Этот фанфик сохраняла себе когда-то давно, но думала, что возьмусь за него еще не скоро. Но, во-первых, наткнулась на него, когда просматривала тумблер, а , во-вторых, пробежав его еще раз глазами, поняла, что он мне сейчас очень близок, то, о чем в нем говорится. Наверное, когда-то я такое очень не любила, но жизнь вносит свои коррективы...

И этот рассказ это именно то, что мне сейчас нужно.

Читатели
Автор Spacemutineer

В годы ухода в отставку и удаления от дел, когда Уотсон «почти совершенно исчез с горизонта», как пишет об этом Холмс, автор прикладывает все усилия, чтоб поддерживать связь со своими читателями.

Конечно, он обвинял меня, но что еще ему оставалось делать? Просто принять, что мы старели, что некогда быстрые реакции становились медлительнее? С неохотой согласиться на войлочные тапочки и долгий послеобеденный сон? Должен ли был Шерлок Холмс по доброй воле надеть на себя это самое страшное из описаний – удалившийся от дел? Вы могли бы с тем же успехом написать те слова, которые, как он был уверен, вы и имели в виду. Пожилой. Одряхлевший.
В те последние годы нашей работы Холмс доводил себя до ручки, противостоя надвигавшемуся потоку времени и старости с помощью активности и необузданной решимости. Но ни один из нас не мог отрицать реальность. Я чувствовал, как зубы проживаемых лет вгрызаются в старые раны и старые суставы. То же самое происходило и с ним, даже если он лучше скрывал это, так же, как лучше скрывал почти все о себе.
Мягкая тактика и разговоры в течение долгих недель и месяцев оказались бесполезными. Когда я, наконец, объявил о том, что ухожу от дел, пытаясь побудить его совершить ответные действия, Шерлок Холмс мгновенно все прочитал между строк. Думаю, он ожидал, что этот момент наступит, или, может даже, боялся этого.
- Вы считаете меня некомпетентным, - сказал он, и взгляд его дымчато-серых глаз был холоден, как сталь. – Надо же, чтоб после всех этих лет именно у вас не осталось веры в мои способности. И это все, что мне нужно было знать.
читать дальше
В последующие две недели Холмс без какого бы то ни было предупреждения, собрав вещи, ретировался в тихую сельскую местность, которую прежде он так долго презирал, и его природная сдержанность превратилась в почти абсолютное молчание. Сперва я думал, что время смягчит его обиду, но волю Шерлока Холмса не так-то легко сломить. Вся моя переписка с ним – будь то деловые обсуждения его биографий в том виде, в каком я писал их, или более личные послания с попытками объяснения и мягкими извинениями – приводила к одному и тому же неизменному результату. Одному слову, которым он незамедлительно отвечал мне, причем всегда исключительно телеграммой:
«Понятно».
Но было очевидно, что все как раз наоборот.
Я продолжал писать, ему и о нем, но в течение многих лет не получал от Шерлока Холмса никаких существенных известий.

---------------------

Мальчишка в лавке у зеленщика был новенький и к тому же совсем юный, не старше четырнадцати лет, и его глаза широко распахнулись, демонстрируя это, к тому времени уже хорошо знакомое мне, узнавание от человека, стоящего по другую сторону прилавка. Я взял первое попавшееся под руку яблоко и стал внимательно рассматривать его, отмечая каждую черточку и изъян желто-зеленой кожуры в крапинку, но все было напрасно.
- Сэр? Простите за беспокойство, но ведь вы доктор Джон Уотсон, не так ли, сэр?
Слишком поздно. Я попался. Но это было неминуемо, так же, как и всегда. К тому времени, когда я замечал их, они уже заметили меня, и выхода не было. Повернувшись, я улыбнулся в ответ на явную радость на лице мальчугана и кивнул в знак согласия.
- Я так и знал! Сам доктор Уотсон! Право же, я так рад с вами познакомиться. Меня зовут Джошуа. - Его худая рука схватила мою и энергично пожала. - О, доктор Уотсон, я должен вам это сказать. Я просто обожаю Шерлока Холмса, сэр. Знаете, я читал все его рассказы. Все до единого, по дюжине раз каждый, просто проглотил! - Его губа дернулась, когда он понял, что допустил промах. - Я имею в виду ваши рассказы о нем.
Конечно, именно это он и имел в виду. Они всегда имели в виду именно это, даже если не всегда это говорили.
- Какая честь. Благодарю вас. - Я сжал его энергичные тонкие пальцы и похлопал его по руке.- Приятно познакомиться с читателем, особенно с таким заядлым, как вы.
- Да дело-то не в этом, сэр.
Джошуа переминался с ноги на ногу и покусывал губу, как малыш в ожидании конфетки. Я знал, что за этим последует.
- Вы часто его видите, сэр? Мистера Холмса?
Вот, пожалуйста. Взрослые пытались подмазывать колеса учтивой беседы немного больше прежде, чем открыть подлинную причину их приближения ко мне, но у ребенка не было времени на такой обмен любезностями. Его прямота располагала в его пользу. Если нужно сорвать бинт с открытой раны, то лучше сделать это одним рывком.
- Боюсь, что нет. Мы с мистером Холмсом удалились от дел. Сейчас он живет в Сассексе.
У юного Джошуа был удрученный вид. Читатели всегда выглядели удрученно, когда дело доходило до этой неминуемой темы, потому что я отвечал на вопрос, незримо присутствующий за тем, о чем они, казалось бы, спрашивали. Они спрашивали: «Вы с ним видитесь?», но за этим неизменно и ясно звучало: «Могу ли я увидеться с ним?
И горькая правда для них была такой же, как и для меня, как и наше совместное сожаление.

------------

Герберт Смит, мой давний редактор, взглянул на меня, приподняв густые брови , выглянув из-за моей последней рукописи.
- Уотсон, вы же не хотите, чтоб я это опубликовал? Ведь вы же понимаете, что признаетесь тут в совершении множества правонарушений? Вот здесь, в вашем отчете вы вламываетесь в дом этого Милвертона, становитесь свидетелем его смерти, стоите в стороне, никак не препятствуя совершению этого злодеяния, а затем сжигаете содержимое его сейфа, после чего скрываетесь от полиции, лжете инспектору и позволяете убийце выйти на свободу. И все это должно появиться в моем журнале?
- Так и есть. Но, во-первых, Милвертон – это, конечно же, псевдоним, и все подробности о нем и других действующих лицах этой драмы смутные и неясные, и дают неверное направление, чтобы никто не мог проследить, какие тут действуют реальные лица, и о каких реальных преступлениях может идти речь. Во-вторых, даже если бы кто-то все это отследил, это было бы напрасно, поскольку юридические ограничения давно истекли. В-третьих, любая ложь полиции была всего лишь умолчанием, и в любом случае это было делом рук Холмса, а не моих.
-Но в этом-то все и дело! - сказал он, с горячностью бросая рукопись на стол. - Вы намекнули, что мистер Холмс подстрекатель во всех этих преступлениях, некоторые из которых весьма отвратительны. Вы были свидетелем того, как он заключил жестокую ложную помолвку с невинной горничной, а затем не задумываясь , бросил ее, когда она сделала то, что было ему нужно. И это помимо многочисленных незаконных действий, которые он совершает в вашем рассказе, могу добавить, с вашей горячей помощью. Работая с вами, я ко многому привык, но здесь речь не только о вашем обычном легком проникновении в чужой дом со взломом или краже. Мы обсуждаем сокрытие хладнокровного убийства!
Он поморщился от тона собственного голоса, который он в запальчивости повысил, от чего его голос прозвенел на всю контору. Он заговорил потише.
- Уотсон, просто скажите мне, что у вас есть разрешение Холмса. Вы же сперва обсудили это с ним? Уотсон?
Он посмотрел на меня, и у него вытянулось лицо. Вот по этой причине я обычно и проигрывал в покер.
- Я информировал его о своих планах, - сказал я.
- И каков был его ответ?
- Такой же, как и на все другие мои вопросы, с тех пор, как он уехал.
- Это невозможно, Уотсон. Молчание – это совсем не одобрение. Мне не следовало так долго позволять вам продолжать в таком духе.
Я слышал в его голосе беспокойство. За долгие годы у Смита выработалась настороженность по отношению к Шерлоку Холмсу. Полагаю, это началось, когда они впервые встретились на Бейкер-стрит, когда Холмс появился , смеясь , не обращая внимания на кровь из своего разбитого носа после поимки вымогателя Маккэрролла. Смит относился к нему как к явлению природы, как можно было бы относиться к буре или урагану. Он узнал о Холмсе достаточно, чтобы удивляться ему, бояться его, но недостаточно, чтобы понять его.
- Смит, я уже сказал вам. Он не станет связываться с вами из-за этого. Вам не стоит из-за этого переживать.
Смит ощетинился в знак несогласия.
-Он имел бы полное право подать на меня в суд, если бы я допустил, чтобы это попало в печать. Либо я напечатал бы вопиющую клевету, либо Шерлок Холмс - бесчестный человек и преступник, и я сотрудничаю с его добровольным сообщником и извлекаю из этого выгоду.
- Мы уже обсуждали это. Холмса ни в малейшей степени не волнует какое-либо негативное изображение, особенно если на карту поставлена только его личная репутация. Он, вероятно, будет в какой-то степени возмущен моим описанием здесь его работы, учитывая мои обычные приукрашивания окружающей обстановки, в отношении которых он считает, что так я подрываю ценность его искусства своим. Но я обещаю вам, что он не скажет ни единого слова обо всем этом.
Мой редактор посмотрел на напечатанный текст и вздохнул. Если бы кто-нибудь и мог знать, в какую сторону подует вихрь, то это только я.
- Уотсон, если я получу хотя бы одну телеграмму, то вы же понимаете, что я переложу всю вину на ваши плечи.
- Если у Холмса возникнут какие-либо проблемы с тем, что я написал, то он предъявит претензии мне, а не вам. Опубликуйте это.

--------------------
То немногое, что я знал о жизни Холмса, ушедшего на покой, я почерпнул из сообщений из вторых рук или случайных упоминаний в газетах.
Я слышал, что он разводит пчел. Его подкупала их педантичная натура. Его загородный дом был отдаленным и тихим, по крайней мере, так сказала миссис Хадсон, единственный человек, из тех, кого я знал, который действительно видел его. Насколько я мог судить, его жизнь тоже в целом казалась спокойной, хотя его сверхъестественная способность притягивать неприятности, по-видимому, никогда его не покидала. Однажды я прочитал в "Дэйли Хроникл" о странном приключении, в котором Шерлок Холмс имел дело с одним из самых свирепых и смертоносных убийц, с которыми он когда-либо сталкивался за свою долгую карьеру: выброшенной на берег тропической медузой.

Я безумно жалел, что не был там и не стал свидетелем этого.

У нас выработалась своего рода рутина. Каждые несколько месяцев я отправлял Холмсу письмо, спрашивая о том, что у него нового и в свою очередь сообщая последние новости о себе - мои ближайшие планы как в отношении моей писательской деятельности, так и в отношении меня самого, и, скажем, краткое изложение последних лондонских интриг или какую-нибудь новость, касающуюся кого-то из наших общих знакомых. Независимо от содержания, всегда можно было рассчитывать на то, что в течение дня он отправит мне ответ из одного слова.

"Понятно".

По крайней мере, я знал, что он жив. В нашей совместной истории было время, когда я не знал даже этого.
С течением лет стало труднее писать ему эти письма и даже тяжелее стало писать о наших совместных приключениях. Эти истории были хрустальными осколками памяти, ясными, прекрасными и острыми, как бритвы. Письма были похожи на травму от грубого удара, ощущением того, что я вечно разбиваю голову об одну и ту же кирпичную стену чистого упрямства и гордости.
Я никогда, на самом деле, не знал, читал ли он что-нибудь из того, что я пишу. После того как моя первая серия приключений, опубликованная в первый год после уединения Холмса в Сассексе, не встретила отклика, объем моих работ сократился до минимума. За пять лет в печать попали лишь три рассказа, а от Холмса по-прежнему не было ничего, кроме самых простых подтверждений его существования. Постепенно я обнаружил, что больше не могу браться за перо ни для него, ни для себя, и молчание с одной стороны превратилась в тишину уже с обеих сторон, которая уходила вдаль, словно пустой горизонт.

-----------

Однажды ранним утром во вторник это взаимное забвение внезапно закончилось тем, что на мой адрес пришла не ожидаемая мной телеграмма из Сассекса. Я помню, как чувствовал себя измотанным, просто перебрасываясь парой слов с мальчишкой, разносившим телеграммы. Интересно, про что, черт возьми, Холмс хотел сказать мне, что теперь он понял? Может быть, он отвечал на старое письмо? Насколько я мог припомнить, он ни разу не пропустил ни одного ответа. Было ли это повторением, возможно, симптомом той же ползучей забывчивости, с которой сталкиваются все мужчины в нашем возрасте?
Я вскрыл конверт. Это было ни тем, ни другим.

«Ваши читатели уже некоторое время не получали от вас никаких вестей.» Включал ли он и себя в их число? Скрытый под этим смысл, конечно, был налицо, но за годы работы с Холмсом я понял, что мои первые инстинкты не всегда были самыми верными. Но этот факт никогда не мешал мне внимать им.
Холмс хотел, чтобы я написал о "корнуоллском ужасе", как он выразился. Он мог иметь в виду только ужасные убийства Тридженнисов. Это был странный случай алчности, любви и смерти, на который мы наткнулись в Маунтс-Бей, пока я изо всех сил пытался уговорить Холмса отдохнуть и не работать хотя бы столько, сколько нужно, чтобы оправиться от пневмонии.
В конце концов, два человека расстались с жизнью, а двое других лишились рассудка. Для нас с Холмсом это было одно из самых близких столкновений со смертью, которые мы когда-либо переживали, и произошло это по его вине и с моего молчаливого согласия. У него была своя гипотеза, и он хотел убедиться, что она верна, чего бы это ему ни стоило, поэтому я помог ему. Клянусь Богом, он нашел свой ответ. Мы оба.

Когда мы, корчась, рухнули вместе на траву, в те первые мгновения после того, как я выволок его, кричащего, из дома, я не был уверен, что он выживет. Если уж на то пошло, я не был уверен, что выживу и я сам. Если бы этот страх, вызванный во мне ядом, этот отвратительный, нечеловеческий, совершенно неестественный страх сохранялся гораздо дольше, я бы этого и не хотел.
Несмотря на свою физическую слабость в ту минуту, Холмс с его острым умом оправился от психического воздействия наркотика гораздо быстрее, чем я. Когда, вырвавшись из этого мрака, мне удалось снова прийти в себя , я почувствовал его руку на своей щеке, когда он пытался привести меня в сознание. Он звал меня по имени.
- Уотсон? Честное слово, Уотсон! - сказал Холмс нетвердым голосом, когда, наконец, он смог сказать что-то так, чтоб я его понял. Он выглядел пораженным, в этот момент ему было хуже, чем когда-либо, даже в разгар пневмонии. - Я в долгу перед вами... - выдохнул он. - Я должен поблагодарить вас и принести извинения. Боже милостивый, это был неоправданный эксперимент даже для меня одного, но вдвойне непростительно было вмешивать в него друга. Я... Джон, я искренне сожалею об этом.
Я никогда не видел его таким, каким он был в тот момент. Во все времена Холмс охранял свое сердце так же яростно, как рыцарь защищает крепость замка. Он никогда не позволял такой значительной части себя подвергаться чужому суждению, ни разу. Но в тот момент, на этот краткий миг , он позволил мне это. Это была честь для меня. И мне стало легче.
- Вы же знаете, что помогать вам - величайшая радость и привилегия для меня, - сказал я. Он устало склонил голову, и я притянул его к себе. - Мы делаем это вместе, Холмс. Вы же это знаете.
И в этот момент он это знал. Он, поистине ,знал это.

Я вдруг осознал, что все еще стою, прислонившись к дверному косяку, а телеграмма все еще дрожит у меня в руке. Взглянув на часы, я обнаружил, что затерялся в разбивающихся волнах этих воспоминаний почти на полчаса. Эффект был настолько ошеломляющим, что доктор во мне задался вопросом, не было ли это на самом деле каким-то скрытым, затяжным воздействием на нервную систему этого ужасного корня Дьяволовой ноги, имевшим место много лет назад. У моего сердца было явно менее научное объяснение.

"...и, возможно, самый показательный (здесь возможно есть игра слов - откровенный, обнажающий) случай в моей практике, - написал Холмс в своей телеграмме. Это то, что он имел в виду? Вспоминал ли и он тот момент искренности, ту вспышку существующей между нами связи, которой мы позволили выскользнуть у нас из рук и исчезнуть? Были ли его воспоминания о том дне хотя бы наполовину такими же сильными, хотя бы наполовину такими же трогательными, как мои?
Только тогда мне пришло в голову, что при поразительной силе его воображения это воспоминание, которое мы разделяли, вероятно, было гораздо более сильным и даже более всепоглощающим для Холмса, чем для меня, хотя я сомневался, что он когда-либо сможет открыто рассказать мне о чем-то настолько интимном.
Я сразу же сел за стол, чтобы выполнить его просьбу. "Приключение Дьяволовой ноги" было написано за один день, в тот самый день, и в этот день он уже напечатан, опубликован для всеобщего обозрения в последнем номере "Стрэнда".

Просматривая текст, я чувствую, как где-то внизу живота у меня сжимается старый знакомый комок нервов. Мои пальцы судорожно сжимают бумагу. Мой пульс учащается.

Я могу только представить, какой будет реакция моего читателя.