После разговора о болезненных и не совсем даже нормальных реакциях Уотсона на инсценированную гибель Холмса захотелось процитировать вот этот отрывок из фанфика "В мире живых". Ну, думаю,сразу можно сказать, что фанфик написан по Гранаде.
Думала кое-что исправить в этом переводе ,потому что были отдельные моменты, которые показались кривоватыми) При ближайшем рассмотрении кривым оказался весь перевод, и я практически сделала его заново, хоть тоже, может, не идеально. Придирчиво перечитала с исправлениями уже раз десять, все равно осталась недовольна) В общем, я сделал все, что мог)

В фанфике было три главы, это письмо - самая середина)

Письмо

« Холмс, я берусь за это письмо к вам уже в десятый раз. Возможно, на этот раз я всё-таки его допишу.

Будь вы здесь, вы рассердились бы на меня из-за него. Не сомневаюсь в этом. Вы были бы разочарованы тем, что , видимо, моя сила духа никогда не смогла бы сравниться с вашей. Но, Холмс, вы же знали, что я никогда не был вам ровней. И на Земле просто нет человека, способного на это. Вы были необыкновенным существом, стоящим неизмеримо выше всех нас, простых смертных. То, что я смог быть рядом с вами, пусть даже в течении короткого времени, было для меня величайшей честью. Я могу лишь надеяться, что вы знали об этом.

К сожалению, я не могу больше делать вид, что моя жизнь остается столь же деятельной, как и прежде. Некоторое время я позволял себе верить в это, после того, как моя милая Мэри последовала за вами в вечность. Она была моей путеводной звездой, моим якорем в потоке охвативших меня эмоций и потерь, не оставлявших меня после того, как я в одиночестве покинул мрачные потоки Рейхенбахского водопада.

В холодном, дождливом октябре, чахотка, наконец-то, полностью оправдала своё имя , забрав во мраке ночи мою прекрасную подругу. Этому предшествовали шесть долгих месяцев ее мучительного угасания. Откровенно говоря, Холмс, в то ужасное утро, роняя слёзы, я вместе с тем почувствовал и облегчение. Она так мучилась в последние недели. Она очень страдала, и за исключением больших доз морфия, все мои медицинские познания, весь мой врачебный опыт не в силах были помочь ей,и Мэри таяла у меня на глазах. Но тогда, на рассвете, она, наконец-то, обрела покой и выглядела поистине безмятежной.

Я сделал все распоряжения относительно похорон и, отправился на длительную прогулку, дабы выкурить как можно больше сигарет и попытаться хоть как-то прочистить голову. Я бродил этим холодным туманным утром в течение многих часов, не зная, куда иду и когда должен вернуться. В тот день я и увидел вас в первый раз. Или уж, по крайней мере, мне так показалось.

Краем глаза я отчетливо увидел, как пытаясь укрыться , вы бросились за какие-то ящики в переулке, мимо которого я проходил. Я замер на месте и пристально всмотрелся в то место, где вы скрылись. Но больше ничего не заметил. Осторожно подкрадываясь туда, я понятия не имел, что будет меня ожидать за ящиками, когда обойду их. Я осознавал, что вряд ли вас там найду: вы были мертвы к тому времени уже год, и этот факт крепко сидел в моей голове. И всё же меня охватила безумная надежда. Когда я, наконец, завернул за угол, готовый ко всему, что могло меня там ожидать, переулок оказался пуст. Вас там не было; там вообще никого не было. Никого и ничего, кроме пустого, безлюдного пространства.

Сказать, что этот случай меня встревожил − значит, ничего не сказать. Как доктор, я попытался утешить себя сознанием, что недавно перенёс серьёзную душевную травму. И я мог простить себе причудливое − а кто-то назвал бы его бредовым − принятие желаемого за действительное, возможно, естественное при таких обстоятельствах. Эта мысль, казалось, немного помогла, позволяя мне пережить последующие мрачные недели.

Но потом, ближе к Святкам, я увидел вас мельком ещё раз. На этот раз я успел заметить вас перед тем, как вы нырнули в какой-то магазин. Я направился прямо туда, чтобы найти вас там. Или убедиться, в том, что это не вы. Честно говоря, я не был уверен в том, что точно собирался сделать. И, конечно, все это время где-то в глубине души, я понимал, что ничего там не найду. И уж точно не вас, Холмс, но как мог я не искать вас по всему магазину, когда лишь несколько мгновений назад видел вас там? Можете ли вы простить мне эту слабость? Продавец был очень внимателен ко мне, должно быть, самому странному и озадаченному покупателю, какой у него когда-либо был. В тот магазин я больше никогда не возвращался.

Несколько недель спустя, в начале нового года, мне впервые показалось, что вижу вас в другом обличии. Когда однажды утром я направлялся в свою клинику, ко мне на улице подошёл грубоватый на вид мужчина крепкого телосложения. Он был похож на лодочника. Понятия не имею, почему я сразу подумал, что это были вы, Холмс. Этот человек ничем не напоминал вас, его походка была шатающейся, а манера поведения говорила о воинственности и низком интеллекте. Но я помню вас как мастера мистификации, отлично скрывающего свою личность, и становящегося другим человеком, когда того требовали интересы дела. В этом вам не было равных, и вы были бы превосходным актёром, и , разумеется, знали это.

Я довольно бесцеремонно и очень глупо уставился на этого человека, когда мы шли с ним навстречу друг другу, и с каждым шагом выражение его лица становилось всё более угрюмым и угрожающим. Когда он, наконец, прошёл мимо меня, я понял, что не могу отвести от него взгляд и повернул голову, продолжая смотреть на него. Этим я перешел допустимую черту. Разозлившись, он повернулся и бросился на меня. Вцепившись в лацканы моего пальто, он толкнул меня к кирпичной стене, спрашивая кто я такой и требуя объяснений. Я мог лишь извиниться и попросить прощения, но этого оказалось мало. Наконец, я сказал ему, что он очень напомнил мне одного погибшего друга, и от того я так загляделся на него. Мои доводы, должно быть, были убедительны, потому что его суровые черты немного смягчились. Что-то ворча себе под нос, он отпустил меня и продолжил свой путь, так же, как и я, хотя , боюсь что после произошедшего, я до самого вечера так и не смог перевести дух .

С той поры в течение многих месяцев, Холмс, я видел вас десятки раз,хотя старался вести себя в таких случаях уже более осторожно. Я больше уже не преследовал безоглядно вашу тень и не позволял себе на улице подолгу задерживать на ком-то взгляд, когда мне казалось, что вижу вас, переодетого и загримированного. Я хорошо понимаю, что все эти встречи − лишь плод моего больного воображения. Я понимал, что со мной происходит и не мог просто так махнуть на это рукой, но научился принимать это, как должное, и как-то пытаться с этим жить. И, как и следовало ожидать, учитывая данные обстоятельства, мне удавалось, таким образом со всем справляться.... до сегодняшнего утра.

Я помогал Лестрейду в качестве полицейского хирурга во время одного довольно любопытного расследования. Это было дело, которое бы вам, Холмс, непременно понравилось: убитый мужчина, не имеющий при себе оружия, был застрелен из револьвера в запертой изнутри комнате, находящейся на верхнем этаже дома. Эта загадка была как раз из числа таких, в которые вы обычно погружались с головой. Это упомянул даже сам Лестрейд. Ему очень не хватает вашего присутствия. Никто не восхищался вашим мастерством более него.

А этим утром было дознание, которое с самого начала пошло довольно скверно. К своему унынию я обнаружил, что суд не верит заключениям квалифицированного врача так, как когда-то им верил единственный в мире детектив-консультант. Поэтому, выйдя из здания суда, я уже был подавлен и расстроен. То, что я обнаружил за его стенами, еще более усугубило мое смятение.

На ступеньках сидел пожилой джентльмен с несколькими связками старинных книг на коленях. Несмотря на горб, в линии его плеч было нечто странное. Я был совершенно уверен, что видел их прежде, и меня охватило смутное предчувствие. Я попытался побыстрее уйти и избежать какой бы то ни было встречи с этим человеком. Но от волнения я сделался неуклюжим, и столкнулся с ним на лестнице, заставив выронить книги.

Всё, что было после, казалось, происходило очень медленно, как во сне. Когда я поднял книги, к ним потянулись нетерпеливые руки. Я передал ему книги, и очень знакомые тонкие пальцы быстро пробежались по их пыльным корешкам и обложкам. Ошибиться было невозможно, ибо не один год я наблюдал их за работой, зачарованный их ритмом и элегантностью. Я узнал бы ваши руки где угодно, Холмс.

Я мгновенно понял, что мое сдерживаемое до сей поры безумие вспыхнуло с новой, куда более опасной, силой. Я поднял голову, чтобы встретиться взглядом с этим человеком и убедиться, что всё это лишь плод моей фантазии.Но этот мимолётный взгляд сулил мне мало утешения. Эти глаза были серыми, проницательными и пронизывающими. И...вашими. Боже, помоги мне, когда этот взгляд пронзил меня до глубины души, я был совершенно уверен в том, что это ваши глаза.

Дрожа и покрываясь потом, я забрался в первый попавшийся мне кэб. Когда мы отъехали, образ этих рук, ваших рук, витал перед моим внутренним взором. Выискивающих улики на месте преступления, копающихся в бумагах на вашем столе, крепко сжимающих в темноте мою руку во время полицейской засады. Всё, что я когда-либо видел или осмелился представить, непрестанно мелькало в моих мыслях. Неужели это я сам вызвал из небытия этого странного призрака? И это вроде бы были не вы, но, в то же время, в глубине души я знал, что это не мог быть никто другой.

Через пять кварталов, резко крикнув кэбмену, чтобы тот остановился, я буквально выпрыгнул из всё ещё движущегося кэба. Бросив кэбмену все, что оставалось в моем бумажнике, я пешком вернулся к зданию суда. Я должен был снова увидеть старика. Мне нужно было все узнать. Я должен был все знать наверняка, независимо от последствий.

Когда я вернулся, на ступеньках никого не было. Я прошел вверх и вниз по улице, заглянул в здание суда, и в укрытые тенью проулки. Того странного старого букиниста, с которым я столкнулся, нигде не было видно. Прохожие, кэбмены, служащие суда − никто из них не мог вспомнить, чтоб каких-нибудь десять минут назад видел на лестнице этого старика .

Конечно, зачем это им? Они не детективы, чтобы найти решение этой головоломки, и не доктора, чтобы поставить диагноз. Они не помнили его, потому что его никогда там не было. Он был от начала и до конца изобретением моего измученного рассудка, который пытался вернуть вас в мою жизнь, но потерпел неудачу. То, что я принял за него, было лишь безумием. Абсолютным и неудержимым.

Холмс, ведь так же не может продолжаться? Я совершенно определенно сумасшедший. Я теперь совершенно бесполезен в качестве медика. Как я могу вылечить кого-либо, если и сам неизлечимо болен, находясь во власти столь витиеватых видений, становящихся с каждым днем все более изощренными ? И что дальше, скажите на милость? Я начну разговаривать с призраком, которого сам вызвал в своем воображении?

Нет. Нет. Я не могу этого допустить. Более того, я этого не допущу. Итак решено. Так дальше продолжаться не может. Возвращаясь от здания суда, я подумал . было, броситься в чёрный и бесконечный водоворот Темзы, но тут слишком велик риск неудачи. Мой служебный револьвер − гораздо более надёжное средство. Быстрое и − если я сделаю достаточно хороший выстрел − безболезненное. Он уже лежит тяжёлой глыбой в моём кармане, ожидая когда настанет его черед. Он выполнит свое предназначение в моем кабинете, в котором в этот час пусто и тихо , лучшего момента и не сыскать.

Холмс, мой дорогой друг, я искренне надеюсь, что смогу найти вас в следующей жизни. Господь свидетель, что я никогда не прекращал искать вас в этой.

ДХУ"