После перерыва и в предвестии выходных (скорей бы уж они наступили!)продолжаю.

И начну с дерзкой и нахальной мысли, сразу причислив себя к сонму великих: у меня, Джереми и Дойля бывали очень схожие временами ощущения - проще говоря, это называется, объесться Холмсом. Ну, про Джереми мы знаем. А Дойль это выразил так:«Я не мог бы оживить его, даже если бы хотел, потому что я так объелся им, что у меня к нему такое же отношение, как к паштету из гусиной печени, которого я однажды съел слишком много и от одного названия которого меня до сих пор мутит». У него, наверное, это было очень сильное чувство, хотя не знаю, от чего может больше поплохеть, если о нем писать или быть им, то бишь перевоплощаться.
Когда-то я не думала, что вообще могу им объесться - мне сколько не дай, все мало. Но когда это случилось впервые, очень было неприятно и даже страшновато. Но потом оно проходит, правда сейчас быстрее, чем раньше. Ибо раньше я считала, что это все, копец - детство прошло, здравствуй, скучная взрослая жизнь! Но теперь уже знаю, что все еще будет)
И вот еще, кстати, прекрасное средство, пардон за офф-топ. Это мои сокровища, которые ждут перевода. Полезла я тут искать фик про генерала Гордона (я все помню, просто пока не нашла), и хоть обыскала только одну толстую папку с хиатусом, а настроение сразу поднялось. Когда увидела, сколько там такого, о чем уже забыла. Хотя по ходу пришла к выводу, что кое-что из этого из сети уже исчезло.

Ну, теперь дальше. Цитату Дойля я привела не просто так. Попытаюсь сейчас кое-что изложить своими словами.

В жизни Дойля наступила черная полоса. Умер отец. Затем где-то уже через месяц у Луизы начался кашель и боли в боку, врачи диагностировали туберкулез. А еще через месяц в "Стрэнде" было опубликовано "Последнее дело Холмса".
Тут я позволю себе немного пуститься в мистику. Видимо, процесс написания "Рейхенбаха" как раз предшествовал всем этим несчастьям и все это крутилось у его создателя в голове. Просто вот можно предположить, что все это как-то связано. И смотрим дальше.

В Давосе, куда Дойль поехал с больной женой,он начал работу над «Письмами Старка Монро». "В возрасте тридцати четырех лет он подводил итог своей молодости: такое обычно делается, когда человеку очень тяжело. Об этой книге мы уже говорили очень подробно, умолчав лишь о ее финале. Вот он: «Доктор и миссис Монро были единственные пассажиры в ближайшем к локомотиву вагоне, и оба были убиты на месте. Он и его жена всегда хотели умереть одновременно; и тот, кто их знал, не будет жалеть, что кто-либо из них не остался оплакивать другого. Он застраховал свою жизнь на тысячу сто фунтов. Эта сумма оказалась достаточной для поддержки его семьи, – что, ввиду болезни отца, была единственным земным делом, которое могло бы его тревожить». Книга была и признанием умирающей жене в любви, и мольбой о прощении, с которой доктор не успел обратиться к отцу. Посещала ли его мысль уйти из жизни, когда Луиза умрет? На первый взгляд, исходя из его жизнерадостного характера и из того, что он не так уж страстно был влюблен в жену, это представляется невероятным. Но – не невозможным. Раскаяние и жалость были уж очень велики. И очень всё сухо, практично и продуманно, даже сумма страховки (с поправкой на разницу в материальном положении молодого врача и знаменитого писателя). Закончив повесть, Дойл отослал ее Джерому в «Айдлер». А несколько дней спустя Луизе стало лучше. Как будто Дойл подкупил или разжалобил судьбу – его жена проживет еще много лет."

Сразу воспрянув духом, Дойль начинает работать над "Приключениями бригадира Жерара", но вот, кстати тут та же история, что с Холмсом. Сама я не читала, но насколько понимаю, это довольно легкая увлекательная приключенческая литература. И книга пользовалась успехом, но... " Нельзя сказать, что Конан Дойл не ценил юмора, что он не понимал, как остроумны и смешны его рассказы – он все-таки не настолько простодушен, как его герой, – но он совершенно не чувствовал, что создал значительную вещь. Жераровские рассказы – так, пустячок; надо все-таки написать о Наполеоне «стоящую книгу». Увы, очень скоро он исполнит свое намерение.
Примерно в это же время самого Дойла настойчиво звали в Штаты: американец майор Понд, известный импресарио, брался организовать турне по нескольким городам с выступлениями перед читателями. Предполагалось, что на этих выступлениях можно будет неплохо заработать. Деньги были нужны: дом в Норвуде так и не продали (где бы тогда жили дети с бабушкой), главный кормилец сгинул в Рейхенбахском водопаде, а лечение туберкулезных больных обходилось очень дорого. Все же вряд ли это было главной причиной, по которой Дойл дал согласие: он мечтал об Америке.
Дойл по договоренности с Пондом должен был читать три разные лекции: «Тенденции современной английской беллетристики» (то же самое, что он читал в Швейцарии), «Творчество Джорджа Мередита» и «Чтения и воспоминания» – предполагалось, что в последней он расскажет слушателям о своем собственном творчестве. Материал всех трех лекций впоследствии послужит основой для эссе «За волшебной дверью».
Понд уговаривал доктора остаться в Америке на Рождество. Но тот отказался категорически – хотел провести праздник с женой и детьми. Пообещал Понду приехать в Штаты на будущий год (не сдержал слова). Во второй половине декабря Дойл прибыл в Лондон и оттуда сразу же поехал в Давос. Состояние Луизы по-прежнему было вполне удовлетворительным, и она, казалось, забыла о своем диагнозе.

Вообще 1894 год, который, как ожидалось, принесет смерть и ужас, оказался довольно спокоен и удачен .

В «Стрэнде» продолжалась публикация рассказов о бригадире Жераре; писать новые Дойл не собирался. Пустячки ему наскучили. Он еще в Египте потихоньку начал работать над давно задуманным «стоящим» романом из наполеоновских времен – «Дядя Бернак» («Uncle Bernac: A Memory of the Empire»).

И начало его довольно интересно и даже весьма красноречиво кое-что нам напоминает.
Герой-рассказчик – молодой французский эмигрант Лаваль, сын роялиста: в Англии он получает письмо от своего дяди Бернака, бесчестного злодея (он служил и Робеспьеру, и Баррасу, и Наполеону), который предлагает племяннику вернуться во Францию и пойти на службу к императору. Тяготясь изгнанием, Лаваль принимает приглашение дяди. По пути он попадает в руки заговорщикам, готовящим убийство Наполеона; дядя Бернак его спасает, но лишь затем, чтоб женить на своей дочери, которую герой не любит и которая любит не его. Все это – плен и спасение – происходит на торфяном болоте, а заговорщики вступают в схватку с ужасной громадной собакой; на болоте же уединенно живет дядя Бернак, а дочь Бернака предупреждает героя о том, что он должен держаться от болот подальше. Героя, кое-как выбравшегося из торфяников, представляют ко двору; в романе появляются Наполеон, Фуше, Жозефина, описанные примерно так же, как Людовик в «Изгнанниках»: наивно и ходульно, как написал бы школьник, прочтя учебник по истории.
Не шло у доктора Дойла с королями и императорами, никак не шло. Принцы с герцогами у него получались лишь тогда, когда они – при войске, в походных условиях (Монмаут, например); описание же придворной жизни всякий раз было из рук вон. Для описания некоторых сторон жизни недостаточно изучать источники: нужно чувствовать дух и стиль. Почувствовать дух королевского двора провинциальный доктор не умел и передать его, соответственно, тоже. В отличие от автора это прекрасно сознавал Этьен Жерар: «Когда подо мной добрый скакун и сабля моя звякает о стремя, – тогда я силен. И всему, что касается фуража – сена или овса, ржи или ячменя – и командования эскадронами на марше, я могу поучить кого угодно. Но когда я встречаюсь с каким-нибудь камергером, маршалом или самим императором и вижу, что все говорят обиняком, вместо того чтобы выложить все начистоту, – тут я чувствую себя как кавалерийская лошадь, запряженная в дамскую коляску». Вот таким «Дядя Бернак» и получился – нелепым, как кавалерийская лошадь в дамской коляске."

И хочу сказать, что Чертанов ничуть не боится критиковать эти серьезные вещи Дойля причем делает это очень эмоционально и , на мой взгляд, это делает его книгу очень живой.

Холмс всё это время считался мертвым, хотя доктор написал о нем в 1896 году один маленький забавный рассказ под названием «Благотворительная ярмарка» («The Field Bazaar»). (Для меня это новость!) Это было сделано по просьбе журнала «Студент», издаваемого Эдинбургским университетом, – для сбора средств на реконструкцию крикетного поля.