Должна сказать, что уже над этим эпилогом пыталась работать несколько иначе, чем прежде. Я писала, что хочу попробовать более тщательно оттачивать перевод именно этой серии, потому что в ней есть некоторые недостатки, но в то же время она, на мой взгляд, прекрасна и заслуживает нашего внимания.
Скажу честно, что где-то уже на втором предложении впала в уныние, показалось, что это слишком сложная задача - более-менее сохранить стиль и язык автора, и в то же время постараться сделать текст более художественным. Тем не менее, процесс все же пошел, и могу сказать, что, наверное, еще ни над одной главой я столько не сидела. Неделю она , правда, не вылеживалась, но зато прошла мою пятикратную читку и редактирование.
Далее был тут настоящий ребус, с которым я столкнулась, еще когда читала весь этот цикл впервые. Он , по идее, связан уже со следующей частью и даже с ее названием. Но поскольку в эпилоге перекидывается мостик к этой самой части, то вопрос возник уже сейчас.
Не зря я уклончиво называю эту часть просто "Тюрьма") В общем короче, уперлась я, как баран, вот в это словосочетание "Postern Prison". Сколько я копала интернет, надо рассказывать отдельно. Prison - понятное дело, тюрьма. Но вот это "postern" - весьма загадочно. Пыталась найти как имя собственное или вид подобной тюрьмы - нет такого. Вообще, postern - это задний, боковой вход, служебный вход, подземный выход из крепости и далее в том же духе. Даже подумала, что это какая-то потайная тюрьма. Пока копалась в сети, увидела, что на одном сайте кто -то интересовался нет ли переводов этого фика. Прямо порадовало, что это кого-то интересовало.
Ну, а на настоящий момент, полистав следующую часть и географические указатели, я пришла к выводу, что, видимо, Постерн - это город или местность, судя по тому, о чем говорится в следующей части, находится это все за пределами Лондона, но, кажется, не очень далеко от него. Видела разные обозначения этого места, в частности есть что-то такое в Дербишире, неподалеку от Дерби. И пока я буду называть данную тюрьму "тюрьмой Постерна" или "Постерном". Ну, а там дальше будет видно. Решила сразу написать об этом, чтоб избежать возможных недоразумений.
Эпилог
После событий, произошедших в Истон Корте, миновало девять месяцев и один день, и моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Если я добавлю, что изменения эти были не в лучшую сторону, то это позволит еще точнее воссоздать истинную картину сложившихся обстоятельств. Надо признать, что я все еще ощущал на себе последствия дела, которое всегда буду называть делом кривоногого Риколетти и его ужасной жены. Назовите его небольшим ребусом или потрясающим провалом, но это именно из-за него в то холодное декабрьское утро моя карьера висела на волоске.
И подумать только, что поражение мне нанес Майлс, известный распутник, повеса и беспутный сенсуалист. И хоть это и не было известно широкой публике, он, кроме всего прочего, был, возможно, умнейшим лондонским вором. За долгие годы мне не раз придется терпеть поражение, даже как-то раз от руки женщины, но тот, первый раз был самым худшим. Когда что-то случается с вами впервые, шок от этого надолго остается в вашей памяти. И он оседает на душе темным и мучительным пятном, все еще терзающим ее, когда с возрастом и опытом все остальное превращается в смутные воспоминания.
Несомненно, нет ничего постыдного в том, чтоб потерпеть поражение от равного тебе противника, как сказал мне как-то Майлс, но я сильно сомневался, что сейчас был тот случай. На протяжении всего дела он все время на один шаг опережал меня , и если б не его сентиментальность, я утонул бы в ту ночь, когда хиромант и его жена бросили меня в колодец. Он спас мне жизнь – а затем сделал все от него зависящее, чтоб погубить ее.
Благодаря Майлсу, чтобы я ни предпринимал, какие бы шаги ни делал в избранной мной профессии, я везде натыкался на внезапные препятствия. Лестрейд был верен своему слову. Где-то в начале осени его имя упоминалось в газетах в связи с рядом ограблений в Вестминстере. Судя по тому, что я прочитал, он никак не мог произвести арест, и преступление все еще не было раскрыто. Я надеялся, что он перешагнет через свою гордость и придет ко мне за советом. Но он не пришел.
Собственно говоря, не приходил вообще никто, если не считать того памятного случая, когда порывистым июньским ветром к моему порогу принесло одного старого университетского знакомого. После долгих месяцев, проведенных мной в этой пустынной обители скуки, Реджинальд Месгрейв стал желанным гостем; но он принадлежал к тому классу людей, для которых деньги – это вынужденное неудобство и они избавлены от каждодневных забот, волнующих всех остальных. Я не хотел прямо говорить о своем гонораре, хотя, возможно, лучше было бы сказать об этом честно, ибо мои намеки о том, что теперь я зарабатываю на жизнь своим умом, Месгрейв пропустил мимо ушей.
Я получил удовольствие от раскрытия тайны, которая оказалась не по зубам остальным, но этим все и заканчивалось. Конечно, учитывая последние события, возможность хоть как-то вернуть себе уверенность в своих силах, была бы бесценной. Однако, не помешало бы каким-то образом компенсировать то время, что я потратил на это дело, это было бы как нельзя более кстати, ибо средства мои были на исходе и давно уже пора было внести плату за квартиру.
В другое время я бы обратился за финансовой помощью к брату. Сейчас я не мог этого сделать из-за того, что мы не разговаривали со времени нашей последней встречи в его недавно открытом клубе, когда Майкрофт весьма неодобрительно высказался относительно того, как я провел это дело с Риколетти, предостерег , чтоб я не связывался с женщинами из числа знакомых Майлса, и заявил, что предложить мне урегулирование этого дела было ошибкой. Он написал мне после отъезда Майлса. Я, не читая, отослал ему письмо назад. Больше Майкрофт мне не писал.
Тогда как с одной стороны я не роптал на месть нашего кузена, считая, что вполне заслужил ее, с другой, мне была обидна мысль о том, что Майкрофт использовал меня, чтобы положить конец неблаговидным действиям Майлса. Я не позволю ему манипулировать собой для достижения каких-то неведомых мне целей. Казалось, что единственный способ сохранить свою независимость – это полное прекращение наших братских отношений. Должен сказать, что обстоятельства были против нас. Негодование и гнев заставляли меня держаться в стороне, и как раз тогда, когда лучше было бы урегулировать наши разногласия, и к тому времени, когда я мог смотреть на сложившуюся ситуацию без предубеждения, это отсутствие контакта между нами вошло в твердую привычку, каждый считал виноватым другого.
Когда ты становишься сам себе хозяином, главная проблема состоит в том, что такие раздражающие мелочи жизни, как деньги, неожиданно приобретают гораздо большее значение, чем следовало бы. И задним числом я сожалел о неких своих поступках, сделанных совершенно импульсивно. Возможно, я не совсем прав был в том, что сгоряча вернул премьер-министру чек, который он послал мне в качестве оплаты за мои услуги. Я сделал это, искренне убежденный в том, что усилия , не приведшие к благополучному исходу, не заслуживают вознаграждения. К тому же по тону сопроводительного письма у меня создалось впечатление, что хоть для проформы он и прислал чек, но не рассчитывает на то, что я приму его. Он упомянул там о прискорбных обстоятельствах кончины леди Агнес, его слова задели меня за живое, и я увидел осуждение, прикрытое похвалой, когда он написал, что я «сделал все, что мог в такой трудной ситуации». В результате этих моих усилий погиб человек; и вина, как мельничный жернов висела на моей шее, с этим было чертовски трудно жить, не говоря уже о том, чтоб принять за это плату.
Однако, вскоре я понял, что либо я усвою более деловой подход к своим делам, либо умру с голоду. Поскольку я решил отказаться от того небольшого содержания, что давал мне Майкрофт, то теперь столкнулся с реальной необходимостью какого-то заработка. Как оказалось, я слишком долго кривил душой, не в силах примириться с тем, что на избранном мной поприще меня постигла неудача, и все надеялся, что ко мне придут еще с одним делом, в результате чего, вскоре после визита Месгрейва, я пришел однажды домой и увидел , что все мои пожитки выброшены на мостовую.
Из-за этого и в силу своих крайне стесненных обстоятельств я больше не жил на Монтегю-стрит, теперь я проживал в гораздо менее респектабельной квартире в Сити. Смитфилд с его мясным рынком приветствовал своих обитателей запахом бойни и грохотом повозок. Так было каждое утро, кроме пятницы, когда всеобщее внимание переключалось на рыбный рынок, и воскресенья, когда вместо криков рабочих раздавался звон церковных колоколов. Для меня жилье в этой местности таило в себе двоякую привлекательность; во-первых, оно было дешевым, а во-вторых, за углом был госпиталь Святого Варфоломея.
Позже добрый ангел этого места ниспослал мне удачу в лице бывшего военврача, который искал компаньона для совместного проживания, но этому суждено было произойти лишь несколько лет спустя. А зимой 1878 года это была воплощенная тоска, скука и рутина. Мне нужно было найти работу, чтобы платить за квартиру; и какой бы жалкой она ни была, она все же стоила денег, и потом мне нужно было что-то есть. Самой лучшей из того, что я смог найти, была работа ассистента в химической лаборатории, которая, главным образом, включала в себя уборку лаборатории после того, как у студентов закончатся здесь занятия. Это была грязная, унизительная, деморализующая работа и я всем сердцем ненавидел ее.
Но у нее были и свои преимущества; убедив старшего преподавателя, профессора Бернарда, что в моих экспериментах нет ничего криминального и опасного , я получил разрешение использовать лабораторию в собственных целях после выполнения своих обязанностей. После того, как преподаватели расходились по домам, я проводил немало счастливых часов перед ретортами и мерцающим пламенем бунзеновской горелки, окруженный пузырьками с ядовитыми веществами и кислотами, углубляя , таким образом, свои знания при помощи старых книг и безграничного терпения.
К несомненным преимуществам этого места можно отнести и то, что здесь было тепло. Уголь был дорог, поленья обошлись бы дешевле, но и то и другое было мне сейчас не по средствам. В моей комнате было сыро, невыносимо холодно и ее насквозь продували сквозняки. С конца сентября меня мучил кашель, который никак не хотел проходить, не давая мне спать по ночам, а по утрам я отчаянно хрипел. Иногда я предпочитал не возвращаться к себе по вечерам, и ничто не мешало мне проводить ночи в лаборатории, где я работал или спал, а уходил оттуда задолго до прихода студентов.
В этот раз, несколько дней спустя после Рождества, когда семестр был окончен, и студенты разъехались по домам, усталость взяла надо мной верх. Я клевал носом над параграфом о реагентах и, наконец, крепко заснул. Книга оказалась не совсем удобной подушкой, и я рухнул на скамью и лежал там, пока уборщица, миссис Бэбидж не потрясла меня за плечо, сказав, что внизу меня кто-то спрашивает.
Добрая женщина, хоть и забывчивая; все, что она могла сказать, это то, что тот человек священник, а вот его имя она забыла. Единственное, что она помнила, это то, что «это было какое–то смешное имя» и он «как-то странно себя вел». Заинтригованный, я попросил провести его ко мне. Она заверила, что так и сделает и пообещала, что вернется с чашкой чая, потому что, похоже, «мне это не повредит». Окоченевший от холода, с затекшими руками и ногами после сна в весьма неудобной позе, я отнюдь не собирался спорить с таким суждением и с благодарностью принял ее предложение.
Я не мог вообразить, с какой стати я понадобился какому-то священнику, разве что тот пришел ко мне в качестве клиента. Лабораторию едва ли можно было считать подходящим местом для того, чтоб вести тут дела, но кроме нее я мог принять его либо в своей комнате, которая никоим образом не могла вызвать доверия, либо в местном трактире, который также мог произвести весьма дурное впечатление; так что из двух зол пришлось выбирать меньшее. Но, как оказалось, мне не стоило беспокоиться, ибо этот посетитель духовного звания был никем иным, как моим худощавым, суровым кузеном, Эндимионом Холмсом.
Если правду говорят, что каждый гений немного сумасшедший, то Эндимион был живым доказательством того, что некоторые члены нашей семьи были щедро наделены известной долей эксцентричности. Один раз мы уже встречались – и этого одного раза было более, чем достаточно - в турецких банях, где он говорил обо мне в третьем лице в весьма пренебрежительных выражениях, чем порядком смутил меня перед представителем прессы.
Я и представить не мог, зачем ему понадобился. Однако, я научился проявлять осторожность в общении со своими кузенами, поэтому приступил к нашему разговору с чувством здорового скептицизма.
- Шерлок, - сказал он, надменно задрав свой патрицианский нос и поглядывая сверху вниз на меня и ряды шкафов, в которых в стеклянных сосудах хранились забальзамированные лягушки, ящерицы и различные части их тел. – Мне сказали, что я могу найти тебя здесь. Что это за место?
- Мне кажется, это очевидно, - ответил я. – Что тебе нужно, Эндимион?
Его взгляд на секунду задержался на моем лице, и он тут же отвел его, словно сама мысль о том, чтобы смотреть на меня, была ему отвратительна.
- Жоселин… - произнес он. Будучи закоренелым педантом, он никак не желал называть старшего брата как-то иначе, кроме как его христианским именем, которое тот так не любил. – Говорит, что ты… умен.
От Майлса такой комплимент был вдвойне дороже.
- Как дела у твоего брата?
-Как я слышал, он окончательно погряз в пороках, шатаясь по злачным местам Венеции. Он покинул свою семью и всецело предался разгулу. Он нечестивец, Шерлок, нечестивец! Если и существовал когда человек, являющийся подлинным воплощением греха, то это мой брат.
Его ноздри возмущенно раздулись, напоминая в эту минуту маленькие железнодорожные туннели , и произнося эту гневную тираду, он схватил меня за плечо и притянув к себе, зашептал мне на ухо:
- Можешь считать, что тебе повезло, и ты избавлен от его пагубного влияния. Я рад , что он не преуспел, и не смог добиться твоего морального растления.
- Моего морального… чего?
- «Слова его нежнее масла оливкового, но они – обнаженные мечи», - прошипел он, брызгая мне в ухо слюной. – Он неисправим, я уже давно убедился в этом, еще с тех пор, как в детстве он запирал меня в угольном сарае.
- Однако, ты с радостью брал у него деньги, - напомнил я Эндимиону, вспомнив, как он прервал наше приятное времяпровождение в банях, жалуясь на то, что лишился своего багажа.
- Это совсем другое дело. В тот вечер был ужин у епископа, и я должен был быть там. – Он расплылся в елейной улыбке, которая весьма плохо сочеталась с обычным для него выражением вечного недовольства. – У меня будет свой приход. Епископ дал мне слово.
- Что ж, ему виднее.
- Безусловно, - сухо сказал Эндимион. – Он уже готов был забыть об этом случае с миссис Олбрайт…
- Не ее ли ты назвал распутницей после того, как она высказала предложение, что дамам следует отказаться от корсетов?
Улыбка Эндимиона потухла.
- О, так ты слышал об этом… Ужасная женщина. Ну, откуда мне было знать, что она крестница епископа? Однако, уж если и есть какая-то причина, по которой эта семья может чувствовать себя неловко, то это – Жоселин. Пьянство, азартные игры, распутство – нет такого порока, в котором бы он не погряз по самые уши, а теперь он отправился на континент, дабы там предаться своим аморальным деяниям. И разве Святое писание не предостерегает нас о пагубе плотских страстей, которые губят душу? Сколько раз я пытался поговорить с ним, но он не слушает! – Он подчеркнул свои слова, презрительно фыркнув. – Ладно, обойдемся и без него. Вдвоем с тобой, кузен, мы сможем противостоять возрождению этой новой Гоморры.
Я не препятствовал болтовне Эндимиона, но его слова о том, что ввиду некой неопределенной цели нам с ним следует заключить оборонительный союз, сказали мне о том, что пора положить этому конец.
- Прошу прощения, - перебил я. – Не знаю, что сказал тебе Майлс…
- Он сказал, что ты очень умен. – Эндимион оглядел меня с ног до головы. – Должен сказать, что твой вид не особо вдохновляет. Мне приходилось видеть трупы, на костях которых было больше плоти, чем на твоих.
Характерно, что как раз в этот момент меня разобрал кашель. Пока я кашлял, Эндимион отошел чуть назад и закрыл нижнюю часть лица носовым платком.
- Такой кашель не предвещает ничего хорошего. А ты еще так молод.
Говорить так было довольно высокомерно со стороны кузена, который был старше меня всего на пять лет.
- Однако , все мы когда-то были молоды, и смею заметить, довольно наивны. Но ничто так не говорит о человеке, как та литература, которую он выбирает для чтения. – Он вытащил из внутреннего кармана своего широкого одеяния старый, потрепанный том. – Жоселин оставил это для тебя. Сказал, что ты поймешь.
На кожаной обложке золотыми буквами было вытиснено уже слегка потускневшее заглавие «Религия врача». Ниже было имя автора – сэр Томас Браун. Значит, это была та книга, о которой говорила мадам де Монт-Сен-Жан. Содержание было совсем не то, что обычно выбирают для чтения даме, за которой ухаживают, но Майлс и не был обычным ухажером. Если он хотел отдать книгу мне, то в этом был заключен более глубокий смысл.
- Тонкий мыслитель, – одобрительно сказал Эндимион. – И эта книга без толку пропадала среди вещей, такого невежи, как мой брат. Ты можешь заметить, что это первое издание, 1634 год, если быть точным. Смею заметить, что она, верно, недешево стоит.
Я не мог с ним не согласиться. Более, чем вероятно, что она стоила очень дорого, если находилась среди вещей Майлса. По всей вероятности, она также была украдена, ибо я заметил на титульном листе штамп Оксфордского колледжа, имуществом которого, она, видимо, и была. Внутри книги я нашел письмо, оно лежало между двумя страницами, на одной из которых был отмечен абзац, где описывалось, что «человек может владеть истиной, как владеют крепостью, и всё же будет вынужден эту истину, как крепость, сдать». Наверное, трудно было бы найти фразу более подходящую к моей нынешней ситуации. Даже находясь на расстоянии, Майлс никак не мог удержаться от демонстрации своего превосходства.
Что касается письма, то оно было примерно таким, как я и ожидал.
«Мой дорогой Шерлок ,если ты читаешь эти строки, то, значит, моему брату Эндмиону что-то от тебя нужно. Не думаю, что он доставит это письмо просто по доброте душевной, ибо это не в его характере. Если он попросит денег, откажи ему. Если ему будет нужна помощь, то я оставляю за тобой право выбора. Однако, я знаю, как ты любишь загадки и потому предвижу, что ты окажешь ему полное содействие.
Надеюсь, ты простишь мою маленькую прихоть в деле с возвращением полиции известного тебе предмета. Тебе не стоило вмешиваться. В день своей смерти Тео послал мне письмо, где подробно описал все, что произошло тогда между вами. Как говорится, жизнь за жизнь – и все же , при всем том, что ты сделал, я не мог быть твоим палачом. Достаточно будет и тех трудностей, с которыми, полагаю, ты уже столкнулся. Мы в расчете, кузен, долг оплачен. Что касается тебя, то если ты хотя бы в половину такой, каким я тебя представляю, ты со всем справишься и добьешься большого успеха. В конце концов, ведь ты же Холмс. Англия ждет, ну, и так далее в том же духе.
Передай мой поклон своему брату, если ты до сих пор можешь терпеть его присутствие, и отдай ему эту книгу. Ему как-то раз хватило смелости забрать ее у меня, а я не мог противиться желанию вернуть ее. Она долгое время была мне другом, но так как я оставляю позади одну жизнь и начинаю другую, то я должен отбросить старые воспоминания. Так хотелось бы, чтобы не осталось ничего незавершенного.
Искренне преданный тебе,
Майлс Холмс»
- Что-нибудь интересное? – спросил Эндимион, вытягивая шею, чтобы увидеть содержание письма.
- Твой брат говорит, что тебе что-то нужно, - сказал я, опуская письмо в карман.
- В самом деле? Ну, вообще-то, он прав. У меня есть…проблема, Шерлок. – Он подошел ближе. - Мы похожи, ты и я. Мы должны стать союзниками. Мы должны вместе защищаться против общего врага. Оба мы находимся во власти наших старших братьев…
- Я – нет.
- Зависим от того скудного подаяния, которое они сочли нужным дать нам.
- Эндмион, я ни от чего не завишу.
- О, кузен, ты можешь признаться, в том нет ничего постыдного. Если б не мое жалованье, я прозябал бы так же, как и ты. Ну, по крайней мере, если завтра ты умрешь, то твоя добродетель и целомудрие останутся незапятнанными, чего никак не скажешь о моем брате. А умереть мы очень даже можем.
Он закатил глаза, и на минуту мне подумалось, что он лишится чувств.
- Грядет Армагедон! – прошипел он. – «Я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть». И вижу, вот мать всех блудниц!
Это его восклицание к несчастью совпало с возвращением миссис Бэбидж, которая принесла обещанный чай. Когда она резко остановилась, чашки на ее подносе так и зазвенели, глаза ее удивленно распахнулись при виде странной фигуры моего кузена, который заметался перед ней, неистово размахивая руками. Я не лишен чувства юмора, но поскольку этот отчаянно жестикулирующий безумец был моим родственником, мне было совсем не до смеха. Не дожидаясь того, чтоб он окончательно превратился в посмешище, я оттащил его в сторону, усадил на стул и пояснил, что наша гостья ни кто иная, как здешняя уборщица.
- Простите меня, дорогая леди, - сказал Эндимион, с глубоким вздохом опускаясь на стул. – Последнее время я несколько переутомился.
- О, не беспокойтесь на сей счет, викарий, - ответила эта добрая женщина. – Посмотрите, я приготовила вам прекрасный чай. Выпейте его и вы почувствуете себя совсем по-другому.
- Ну, вот, неприятность неожиданно обернулась благом.
Она покраснела и захихикала, как девчонка.
- Как меня только не называли, а вот так еще никогда. Благодарю вас, сэр.
- Не за что. И держитесь подальше от греха.
- Конечно, викарий, конечно. Когда я закончу уборку, то уже слишком устану для того, чтоб предаваться греху. По крайней мере, так я скажу мистеру Бэбиджу!
Эндимион побледнел.
- Какая дерзкая женщина, - проговорил он, когда она ушла. – Тебе следует сообщить о ее поведении, чтобы ее уволили.
- Почему бы тебе не рассказать о причине своего прихода? Хотя если весь вопрос в кризисе веры, то не знаю, чем я могу помочь. Тебе лучше бы поговорить с епископом.
- Я не могу! – сказал он, крепко вцепившись в мою руку и до боли сжимая ее своими пальцами. – Мне, конечно, надо предостеречь его, ибо все мы должны приготовиться к тому, что грядет. Шерлок, могилы разверзлись! Да, только вчера я видел одного умершего, который преспокойно разгуливал по Лондону, так же, как ты или я.
- Может, ты ошибаешься.
Он неистово затряс головой.
- Нет, я узнал его, кузен.
- И ты уверен, что это был тот самый человек?
- Да, это точно. Его звали Вамберри.
Это имя показалось мне знакомым, хотя я и не мог вспомнить, почему.
- Видишь ли, я гостил у своего друга. Он священник в Постернской тюрьме. На прошлой неделе он заболел, и я предложил заменить его. Один из заключенных, которых я там видел, был этот Вамберри. Я уговаривал его признаться в своих прегрешениях.
- И как же? Признался?
- Нет, заявил, что он невиновен, но так они все говорят. Кузен, я совсем забыл об этом и не вспоминал вплоть до вчерашнего дня, когда увидел его на Жермен-стрит, где он, как ни в чем не бывало, зашел в магазин мужской одежды.
- Что он там делал?
- Кажется, покупал халат.
Я хотел уже сказать ему, что у воскресшего из мертвых есть более насущные проблемы, чем забота о собственном гардеробе. Однако, Эндимион, кажется, искренне верил в увиденное, и я боялся что, неловко пошутив, могу вновь вызвать тот истерический припадок, который случился с ним совсем недавно.
- А ты не подумал, что, возможно, его просто освободили? – мягко спросил я.
- Освободили! – хрипло вскричал он. – Шерлок, он был приговорен к смертной казни. И во всех газетах сообщалось, что два дня назад он был повешен за убийство своей жены!