Ну, во-первых, он отвечает сразу двум целям. Это, наверное, очень редкий фанфик на тему "Холмс и кино", и я хотела вообще-то дождаться, пока дойду в книге Дэвиса до Бастера Китона. А потом вдруг поняла, что никакого Бастера Китона у Дэвиса нет) В принципе, это нормально, конечно, потому как это ж не фильм о Холмсе, а вроде как пародия. Но все-таки я думала, что там что-то будет про фильм "Шерлок младший". Одно название чего стоит...
Ну, а раз нет, то тем более. Вместо статьи будет фанфик)
А во-вторых, захотелось уютного фанфика про счастливый Сассекс. Ну, и собственно вот. Насчет уюта не знаю, а Сассекс определенно счастливый.
В конце фанфика будет ссылка на фильм, о котором в нем идет речь. Сразу скажу, что сама смотрела только финал, мне это сильно помогло при переводе)
Ну, и еще... Я бы сказала, что этот Бастер Китон или циркач или гимнаст. Очень впечатлил. И фильм, по-моему, смотрится очень реалистично. Не знаю, как у них там было с каскадерами, но трюки крайне рискованные
"Наше гостеприимство"
Автор rachelindeed
Многие из тех удовольствий, что мне случалось испытать после того, как я ушел на покой, были совершенно неожиданными. Я знал, что у меня будут пчелы, дабы я мог занять свой ум и заполнить таким образом досуг, но то, что ко мне также приедет и Уотсон , оказалось приятным сюрпризом. После окончания Великой Войны городской шум стал слишком большим испытанием для его нервов.
Некоторое время мой друг поговаривал о том, чтоб купить дом по соседству с моим, но когда я убедил его в том, что любой мой дом в равной мере принадлежит и ему, то он, наконец, согласился, что два отдельных дома это излишество. Уотсон принес с собой характерный запах табака Брэдли, изъеденный кислотой стол времен нашей молодости, - бог знает зачем, - какой-то непонятный новый желтый ковер для нашей гостиной и острое чувство, пронзившее меня до мозга костей, что земной шар вновь завертелся вокруг своей оси.
Это Уотсон познакомил меня с нашим местным синематографом. Когда в 1911 году он впервые распахнул свои двери, я готовился к предстоящей шпионской миссии в Америке, и твердо игнорировал его показной блеск все следующее десятилетие. Уотсона туда впервые привлек чисто профессиональный интерес. Владелец (умный, прагматичный и весьма громогласный швейцарец, не немец) сдавал в аренду конькобежцам находящийся по соседству танцевальный зал. Их бесконечные мелкие травмы и ушибы полностью заполнили свободное время Уотсона и отчасти его бумажник. Каждую неделю он в качестве врача проводил там по нескольку часов, а когда его помощь была не нужна, чтоб провести время, нырял в зал синематографа. Домой он приходил под сильным впечатлением от увиденного, описывая мне визуальные трюки, чудеса физической ловкости и захватывающие дух виды.
Обычно, я получал гораздо больше удовольствия, слушая, как он рассказывает об этих чудесах, чем наблюдая все это воочию. Я позволял Уотсону вновь и вновь тащить меня к этому большому экрану, но мне было ужасно скучно смотреть на их бесконечные мелодрамы, а звуки расстроенного пианино, сопровождающие каждую пантомиму, доставляли мне подлинное мучение.
Гораздо больший интерес вызвал у меня технический процесс съемок такого фильма. И настолько, что я приобрел камеру «Аэроскоп» и попробовал увековечить свои ульи. На заднюю стену моей лаборатории я повесил большую белую простыню и наблюдал за сложными движениями пчел и трутней на увеличенном, точно сфокусированном изображении. Эти записи оказались бесценными для моих исследований, а нитратная пленка , которую я использовал, имела совершенно непредсказуемую тенденцию к самовозгоранию, что придавало ей дополнительное очарование.
Хотя по своему темпераменту я скорее был склонен снимать фильмы , нежели их смотреть, я всегда с благодарностью буду вспоминать единственное исключение из общего правила. В середине декабря 1923 года Уотсон уговорил меня сопровождать его на местную премьеру «Нашего гостеприимства» , первую полнометражную ленту восходящей звезды американского кинематографа. Бастер Китон начал выступать в семейном водевиле в возрасте пяти лет, а когда в двадцать лет начал сниматься в кино, то заработал репутацию блестящего комика и натренированного атлета. А на мой вкус еще более важным было то, что в своей игре он воздерживался от излишнего мелодраматизма, более склоняясь к стоицизму, а его фарс выражался гримасами и почти балетными изогнутыми движениями тела. Я по достоинству оценил те коротенькие «двух-катушечные» комедии, в которых он играл в молодости, и на этот раз Уотсону не составило большого труда вытащить меня из дома на вечерний сеанс.
«Наше гостеприимство» оказалось легкой, но вполне безобидной костюмной драмой, однако, должен признать, что до эпизодов с бурным речным потоком я не слишком внимательно следил за ходом событий. И тут особое мое внимание привлек один кадр; вспенившиеся потоки бурной реки подбрасывали Китона гораздо медленнее, чем это могло бы происходить в реальности, и я быстро предположил, что он привязан к какому-то подводному страховочному канату. Не успел я прийти к этой мысли, как скорость его движения неожиданно увеличилась – его трос, должно быть, зацепился за какой-то выступ под водой и оборвался – и теперь он внезапно понесся по реке. Камере едва удавалось уследить за его стремительным движением, пока он боролся с волнами, изо всех сил стараясь держать голову над поверхностью воды.
Сердце мое заколотилось от прилива адреналина, но не успел я прийти в себя, как монтаж оборвал эту опасную сцену, вернув нас к дальнейшему действию картины. Китон явно оказался достаточно сильным пловцом, чтоб спастись из бурных вод, и, выбравшись за кадром на берег, он, должно быть, едва переведя дух, несмотря ни на что, вернулся к съемкам. События, разворачивающиеся перед моим взором, по-прежнему были весьма захватывающими, но я уже отслеживал в уме, как тщательно все было проработано и как умело и эффектно был инсценирован каждый опасный эпизод.
По мере того, как мое напряжение мало-помалу сошло на нет, кадр сменился, уступая место предстоящей развязке: на повороте реки ожидал водопад, его зияющая бездна готова была поглотить молодых героев.
Для Уотсона, так же, как и для меня, каждый водопад был напоминанием о Рейхенбахе. Если б я только знал, что нас ждет здесь такой неожиданный удар из-за угла, каким были подобные воспоминания, то уж конечно, удержал бы Уотсона дома. Я слышал, как он тихо охнул, сидя возле меня, и нащупал в темноте его руку, чтоб уверить в том, что нахожусь рядом. В окружавшем нас мраке кинозала он крепко сжал мое запястье, и в напряженном молчании мы смотрели, как Китон висел на раскачивающемся бревне над самым краем ниспадающих вниз потоков. Его возлюбленная, беспомощно плывущая вниз по течению, медленно приближалась к водопаду. Здесь камера задержалась на умном, решительном лице Китона, пытавшегося придумать какой-то способ для ее спасения.
Как часто, на протяжении тех лет, Уотсону снилось, что он вот так же стоит на самом краю, не в силах как-то помочь, глядя , как грохочущие воды уносят меня на дно пропасти ?
Внезапно камера отступила назад, показывая Китона возле катящихся вниз струй бурлящей воды. Он привязал себя веревкой к нависшему над водопадом бревну. И точно в самую последнюю минуту, когда отчаявшаяся девушка достигла рокового спуска, Китон спрыгнул с утеса, бросившись в самую середину потока. Он был совершенен в своей рациональности, и очертив параболу, неудержимый, как сила речных вод, в мгновение ока схватил девушку за руки. Даже после ее падения его веревка вытянула их обоих назад, на утес и его выступы. Какое-то мгновение они, вертясь, раскачивались взад и вперед – он, невольно глотая воду, она, барахтаясь в воздухе – а затем он рывком выбросил свою возлюбленную на безопасное место на утесе.
На какую-то минуту в потрясенном зале воцарилось молчание, а затем громкий взрыв аплодисментов и радостного смеха каким-то образом возместил неслышимый в фильме рев водопада. Я повернулся к Уотсону и с невыразимой радостью увидел, что он тоже смеялся. Мелькающий свет экрана отразился в блеске его глаз и ослепительной улыбке. Он сжал мою руку – сильное, победоносное биение его пульса без слов сказало мне, что он считал нашу победу над проклятой бездной еще более законченной и великолепной, чем тот акробатический трюк, который только что был продемонстрирован для нашего удовольствия.
В том декабре, на киносеансе в Сассексе, мы, наконец, покончили с одним из самых пагубных и старых призраков нашего прошлого. Дар смеха был бесценным, и я был очень признателен мистеру Китону за его искусство. Ну, вернее до того дня, пока на афише не появилось название его следующего фильма.
«Шерлок младший».
А вот это уже было совсем не смешно.
Наше гостеприимство