Очеедной фик KCS, как она сама говорит времен Дневника ШХ. Первый год знакомства.
А я хочу сказать, что вот KCS - она совсем не слэшер. Все время пишет : не слэш! , но... У нее показаны такие отношения, что по-моему, любому слэшу сто очков фору дадут.

Разум и память

Я не смел взглянуть на него или даже пошевелиться, и мог только надеяться, что он не заметил моей реакции. Если мой секрет откроется, несомненно, на его лице тут же засияет насмешливая полуулыбка, которой он часто одаривал трусоватых клиентов. И он будет прав; для такого человека, как он , мой страх покажется смешным, ибо рациональная часть моего собственного рассудка находила этот страх именно таким: нелепым и все же другая часть моего сознания была уверена в том, что такие страхи нельзя объяснить или как-то к ним подготовиться. Рациональный подход мало чем может помочь в преодолении фобий и страхов, и от него мало толку, когда речь идет о непроизвольной реакции.
В данном случае, речь идет о реакции, укоренившейся в моем мозгу и влияющей на мои неосознанные действия. Казалось, что она царит там уже целую вечность, хотя случилось это совсем недавно, во время афганской кампании; импульсивный страх, с которым я не мог совладать, как бы не мечтал о незыблемом самообладании и завидном хладнокровии того, с кем около года назад поселился под одной кровлей.
Я завидовал тому, как этот человек полностью владеет собой и совершенно равнодушен к каким-то нелогичным и случайным неожиданностям. Вот почему я так горячо желал, чтобы мой страх остался им незамечен, ведь в каждом расследовании, в котором мне позволено было принять участие, возможностей для моего разоблачения было сколько угодно.
До сих пор мне удавалось избежать такого конфуза, и – увы! – мою трусость Холмс заметил вовсе не во время одного из его – наших? – расследований. Нет, это произошло на Бейкер-стрит в один дождливый ненастный день.
Живя в Лондоне уже восемь месяцев, я не должен был до сих пор пугаться выстрелов.
Хотя при нормальных обстоятельствах я люблю грозы и свежесть, которую они приносят, но этой ночью я метался по кровати и видел кошмары, мне казалось, что это продолжалось целую вечность. Ночные видения усугублялись пушечной пальбой и выстрелами из винтовок, что в реальности, конечно же, было лишь раскатами грома, от которых дрожали стены и мое несчастное ложе.
Капитулировав в безнадежной битве, пытаясь заставить Морфея откликнуться на мой зов, я был уже в довольно угрюмом настроении и проковылял в гостиную, чтобы посидеть у огня и хоть немного успокоить пульсирующую боль в ноге. Возможно, общества Холмса будет достаточно для того, чтобы прочь отступили ночные ужасы, затаившиеся, словно дикие хищники где-то на грани моего сознания.
Когда я вошел, мой новый друг нервно ходил по комнате; я прошел к камину ; подобно шлейфу за мной волочилось одеяло. Как упавшее знамя, которое я видел в своем сне, покрытое пятнами крови и распростертое на песке. С первого взгляда я заметил табачный пепел на полу, смятую газету возле дивана, а аскетически строгие глаза Холмса сверкали сверх обычного лихорадочно ярко.
Им овладела полнейшая и невыразимая скука.
Но, по крайней мере, он еще не начал играть эти свои ужасные скрипичные композиции, от которых внутри у вас все сжималось. Холмс бросил на меня быстрый взгляд, остановившись дабы оглядеть меня с головы до ног, как делал каждое утро ( несомненно, так оттачивался его дедуктивный метод, но я мог найти себе более подходящее занятие, нежели подвергнуться тщательному изучению и разбору)
Я устало кивнул ему, оставив без внимания, ответил он на это мое приветствие или нет, а затем неспешно опустился в кресло перед пылающими углями камина, там я устроился, как можно более удобно, и закутался в свой мягкий плед. Пребывая на грани сна, из-за тепла камина, а также потому что почти не спал, я чувствовал, как очертания комнаты становятся все более размытыми, словно на акварели, оставшейся под дождем, но больше уже не думал об этом, пока кто-то не толкнул меня в плечо.
Слегка охнув, я вздрогнул, услышав чье-то торопливое извинение. Протерев свои полусонные глаза, я увидел, что передо мной стоит Холмс и предлагает мне кофе. Пар поднимался призрачным дымком над поблескивающей жидкостью, и мне в лицо повеяло теплым ароматом. С благодарностью я взял чашку у него из рук.
Мой друг выглядел до смешного довольным тем, что ему удалось проявить к кому-то доброту ( по его собственному признанию, обычно ему это не удавалось) и вскоре исчез в своей спальне, чтобы что-то там найти; он нырнул в свой гардероб , и я услышал, как оттуда раздались грохот и брань.
Я медленно прихлебывал горячий напиток, едва замечая его кофейный аромат, и устроился так, чтобы свернуться калачиком в углу кресла, голова моя откинулась на спинку, а чашку с блюдцем я примостил на подлокотник на тот случай, если мои руки снова начнут дрожать. Я слышал отдаленные раскаты грома, видимо, гроза снова возвращалась от Темзы в центр города, неся к нам дожди и туманы.
Я закрыл глаза на несколько минут, капли дождя равномерно стучавшие по крыше привносили в атмосферу комнаты какой-то успокаивающий ритм, который ничто не может изменить: ни человек, ни стихия. Под напором холмсовской нервной энергии хлопнула дверь, и видимо со стороны соснового столика раздалось какое-то позвякивание и клацание.
Минут через пятнадцать гроза вновь разразилась уже всерьез с захватывающим танцем молний. Очевидно внезапное вздрагивание от раската грома было бы не самым подходящим условием для проведения опыта, поэтому Холмс в досаде оставил эту идею и стал рыться сперва в своем столе, а потом и в моем ( я был слишком обессилен, чтобы возражать против уже знакомого, но, тем не менее, бесцеремонного обращения с моими вещами; кроме того, теперь я уже совсем привык к этому).
Я смутно помню, как он громко то-то напевал и шумно рылся в ящиках в крайнем возбуждении пытаясь найти нечто, что могло бы занять его беспокойный ум, но откровенно говоря, я бы вероятно не услышал, даже если бы он обратился ко мне, ибо был ужасно напряжен, стараясь справиться со своими нервами в те минуты, когда за окном то и дело раздавались громовые раскаты.
Я вздрогнул, когда от очередного раската окна задребезжали с такой силой, что я усомнился, выдержат ли они это напряжение. Я крепко сжал рукой кофейную чашку и силой заставил свой ум вернуться в настоящее, не позволяя своему воображению и эмоциям нанести ущерб моей чувствительности.
Все это изменилось, когда относительный покой нашей гостиной разлетелся на тысячи хаотических осколков, ибо прогремел взрыв гораздо громче ударов грома и сопровождался он взметнувшимся вверх дымком с до боли знакомым мне запахом пороха. Затем еще один, и еще, и еще два, они быстро следовали один за другим, сопровождаемые отрывистыми вспышками выстрелов.
Я лишь на мгновение замер, мой мозг автоматически заполнил тишину звуками криков, ибо я с ужасающей ясностью знал, что они неминуемо за этим последуют. Уютный огонь камина исчез, и мое воображение совершило окончательное вероломство, на одно мгновение швырнув меня в другой континент и время года – я почувствовал палящий летний зной Афганистана – но для моих нервов этого мгновения было достаточно, чтобы разлететься в клочья, после вот этого двухчасового сна во время грозы.
Огонь артиллерии, крики, люди, бегущие в укрытие – нет, только не это, только не снова! Все это закончилось , я знал , что это закончилось – это продолжалось почти год; я избавился от этих видений…разве нет?
Я знал, что приближалось – уже видел это, слышал, чувствовал, вдыхал этот запах более сотни раз в своих кошмарах. Мне была знакома эта боль, мучительная боль, которая будет сотрясать все мое тело, а потом я упаду на горячий песок с такой силой, что у меня посыпятся искры из глаз, потом я почувствую, как от шока все мое тело охватывает леденящий холод, и настанет мертвая тишина, а мой застывший мозг будет осознавать, что я умру совершенно один здесь, в этой пустыне…
Я даже не понял, что уронил чашку, пока она не разлетелась на осколки, упав на каменную плиту у камина. Оглушающий удар грома одновременно и возвестил и приглушил этот звук, и я скрючился с несчастным видом, инстинктивно пытаясь скрыться от того, что , как я теперь понял, было ужасной игрой моего разума. Теперь туман рассеялся, и я видел отблески пламени камина и успокаивающую ауру покоя нашей гостиной.
Я дрожал, мой разум все еще грозил превратить меня в каменное изваяние, ибо снова загремел гром. А затем, как раз , когда я размышлял, что могло бросить меня в такую ужасную порожденную собственным разумом спираль, до моего слуха донеслись довольно характерные щелкающие звуки. Я прекрасно их узнал, даже в своем нынешнем состоянии, это был звук заряжаемого оружия.
Я сжал кулаки под пледом, которым был накрыт и, наконец, повернул голову. Я был в слишком смятенном состоянии, чтобы сформулировать то, что думал обнаружить, но уж меньше всего я ожидал увидеть Шерлока Холмса, лежавшего на диване в трех шагах от меня, опиравшегося на диванные подушки и спокойно целившегося из револьвера в картонную мишень, установленную на другой стороне комнаты.
Я знал, что у этого человека были странные причуды – но это было полнейшее безумие.
Когда я повернулся к нему, Холмс какое-то время смотрел на меня, и только спустя несколько минут на его лице появилось виноватое выражение, как если бы он совершенно не привык думать о том, как могли отразиться его действия на других людях; хотя я заметил, что в этой области он уже делает небольшие успехи.
- Я совершенно забыл, что вы сидите там, доктор… Надеюсь, вы не спали? – смущенно спросил Холмс.
Я пытался ответить отрицательно, но внезапно ощутил, что мое горло все еще словно сжато. Тогда вместо этого я покачал головой, и он слегка расслабился, и, подложив руку под голову, снова откинулся назад.
- Отлично. Я работаю над изучением траекторий, доктор, если вам это интересно. Понимаете, принято считать, что…
Я нервно сглотнул, пытаясь возразить, но слова замерли у меня в горле, а Холмс продолжал разглагольствовать дальше про предмет своего изучения. Обычно я был очень благодарен за усилия Холмса развлечь меня, рассказывая о своих методах работы и пытаясь научить меня различным их аспектам, но в этот раз единственным моим желанием было убраться из этого дома, пока он снова не начал стрелять.
Холмс еще раз внимательно прицелился, а я поспешно спустил ноги на пол, дабы встать и выйти из комнаты; и мне было все равно куда, лишь бы оказаться подальше отсюда.
- Итак, вы видите, когда человек привык стрелять одной рукой, а затем вдруг перекладывает оружие в левую руку, - Холмс сопровождал слова действиями, - то, компенсировав положенным образом слабую мускулатуру, можно стрелять достаточно метко. Знать, какой рукой предпочитает действовать человек – важный фактор при поисках убийцы, однако много людей способны действовать обеими руками…
Я прошел мимо камина и огибал диван, когда снова раздался выстрел, подчеркивая и демонстрируя верность теории о жертвах убийства, которую так легковесно преподнес сейчас Холмс. Я охнул и вздрогнул, совершенно не ожидая выстрела да еще так близко, и моя рука тут же схватилась за спинку дивана для поддержки. К сожалению, и до этого моя походка была не слишком твердой, а к этому моменту мне еле удавалось сохранить равновесие и мои пальцы соскользнули со спинки дивана. Зашатавшись, я неуклюже соскользнул на ковер, почувствовав, как при этом содрогнулись все члены моего несчастного тела.
Помню, что упал на правое плечо, избавив себя, таким образом, от мучительной боли в старой ране, хотя удар, нанесенный при этом по моей гордости, был не менее болезненным. И без того ужасная ситуация стала еще хуже, когда у меня за спиной прозвучал еще один выстрел, а потом еще один, после чего я услышал вскрик Холмс и пальба прекратилась.
Но и этого было достаточно. Мне , по крайней мере, удалось сесть, прислонившись спиной к дивану, подтянув колени к груди и обхватив их руками, пытаясь таким образом успокоить колотящееся сердце и избавиться от демонов, таившихся в моем воображении. Я чувствовал, что меня сотрясала дрожь, я дрожал так сильно, что у меня едва хватало сил обхватывать одной рукой запястье другой, но я не мог остановить эту дрожь. Я стиснул зубы и уткнулся лбом в колени, пытаясь, по крайней мере, совладать со своим дыханием, понимая, что должен преодолеть эту иррациональную боязнь выстрелов, если намерен в будущем вести нормальную жизнь. Человек, который в критическую минуту будет застывать на месте, не достоин доверия и ни на что не годен, и, к сожалению, в эту минуту я просто идеально подходил под это описание.
Я так и подскочил, когда мне на плечо нерешительно опустилась чья-то рука, и скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то опустился на пол рядом со мной.
Я не смел взглянуть на него или даже пошевелиться и лишь дрожал еще сильнее, пытаясь оставаться в неподвижности; и мог только надеяться, что он не заметит мою реакцию на выстрел; может быть, я смогу объяснить это расшатанными нервами или реакцией на громовые удары либо же скажу, что я не здоров ( и все это было частичной правдой). Если мой секрет откроется, несомненно, на его лице тут же засияет насмешливая полуулыбка, которой он часто одаривал трусоватых клиентов. И он будет прав; для такого человека, как он , мой страх покажется смешным. Он-то, наверняка, ничего не боялся – иначе и быть не могло, учитывая избранную им профессию.
И подумать только, после всего, что я перенес, я больше боялся выстрелов теперь, находясь в Лондоне, нежели на поле битвы, это крайне раздражало меня, несмотря на тот факт, что как я не пытался, я не мог справиться со своей памятью. Проще говоря, я боялся – и боялся не человека или чего-то, достойного страха – я боялся звуков. У меня не должно было возникнуть подобных проблем теперь, когда прошло уже восемь месяцев после моего возвращения в Англию.
Я содрогнулся, и рука на моем плече неловко сжала его; сквозь отдающийся у меня в ушах стук сердца я услышал тихий голос, непривычно мягкий для этого человека:
- Доктор… вы ранены?
Я покачал головой, делая глубокий вдох, (чтобы вдохи и выдохи были более размеренными и таким образом дать больший приток кислорода к моей измученной голове), а потом медленно выдыхая. Туман у меня перед глазами стал рассеиваться, и, подняв голову, я увидел растерянное лицо Шерлока Холмса; он стоял возле меня на коленях и выглядел совершенно потерянным и озадаченным.
- Что случилось, доктор?- спросил Холмс, чрезвычайно пораженный моим утверждением, что я не ранен и при этом упал, не имея на то никакой очевидной причины.
- Ничего, просто… просто нервы. Прошу прощения.
Я вытер лоб, стараясь скрыть то, что руки мои все еще дрожали, как у паралитика. Взгляд Холмса мгновенно стал пронизывающим, и кровь прилила к моему лицу при мысли, что он всегда способен увидеть правду за дымовой завесой обмана; еще одна причина по которой он был лучшим представителем своей профессии и единственным в своем роде.
Мой стыд от понимания, что Холмс сможет все прочитать по моему лицу, лишь возрос, когда он встал и протянул руку, чтобы помочь мне подняться. После минутного колебания я подал ему правую руку и поднялся на ноги, которым все еще не доставало устойчивости.
Холмс снова протянул руку и мягко взял меня под локоть, проговорив: «Осторожно, Уотсон…», моя нога при этом весьма болезненно отреагировала на резкое движение. На минуту, несмотря на то, что чувствовал я себя крайне пристыжено, я с благодарностью оперся на него, пока не обрел хоть какое-то равновесие.
Я все еще дрожал, чувствуя как пот выступает у меня на лбу , и тут же меня пробрал озноб и теперь меня затрясло уже от холода. Через несколько мгновений я сидел на диване; Холмс зашвырнул револьвер под диван и затем принес одеяло, которое упало на осколки кофейной чашки.
Он энергично потряс его, чтобы убедиться, что там не осталось никаких осколков, и, зайдя ко мне со спины, накрыл меня этим одеялом. Я был несколько растерян от такой его доброты, хоть и понимал, что вскоре последует мое разоблачение и это лишь отсрочка. И мог лишь беспомощно съежиться, ожидая его вердикта.
Мои опасения не замедлили оправдаться. Холмс подошел к серванту и достал оттуда графин с ликером.
- Вас пугают выстрелы, - изрек он очевидное этим своим бесстрастным, холодным тоном, от которого меня пробрала куда большая дрожь , чем от сделанного им же выстрела.
Холмс плеснул немного жидкости на дно кофейной чашки и потом долил туда горячего кофе. Больше я ничего не видел, ибо опустил глаза, униженно сознавая, что я, наконец, разоблачен.
Пар, поднимавшийся от чашки, слегка затуманил мое зрение, и я взял у Холмса чашку, не глядя на него. Пружины дивана скрипнули, когда худощавая фигура моего компаньона опустилась на него рядом со мной, но на почтительном расстоянии.
- Давно вы узнали? – тихо спросил я, закрыв глаза на этот ужасный миг.
- Только что, хотя у меня уже некоторое время были подозрения, ибо я заметил, что вы всегда плохо спите в грозу. Пейте кофе, Уотсон, пока он не остыл. Признаюсь, однако, что нынче утром у меня совсем это выскочило из головы, и за это я… я должен извиниться.
Я сделал маленький глоток и посмотрел на него краем глаза, немало удивленный, ибо никогда еще Холмс не извинялся за то, что было целиком моей виной. Факт оставался фактом, что мне не следовало впадать в панику, когда я слышал пистолетные выстрелы. Его стрельба из револьвера в комнате, конечно, была эксцентричным занятием, но достаточно безвредным; Холмс не мог нести ответственность за мои фобии.
Холмс хмурился, соединял вместе кончики тонких пальцев , потом опускал руки и начинал теребить свои манжеты, а потом весь этот процесс повторялся снова. Я печально прихлебывал кофе, от всей души желая, чтобы вся эта неловкая ситуация в ту же минуту испарилась, чтобы в моем уме перестали вновь и вновь прокручиваться все эти образы и звуки даже тогда, когда я спокойно сижу в нашей гостиной…
Я услышал грохочущий раскат и с ужасом понял, что мои руки дрожат так сильно, что чашка звякает по блюдцу. В ту же минуту тонкие пальцы Холмса, покрытые пятнами от едких кислот, опустились на мои, чтобы остановить их дрожание. Это движение было таким быстрым, что я сомневаюсь, что он сам понял, что сделал, и, откровенно говоря, казалось, что Холмс удивлен своим поступком едва ли меньше меня.
- Доктор, - сказал он, наконец, - кажется, вас угнетает мысль, что такой страх почему-то может быть унизительным или считаться необоснованным.
Я взглянул на него, не веря своим ушам.
- Не так ли? – униженно прошептал я и опустил глаза, будучи не в состоянии посмотреть ему в лицо.
- Может быть, вы так и считаете, но я очень сомневаюсь, что кто-нибудь разделяет ваше мнение, - спокойным тоном ответил Холмс. Его рука слегка сжала мою, и я поднял на него взгляд, ободренный спокойным тоном Холмса и его успокаивающими интонациями; таким же тоном ему удавалось успокоить своих взволнованных клиентов.
- Нет?
- Конечно, нет, - фыркнул он, нахмурившись, его брови сошлись в одну темную линию над переносицей. – Пусть я почти ничего не знаю о политике и недавней истории, но зато уж я знаю, доктор, через какие ужасы вам пришлось пройти. И хотя я, конечно же, не медик, но я считаю, что это вполне естественно, что ваша память временами контролирует ваш мозг, особенно в те минуты, когда вас что-то пугает, что и случилось этим утром по моей вине, хотя, уверяю вас, совсем непредумышленно.
Я проглотил комок в горле и почувствовал, что напряжение в висках и горле несколько ослабло после его холодных логичных слов; не знаю, насколько они были верны, но они были очень успокаивающими.
Несколько мгновений мы неловко смотрели друг на друга, в первый раз за долгое время не зная, что сказать дальше; Холмс не знал, что делать с моим эмоциональными проблемами, а я пытался вновь обрести дар речи.
Наконец, мне это удалось.
- Спасибо вам, Холмс, - хрипло прошептал я.
Он отрывисто кивнул, а затем, видимо поняв, что его рука все еще лежит на моей, отдернул ее столь стремительно, словно моя рука была раскаленной до красна и он обжег пальцы. Я поставил чашку на стол, и когда я потер лоб и устало откинулся на спинку дивана, Холмс внимательно следил за каждым моим действием.
Я напрягся, когда он нагнулся и вытащил из-под дивана револьвер, осторожно держа его в одной руке.
- Однако, Уотсон, вы же знаете, что так не может продолжаться вечно, - мягко сказал Холмс, взвешивая на руке оружие.
Когда он посмотрел на меня со стальным блеском в глазах, растворяющемся в мягком сером тумане, я выпрямился, мое расслабленное состояние улетучилось в мгновение ока. Я напрягся еще сильнее, когда Холмс подвинулся ближе и слегка колеблясь, положил мне руку на плечо второй раз за это утро.
Затем без предупреждения он снова выстрелил по цели.
При выстреле я дернулся, дрожа и схватившись на секунду за диванную подушку; я закрыл глаза, а потом смог преодолеть неудержимое желание выбежать из комнаты – ибо Холмс был прав, так не может продолжаться вечно.
Рука Холмса предостерегающе сжала мое плечо, и я напрягся в ожидании следующего выстрела. На этот раз я только слегка вздрогнул, дыхание мое участилось, когда я попытался справиться с желанием поддаться панике, я отчаянно пытался прогнать видения из моей памяти, теснившееся где-то на грани моего подсознания, словно духи, что не могут найти место своего успокоения ни в этом мире, ни в каком другом.
- Знаете, я могу делать это только во время грозы, - произнес Холмс, на минуту отпуская мое плечо, чтобы перезарядить револьвер. – А иначе у соседей будет припадок из-за этих звуков.
Я слабо рассмеялся,
- Знаете ли, для них это ненамного хуже, чем ваша игра на скрипке.
У него был несколько уязвленный вид, хотя в глазах был добродушный блеск, и я принял невинный вид, увидев который Холмс улыбнулся и сделал еще один выстрел. Однако, в этот раз перед тем, как стрелять, он откинулся назад, закинув руку на спинку дивана - в этот раз он не касался меня, но был готов поддержать в случае необходимости.
Я вздрогнул и закрыл глаза, когда звук выстрела эхом прокатился по комнате, но больше никакой реакции не было, и я скорее почувствовал, чем увидел одобрительную улыбку Холмса.
- А знаете, доктор, я никогда не видел, как вы стреляете сами, - заметил Холмс насторожено, но потом увидел, что я слушаю, что он говорит, и уже не борюсь со своими страхами.- Полагаю, вы довольно неплохо стреляете.
Я взглянул на него краем глаза, стараясь сдержать самодовольную улыбку.
- Да, мне так говорили, - осторожно ответил я.
- Так вы должны это обязательно продемонстрировать, - сказал Холмс, помахивая револьвером и указывая мне на цель.
Я почувствовал, что поневоле улыбаюсь, ибо хотя мой компаньон стрелял довольно близко к центру, в десятку ни разу не попал. Я поднял револьвер, внимательно прицелился и выстрелил.
Бедняга, он все утро сидел мрачнее тучи, а я мирно спал у камина спокойным сном без всяких сновидений.