21 февраля 1881 г.

19 часов 57 минут

Пишу это, сидя в поезде, идущим в Винчестер – после того, как уже два дня я был лишен всяческой работы, за исключением незначительных полицейских ребусов, колеса вновь завертелись. Мой клиент, полный деревенский сквайр по имени Бриггс, отправился ужинать и оставил меня наедине с моими мыслями (касательно его дела). Но так как без глины нечего и думать о кирпичах, я решил освежить голову, сделав эту запись в дневнике.
Я терпеть не могу деревню из-за ее уединенности (это главный корень преступлений, происходящих в сельской местности) и надеюсь, что опасения моего клиента, (что его сосед пытается убить его) не обоснованы, или, по крайней мере, недостаточно обоснованы, и дело скоро будет раскрыто.
А солнце уже довольно яркое – это хорошо. Когда я уезжал сегодня, Лондон был погружен в туман, который висел над городом с утра – проснувшись и подойдя к окну, я не мог разглядеть даже дом напротив.
Но я рад, что уже не так холодно, хотя мой компаньон, видимо, снова плохо спал, ибо пока я пил кофе перед завтраком, слышал, как он ходит у себя в комнате. После завтрака я собирался посетить Британский музей на предмет изучения австралийского преступного мира.
Вошла миссис Хадсон с завтраком и снова строго сказала «проследить, чтобы доктор как следует поел», на что я ответил, что я его компаньон, а отнюдь не нянька.
А через десять минут появился доктор, полностью одетый, но у меня сложилось впечатление, что он не выспался.
- Доброе утро, - сказал он, садясь и угрюмо поглядывая на свою тарелку.
Я рассеяно кивнул, пододвигая ему кофейник и возвращаясь к своей газете. Но ничего интересного там не было, и, швырнув ее на диван, я приступил к завтраку.
- Чувствуете себя лучше? – сухо спросил я, увидев, что на блюде остался только один тост.
Он кивнул.
- Просто немного ноет, а так я чувствую себя неплохо.
Я допил кофе и бросил салфетку на стол.
- К сожалению, доктор, я вынужден вас оставить, меня ждет некоторое исследование в Британском музее.
- Да? Что-то связанное с неизвестными науке ядовитыми растениями? – спросил он с вызовом, видимо завтрак благотворно повлиял на его настроение.
Я засмеялся.
- Нет-нет, доктор. Я намерен заняться изучением особенностей преступного мира австралийского континента, у меня мало информации по этой теме.
Он совершенно не обратил внимание на ударение, которое я сделал на слове «преступный», но при упоминании нашей колонии оживился.
- Австралии?
- Да.
- Вы бывали там раньше?
- К сожалению, нет, отсюда и необходимость изучения некоторых материалов.
- Первозданная местность, - заметил доктор.
Я поднял на него взгляд.
- Так вы там были?
- Да, как-то я провел там лето, это было давно, я еще был подростком.
Ага, информация из первых рук всегда точнее…
- Доктор, у вас есть какие-нибудь дела этим утром? – неожиданно спросил я, поворачиваясь к своему компаньону.
Он бросил на меня удивленный взгляд.
- Да нет, ничего особенного, но в половине второго мне нужно быть в Паддингтоне. А что?
- Вы могли бы поделиться со мной своими впечатлениями по этому вопросу? – прямо спросил я.
- Об Австралии? Ну … конечно, если я могу быть чем-то полезен …
- Если и не исходя из вашего личного опыта, по крайней мере, сможете мне помочь в моих изысканиях. Если у вас нет никаких других дел, - поспешно добавил я, переходя на более учтивый тон.
Всегда надо помнить, что если мне что-то и нужно, то нельзя требовать это от собеседника…
Но мне не стоило особо беспокоиться, так как он с жаром ухватился за мое предложение и тут же стал выбирать трость для прогулки.
Миссис Хадсон отправила служанку за кэбом и десять минут спустя мы отправились в музей, где и провели все утро.
- А что вы делали в Австралии, будучи ребенком, доктор? – с интересом спросил я, когда мы изучали карту этого континента. – Только не говорите, что вас привлекли золотые прииски!
Он засмеялся.
- Мне кажется, они привлекают почти всех, кто туда отправляется…
- Мой дядя жил около Баларэта, - продолжил он чуть погодя. – Как любой мальчишка, я хотел путешествовать и … к тому же тем летом моему… моему отцу было совсем не до меня.
Что-то в его тоне показалось мне странным, но он не поднимал глаз от карты, лежавшей перед ним.
- А ваша мать?
Он провел пальцем по синей линии какой-то реки.
- Моя мать умерла за год до этих событий, - ответил он ровным голосом.
Кажется, я проявил бестактность.
- Простите, Уотсон.
Он пожал плечами.
- Она долго болела. Наверное, тогда я решил, что хочу быть врачом.
Я кивнул, отчаянно пытаясь найти выход из неловкого положения, но тщетно, и несколько минут мы, молча, изучали карту.
Как назло, ничего подходящего в голову не приходило.
- Мне… мне было восемь, когда умерла моя мать, - слабым голосом проговорил я, как будто это могло как-то изменить ситуацию.
Он поднял на меня глаза, и его взгляд смягчился.
- А мне – четырнадцать… - он неловко заерзал на стуле. – У дяди было ранчо. Вот где-то здесь, - доктор обвел пальцем кружок на карте… в первый раз я обратил внимание на его руки – сильные и уверенные руки хирурга.
- Вы что-нибудь помните об этих местах? – с интересом спросил я, когда мы закрыли все книги, и я вернул их на полки.
Он засмеялся.
- В чем дело, доктор?
- Самое памятное – это моя встреча с молодым кенгуру.
- И что же?
- Мне повезло, что это был не взрослый самец, - сказал он, усмехнувшись. – Не буду вам говорить, куда он меня ударил.
Я тоже засмеялся и убрал в карман свою записную книжку.
- Ну, доктор, сегодня я узнал достаточно. Вы голодны?
- Как волк.
- Тогда, вы явно идете на поправку. Миссис Хадсон будет рада.
Мы зашли в кафе на Стрэнде, чтобы съесть бутерброд (доктор съел два) и выпить чашку чая, а потом доктор в кэбе отправился в Паддингтон, высадив меня у Скотланд Ярда – надо узнать, как там у Лестрейда обстоят дела с той кашей, что он заварил вчера утром.
К моему разочарованию, путь мне преградил Тобиас Грегсон, так как Лестрейд уехал в Вестминстер по какому-то другому делу. Я тут же ретировался.
А по возвращении на Бейкер-стрит меня ожидал клиент, что не могло не радовать. Небольшая проблема, не лишенная интереса, и я, не теряя времени, сообщил миссис Хадсон, что уезжаю на неопределенное время, оставил записку доктору, а затем бросив в саквояж зубную щетку и прочие принадлежности, уехал вместе со своим клиентом.
Вот так я и оказался в поезде, направляющемся в Винчестер, и, судя по тяжелой поступи, приближающейся к купе, мой клиент только что поужинал, и на этом я пока заканчиваю.



23 февраля 1881 г.

Рад, что я дома – все началось так хорошо и постепенно превратилось в скучную светскую рутину. Вряд ли все это стоило потраченного времени.
Но решать даже такую ерундовую задачу лучше, чем слоняться по комнате и бороться с приступом черной тоски, как без сомнения это будет завтра. Последний час я провел бесцельно пиликая на скрипке до тех пор, пока доктор не достал ватные тампоны. Если бы у него все еще болело ухо, я бы не придал этому значения, но он вставил их в оба уха с довольно болезненным выражением лица. Я понимаю, когда мне намекают (тем более так явно), и вскоре перестал музицировать, хотя и неохотно.
Я не телеграфировал миссис Хадсон, что возвращаюсь сегодня и поэтому чрезвычайно удивил ее, ввалившись в прихожую промокший до нитки, больше напоминающий мокрую мышь, чем человека.
Когда она немного успокоилась, то погнала (именно погнала) меня наверх, и пошла приготовить мне горячий чай, который я с благодарностью выпил, после того, как сменил мокрую одежду на сухую.
Вскоре после моего прихода появился доктор, примерно в том же виде, что и я. Через две минуты он прохромал в гостиную, довольно возбужденный и сопровождаемый нашей хозяйкой.
- Доктор, вы же заболеете, - причитала она, пытаясь снять с него промокшую одежду.
- Миссис Хадсон, уверяю вас, я совершенно… Холмс! Когда вы приехали? – он повернулся ко мне с сияющей улыбкой, не обращая внимания на нашу хозяйку, которой удалость таки стащить с него мокрое пальто.
- Примерно час назад, - ответил я, наблюдая, как он отмахивается от миссис Хадсон. Наконец, строго взглянув на него, она вручила доктору чашку чая и ушла, прихватив с собой намокшую одежду. – А где вы были в такую отвратительную погоду?
- Работал, - бодро сказал он, усаживаясь в свое кресло. – Знаете, как это хорошо, сознавать, что ты способен приносить какую-нибудь пользу.
Усмехнувшись, я кивнул, отставил чашку и взялся, было, за трубку, забыв, что перед отъездом у меня почти закончился табак. Черт возьми, я совершенно не хотел в такой дождь идти к Брэдли – видимо, придется подождать до завтра.
- Да, кстати… я обратил внимание, что у вас почти закончился табак, - заметил доктор, - поэтому купил его целый фунт, когда заходил вчера к Брэдли. Он на вашем столе.
Я удивленно взглянул на него, поражаясь этому проявлению внимания и тому, что он потратил свое время на такие пустяки, и только взявшись за жестянку с табаком, понял, что в такой ситуации надо сначала поблагодарить.
- Гм… спасибо вам, доктор, - пробормотал я.
Он уже целиком погрузился в вечернюю газету, и слава богу, был слишком поглощен чтением, чтобы заметить мою неловкость.
- Что? А, пожалуйста. Как там, за городом?
- Гораздо суше, чем в Лондоне, - ответил я, выдыхая в потолок табачное облако.
- А здесь лило, как из ведра, с тех пор, как вы уехали. Вы не представляете, сколько пациентов с простудой было за это время. Ваша почта лежит у вас на столе, и там же несколько писем и телеграмма.
Я проглядел всю корреспонденцию – ничего интересного. Телеграмма была от Лестрейда, он сообщал, что завершил дело; еще было несколько благодарственных писем от бывших клиентов. Мой взгляд упал на последний конверт, который был чуть плотнее остальных. Вскрыв его, я извлек оттуда чек от одного из своих клиентов.
Хоть и говорят, что деньги не приносят счастье, но иногда они бывают весьма кстати. Я был не прочь немного развлечься, но для концерта время было довольно позднее, и кроме того, после долгого путешествия в поезде в обществе разговорчивого попутчика, мне очень хотелось поговорить с более-менее разумным собеседником.
В подобных случаях я разговаривал сам с собой, спорил, принимая то одну, то другую сторону, но на этот раз …к чему привлекать к себе удивленные взгляды посторонних, когда напротив меня сидит человек, который сам признался, что не терпит одиночества и, без сомнения, будет рад возможности пойти куда-нибудь… даже со мной.
- Послушайте, доктор, - неожиданно сказал я, заставив его испуганно вздрогнуть и выронить газету.
- Пожалуйста, больше так не делайте, - буркнул он себе под нос, нагибаясь, чтобы подобрать с пола газету.
- Простите, я только что получил довольно большой гонорар от одного из моих клиентов, - начал я издалека, - и мне бы хотелось это отметить. Что вы скажете об ужине?
Он отложил газету и недоверчиво посмотрел на меня.
- Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
Что в этом такого удивительного? - подумал я раздраженно. - Чем я хуже Стэмфорда?
- Да, конечно.
- О … я был бы счастлив, но боюсь… - он замолчал, лицо его вспыхнуло от смущения, и я заметил его взгляд, брошенный на чековую книжку, лежащую у него на столе. – Сейчас конец месяца и думаю, я не смогу…
Я хотел прервать его, сказав, что расплачусь за обед из своего гонорара, но понял, что его это обидит. Гм…
- Просто считайте это ссудой до получения вашего пенсиона, - нашелся я, наконец, бросая ему все еще не просохшую шляпу.
Он поймал ее, скрыв раздраженный взгляд за своей терпеливой улыбкой, и вздохнул. Нахмурив брови, он неуверенно мял шляпу в руке.
- Тем не менее, мне бы не хотелось пользоваться вашей добротой даже на таких условиях.
- Доктор, - сухо сказал я, - возможно, я не слишком осведомлен о правилах приличия, но знаю, что считается довольно неучтивым отказываться от приглашения на обед. И могут быть только два исключения из этого правила – либо вы физически не в состоянии сделать это, либо пригласивший вас человек вызывает у вас отвращение. Что-нибудь из этого - правда?
- Я не совсем уверен в последнем пункте, - усмехнулся он, идя за своей тростью.
- Я тоже, но меня это не остановит, - откликнулся я, направляясь к двери.
Я услышал смех за спиной и он даже воскликнул «Touche!». Я перевесился через перила лестницы и крикнул вниз :
- Миссис Хадсон, будьте добры, вызовите нам кэб – мы с доктором поедем куда-нибудь обедать.
Она вышла из своей комнаты и взглянула на меня с явным неодобрением.
- Мистер Холмс, джентльмен не должен так кричать, обращаясь к леди, - воскликнула она перед тем, как выполнить мою просьбу.
- И с каких пор она считает вас джентльменом? – с невинным видом поинтересовался доктор у меня за спиной.
- Очень смешно, - ворчливо отозвался я. – Просто вы ее любимчик.
- Нет.
- Да-да, именно вы.
- Знаете, для человека, который не склонен к проявлению чувств, вы до смешного ревнивы.
Я почувствовал, что краснею, но он, к счастью, этого не видел, так как спускался по лестнице довольно медленно. Тут как раз вернулась миссис Хадсон и тут же бросилась к доктору, наказав ему плотнее закутаться в шарф и предостерегая меня не бродить всю ночь по Лондону.
- И постарайтесь не напрягать свою раненую ногу, доктор, - продолжала она, провожая нас до кэба .- Вас и так весь день не было дома да еще в такую погоду и … - я энергично постучал в тростью в крышу кэба, и к нашему облегчению, он тут же тронулся с места.
- Нет, конечно же, не вы ее любимчик.
Он нахмурился.
- Возможно, есть причина ее доброго ко мне отношения.
- А именно?
- Я не кричу во весь голос, обращаясь к ней, не прожигаю дырки в ковре серной кислотой, и это не я сообщил ей два дня назад, что ростбиф был жестковат…
- Но ведь так оно и было.
- Но говорить ей об этом было совершенно не обязательно.
- Если бы речь шла о моей профессии, то я предпочел бы знать, над чем следует поработать, - ответил я.
- Вряд ли, если в тот момент вы ничего уже не могли бы поделать с результатом. Вам бы понравилось, если бы, после того, как вы сыграли какой-нибудь скрипичный концерт, я сказал бы, что вы сфальшивили на шестом такте?
- Не особенно, но… - я взвесил это в уме.
- Не так трудно сделать приятное другому человеку; в мире так не хватает доброты, а жестокости достаточно.
- Я надеюсь, что за ужином вы выберете другую тему, доктор, и не будете рассуждать о порочности человеческой натуры вообще, и моей, в частности.
- Вы сами вольны выбирать тему для беседы.
- Вам нравится французская кухня?
Он изумленно заморгал при таком внезапном вопросе, прежде, чем ответить.
-Я бы не сказал, что у меня было много возможностей ее оценить … но мне хотелось бы попробовать.
- Отлично, - я с довольным видом откинулся на спинку, глядя, как за окном клубится туман.
- А почему французская? – вторгся доктор в мои мысли минуту спустя.
- Из-за происхождения, вероятно, - кратко сказал я.
- О! – длинная пауза. – Значит, вы наполовину француз.
- Железная логика, доктор!
- Не надо говорить столь высокомерно. Ведь совершенно очевидно, что ваше имя не французское.
Я кивнул в знак согласия.
- Никогда не встречал более неразговорчивого человека. Как можно вообще что-нибудь у вас узнать?
- Достаточно застать меня в хорошем настроении и задать прямой вопрос, - бодро ответил я, взглянув на него краем глаза.
Он таким же образом посмотрел на меня и наши глаза на мгновение встретились, после чего мы оба уставились каждый в свое боковое окно, за которым не было ничего интересного (да и что можно увидеть сквозь пелену дождя и тумана?).
Обед прошел довольно миролюбиво. Разговаривали мы мало, после того, как я рекомендовал ему попробовать некоторые блюда из меню. Это было приятной переменой – обедать с человеком, который не собирался произносить вслух все, что приходило ему на ум, а именно этим отличался мой последний клиент, и к тому времени, когда мы вернулись на Бейкер-стрит, мое настроение значительно улучшилось.
Доктор был совершенно без сил, и, переодевшись, он рухнул в кресло у камина в полукоматозном состоянии. А я начал разбираться в делах, накопившихся за время моего отсутствия, пока не наткнулся на записку от моего брата, этого было достаточно, чтобы испортить мне настроение (вот отсюда и четырехчасовое пиликание на скрипке.)
Очевидно, у моего брата почему-то сложилось впечатление, что мне нечем больше заняться, кроме как выполнять любую его прихоть, так как послание было кратким и безаппеляционным, требующим, чтобы я явился к нему сегодня вечером, после того, как он вернется из клуба. Да неужели? Какая честь, получить у вас аудиенцию, милорд!
К счастью, меня не было, когда принесли эту записку, и поэтому я был избавлен от вышеупомянутой чести до завтрашнего утра, если же я не объявлюсь и тогда, это не останется безнаказанным.