Рекламное объявление о фильме "Шерлок Холмс" 1916 г. с Джиллеттом в главной роли в мартовском выпуске того же года "The Moving Picture World"

Тут будет небольшой повтор. Для меня фанфик "Любовь всепрощающая" из предыдущего поста всегда где-то на подсознании сочеталась вот с этими стихами о ссоре Ольги Новиковой.





Ссора. Холмс

Углей в камине красные глаза
Следят за мной, подмигивая жутко.
Как сильно затянулась эта шутка!
А вдруг он не шутил, когда сказал...
А он сказал осенней тишине,
Когда туман сплетал узоры кружев,
Что он совсем-совсем не нужен мне,
И я ему совсем-совсем не нужен.
Что время нашу вылечит хандру,
Что и ему, и мне так будет лучше.
Что без него я, точно, не умру,
А он и вовсе крепкий и живучий.
О, если бы хотя бы он был зол!
Обижен, раздражён – мне было б легче,
Но он оставил ключ свой и ушёл,
И лекарь-время этого не лечит.
Я позабыл о пище и о сне.
Тепло в гостиной, а на сердце – стужа.
Он думает, что он не нужен мне.
А это я теперь себе не нужен.






Ссора. Уотсон

В этот дом, где меня перестали ждать.
Я вхожу осторожно, как в двери храма.
Всё по-прежнему: зеркало, стул кровать,
Над камином – та же картина с узорной рамой.

Всё по-прежнему: так же горит камин,
Так же пахнет едким табачным дымом.
Я вхожу. Узнаванье невыносимо.
Старый друг... Я пришёл повидаться с ним.

Он швырнул мне
Связку ключей в лицо,
Он кричал мне
Тысячу оскорблений.
Он за мною
Выбежал на крыльцо...
Он опомнился. И попросил прощенья.

И – противно вспомнить, как свысока
Я простил его, а простив, покинул,
И слегка дрожала его рука,
Когда он прикуривал от камина.

Как он долго молча смотрел мне вслед –
Слишком грустно, не по-его серьёзно...
Врач сказал, что слишком большая доза.
Врач сказал, что больше надежды нет.

Я стою. Лицо его, как в снегу.
Я стою, боясь подойти поближе.
Я стою, боясь наклониться ниже.
Я надежду хрупкую берегу.

Чисто для истории.

Журнал "Стрэнд Мэгэзин", основанный в январе 1891 года и названный в честь фешенебельной лондонской улицы, был ориентирован исключительно на вкусы представителей среднего класса. Типичный выпуск журнала мог содержать иллюстрированные статьи, представляющие научный и исторический интерес, юмористические карикатуры, фотографии известных людей в разном возрасте (начиная от младенцев и заканчивая старцами), интервью со знаменитостями и разного рода слухи, редакционные статьи и беллетристику. Статьи документального характера были не слишком сложными, а в разделе беллетристики, как правило, печатали детективы или остросюжетную литературу, чтобы заинтересовать читателя. Тем не менее, статьи были умело отредактированы и представлены в довольно изысканном формате. Тот, кто покупал экземпляр "Стрэнд", чувствовал себя настоящим лондонцем.

Конан Дойль хотел добиться успеха и известности на писательском поприще, и потому подошел к этому вопросу более методично и глубокомысленно, чем к своей медицинской карьере. Во-первых, он нанял литературного агента А. П. Уатта, самого первого человека, рекламировавшего такого рода услуги. Затем он долго и упорно думал о том, что может понравиться его аудитории. Опасаясь, что серия рассказов может быть не всегда удобна в том случае, если читатель пропустит выпуск, Конан Дойль решил писать рассказы, которые были бы независимы друг от друга, но были бы объединены одним главным персонажем. Шерлок Холмс, который уже был героем повестей Конан Дойля «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех», казался самым подходящим кандидатом на эту роль. Агент Конан Дойля представил редактору "Стрэнд" «Скандал в Богемии». Это был мгновенный хит. Обеспечив собственное будущее, Конан Дойл также обеспечил грандиозный успех "Стрэнд", который выходил ежемесячно до 1950 года».

1. Офис "Стрэнд" на Саутгемптон-стрит в Лондоне.


2. Редактор Стрэнд Джордж Ньюнес



3. Зал электропечати



4. Наборщики

Из серии поразительных совпадений. Как раз сейчас, когда с волнением читаю о дочери Фитца , Би (Пчелке), которую считает своей дочерью и Шут, я вдруг нахожу вчера на странице этого итальянского коллекционера-шерлокианца вот такую старую обложку.



Он пишет:

"Мне всегда нравился этот рисунок на обложке журнала 1933 года. Художнику поразительно талантливо удалось передать сходство между Холмсом и его дочерью. Думаю, это один из первых пастишей, в которых у Холмса есть дочь."

И вот там же ниже эта надпись "The adventure of the Queen Bee". Наверное, эта королева пчел что-то вроде псевдонима, но меня поразило, что дочь Холмса тут тоже, в общем-то, зовут Би...

Проглядываю старые архивы и захотелось сохранить в дневнике вот этот фанфик, тем более, что оригинала на английском, видимо, уже нет.

Мне кажется, что это с какого-то феста, хотя могу и ошибаться. Хотя раньше не думала, что это перевод.

Сожаления (Regrets)

Автор: mainecoon76

Переводчик: Олла

Примечание автора: Холмс в Америке, описанное происходит перед событиями «Его прощального поклона».

Сорок пять лет, если подумать, это довольно много. Сорок пять лет отстояв за барной стойкой в городе вроде Чикаго, навидаешься самых разных людей и наслушаешься всякого, моя работа ведь не только продавать еду и выпивку, но и выслушать тех, кто в этом нуждается. Со временем совершенствуешься в этом, люди и истории повторяются снова и снова, а годы идут. Однако время от времени всё ещё можно встретить кого-то, кто оставляет неизгладимое впечатление, о ком помнишь ещё очень долго после того, как он исчезнет из твоей жизни.
Я не помню, когда Джек Альтамонт впервые появился «У Чарли». Должно быть, это был холодный и пасмурный день, потому что холодно, серо и пасмурно было на протяжении всех последних недель 1913 года до самого Рождества. Уверен, что, прежде чем он заинтересовал меня, я видел его несколько раз, сидящего за одним и тем же столиком в углу. Он всегда был один, заказывал скромный ужин, а после – виски и сигарету. Я приглядываю за своими постоянными клиентами, чтобы лучше выполнять их пожелания, а еще потому, что наблюдение за людьми немного отвлекает от рабочей рутины. К тому же, если не обращать на людей внимания, то и не заметишь, что им нужен кто-то, кто мог бы выслушать их и поддержать.
На первый взгляд, ничего необычного в Альтамонте не было. Легкий акцент выдавал в нем ирландца, хотя внешне он и не был на него похож. Высокий и худой, седой, с небольшой бородкой, примерно моего возраста, одет он был обычно в неприметный темный или серый костюм. Я полагал, что он человек деловой, позже он подтвердил это мое предположение. Однако лицо у него было очень живое, с резкими чертами, и к тому же самые пронзительные серые глаза, которые я когда-либо видел. Сразу было видно, что он очень умен, и, похоже, много повидал в жизни такого, что ему совсем не нравилось.
Кроме того, он выглядел очень одиноким.
Нетрудно распознать одинокого человека. Он всегда казался равнодушным к окружающим, но в его глазах жила печаль, и время от времени они приобретали то страстное и отрешенное выражение, которое я слишком часто видел у людей, вспоминающих об утерянном счастье. Я не был уверен, стоит ли его беспокоить, некоторые предпочитают в одиночестве переживать свое горе. Целую неделю я просто смотрел, как он ест свой одинокий ужин и курит одинокую сигарету. Но до Рождества оставалась лишь пара дней, и мне не нравилась мысль, что следующие несколько вечеров он проведет так же, как и предыдущие, совсем один, сидя в баре за тысячи миль от дома, где никому нет дела, где он, и что делает.
По крайней мере, так мне показалось. Я видел такое слишком часто и подумал, что, возможно, мог бы сделать доброе дело, просто заговорив с ним.
- Много времени прошло с тех пор, как Вы в последний раз были дома, не так ли, сэр? – спросил я в тот вечер, поставив перед ним виски.
- Спасибо, - ответил он, несколько озадаченный. – Что Вы имеете в виду, говоря о доме?
- Зеленый остров, - пояснил я, придвигая стул для себя. – У Вас все еще есть акцент, но не такой сильный, как у ребят, только приехавших оттуда.
- О, - на его лице появилась легкая улыбка. – Да. Прошло немало времени.
В его глазах снова появилось знакомое печальное выражение, и это доказывало, что я был прав на его счет. И он пока не попросил оставить его в покое.
- Красивое место, как я слышал, - сказал я. – Сам я никогда там не бывал, но мой брат женат на ирландке, и они ездят туда довольно часто. Всегда привозят мне в подарок отличную пару носков. Нет ничего лучше, чем носки из превосходной ирландской шерсти, чтобы согреть ноги холодной ночью.
Теперь мой собеседник улыбался, впервые за все время, что я за ним наблюдал.
- Я полагал, что у нас есть и другие достопримечательности, но теперь, когда Вы упомянули об этом, я вспомнил, как скучаю порой по своему одеялу из ирландской шерсти. Здесь бывает чертовски неуютно зимой.
После короткой паузы я негромко поинтересовался:
- Но это ведь не единственная вещь, которой Вам не хватает, правда?
Он тут же словно застыл, а выражение лица стало настороженным.
- Это не мое дело, сэр, - поспешил я добавить, - но, знаете, такой взгляд бывает у людей, которые потеряли что-то… или кого-то. Иногда они хотят поговорить об этом, ну а слушать их – это часть моей работы. Простите, если обидел Вас.
Мужчина немного расслабился и задумчиво посмотрел на меня.
- Вы очень наблюдательный человек, - заметил он. И мне показалось, что это было большим комплиментом с его стороны, чем я мог понять. – Но помочь Вы мне не можете. Что потеряно, то потеряно, и незачем говорить об этом.
- Иногда это приносит облегчение.
Он покачал головой с печальной улыбкой.
- Я тотчас уйду, если Вы пожелаете, сэр, - пообещал я. – Я ведь не из пустого любопытства, на моей работе слышишь так много историй, что волей-неволей приобретаешь некоторую долю мудрости. Вы потеряли любовь, не так ли? Или семью?
- Любовь. Семью. Всё. – Он пожал плечами и добавил мягче, - в большей степени любовь, я полагаю, - словно сам себе не верил.
- Что же с ней случилось?
Он коротко, но отнюдь не тепло улыбнулся.
- Счастливый брак. Я покинут.
- О, ясно. Вечная история.
- Да, с неожиданным поворотом, - кивнул он, сминая в пепельнице сигарету и прикуривая еще одну. Я не стал поправлять его. Люди всегда думают, что их история особенная. Но хоть они немного и отличаются, в общем, как правило, одинаковы.
- Она все еще жива? – спросил я вместо этого.
- Да… ну, я так думаю, - он выглядел немного неуверенным. – По крайней мере, я не вижу, что могло бы… я уже довольно давно не получал новостей, но уверен, меня бы известили, если бы что-нибудь случилось. – Он нахмурил брови, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. Видимо, она все еще была дорога ему.
- Вы собираетесь когда-нибудь вернуться?
- Вернуться? Да, думаю, да, - ответил он мягко. – Однажды. Когда мои дела здесь будут закончены.
Он не выглядел так, будто с нетерпением ждет этого момента. Возможно, ему просто некуда было возвращаться.
- Я знаю, каково это, потерять того, кого любишь, - сказал я ему. Мысль об этом всё ещё печалила меня, но я надеялся, что это поможет ему понять, что он не одинок в своих переживаниях. – Моя жена погибла в результате несчастного случая чуть больше года назад. Она вышла на улицу — и попала прямо под колёса одного из этих проклятых автомобилей. У нее не было шансов.
Мой клиент выглядел озадаченным, даже смущенным, как человек, который знает, что должен сказать несколько утешительных слов, но не может подобрать правильные.
- Мне жаль, - наконец произнес он.
- Я рассказываю Вам это не для того, чтобы вызвать симпатию, - ответил я. – Дело в том, что когда я думаю о ней, я стараюсь вспоминать хорошие времена. Я знаю, что не могу их вернуть, но я рад, что они у нас были. Знаете, когда я думаю об этом и вспоминаю, что некоторые другие люди рассказывали мне о своей жизни, о том, что с ними происходило, я понимаю, что все не так уж плохо. И тогда я нахожу в себе силы жить дальше.
Мы помолчали немного.
- У нас были хорошие времена, и немало, - произнес он наконец. – Я до сих пор не знаю, что пошло не так. Нам было так хорошо вместе, и я думал, что все отлично, пока… - он замолчал и уставился на стену, словно пытался разглядеть ответ на потемневшем дереве.
- И вы не спрашивали?
- Спрашивал? – он выглядел удивленным. – Нет. Решение было окончательным. Я бы только выставил себя дураком.
В самом деле, очень странный ход мыслей.
- Ну, если Вы позволите, - сказал я, - мне кажется, Вы все еще сидите здесь и пытаетесь разобраться во всем этом. Так Вам очень трудно будет двигаться дальше. Подведите черту, и всё.
- Я подвел черту, - ответил он с горечью. – Мы не разговаривали много лет.
- Но это нисколько не облегчает Вам жизнь, правда?
Он пожал плечами и промолчал. Я задумался.
- У меня есть только один совет для Вас, - наконец сказал я ему. – Когда Вы вернетесь, попробуйте помириться с ней. Обида, хранимая до скончания дней, может отравить всю жизнь. Не каждому везёт найти любовь всей жизни, но можно, по крайней мере, радоваться дружбе со своим возлюбленным… или, если этого не достаточно, расстаться мирно. Возможно, тогда Вы вспомните всё хорошее, что было в вашей жизни, и сможете начать всё с чистого листа.
Он долго задумчиво смотрел на меня. Потом одним глотком осушил стакан и затушил сигарету.
- Спасибо, - сказал он. – Я подумаю об этом. Но сейчас мне пора.
Я не видел его следующие два дня и уж было подумал, не отпугнул ли я его и не проводит ли он теперь Рождество в какой-нибудь квартире, затерянной в этом огромном безликом городе. Этого я так никогда и не узнал. Но на третий день после нашего разговора он снова сидел в своем любимом углу. И продолжал приходить, неделя за неделей, месяц за месяцем. Мы больше не возвращались к его истории; но, случалось, я подсаживался к нему выкурить сигаретку и поболтать, если работа позволяла, и он, казалось, наслаждался моей компанией. Он был не особенно разговорчив, и частенько мы сидели рядом в дружеском молчании; иногда мы обсуждали политику или музыку, или обменивались наблюдениями о людях, проходивших мимо, или, реже, он растолковывал свои умозаключения, поскольку обладал замечательной способностью читать судьбы людей по мельчайшим деталям их облика и манер. Вот так, постепенно проникаясь симпатией, я привязался к этому необычному и скрытному человеку, с его спокойным, слегка ироничным взглядом на жизнь, колкими замечаниями, мудростью и человечностью, которые я смог разглядеть за внешним равнодушием и холодностью.
А он слушал мои истории.
Не знаю уж, почему я начал их ему рассказывать. Так или иначе, должен же я был чем-то ответить ему, когда он демонстрировал свое искусство определять профессию человека по тому, как у него завязаны шнурки; предложить ему взамен что-то, в чем я был хорош, что казалось мне заслуживающим внимания. И что могло быть лучше, чем опыт и мудрость сотен историй, которые я выслушал за долгие годы за стойкой?
Я быстро понял, насколько различны наши взгляды на людей. Сопереживание и терпение, которые необходимы, чтобы выслушать историю, и способность помочь кому-то почувствовать себя лучше, просто дав ему выговориться, были ему не свойственны. Он мог определить, что гложет людей, в каком окружении они живут, каковы их пороки, с одного взгляда, но он не чувствовал необходимости понять их. У него был удивительный ум, но я всегда чувствовал, что он не так уж опытен в делах сердечных. Быть может, поэтому его возлюбленная покинула его. Она, наверное, даже не поняла, насколько не безразлична ему.
Но он слушал истории, которые я рассказывал ему, истории о судьбе и потерянной любви, о том, как неожиданно и странно может повернуться жизнь, так же увлечённо, как я выслушивал его наблюдения за людьми.
- В прошлом я знал человека, который был великим рассказчиком, - сказал он, когда я заявил, что не хотел бы утомлять его своими историями. – Тогда я насмехался над его искусством. Теперь я вижу, что мне стоило слушать. В Ваших словах заключена мудрость, мой друг, и на этот раз я не буду настолько глуп, чтобы отвергнуть её.
И вот однажды он сказал мне, что уезжает.
- Мои дела здесь закончены, - заявил он, и мне показалось, что в его голосе звучала радость, какой я никогда прежде в нём не слышал. – Мой корабль отплывает через два дня. Я отправляюсь домой.
- Я рад за Вас, хотя мне и будет не хватать Вашей компании, - признался я. Так оно и было. Мне было ужасно жаль слышать, что он уезжает, но это, несомненно, было к лучшему.
- Знаете, - задумчиво сказал он, выстукивая длинными пальцами по столешнице какой-то рваный ритм, - я воспользуюсь Вашим советом. Тем, который Вы дали мне в день, когда мы впервые заговорили, если Вы помните. О том, чтобы обрести мир.
- Рад это слышать. Надеюсь, это окажется хорошей идеей.
- Непременно, - он улыбнулся. – Знаете, я научился нескольким вещам, пока жил здесь. Одна из них – не стоит иссушать себя горечью. Из того, что Вы рассказывали мне, ясно, что каждому есть, о чем сожалеть в жизни…
- … и чем лучше Вы научитесь жить с этими сожалениями, тем больше у Вас шансов обрести счастье, - продолжил я его мысль. – Да, можно сказать и так. Желаю Вам всего наилучшего, мой друг.
Я никогда его больше не видел с тех пор, и не думаю, что когда-нибудь увижу. Но я знаю, что он достиг пункта назначения, потому что на следующее Рождество я получил посылку, в который нашёл три пары толстых шерстяных носков и плотно закупоренную банку отличного меда. Еще там была короткая записка без обратного адреса, которая до сих пор греет мне сердце не хуже, чем те самые носки греют ноги. Понятия не имею, отыскал ли он свою старую любовь и сумел ли помириться с ней, но мне нравится думать, что ему это удалось.
В конце концов, за сорок пять лет слышишь столько историй. У некоторых из них должен быть счастливый конец.

Обложка "Стрэнд", видимо, с рассказом "Вилла "Три конька"

Чарльз Спенслей. Мать

Обложка к итальянскому изданию "Долины страха"

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

С головой ушла в "Судьбу убийцы". Иду к финалу. Быстрее, чем мне хотелось бы. Так и хочется растянуть это удовольствие, потому что это, правда, удовольствие читать такую книгу или даже, наверное, книги. Потому что все книги этого цикла - единое целое и , наверное, буду еще все это перечитывать. Но книга эта последняя такая, что хоть конспекты пиши, понимаю. что надо читать сначала, хорошо помня, все вот это, случившееся потом. Но тут настоящий заколдованный круг, потому что конец саги повествует и об ее начале.
Ужасно жаль Фитца. И боюсь финала. Нарывалась на спойлеры, хоть и довольно смутные. Но в принципе примерно представляю, что там может произойти. И я, наверное, не шибко продвинутый человек, но даже думать не хочу на эту тему.
Образ Би, дочки Фитца, автору определенно удался. Начиная с ее непростых отношений с отцом и до описания ее мытарств - уходишь во все это с головой.

С Шутом картина не изменилась. Может, я не права, а может вышла из того возраста, когда нравятся вот такие герои - хотя затруднюсь сказать какие) Но он для меня сошел с пьедестала. По сравнению с Фитцем, таким земным и человечным, таким понятным и трогательным в своей отцовской любви, да и не только в ней, Шут сейчас оставляет меня равнодушной. И что я хочу сказать . Не раз уже обсуждалась тема о том, как мы любим читать про раненого или больного Холмса - по разным причинам. И не раз мы говорили здесь о том, как некоторые авторы фанфиков и пастишей любят мучить Холмса. Но тут, видно, дело в самом герое. Потому что вот же Шут. Уж чего здесь с ним только не происходит...Хуже, на самом деле, уже некуда. И в конце предыдущей трилогии я очень переживала за него. Но вот сейчас... я не знаю. Может, это такой авторский прием и так и должно быть, но временами он меня почти раздражает. Ну, и вот потом, их отношения с Фитцем - не чувствую там сейчас чего-то необыкновенного. Они не слишком впечатляют даже как дружеские, не говоря уж о чем-то большем.
Но, может, я тороплюсь, конечно, уж надо все узнать до конца, а потом делать выводы.
Ну, и все же как бы там ни было, это совершенно превосходная эпопея. И, наверное, я все ж таки назову ее своим третьим фандомом. Но , наверное, можно сказать, что люблю ее всю целиком, не выделяя кого-то из героев, хотя Фитц прекрасен. Вот тут, в самом деле, могу сравнить его с Уотсоном - он потрясающий рассказчик и я его ощущаю таким... "вечно молодым", как-то не укладывается в голове, что ему там уже чуть ли не шестьдесят.
Сейчас на ночь еще почитаю) Предвкушаю удовольствие и хочется проглотить эту книгу и одновременно боишься, что она скоро кончится.
Потом кинусь читать обсуждения этого фандома на дайри; пока старательно обхожу их стороной.