Глава 16

Обман

В ответ я сделал то, что было запланировано заранее и чего собственно и опасались другие гости: я сказал «да».
- Вы оказываете мне большую честь, леди Агнес, - добавил я. – Я сделаю все, чтобы оправдать ваши ожидания.
Редко, когда мне удавалось одной фразой вызвать такую враждебность. Этикет и правила поведения за столом обычно являются преградой для выражения слишком сильной агрессии, но у меня не было никаких сомнений, что если бы нас не разделяли несколько ярдов фарфора Дерби и начищенного столового серебра, то мое положение было бы гораздо более шатким.
- Какой же вы подлец! – вскочив на ноги, воскликнул лорд Уолтон.
- Если б я был десятью годами моложе, сэр, я бы выволок вас наружу и отстегал бы кнутом, - заявил пожилой генерал Грэнджер, сидевший возле меня; он отшвырнул в сторону свою салфетку с видом человека, собирающегося осуществить свое намерение, но не имеющего для этого сил.
- Дорогой Джеральд, - сказала его жена. – Не забывай о своем артрите.
- К черту артрит! – воскликнул он. – Послушайте, сэр, если б вы были моим подчиненным, я бы поучил вас уму-разуму, дерзкий щенок!
- Здесь не армия, генерал, - спокойно сказала леди Агнес, - и мистер Холмс – мой гость. Прошу вас не забывать об этом.
- Но это же возмутительно! – рявкнул он. – Дорогая моя, вы сознаете, что вы делаете?
- Я полностью отдаю себе отчет в своих действиях, - сказала она. – И я также прекрасно понимаю, что кое у кого из сидящих за этим столом есть веская причина подвергать сомнению мое решение. – Говоря это, она пристально смотрела на мужа своей племянницы. – Тем не менее, я уже все решила.
- Не думаю, чтоб вы понимали, что делаете, - сказал Уолтон, все его полное лицо дрожало от негодования. – Вы отвергаете свою собственную плоть и кровь ради этого… этого человека?
- Сядьте, Чарльз. Избыточные эмоции чрезвычайно вредно после такой обильной трапезы. – Когда ее побагровевший родственник подчинился и снова сел, леди Агнес вздохнула и окинула его добродушным взглядом. – Никто не будет отвергнут и лишен наследства. Моя племянница получит то, что ей причитается, но не более того. Есть более важные и благородные цели , нежели ваша финансовая стабильность. Я говорю о пресечении рода; сравнимо ли это с вашей любовью к пирогам с фазаном и скачкам?
- Если вы возлагаете надежды на этого малого, то боюсь, будете разочарованы. – Уолтон обратил свой пылающий взор на Майлса. – Это ваших рук дело, сэр. Это вы устроили этот заговор с целью обмануть мою тетю. Вы известны своей ловкостью. Но клянусь, вы об этом пожалеете!
Майлс , со своим неизменно невозмутимым выражением лица, на котором промелькнула лишь легкая тень удивления, когда леди Агнес оповестила всех о своем решении, теперь едва не захлебнулся своим бренди и , казалось, был чрезвычайно оскорблен таким обвинением.
- Мой дорогой Уолтон, я во всем этом совершенно неповинен. Я так же ошарашен таким поворотом событий, как и вы. Господи, да я и представить не мог, что у моего кузена были столь далеко идущие намерения.
- Так, значит, это вы! – проревел тот, тыча в мою сторону своим пухлым пальцем. – Этот дерзкий план принадлежит вам, в чем вас только что обвинил ваш кузен! Агнес, ну, теперь-то вы должны образумиться. Посмотрите, он даже не пытается ничего отрицать!
Во время этой речи леди Агнес оставалась невозмутимой и спокойной, что было восхитительно, учитывая сложившуюся обстановку и количество ее оппонентов. Никому бы и в голову не пришло, что с нашей стороны это лишь игра, ибо в ее голосе невозможно было уловить какую-либо неискренность, а ее взгляд, устремленный на лорда Уолтона, был холодным и строгим.
- Можете ли вы вообразить, - властно сказала она, - что я прожила так долго и, тем не менее, не имею ни малейшего понятия о мотивах, что движут людьми? Я не так глупа. И я не теряю голову, увидев смазливое личико. Это всего лишь деловая сделка между мистером Холмсом и мной, не более того. И нам не требуется ваше одобрение или согласие.
- Деловая сделка? – недоверчиво повторил лорд Уолтон.
- Вот именно. Что может быть естественнее для фермера, обнаружившего, что его собственные припасы на исходе, как не приобрести их у соседа?
- Но мы говорим не о ферме.
- Мы говорим о ценностях, и это почти одно и то же. Сейчас можно приобрести все, что угодно – вы же работаете в государственном департаменте, вы должны это знать. Я просто хочу пополнить родовую линию «свежей кровью», чтобы род не пресекся, и имя моего супруга было известно и в следующем столетии. – Она улыбнулась мне. - Я исследовала доступные мне резервы и сделала свой выбор. Однако, поскольку каждому свойственно расхваливать свой товар, чтобы сделать окончательный выбор я обращусь за помощью к специалисту. – Она повернулась к джентльмену, которого заранее усадила рядом с собой. - Боюсь, я была не совсем прямодушна, когда приглашала вас на этот прием, синьор Риколетти. Я бы хотела, чтобы посредством вашего искусства, вы рассказали мне все об этом молодом человеке. Если вы сделаете мне такое одолжение, вам не придется жаловаться на мою скаредность.
- Это же безумие, - сказал Уолтон. – Агнес, вы что, потеряли рассудок? Доктор Венделл, моя тетя больна…
- Благодарю вас, доктор, я в полном порядке, - сказала она, жестом приглашая присесть вставшего, было, врача. – Вы зашли слишком далеко, Чарльз. Когда меня не станет, вы вольны будет говорить обо мне все, что пожелаете, но пока вы гость в этом доме, вы будете вести себя соответственно, или я попрошу вас удалиться. Что касается моих пожеланий, когда вы покупаете жеребят, вы же проверяете, здоровы ли они; я же хочу убедиться в здравомыслии мистера Холмса. Что скажете, синьор?
Риколетти приложил руку к груди и склонил голову.
- Леди Агнес, для меня было бы честью помочь вам, чем могу. Должен сказать, что я уже познакомился с мистером Холмсом. Он… - Риколетти неуверенно взглянул в мою сторону. – Мне нелегко говорить об этом, но я обнаружил знаки, указывающие на то, что его будущее под угрозой.
- Вы имеете в виду свое предсказание о том, что он примет смерть от воды, - кивнула леди Агнес. – Я знаю об этом, и это меня не беспокоит. Все люди смертны; именно сознанием собственной смертности мы и отличаемся от животных. Нет, меня интересует его характер, характер и его поведение в будущем. Я не потерплю, чтобы на этот дом пало бесчестье. Полагаю, вы не возражаете, мистер Холмс?
- Ничуть, леди Агнес.
- Хорошо. – Она знаком подозвала свою компаньонку, которая поспешила к ней, чтобы помочь подняться. - Время подстегивает, особенно, мое время. Завтра приедет мой стряпчий, чтобы я подписала необходимые документы – конечно, если меня удовлетворит то, что я узнаю о характере этого молодого человека. Я жду, чтобы до той минуты вы представили мне свой отчет, синьор Риколетти.
Тяжело опираясь на трость и на руку своей компаньонки, леди Агнес удалилась, ее доктор племянница и целая вереница дам последовала за ней, а я остался выслушивать упреки ее родни и друзей. Прежде, чем разгорелась ссора, Риколетти, чувствуя, что он здесь нежеланный гость, так же, как я и Майлс, извинился, отвесил поклон и сказал, что будет ждать меня в библиотеке.
- Если б вы были джентльменом, сэр, - сказал генерал Грэнджер, пытаясь встать, - вы бы сию же минуту покинули этот дом и больше не возвращались. Но вы не джентльмен. Это вне всяких сомнений.
- Говорите, что угодно о моем кузене, - произнес Майлс, - но я чувствую, что должен вмешаться и сказать слово в защиту остальной нашей семьи. Конечно, наш дед был чудаковатый старый болван, но он обладал не только эксцентричностью, но и титулом.
- Вы, конечно, можете смеяться, сэр, - сказал Уолтон, - но если вы думаете, что вся семья будет стоять и смотреть, как вы обманываете бедную женщину, то жестоко ошибаетесь. Лучше вам не переходить мне дорогу, мистер Холмс. – Он обратил свой пронизывающий взор в мою сторону. – Я еще увижу, как вы поплатитесь за это; вы, этот ваш брат, что потворствует вам, и вся ваша чертова родня. Что вы скажете на это, сэр?
Я пожал плечами.
- Мне остается лишь сожалеть, что решение леди Агнес так расстроило вас, лорд Уолтон. Но это был ее выбор, не мой.
- Очень хорошо, если такова ваша позиция, то быть по сему. Мы еще увидим. Вас предупредили, сэр. Теперь вы будете нести ответственность за последствия.
- Что ж, в целом, - заметил Майлс, когда дверь захлопнулась за последним из уходящих джентльменов, и мы остались одни, - думаю, все прошло довольно неплохо.
Я вздохнул.
- На мой взгляд, это было весьма неприятно. Надеюсь, леди Агнес не пострадает за проявленную ко мне доброту.
- Невероятно, что на такую женщину могло хоть как-то повлиять то, что говорил ее родственник. – Майлс засмеялся, и из-под его полуприкрытых век блеснул задорный огонек. – Господи, у меня целую вечность не было такого веселого вечера. Полагаю, что с тобой это происходит постоянно, но для меня было весьма ново. А ты хитрец, Шерлок! Знаешь, я и в самом деле, довольно сердит.
- Да, приношу извинения за то, что не предупредил тебя заранее.
Он покачал головой.
- Нет, нет, когда я сказал, что сердит, то подумал совсем не об этом. Много лет я осторожно разнюхиваю местность, примериваясь к обстановке, и тут приходишь ты, и с ходу получаешь первый приз. Боже, хотел бы я, чтоб ты был моим братом. У моих не хватает инициативы, чтоб сделать такой смелый шаг. Если Майкрофту это придется не по вкусу, то он просто дурак, что само собой разумеется. – При этих словах он уже расхохотался вовсю. - Я отдал бы все на свете, лишь бы только увидеть его физиономию в ту минуту, когда ты ему об этом скажешь. С ним будет удар!
- Боюсь, что он вряд ли будет мне благодарен, когда Уолтон начнет гонения против нас.
- О, я бы не стал беспокоиться на сей счет. Ну, что такого особо ужасного он может сделать?
- Он, вероятно, сможет добиться того, чтоб Майкрофта с позором изгнали из Уайт-холла.
- Да, наверное, сможет. Бедный Мими! – Майлс широко улыбнулся. – Мне не следует смеяться, но на самом деле мне самому бы не придумать лучшего способа, как сбить с него спесь. Шерлок, ты начинаешь мне нравиться.
- А ты? Ты можешь от этого пострадать?
- О, я очень на это надеюсь. Никто не пожелает просто быть печально известным; это говорит о недостатке амбиций. Совсем другое дело стать знаменитым, думаю, с таким эпитетом перед своим именем я с радостью мог бы уйти на покой. В мире достопочтенных Генри и лордов Джонсов быть Знаменитым Майлсом это поистине большое достижение. – Он отставил свой бокал и встал из-за стола. – Ну, Шерлок я пожелал бы тебе удачи с этим твоим хиромантом, но боюсь, что уже не могу тебя ничему научить. Однако, нужно с достоинством принимать свое поражение. И я буду помнить не об утрате кузена, а о состоянии, которое он приобрел. – Он похлопал меня по плечу и продолжил . – И я надеюсь, что ты не забудешь тех, кто направил тебя верным путем, приведшим к такому богатству.
- Я еще ничего не получил. Риколетти еще может измыслить какой-нибудь неблагоприятный факт в моем будущем.
- Это просто формальность, мой мальчик, - пренебрежительным тоном ответил Майлс. – Если он попытается причинить тебе неприятности, просто дай этому малому денег и с этим будет покончено.
Я удивленно уставился на него. Возможно ли, что Майлсу прекрасно был известен план, по которому действовал Риколетти? Неужели я не видел того, что было у меня под носом, ослепленный собственным предубеждением – или вернее, предубеждением, что зародил во мне Майкрофт, на протяжении многих лет рассказывающий о нашем никчемном бездельнике-кузене? Поэтому я испытал подлинное облегчение, когда через минуту слова Майлса заверили меня в том, что я не пополнил свой внушительный перечень заблуждений еще одним пунктом.
- Господи, - продолжал он, и не подозревая о моем смятении, - я бы поступил именно так, если бы на карту было поставлено такое состояние. Пообещай ему все, что он пожелает, я достану тебе эти деньги. Ты можешь вернуть мне их позже.
- И где ты найдешь такую сумму? – спросил я, не в силах убрать из своего тона этот несомненный обвинительный оттенок. – Ведь не у миссис Каннинг. Она сказала мне, что ты не встречался с ней в тот вечер, когда состоялся бал. И ты не получал от нее тысячу фунтов для Фэйрфакса.
Майлс немного помолчал.
- Я никогда этого и не утверждал.
- Тогда откуда ты их взял?
- Скажи мне сперва, какое тебе до этого дело?
Я не мог ответить на его вопрос во многом потому, что не знал этого и сам, кроме того, что внезапно для меня стало очень важно услышать сейчас правду. Я не мог отрицать, что солгал Майлсу о том, для чего уговорил его принять предложение леди Агнес, но мысль о том, что у него были секреты от меня – даже те, что касались его амурных дел – уязвляла меня до глубины души.
- Кто она, Майлс?
Улыбка медленно раздвинула кончики его губ.
- Шерлок, несмотря на то, во что ты был вынужден поверить, моя жизнь, в действительности, довольно прозаична. Я старею, кузен. Дни, когда прекрасные женщины забрасывали меня подарками и золотом, уже на исходе. Я вынужден дополнять свое скудное существование изрядной долей фантазии. Кто из нас согласился бы вечно жить на свету без покрова ночи? Каким скучным был бы этот мир, если бы вся наша правда была на виду.
- И что это за правда?
- Ну, если хочешь знать, я их выиграл. Я оставил в ту ночь тебя на балу, а сам поехал в свой клуб. Мне удалось выиграть сумму, достаточную для того, чтобы покрыть долги Тео и мои собственные, после чего там остались бы еще средства, чтобы дать возможность моим братьям вести тот образ жизни, к которому они привыкли. Фортуна не баловала меня последнее время; вот почему мне не удалось добыть деньги для Тео чуть раньше. Если б я был более удачлив в игре, возможно, ему не пришлось бы пойти на такие отчаянные меры. – Он замолчал и начал поправлять столовые приборы, оставшиеся на столе. – Ну, вот, теперь ты все знаешь.
- Да, благодарю тебя за откровенность. Мне было интересно.
- И какое же тебе до этого дело? – В его взгляде, обращенном ко мне, неожиданно промелькнул холод. – Тебя это раздражает, не так ли? Я не работаю, но нельзя сказать, чтоб я был на мели. А если принять во внимание твое поведение, Шерлок, я бы сказал, что на твоем месте, я не стал бы судить других людей.
-Майлс, ты не понимаешь.
- Я все понимаю слишком хорошо, - сказал он. – Но давай больше не будем об этом. Ступай к своему хироманту. И ты можешь рассчитывать на мою помощь, сколько бы он ни запросил за свое молчание. – Майлс повернулся, чтобы уйти, потом вдруг помедлил и обернулся. – О, и если Уолтон предложит тебе присоединиться к нему на завтрашней охоте, откажись. Близость разъяренных мужчин, вооруженных охотничьими ружьями , нередко приводит к несчастным случаям. Спокойной ночи, кузен.
Возможно, это были мои фантазии, но у меня появилось ощущение, что в том, как он закрыл за собой дверь , было нечто, подводящее черту, будто бы Майлс поставил этим точку. Я не хотел его задеть, но явно именно это и сделал. С моей стороны было весьма невеликодушно сомневаться в нем, но я должен был убедиться. Сама природа различных тайн и загадок такова, что они должны быть раскрыты. Я получил ответ на свой вопрос; но какой ценой? У меня было не так уж много союзников, чтоб так быстро оттолкнуть от себя Майлса. Когда все будет кончено, он будет вправе никогда больше со мной не разговаривать. И как ни хотелось бы мне признаваться в этом , это было весьма неприятно.
Однако, поворачивать было поздно. Я должен был довести дело до конца. Тогда уже придет время для объяснений. Но в первую очередь мне нужно было разоблачить нашего шарлатана – как он и обещал, я нашел его в библиотеке; он листал огромный фолиант со старинными гравюрами, лежавший на столе.
Риколетти поднял на меня взгляд и улыбнулся своей обычной неискренней улыбкой, глаза его при этом оставались серьезными.
- Мистер Холмс, - сказал он, поправляя очки. Его маленькие глазки, скрытые за слегка запылившимися линзами, пытливо оглядели меня.- Я ожидал, что наши дороги пересекутся вновь, хоть и не думал, что при таких обстоятельствах.
- Право же, вы удивляете меня, синьор Риколетти. Я думал, что тому, кто может читать по ладони, известно все.
Его улыбка стала еще шире, хотя ей по-прежнему не хватало искренности.
- Это общее заблуждение. Мистер Холмс, я вижу общую картину будущего. Но детали не ведомы мне, так же, как и всем остальным.
- Но ведь важнее всего именно подробности.
- Да, говорят, что дьявол в деталях. – Его глаза сверкнули. – Например, вот эта история с вашим столь внезапным везением. Я совершенно упустил такую деталь.
- Вы же сказали, что меня ждет известность или дурная слава.
- Помнится, я также предупреждал вас о склонности к манипулированию своими ближними. Вижу, что вы не послушали моего совета или пренебрегли им.
- Возможно, я шел туда, куда вел меня мой жребий. – Я протянул ему руку ладонью вверх. – Кажется, вы сказали, что по левой руке можно узнать желания и надежды человека. Не прочесть ли вам, что начертано на моей, как просила вас леди Агнес?
Он не двинулся с места, проигнорировав мое предложение.
- У меня уже есть все, что мне нужно знать о вас, мистер Холмс.
Если он сделает свой ход, то час для этого настал. Я почувствовал, как учащенно забилось сердце.
- Что вы ей скажете? – спросил я.
На минуту он задумался.
- То, что вы – умный человек, мистер Холмс, но однажды встретите человека, ум которого будет превосходить ваш. Это естественный порядок вещей. Каждому из нас дарован свой час. Истинно умный человек знает, когда приходит время и ему пора уйти со сцены. Не правда ли?
- Мудрые слова. А сами вы следуете тем советам, что даете другим?
- Стараюсь по мере сил. Но другим советовать легче.
- И что бы вы посоветовали мне?
- Отступитесь, мистер Холмс.
- Я не признаю себя побежденным.
- Тогда вас заставят это сделать.
Я твердо встретил его взгляд.
- Вы?
Он засмеялся.
- Я всего лишь скромный слуга провидения. Те, кто приходят ко мне, ищут утешения. Я вовсе не считаю, что что-то из сказанного мной изменило ситуацию. Я говорю людям то, что они хотят услышать, что их будущие избранники буду любить их вечно, что их дети далеко пойдут… Он понимающе улыбнулся. - И что у молодых людей, которых они желают усыновить, прекрасный характер и добрый нрав. Не бойтесь. Я не встану между вами и леди Агнес. Вы приписываете мне гораздо большее влияние, чем то, которым я обладаю, если считаете, что она обратит на мои слова хоть какое-то внимание. Уж поверьте, ее светлость будет руководствоваться своим собственным мнением. Я могу сказать ей, что вы сам дьявол, и все равно она может сделать вас своим наследником, оставив без средств к существованию всю свою родню. – Но я вижу, что вы разочарованы. Чего же вы ожидали?
Я ожидал, чтоб он потребовал денег за свой положительный отзыв обо мне. На моей убежденности в этом и была построен обман, который мы задумали вместе с леди Агнес. И вот теперь мне говорят, что Риколетти был виновен лишь в том, что потакал прихотям влюбленных безумцев и обеспокоенных родителей.
Это была странная ситуация. Возможно, я был единственным человеком в истории, который хотел стать жертвой шантажа и теперь был расстроен. Я был так уверен, горел таким азартом, что убедил леди Агнес пойти против всей своей семьи, и сам был подвергнут всеобщему презрению, как самый бесчестный мошенник Англии. Я перенес бы это с легким сердцем, если бы Риколетти, ничего не подозревая, угодил в нашу ловушку. И теперь после его нежелания сделать свой ход у меня на руках не осталось ничего, кроме моих ничем не подтвержденных подозрений.
Хуже всего то, что Риколетти это знал. И теперь он упивался моим смятением.
-Бросьте, мистер Холмс, - сказал он, помедлив возле меня, хотя уже направлялся к двери.- Откажитесь от этой затеи. Лорд Уолтон – мстительный человек. Вам не выиграть в этой игре.
- Игра еще не окончена, - ответил я.
- О, я думаю, что окончена. Для меня-то уж точно. Это будет моя последняя консультация, мой прощальный поклон. Пора последовать собственному совету и уйти со сцены.
Он уже взялся за дверную ручку, когда я окликнул его.
- Вы бежите, синьор Риколетти?
- Некто, более мудрый, чем я сказал, что сражаясь и спасаясь бегством, он доживет до того, чтобы дожить до битвы следующего дня. – Он поклонился. – Итак, до следующего дня, мистер Холмс.
С этими словами он ушел, и мне нечем было задержать его. Я потерпел неудачу, может не полную, но по моим стандартам это была неудача. Мне удалось положить конец его гнусной деятельности, если его слова об уходе со сцены были правдивы. Это удовлетворило бы знатную персону, которая вовлекла меня в это расследование, но этого было недостаточно для меня. Из обычного дела, целью которого было разоблачение преступника, оно превратилось во что-то очень личное. Риколетти бросил мне вызов, это было противостояние наших умов; и горько было думать, что победа осталась за ним. Теперь меня удовлетворил бы только его арест, но я и представить не мог, как достичь этого.
Скудным утешением было думать, что еще оставался впереди тот день, о котором он так насмешливо говорил мне. Ему не удастся так легко ускользнуть. Даже если мне придется гоняться за ним до конца моих дней, клянусь, я найду выход. Этого требовала моя профессиональная и личная гордость. Либо мне придется смириться и привыкнуть к вкусу поражения, а такую горькую пилюлю проглотить совсем не просто.
Я размышлял об этом, сидя в библиотеке до тех пор, пока часы не пробили десять; и за это время мое уединение не нарушали ни слуги, ни кузены, ни взбешенные члены этой семьи. Самым печальным для меня было сознавать то, что мне придется сказать леди Агнес, что наш план провалился. Это столь много значило для нее, и похоже эта слабая надежда была единственным, что удерживало ее в этом мире последние несколько дней. Мне придется разрушить ее надежды так же, как прежде упования несчастного Фэйрфакса. Это уже превращалось в закономерность.
Когда я, наконец, отправился спать, то нашел записку от леди Агнес, в которой она просила меня прийти к ней в комнату. Несомненно, она хотела услышать о моем разговоре с Риколетти. Теперь он уже, вероятно, представил ей отчет о моем безупречном моральном облике, исходя из которого она должна была заключить, что он потребовал у меня немалую сумму денег за его уступчивость. Конечно, она не могла догадаться, что в этот раз он действовал против своего обыкновения и осыпал меня похвалами совершенно безвозмездно.
Утро было бы более подходящим временем для признаний, но, как сказал Майлс, при свете дня наши грехи кажутся более удручающими, чем они есть на самом деле. За доброту, что она проявила ко мне, и доверие, которое я пока не заслужил, она достойна была того, чтоб я сказал ей правду, как бы поздно уже не было. Мне было велено к ней явиться и отказать я не мог.
То, что она ждала меня, было очевидно, ибо дверь ее спальни была приоткрыта, и тонкая полоска света падала на старинный паркет. Из уважения я постучал, но никто не ответил. Сделав еще одну тщетную попытку, я приоткрыл дверь чуть шире, чувствуя , как моих щек тут же коснулся жар пламени, пляшущего за каминной решеткой. На ковре что-то лежало, и огонь отбрасывал на эту неопределенной формы фигуру то золотистые, то темные отблески. Подойдя ближе я увидел смятые складки халата, подпоясанного шелковым поясом с кистями на концах и видневшуюся из под него ногу в домашней туфле.
Я подбежал к леди Агнес, перевернул ее на спину и стал нащупывать пульс у нее на шее. Голова ее поникла, тонкие белые волосы разметались по ковру наподобие нимба, они казались почти золотыми при свете камина. Она выглядела спокойной, свободной от боли, что омрачала ее последние дни, оставив на лице глубокие страдальческие складки. Смерть избавила ее от разочарования , что могла принести весть о моей неудаче. Если ее дух и укорял меня за нее, то делал это молча.
Но вот, что скажет ее семья – это уже другое дело. Мне придется признать, что я вовлек леди Агнес в свой план , имевший целью посадить за решетку Риколетти. Меня обвинят в ее смерти, и вполне оправдано. Она не в силах была вынести обмана и противоборства со всем семейством , это оказалось слишком большим напряжением, скажут они. Никто не поверит, в то, что она пошла на наш заговор по своей воле и сама идея принадлежала ей. И возможно именно это и было самым печальным.
Было уже слишком поздно, чтобы предаваться самобичеванию. Мне нужно разбудить доктора Венделла, чтобы он засвидетельствовал смерть, сообщить обо всем семье и потом взять на себя ответственность за последствия. Возможно, завтра я буду вкушать все сомнительные удовольствия, что таит в себе местное отделение полиции. С этой мыслью я опустил тело на ковер и прикрыл ее лицо шалью. После чего тяжелый удар обрушился мне на затылок и больше я уже ничего не помнил.

Изо всех сил пытаюсь вести этот дневник. Ничего не получается. Люди, мы, наверное, разучились общаться, ну, или это мне так везет. Мне иногда кажется, что веду с кем-то разговор, но это или вопрос без ответа или ответ, который никому не нужен.


***
"И еще об одном я должен сказать. О том, кто оказался замешан в этих событиях лишь потому, что любил меня. До конца моих дней я буду носить шрамы, которые он оставил мне. Его стершиеся зубы несколько раз глубоко вонзились в мою руку, прежде чем ему удалось вытащить меня из бассейна. Как он это сделал, я никогда не узнаю. Но его голова все еще лежала на моей груди, когда нас нашли. Его связь с этим миром была разрушена. Востронос был мертв. Я верю, что он по собственной воле отдал жизнь в память о тех счастливых днях, когда оба мы были щенками. Люди не могут тосковать так сильно, как собаки. Но мы тоскуем много лет."

Робин Хобб. Ученик убийцы

Я не знаю, как пойти к исповеди и рассказать о том, что мне пришлось принять участие в кощунственном спектакле. Полагаю, этот грех надолго останется на моей совести, единственное возможное средство спасения вижу в том, чтобы скорее принять монашеские обеты. Впервые обманываю такое количество людей. Они были ни в чем не виноваты, они пришли на мессу.
Нужно решиться и переговорить об этом с господином Арамисом. Я редко его вижу в последние дни, поскольку он почти не появляется дома. Несколько раз к нам заходил г-н д`Артаньян. Я говорил ему, что господин ушел по делам. Этот гасконец вечно привязывается ко мне с досужими расспросами и пытается вывести меня из себя. Хорошо, что я умен и понимаю, что г-н д`Артаньян издевается. Он лишен проницательности, которой Господь наградил меня, потому считает себя умнее всех на свете. Я вежливо отвечаю на вопросы, но до более подробной беседы не снисхожу. Зачем терять драгоценное время на всякие пустяки? От этих разговоров я ничего не приобретаю.

Господин Арамис был в числе двадцати мушкетеров, которые сопровождали его величество в Версаль на охоту. Господин Арамис оказал мне честь и взял меня с собой. Я удивлен неприхотливостью его величества. Дом скромный и еще недостроен. Его величество ночует на охапке соломы в одной из комнат второго этажа.
Я оказал его величеству услугу, мне представилась такая возможность. Как я благодарен Пресвятой Деве! Его величество обратился ко мне с просьбой подержать его лошадь. Он поблагодарил меня и посмотрел внимательно.
Мне думается, он меня запоминал в лицо.
Господин д`Артаньян сказал позже, что я стоял надутый от важности. Сравнил меня с индюком. Посмотрел бы на себя со стороны. Когда он командовал построением господ мушкетеров, его тоже распирало от сознания собственного величия. Я честно исполнил свои обязанности и ни на шаг не превысил свои полномочия. Г-н д`Артаньян везде и всюду подчеркивает, что он птица важная. Хороша важность. Если я индюк, то он – живое воплощение того самого галльского петуха, о котором в Гаскони рассказывают сказки.
Мое неуважение к г-ну лейтенанту крепнет. Раньше Планше оказывал на своего господина благотворное влияние. Теперь г-н лейтенант лишен этой поддержки. Напрасно. Так он быстро превратится в то, что называют «настоящий служака». Палец даю на отсечение, что он лет через пять, самое большее семь зачерствеет и будет интересоваться только войной, службой и низменными проявлениями человеческих чувств. Я люблю наблюдать за людьми, практика показывает мне, что это полезно. Я даю прогнозы и редко ошибаюсь. Может быть, я хотел бы ошибаться чаще, но, к сожалению, природа человеческая грешна и склонна к порокам, а не к добродетелям.
читать дальше
Господин Арамис пятый день сидит дома и пишет латинские тексты. Я не знаю, что и подумать. Неужели это начало перемены, о которой он меня предупреждал?
Он занимается с отцом Совалем.
Похоже, мне удалось добиться своего хотя бы в этом. Отец Соваль заинтересован в общении с г-ном Арамисом. Или г-н Арамис заинтересован в общении с отцом Совалем?
Г-н Арамис успел хорошо меня изучить. Он вчера сказал мне открыто: «Базен, я вижу, что вас гнетет ваше участие в деле, которое вы считаете греховным. Если вас так распирает желание пойти и исповедоваться, отправляйтесь к отцу Совалю. Ему можете говорить все, что угодно».
Я размышляю над его словами и прихожу к выводу, что отец Соваль как-то связан с заговорщиками. Мне неприятно думать о том, что священники нынче занимаются политикой. Но ничего поделать нельзя. Моду диктует господин кардинал, который все больше времени посвящает именно интригам и политическим вопросам. Слыханное ли дело: Франция, оплот католической веры, поддерживает северных еретиков во главе с их безумным Густавом-Адольфом? Он, конечно, шведский король, но я его за хорошего монарха не принимаю. Он еретик, как и английский король. Первенство вопросов веры над мирскими интересами прежде всего.

Господь внял моей молитве. Только что я узнал, что нечестивый швед убит.
Так Господь карает всех еретиков.
Господи, покарай заодно (и как можно скорее) оружейника Шаблю. Он тоже еретик. Заклятый гугенот. Самый заклятый из всех, кого я знаю.
Если господин узнает, что мы должны Шаблю триста пистолей, то меня ожидают большие неприятности. В данный момент я отдал деньги под процент, надеюсь иметь хорошую прибыль. Шаблю ждать не желает и требует полной оплаты за набор стилетов, которые приобрел мой господин.

Преждевременная радость. Швед жив и только что наподдал испанцам. Гримо говорит, что Густав-Адольф великий воитель, нужно радоваться тому, что он бьет имперцев. Судя по всему, и мы скоро выступим в поход. Об этом идет все больше разговоров.
Я не люблю собирать сплетни, я предпочитаю проверенные сведения из надежных источников.

Не могу не зафиксировать поразительные события, которые произошли на прошлой неделе. Молюсь о том, чтобы нас с господином не забрали в Бастилию.
Теперь я понимаю все или почти все.
Дело в том, что Ришелье опять собирались свергнуть. Королева-мать собрала под свои знамена влиятельных людей. Я знаю множество имен тех, кто принимал в этом участие или собирался примкнуть к заговорщикам. Легче сказать, кто не принимал в этом участия. Мне урок. Если я или господин мой когда-либо решим организовать заговор против королевской власти, не стоит посвящать в свои планы много людей. Когда много людей знают о твоих планах, это уже политический манифест, а не заговор.
Ее величество королева-мать, к которой я не испытываю ни тени почтения, заявила своему августейшему сыну, что ему пришло время сделать выбор. Поговаривают о том, что она была недопустимо груба и прямолинейна. Когда женщина говорит «Или я, или кто-то» - нужно выбирать «кого-то» хотя бы из чувства самосохранения. Его величество, как человек разумный, так и поступил. Выслушай женщину и сделай наоборот, тогда достигнешь успеха. Что видел король от своей матери? Ничего хорошего. Противная, жирная, сварливая итальянка. Что видел король от его высокопреосвященства? Неустанную заботу о благе Франции. Пусть кардинал не пользуется популярностью среди народа и знати, он свое дело знает. Я бы тоже не стал раздумывать.
Сначала его величество был сильно болен, поговаривали даже, что он находился при смерти. В таком состоянии пообещаешь что угодно, лишь бы не брать грех на душу. Затем его величество резко пошел на поправку. Как только к нему вернулась уверенность в том, что он останется жив, его величество обрел прежнее здравомыслие. Ришелье не уехал в изгнание, встретился с его величеством. В итоге мы получаем то, что получаем: король счастлив, Ришелье остается первым министром, Франция спасена.
Для меня очевидна польза произошедшего. Но как мне убедить в этом господина Арамиса, который вот уже сутки не выходит из спальни? Мой господин слег от переживаний в нервной горячке. Его лихорадит, он бредит. Лекаря не зову, поскольку бред моего господина опасен. Он может носить политический характер.
Надеюсь, хотя бы это спасет его от ареста. Возможного ареста. Сейчас арестовывают всех, начиная с г-на де Марийяка. Как только я почувствую, что нас тоже могут арестовать, мы скроемся у меня во владении. Никому не придет в голову искать нас в Шампани!
К нам приходил скотина Ботрю, которого я терпеть не могу. Он всем похваляется своей шуткой и кричит: «Это был день дуралеев!». Ему доставляет удовольствие обвинять в глупости самых знатных людей королевства и не бояться при этом быть наказанным! Он сообщил мне последние подробности. Ее величество королева-мать со своими сторонниками уже открыто праздновала победу, когда пришла весть о том, что Ришелье остается. Ботрю сияет как новенький экю. Вот кто заслужил репутацию сплетника!



Я буду фиксировать все события, свидетелем которых мне доведется быть. Хотя я не предназначаю свои записи для посторонних глаз и вполне откровенен в них, но допускаю возможность того, что когда-либо эту тетрадь найдут и прочитают. Разумеется, это произойдет позже. Лет через сто. Если я не уничтожу свои записи. Лучше оставить для потомков тетрадь доходов и расходов, которую я веду постоянно. Там указаны товары, которые мы покупаем, цены. По этому ученые будущего смогут восстанавливать картину нашей жизни. Это интересно и познавательно. Мой скромный взгляд на некоторые философские и житейские вопросы вряд ли кого-то заинтересует.
Подумалось: ведет ли дневник его величество? Скорее всего, нет. Ведь ему бы пришлось записывать туда тайны государственной важности. Зато про его высокопреосвященство говорят, что он постоянно держит при себе секретаря, чтобы тот записывал мысли, которые приходят его высокопреосвященству в голову. Мне кажется, это уж слишком. Это напоминает манию величия. Я с таким не сталкивался, но слышал про такое много.
Еще я размышляю над тем, что все еще не был на исповеди. Греховность моего бренного тела угнетает меня. Дух бодр и бдит, замечая опасности. Сегодня решил провести вечер в благочестивых медитационных раздумьях.
Мне нужно испросить прощения у г-на Ботрю. Я был к нему несправедлив. Если бы не он, я бы не был в курсе великих событий, которые произошли в стране.

Меня настораживает в людях изменчивость их настроений. Я теряюсь и перестаю понимать человека, который вчера собирался в монахи, а сегодня прелюбодействует с новым увлечением.
Господин Арамис третьего дня вернулся с караула в печали и унынии. Я осмелился задать ему вопрос о причине. Он отмахнулся и дал мне день отдыха. Сам же провел этот день не выходя из дома. Валялся на кушетке, сочинял что-то. Нужно будет посмотреть на листки, которые я подобрал с ковра. Если тезисы к диссертации или научный труд, сохраню. Если новый сонет, выкину. Еще напишет.
Я провел свой день отдыха с пользой. Ходил гулять в Кур-Ла-Рен. Погода установилась хорошая. Нет сырости, накануне выпал снег. Плотно пообедал. Позволил себе выпить бутылочку хорошего вина. На обратном пути придумал рецепт нового соуса, который должен прекрасно сочетаться с мясом кролика или зайчатиной. Нужно будет при первой же возможности опробовать.
Когда я вернулся, господина не было. К нам заходил господин Атос, я его впустил и развлекал благочестивой беседой о трудах достойного Блаженного Августина. Как раз накануне я закончил читать «Исповедь» и спросил г-на Атоса его мнение об этом в высшей степени богоугодном чтении.
Г-н Атос почтил меня честью ответить довольно подробно. Конечно же, я угостил его вином. Г-н Атос не дождался моего господина и ушел. Он забыл у нас свой плащ. Пока я бегал и возвращал плащ г-на Атоса, господин мой вернулся. Явившись домой, я обнаружил, что дверь заперта. Оставить слугу на зимней улице! Не это ли есть показатель пренебрежения к моим интересам! Я честно исполняю свои обязанности, мне совсем не привлекательна перспектива ночевать на улице! Я не заслужил такого отношения к себе!
Я стучал, стучал долго, мне не открыли. Полный негодования, я отправился к мадам Жаснейри, где и нашел приют и утешение.
Утром дверь была открыта. То, что у нас побывала дама, я понял тотчас, хотя дамы уже не было. Господина не было тоже.
Поразительная легкомысленность. Весь мой запас воды израсходован, ванна оставлена полной воды, пол залит, в столовой на столе остатки еды. Обидно то, что некому высказать все, что я думаю по этому поводу. Оставил ночевать на улице, лишил заслуженного ужина и завтрака! Уж позаботиться о том, чтобы в доме осталась хотя бы капля воды, вполне в силах г-на Арамиса! В конце концов, это такой же его дом, как и мой! Почему про все должен заботиться только я?
Я знаю, что он скажет. Я даже знаю, с какой интонацией.
Дьявол! Он довел меня до того, что я поминаю нечистого.
Нужно потребовать увеличения жалования за подобные выходки.
Вместо того, чтобы отдыхать, я иду за водой.

Я получил письмо от Мушкетона.
Какое счастливое у него существование! Полная безмятежность. Намерен вытребовать себе рождественский отпуск и посетить место, где блаженствует Мушкетон. От его рассказов в моей душе пробуждается тяга к мирной сельской жизни. Если не копаться в земле, то ведь и в деревне тоже можно жить.
Господин Арамис весь поглощен своим новым увлечением. Богоугодные мысли забыты. Он чертыхается, издевается над святыми для меня вещами и делает все, чтобы я вышел из себя и попросил расчет.
Меня удерживает одно: такое уже бывало.
Я дошел в своем отчаянии до того, что пожаловался г-же де Кавуа, которая к нам заходила. Она рассмеялась и дала мне кошелек в качестве утешения. Я спросил ее, не желает ли она мстить неверному возлюбленному. Она рассмеялась и сказала, что это бесполезно.
Сам понимаю, что бесполезно.
В кошельке обнаружил пятьдесят пистолей. Если продать сам кошелек, будет шестьдесят.
Пожалуй, я пожалуюсь еще и нашей благодетельнице.




Произвел уборку во всех комнатах. Почти два часа пытался отмыть плиту. Удивляюсь тому, сколько грязи может произвести два человека. Ведь я не ленюсь и поддерживаю порядок в комнатах. Но вчера выкидывал из комнаты господина Арамиса целую корзину рваной бумаги. Сегодня опять пришлось выкидывать. Не многовато ли? Какой бесполезный расход. Часть листов вынул, приберегу хорошую бумагу для хозяйственных записей. Нельзя быть таким беспечным. Заменил гардины в гостиной. Зеленые на нежно-зеленые в мелкий цветочек. Господин увидел и остался недоволен. Приказал снять немедленно. Раскричался.
Неужели нельзя было сделать замечание спокойным тоном? Я взрослый человек, все понимаю и реагирую на замечания как положено.
Вот что происходит с одержимым похотью человеком, у которого эту похоть неожиданно отнимают. Новая прелестница, которая развлекала господина Арамиса целую неделю, исчезла, прихватив с собой пару колечек из шкатулки господина Арамиса.
Я бы сожалел о кольцах. Мой бедный господин, похоже, сожалеет о даме. Действительно: никакой практичности. Поэт, что с него взять.

Старость подкрадывается к человеку незаметно.
Я обнаружил, что в кабачках пью вино с людьми, которые младше меня лет на десять. У них другие интересы и другие манеры. Раздумываю над тем, что накопил достаточно и теперь можно остепениться. Возможно, даже создать семью. Почему бы нет? Я вполне пригоден для роли мужа.
Молодежь нынче меня раздражает. Она такая шумная. Мы были не такими. Конечно, мне давно пора пересмотреть взгляды на жизнь. Определиться, наконец, чего я хочу. Я и так знаю, чего хочу, но не слишком ли долго я этого жду? И если я так долго этого жду, а оно все не приходит – правильная ли это цель?
Мне нужен хотя бы свой угол. Я уж не говорю о доме. Меня в последнее время заботит то, что у меня все чужое. В этой квартире мне принадлежат только набор ножей, поварежки, две кастрюли, медный кувшин, серебряный поднос, три серебряных вилки, пять бокалов и кровать, на которой я сплю. Само собой, белье и одежда тоже мои.
Может быть, мне действительно найти женщину и жениться на ней?
Но я вспоминаю тех дам, которые ходят к моему господину, уступчивость мадам Жаснейри, и мне не хочется уже жениться. Нет уж. Я слишком горд и слишком ценю себя, чтобы играть роль обманутого мужа.

У господина опять новая пассия. Опять…
Эта норовит ущипнуть меня за локоть или еще за что-то. Постоянно говорит, какой я мягкий и сдобный – просто булочка. Что у меня приятные манеры, что я услужлив и сметлив. Да, я такой. Приятно, когда отдают должное моим талантам. Ей нравится, как я готовлю.
Она называет моего господина по имени. Мне она уважительно говорит «Мэтр Базен». Два раза сказала, что из меня получился бы галантный кавалер. Три раза погладила меня по щеке.
Не знаю, что и подумать. Скромность удерживает меня в рамках приличия.

Приходил господин Атос.
Господа сидели в столовой, мы с Гримо были у меня.
Канун Сочельника. Если завтра у нас гостит господин Атос, то никаких дам за столом не будет.
Радуюсь.
Прочитал Гримо часть записей. Гримо сказал, что если это опубликовать, меня могут принять в Академию. Только нужно походатайствовать за это перед его высокопреосвященством. Боюсь, что господа не смогут составить мне протекцию. Разве что попросить об этом господина Арамиса. Но делать мои записи достоянием гласности излишне и даже опасно. Это наверняка повлечет неприятные последствия.
Я хочу славы и признания, но не такой ценой.

Рождество. Запекли гуся. Господа оказали нам честь и пригласили сесть с ними за стол и разделить их трапезу. Мы показали себя слугами из хороших домов: съели по ножке гуся, по яблочку, выпили с господами по стакану вина, спели один рождественский гимн. Принесли рождественское полено и зажгли его. Судя по всему, год предстоит что надо. Пламя горело ровно, занялось быстро и дружно. Но затем полено раскололось пополам. Гримо сказал, что это признак повышения достатка. Господа смеялись.
Затем господин Арамис пел, господин Атос тоже. Как красиво поют господа! Господин Арамис аккомпанировал графу и себе на лютне.
К ним пришел господин д`Артаньян.
Это уже после полуночи. Он сменился с караула. Тут же все благочестие закончилось, мы с Гримо раскланялись, поблагодарили и ушли.
Теперь ждем остатков ужина. Наверняка съедят не все, а на господском столе столько вкусного!
Они смеются. Мы тоже рады.

Наступил 1631 год.
Сходил на мессу. Служил г-н архиепископ. Пение хора просто ангельское. Уношусь духом и помыслами к небесам.

*с этого момента все записи в тетради имеют четкую датировку*



3 января 1631 года

Навещал Планше. Планше такой важный в своих доспехах. Но ничуть не изменился. Мне обрадовался. Я принес ему марципаны и сушеные яблоки. Он все взял, но я так понял, что ему милей был бы кусок окорока. Странно. Я был уверен, что солдат хорошо кормят. По Планше не видно, что он голодает. У него округлилось лицо, румяные щеки. Однако, он рассказывал мне про тяготы солдатской жизни. Он намерен делать себе карьеру и дослужиться до чина сержанта. Наш Планше амбициозен. Раньше не замечал в нем этой черты. Возможно, он приобрел ее на службе у г-на д`Артаньяна.
На г-на д`Артаньяна я не намерен тратить бумагу. Он специально ставит моего господина на караул в такие места, где постоянно царит сквозняк. Господин Арамис вчера ушел на караул совсем больной.

5 января 1631 года

Провел вечер и ночь в обществе мадам Жаснейри и ее кошек. Кошки ко мне привыкли, залезают на колени. Мадам Жаснейри говорит, что она потому и обратила на меня внимание. Она всегда желала иметь рядом человека, который также любит кошек, как она. Я чуть было не сказал ей, что в таком случае лучше всего подошел бы его высокопреосвященство, известный своей любовью к роду кошачьему. Говорят, кошкам в его кабинете дозволено все. Не знаю, так ли это. Хотелось бы проверить сведения, но у меня нет знакомых среди слуг его высокопреосвященства. Я свято блюду принцип приверженности королевской власти. Среди лакеев его величества у меня немало связей. В случае чего, я могу рассчитывать на их протекцию.
Мы выпили вина. Оно оказалось слишком крепким, мы оба пришли в игривое настроение. Я настолько осмелел, что стал целовать мадам Жаснейри прямо в комнате. Она не сопротивлялась. Разве что чуть-чуть, и называла меня «разбойником». Я еще больше осмелел и сказал ей, что мужчина моего возраста опасен для женщин во всех смыслах. Я обладаю здравомыслием, немалым житейским опытом, вполне способен выполнять супружеский долг, могу еще зачать детей, и накопил кое-какие сбережения. Мадам Жаснейри согласилась со мной вполне. Она тоже женщина не первой молодости, о детях думать поздно. Я с интересом выслушал ее рассказ о ее первом муже, ныне покойном. Они прожили вместе двадцать лет. Она горько плакала в тот день, когда он отправился в иной мир, и даже поклялась пережить его не более, чем на год. Но прошло полгода, и она поняла, что может быть счастливой и без него. Умирать ей расхотелось. Она приобрела на свои сбережения вот этот самый дом, и теперь живет, пользуясь всеми преимуществами ренты.
Разговор о деньгах и способах их вложения несколько отвлек нас от первоначальной темы. Что поделать, мы не молоды, и рассудок в нас говорит ясно и громко. Дело прежде всего.
Но мадам Жаснейри выпила еще бокал превосходного вина с моего виноградника, щеки ее раскраснелись, она стала настолько привлекательной, что я отодвинул книгу расходов, над которой мы склонились оба.
Я решился предложить ей нечто, на что в ином состоянии не решился бы никогда. Она сначала возражала, но когда я сказал ей, что вот этак развлекаться нравится дамам из высшего света, в глазах ее засветился огонек любопытства. Она женщина рассудительная, потому я не услышал вопрос, где, когда и при каких обстоятельствах я мог убедиться в том, что сама мадам де Шеврез от такой забавы пришла в бурный восторг. Чтобы не возбуждать в ней ненужную ревность, я кратко рассказал про все сам. Мадам Жаснейри ужасно любопытна, как большинство женщин. Она попросила рассказать еще что-то в таком же духе. Я никак не ожидал, что подобные рассказы могут вызвать в ней интерес. Она еще более благочестива, чем я, и во время моих визитов к ней никогда не оставляет открытым полог. Но я рассказал еще. Она присела ко мне на колени, обняла и попросила продолжить рассказ. Я не стал терять времени даром и рассказал еще, немного прибавив откровенности. После чего кровь ее взыграла, она прильнула ко мне и сказала, чтобы я нес ее в спальню. К моему счастью, мадам Жаснейри сухопара, потому мне не составило труда выполнить ее просьбу.
Далее мы попытались в той или иной мере опробовать все, о чем я рассказывал. Я убедился, что вино с моего виноградника оказывает на людей странное воздействие. Мадам Жаснейри, приличная женщина, разошлась настолько, что потребовала зажечь свечи. Затем…
Впрочем, я не решусь высказать словами, что мы вытворяли. Есть предел у всякой откровенности. Довольно того, что мы предавались страсти при свечах.
Наутро мы проспали. Почти до полудня. Неслыханное дело.
Я вернулся домой час назад, ощущаю ломоту в пояснице и боль в коленях. Нужно срочно растереть больные места, иначе неприятные ощущения усилятся. Мадам Жаснейри, бедняжка, жаловалась на то, что вовсе встать не сможет – так у нее болит спина.
Не в нашем возрасте предаваться таким безумствам. Это бесстыдно. Кроме того, это не доставило мне особенного удовольствия. Не понимаю, почему мадам де Шеврез так реагировала на подобные штучки. Правда, мадам Жаснейри тоже понравилось. Только повторять я не желаю. Нет-нет. Я не маркиз какой и не дворянин. Я обычный мещащин, таким и желаю оставаться впредь.

6 января 1631 года

Неужели по мне настолько видно, как я провел предыдущую ночь? Господин мой делает какие-то странные намеки и улыбается. Приходил Гримо, пригласил к себе за углем. Он купил по дешевке пять корзин; им с господином Атосом много. Я сходил, мы немного посидели. Пришел также Серф, слуга г-на Феррюсака, с которым Гримо дружен. Хороший малый. Но имеет недостаток, мне неприятный. Курит табак. От него воняет страшно.
Я раскланялся, но задержался на лестнице. Спина дает о себе знать, болит сильно. Гримо неплотно прикрыл дверь, мне было слышно, как Серф сказал: «Я бы подумал, что наш Базен провел веселенькую ночь, если бы он не был таким святошей. Скорее всего, его доняли прострелы в спине. Все же возраст – он нас старше».
Гримо, как человек порядочный и воспитанный, не стал развивать тему. Я благодарен ему и проникся еще большим уважением.
Но Серф! Как он мог! Что означает «святоша»? Я не мужчина? Я не произвожу впечатление человека, который может порадовать женщину? Что означает «возраст»? Ха! Веселый король наш Генрих Наваррец был сильно старше меня, когда бегал за юбками Шарлотты Монморанси. Да и отцом нынешнего нашего монарха он стал после сорока пяти лет, если я не ошибаюсь. Мне всего тридцать девять! Я солиден, но не стар!


..

12 января 1631 года

Остался один на пять дней. Господин Арамис испросил отпуск и куда-то уехал по своим делам. Сказал, что отправился навестить свою тетушку в Руане. Первый раз о такой слышу.
Что роднит нас с господином Арамисом, так это равнодушное отношение к родне. Я свою родню знать не хочу. Даже с Рождеством не поздравляю. Хотя у меня есть два племянника, которые могут ждать на Рождество подарков от дядюшки, проживающего в Париже. Нет уж. Я считаю, что в этой жизни каждый сам за себя. Родство по крови полагают за самое надежное. Ничего подобного! Родство по крови накладывает на нас обязательства, которым мы сами зачастую не рады. Вот посмели бы послать ко мне племянников. Чужие дети, которых я видел дважды в жизни. Почему я должен им помогать и обеспечивать их чем-то? На каком основании? Что я с этого буду иметь, кроме хлопот и неприятностей? Бегать, устраивать их на хорошие места. Искать протекций. После этого не услышать в свой адрес даже «спасибо»?
Господин Арамис также, как и я, никого из родни не поздравляет с именинами и Рождеством. Только г-на де Поля и еще несколько преподавателей из семинарии. Здесь другое. Здесь чувство благодарности. Здесь люди, которые действительно оказали благодеяние, помогли пробиться в жизни. Такого не забываешь.
Я люблю одиночество. Можно жить так, как ты хочешь. Я намерен вставать не раньше восьми утра, все равно на улице темно и морозно. Да, я люблю поваляться в постели. Это позволительно. Буду ходить не к ранней мессе. Можно вовсе выходить из дома раз в три дня. У меня все есть, я запаслив. Хлеб мне принесут, я всякий раз даю мальчишке из хлебной лавки мелкую монету. Он парень сметливый, ноги у него быстрые. Если я сам не явлюсь, он прибежит ко мне с полной корзиной.
Я сам понятлив и ценю понятливость в других людях.
Кроме этого, займусь штопкой и уборкой.
Еще нужно навестить несколько знакомых.

28 января 1631 года

Трескучие морозы. На улицу вовсе не тянет.
Господин Арамис болеет. Он простыл и слег. На этот раз без бреда и сильного жара. Гримо принес липовый цвет, я делаю отвары.
Почти каждый вечер у нас господин Атос. Господа играют в шахматы и ведут умные беседы. Господин Атос с Рождества не злоупотребляет вином. Он стал гораздо лучше выглядеть. Я заметил ему это.
Я рад дружбе своего господина с господином Атосом. Если не считать пристрастия к вину, г-н Атос безупречен. Сказал бы, что это лучшая компания для моего господина. Если г-н Атос у нас, то я сам получаю огромное удовольствие. Он приветлив со всеми. Со слугами тоже. Гримо не вполне разделяет мое мнение, но я уверен, что он беспредельно предан своему господину. Я тоже имею право обижаться на своего господина, и регулярно обижаюсь. Но это не мешает мне честно выполнять обязанности лакея. Учитывая, какие дела мне поручают, могу сказать, что я еще и доверенное лицо моего господина.
Гримо такой же. Иначе бы я с ним не дружил.
Господа разговаривают, сейчас придет Гримо, мы будем молчать. Затем разопьем бутылочку вина и пофилософствуем. Предпочитаю иметь дело с людьми, которые говорят истину и не тратят время на пустые рассуждения.
Гримо говорит редко, тем ценнее его слова.

2 февраля 1631 года

Серф явился к нам ни свет ни заря. По метели. Принес какую-то бумагу для г-на Арамиса. Велено передать из рук в руки.
Отпаиваю его глинтвейном. Не решаюсь разбудить господина Арамиса. Г-н Арамис не один, у нас ночует г-жа де Кавуа. Невозможно, чтобы Серф ее увидел. Это будет скандал неслыханный. Г-жа де Кавуа – жена капитана гвардейцев кардинала.
Думаю, как именно вызвать господина, чтобы не разбудить г-жу де Кавуа. Она не бесстыдница, потому нужно пощадить ее чувства. В любом случае я не стал бы вламываться в спальню к господину.
Серф спрашивает, что я пишу. Говорю, что подсчитываю доходы и расходы.
Серф не ведет расходной книги! Какая легкомысленность!
Пойду и постучусь осторожно. Оттягивать дальше нельзя, эта бездонная бочка выхлебает все мое вино и съест все бисквиты. Еще чего доброго, потребует, чтобы я накормил его завтраком!

6 февраля 1631 года

Пакую саквояж для г-на Арамиса. Он отправляется в Тур.
Хотя бы в этот раз я вынудил его признаться, куда и зачем он едет. Всем прочим, кроме г-на Атоса, велено говорить, что он опять в Руане.
Все же господа совсем не умеют врать.
Интересно, почему мне велено говорить г-ну Атосу правду? Видимо, готовится очередной заговор. Я уже приучен чувствовать подобные вещи. Господа сразу принимают озабоченный и важный вид, начинают собираться по ночам и обсуждать всякие вопросы. В доме появляются люди, которые до этого к нам не заходили. Приходят посреди ночи незнакомцы, которым я готовлю постель в гостиной на кушетке. Бумаги, непонятные фразы в качестве пароля и отзыва. Хорошо, когда пароль и отзыв просты как в военном лагере. Это я запоминаю сразу и не перепутаю. Но когда приходится держать в памяти три-четыре фразы? Не слишком ли?
Главное – для чего? Господам заняться нечем, вот они и развлекают себя как могут. Хорошенькое развлечение! Ведь заговоры постоянно проваливаются, тюрьмы переполнены! К тому же можно попасть на эшафот! Вот уж чего я бы себе не желал! Эшафот и церковная кафедра довольно далеко друг от друга, хотя и не исключают некой последовательности.

7 февраля 1631 года

Не знаю, почему г-н де Тревиль благоволит к моему господину.
Большинство из полка честно несут свою службу. Случаются дуэли, стычки между полками (хотя теперь все реже), нездоровье, недельные отпуска по семейным нуждам. Но вот г-н д`Артаньян, как бы я к нему не относился, уже почти полгода ни разу не был в увольнении, ни разу не просил отпуска. Г-н Атос также всецело предан службе и ревностно исполняет свои обязанности.
Г-н Арамис же то и дело пропускает караулы. Он с легкостью подменяется с кем-то, затем дежурит двое-трое суток подряд. Ему второй раз в этом году дают отпуск. Я лично видел бумагу, подписанную г-ном де Тревилем.
Все это наводит меня на мысль, что г-н де Тревиль также принимает участие в заговоре и знает, чем занимается мой господин. По всей вероятности, господину доверена роль связного.
Этого достаточно для эшафота или все же можно надеяться на тюремное заключение?
Завел специальный чемодан. Там все вещи, необходимые в дороге. Если придется спасаться бегством, я готов хоть сейчас.
Но по такой метели совсем не хочется спасаться бегством. Вообще предпочитаю размеренную, спокойную жизнь.
Хотя спасаться бегством должно быть интересно. Переодеваться в другое платье, менять лошадей, куда-то быстро ехать. Держать ухо востро. Придумывать про себя истории.
Пожалуй, однажды я бы не отказался спастись бегством.



14 февраля 1631 года

Мне это не нравится. Я имею право на свое мнение? Когда меня под благовидным предлогом просят прогуляться по скверной погоде – я еще могу на это согласиться. Но когда я возвращаюсь, исполнив данное мне поручение и обнаруживаю, что у нас дома были посторонние люди (и не женщины), это пахнет скандалом, заговором и политикой. Не то что бы я был против политикой, раз этим теперь занимаются все. Я требую посвятить меня в курс дела. Если заговор составлен разумно и четко, если я буду разделять политические взгляды своего господина и его друзей – я буду куда более охотно исполнять поручения вроде сегодняшнего.
Я желаю знать, что происходит в этом доме, кто здесь собирается и чем я неугоден этим людям. Я понимаю степень опасности таких сведений, но все равно предпочитаю подниматься на эшафот с четким осознанием, как и за что я пострадал.
Впрочем, эшафот – для знатных господ. Меня без лишних церемоний вздернут на веревке как последнего нищего, который украл в церкви ценности.
Я желаю заслужить право быть казненным как порядочный человек. И наймите, пожалуйста, хорошего палача. Я присутствовал при казни Шале, я не желаю подобного конца.
Если честно, я хочу умереть спокойно и своей смертью. Это нормальное желание? Разумеется, нормальное.
Участвуя в заговоре и помогая своему господину, я могу возвыситься. Почему нет? Честолюбие мне свойственно ничуть не меньше, чем господам дворянам. Правда, господин Атос вовсе не честолюбив. Но это в силу двух причин: господин Атос человек исключительных дарований и господин Атос знатен настолько, что честолюбие может ему велеть стать только Господом Богом. Это уж слишком. Монморанси шли на компромиссы – и живы до сих пор. Куси тешили свое честолюбие – и вымерли. Лучше рисковать в разумных пределах и жить припеваючи, чем умереть осторожным дураком.
Если они обещают сделать моего господина маркизом, то у меня тоже есть шанс возвыситься до дворянского достоинства. Правда, я могу достичь дворянского достоинства более трудным, но безопасным путем: прикупить еще земли, которая дает право на титул.
Планше тоже не против стать дворянином. В смысле того, что это его избавит от обязанности платить налоги. Зато нельзя будет работать. Этого Планше не перенесет.
Один Гримо считает, что он хорош на своем месте. Это его право, которое я не намерен осуждать.
Я устал. Решил, что ничем сегодня не буду заниматься. Невозможно работать сутки напролет. Господин рано лег спать? Кто мешает мне последовать его примеру? Это разумное решение. Тем более разумное, что на улице метет снег. Не люблю снег, холод и зиму. Когда зима теплая и слякотная, все равно противно. Тратишь немалые деньги и все равно мерзнешь на улице и дома. Нам повезло, у нас в квартире достаточно для тепла пяти жаровен и камина. Я каждый день готовлю, потому печь не успевает остыть, в моей каморке хорошо. Лучше, чем у господина в спальне.
Забыл проверить – он воспользовался шерстяными носками, которые я оставлял на приступке? Проверять не буду. Господин Арамис не маленький ребенок.

18 февраля 1631 года

Как холодно. Ни о чем, кроме холода, думать не могу. Мысли замерзают. Не люблю, когда нечем думать.
Гримо принес еще угля. Я обменял корзину угля на три бутылки превосходного вина. Сомневаюсь: равноценным ли получился обмен?
Впрочем, если бы это не был Гримо, дал бы только две бутылки. Свое наверстаю. Скажу, что разбил нечаянно. Господин Арамис с пониманием относится к таким объяснениям.

20 февраля 1631 года

Гримо принес нам половинку тушки кролика. Кролик жирный. Самое время опробовать новый соус, который я придумал. Очень кстати мадам Жаснейри поделилась засушенной зеленью. У меня ощущение, что давно начался великий пост, а он еще и не начинался.
Что я буду делать, когда наступит Великий пост? Он такой длинный!

23 февраля 1631 года

Чудо! Радость!
Из Рима получено разрешение не держать Великий пост по слабости здоровья! Господин такое получил. Я же не могу готовить себе отдельно. Я посоветовался с господином, тот смеялся, сказал, что я изрядный плут. Он не против, чтобы я тоже не постился.
Мне это важно. Он обычно ест мало, легко обходится без мяса, предпочитает рыбу и курицу. Соусы у нас редко бывают жирными. Я же предпочитаю еду более простую, но плотную. Состояние голодного желудка не из приятных. Кроме того, я довольно тесно общаюсь с господами, у которых изысканный вкус. Когда г-н Атос пьян, ему можно подать даже подошву от башмака. Он попытается ее съесть и выговорит на то, что мясо жесткое. В трезвом состоянии г-н Атос ест как король и требует высокого качества. Гасконские вкусы мне не по душе, слишком остро все и воняет бараниной, которую южане ценят выше говядины и свинины. Еще в их блюдах много чеснока.
Господин Атос уверяет, что чеснок полезен. Чеснок и лук ели римские солдаты, Тит Флавий пишет, что не было в мире людей здоровее, чем они.
Все хорошо в меру, чесноком разит от простолюдинов. Я как слуга из хорошего дома не могу себе позволить ничего подобного.

6 марта 1631 года

Болела рука, образовался нарыв. Потому две недели не мог ничего держать пальцами, мелкую работу все еще выполняю с большим трудом. Это досадно. Столько денег уходит на оплату услуг второго слуги. Второго лакея на время одолжила мадам Жаснейри. Все же она добрая женщина. Доброта эта стоит денег, но что в нашем мире дается бесплатно?
Приехала благодетельница, вторые сутки живет у нас. Я стараюсь быть предельно осторожным. За товарами хожу сам, несмотря на боль в руке.
Все приходится делать самому. Интересно, она догадается заплатить мне отдельно?
Приехала одна, в мужском платье. Выглядит как паж. Берет с пышными перьями носит набок.
Стараюсь не задумываться, насколько она соблазнительна в этом одеянии.



13 марта 1631 года

Я наблюдал множество примеров, когда неимущие дворяне, растратив то немногое, что все же имели, к тридцати годам остепенялись, начинали присматривать себе невесту и женились. Я уже начинаю приходить в отчаяние. Сам я, понятное дело, не женюсь. Фамилия наша не угаснет благодаря моему брату. Меня вполне устраивает моя личная жизнь в том варианте, какой я имею. Но господа! Все трое хороши.
О чем, например, думает господин Атос? Правда, он был уже женат. Я знаю теперь эту историю во всех ее страшных подробностях и всей душой сочувствую господину Атосу. Но он восстановил свое доброе имя, он красив и знатен, он довольно обеспечен и не испытывает нужду в чем-либо. Женщины по нему с ума сходят, я это неоднократно видел. Гримо мне тоже кое-что рассказал. Допустим, его сиятельство утратил способность любить. Но при чем здесь любовь? Брак создается только затем, чтобы не угас род. Главная цель брака – рождение детей. После того, как дети появились, никто не заставляет людей жить вместе. Взять вот принца Конде. Он сошелся с женой, получил троих детей, а теперь принцесса живет сама по себе, он сам по себе. Все довольны, правила приличия соблюдены. Каждый имеет то, к чему стремился. Никакой любви не требуется. Неужели при способностях г-на Атоса так трудно найти порядочную девушку из приличной семьи, за которой дадут еще неплохое приданое? Или в тех кругах, в которых должен бы вращаться г-н Атос, порядочные девушки перевелись?
Оставим г-на Атоса. Г-н д`Артаньян не имеет никаких душевных терзаний. Бедная маленькая Констанс, видимо, уже забыта. Вот бы кому жениться! Дворянское достоинство у него есть, по женщинам он бегает, и даже слишком активно. Он молод, многие женщины находят его привлекательным. Правда, Планше не раз при мне сетовал на то, что г-н д`Артаньян хорош только для мещанок. Но вот женился же г-н Портос на вдове прокурора, да еще старше себя! Не уверен, что г-н Портос совсем не думал про сохранение своего дворянского достоинства. Но убежден: г-н Портос сумеет защитить себя и свою супругу от насмешек черни. Если не словами (на это г-н Портос не мастер), то кулаками. Я не завидую тем, кто посмеет посмеяться над г-ном Портосом. Сомнительно только, что в этом браке появятся дети. Но почему бы не попытаться? Библейская Сарра родила совсем уж в пожилом возрасте. Скажем прямо, она была глубокой старухой. Но я не рискую сомневаться в факте, который изложен в Священном Писании. Это было бы ошибкой с моей стороны. Итак, я верую и утверждаю, что у г-на Портоса могут быть дети. То есть у г-жи дю Валлон. У г-на Портоса дети могут быть точно, а, может, уже и есть.
Г-н д`Артаньян, поступив так же, как г-н Портос, поправил бы свое материальное положение. Но ему подавай знатную, молодую, привлекательную и богатую невесту. Какое глупое тщеславие, какая странная самоуверенность! Впрочем, гасконская самоуверенность – качество особого рода; она часто бывает оправданна. Вот г-н де Тревиль. Дружил с королем, даже давал ему тумака в играх. Повлияло ли это на его карьеру? Несомненно! Теперь он граф и лицо уважаемое. А добрый король наш Генрих IV? Я не говорю про всех гасконцев. Они разные. Множество не заслуживает того, чтобы к ним относились по-доброму. Но есть исключения, которые подтверждают правило. Я терплю г-на д`Артаньяна только потому, что его почему-то привечают г-н Арамис и г-н Атос в особенности.
Г-ну д`Артаньяну мешает только его собственная непрактичность. Будь он практичным человеком, как г-н Портос, давно бы женился. Мои соображения относительно сохранения большей части личной свободы в браке действительны и здесь. Брак ни к чему не обязывает, а г-н д`Артаньян найдет в супружестве немало приятных вещей. Разумеется, только в том случае, если супруга его будет состоятельной особой. Состояние сейчас есть только у мещан. Планше имел влияние на своего господина и уважал мое мнение. Будь Планше по-прежнему в услужении, я бы дал ему дельный совет относительно устройства личной жизни его господина. Но теперь Планше ведет самостоятельную жизнь, новый же слуга г-на д`Артаньяна не входит в число людей, которым я буду давать добрые советы.
Наконец, я добрался до того вопроса, который меня волнует. Я вижу, что г-н Арамис так и не определился со своим отношением к принятию духовного сана. На редкость противоречивая натура! Что поделать, поэт. Даже когда он принялся за диссертацию, выбрал тему, которая более понравилась бы дамам, чем лицам духовного звания. Не прислушался к данным советам. Он всегда сделает по-своему. Личную жизнь своего господина я имею право обсуждать, поскольку меня это касается тоже. Итак, без стеснения и лицемерия признаем: у моего господина в последние полгода слишком бурная личная жизнь. Он временами уходит в монашество и никого к себе не подпускает, затем срывается и принимается наверстывать упущенное. Все до одной молоды, красивы, знатны и богаты. То есть относятся к числу тех, за кем бы желал приударить г-н д`Артаньян. Беда в том, что для семейной жизни они не годятся. Потому что уже замужем. Незамужняя была только одна. Почти все старше господина Арамиса на несколько лет. Почему бы ему все же не жениться на той незамужней? Ответ я знаю. Родня мадемуазель будет против. Сама мадемуазель не так влюблена, чтобы решиться на заключение брачного союза. У моего господина проблема в том, что никто из дам не воспринимает его в качестве законного супруга. Обладая состоянием и титулом, он бы был привлекателен для рассмотрения его в качестве жениха. Но, к несчастью, этих самых важных качеств у г-на Арамиса нет. Ни состояния, ни титула. Именно из желания получить и то, и другое он принимает участие в интригах политического характера. Могу я осуждать его за такое желание? Нет. Я и сам не чужд честолюбия.
Как я ни силюсь просчитать варианты развития ситуации, вижу только два реальных. Первый: какой-либо из заговоров оказывается успешным. Господин мой получает титул и состояние. Тогда он может и жениться. Думаю, что недостатка в невестах не будет.
Второй: придется ждать до того момента, когда господин мой поймет, что женщины слишком легкомысленны, чтобы тратить на них жизнь. Тогда он смирится и примет духовный сан. Он получит хотя бы средства к существованию и крышу над головой. Зная характер своего господина, могу не сомневаться в том, что он вряд ли остановится на первой же ступени. Он будет делать карьеру. Меня это устраивает? Вполне. Двигаясь сам, господин мой будет продвигать и меня.
Возможно, какая-то дама влюбится в него настолько, что предложит руку, сердце и сундук. Но пойдет ли на это мой господин?
Он хорош, пока оправдывает надежды, которые возлагают на любовника, а не на мужа. У мужа другие обязанности, от мужа не требуется нежных ухаживаний, стихов, бурных ночей и страстного обожания. Муж сам должен баловать свою жену или держать ее в строгости. Пока получается так, что дамы сами выбирают г-на Арамиса, балуют его и щедро одаривают, каждая в пределах своих возможностей.
Я с этого кое-что имею, не буду отрицать.
Но это компенсация за причиненные мне неудобства.
Господин мой достаточно разумен, чтобы понимать: красота и молодость, пылкий темперамент и склонность обожать дам – товар не слишком удачный. Все это имеет немалую цену, но постепенно портится. Если любовник терпит фиаско в постели и не может доставить даме удовольствие – кому он нужен? Повторюсь: дам в последнее время много. Слишком много. Он сам устает от такого образа существования, отсюда перепады настроения и склонность вовсе отказываться от женской ласки.
Что бы предпринять, чтобы упорядочить наше существование? Или одно, или другое. Господин пытается совмещать… напрасно.
Хватит размышлений. У меня еще не готов ужин, а господин предупредил, что придет не один.

На работе по-прежнему тяжко, и видно так и будет. Проблема на проблеме плюс новый участок. Половина дня проходит в метаниях и разруливании проблем. Но сегодня таки нашла силы на перевод, с ним не так муторно выискивать в программе нужные цифры и названия.

Дорогу домой сильно скрасил "Королевский убийца") Книга порой такая живая, я ушла в нее с головой. И вспомнила о куске, который хотела процитировать. О двух кусках, которые, оказывается, связаны друг с другом. Так что будет большая цитата о Шуте.

Дневник дается мне с большим трудом. И он чем-то напоминает для меня комнату Шута.

А сейчас на автобусной остановке я вдруг стала свидетелем и участником какого-то необыкновенного явления. Ничего особенного, просто как будто на эту остановку снизошла благодать и какая-то необыкновенная доброта. Сначала мы там были вдвоем с одной пожилой женщиной, через пару минут она подошла ко мне поближе и стала расспрашивать о маршрутах автобусов. Я ей и ответить-то толком ничего не могла - никогда не ездила в ту сторону, о которой она спрашивала, но мы разговорились. Потом появился немолодой мужчина в очках, она обратилась к нему с тем же вопросом. Он был более осведомлен и по ходу рассказал, что в том районе лежал когда-то в госпитале. Видно было, что ему хочется вспомнить об этом. Потом они стали сетовать на больные ноги и пытались что друг другу посоветовать, но без нравоучений, а очень по-доброму. Потом они уехали. Я ждала свой редкий автобус уже вместе с одной знакомой, жившей неподалеку. И тут к остановке подошел мужчина с палочкой и как-то внезапно заговорил о Че Геваре, вытащил книгу, видимо своего сочинения и никто от него не отмахивался, а моя соседка с ходу предложила купить у него эту книгу и все очень довольные разъехались.
Ничего, конечно, особенного. Просто какое-то сосредоточение человеческой доброты и внимания друг к другу

Упаси меня Господь от того, чтобы я впредь углублялся в знание геральдики! Многие знания – многие печали.
Пусть она останется Дамой под вуалью.
Для удобства я буду называть ее г-жа А. Хотя ее фамилия начинается совсем на другую букву. Но так проще. Госпожа А. Она чуть менее знатная, чем г-жа де Шеврез, но тоже ничего.
Теперь нужно решить, как переменить мнение господина об этой даме. Дама, судя по записке, томится страстью и желает утоления своего нескромного желания. Ей ничего не нужно – только пара ночей с моим господином. С господина Арамиса не убудет. Зато прибыток может быть солидный.
Мне срочно нужно пополнить запас угля и купить новую кастрюлю.
Как кстати я обнаружил обрывки записки в мусорной корзине! Обычно господин Арамис сжигает остатки таких посланий, но это его, видимо, привело в состояние ярости.
Напрасно.
Я буду думать, как провернуть дело. Если дама чего хочет, так она все равно этого добьется. Сопротивляться подобным вещам бесполезно. Господин тоже перестанет сопротивляться. На сколько хватит его твердости? На месяц. На два самое большее. Я уже его знаю.
Так зачем тянуть время, когда кастрюля требуется срочно?

читать дальшеЯ сходил к ней в особняк. По счастью, господин сегодня в карауле.
Сначала со мной разговаривал ее лакей. Затем – ее камеристка. Уяснив, для чего я явился, девушка со всех ног бросилась докладывать госпоже.
Какие церемонии. Мне было смешно, но я даже виду не показал. Я сохранял спокойствие, поскольку мне понятна важность моей миссии.
Вновь получил возможность убедиться в женском вероломстве. В первую минуту дама раскричалась и была близка к тому, чтобы немедленно отдать слугам приказ спустить меня с лестницы. Затем она подумала и обозвала меня несколькими нехорошими словами. Но я уже видел, что она это делает только для того, чтобы сохранить репутацию честной женщины. Потому продолжал настаивать и приводил ей аргументы. Через четверть часа она назвала меня «гениальным слугой» и предложила место у себя. Я благоразумно отказался. Она тоже оказалась женщиной понятливой. Мы прекрасно нашли общий язык и поладили.
Я уже купил кастрюлю, котелок, пополнил запас угля, заказал кое-что по мелочи, и на это ушло от силы семь пистолей. Нужно до вечера прибраться в гостиной и спальне, а также приготовить изысканный ужин. Дел много, но я должен справиться.
Мы договорились, что она подъедет к нам домой в четверть первого ночи. Я ее тихонечко впущу. Дальше уже ее дело, как она добьется своего. Я ее убедил, что шансы есть. Господин мой молод и горяч, потому его организм своего затребует. И уже затребовал, судя по некоторым признакам. Два с лишним месяца без женской ласки – к чему такие подвиги?
За свою понятливость и сговорчивость я получу при благоприятном стечении обстоятельств двести пистолей. Неплохой куш. Еще немного, и к моему винограднику прибавится хорошенький домик. Да и земли можно будет прикупить.



Она дала мне четыреста!
Иногда от женщин, которые испытывают слишком сильные эмоции, нужно держаться подальше. Я уж знаю. У меня была такая матушка. Батюшка, когда ему случалось явиться домой из трактира навеселе, точно знал, что его ждет. У матушки была тяжелая рука. Особенно если матушка брала скалку.
Но иногда попадаться на глаза женщинам в таком состоянии полезно. Они не понимают, что делают, и не отдают себе отчет в содеянном.
Возможно, она совсем не собиралась отдавать мне все содержимое кошелька. Но она настолько богата, что может позволить себе такую трату. Я обещаю не транжирить ее деньги на пустяки.
Счастье чего-то стоит. Пусть не считает, что оно досталось ей бесплатно. Я старался, делал все, что в моих силах. Наконец, я рисковал своим местом и личной безопасностью. Когда господин бывает в ярости, лучше ему на глаза не попадаться. Он может швырнуть первое, что попало в руки. Последний раз я уворачивался от солонки и почти преуспел в этом. Пожалуй, когда нужно, я могу двигаться как канатный плясун: так же быстро и ловко. Я даже поймал солонку. Мне было жаль ее. Она красивая, я сам ее покупал.
Пока г-жа А. еще у нас. Господа изволят почивать. Дама вставала около семи утра, попросила приготовить завтрак не раньше полудня, улыбнулась мне, назвала «мэтром Базеном» и вручила честно заработанные деньги. Я, как честный человек, попробовал вернуть то, о чем мы не договаривались. Она еще раз улыбнулась мне и сказала, что я ошибаюсь и заслужил именно столько.
Я не мог ошибиться. Мы договаривались ровно на двести.
Поначалу мне показалось, что я вовсе ничего не получу. Господин Арамис был крайне удивлен появлением дамы в столь поздний час. Она застала его врасплох. Он сидел и делал перевод. То самое глупое и ненужное благочестие, опасное для здоровья, в котором он пребывает последнее время.
Я счел нужным быстро накрыть ужин в столовой, но к столу их не приглашал. Только погрохотал посудой погромче. Они о чем-то спорили.
Я помолился, чтобы мои деньги не пропали. Чтобы дама не забыла о том, что двести пистолей я заработал в любом случае. Просто за то, что открыл ей дверь и позволил пройти в комнаты. Мне было невыгодно не получить деньги: я потратил часть своих на срочные нужды по хозяйству.
Когда она не вышла в прихожую и спустя два часа, я закрыл дверь и лег спать со спокойной душой. Мы же договаривались, что я не отвечаю за последствия!

Г-жа А. страшная выдумщица.
Про бесстыдство я не говорю. Ей, видите ли, нравится, когда на нее в особо пикантные моменты смотрят. Потому мне отвели роль подсвечника.
Вчера она изображала роль жены восточного султана. Была вся в тонком шелке бирюзового цвета. Она блондинка, ей к лицу этот цвет.
Не понимаю господских фантазий: если все равно предстоит раздеться, к чему одеваться? Да еще так затейливо? Все равно через шелк можно разглядеть все до мелочей.
Она меня вовсе не стесняется, как и наша благодетельница. Наоборот, все норовит спросить у меня что-то. Господин Арамис только смеется.
Я опасаюсь того момента, когда дама нас покинет. Потому что вижу, что господин мой выполняет все желания г-жи де А, но глаза у него отнюдь не такие томные, как в моменты, когда в доме у нас находится его милая Мария.
Здесь что-то иное. Даме нужны любовные ласки моего господина, но почему он терпит такое обращение с собой? Он не такой человек, чтобы делать что-то просто так. Удовольствия ему мало. Дама его раздражает – я и это вижу. Но – двадцать пять лет! Пресвятая Дева! Когда же он остепенится?! Я бы стал судить по себе и делать выводы, но мой опыт в такого рода делах слишком прост и незатейлив. Со мной никогда таких штук не вытворяли. Я уж за эти дни насмотрелся. Я думал, что знаю уже все. Даже как иметь дело с двумя сразу. Даже как целовать женщину туда, куда мне бы и в голову не пришло!
Ничего подобного. Сейчас я опять узнаю что-то новое. Но мне эти познания ни к чему. Мне так в жизнь не согнуться. И руки у меня не такие длинные.
Вообще я солидный человек, который готовится достойно встретить свою старость. Женщины еще волнуют меня, но чем дальше, тем реже. Признаться, я рад этому.
Я вернусь к этой теме, но позже. Сейчас я буду готовить обед. Мне трудно забивать голову двумя делами сразу. Интересно, г-жа А. любит спаржу?

Мы сейчас сидели с господином у меня в комнатке.
Первый раз господин Арамис забылся настолько, что позволил себе пить вино в моей компании. Он даже позволил себе чокнуться со мной стаканами. Он даже выпил за мое здоровье.
Я искренне раскаиваюсь в содеянном. Я был близок к тому, чтобы попросить прощения. Право, мне действительно неловко. Я хотел блага, но содеял зло.
Г-жа де А. все еще у нас. Она спит. Господин тоже решил использовать время для сна, но на кушетке в гостиной. Он попросил постелить ему там. Сейчас он принимает ванну. Сказал, что справится сам, и моя помощь ему не требуется.
У него измученный вид, и он рад тому отдыху, который предоставила ему наша гостья.
Он спросил у меня только, послал ли я к Тревилю с извинениями. Я сказал, что об этом можно не беспокоиться.
Еще он спросил, знаю ли я средство, которое отбивает у дам охоту к плотским утехам. Сейчас я постелю ему в гостиной, как он просил, и побегу к аптекарю.
Это необходимо, иначе господин мой умрет преждевременно.



Я пришел к выводу, что не могу считать себя хорошим слугой до тех пор, пока не научусь потакать всем капризам и прихотям моего господина. Хороший слуга направляет свои дела и поступки на то, чтобы быть максимально полезным тому, кому служит. Хороший слуга угадывает желание господина раньше, чем оно возникнет. Когда господин дозреет до того, чтобы совершить нечто, слуга должен быть полностью готов оказать ему помощь. Умный хороший слуга направляет своего господина ко благу и может внушать ему те или иные мысли и желания. Только это нужно делать так, чтобы господин считал, что дошел до мыслей и желаний сам, без нажима извне.
Нажима быть не должно. Умный хороший слуга действует тонко, обходными путями. Все, что думает господин, не должно быть скрыто от слуги. Иначе слуга не сможет ему помочь. Если нужно лгать ради блага господина, то слуга с готовностью пойдет на такой поступок, затем отмолит свое прегрешение. Легче солгать простолюдину, чем дворянину.
Такова отныне моя философия. Хороша она или плоха, судить не берусь. Но я, наконец, понял это и принимаю за свой принцип. Я служу прежде всего своему господину. Но у меня есть голова, и она не пустая. Я умен, что поделать. Значит, я могу управлять своим господином. Этому способствует то, что он теперь в некоторых делах не может обойтись без меня. Я завоевал его доверие. Будем этим пользоваться. Господин Арамис в некоторой степени не приспособлен к реальной жизни, он поэт, у него голова устроена иначе. Я же крепко стою на земле, я должен помогать ему в делах житейских.
Для того, чтобы достичь успеха, мне самому нужно определиться, чего я хочу от своего господина. Чего я хочу сам для себя, я решил давным-давно.
Я хочу прожить старость в сытости и довольстве, не путешествуя слишком далеко. Не утруждая себя заботами о добывании куска хлеба. Максимально близко к сфере церковной, как к наиболее надежной пристани в житейском море. Я не желал бы принимать монашеские обеты, поскольку пока не чувствую себя готовым к самоотречению.
Может ли мой господин привести меня к намеченной цели?
Да, если я сделаю его священником.
Должно пройти время. Он должен пресытиться мирскими развлечениями. Он должен устать от них, как устал от г-жи де А.
Я первый раз видел, чтобы мой господин отсыпался целые сутки. Он только однажды встал с постели, наскоро перекусил, пожаловался на боль в голове и спине, покорно дал растереть больные места мазью, которую нам сделал аптекарь, и снова лег.
Теперь он сутки проводит на карауле, дежуря за себя и подменяя г-на Атоса, у которого необычная для этого времени года депрессия.
Необходимо дать господину Арамису отдых, а затем что-то предпринимать.

Гримо повредил себе ногу.
Я прислуживаю двум господам.
Господин Атос неприхотлив, но требует, чтобы в комнатах был идеальный порядок. При моей сноровке мне нетрудно таковой поддерживать.
Еще г-н Атос хвалит мою стряпню и удивляется тому, что я взялся выручать Гримо, у которого левая нога совсем не гнется в колене. Гримо сидит дома и с трудом передвигается даже в пределах одной комнаты.

Г-н Атос получил вчера при мне письмо.
Я никогда прежде не видел, чтобы человек становился настолько бледным при прочтении письма. Господин Атос в минуту изменился до неузнаваемости.
Я даже испугался.
Но через четверть часа г-н Атос выглядел как обычно. Разве что был несколько более озабочен, чем всегда.
Меня отпустили домой. Это вовсе недурно. Здесь накопились дела. Стирать сам не буду, отдам белье прачке. Постельное я бы выстирал сам, но в стирке в основном рубашки, воротнички и платки. Это тонкая стирка, я не хочу тратить время на то, что лучше сделает другой человек.
Признаться, я устал. Я намерен отдохнуть как следует. Препятствий нет, потому что господин Арамис уехал из Парижа на четыре дня.
Куда – не сказал. В последнее время он ужасно скрытен. Мне это не нравится.



Обжег себе палец. Кажется, придется обращаться к аптекарю. Очень больно.
Учил Планше готовить лионский соус, который подают к дичи или к говядине. Странно, что Планше все еще не умел его готовить. Это же так просто. В следующий раз будем готовить соус бигард, который подают к уткам, рябчикам и прочей дикой птице. Только я не знаю, когда будет следующий раз. Планше отпускают раз в неделю. Он такой важный. Немного задирает нос, но я тут же делаю ему замечание, и он вспоминает, что не всегда был солдатом Пьемонтского полка.
Этот малый далеко пойдет. Я его вижу сержантом – в самом недалеком будущем. Но чтобы Планше произвели в сержанты, нужна война. Ежели будет война, то туда непременно поедет его величество. Если туда поедет его величество, то мушкетеры тоже поедут.
Нет, пусть лучше Планше пока упражняется в воинских искусствах дома. Сержантом он стать успеет. Он молодой, крепкий парень, у него все впереди.

Был полковой смотр. Я ходил и смотрел. Гримо тоже. И новый слуга г-на д`Артаньяна там был. Его зовут Жюлло. Мне он не нравится. Какой-то сонный, похож на филина. Гримо говорит, что вполне славный малый, но у меня серьезные опасения насчет этого нового слуги. Не знаю, как Гримо, я же предпочитаю с этим новым не общаться. Если меня спросят, я могу сослаться на свои давние приятельские отношения с Планше. Вот Планше – человек хороший. Гримо тоже человек хороший, хотя и своеобразный.
Господа на смотре выглядели отлично. Об этом я бы мог и не говорить. Господин де Тревиль постоянно расхваливает их перед его величеством.
В этот раз не хвалил. Господин Арамис третьего дня дрался на дуэли с каким-то виконтом, господин Атос ему ассистировал. Виктонт, говорят, при смерти, а у противника господина Атоса проколото бедро, и он рискует остаться хромым на всю жизнь. Я еще раз задумался о методах, которыми господа дворяне защищают свою честь. Было бы какой серьезный вопрос. Наверняка речь шла о какой-то очередной вертихвостке, которую мой господин и тот виконт не поделили. Я склонен осуждать и того, и другого. Драться из-за женщин? Да ведь оба не дети, оба наверняка знают, что женская верность – это птица, которая встречается в природе реже, чем павлины с белыми хвостами! Что делить? Вертихвостка изменит и тому, и другому. Нет, нужно драться и выяснять, кто лучше. Словно это может повлиять на ее чувства. Гримо говорит, что может. Что виконт почувствовал себя уязвленным, когда его давняя любовница переметнулась к другому. Но ведь это было до того, как состоялась дуэль!
Я решительно не понимаю господ. Но это их право.
Так что король гневается на господина Арамиса, и на господина Атоса тоже. Но не очень сильно. Видимо, тот виконт и ему самому надоел.
Его величество великолепно выглядел. Я стоял недалеко и все видел. У г-на де Тревиля были подвязки из алого атласа с вышивкой. Такие стоят не менее ста пистолей за пару. А у его величества подвязки были темно-синие, довольно простые. Его величество очень скромен, за что я его уважаю еще больше.

Довелось стать свидетелем поразительной сцены.
Я сидел в кабачке на улице Пти-Шан. День сегодня постный, потому пришлось искать место, где не подают скоромного, дабы не искушать себя аппетитными запахами. В последние три месяца я строго соблюдаю постные дни, хожу к мессе ежедневно, постоянно причащаюсь и бываю у исповедника.
Так вот, когда я после молитвы приступил к рыбе и бобам, в кабачок стали один за другим забегать совершенно мокрые люди. Поначалу я не обратил на это внимания. Но когда весь кабачок заполнился толпой, которая обсуждала невиданное небесное явление, я отвлекся от своей трапезы и прислушался.
Оказывается, дождь шел из ниоткуда! Продолжало светить солнце, на небе не было видно ни облачка!
Недоумеваю: откуда же шел дождь? И если это знамение, то как его истолковать?
В любом случае, я буду в безопасности. Я не попал под этот странный ливень, который продолжался около четверти часа и создал большие проблемы. Назад пришлось возвращаться по отвратительно скользкой мостовой и дышать запахом нечистот. Куда смотрят городские старшины? Малейший затор в сточной канаве порождает вот такую мерзость.
Нужно будет купить отраву для крыс. Наверняка после такого они появятся и у нас. Я тщательно слежу за тем, чтобы у нас в доме не было ни крыс, ни клопов. Это очень сложно, поскольку приходится заботиться и о соседях тоже. Наша квартира на первом этаже, квартиранты со второго этажа не слишком чистоплотны. Я уже несколько раз делал им замечание. К счастью, в нашем флигеле всего два этажа.

Отраву купил и рассыпал. Теперь нужно следить за тем, чтобы ни одна из кошек мадам Жаснейри к нам не проникла. Кошек я люблю. Господин тоже неравнодушен к ним. Когда мы осядем на одном месте и будем жить в сытости и довольстве, непременно заведу кота. Удивительные божьи творения.

Приехала наша благодетельница.
Я недоумеваю. Она уже целый день у нас, и они с господином все еще не в постели. Я подразумеваю, что они разговаривают вот уже пятый час кряду, выпили две бутылки легкого вина, съели остатки паштета. Мадам очень серьезна. Я бы сказал, что она не на шутку чем-то взволнованна.
Я не из тех слуг, которые подслушивают, но мне удалось уловить несколько фраз, когда я приносил им вино, а затем заменял тарелки и столовые приборы.
Мадам де Шеврез нужно срочно отправить какие-то бумаги. Видимо, дело опасное. Она не может никому доверится и просит моего господина найти ей надежного человека. Господин же умоляет ее не ввязываться в «это дело».
Я прислушиваюсь к себе. Еще они проговорят еще час, то и я буду считать «это дело» скверным. Я и сейчас так уже считаю. Я вообще считаю, что все дела, кроме альковных, в которых участвует мадам де Шеврез, достаточно скверные. Я не люблю кардинала за то, что он не любит таких простых людей, как я. Но я уважаю его величество, а мадам де Шеврез постоянно составляет против него заговоры.



Все женщины со времен Евы одинаковы. Я это говорил, говорю и буду говорить.
Моему ли господину не знать поучительные истории, которые нам рассказывает Священное Писание?! Он знает историю прельстительной Вирсавии, которая соблазнила Давида на целую серию губительных поступков и стала причиной гибели своего первого мужа. Он знает и сам мне рассказывал, как коварная Далила лишила волшебной силы Самсона. Что из этого получилось? Ничего хорошего. На всю Библию я припомню едва ли две или три истории, где женщина играла благую роль. О Деве Марии я говорить ничего не буду. Это не обсуждается. Она исключительна. Так же ничего я не буду говорить о тех святых мученицах, которые пострадали за веру в первые века христианства. Они любили только Господа, и больше никого. Святых и блаженных не обсуждают.
Но нынешние, живущие во плоти – все одинаковы. Разве что монахини вне осуждения. Так и монахини, как мне не раз говорили, у себя за стенами монастыря порой вытворяют всякие непотребства. Если есть мужчины, которые вступают в связь с другими мужчинами и находят в этом радость, то почему не быть женщинам, которые занимаются тем же?
Оставим в покое эту скользкую тему. Я хотел написать лишь о том, что вчера вечером господин мой проявлял достойную уважения твердость и пытался отговорить «милую Мари» от участия в очередном заговоре. Месье Гастон хорош и мил, пока он не король. Не уверен, что мы получим хорошего короля, если усилия заговорщиков увенчаются успехом. По моему мнению, которым никто не интересуется, лучше каждому остаться на своем месте и следовать призванию. Я бы мог – да, мог! – прямо сейчас высказать свое мнение г-же де Шеврез лично. Я имею возможность сделать то, о чем другие могут только мечтать.
Но я промолчу.
Вчера господин был тверд как скала. Он был тверд до тех пор, пока не стало понятно, что мадам остается ночевать у нас. Как только они удалились в спальню, я стал молиться. Меня терзали дурные предчувствия. И что же? В половине третьего господин мой кликнул меня, чтобы я принес им вина. Я уже давно не удивляюсь тому, что вижу. Мне ясно, что мадам не воспринимает меня как мужчину, потому и не стесняется. Господин мой куда более стеснителен, потому старается быстро выставить меня из комнаты. Словно я желаю там оставаться! Или он просто ревнует ко мне, потому что, в отличие от мадам, знает, что я не бесплотная тень и у меня есть интерес к женщинам? Ну да, я смотрю на мадам, и она мне нравится. Она обольстительно красива. А какая у нее грудь… все на свете отдал бы за то, чтобы…
Я позволяю себе эту откровенность только здесь. Да, я не железный, у меня есть глаза, у меня есть желания. Меня спасает только врожденная осторожность и благоразумие. Все, кто имели дело с этой женщиной, плохо кончали.
Боюсь, что и моего господина постигнет та же участь. В половине третьего он слабо возражал ей и пытался что-то доказать. Особого убеждения в его голосе я не слышал.
А к семи утра он сдался. Он поедет туда, куда она велела, и отвезет бумаги. Он клялся ей управиться за сутки и быть предельно осторожным. Она остается у нас и будет ждать его.
Я хотел было напомнить ему, что вчера он кричал, чтобы она не смела отправлять эти бумаги. Одна ночь любви с умелой шлюхой – и он меняет свои убеждения. Он смотрит только на нее и думает только о ее удовольствиях.
В такие моменты я ее ненавижу. Правильно говорят про нее, что она порабощает мужчин тем, что позволяет прикасаться к своему бедру. Она бесстыжая и циничная. И господин мой после ночей с ней становится таким же.
Я заканчиваю выкладывать на бумагу свои чувства и иду готовить лошадь для г-на Арамиса. Он заявил, что оденется самостоятельно. Ну да. У него есть помощница.
И я целые сутки должен буду провести в обществе этой женщины?!
Спаси меня, пресвятая Женевьева!
Я уже не знаю, чего и опасаться.




Пока все в порядке. Она спит. Я осмелился дважды поправить на ней одеяло. Ей снится что-то нехорошее, она хмурится и сжимает руки в кулаки. Какие у нее красивые пальчики. Очень ухоженные.
Раздумываю, что бы ей приготовить на обед. Полагаю, что она не откажется от жареных каштанов. Из легкого, чтобы быстро утолить голод, приготовлю омлет с гренками. Она его любит. Господин сказал подчиняться ей беспрекословно. Никого не впускать, ее тоже не отпускать. В остальном – пусть делает что хочет.
Если бы я был художником, я бы сейчас взял альбом, карандаш и сделал набросок для картины. Говорят, что многие дамы приказывают изображать себя в виде всяких языческих богинь. Мадам схожа с богиней Афродитой, или как ее называли римляне, Венерой. У нее молочно-розовая кожа, роскошные светлые волосы, длинные ресницы. Носик мне тоже нравится, хотя у римлянок он другой формы. Словом, я начинаю понимать своего бедного господина, который может смотреть на это великолепие часами. Но он может еще и трогать ее.
Я же знаю свое место. Я не буду подвергать себя лишнему искушению. Я буду тверд. Я хочу с чистой совестью идти к исповеди. Я не буду на нее смотреть. Не буду! Разве что придется поправить на ней одеяло третий раз. Или помочь принять ванну. Кстати, нужно поставить воду. Целый чан.
В доме только два кувшина с водой. В бочке, где я обычно держу небольшой запас, едва плещется на донышке.
Где тут предаваться мечтам? Побегу за водой, пока она не проснулась! Я должен показать ей, что она не напрасно доверяет мне заботы о моем господине! Затем, если она изволит выслушать меня, я отчитаюсь ей подробно о нашей жизни.
Только о г-же де А. говорить не буду. Это лишнее, это ее не касается. Боюсь, что это ее расстроит.

Мне дурно.
Она позвала меня послушать новую песенку, которую разучила.
Я пришел. Я обязан был сделать это и как слуга, и как воспитанный мужчина.
Она сидела в своем пеньюаре, и он был едва запахнут. Когда она потянулась за лютней… нет, я не могу. Я даже здесь не могу сказать, что я видел. Я это вижу регулярно. С пугающей регулярностью. Она называет меня «мэтр Базен» и улыбается. Она называла меня «милым Базеном». Мне это не нравится. У нее такой нрав, что от нее всего можно ждать!
Она спела мне песенку. Я старался смотреть ей в рот или уж на ее шейку. Не ниже. Ниже было совсем невыносимо. А какая ножка. Не помню, правая или левая. Чтобы удобней было держать лютню, она сидела, закинув ногу на ногу.
Поет она славно. Грудь у нее во время пения колыхается совершенно очаровательно. Правда, и не во время пения тоже.
Чтобы не сойти с ума, я сейчас схожу к мадам Жаснейри. Необходимость назрела. Я нуждаюсь в укреплении духа, чтобы дождаться приезда господина и иметь возможность прямо смотреть ему в глаза.

Я устоял. В отличие от своего господина, я оказался хорошим христианином. Я воевал с соблазном и поборол его!
Я могу смело идти к исповеди! Про мои отношения с мадам Жаснейри исповедник мой знает давно, и никак их не порицает. Это постоянная связь, которую можно сравнить с браком. Так сейчас живут многие. Муж сам по себе, жена сама по себе. Несколько раз в месяц супруги делят общую постель, затем опять расходятся в разные стороны. Все прекрасно, все довольны.
Таким образом, я могу себя считать чистым.
Господин вернулся два или уже три часа назад. Он очень бледен и серьезен. Они закрылись в гостиной и разговаривают.
Я теряюсь в догадках. Что могло случиться?

Я боюсь надолго покидать дом. Вдруг приду, а господин мой арестован и на имущество наше наложен арест? Судейским только дай волю. Под предлогом интересов следствия они вынесут вон половину вещей.
Никогда не забуду рассказа Гримо, как их с господином Атосом в Амьене обвинили в сбыте фальшивых денег. Кошелек у господина Атоса был почти полон, там лежало не менее ста пистолей. Кошелек тоже конфисковали в интересах следствия. Разумеется, обвинение было фальшивым. Зато деньги – настоящие, и они пропали в чьих-то карманах.
Я не допущу, чтобы нас обвиняли в чем-либо, кроме пособничества государственным преступникам. Причем у господина Арамиса есть одно оправдание: он искренне любит мадам де Шеврез и делает то, что она просит. Судейские должны понимать, что я подразумеваю под «то, что она просит». У него после… определенных обстоятельств… не остается ни капли собственной воли. Если судейские в это не поверят, я им приведу примеры из Библии. Уж Библия врать не будет.

Сегодня ближе к ночи к нам приехал неизвестный. Я толком не разглядел, как он выглядит. При случае я даже не смогу быть свидетелем. Тем лучше. Надеюсь, случай не представится. Мы оба останемся на свободе, и я, и мой господин.
Неизвестный пробыл у нас около часа. Я слышал, как он сказал моему господину, что мой господин оказал г-же де Шеврез очень важную услугу. Нет, он не так сказал. Он сказал: «Неоценимую услугу». И еще сказал, что в случае опасности мой господин всегда может обратиться к нему за помощью, ему помогут скрыться.
Господин мой сказал, что он бы предпочел остаться на территории Франции, поскольку в изгнание он отправиться не готов.
Я тоже не готов отправиться в изгнание.
Святая Женевьева, помоги мне!

Сейчас ночь. Я не могу спать, мне страшно.
Я понял. Я все понял. Мой бедный господин принимает участие в заговоре.
Это не она на него так действует.
Он сам добровольно ввязался в это!
Я вспомнил все фамилии, которые при мне произносились. Дай мне Господь забыть все до единой, иначе я сойду с ума раньше, чем меня арестуют как соучастника!
Мой бедный господин, видимо, желает таким образом вернуть себе все, чего его лишили в детстве. Если бы не роковое стечение обстоятельств, он бы был почти так же родовит, как и господин Атос, и уж точно в два, если не в три раза богаче господина Атоса. Он, если брать во внимание не юридические тонкости, а фактическое положение дел, принадлежит к той семье, которая составляет заговор.
Я терзаюсь угрызениями совести. Как честный француз, я должен сейчас пойти к его величеству и все рассказать. Но меня к королю не пустят, а все прочие, кого я знаю хотя бы понаслышке, принимают участие в заговоре. Все хотят, чтобы королем стал его королевское высочество герцог Орлеанский.
Может быть, и я этого хочу, только боюсь признаться сам себе?
Я хочу, чтобы мой господин стал маркизом, появлялся при дворе и был окружен почетом и уважением. Любви красавиц ему не желаю, это у него и сейчас есть.
Только какой в этом смысл, когда его любят, но покровительства не оказывают!?




Сегодня мне довелось стать участником события, которое я бы предпочел вовсе не видеть. Я в основном стоял и молчал. Хорошо, что так. Иначе бы я точно все испортил. Лгу я редко и неохотно, от меня проку в таких ситуациях мало.
Господин явился домой бледный и озабоченный. Он часто в последнее время пребывает в состоянии нервного возбуждения. Вроде бы и спокойный, но я вижу, как его точит скрытая тревога. Он сразу становится другим, не таким, как всегда.
Я как раз начал готовить обед. Не люблю приготовление угрей, но господин Арамис предпочитает суп именно из этой твари. Фу. Не рыба, не змея. Не пойми что. В тарелке все едино. Иногда даже вкусно. Но разделывать это нравится не всем. Мне не нравится.
Я должен записать, какие были события, но боюсь. Потому начинаю отвлекаться и говорить про обед.
Да, обед. Обедать нам в итоге пришлось уже за полночь. Я-то пообедал чем придется, а господин вовсе есть не мог, только выпил стакан вина, заел сухим печеньем и опять ушел.
Не на любовное свидание. Ему не до любви сейчас.
Он совершил тяжкий грех. Он, конечно, имеет полное право одевать манипул, поскольку посвящен в субдиаконы. Но права на ношение стопы ему никто не давал, он не рукоположен.
Я опять сбиваюсь, поскольку взволнован.
Нужно вернуться к тому, о чем я думал до того, как подумал про то, что не люблю чистить угря.
Вот оно. Господин вернулся домой с караула, даже есть не стал. Ушел к себе. Я как раз успел дочистить угря, когда господин Арамис кликнул меня и сказал, чтобы я через четверть часа был готов ехать с ним. Я спросил, как одеться. Он ответил, что ничего особенного не нужно. За нами приедет карета, так что я могу остаться как есть, даже переобуваться не обязательно, раз я в башмаках. Я только заменил чулки, поскольку те, что были на мне, стараюсь носить дома.
За нами заехали ровно через четверть часа. Хорошо, что я не успел поставить кастрюли на огонь.
Я любопытен, этот порок во мне есть. Но в карете сидел посторонний человек, потому я остерегся задавать вопросы. Я сидел и старался слушать как можно меньше.
Мы ехали довольно долго. Совсем стемнело, мы даже останавливались, чтобы кучер зажег фонарь на экипаже. Я понял, что мы покинули город. Сначала карета ехала по мостовой, затем мы миновали заставу. Направления я угадать не мог, хотя и старался.
Когда мы вышли, я увидел церковь. Небольшую, старинную. Не берусь сказать, что это за церковь, было темно, я видел только стрельчатую башню на фоне неба. Луна не светила. Дул страшный ветер, я быстро замерз и стал опасаться, что простужусь.
Но тут к нам вышел какой-то человек. Незнакомец пожал господину Арамису руку и ушел. Мы пошли вслед за тем, другим.
Господин спросил меня, знаю ли я чин мессы. Знаю ли я! Я еще будучи подростком, прошел два нижних церковных чина! Господин удовлетворился этим ответом.
Нас провели в комнату внутри церкви. Там я увидел накрытый стол. Трапеза так себе. Могли бы и лучше нас накормить. Я кое-что перекусил, а господин даже ни к чему не притронулся. Ходил по комнате, ломал себе пальцы. Терпеть не могу в нем эту привычку. У меня так пальцы не гнутся. Он же, когда находится в состоянии нервного возбуждения, постоянно выламывает пальцы так, что остается поразиться: как они вообще остаются на месте?
Тот, другой человек сказал господину Арамису несколько слов. Господин Арамис кивнул и тихо ответил, что готов. И что полностью ручается за меня. Тот, другой достал с настенной полки Библию и заставил меня поклясться, что я никому, никогда не скажу ни единого слова о том, что сегодня увижу и услышу. Я поклялся.
Вот тут все и началось. Выяснилось, что мне предстоит надеть облачение диакона. Я стал было отказываться, но господин посмотрел на меня так, что я все понял.
Сам господин совершенно спокойно облачился в одеяние священника. Я не вру! Он действительно сохранял полное спокойствие.
Сутана была ему немного великовата, я бы сделал как надо, но времени не было, инструментов я с собой не взял. Тот, кому эта сутана принадлежит, ростом повыше господина Арамиса, а сложения такого же.
Мы прошли в другую комнату.
Там были мальчики-министранты. Господин Арамис с тем же спокойствием обратился к ним, затем все мы сотворили молитву.
И ОН ПОЗВОЛИЛ ОБЛАЧИТЬ СЕБЯ КАК ДЛЯ СЛУЖБЫ!
Да, господин Арамис служил мессу! Как положено служил! И в церкви было много народу, в основном простые. Но я сразу разглядел во втором ряду бледного господина благородной наружности. Я сразу обратил на него внимание. Отвлекаться было нельзя. Я старался во всем походить на диакона, читал как положено, направлял мальчиков. Конечно, мальчики ни о чем не догадывались. Бедные дети, они так доверчивы! Они решили, что просто сегодня службу ведет другой священник.
Я так мечтал об этой минуте. Я – диакон, мой господин – священник, аббат, который ведет мессу. Господин Арамис был совсем как настоящий священник. Оказывается, у него может быть звучный голос. Очень приятного тембра. Я могу гордиться своим господином. Я даже забывал несколько раз по ходу мессы, что я – не диакон, а господин Арамис – не священник.
Служба была с проповедью. Я испугался, ведь господин Арамис при мне не готовился. Но все прошло блистательно. Если он импровизировал, то ему суждено быть великим проповедником. Я только господина де Поля слушал с таким же удовольствием, но г-н де Поль – святой при жизни. Если он готовился… то все равно из г-на Арамиса выйдет отменный проповедник.
Когда служба закончилась, я вздохнул было. Нас не разоблачили. Но это было еще не все. Тот самый бледный господин подошел к г-ну Арамису и сказал, что желал бы исповедоваться.
Господин Арамис кивнул. Когда он повернулся ко мне, чтобы я принял часть его облачения, ненужную при исповеди, я ясно видел его лицо.
Господин мой принял страшное решение, и мне теперь остается только молиться за его душу. Я понял, что ради возможности принять эту исповедь у этого человека господин все и затеял. Или его попросили затеять это.
Исповедь продолжалась долго. Видимо, тот господин – закоренелый грешник.
Я ждал в той комнате, куда нас провели сразу. Я снял облачение и аккуратно сложил его. Я не желаю больше таких маскарадов. Это не по мне.
Господин Арамис явился через два часа. Он некоторое время сидел, уткнув лицо в ладони. Я не решался подойти к нему. Но когда он поднял голову, я увидел, что он улыбается мне.
Он поблагодарил меня. Он первый раз протянул мне руку и очень вежливо сказал:
- Спасибо вам, друг мой.
Нет, не просто вежливо. У меня нет слов, чтобы описать это, но я ощущаю до сих пор эту интонацию. Он доверяет мне, я действительно оказал ему какую-то ценную услугу.
Еще он сказал, что теперь для него дороги назад нет.
Он любит этакие поэтические фразы. Я попросил его уточнить, куда дороги нет.
Он улыбнулся и сказал, что вскоре нам предстоит покинуть Париж. Мы отправимся путешествовать.
Я раздумываю над этими словами и не могу их понять.
Хоть бы господин скорее вернулся. Живой и невредимый. Я опасаюсь за него. Неужели я к нему настолько привязался, чтобы не задумываясь совершить грех ради его блага, а теперь беспокоиться?
Видимо, так и есть. Я привязался к нему.

Старая передача с участием Василия Ливанова

Все же продолжаю со своими цитатами из "Ученика убийцы" . На этот раз речь пойдет о Пейшенс, вдове Чивэла. Кстати в воображаемом кастинге многие фанаты выдвигают на эту роль Хелену Бонэм Картер, хотя на мой взгляд это упрощение этого образа. Ничего не имею против актрисы, но Пейшенс представляется мне несколько другой.

Боюсь, что цитаты будут не маленькими, но хочу, чтоб тут были эти моменты. Это как ознакомительные кадры, такой цитатный трейлер, если можно так сказать

"— Ты умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? — требовательно спросила она.

Я молча покачал головой.

— Значит, поешь?

— Нет, моя леди.

Она огорчилась:

— Тогда, может быть, тебя учили декламировать поэмы и учебные стихи, о травах, лекарствах и навигации… Ну, всякое такое?

— Только то, что относится к уходу за лошадьми, ястребами и собаками, — почти честно ответил я.
— Тогда ты, конечно, танцуешь? И умеешь сочинять стихи?

Я вконец смутился.

— Леди, я думаю, вы меня с кем-то перепутали. Может, вы думали об Августе, племяннике короля? Он на год или на два моложе меня, и…

— Я не ошиблась. Отвечай на мой вопрос! — потребовала она почти визгливо.

— Нет, моя леди, предметы, о которых вы говорите, для тех, кто… рожден в законном браке. Меня этому не обучали.

При каждом отрицательном ответе она казалась все более и более огорченной. Она все сильнее сжимала губы, ее карие глаза потемнели.

— Я этого так не оставлю! — заявила она и, взметнув вихрь юбок, поспешила прочь по коридору."



"— Я думал, у тебя хватит ума избегать ее, — заворчал на меня Чейд.

Это было совсем не то приветствие, которого я ждал после более чем двухмесячного отсутствия в его комнатах.

— Я не знал, что это была леди Пейшенс. Странно, что не было никаких слухов о ее прибытии.

— Она не любит слухов, — сообщил мне Чейд. Он отхлебнул вина и продолжил:

— У нее есть свои эксцентричные способы разделываться с теми, кто шушукается о ней у нее за спиной. Она всегда настаивала на том, чтобы никто не совал нос в ее жизнь. По одной этой причине из нее вышла бы неважная королева. Не то чтобы это волновало Чивэла. Он вступил в брак больше для себя самого, чем из политических соображений. Думаю, что это было первое большое разочарование для его отца. После этого, что бы ни делал Чивэл, это никогда полностью не устраивало Шрюда.

Я сидел тихо, как мышь. Чейд редко говорил так много, особенно о чем-то связанном с королевской семьей. Я затаил дыхание, боясь вспугнуть его приступ откровенности.
— Иногда я думаю, что Чивэл инстинктивно чувствовал в Пейшенс что-то, в чем он нуждался. Он был думающим человеком, любил порядок, всегда был корректен, всегда точно знал, что происходит вокруг. Он был рыцарственным, мальчик, в самом лучшем смысле слова. Он не поддавался дурным или мелочным побуждениям. Это значило, что от него всегда исходила определенная напряженность. Так что те, кто не знал его достаточно хорошо, считали Чивэла холодным или высокомерным. И тогда он встретил эту девочку. Она и правда была почти девочкой. В ней было не больше основательности, чем в паутине или в морской пене. Мысли и язык все время перелетали от одного к другому, туда-сюда, не останавливаясь, и я не мог уловить никакой связи. Мне было утомительно даже слушать ее. Но Чивэл улыбался и любовался. Может, дело было в том, что она абсолютно не благоговела перед ним. Может, в том, что она, как казалось, не особенно стремилась завоевать его. Но при наличии двух десятков поклонниц, лучшего происхождения и более умных, он выбрал Пейшенс. И это было совершенно неподходящее время для женитьбы — он захлопнул двери перед дюжиной возможных родственных связей, которые другая жена могла бы ему принести. У него не было никакой причины жениться в то время. Никакой.

— Кроме собственного желания, — сказал я и тут же чуть не откусил себе язык с досады, потому что Чейд кивнул и потом встряхнулся, отвел глаза от огня и посмотрел на меня.

— Что ж. Довольно об этом. Я не буду спрашивать тебя, как ты произвел на нее такое впечатление или что заставило ее сердце снова обратиться к тебе. Но на прошлой неделе она пришла к Шрюду и потребовала, чтобы ты был признан сыном и наследником Чивэла и получил подобающее принцу образование."


"Шут вдруг встал и пошел к двери. Там он на мгновение задержался:
— Она ненавидела тебя только первые несколько месяцев. И на самом деле это не была ненависть к тебе, это была слепая ревность к твоей матери, которая смогла выносить ребенка для Чивэла, а Пейшенс не могла. Потом ее сердце смягчилось. Она хотела послать за тобой, чтобы вырастить тебя как собственного сына. Некоторые говорят, что она просто хотела обладать всем, что касалось Чивэла, но я так не думаю.
Я уставился на шута.

— Когда ты сидишь с открытым ртом, ты похож на рыбу, — заметил он. — Но конечно, твой отец отказался. Он сказал, что это будет выглядеть, как будто он официально признал своего бастарда. Но я вовсе не думаю, что дело было в этом. Скорее, это было бы опасно для тебя.

Шут сделал странное движение рукой, и у него в пальцах появилась полоска сушеного мяса. Я знал, что она была у него в рукаве, но все равно не мог понять, как он проделывает фокусы. Он бросил мясо на мою кровать, и щенок жадно схватил его.

— Ты можешь огорчить ее, если захочешь, — сказал шут. — Она чувствует такую вину за твое одиночество, и ты так похож на Чивэла, что все произнесенное тобой будет звучать для нее как вышедшее из его уст. Она как драгоценный камень с изъяном. Один точный удар, нанесенный твоей рукой, и она разлетится на кусочки. К тому же она немного не в своем уме, знаешь ли. Они никогда бы не смогли убить Чивэла, если бы она не согласилась на его отречение. По крайней мере, не с таким веселым пренебрежением к последствиям. Она это знает."




читать дальше"Я молчал, когда Пейшенс раздраженно приказала мне войти, потому что я уже и так достаточно опоздал. Я уселся на краешек стула с каким-то смятым плащом и незаконченным шитьем. Я положил рисунки сбоку, на гору таблиц.

— Думаю, что ты можешь научиться читать стихи, если захочешь, — заметила она с некоторой суровостью, — и таким образом ты мог бы научиться сочинять стихи. Рифмы, размеры не более чем… Это щенок?

— Должен был быть щенок, — пробормотал я.

Не помню, чтобы когда-нибудь я чувствовал себя более жалким и смущенным.

Она бережно подняла листы и долго рассматривала их, каждый по очереди, сперва поднося их близко к глазам, а потом глядя с расстояния вытянутой руки.

Под ее недоверчивым взглядом я неловко кивнул. Она снова взяла в руки рисунки.

— Твой отец не мог нарисовать и кривой линии, разве что на карте. Твоя мать хорошо рисовала?

— Я ничего не помню о ней, леди, — неохотно ответил я.

Еще ни у кого на моей памяти не хватало смелости задать мне такой вопрос.

— Что? Ничего? Но тебе же было шесть лет. Ты должен что-нибудь вспомнить. Цвет ее волос, голос, как она называла тебя…

В ее словах было болезненное любопытство, как будто она не могла утерпеть и не задать этот вопрос.

И на мгновение я почти вспомнил. Запах мяты или, может быть… Все исчезло.

— Ничего, леди. Если бы она хотела, чтобы я ее помнил, она бы не оставила меня, я полагаю, — вырвалось у меня.

Конечно же, я не должен был ничего помнить о матери, которая бросила меня и даже не делала никаких попыток искать.

— Хорошо.
В первый раз, я думаю, Пейшенс поняла, что наша беседа зашла не туда, куда следовало. Она смотрела в окно, на серый день.
Она снова бросила взгляд на листки в ее руке . Потом спросила:

— Ты так сильно любишь щенка?

— Да, — сказал я просто, и наши глаза встретились.

Пейшенс смотрела на меня так же отстраненно, как иногда смотрела в окно. Внезапно глаза ее наполнились слезами.

— Порой ты так похож на него, что… — Она задохнулась. — Ты должен был быть моим! Это несправедливо! Ты должен был быть моим!

Она выкрикнула это с такой яростью, что я испугался, что она сейчас ударит меня. Но она бросилась ко мне и сжала меня в объятиях, по дороге наступив на свою собаку и перевернув вазу с зеленью. Собака с воплем вскочила, ваза рухнула на пол, так что вода и осколки полетели во все стороны, а лоб моей леди стукнул меня под подбородок, и несколько мгновений я не видел ничего, кроме разноцветных искр. Прежде чем я смог как-то отреагировать, она отстранилась от меня и с криком, похожим на крик ошпаренной кошки, кинулась в свою спальню. И захлопнула за собой дверь."

Совсем забыла об одной из главных сцен "Саги", когда совсем еще маленький Фитц становится "человеком короля" - собственно, своего родного деда. Цитировала когда-то кусок отсюда, но сейчас хочу побольше охватить эту сцену. Ведь это , вообще, первая встреча юных Фитца и Шута, совсем без слов.
И еще ... король сам выковал свою тюрьму, делая покорным рабом своего внука и приближая к себе преступного сына, Регала. И очень часто он поступал не как любящий отец или дед, а именно, как король. Наверное, это правильно, но, возможно, это его и погубило...
Кусок будет большой, но , на мой взгляд, здесь все очень важно. И пока оставлю так, позже уберу под кат, сейчас это сделать сложновато.


"Я запихнул в карман камзола два яблока и подхватил почти нетронутый пирог с крыжовником, когда король внезапно обернулся и поманил меня. Шут передразнил его. Я замер там, где стоял.

– Посмотри на него, – приказал король. Регал злобно глянул на меня, но я не смел пошевелиться. – Ну, что ты из него сделаешь?

Регал продемонстрировал полное недоумение.

– Из него? Это же Фитц, бастард Чивэла. Как всегда, таскает потихоньку.

– Дурак. – Король Шрюд улыбался, но глаза его оставались жесткими. Шут, решивший, что обращаются к нему, с готовностью улыбнулся. – Ты что, уши воском залепил? Ты не слышишь ничего, что я говорю? Я не спрашиваю тебя, что ты о нем думаешь, я спрашиваю, что ты из него сделаешь? Вот он стоит – молодой, сильный и многообещающий. Его кровь не менее королевская, чем у тебя. Разница только в том, что он родился не с той стороны простыни. Так что ты из него сделаешь? Орудие? Оружие? Соратника? Врага? Или оставишь валяться, чтобы кто-нибудь другой подобрал и использовал его против тебя?
– Этот бастард? Он только ребенок.

Старый король вздохнул:

– Сегодня. Этим утром и сейчас он ребенок. Когда ты вспомнишь о нем в следующий раз, он окажется юношей или, что еще хуже, мужчиной – и тогда будет уже поздно что-то делать. Ты опоздаешь. Но возьми его сейчас, Регал, и направь его рост в нужную тебе сторону – тогда через десять лет в твоем распоряжении будет его верность. Вместо недовольного бастарда, который всегда сможет выступить в роли претендента на трон, он станет союзником, связанным с королевской семьей не только кровью, но и душой. Бастард, Регал, уникальное создание. Надень на него кольцо с королевской печатью, и ты создашь дипломата, которым не посмеет пренебречь ни один иностранный правитель. Его спокойно можно послать туда, куда опасно отправлять принца крови. Вообрази только, как полезен может быть человек, который принадлежит и в то же время не принадлежит к королевской семье. Обмен заложниками. Брачные альянсы. Секретная работа. Дипломатия кинжала.
Он все время смотрел на меня, и я внезапно понял, что выдерживаю его взгляд. Пока он говорил, наши взгляды были скрещены и мы читали мысли друг друга. В глазах этого человека, который приходился мне дедом, светилась безупречная честность. От такой предельной честности становилось не по себе, но зато я знал, что всегда смогу рассчитывать на нее. Я медленно кивнул.

– Подойди сюда, – велел король.

Я осторожно шагнул к нему. Когда я подошел, дед опустился на одно колено, чтобы смотреть мне прямо в глаза. Шут торжественно встал на колени около нас, переводя серьезный взгляд с одного лица на другое. Регал свирепо смотрел на всех нас с высоты своего роста. В то время я совершенно не улавливал иронии того, что старый король оказался на коленях перед незаконнорожденным внуком, так что я торжественно стоял, когда он взял пирог из моей руки и бросил его щенкам, пришедшим вместе со мной. Король вынул булавку из шелковых складок у шеи и торжественно проколол ею простую шерстяную ткань моей рубашки.

– Теперь ты мой, – сказал он, и это заявление было для меня гораздо важнее, чем вся кровь, текущая по нашим жилам. – Тебе незачем теперь подбирать объедки – я буду содержать тебя и буду делать это хорошо. Если какой-нибудь мужчина или женщина когда-нибудь захочет обратить тебя против меня, предлагая тебе больше, чем я, – приходи, расскажи мне об этом, и я обдумаю твои слова. Тебе не придется жаловаться на мою скупость, и если тебе вздумается предать меня, ты не сможешь объяснить это тем, что с тобой здесь дурно обращались. Ты мне веришь, мальчик?
– Да, сир.

– Хорошо. Я отдам несколько распоряжений относительно тебя. Надеюсь, у тебя не будет возражений. Если некоторые из них покажутся тебе странными, поговори с Барричем. Или со мной. Просто подойди к двери моей комнаты и покажи эту булавку. Тебя впустят.

Я посмотрел вниз, на красный камешек, лежавший в серебряном ложе.

– Да, сир, – снова выдавил я.

– Ага, – сказал он тихо.

Я почувствовал ноту сожаления в его голосе и подумал: о чем это он? Взгляд короля отпустил меня, и внезапно я снова стал видеть все, что меня окружало: Большой зал, щенков и Регала, наблюдающего за мной с отвращением на лице, и шута, с энтузиазмом кивающего в своем бессмысленном подражании. Потом король встал. Когда он отвернулся, меня пронзил холод, как будто я внезапно сбросил плащ. Это был мой первый опыт общения с Силой в руках мастера...


Я стоял и смотрел, как старый король выходит из зала, и чувствовал отголоски потери. Странный человек. Хотя я был бастардом, он мог объявить себя моим дедом и одним этим словом получил бы то, что было дороже всяких денег. У дверей задержался бледный шут. Мгновение он смотрел на меня, потом сделал непонятный жест узкими ладонями – это могло быть и оскорблением, и благословением. Или просто бессмысленным взмахом рук дурака. Потом он улыбнулся, показал мне язык и повернулся, чтобы поспешить за Шрюдом."

Вчера был безумно загруженный день на работе. Давно такого не было, летала по этажам, как бабочка. И вот когда полно и своей работы, то те новые участки показались уже перебором и даже уже не успевала кое-что сделать. Но я вообще такое люблю), почувствовала себя человеком и не было времени на депрессивные мысли, которые были у меня вчера утром. Как сказал граф Калиостро, "Погоня - это прекрасно. Когда уходишь от погони, ни на что другое уже нет времени"

И специально для себя, чтоб развеять остатки хандры, повешу тут этот клип

Поняла, что слабое место разных исследований и прочей шерлокианской информации, выложенной, что здесь, что на тумблере, к примеру, - это отсутствие адекватного поиска.
Ну, вот помню, что видела какое-то довольно пространное резюме по поводу Петрарки - полуслэшное, полулитературное. И даже примерно припоминаю, где, но нет... Перевернула верх дном несколько страниц на тумблере, израсходовала свой трафик на планшете, а нашла лишь что-то невразумительное. Ну, как говорится, будем искать.

Но то, что нашла, все же приложу в качестве доказательства)

Пишет tearformrholmes

«Недавно я перечитал «Тайну Боскомбской долины» и понял, как до смешного не похожи читательские вкусы Холмса и Уотсона.
Пример А. Холмс в поезде.

«А теперь я займусь своим карманным Петраркой. Пока мы не прибудем на место происшествия – об этом деле ни слова.»

Это Петрарке , в основном принадлежит честь создания такой стихотворной формы, как сонет и также несомненна та немалая роль, что он сыграл в развитии итальянского Возрождения. Он был необыкновенной личностью. А Шерлок Холмс , очевидно, располагает карманным изданием этого автора, предназначенного для того, чтобы скоротать время в дороге , (зная Холмса, можно предположить, что его «карманный Петрарка» в оригинале, на итальянском). По словам Уотсона Холмс благостно читает Петрарку на протяжении четырех часов. Он переводит для Уотсона любовные сонеты? Шипперы, можете делать с этим, что пожелаете.
Что читает в поезде Уотсон? Он не сообщает. Однако, когда он остается один в гостинице…

«Я прилег на кушетку и начал читать бульварный роман. Однако, сюжет повествования был слишком плоским по сравнению с ужасной трагедией, открывающейся перед нами. Я заметил, что мысли мои все время возвращаются от книги к действительности, поэтому я швырнул книжку в другой конец комнаты и погрузился в размышления о событиях истекшего дня.»

Ох, Уотсон. Бульварные романы продавались на станциях, они предназначались для легкого чтения в дороге, так что возможно, что контраст с книгой, выбранной Холмсом, подчеркнут умышленно. Бульварные романы были дешевыми книжонками с яркими иллюстрациями, и то, что Уотсон выбрал для чтения такую сенсационную литературу (секс! насилие! убийство! адюльтер!) может быть неким предвосхищением той подлинной мыльной оперы, какой окажется в дальнейшем «Тайна Боскомбской долины» .

Но отбросив в сторону такие измышления, я теперь попытаюсь не без удовольствия представить себе, как Холмс и Уотсон постоянно подшучивали друг над другом по этому поводу и , как покупая подарки друг для друга, они с жаром заверяли продавцов : «это я не для себя…»