и они с господином все еще не в постели. Я подразумеваю, что они разговаривают вот уже пятый час кряду, выпили две бутылки легкого вина, съели остатки паштета. Мадам очень серьезна. Я бы сказал, что она не на шутку чем-то взволнованна.
Я не из тех слуг, которые подслушивают, но мне удалось уловить несколько фраз, когда я приносил им вино, а затем заменял тарелки и столовые приборы.
Мадам де Шеврез нужно срочно отправить какие-то бумаги. Видимо, дело опасное. Она не может никому доверится и просит моего господина найти ей надежного человека. Господин же умоляет ее не ввязываться в «это дело».
Я прислушиваюсь к себе. Еще они проговорят еще час, то и я буду считать «это дело» скверным. Я и сейчас так уже считаю. Я вообще считаю, что все дела, кроме альковных, в которых участвует мадам де Шеврез, достаточно скверные. Я не люблю кардинала за то, что он не любит таких простых людей, как я. Но я уважаю его величество, а мадам де Шеврез постоянно составляет против него заговоры.



Все женщины со времен Евы одинаковы. Я это говорил, говорю и буду говорить.
Моему ли господину не знать поучительные истории, которые нам рассказывает Священное Писание?! Он знает историю прельстительной Вирсавии, которая соблазнила Давида на целую серию губительных поступков и стала причиной гибели своего первого мужа. Он знает и сам мне рассказывал, как коварная Далила лишила волшебной силы Самсона. Что из этого получилось? Ничего хорошего. На всю Библию я припомню едва ли две или три истории, где женщина играла благую роль. О Деве Марии я говорить ничего не буду. Это не обсуждается. Она исключительна. Так же ничего я не буду говорить о тех святых мученицах, которые пострадали за веру в первые века христианства. Они любили только Господа, и больше никого. Святых и блаженных не обсуждают.
Но нынешние, живущие во плоти – все одинаковы. Разве что монахини вне осуждения. Так и монахини, как мне не раз говорили, у себя за стенами монастыря порой вытворяют всякие непотребства. Если есть мужчины, которые вступают в связь с другими мужчинами и находят в этом радость, то почему не быть женщинам, которые занимаются тем же?
Оставим в покое эту скользкую тему. Я хотел написать лишь о том, что вчера вечером господин мой проявлял достойную уважения твердость и пытался отговорить «милую Мари» от участия в очередном заговоре. Месье Гастон хорош и мил, пока он не король. Не уверен, что мы получим хорошего короля, если усилия заговорщиков увенчаются успехом. По моему мнению, которым никто не интересуется, лучше каждому остаться на своем месте и следовать призванию. Я бы мог – да, мог! – прямо сейчас высказать свое мнение г-же де Шеврез лично. Я имею возможность сделать то, о чем другие могут только мечтать.
Но я промолчу.
Вчера господин был тверд как скала. Он был тверд до тех пор, пока не стало понятно, что мадам остается ночевать у нас. Как только они удалились в спальню, я стал молиться. Меня терзали дурные предчувствия. И что же? В половине третьего господин мой кликнул меня, чтобы я принес им вина. Я уже давно не удивляюсь тому, что вижу. Мне ясно, что мадам не воспринимает меня как мужчину, потому и не стесняется. Господин мой куда более стеснителен, потому старается быстро выставить меня из комнаты. Словно я желаю там оставаться! Или он просто ревнует ко мне, потому что, в отличие от мадам, знает, что я не бесплотная тень и у меня есть интерес к женщинам? Ну да, я смотрю на мадам, и она мне нравится. Она обольстительно красива. А какая у нее грудь… все на свете отдал бы за то, чтобы…
Я позволяю себе эту откровенность только здесь. Да, я не железный, у меня есть глаза, у меня есть желания. Меня спасает только врожденная осторожность и благоразумие. Все, кто имели дело с этой женщиной, плохо кончали.
Боюсь, что и моего господина постигнет та же участь. В половине третьего он слабо возражал ей и пытался что-то доказать. Особого убеждения в его голосе я не слышал.
А к семи утра он сдался. Он поедет туда, куда она велела, и отвезет бумаги. Он клялся ей управиться за сутки и быть предельно осторожным. Она остается у нас и будет ждать его.
Я хотел было напомнить ему, что вчера он кричал, чтобы она не смела отправлять эти бумаги. Одна ночь любви с умелой шлюхой – и он меняет свои убеждения. Он смотрит только на нее и думает только о ее удовольствиях.
В такие моменты я ее ненавижу. Правильно говорят про нее, что она порабощает мужчин тем, что позволяет прикасаться к своему бедру. Она бесстыжая и циничная. И господин мой после ночей с ней становится таким же.
Я заканчиваю выкладывать на бумагу свои чувства и иду готовить лошадь для г-на Арамиса. Он заявил, что оденется самостоятельно. Ну да. У него есть помощница.
И я целые сутки должен буду провести в обществе этой женщины?!
Спаси меня, пресвятая Женевьева!
Я уже не знаю, чего и опасаться.




Пока все в порядке. Она спит. Я осмелился дважды поправить на ней одеяло. Ей снится что-то нехорошее, она хмурится и сжимает руки в кулаки. Какие у нее красивые пальчики. Очень ухоженные.
Раздумываю, что бы ей приготовить на обед. Полагаю, что она не откажется от жареных каштанов. Из легкого, чтобы быстро утолить голод, приготовлю омлет с гренками. Она его любит. Господин сказал подчиняться ей беспрекословно. Никого не впускать, ее тоже не отпускать. В остальном – пусть делает что хочет.
Если бы я был художником, я бы сейчас взял альбом, карандаш и сделал набросок для картины. Говорят, что многие дамы приказывают изображать себя в виде всяких языческих богинь. Мадам схожа с богиней Афродитой, или как ее называли римляне, Венерой. У нее молочно-розовая кожа, роскошные светлые волосы, длинные ресницы. Носик мне тоже нравится, хотя у римлянок он другой формы. Словом, я начинаю понимать своего бедного господина, который может смотреть на это великолепие часами. Но он может еще и трогать ее.
Я же знаю свое место. Я не буду подвергать себя лишнему искушению. Я буду тверд. Я хочу с чистой совестью идти к исповеди. Я не буду на нее смотреть. Не буду! Разве что придется поправить на ней одеяло третий раз. Или помочь принять ванну. Кстати, нужно поставить воду. Целый чан.
В доме только два кувшина с водой. В бочке, где я обычно держу небольшой запас, едва плещется на донышке.
Где тут предаваться мечтам? Побегу за водой, пока она не проснулась! Я должен показать ей, что она не напрасно доверяет мне заботы о моем господине! Затем, если она изволит выслушать меня, я отчитаюсь ей подробно о нашей жизни.
Только о г-же де А. говорить не буду. Это лишнее, это ее не касается. Боюсь, что это ее расстроит.

Мне дурно.
Она позвала меня послушать новую песенку, которую разучила.
Я пришел. Я обязан был сделать это и как слуга, и как воспитанный мужчина.
Она сидела в своем пеньюаре, и он был едва запахнут. Когда она потянулась за лютней… нет, я не могу. Я даже здесь не могу сказать, что я видел. Я это вижу регулярно. С пугающей регулярностью. Она называет меня «мэтр Базен» и улыбается. Она называла меня «милым Базеном». Мне это не нравится. У нее такой нрав, что от нее всего можно ждать!
Она спела мне песенку. Я старался смотреть ей в рот или уж на ее шейку. Не ниже. Ниже было совсем невыносимо. А какая ножка. Не помню, правая или левая. Чтобы удобней было держать лютню, она сидела, закинув ногу на ногу.
Поет она славно. Грудь у нее во время пения колыхается совершенно очаровательно. Правда, и не во время пения тоже.
Чтобы не сойти с ума, я сейчас схожу к мадам Жаснейри. Необходимость назрела. Я нуждаюсь в укреплении духа, чтобы дождаться приезда господина и иметь возможность прямо смотреть ему в глаза.

Я устоял. В отличие от своего господина, я оказался хорошим христианином. Я воевал с соблазном и поборол его!
Я могу смело идти к исповеди! Про мои отношения с мадам Жаснейри исповедник мой знает давно, и никак их не порицает. Это постоянная связь, которую можно сравнить с браком. Так сейчас живут многие. Муж сам по себе, жена сама по себе. Несколько раз в месяц супруги делят общую постель, затем опять расходятся в разные стороны. Все прекрасно, все довольны.
Таким образом, я могу себя считать чистым.
Господин вернулся два или уже три часа назад. Он очень бледен и серьезен. Они закрылись в гостиной и разговаривают.
Я теряюсь в догадках. Что могло случиться?

Я боюсь надолго покидать дом. Вдруг приду, а господин мой арестован и на имущество наше наложен арест? Судейским только дай волю. Под предлогом интересов следствия они вынесут вон половину вещей.
Никогда не забуду рассказа Гримо, как их с господином Атосом в Амьене обвинили в сбыте фальшивых денег. Кошелек у господина Атоса был почти полон, там лежало не менее ста пистолей. Кошелек тоже конфисковали в интересах следствия. Разумеется, обвинение было фальшивым. Зато деньги – настоящие, и они пропали в чьих-то карманах.
Я не допущу, чтобы нас обвиняли в чем-либо, кроме пособничества государственным преступникам. Причем у господина Арамиса есть одно оправдание: он искренне любит мадам де Шеврез и делает то, что она просит. Судейские должны понимать, что я подразумеваю под «то, что она просит». У него после… определенных обстоятельств… не остается ни капли собственной воли. Если судейские в это не поверят, я им приведу примеры из Библии. Уж Библия врать не будет.

Сегодня ближе к ночи к нам приехал неизвестный. Я толком не разглядел, как он выглядит. При случае я даже не смогу быть свидетелем. Тем лучше. Надеюсь, случай не представится. Мы оба останемся на свободе, и я, и мой господин.
Неизвестный пробыл у нас около часа. Я слышал, как он сказал моему господину, что мой господин оказал г-же де Шеврез очень важную услугу. Нет, он не так сказал. Он сказал: «Неоценимую услугу». И еще сказал, что в случае опасности мой господин всегда может обратиться к нему за помощью, ему помогут скрыться.
Господин мой сказал, что он бы предпочел остаться на территории Франции, поскольку в изгнание он отправиться не готов.
Я тоже не готов отправиться в изгнание.
Святая Женевьева, помоги мне!

Сейчас ночь. Я не могу спать, мне страшно.
Я понял. Я все понял. Мой бедный господин принимает участие в заговоре.
Это не она на него так действует.
Он сам добровольно ввязался в это!
Я вспомнил все фамилии, которые при мне произносились. Дай мне Господь забыть все до единой, иначе я сойду с ума раньше, чем меня арестуют как соучастника!
Мой бедный господин, видимо, желает таким образом вернуть себе все, чего его лишили в детстве. Если бы не роковое стечение обстоятельств, он бы был почти так же родовит, как и господин Атос, и уж точно в два, если не в три раза богаче господина Атоса. Он, если брать во внимание не юридические тонкости, а фактическое положение дел, принадлежит к той семье, которая составляет заговор.
Я терзаюсь угрызениями совести. Как честный француз, я должен сейчас пойти к его величеству и все рассказать. Но меня к королю не пустят, а все прочие, кого я знаю хотя бы понаслышке, принимают участие в заговоре. Все хотят, чтобы королем стал его королевское высочество герцог Орлеанский.
Может быть, и я этого хочу, только боюсь признаться сам себе?
Я хочу, чтобы мой господин стал маркизом, появлялся при дворе и был окружен почетом и уважением. Любви красавиц ему не желаю, это у него и сейчас есть.
Только какой в этом смысл, когда его любят, но покровительства не оказывают!?




Сегодня мне довелось стать участником события, которое я бы предпочел вовсе не видеть. Я в основном стоял и молчал. Хорошо, что так. Иначе бы я точно все испортил. Лгу я редко и неохотно, от меня проку в таких ситуациях мало.
Господин явился домой бледный и озабоченный. Он часто в последнее время пребывает в состоянии нервного возбуждения. Вроде бы и спокойный, но я вижу, как его точит скрытая тревога. Он сразу становится другим, не таким, как всегда.
Я как раз начал готовить обед. Не люблю приготовление угрей, но господин Арамис предпочитает суп именно из этой твари. Фу. Не рыба, не змея. Не пойми что. В тарелке все едино. Иногда даже вкусно. Но разделывать это нравится не всем. Мне не нравится.
Я должен записать, какие были события, но боюсь. Потому начинаю отвлекаться и говорить про обед.
Да, обед. Обедать нам в итоге пришлось уже за полночь. Я-то пообедал чем придется, а господин вовсе есть не мог, только выпил стакан вина, заел сухим печеньем и опять ушел.
Не на любовное свидание. Ему не до любви сейчас.
Он совершил тяжкий грех. Он, конечно, имеет полное право одевать манипул, поскольку посвящен в субдиаконы. Но права на ношение стопы ему никто не давал, он не рукоположен.
Я опять сбиваюсь, поскольку взволнован.
Нужно вернуться к тому, о чем я думал до того, как подумал про то, что не люблю чистить угря.
Вот оно. Господин вернулся домой с караула, даже есть не стал. Ушел к себе. Я как раз успел дочистить угря, когда господин Арамис кликнул меня и сказал, чтобы я через четверть часа был готов ехать с ним. Я спросил, как одеться. Он ответил, что ничего особенного не нужно. За нами приедет карета, так что я могу остаться как есть, даже переобуваться не обязательно, раз я в башмаках. Я только заменил чулки, поскольку те, что были на мне, стараюсь носить дома.
За нами заехали ровно через четверть часа. Хорошо, что я не успел поставить кастрюли на огонь.
Я любопытен, этот порок во мне есть. Но в карете сидел посторонний человек, потому я остерегся задавать вопросы. Я сидел и старался слушать как можно меньше.
Мы ехали довольно долго. Совсем стемнело, мы даже останавливались, чтобы кучер зажег фонарь на экипаже. Я понял, что мы покинули город. Сначала карета ехала по мостовой, затем мы миновали заставу. Направления я угадать не мог, хотя и старался.
Когда мы вышли, я увидел церковь. Небольшую, старинную. Не берусь сказать, что это за церковь, было темно, я видел только стрельчатую башню на фоне неба. Луна не светила. Дул страшный ветер, я быстро замерз и стал опасаться, что простужусь.
Но тут к нам вышел какой-то человек. Незнакомец пожал господину Арамису руку и ушел. Мы пошли вслед за тем, другим.
Господин спросил меня, знаю ли я чин мессы. Знаю ли я! Я еще будучи подростком, прошел два нижних церковных чина! Господин удовлетворился этим ответом.
Нас провели в комнату внутри церкви. Там я увидел накрытый стол. Трапеза так себе. Могли бы и лучше нас накормить. Я кое-что перекусил, а господин даже ни к чему не притронулся. Ходил по комнате, ломал себе пальцы. Терпеть не могу в нем эту привычку. У меня так пальцы не гнутся. Он же, когда находится в состоянии нервного возбуждения, постоянно выламывает пальцы так, что остается поразиться: как они вообще остаются на месте?
Тот, другой человек сказал господину Арамису несколько слов. Господин Арамис кивнул и тихо ответил, что готов. И что полностью ручается за меня. Тот, другой достал с настенной полки Библию и заставил меня поклясться, что я никому, никогда не скажу ни единого слова о том, что сегодня увижу и услышу. Я поклялся.
Вот тут все и началось. Выяснилось, что мне предстоит надеть облачение диакона. Я стал было отказываться, но господин посмотрел на меня так, что я все понял.
Сам господин совершенно спокойно облачился в одеяние священника. Я не вру! Он действительно сохранял полное спокойствие.
Сутана была ему немного великовата, я бы сделал как надо, но времени не было, инструментов я с собой не взял. Тот, кому эта сутана принадлежит, ростом повыше господина Арамиса, а сложения такого же.
Мы прошли в другую комнату.
Там были мальчики-министранты. Господин Арамис с тем же спокойствием обратился к ним, затем все мы сотворили молитву.
И ОН ПОЗВОЛИЛ ОБЛАЧИТЬ СЕБЯ КАК ДЛЯ СЛУЖБЫ!
Да, господин Арамис служил мессу! Как положено служил! И в церкви было много народу, в основном простые. Но я сразу разглядел во втором ряду бледного господина благородной наружности. Я сразу обратил на него внимание. Отвлекаться было нельзя. Я старался во всем походить на диакона, читал как положено, направлял мальчиков. Конечно, мальчики ни о чем не догадывались. Бедные дети, они так доверчивы! Они решили, что просто сегодня службу ведет другой священник.
Я так мечтал об этой минуте. Я – диакон, мой господин – священник, аббат, который ведет мессу. Господин Арамис был совсем как настоящий священник. Оказывается, у него может быть звучный голос. Очень приятного тембра. Я могу гордиться своим господином. Я даже забывал несколько раз по ходу мессы, что я – не диакон, а господин Арамис – не священник.
Служба была с проповедью. Я испугался, ведь господин Арамис при мне не готовился. Но все прошло блистательно. Если он импровизировал, то ему суждено быть великим проповедником. Я только господина де Поля слушал с таким же удовольствием, но г-н де Поль – святой при жизни. Если он готовился… то все равно из г-на Арамиса выйдет отменный проповедник.
Когда служба закончилась, я вздохнул было. Нас не разоблачили. Но это было еще не все. Тот самый бледный господин подошел к г-ну Арамису и сказал, что желал бы исповедоваться.
Господин Арамис кивнул. Когда он повернулся ко мне, чтобы я принял часть его облачения, ненужную при исповеди, я ясно видел его лицо.
Господин мой принял страшное решение, и мне теперь остается только молиться за его душу. Я понял, что ради возможности принять эту исповедь у этого человека господин все и затеял. Или его попросили затеять это.
Исповедь продолжалась долго. Видимо, тот господин – закоренелый грешник.
Я ждал в той комнате, куда нас провели сразу. Я снял облачение и аккуратно сложил его. Я не желаю больше таких маскарадов. Это не по мне.
Господин Арамис явился через два часа. Он некоторое время сидел, уткнув лицо в ладони. Я не решался подойти к нему. Но когда он поднял голову, я увидел, что он улыбается мне.
Он поблагодарил меня. Он первый раз протянул мне руку и очень вежливо сказал:
- Спасибо вам, друг мой.
Нет, не просто вежливо. У меня нет слов, чтобы описать это, но я ощущаю до сих пор эту интонацию. Он доверяет мне, я действительно оказал ему какую-то ценную услугу.
Еще он сказал, что теперь для него дороги назад нет.
Он любит этакие поэтические фразы. Я попросил его уточнить, куда дороги нет.
Он улыбнулся и сказал, что вскоре нам предстоит покинуть Париж. Мы отправимся путешествовать.
Я раздумываю над этими словами и не могу их понять.
Хоть бы господин скорее вернулся. Живой и невредимый. Я опасаюсь за него. Неужели я к нему настолько привязался, чтобы не задумываясь совершить грех ради его блага, а теперь беспокоиться?
Видимо, так и есть. Я привязался к нему.