По быстрому выкладываю, пока все работает. Но вообще становится как-то тревожно от этого "лежания" дайри. Но как уж будет. Копирование дневника дело по-любому не быстрое, хотя опыт уже есть

Трагики

«Вот вам сцена, на которой разыгралась эта трагедия»

Шерлок Холмс. «Собака Баскервилей»

Утренний туман все еще скрывал старые строения Чэтема и Дуврской железной дороги, когда они сели в поезд на станции Виктория, направляющийся к побережью. Его расписание совпадало с почтово-пассажирским судном в Дувре, которое перевезет их через Ла-Манш в Кале, где они сядут уже на другой поезд, который довезет их до Северного вокзала в Париже. Путешествие будет продолжаться почти одиннадцать часов.

В начале Уильям Эскотт боялся, что дорога покажется ему значительно длиннее. Когда они отъехали от станции Виктория, Сазаноф начал говорить, обращаясь скорее к самому себе, нежели к своему спутнику. Речь полилась из него настоящим потоком с водоворотами, когда он периодически возвращался к тому, о чем уже сказал. В основном он говорил о Корицианской труппе, и своих надеждах и тревогах в отношении этой театральной авантюры. Несомненно, более всего его угнетала неудача «Ричарда III», последовавшая за провалом комедий и «Антония и Клеопатры». Сазаноф распорядился играть пока «Ромео и Джульетту». Когда они уехали, Джон Рис стал исполнять роль Тибальта. Однако, больше всего Сазаноф боялся, что они прославятся как труппа, способная сыграть лишь одну пьесу. На этом не сможет продержаться ни один театр.

Барон фон Мариенбург казался достаточно терпеливым человеком, но насколько хватит его терпения, если они по-прежнему будут терять на этом деньги? «Лир» на бенефисе Хэллоуса был тепло встречен публикой. Сазаноф надеялся поставить этот спектакль с некоторыми изменениями, но не был уверен в том, что он сможет долго протянуть. Основная цель его поездки в Париж заключалась в том, чтобы завербовать там актера, обладающего большим опытом, нежели его нынешняя труппа. Никому в Лондоне не удавалось ставить «Гамлета» так долго, как это делал Ирвинг, но были же и другие пьесы. Он все время возвращался к этой мысли во время своих роптаний на капризных критиков.
читать дальше
Эскотт опасался, что Сазаноф станет твердить об этом на протяжении всей поездки. Он перевел разговор на другие темы, рассчитывая раскрыть тайну истории Сазанофа, однако, вместо этого вышло так, что ему пришлось заговорить о своем собственном прошлом. Когда Эскотт спросил, был ли Сазаноф когда-нибудь во Франции, тот просто коротко ответил, что ,нет. Сознавая, что он создает историю вымышленного Уильяма Эскотта, и в то же время зная, что легче быть последовательным, если стараться придерживаться правды, Шерлок Холмс рассказывал историю пребывания своей семьи во Франции. Во время своих рассказов он ухитрился вставить несколько вопросов о детстве самого Сазанофа. Но каждый раз тот ловко от них уходил, задавая вопрос о прошлом Эскотта. Холмс счел это интересным умственным упражнением, попыткой вести допрос без допроса. Однако результатом была полная неудача: он ничего не узнал о Сазанофе сверх того, что стало ему известно при их первой встрече.

А то, что он знал о Сазанофе, было гораздо больше, чем фантазии Лэнгдейла Пайка. В его речи он не обнаружил ни намека на иностранную интонацию, по крайней мере, не более иностранную, чем ливерпульская. Тот факт, что у него почти отсутствовал региональный акцент, наводил на мысль, что в юности он часто путешествовал. Холмсу также было очевидно, что Сазаноф, видимо, проработал в театре довольно много лет. Холмс не заметил в нем никаких признаков занятия какой-либо другой профессией. Все это говорило о том, что Сазаноф происходил из театральной семьи и , будучи еще мальчишкой, путешествовал по Британии, с юных лет играя на сцене. Для него это была не карьера, а образ жизни. Он никак не давал понять актерам Корицианской труппы, что когда-либо намерен сам выйти на сцену, в отличие от выдающихся актеров-администраторов того времени. Возможно, у него была какая-то причина выбрать профессией исключительно управление. И все же мысль о том, чтобы покинуть театр, была подобна мысли о том, чтобы перестать дышать. О подобном он не мог даже помыслить.

Все это нашло отражение в его нынешних тревогах. Корицианский театр был важен для него. Это было не просто деловое предприятие. Тайна его происхождения была всего лишь ролью, возможно, его последней ролью, а его публикой был целый мир. Попытка Холмса заставить его выйти из этой роли не увенчалась успехом, но в отличие от словесных разглагольствований Сазанофа о деловых проблемах театра, этим попыткам удалось сделать поездку не столь утомительной. Однако, если Холмсу и не удалось спровоцировать Сазанофа поделиться своими воспоминаниями, это не помешало ему мысленно вернуться к своим собственным. Он намеренно избегал разговоров о последнем годе их пребывания во Франции и возвращении в Англию весной 1871 года. Тем не менее, в человеческом мозгу одни воспоминания ассоциируются с другими, и несколько раз он ловил себя на том, что сжимает кулак, будто бы для того, чтобы физически подавить воспоминания о том годе, как только они вспыхивали у него в уме. Он считал, что его действия остались незамеченными; по крайней мере, Сазаноф ничего на сей счет не сказал.

Когда они прибыли в Дувр, с пролива дул сильный ветер, отбивая охоту разговаривать. Море стало неспокойным. К тому времени, как они добрались до Кале, Сазаноф слегка побледнел. Он почти не разговаривал, пока они садились в свой вагон, в поезде, идущем в Париж. Благодарный ему за молчание, Эскотт откинулся назад и закрыл глаза. Вскоре они прибыли на Северный вокзал и наняли кэб, чтобы доехать до отеля дю Лувр. И когда они оказались там, поздний ужин и чистые простыни вполне удовлетворили их потребности после целого дня путешествия.

На следующее утро Шерлок Холмс рано встал и оделся. Накануне они прибыли уже после наступления темноты и им не удалось особо разглядеть французскую столицу. Шерлок вышел из отеля и побрел к улице Сент-Оноре. Он и его родители были во Франции в начале 1871 года. Они слышали сообщения о Парижской коммуне, но покинули страну до того, как все эти события достигли своего апогея. С юга Франции они поплыли прямо в Уитби, на север Англии. И своими глазами Шерлоку не пришлось увидеть никакого противостояния. Прошло уже с полдюжины лет с тех пор, как он в последний раз был в Париже. Он был потрясен, увидев утреннее солнце, сияющее сквозь обугленный остов дворца Тюильри. Это здание пережило потрясения революции и империи лишь для того, чтобы сгореть во время Коммуны. В Лувре, который пострадал гораздо меньше, продолжались восстановительные работы. В путеводителе для приезжих, находящемся в отеле, были перечислены другие здания, подвергшиеся разрушению. Некоторые из них были восстановлены или снесены, но в отношении Тюильри еще не было принято никакого решения. Он зиял, будто открытая рана, между Лувром и Пале-Роялем. Несмотря на шрамы, оставленные на французской столице и ранний час, люди прогуливались по бульварам и сидели в кафе. Париж, подобно пресловутому фениксу, восстал из пепла, чтобы вновь претендовать на свое место в мире моды и мировой культуре.
Сазаноф сказал Эскотту, что актер, на которого они приехали посмотреть, играл Лаэрта в "Гамлете" в «Комеди Франсез». Холмс обнаружил, что театр расположен совсем недалеко от их отеля. На колоннах здания висел огромный рекламный плакат. Поперек него большими буквами было написано "ЛАБЛАС" над "Гамлетом" – названием спектакля. Имена других исполнителей были указаны ниже мелким шрифтом. Он не был знаком с этим Лабласом, но предположил, что тот был довольно известным актером.

Эскотт вернулся в отель и присоединился к Сазанофу за завтраком. На Сазанофа произвело впечатление его описание руин дворца Тюильри. Он хотел увидеть это сам. Они отправились туда пешком, а затем провели некоторое время в галереях Лувра. Библиотека и другие его части были подожжены коммунарами и полностью разрушены. Сам музей чудесным образом был спасен. Они купили билеты в театр и вернулись в отель "Лувр" на ланч.
Часть дня Сазаноф и Эскотт провели, изучая широкий выбор английских, американских, немецких и французских газет и журналов в холле отеля. Затем переоделись, рано поужинали в отеле и отправились в театр, заранее предвкушая, как сольются с толпой театралов. Блюстители порядка уже были на своих местах, следя за тем, чтоб не было никаких нарушений. Они организовали стройные очереди , в которых стояли зрители в ожидании открытия дверей, и регулировали движение подъезжающих к театру экипажей. Пока они стояли и ждали, Сазаноф посмотрел на рекламный плакат.

- Это как раз тот, кто нам нужен, Анри Латур, - сказал Сазаноф.
- Это, кажется, французское имя, - ответил Эскотт.
- Да, это так. Его отец - ныне покойный - был французом, но мать - англичанка. Его брат учится в Эдинбургском университете. Их мать хотела бы вернуться в Англию, но у нее нет на это средств, и пока Анри играет в Париже....
- Понятно. Вы друг семьи?
- Скорее, знакомый знакомых. Я сказал, что займусь этим вопросом. А после провала « Ричарда III» у меня есть для этого еще один мотив. Мне нужно пригласить в театр трагика. Я вынужден признать, что в этом амплуа Девинь неубедителен.
В этот момент, пробило семь часов, и ожидающая публика заполнила театр. Из вестибюля элегантная лестница вела в фойе театра, где на пьедестале из голубоватого мрамора стояла статуя Вольтера. Здание театра было эллиптической формы и значительно больших размеров, чем в Корицианском театре. Сазаноф хотел сесть поближе, чтобы иметь возможность хорошо разглядеть актеров. Какой-то взволнованный малый тоже направлялся к первому ряду и, проходя мимо, столкнулся с Сазанофым.

- Прошу прощения, сэр, - сказал он.
- А, да вы такой же англичанин, как и мы!
- О, рад с вами познакомиться. Извините за грубость, но мой друг сегодня играет, и он настоял, чтобы я сел как можно ближе.
- Что ж, похоже, в первом ряду еще много свободных мест, - сказал Сазаноф, махнув рукой на пустой ряд. - Так что выбирайте сами, куда сесть.
Нервный молодой англичанин выбрал место ровно в середине первого ряда, и от рампы его отделял только оркестр. Сазаноф сел рядом с ним и представился.
- Я Майкл Сазаноф. Я руковожу английской актерской труппой, а это один из моих актеров, Уильям Эскотт.
- Мое имя Баркер. А что вы здесь делаете?
- Хочу посмотреть, есть ли здесь какой-нибудь талант, который стоит вывезти в Англию. А вы?
- Что? О, я просто навещаю друзей.
Мистер Баркер казался очень рассеянным, но это не помешало Сазанофу болтать о театре.
- В области комедии наши достижения нельзя даже сравнивать с французскими, - сказал Сазаноф. - Это их сильная сторона. Однако, когда дело доходит до Шекспира, они проигрывают, сэр, полностью проигрывают. Если бы вы видели "Гамлетов", которых видел я — Макриди, старшего Кина, Ирвинга...
Воспоминания Сазанофа были прерваны поднятием занавеса. Первые несколько сцен были довольно банальны.
Сазаноф наклонился к Эскотту и прошептал:
- На английском это звучит лучше.
Уильям Эскотт не мог сдержать улыбки, ибо Сазаноф ни слова не знал по-французски. Однако его внимание привлек отнюдь не язык. Казалось, существовало какое-то особое напряжение между актером, игравшим Гамлета, Лабласом, упомянутым на афише, и этим Латуром, игравшим Лаэрта. В то время как игра Лабласа была хороша - хотя его и нельзя было сравнивать с Ирвингом - Шерлок слышал шепот среди публики о том, что , похоже, сегодня он не в форме. С другой стороны, Лаэрт Латура был блистательным. Живость и пыл его игры, похоже, пленили аудиторию, и ему искренне аплодировали. Это было нечто большее, чем просто хорошая актерская игра. Изучая темную сторону человеческой натуры, и постигая азы театрального ремесла, за драмой, разыгрывающейся на сцене, Шерлок Холмс видел неподдельную реальную драму. В глазах Латура, когда он смотрел на Лабласа, был виден тлеющий огонек, что выходило за рамки простой игры, и истинное негодование прозвучало в его словах: "Mit soeur a ete jetee dans un etat desespere! Mais ma vengeance viendra!" (В мрак безнадежный ввержена сестра! Но месть моя придет!) Хотя Сазаноф и не знал языка, он знал пьесу, как биение собственного сердца, и понимал смысл слов.

- Клянусь Юпитером! - воскликнул он. - Эти последние слова будто вырвались из его собственного сердца!.
В конце четвертого акта Латура вызвали на бис, но в сцене у могилы Офелии он превзошел сам себя. Его вопль "Que le demon prenne ton ame! " (Дьявол забери твою душу!), с которым он вцепился в горло Гамлета, вызвал буквально целую бурю оваций. Мистер Баркер, сидевший рядом с Сазанофым, вскочил на ноги, но снова сел, когда Лаэрт отстранился от Гамлета. Теперь у Холмса не было сомнений в том, что Латур был тем другом, на игру которого пришел смотреть Баркер, и его нервозность была связана с тем напряжением, которое Холмс наблюдал и на сцене. Театр был заполнен до предела. Огромная аудитория с жадностью ловила каждое слово Гамлета и Лаэрта.
- Английский актер покажет вам гораздо больше граней игры, - с энтузиазмом прокомментировал Сазаноф, - но все это как-то чертовски естественно, и это замечательно!
Когда в финальной сцене поднялся занавес, в зале воцарилась гробовая тишина. На заднем плане под балдахином из пурпурного бархата сидели король и королева. В центре сцены было свободное пространство, по обе стороны от которого толпились вооруженные воины, придворные и члены королевской семьи. Лаэрт небрежно прислонился к живописной колонне, в то время как Гамлет с уверенной улыбкой на лице беседовал с придворным. Рядом с Лаэртом стоял воин в плохо сидящих доспехах. И их размер был не единственной ошибкой в его облачении. При нем была изящная рапира вместо датского широкого меча, который больше подходил бы к его костюму. Озрик вприпрыжку выскочил вперед, держа в руках целый букет рапир. Гамлет и Лаэрт выбрали оружие и отсалютовали друг другу клинками.
- Черт возьми! - прошептал Сазаноф, когда противники отдали друг другу честь, - Посмотрите на глаза этого человека! Говорю же вам, что это уникально!
Шерлок схватил Сазанофа за руку и встревожено прошептал:
- Здесь что-то не так. Это не театральные клинки. Не бутафория. Это сабли, настоящие сабли. Прежде чем кто-то успел еще что-то сказать, раздался быстрый топот и звон стали.
- Черт возьми, Сазаноф! Театральные рапиры так не звенят. Вы же знаете это! - сказал Шерлок.
Силы соперников были равны; и временное преимущество в поединке сперва приобрел один из них, затем другой.
- Обман достоин восхищения. Можно поклясться, что по ноге Лаэрта течет кровь. Великолепно! Великолепно! Совершенное зрелище! - воскликнул Сазаноф.
- Это кровь, настоящая кровь! Мы должны остановить их! - воскликнул Шерлок, вскакивая на ноги, но Сазаноф схватил его за руку и усадил обратно на место, и как раз в этот момент Лаэрт бросился на Гамлета, ожесточенно тесня его в толпу придворных. Гамлет сделал смертельный выпад, вонзив свою шпагу в левую руку Лаэрта. Затем Лаэрт бросился вперед и пронзил своим клинком Гамлета, который упал ничком при свете огней рампы.
В зале воцарилась тишина, а затем раздались громкие аплодисменты, и весь зал вскочил на ноги, разразившись громом оваций. Как и остальные зрители, Сазаноф вскочил с места, но он не аплодировал. С первого ряда он увидел в этом последнем выпаде нечто ужасающее, чего не могли разглядеть большинство зрителей. Потрясенный, он отпустил руку своего спутника, и Шерлок исчез.
Сазаноф судорожно схватил за рукав англичанина, сидевшего слева от него, и прошептал:
- Я видел, как она вышла у него из спины!
Он стоял совершенно ошеломленный. Зрители по-прежнему хлопали, стоя, ожидая, что Лаблас встанет и выйдет на поклон. А он лежал , неподвижный и застывший, его бледное лицо было хмурым, а кровь текла по сцене к оркестровой яме. Там все стихло, когда один музыкант заметил, что по его инструменту течет кровь, и сказал о этом своим коллегам. Теперь Сазаноф увидел, что Шерлок пробрался на сцену и жестикулировал там, призывая опустить занавес. Занавес опустился, и в театре воцарилась гробовая тишина.
Когда пошли толки, что великий Лаблас умер на сцене, на глазах у всех, публика стала медленно расходиться, ошеломленная и охваченная ужасом. Пробиваясь сквозь толпу, направившуюся к выходу, Сазаноф и Баркер попытались добраться до сцены, но были оттеснены ворвавшимися туда блюстителями порядка. Ошеломленный и не знающий языка, Сазаноф старался держаться близ англичанина Баркера, когда вместе с людским потоком они вышли на улицу. Видимо, Баркер и сам был охвачен пароксизмом эмоций. По выражению его лица можно было заметить, что в нем борются ужас и облегчение, и ни одно из этих чувств не может взять верх над другим.
- Я не могу поверить, что он сделал это, - повторял он снова и снова.
- Просто поразительно, - пробормотал Сазаноф. - Не оставляйте меня пока, мой добрый сэр. Я не знаю здешнего языка. И куда только подевался этот малый?
Стражи порядка организовано отводили людей подальше от здания. Они расширили свое оцепление по направлению к улице, оттесняя толпу. Тут двери открылись, и появился еще один полицейский, крепко держащий за руку Эскотта и ведущий его на улицу. Они обменялись парой фраз. Полицейский покачал головой. Эскотт бросил взгляд вокруг и увидел Сазанофа и Баркера. Он спустился к ним по ступенькам.
- Он, в самом деле, мертв? - спросил Сазаноф.
- Да, - сказал Эскотт.
- А Анри? Он серьезно ранен? - спросил Баркер.
- Нет, не очень. Он поправится, - ответил Эскотт.
- Вы знаете Анри Латура? - спросил Сазаноф у Баркера.
- Да. Я сказал, что сегодня играет мой друг. Это был он, - признался Баркер.
- Тогда расскажите нам, что там происходило на самом деле, - сказал Шерлок Холмс, схватив Баркера за руку.- Это была не просто игра.
- Я не понимаю, что вы имеете в виду, - произнес Баркер.
-Это были настоящие сабли. Я осмотрел их , прежде чем меня увели со сцены.
Баркер побледнел, но ничего не сказал.
- Вы нервничали с самого начала. Вы знали, что что-то в этом роде должно произойти, - обвинил его Холмс.
- В каком роде? - спросил Сазаноф.
- То, что мы видели, не было сценическим поединком. Это была настоящая дуэль, - сказал Шерлок Холмс.
-Боже мой, а разве дуэли в этой стране не запрещены? - спросил Сазаноф.
- Запрещены, - сказал Шерлок Холмс.- Но кое-кто все равно на это идет. Вы знали об этом, Баркер.
- Я ничего не могу вам сказать, - пробормотал тот.
- И, судя по ожесточенности Латура, я подозреваю, что в этом замешана его сестра, - сказал Шерлок.
Баркер покраснел и отвернулся.
- Я ничего не могу вам сказать. Мне действительно уже пора, - сказал он, торопясь уйти.
Холмс двинулся за ним, но Сазаноф остановил его.
- Отпустите его, Эскотт, - сказал он. - В любом случае, что мы можем с этим сделать? Ведь будет какое-то расследование, не так ли?
- Вероятно, нет, - с явным неудовольствием сказал Холмс.- Полицейские явились , чтобы просто навести порядок. Они довольно ясно дали мне понять, что считают это случайностью, даже когда я указал им, что актеры сражались настоящим оружием. Они предположили, что оба актера случайно взяли настоящие шпаги из общей партии, что я нахожу крайне маловероятным. Думаю, они понимают, что произошло, и ничего не намерены с этим делать.
- Удивительно, - сказал Сазаноф, качая головой. "Я не знаю, насколько это было игрой и насколько реальностью, но от всего этого у меня осталось довольно неприятное послевкусие. И теперь я просто очень хочу вернуться в цивилизованную страну.

Несмотря на это желание Сазанофа немедленно покинуть Францию, следующий поезд в Кале отправлялся только утром. Они встали с рассветом, выпили чай и отправлялись на станцию. Заря в то утро была алого цвета и окрасила руины дворца Тюильри, когда они проезжали мимо , словно напоминая им о кровавых страстях парижан. Но они не нуждались в подобном напоминании. Сазаноф не мог забыть сцену, свидетелем которой он был. Но мысли Эскотта переключились уже на другой предмет.
На обратном пути в Лондон Сазаноф и Эскотт хранили молчание. Сазаноф был все еще под впечатлением того, что они увидели во Франции, и к тому же его тревожила участь Корицианского театра. Он верил, что сильный трагик может изменить их судьбу. И надеялся убедить Анри Латура присоединиться к их труппе, но только что увидел, как тот на сцене убил другого актера. Сазаноф содрогнулся. Его охватило мрачное настроение.
Холмс размышлял над своим собственным замыслом. В поезде из Дувра в Лондон он, наконец, заговорил о том, что давно было у него на уме.
- Я хочу сыграть свой бенефис в июле, - сказал он.
- Что ж, это можно, - ответил Сазаноф.
- Я хочу сыграть Ричарда III, - сказал Эскотт. - "Ричард III» Шекспира, а не в Сибберовской обработке, и я хочу сыграть главную роль.
- На своем бенефисе вы можете делать все, что захотите. Просто назовите мне дату, - мрачно сказал Сазаноф.
Холмс даже не был уверен, что он его слушал. Сазаноф уделил бы его словам гораздо больше внимания, если бы знал, насколько важным будет это сообщение для Корицианской труппы.