Актер, каких мало

[morsten]

Давно уже наметила для себя эту статью из летнего номера BSI за 2007 год об актерстве Холмса. И неспроста выкладываю ее после одной из лучших, на мой взгляд, глав "Сцены". Но не все, конечно, понравилось тут, хотя, как всегда, узнала что-то новое для себя.
Здесь упоминается то, что об актерстве Холмса писал Баринг Гоулд, и что и лежит в основе "Сцены", но с Баринг Гоулдом позже - это один сплошной спойлер.

Ну, и отмечу, что одна из знаменитых фраз "Из вас бы вышел отличный актер, первосортный!" переводится все же несколько иначе: "Из вас вышел бы актер, каких мало". Это вообще-то большая разница.

Актер, каких мало

Куртис Армстронг

В "Знаке четырех" ворчливое, дряхлеющее старое привидение — шедеврально изображенный ноющий раздраженный старик - шаркает по квартире на Бейкер-стрит, довольно долго водя за нос доктора Уотсона и инспектора Этелни Джонса , пока из-под этой маски не появляется самым драматическим образом Шерлок Холмс. "Из вас вышел бы актер, каких мало"(буквально «из вас вышел бы актер, и редкий»), - заявляет Джонс, и даже Уотсон мог только недоверчиво фыркать.



Можно предположить, что знакомство инспектора с театром, возможно, ограничивалось более веселыми мюзик-холлами и концертами для курящей аудитории , устраиваемых для Скотленд-Ярда, что делало его компетентность в этом вопросе весьма сомнительной; но у нас есть достаточно доказательств на протяжении всего Канона, утверждающих следующее: театральные способности Холмса были потрясающими и неоспоримыми.

В Шерлоке Холмсе перед нами предстает настоящая аномалия: актер, который не любит говорить о себе. То ли из-за своей врожденной скрытности, то ли, возможно, из-за писательской осмотрительности Уотсона, Холмс, мягко говоря, не распространялся о своем театральном прошлом. Даже принимая во внимание тот факт, что этому человеку потребовалось семь лет, чтобы сказать Уотсону, что у него есть брат, его умалчивание про время, проведенное на сцене, настолько тотально, что возникает вопрос о том, был ли он вообще актером. Ну, честное слово, покажите мне актера, который за вечерним бокалом виски с содовой не вспоминал бы иногда с улыбкой: "Это напоминает мне о том, что произошло во время спектакля, в котором я играл в «Лицеуме» в 79-м…"? Холмс такого не говорит ни разу. Мы знаем о послеобеденных монологах о буддизме Цейлона, военных кораблях будущего и жизни Паганини, но как насчет того времени, когда он играл Яго, а малый, играющий Отелло был постоянно пьян, поэтому Холмсу пришлось выучить наизусть все реплики Отелло, чтобы иметь возможность подсказывать ему? На основании слов Уотсона в «Знаке четырех», мы знаем, что Холмс был прекрасно осведомлен о мираклях, но опять таки, исходя из его описания, средневековые религиозные представления больше похожи на сюжет загадочной холмсовской монографии, чем на цветистые рассказы о реальной кочевой актерской жизни, которые мы действительно хотели бы услышать.
Как насчет случая с подлым актером/менеджером, который сбежал ночью с жалованьем всей труппы? В этом раннем деле Холмс мог выследить негодяя от пансиона в Плимуте до винной лавки в Глазго, не имея никаких улик, кроме пары сброшенных брюк беглеца, все это время скрывавшегося под обличием шведского кока по имени Эрландсон. Мог ли он удержаться, чтобы не рассказать Уотсону о любопытном инциденте, связанном с актрисой, младшим министром и ужасным содержимым театрального сундука с реквизитом? Это было во время постановки пьесы Ибсена "Кукольный дом», можно припомнить, что знаменитая красавица, игравшая Нору, исчезла во время премьеры спектакля, и после того, как в конце пьесы она вышла, хлопнув дверью, ее больше никто не видел. Скандальные подробности этого драматического дела, достигшие самых высоких уровней власти, могли бы стать увлекательным чтением, но, увы, этому не суждено было сбыться.

Каким образом потомок деревенских сквайров, которому суждено было стать величайшим в мире детективом-консультантом, впервые оказался в театре? Баринг-Гоулд, опираясь на некие таинственные источники, предположил, что его подбил на это друг по колледжу Лэнгдейл Пайк, актер-аристократ. Он также допускает, что в течение двух лет после того, как он впервые вышел на сцену, Холмс пользовался необычайной популярностью под сценическим псевдонимом Уильям Эскотт. Как мог бы сказать Уотсон, это утверждение, в котором я позволю себе усомниться. Любая широкая известность могла бы поставить под угрозу его способность анонимно работать детективом-консультантом, что стало целью Холмса со студенческих лет. Как неловко пытаться получить нужную информацию от грубоватого чистильщика сапог или нервной кухонной горничной, и вдруг открыть, что они его поклонники. Дейкин категорически отверг возможность существования профессиональной актерской карьеры Холмса. Бесцельного погружения в жизнь бродячего актера можно было ожидать от такого оригинала, как Невилл Сент-Клер, но едва ли от столь сосредоточенного человека, каким был Шерлок Холмс.

Тем не менее, очевидно, что он усердно трудился на театральных виноградниках, добившись примечательного умения гримироваться в дополнение к превращению в блестящего актера. Зачем? По той же причине он занимался ядами, изучал табачный пепел и бил палкой трупы в анатомичке — он знал, что эти таланты сослужат ему хорошую службу, когда он станет детективом. Для Шерлока Холмса актерская игра была средством достижения цели, а не самоцелью. Владение сценическими навыками - актерским мастерством, умением облачаться в различные костюмы и гримироваться — было неотъемлемой частью его подготовки. (Кроме того, вероятно, утешительно было иметь надежное ремесло, к которому можно вернуться, в том случае, если его деятельность детектива-консультанта не увенчается успехом.)

Несомненно, более пристальный взгляд на театральную жизнь Шерлока Холмса может пролить свет на одну из его самых загадочных и волнующих черт характера. Холмс был склонен к женоненавистническим замечаниям, значит, у него каким-то образом сложилось соответственное мнение о слабом поле. И что могло способствовать этому лучше, чем театр? Там у него было бы гораздо больше возможностей общаться с женщинами, чем когда-либо могли бы предоставить ему годы учебы в колледже или жизнь затворника на Монтегю-стрит. "Я никогда не был особо общителен, Уотсон,- заметил он в рассказе «Глория Скотт», - всегда предпочитая уныло сидеть в одиночестве в своей комнате, разрабатывая мой собственный метод..." Не лучший способ познакомиться с противоположным полом. С другой стороны, театр, предлагает множество возможностей для расширения своих сексуальных горизонтов (по крайней мере, так мне говорили). Должно быть, там бывали такие встречи , будь то с очарованными сценой девицами, которые смотрели его выступления в провинции, или с их более прожженными кузинами, субретками лондонской сцены. Конечно, о подробных описаниях таких приключений не могло быть и речи, даже с Уотсоном. Холмс был слишком благороден, чтобы сплетничать о женщинах, даже об актрисах.

Что особенно примечательно в Холмсе-актере, так это его способность маскироваться и играть с такой убежденностью, что он был способен одурачить даже близких друзей и компаньонов, находясь всего в нескольких футах от них. В отношении Уотсона такие вещи у Холмса были, как нечто само собой разумеющееся. Это поразительное достижение. Это требовало не только безупречного грима, но и изменения того высокого, резкого тембра голоса, с которым был так хорошо знаком Уотсон. В "Скандале в Богемии", изображая "простодушного священника нонконформистской церкви", Холмс должен был создать характерный грим и к тому же еще предстать окровавленным, все это должно было пройти испытание уличной потасовкой, а также быть подвергнутым тщательному осмотру Ирен Адлер, которая и сама была опытной актрисой. Именно в этом рассказе, Уотсон пишет о Холмсе хвалебные слова, которые навсегда упрочивают наше представление о нем, как об актере: " Дело не только в том, что Холмс переменил костюм. Выражение его лица, манеры, самая душа, казалось, изменялись при каждой новой роли, которую ему приходилось играть ". Примечательно, что ни разу в Каноне ни Уотсон, ни кто-либо другой не отзываются о Холмсе, как о великом гримере. О нем говорят, как о великом актере.

Критики подвергали сомнению вероятность того, что Холмс успешно справлялся с этой маскировкой, при которой он должен бы быть погребен под слоями печально известного грима тех времен. Некоторые даже предположили, что Холмс на самом деле вообще никогда не дурачил Уотсона, что грим мог бы насторожить любого, кто стоял бы в непосредственной близости от него. На самом деле, за одним или двумя возможными исключениями, Холмсу
вряд ли когда-либо приходилось использовать плотный театральный грим для своих переодеваний. Парики и бороды, наиболее реалистичная форма маскировки, были в порядке вещей ,когда Холмсу надо было изменить свою внешность — остальное довершалось костюмом, сверхъестественным умением менять голос и талантом. Его способность "делаться короче на целый фут и оставаться в таком положении несколько часов подряд" показывает, до каких крайностей он иногда доходил, вживаясь в эти роли. Для высокого человека уменьшение роста на двенадцать дюймов было большей маскировкой, чем самый искусный грим. Кроме того, резкие, аскетичные, угловатые черты лица Холмса были Божьим даром для характерного актера. Было достаточно наложить легкую тень и кое-что подчеркнуть карандашом, чтобы показать разрушительное воздействие возраста или болезни. В том случае, если бы потребовалось что-то дополнительное, Холмс мог бы прибегнуть к хитрости, которую позже использовал великий Борис Карлофф: сняв зубные протезы, он смог создать впечатление дряхлого старика с впалыми щеками. Холмс также хорошо понимал важность освещения, когда требовался более сложный грим.

Например, на протяжении всего рассказа «Умирающий детектив» газовое освещение комнаты включено лишь на половину, чтобы гарантировать, что ни Уотсон, ни Калвертон Смит не смогут четко увидеть его маскировку.
Майкл Харрисон в монографии, посвященной театральному опыту Холмса, утверждает, что исполнение Холмсом роли Олтемонта, ирландско-американского шпиона, в "Его последнем поклоне", было его величайшим достижением. Ставки, безусловно, были высоки, а исполнение - броским (образ дяди Сэма был приятным штрихом), но роли американцев, как мы подозреваем, никогда не были сильной стороной Холмса. Этого было достаточно, чтобы одурачить фон Борка, для которого элегантный английский был вторым языком, но нельзя не задаться вопросом, как это проходило в Буффало, среди настоящих американских ирландцев, которые всю жизнь, постоянно оскверняли источники своего английского языка.
Какой бы энергичной ни была игра Холмса в «Его прощальном поклоне», свою величайшую роль он, должно быть, сыграл в "Умирающем детективе":

«А остальное легко может быть устранено губкой. Вазелин на лбу, белладонна, впрыснутая в глаза, румяна на скулах и пленки из воска на губах – все это производит вполне удовлетворительный эффект…
А разговор о полукронах, устрицах и прочих не относящихся к делу вещах неплохо создал иллюзию бреда...»

Интересна идея с воском; его можно было бы наносить расплавленным. Эффект будет поразительным, когда он затвердеет до образования корочки на губах. Красный пчелиный воск добавил бы намек на внутреннее кровотечение, что было бы крайне важно. Что касается "бреда", разговоры «не по теме» были важны, но все это ничего бы не значило, если бы на них никто не купился. Холмс никогда не расслабляется: от квартирной хозяйки до лучшего друга и кровожадного злодея - у него вся публика, как на ладони.

Актеры любят сцены смерти, чем они более затяжные, тем лучше. Но сцена умирания, длящаяся три дня? Добавьте к этому впечатляющий грим и великолепный диалог с бессвязным бормотанием об устрицах, батареях и тому подобном. Представьте себе актера, который буквально морил себя голодом в течение трех дней, чтобы сделать свое выступление более эффективным. "Лучший способ хорошо сыграть роль, – сказал Холмс, – это вжиться в нее. Даю вам слово, что все эти три дня я ничего не ел и не пил…» Как отметил Т.С. Блейкни, этот случай "свидетельствует не о дедуктивных способностях Холмса, а о его актерских способностях, и он справедливо сказал, что свой обман «разыграл со старанием настоящего актера». Холмс завершает это экстраординарное дело своим замечанием Уотсону: "Симуляция болезней – это тема, которой я думаю посвятить одну из своих монографий". Несомненно, тема "Сценическое мастерство и его связь с преступлением" была бы, по меньшей мере, столь же достойным предмет для изучения.
На самом деле, говоря об этом, невозможно восхвалять Холмса как актера, не принимая во внимание его публику. Со своей аудиторией актер составляет единое целое, но публика может быть непредсказуемой. Иногда они ненавидят вас. Они разговаривают во время вашего главного монолога или могут освистать, когда вы выйдете на поклон. Они шуршат конфетными обертками. Иногда они вообще не появляются". Но в лице Уотсона у Холмса была публика, которая никогда бы его не бросила. Помимо многих других своих безупречных качеств, доктор Уотсон был зрителем, о котором только и мог мечтать актер.

В "Человеке на четвереньках", на позднем этапе их отношений, Уотсон описывает свою "скромную роль в нашем союзе", сравнивая себя со «скрипкой, шэгом, дочерна обкуренной трубкой, справочниками и другими, возможно, более предосудительными привычками» Холмса. Но роль Уотсона, как зрителя, остается неупомянутой. Касается ли это спонтанных горячих аплодисментов в ответ на захватывающую демонстрацию черной жемчужины Борджиев или молчаливого восхищения драматическим появлением на тарелке для завтрака похищенного морского договора, Уотсон всегда полон сил, всегда удивлен и щедр на аплодисменты. Он был достаточно умен, чтобы оценить гениальность Холмса, но никогда не был настолько умен, чтобы опережать ход пьесы. Его описания классических "разоблачений" Холмса иногда граничат с чем-то сверхъестественным. Прикинувшись пожилым итальянским священником в "Последнем деле" или курильщиком опия в "Человеке с рассеченной губой", Холмс мгновенно меняет свою внешность и физическое состояние: впалые щеки исчезают, морщины разглаживаются, в тусклых глазах появляется их обычный блеск. Это не просто примечание о способностях Холмса. Это также благородное свидетельство публики, перед которой Холмс успешно играл в представлении, длившемся семнадцать лет.
Имея рядом Уотсона, неудивительно, что Холмс никогда не скучал по оживленным будням театра и непредсказуемым капризам публики. Как однажды сказал в совершенно другом контексте актер Пол Ньюман: "Зачем выходить за гамбургером, когда ты можешь съесть стейк дома?"

Учитывая, что его обычно считают величайшим детективом всех времен, удивительно, как много людей, похоже, думали, что ему намного лучше бы подошла другая профессия. Макмурдо, боксер-привратник в «Знаке четырех», считал, что Холмсу самое место на ринге. Сам Холмс, похоже, считал, что из него мог бы получиться превосходный преступник. Уотсон, конечно, согласился бы со старым бароном Доусоном, упомянутым в "Камне Мазарини", который перед тем, как его повесили, заявил, что, когда Холмс стал детективом, "закон приобрел ровно столько же, сколько потеряла сцена". Однако перефразируя его биографа, можно сказать, что как актер, он оказался бы не на своем месте. Этот огромный, всепоглощающий, пытливый мозг был предназначен для куда более значительной сцены, нежели простые театральные подмостки. Жизнь в театреникогда бы ему не подошла. Для него она была недостаточно сложной задачей.
Некоторые другие актеры, с которыми мы сталкиваемся в Каноне, также были в высшей степени одаренными, до такой степени, что мы задаемся вопросом: если эти примеры были представителями единого целого, тогда справедливо будет заметить, что это было время гигантов.

Наиболее известны из них Ирен Адлер и Невилл Сент-Клер, но как насчет безымянного вундеркинда, выступившего против Холмса в его собственном логове —, по словам Холмса, молодого человека, который унес золотое обручальное кольцо в «Этюде в багровых тонах», переодевшись старухой? "Старая карга", как описывает ее Уотсон, щурилась, неуклюже ковыляла и нервно шарила в кармане дрожащими пальцами, рассказывая о своей дочери Салли и ее муже Томе Деннисе, " малый он из себя аккуратный, тихий, пока в море, а пароходная компания им не нахвалится, а уж сойдет на берег, тут и женский пол, и пьянки, и...."
Это был спектакль, не уступавший ни одному из представлений Холмса, и то, что он не смог распознать, что за этим скрывается, уязвляло его профессиональную гордость. « Какая там к черту старуха! – воскликнул он с явной завистью. - Это мы с вами - старые бабы, и нас обвели вокруг пальца!» И в самом деле. Он мог бы добавить: "Вот это игра!"