Вчера вечером наткнулась на пост одного человека, с которого начались для меня дневники.
Я слыхом тогда не слыхивала ни про какие дневники, своего компа у меня не было, а на работе дайри были заблокированы. но тем не менее я увидела статью, в которой просто описывались отношения Холмса и Уотсона в сериале. Потом был еще пост того же автора просто про Уотсона-Берка. И вот с этих двух постов-статей началось мое серьезное увлечение Гранадой, и изучение всего, что с ней связано .
Я зарегилась на дневниках, чтобы прочитать, что еще написал этот человек о Гранаде и Холмсе и долго-долго изучала этот дневник, который много рассказал мне и о Джереми. Я читала его еще тогда, когда интернет у меня только... в телефоне.
Мне казалось, что нет человека более увлеченного Холмом и Бреттом. И он был главным вдохновителем фестов, проводимых здесь в честь Джереми...
А на днях этот самый человек сказал, что ничего плохого не произойдет, если его дневник исчезнет без всякого следа, в нем нет ничего ценного, и туда ему, собственно и дорога...

***
Сегодня в знак того, что я очень надеюсь на то, что все будет продолжаться как прежде, решила выложить небольшую зарисовку.

Ботинок

Мой ум в смятении, одно предположение сметает другое, мысли, лишенные якоря, несутся бессмысленным потоком. Мне нужны данные, факты, с которыми я мог бы работать, но нет ничего, что могло бы помочь мне с делом, которое изводит меня.
Я как-то сказал Уотсону, что без нужной стимуляции, мой мозг разлетится вдребезги, как мотор без масла. Мой друг подумал, что я говорю метафорически, но я, в отличие от него, не писатель романтических историй. Бездействие столь же опасно для меня, как для рыбы отсутствие воды. Я не создан для того, чтобы вести безмятежное, обычное существование. Мне нужно чем-то занять свой ум. Мои расследования, химические эксперименты, музыка: все выполняет эту функцию и составляет необходимую комбинацию развлечения, интереса и стимуляции, которая позволяет мне сиять, а не разваливаться на части. Без всего этого я теряюсь. Правда, с Уотсоном еще лучше, лучше, чем когда бы то ни было; он сам по себе бесконечная загадка, более захватывающая, чем он когда либо мог себе представить. Он называет себя моим другом – он мой друг, как бы мало порой я этого не заслуживал, и как нерушимо преданный друг он служит еще одним оплотом между мной и теми удушающими безднами, что затягивают меня. Однако даже Уотсон, несмотря на все его усилия, не всегда может помочь мне. И сейчас ничто и никто мне не поможет.
Мои руки отчаянно хватают то, что оказывается поблизости. Я заставляю свои глаза сфокусироваться на этом, и мой мозг автоматически начинает перерабатывать то, что я вижу.

Коричневый ботинок. Мужской коричневый ботинок, кожаный, наспех вычищенный, дабы удалить налипшую грязь и пятна, но до этого содержащейся в хорошем состоянии. Вощенные льняные шнурки новее самого ботинка (стили обуви не так сильно отличаются друг от друга, как это бывает у других частей гардероба, но этот не новый, возможно, ему даже несколько лет), их сменили недавно, но не настолько, чтобы следы от обычного способа завязывания(двойной бант)оставили уловимый образчик на узоре. Крепкий узел, сделанный почти каждый раз на одном и том же месте: методичный человек, постоянный в своих привычках. Предусмотрительный человек, заменивший старые шнурки прежде чем они износятся до последней возможности (крючки и петли изношены не так, как если бы были протерты первые шнурки): этот человек отдает должное своей обуви. Я автоматически поворачиваю ботинок , пальцы улавливают текстуру гравия и сажи, запачкавших влажную кожу, автоматически замечая состав, сравнивая это ощущение с тысячами других образчиков почвы, грязи и мелких обломков. Изношенность подошвы указывает на относительно ровную походку, но некоторые особенности обоих подошв позволяют предположить либо что временами поступь была неустойчива из-за того, что несли тяжелый груз ( что не подтверждается кожей ботинка, которая должна бы сильно морщить), либо что слабость одной ноги компенсировалась другой и порой сменялось хромотой…

Я удерживаюсь от порыва отбросить ботинок в сторону. Он ничего мне не говорит, ничего такого, что я бы уже не знал, ничего, что мне нужно узнать -
Дверь открывается, и я оказываюсь на ногах прежде, чем сам понимаю это. Лицо местного доктора устало, но губы расслаблены, и его удовлетворенный вид позволяет мне слегка расслабиться еще до того, как он вымолвил первое слово. Я едва слушаю его предписания и прогнозы, все мое внимание сосредоточено на комнате у него за спиной. Я напрягаюсь, чтобы уловить какие-нибудь звуки, по которым можно было бы понять, что происходит за этой дверью. Как только предоставляется удобный момент, я пожимаю доктору руку, выражаю положенные благодарности и прохожу внутрь комнаты.
Он ужасно бледен, но знакомые глаза открыты и, когда встречаются с моими, в них мелькает чуть затуманенное узнавание. Его усы подергиваются над губами, по которым скользит улыбка облегчения.
- Холмс. Вы в порядке?
- В полном, мой дорогой друг, - заверяю я его, а сам впитываю все подробности, все ужасные указания на то, через что он прошел, все благодарные знаки того, что он выжил. Он слегка хмурится, и я поспешно делаю шаг вперед, где ему будет легче смотреть на меня.
- Там не было никакой опасности.
Мы оба знаем, что это ложь, но ожидаемая, это своего рода утешение. Я протягиваю руку, чтобы разгладить складки на одеяле, и только тогда понимаю, что все еще держу в руке его ботинок.
- А! – говорит Уотсон. Его взгляд прикован к ботинку в моей руке; только один ботинок вернулся сюда вместе с ним: другой утерян, и точно также я мог бы потерять и самого хозяина ботинок. – Хорошо. Теперь вы мне должны новую пару ботинок.