Глава 7

Я почувствовал, как где-то во рту у меня потекла кровь. Я чувствовал ее солоноватый вкус, а потом вытащил кусок ткани, который быстро засунул между десной и щекой и увидел, что по нему расплылось огромное кровавое пятно.
Я осторожно потянулся языком в сторону самого эпицентра боли, обследовал один за другим все зубы, пока, наконец, не дошел до последнего, зуба мудрости; он качался, кровоточил и ужасно болел, а вместе с ним вся челюсть и даже затылок. Я склонился над жестяным тазом и стал полоскать рот водой, пытаясь заглушить сильную боль обжигающим холодом воды. Когда кровотечение утихло , я взглянул на это совсем незнакомое отражение в зеркале: небритое лицо в ссадинах , полузаплывший глаз, отливающий синевой, рассеченные и припухшие губы.
Должны были существовать какие-то правила в отношении дурного обращения с заключенными. Хотя вряд ли избиение его подопечных сильно беспокоило Вебба. Он придерживался того мнения, что и все другие правила, а в особенности это, существуют для того, чтобы их нарушать. Меня били, пока я мог держаться на ногах, а потом бесчувственного потащили в пустую камеру, где мне предстояло ожидать наступления утра и наказания, которому меня решит подвергнуть комендант тюрьмы Мерридью.
Ведро воды, вылитое мне на голову, отчасти смогло привести меня в чувство, и к тому же смыло большую часть крови, запекшейся у меня в волосах и на подбородке. Оттуда меня повели в кабинет коменданта, хоть я был еще совершенно оглушен после побоев, и у меня болело все тело с головы до ног.
Там уже был Вебб и два охранника, которые крепко держали меня, пока их шеф решал, какое надлежит выбрать для меня наказание. Если по широкой улыбке Вебба можно было сказать, каким удовольствием для него было лицезреть результат своей ночной работы, то Мерридью всем своим видом давал понять, что он отнюдь не в восторге.
- Что случилось с этим заключенным? – спросил он.
- Случилось то, что он попытался бежать, - сказал Вебб. - И оказал нам сопротивление.
Мерридью бросил на него еще один крайне неодобрительный взгляд.
- О’Брайен и Ли подтвердят это?
Охранники кивнули.
- Очень хорошо, - произнес Мерридью. – Я прослежу за тем, чтоб это было зафиксировано в его документах. Ну, а теперь, что касается вас, Холмс. – Он вздохнул и укоризненно покачал головой, как почтенный отец, разочаровавшийся в своем отпрыске. – Ну, что мне с вами делать? Сперва вы притворяетесь больным, потом пытаетесь бежать. В чем дело? Разве вам совсем здесь не нравится?
Он ждал ответа, но я уже знал, что разговоры в Постерне совсем не поощрялись. Даже если б у меня были силы, чтобы ответить, во рту у меня пересохло, и голос был слишком хриплым, чтоб звуки, которые я способен был произнести, походили на речь приличного человека.
- Разве мы не кормим вас? – продолжал Мерридью. – Не даем вам возможность работать и учиться? Разве мы не прилагали все усилия, чтоб вы могли стать хорошим человеком и верноподданным Ее Величества?
Я по-прежнему молчал, и он кивнул Веббу. Размахнувшись, охранник ударил меня со всей силы по затылку, едва не свалив со стула.
- Мне показалось, что вы только что ударили этого человека, мистер Вебб? – равнодушным тоном произнес Мерридью, отвернувшись от меня и разглядывая документы , лежащие перед ним.
- Нет, сэр. Это была случайность. Этот заключенный просто попал мне под руку.
- Очень хорошо. Мы никогда не должны забывать, что наш долг во всем подавать пример. Даже худшие из грешников могут исправиться, мистер Вебб. Мы должны быть терпеливы по отношению к ним, и если это необходимо, должны указывать на их заблуждения. Этот узник, к примеру, находится здесь всего неделю, но его уже второй раз приводят в этот кабинет. Как, по вашему мнению, нам следует поступить с ним?
- Выпороть на глазах у остальных, - не колеблясь , ответил Вебб
Мерридью прищелкнул языком, вновь опускаясь на стул и с терпеливой улыбкой поглядывая на меня поверх сцепленных пальцев рук.
- Самое важное в нашей работе, мистер Вебб, это милосердие.
-Ригана выпороли. Почему с Холмсом должно поступать по-другому?
-На то были свои причины. Ригана нужно было подвергнуть короткому, но суровому наказанию, которое должно было напомнить ему о правилах, и все. Холмс у нас новичок, и мы должны обращаться с нашими юными нежными овечками очень бережно. – Когда он окинул меня мимолетным взглядом, по его губам скользнула слабая улыбка. – Вам нужно время для размышлений, молодой человек. Мы никогда не ценим то, что всегда при нас, поэтому я намерен лишить вас того, что вы принимаете, как данность. Поместите его в одиночную камеру, мистер Вебб.
- Не в темную, сэр?
- Нет. Срок его пребывание там продлится дольше суток.
Вебб усмехнулся.
- Сколько?
- Я еще не решил. Если общество себе подобных для него нежелательно, пусть сидит один. Посадите его на хлеб и воду и не давайте ни книг, ни работы. И никаких занятий. Вы будете страдать вдвойне от одиночества и скуки, Холмс. Что вы на это скажете?
Я ничего не ответил.Если б я сказал, что чувствовал,это только бы ухудшило дело. Как бы я не отреагировал, участь моя была решена. Даже мое молчание сочли за дерзость, и Мерридью раздраженно заявил, что мое наказание последует незамедлительно, безо всяких отсрочек.
Одиночная камера – это снова возврат к кровати, состоящей из трех досок, жестяному ведру и пустой полке, без единой книги на ней. После того, как охранник ушел, и я был заперт в пространстве размером 6:6 футов, я лег на спину на вышеупомянутые доски, тут же вонзившиеся мне в спину, уставился в белый поток и старался не думать о том, что ждет меня впереди.
Меня ужасала не столько мысль о том, что я буду совершенно один, сколько грозящие мне бесконечные часы скуки. Я читал о несчастных, сошедших с ума, после месяца подобного заключения. Даже если Мерридью выпустит меня через неделю, то я должен буду провести в Постерне еще три месяца, прежде, чем мне будет позволено отправить письмо, чтоб сообщить кому-нибудь о своем положении. Очевидно, что этим лицом должен быть мой брат. Письмо некоему лицу, к примеру, вроде инспектора Лестрейда, никогда не дойдет до адресата, если учесть, что вся корреспонденция перехватывается и тщательно изучается тюремщиками. Конечно сейчас легко было утратить весь пыл при одной только мысли о том, чтобы обратиться к Майкрофту за помощью, но интересно, буду ли я все еще так же горд после того, как минуют эти три месяца?
Я пытался утешиться, говоря себе, что может представиться еще один шанс сбежать отсюда.Как бы ни казалось сейчас невероятным, что Грегсон поправится. Конечно, я мог это только предполагать, равно, как и надеяться на то, что Майкрофт не пропустит мимо ушей мой призыв к его лучшим чувствам. Он вправе будет бросить мое письмо в огонь, не читая. В конце концов, это я, а не он, решил разорвать наши родственные узы. А если бы он ответил, то стал бы диктовать свои условия. Это положило бы конец моей карьере и всем моим амбициям. Мне пришлось бы сменить камеры Постерна на цепи Уайт-холла и стать ежедневным свидетелем медленной мучительной смерти моего интеллекта в полутемном офисе , где я перекладывал бы с места на место бумаги и вел полу-жизнь моего брата, состоящую из того, что он просто переходил с одного кресла на другое.
И был еще один вариант, в равной мере пугающий. Я мог последовать совету Джонса и отбыть срок, к которому был приговорен. Тогда мне на восемнадцать месяцев придется отказаться от самой своей личности и целиком отдать себя этому проклятому Генри Холмсу. Говорят, что лучшие фокусники живут в своем образе. Они сутулятся, так, чтобы казалось, что они чудесным образом вырастают, когда распрямляются на сцене в полный рост. Они ходят с тростью, чтобы публика могла поверить, что они не могут быстро бегать, так чтоб мгновенно оказываться то в одном, то в другом месте без помощи волшебства. Я слышал даже, что один такой человек растравлял рану у себя на руке ,и она не заживала долгое время; но благодаря этому он мог держать в тайне свои профессиональные секреты.
Где-то между ужином, состоящим из размоченного в воде хлеба, который иначе было трудно проглотить и временем, когда начали гасить свет, мне внезапно подумалось, что если я хочу выжить в Постерне и избежать той участи, что может уготовить мне мой брат, то Генри Холмсу придется стать моей открытой незаживающей раной. Весь вопрос был в том, сможет ли вернуться к жизни Шерлок по истечении этих восемнадцати месяцев. Как эти прославленные фокусники, я могу быть вынужден играть свою роль всю оставшуюся жизнь.
С одной стороны, Майкрофт. С другой - это перевоплощение. Поистине удручающий выбор. Так или иначе, это могло кончиться самоубийством, вернее, убийством самого себя.
Мерридью дал мне время на то, чтоб принять решение. Сейчас, когда по всему телу у меня расцвели алые кровоподтеки, а во рту все еще ощущался привкус крови, ни один человек на моем месте, будучи в здравом уме , не решил бы и дальше оставаться в этих стенах. Самым логичным было бы согласиться на те условия, что поставит мне брат.
Но даже человек, склонный мыслить логически, может надеяться на лучшее. Если б в эти темные часы я не испытывал бы ничего, кроме отчаяния, то без колебаний сделал бы свой выбор. Но подобно Микоберу, я верил, что в один прекрасный момент мне все же улыбнется счастье.
И , когда все складывается против тебя, то это только еще больше тебя раззадоривает. Я был избит, но не побежден. Я определенно сделал ошибку, приняв вызов, брошенный Грегсоном, но поверить в то, что это конец, было совершенно неприемлемо. В конце концов, я не был одним из тех грешников, о которых писал Данте – и не оставил все надежды, переступив порог Постернской тюрьмы.
Заманчиво было думать об иной жизни, вновь сплевывая в таз собственную кровь. За пределами этих стен сегодня был вторник, и если бы я был там, то вспомнил бы, что вчера был день моего рождения. Кто-то мог бы сказать, что это был очень странный способ отметить свое двадцатипятилетие. Однако, я всегда считал, что привычный и традиционный образ жизни –удел широкой публики, а люди, добившиеся известности, стали таковыми потому, что не следовали проторенными путями.
Возможно, мой собственный путь и был незаурядным, но он завел меня прямиком в тупик. Шел еще только второй день моего пребывания в этом карцере, а я был уже на пределе. И все еще усугубляло осознание того, что меня ждет еще один день скуки, в течение которого я смогу лишь зализывать раны и винить в своей неудаче лишь собственную глупость.
Поэтому я был очень удивлен, когда утром услышал, как в замке моей камеры повернулся ключ и заскрежетал отпираемый засов. Так как до сих пор все сношения с внешним миром происходили через маленькое окошечко в двери, то после целого дня, когда я лишь слышал безликие голоса, было вдвойне радостно увидеть здесь человеческое существо. Еще более приятным было то, что кто-то хотел увидеть меня. На ум сразу пришло несколько человек, и некоторые из них были более желанными гостями, чем другие.
Но я оказался неправ во всех своих предположениях относительно личности своего посетителя, ибо в открытой двери показалась худощавая, знакомая фигура инспектора Лестрейда.
Не знаю, кто из нас был более удивлен при этой встрече: он – моим внешним видом, или я – тем, что вообще вижу его здесь. Его взгляд, скользнув по мне, тут же стал безразличным, но я все же успел заметить легкое напряжение в уголках его глаз, после этого он стал подчеркнуто равнодушным, и я понял, что это было ради присутствовавшего здесь охранника.
- Да, это он, все верно, - произнес инспектор. – Он доставил вам проблемы?
- Пытался бежать в ночь на воскресенье, - ответил тот.
- Да, это на него похоже. Он ловкий тип – наш мистер Холмс.
- Хотите, чтоб я остался?
Лестрейд покачал головой.
- Я с ним справлюсь. Только закройте дверь. Не хочу, чтоб он предпринял еще одну попытку вырваться отсюда.
У охранника был неуверенный вид.
- Если возникнут проблемы, инспектор, только постучите, и я мигом выпущу вас отсюда.
- Конечно, не беспокойтесь.
- А ты, - сказал охранник, тыча пальцем в мою сторону, - веди себе прилично. Если только начальник услышит, что ты причинил этому джентльмену вред, то ты заплатишь за все сполна.
Сделав такое внушение, он ушел, заперев за собой дверь. Мы с Лестрейдом, молча, стояли, внимательно глядя друг на друга, пока шаги охранника не затихли где-то в отдалении. Прошло уже больше девяти месяцев с тех пор, как я в последний раз видел инспектора, и он мало изменился. Возможно, похудел на пару фунтов, слегка прибавилось серебристых прядей на висках, а под глазами залегли темные тени. Однако, меня гораздо менее беспокоила его внешность, чем та перемена, которую я ощутил в его отношении ко мне.
Во время нашего последнего разговора, в его кабинете в Скотланд Ярде он просил у меня то, что я не мог ему дать. Результатом моего отказа назвать ему имя вора, укравшего ценности из Королевской Академии, были гневные слова и колкости при прощании. Все понимание между нами, достигнутое за время совместных успешных расследований, было разрушено. И с тех пор мы ни разу не встречались.
То, что сейчас он был здесь, говорило о его великодушии и готовности забыть о наших разногласиях. Но, если это было и так, то его сдержанность и суровый взгляд ясно говорили о том, что он не собирался облегчить для меня начало этого разговора.
- Ну, мистер Холмс, - сказал он, наконец. – Давненько мы не виделись.
- Да, инспектор, давно.
Он окинул меня быстрым взглядом с головы до пят.
- Вы ужасно выглядите.
- Я знавал и лучшие дни, - согласился я. – Можно сказать, что я нарвался на неприятности.
Лестрейд фыркнул.
- Скорей уж, наверное, наткнулись на кирпичную стену. Кто это сделал?
-Это имеет значение?
- Конечно. В отношении подобных вещей существуют строгие правила.
Я покачал головой.
- Это будет мое слово против их, инспектор. Я попытался отсюда сбежать.
Мой ответ ему не понравился, но спорить он не стал.
- Как пожелаете, - ответил Лестрейд. – Я уже достаточно хорошо вас знаю, чтобы понимать, что ничего не вытяну из вас, если вы решили ничего мне не говорить.
Он огляделся, ища куда бы присесть, и поскольку импровизированный стул в виде перевернутого ведра оказался ему не по вкусу, он сел на кровать.
- Эти одеяла чистые? – спросил Лестрейд, с отвращением поморщившись при виде изобилия разноцветных пятен на шершавой поверхности этого покрова.
- Полагаю, что были когда-то.
- Ну, я рискну. – Облегченно вздохнув, инспектор снял пальто и вытянул уставшие ноги. – Ну, раз уж я проделал весь этот путь, то должен задать вопрос. Мистер Холмс, не скажете ли вы мне, что вы здесь делаете?