И вновь не думала, что закончу эту главу так быстро. На работе она, конечно, пошла очень живо, но дело не только в этом. Она является непосредственным продолжением замечательной предыдущей главы и несет большой смысл, чем отличаются далеко не все главы этой книги.
Признаюсь, что я почти всегда считала крайне неудачной первую часть этой эпопеи "Трещину в линзе", и , на самом деле, это еще и потому, что написано все очень коряво и во многом как-то по-детски - этим вообще грешат практически все эти три книги Дарлен Сипсер. Если б все переписать, особенно всю историю с Вайолетт, это, возможно, была бы классная вещь, которая могла бы быть ключом и к Канону и ко многим загадкам Холмса даже и из других фанфиков и пастишей.
Во время перевода и сейчас, когда редактировала, невольно вспомнила Маркума с его теорией об огромном шерлокианском гобелене, к которому помимо Канона относится так или иначе все, что было написано о Мастере. И всплыли еще в памяти слова, кажется, Мэри Нортон, что истории никогда не заканчивается. Когда их перестают рассказывать в одном месте, то начинают рассказывать в другом.
И вот все то, что было в предыдущей главе и особенно в этой, для меня является очень логичным прологом не только к Канону, но даже к той же эпопее Westron Wynde о молодом Холмсе. Хоть он там, казалось бы, более инфантилен и молод. Но все его там пересечения с женским полом , от прачки до леди из высшего общества, могут напомнить, как раз о том, что произошло и в "Трещине в линзе" и в этих последних главах "Сцены".
И вот прямо даже непосредственно - все его "маски" там были для Холмса уже отдельными личностями, а не частью его самого. И замечательно было прочитать, что начиналось все это как раз в этой главе:"...к тому времени он воздвигал более крепкие стены, отделившие его от Уильяма Эскотта. Эскотт теперь становился уже не просто сценическим псевдонимом, но отдельной личностью, ролью, которую он играл, своего рода костюмом, который он сбрасывал, подходя к квартире своего брата".
В общем, очень порадовала эта логическая цепочка, значит, я все же не зря ковырялась с этой трилогией)

После бури

«И нелюбовь его к женщинам, и несклонность завязывать новую дружбу были достаточно характерны для этой чуждой эмоциям натуры…»
Доктор Уотсон. Случай с греческим переводчиком.

Около полудня в воскресенье кто-то постучал в дверь гостиничного номера Эскотта, разбудив его.
- Уйдите, - пробормотал Эскотт.
- Это я, Пайк. Я принес вам немного еды, - произнес через дверь Лэнгдейл Пайк.
- Уйдите, - повторил Эскотт.
Послышалось какое-то скрежетание, и затем дверь открылась. Пайк прикрыл ее ногой и сказал:
- Любой идиот может открыть тут двери, включая меня. Разве годы, проведенные в университете, не научили вас тому, сколь благотворна воскресная утренняя церковная служба?
Эскотт открыл глаза и хмуро посмотрел на него.
- Нет, они научили меня тому, что воскресным утром лучше прятаться от бешеных собак, - буркнул Холмс.
- Ха-ха! Да, я помню. Ужасный укус, правда? Господи, вы ужасно выглядите, - сказал Пайк. – И вы даже не развлекались вместе с нами прошлой ночью. Или у вас была какая-то своя частная вечеринка?
- Нет, - ответил Холмс, снова закрывая глаза.
- Вот держите. Может быть, немного еды поможет вам, - сказал Пайк, опуская корзину с провиантом на кровать рядом с собой.
- Какова цель этого вторжения? – хмуро спросил Холмс.
- Я хотел поговорить с вами, - сказал Пайк, начав шарить в корзине.

читать дальше
Холмс не мог не признать, что запах оттуда исходил очень аппетитный. Он повернулся, сел и подвинул ее к себе.
- Относительно чего? – спросил он, исследуя содержимое корзины.
- Относительно того, что случилось в вечер четверга, - сказал лорд Сесил. – Это что, этот город вызывает у вас такую реакцию? После того, как вы упали на сцене, я вспомнил, что вы были больны в первый год своего пребывания в колледже, и еще вспомнил, как слышал о том, что вы когда-то потеряли сознание во внутреннем дворе колледжа.
Холмс, казалось, не обращал внимания на лорда Сесила, отламывая большой ломоть теплого хлеба и надкусывая его.
- А там есть какое-нибудь питье? – спросил он, снова заглядывая в корзину.
- Я узнал доктора Маккензи, когда он поднялся на сцену. Ведь вы же знаете, что мне было известно о том, что вас с ним связывали некоторые отношения , я имею в виду профессиональные, - продолжал лорд Сесил, игнорируя вопрос Холмса.
Холмс вытер губы, отпив молока из найденной в корзине бутылки.
- Затем я услышал, что в тот вечер вы пошли с ним домой. Я знаю, что доктор Маккензи - заведующий лечебницей для умалишенных. Здешней публике это известно. Труппе – нет, пока еще нет. Но, Шерлок…
Шерлоку Холмсу совсем не понравилось направление этого монолога.
- Пожалуйста, называйте меня «Эскотт», если не хотите, чтоб я называл вас «лорд Сесил», - сказал он ледяным тоном.
- Да, да. Совершенно верно, особенно здесь, в Кембридже, - продолжил Лэнгдейл Пайк. – Я говорил, что кто-то в этом городе мог бы сказать остальным актерам, кто такой Маккензи. Возможно, они ничего такого и не подумали. Они могли решить что это просто совпадение, что в тот вечер он был единственным врачом среди зрителей.
- Так и было, - сказал Эскотт.
- Но, они могли начать задаваться вопросами. Я знаю, что он захаживал в ваши комнаты. Я знаю, что тут есть связь. И я не намерен рассказывать об этом кому-нибудь из труппы…
- Благодарю вас, - с облегчением сказал Эскотт.
- Не поймите меня неверно. Хотя за мной до сих пор держится репутация сплетника, я теперь гораздо более, чем прежде осторожен в отношении того, что говорю. В колледже вы научили меня некоторым вещам. Первой было то, что вы легко могли одержать надо мной верх, если бы захотели. Что еще более важно, вы научили меня тому, что в мире есть люди чести, и вы один из них. Я всегда буду обязан вам за то, что вытащили меня из этого игорного дома. И я не собираюсь делать или говорить что-то такое, что повредит вашей репутации…
- Такой, какая имеется в этом городе, - сказал Эскотт, закатывая глаза. – Поджигатель из Сидни-Сассекс-колледжа.
- Но мне хотелось бы знать, что происходит. Дальше этого дело не пойдет, - закончил Пайк.
Эскотт с задумчивым видом ел яблоко из корзины. Пайк, молча, ждал.
- Доктор Маккензи лечил меня от нервного срыва, когда я был в колледже, - сказал, наконец, Эскотт. – В вечер четверга у меня на сцене случился рецидив, и я все еще прихожу в себя после этого.
- А, что ж, это, на самом деле, все, что я хотел бы знать. Я не стану дальше совать свой нос. Надеюсь, что еда пошла вам на пользу. Если я могу еще что-то сделать…
- Нет, я просто попытаюсь еще немного поспать. Спасибо, что принесли мне поесть.
- Если у вас будет еще один такой приступ…
- Надеюсь, что нет, - сказал Эскотт.
- Но если будет, должны ли мы сделать что-то особенное?
-Нет, просто оставьте меня в покое. В конце концов, он закончится сам собой.
- Что ж, ладно, мистер Эскотт, тогда я дам вам поспать. То, что осталось в корзине, в полном вашем распоряжении.
С этими словами Лэнгдейл Пайк вышел из номера, защелкнув за собой дверь.
В понедельник утром актеры Корицианской труппы вернулись в Лондон. Газовое освещение в театре было восстановлено, и в тот же вечер они дали представление «Ричарда III» и вернулись к прежнему расписанию. Хотя из тех, кто уже видел пьесу, мало кто поверил бы в это, но Ричард III стал «холоднее». Однако, он продолжал привлекать публику даже, когда игравший его актер отдалился и от нее и от своих коллег по сцене. После того, как труппа вернулась из Кембриджа, Эскотт редко общался с другими актерами, даже с Лэнгдейлом Пайком.
Кое-кто из актеров считал, что, играя Ричарда, Эскотт каким-то образом впитал в себя слишком много ледяного равнодушия этого злодея. Многие из них слышали легенды об актерах, настолько погрузившихся в роль, что они утратили связь с реальностью. Другие считали, что все дело в его непомерном самомнении, и все то, что , по слухам, произошло между Эскоттом и Дженни Мэйн или Себастьяном Девинем, они приписывали той же причине. Все они заметили, что давнишнее соперничество между Девинем и Эскоттом перешло в антипатию со стороны Девиня и более действенное безразличие со стороны Эскотта. На сцене они, как всегда, оставались профессионалами. Вне ее – друг друга просто не замечали.
Именно в это время в Корицианском театре, наконец, были закончены отдельные гримерные, работы, над которыми затянулись из-за ремонта. У Эскотта и Девиня были теперь свои собственные гримерные, что немного растопило лед, царивший в гримерной, которой пользовались остальные актеры. Однако, это также положило конец атмосфере полного равенства в труппе, что когда-то воодушевила Эскотта претендовать на главную роль. Даже если цель этого переезда в первую очередь состояла в том, чтобы отделить их друг от друга, наличие отдельных гримерных сделало их ведущими актерами труппы. Но ответ на вопрос, кто из них был более высокого ранга, зависел от того, кому этот вопрос задавали.
Что касается Дженни Мэйн, она оставалась в труппе еще несколько недель с предписанием директора, что она не станет ходить туда, где может оказаться Уильям Эскотт – на сцене или вне ее. Это порядком ограничило ее участие в «Ричарде III», но она стала играть небольшие роли в дневных представлениях «Ромео и Джульетты» после 1 сцены 3 акта, когда Эскотт часто уходил из театра после гибели Тибальта, возвращаясь к вечернему представлению «Ричарда III».Сазаноф предложил дать роль Тибальта другому актеру, но Эскотт по-прежнему любил свою первую роль, и Сазаноф не собирался забирать ее у него, раз он все еще хотел играть Тибальта. Однако, в любом случае в труппе Корицианского театра имели место большие потрясения и Дженни Мэйн унесло их течением наравне со многими другими, когда наступила пора перемен. Возможно, где-то в глубине души Шерлок Холмс почувствовал при этом облегчение, но к тому времени он воздвигал более крепкие стены, отделившие его от Уильяма Эскотта. Эскотт теперь становился уже не просто сценическим псевдонимом, но отдельной личностью, ролью, которую он играл, своего рода костюмом, который он сбрасывал, подходя к квартире своего брата.
В первое воскресенье по возвращении труппы в Лондон, Майкрофт начал разговор. Шерлок сидел на диване, закатав рукава рубашки, и перенатягивал струны своей скрипки. Он ощутил на себе пристальный взгляд брата еще до того, как Майкрофт заговорил.
- Что случилось в Кембридже?
- Что ты имеешь в виду? – спросил его младший брат.
- Со времени твоего переезда в Лондон, ты был очень живым и энергичным. Даже, если не говорить о тех, кого ты спас в свободные от театра часы, ты быстро поднялся на другую ступень в труппе театра, заслужив прекрасные отзывы в прессе о своих выступлениях. И вдруг сейчас ты стал молчалив и апатичен. Я мог бы подумать, что в Кембридже тебе оказали дурной прием, если бы не видел газет. Но кроме того есть вот это, - сказал Майкрофт, быстро повернув руку Шерлока, чтоб показать почти изгладившиеся следы уколов.– Полагаю, этому около недели.
- И это, - продолжил Майкрофт, швыряя в Шерлока газетой, сложенной так, чтоб была видна отмеченная им статья. Там упоминался обморок Эскотта на самом первом спектакле.
- Рецидив?
- Не совсем. Нервный приступ.
- Как те, что у тебя бывали прежде?
- Да. Но полагаю, это совершенно отдельный случай.
Надеюсь на это, подумал Шерлок.
- В зрительном зале случайно оказался доктор Маккензи, - сказал он Майкрофту. – Он дал мне немного наркотика, что помогло мне отыграть несколько спектаклей.
- Что спровоцировало этот приступ?
Шерлок скорчил недовольную гримасу.
- Что-то беспрецедентное? – спросил Майкрофт.
- Меня поцеловала одна актриса.
Майкрофт приподнял бровь.
- Из-за этого ты лишился чувств?
- Да. Это трудно объяснить.
- Ты уверен, что именно это было причиной?
- Да.
- Я видел, каким образом ты реагируешь на женщин, вернее, как пытаешься не реагировать.
- Этот инцидент, - сказал Шерлок, указывая на статью, - показывает, что я должен быть более бдителен, избегая подобных столкновений.
- Почему?
На мгновение гнев, отчаяние и боль вспыхнули в нем, как молния, и Шерлоку хотелось крикнуть: Ты знаешь почему! Но он сделал глубокий вдох и сдержал эмоции.
- Я не создан для таких вещей, - сказал он спокойно.
- И все же ты должен попытаться понять их.
- Зачем? – спросил Шерлок.
- Очевидно, что сердечные дела являются причиной многих преступлений. Ты не сможешь раскрыть их, если не сможешь понять страстей, лежащих в их основе.
- Я понимаю их слишком хорошо, но я должен смотреть на них бесстрастно, чтобы рассуждать логично. Эмоции – прекрасное средство, чтоб заставить человека совершить преступление или ввести в заблуждение сыщика.
- Верно, но для многих мужчин такой путь слишком труден.
- В моем случае он единственно возможный.
- Если это сможет тебя удовлетворить…
- "L'homme c'est rien – I'oeuvre c'est tout".
Едва ли Майкрофт мог оспорить такое утверждение. Его собственная жизнь была связана с удовольствием, которое он находил в разрешении сложных правительственных задач и он понимал энтузиазм Шерлока в раскрытии преступлений. Возможно, его ждала одинокая жизнь, но она могла принести ему удовлетворение.
Шерлоку Холмсу не нравилось обсуждать с другими сокровенные движения своего ума или сердца. Было довольно трудно выразить другим то, о чем он думал, доступным для них языком. Но вот что он чувствовал? Он не всегда был уверен, что сможет это объяснить и себе. Возможно, что по большей части и то и другое лучше держать сокрытым от чужих глаз.
Он знал, что Майкрофт желал ему добра и прекратит свои расспросы, как только будет удовлетворен. Шерлок не забыл обещания, которое он дал Майкрофту в Йоркшире, ни того, что однажды он уже нарушил его. Поэтому он смирился со всеми расспросами Майкрофта. Некогда он заключил договор и с доктором Маккензи и был многим обязан ему за помощь, которую тот оказал ему в начале его пребывания в Кембридже.