Глава 6

- Вы что-то задумали.
Был уже другой день , такой же, как вчера, и каких будет еще много впереди. Я провел еще один день , глядя в упор на пустую стену, делая в промежутке между завтраком и ужином по десять тысяч бесцельных шагов, затем в кровать, сон, а потом вся та же глупая рутина повторится снова и снова. Это будет продолжаться изо дня в день, пока не ослабнет моя воля, уступая место безгласной покорности, и мое здоровье пошатнется, не выдержав напряжения.
Это уж точно, если только я не найду способ, как положить этому конец. Моя судьба зависела только от меня самого и от моей изобретательности.
Если Грегсон умер или умирает, то никакого досрочного освобождения по истечении недели не будет. Поставленная им задача больше не имела никакого отношения к моему чувству гордости или самолюбию. Побег отсюда был уже вопросом самосохранения. Если мысль о том, чтоб провести в этой юдоли страдания еще одну неделю, была достаточна унылой, то перспектива остаться здесь на восемнадцать месяцев была просто ужасной.
Я много думал об этом долгой ночью. Пока другие похрапывали во сне, то что-то бормоча, то всхлипывая, я лежал в темноте в общей спальне, ища спасения от холода в своем одеяле и складках гамака, и размышлял над своим будущим. Мой выбор был прост – ждать или действовать. На первое можно было полагаться только в случае выздоровления Грегсона или надеясь на то, что он не сдержал слово хранить в тайне наш договор, а рассказал о моем добровольном заточении, немало позабавив своих коллег.
Если же, как я подозревал, никому об этом известно не было, то я был узником. Шерлок Холмс прекратил свое существование и его место занял этот искусанный насекомыми, отвратительный , вечно кашляющий тип с обритой головой, окровавленными ногами и огрубевшими ладонями.
Значит, нужно действовать, чтобы спасти себя и ту мало-мальски ценную репутацию, какую я уже приобрел. Как я и планировал, надо бежать и, не тратя времени даром, если мои подозрения были верны.
Очень много значило время, а также последовательность известных событий. Некий преступник ускользнул от правосудия, а несколько дней спустя кто-то стрелял в инспектора полиции, который его арестовал. Тут явно причина и следствие. Но точно ли все так и было? У меня не было доказательств, кроме полной уверенности в том, что это не совпадение. Все мои инстинкты восставали против этого. Однако, в суде не привыкли полагаться на инстинкт. Доказательства, вот что требовалось: точные неоспоримые факты, которые были для меня недосягаемы, пока я торчал в этой адской дыре. У меня были более, чем веские причины, чтобы бежать, и ни малейшего представления о том, как это сделать.
Я еще раздумывал над своими планами, когда ход моих мыслей прервал голос Мостейна Джонса. Мы уже завершили две смены на колесе, и это был наш второй перерыв за это утро. Он был столь же свеж и беззаботен, как всегда и шагал очень легко, тогда как мне каждый шаг давался с трудом, из-за того, что я мало спал, и у меня болели мышцы. Я мог работать или думать; два этих занятия одновременно уже стоили мне содранной кожи на голени, после того, как перестал сосредотачивать все внимание на ровном ритме движения, задаваемом колесом. Раны саднили и болели там, где к запекшейся крови прилипла ткань моих брюк, и от каждого рывка кровь начинала течь заново, прямо в носки и засыхала там, у меня между пальцами.
В этом были и свои плюсы. Боль обостряла мой ум и помогала сосредоточиться. Все, что мне теперь требовалось, это уединенное место, где я мог все обдумать. А вместо этого меня окружала неустанная вибрация колеса , стук башмаков по перекладинам - с одной стороны, и назойливое любопытство Джонса – с другой.
- Я сказал, что вы что-то замышляете, - повторил он, когда я понял, что чем больше я буду его игнорировать, тем настойчивее он будет. – У вас вид человека, имеющего определенную цель.
Доверие – опасная штука, когда вы на кого-то полагаетесь. Я, разумеется, совсем не доверял Джонсу и не придавал ему особого значения. Мне, конечно, нужно было еще много чего узнать у него о распорядке тюремной жизни в Постерне, но этим отношениям суждено быть сугубо односторонними. Меня интересовала только та информация, которой он мог со мной поделиться. Для побега отсюда мне вовсе не нужен был компаньон.
- Ну, какая цель может быть у меня в этих стенах? – ответил я вопросом на вопрос.
- Вы бы удивились, - произнес он, совсем не обескураженный моей холодностью. – Какие только странные идеи не приходят людям в голову. К примеру, мысль о побеге. – И он ухватился за это соображение. – Не делайте этого, Холмс.
В его голосе было нечто такое, что заставило меня поднять на него взгляд. По его лицу промелькнуло искреннее беспокойство, и растаяло так быстро, что я решил, будто ошибся.
- Что навело вас на мысль, что я думаю о побеге?
- Все мы думаем о нем в самом начале. Питаем глупые надежды прошмыгнуть незамеченными под носом охраны и сбежать. Строим планы и говорим себе, что все, что нам нужно, это дождаться подходящего момента. Вот только он никогда не наступает. Проходит одна неделя, потом вторая, и мы пытаемся убедить себя, что всегда еще есть шанс, возможно, это случится даже завтра. Но на самом деле, мы не пытаемся отсюда бежать, потому что отсюда не сбежишь. И чем дольше вы будете цепляться за эту хрупкую надежду, тем сильнее она будет разъедать вас.
Он говорил глухим голосом, который не оставил мне сомнений в том, какой урок извлек он сам из подобного опыта.
- Чем раньше вы сможете смириться с действительностью, тем счастливее будете.
- Счастливее? Вы считаете, что такая жизнь может сделать кого-то счастливым?
- Нет. Возможно, этого придется подождать. Я не отрицаю, что допустил ошибку. Человек может извлечь из этого урок. Когда я уеду отсюда, то больше уже не вернусь. Но до того дня, когда я выйду отсюда свободным человеком, я узник, заключенный под номером 736 Ф. Мы здесь, как птицы в клетках – открой дверь и мы не станем вылетать, потому что знаем, что нас все равно ждет клетка. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Что я должен, не ропща, отбывать свой срок.
- Если вы станете страстно стремиться вырваться на свободу, то став свободным, не сможете этого оценить. Вы будете сломлены, вот здесь, - он похлопал себя по груди. - Если не верите мне, посмотрите на Ригана.
Он кивнул головой в сторону человека, что сидел на дальнем конце скамьи, отдельно от других. Он был олицетворением уныния, со склоненной головой, поникшими плечами и руками, безвольно зажатыми между колен. Его взгляд был прикован к полу, а мысли, явно, витали далеко от этого душного сарая, шума и горькой участи осужденного .
- Не его ли высекли кнутом?
- Это одно из самых суровых здешних наказаний. И что , вы думаете, он совершил, чтоб заслужить двадцать ударов плетью по голой спине?
- Пытался сбежать?
- Он отчаялся, дурачок. Получил письмо из дома, видимо, с дурными известиями, ибо с той минуты, как он получил его, он стал похож на бешеного быка. Его на неделю бросили в карцер, думали, что это его успокоит. Когда его привели сюда, он был кроток, как ягненок, вплоть до того момента пока он не напал на надзирателей. Он отобрал у них ключи и добежал до внешних ворот под одобрительные возгласы своих товарищей.
- Что же его остановило?
- Подавляющее число противников, - равнодушно произнес Джонс, ковыряясь в зубах. – Если вы собираетесь совершить побег, но надо это делать ночью, а не средь бела дня. Слишком много глаз, и я не просто так говорил о надзирателях.
Это была новость. И она перечеркивала все мои наивные планы побега из этого барака со ступальным колесом.
- Послушайте моего совета. Спокойно отбывайте свой срок и не наживайте себе проблем. – Наклонившись ближе, он понизил голос. – И никому не доверяйте. Запомните это. Мы с одной стороны баррикад, они - с другой, но они хозяева положения, и даже если б у нас была хоть малейшая возможность, каждый сам за себя. Здесь у вас нет друзей.
- Даже такого друга, как вы?
Он беззвучно засмеялся.
- Нет, даже меня. Я продал бы вас в мгновение ока, если б решил, что вы чего-нибудь стоите.
- Ничего, - ответил я в тон ему. – И я вовсе ничего не замышляю.
Он улыбнулся и кивнул. Мы друг друга поняли. Даже самый достойный может поддаться искушению. Хоть я и не относил к таковым Джонса. Но даже если б это было так, я бы не стал доверять ему. Людям случалось предавать своих ближних за гораздо меньшую сумму, чем тридцать серебренников.
То, о чем сказал мне Джонс, было преградой, но ее нельзя было назвать непреодолимой. И согласно этому я должен был изменить свои планы. Монотонная каждодневная рутина становилась прекрасной возможностью для наблюдения. Склонившись над школьными учебниками, которыми меня здесь снабдили, я считал двери. За едой следил за каждым движением надзирателей. Я прислушивался к их тихим разговорам, когда ночью они толпились возле печных труб, а когда они проходили мимо моего гамака, закрывал глаза, делая вид, что я сплю. К следующему дню я был готов.
Я начал с того, что освободил себя от еще одного утомительного дня на колесе. Во время своей портновской работы я сломал иглу, вызвав тем самым крайнее неудовольствие у своего надзирателя. Но когда он принес мне новую и забрал с собой то, что осталось от старой, то не знал, что мне удалось сохранить самый кончик и припрятать его за лацканом. Когда уже подходила к концу первая смена работ на колесе, я вытащил этот серебристый осколок и вонзил его в мягкую плоть моего языка с тыльной стороны. Когда колокол возвестил для нас время отдыха, я смог настолько убедительно изобразить, что кашляю кровью, что меня немедленно отослали в лазарет.
Доктор Мартин не особенно был рад меня видеть. Как и в прошлый раз, он осмотрел меня весьма поверхностно, и на секунду заглянув в мой рот, не заметил все еще кровоточащую ранку, из которой я вытащил иглу. На его взгляд, мое состояние было ненамного хуже, чем разрыв кровеносного сосуда. Однако, для верности прежде чем отправляться завтра на работу он рекомендовал мне провести ночь в больничной палате.
Я был благодарен ему за этот отдых, и заснул, как убитый, на больничной кровати, это была первая нормальная кровать, на которой я спал с тех пор, как попал в тюрьму. Матрас был не особенно мягким, но для меня было подлинной роскошью лежать на месте, не двигаясь и не качаясь в моем гамаке. Подушка была жесткой и бугорчатой, но я был рад даже такой после той тоненькой деревянной подкладки, а одеяла были теплыми с едва заметным запахом карболки. Я заснул, а когда слабый свет зимнего солнца начинал уже постепенно угасать и по полу поползли длинные тени, проснулся и обнаружил, что я здесь не один.
На соседней кровати, подложив руку под голову, лежал на боку пожилой уже человек; взгляд его карих глаз пристально и неотрывно изучал меня. Тяжесть этого взгляда приводила в замешательство, особенно в силу того, что он почти не моргал, а не сходящая с его губ улыбка приводила меня к мысли, что либо он находил во мне что-то забавное, либо он просто слабоумный. Даже повернувшись нему спиной, я чувствовал, что он все еще смотрит на меня, и в конце концов, я больше уже не мог выносить выражения столь явного интереса ко мне.
- Вам что-нибудь нужно? – спросил я.
Его морщинистое лицо расплылось в широкой улыбке, демонстрируя почти беззубый рот, немногие оставшиеся зубы походили на покосившиеся надгробные плиты на заброшенном кладбище.
- Я вас стесняю, да? О, не беспокойтесь на мой счет, молодой человек. Я всего лишь Джон Бой Стивенс. У меня тут не так уж много посетителей.
- Я не видел вас, когда меня сюда привели.
- Нет, молодой человек, и не могли видеть. Я был в кухне, чистил картофель. Теперь, когда у меня в животе эта опухоль, меня не особо привлекают к работе. Старый Док говорит, что это меня убьет, и я ему верю. Ну, а вы, молодой человек?
- Генри Холмс, - представился я. – Я заболел, работая на ступальном колесе. Но доктор сказал, что ничего страшного.
Улыбка старика вдруг померкла, и он стал очень серьезен.
- А теперь послушайте меня. Вставайте с этой постели, молодой человек, и скажите им, что вам стало лучше. Ни под каким видом не оставайтесь здесь. Это «несчастливая» кровать. На прошлой неделе на ней умер Билли Портер, у него выступила пена на губах и закатились глаза.
Я отбросил в сторону одеяло и к своему отвращению увидел на простыне несколько желтоватых и бурых пятен.
- Давно это было?
- Как раз в ночь перед казнью. Портер был дурной человек, но он свое отсидел. В тот день его и Сэмуэля Джарвиса должны были освободить. И Сэмуэль вышел на свободу, но оттуда, где кончил свои дни Портер, ему не уйти, пока Господь не призовет его. – Неожиданно его лицо исказила болезненная гримаса, а дыхание стало частым и прерывистым. Когда этот приступ боли прошел, его лицо постепенно приняло обычное выражение, и опустившись на постель, он снова улыбнулся. – Скоро я присоединюсь к нему на этом кладбище, молодой человек, и это и будет помилование. Наконец-то, старый моряк окажется в надежной гавани. Только не вы, молодой человек. Вставайте с этой кровати, пока еще можете это сделать, прежде чем они вынесут вас отсюда, как бедного Билли Портера.
Он закрыл глаза, и прежде чем сон принес ему некоторое облегчение от его страдания, бормотал что-то о судьбе мертвеца. Когда его бормотание стихло, я вспомнил, что Джонс говорил мне, что Постерн не слишком полезен для здоровья. Какой бы недуг не унес несчастного Билли Портера, мне оставалось лишь надеяться, что он был не заразным, и я ничего не подцепил от скверно выстиранного белья.
В отличие от Стивенса я не спал. Я лежал с закрытыми глазами, когда доктор совершал свой последний обход. Я слышал, как он говорил охраннику понаблюдать за нами ночью, потому что старику с каждым днем становилось все хуже и хуже. Если ночью ему станет плохо, то ему надо было дать дозу морфина, достаточную для того, чтобы он протянул до утра, и тогда, если он еще будет жив, им займется доктор Мартин. Доктор настаивал, чтоб до этого за ним ни в коем случае не посылали, гостям на ежегодном обеде в его клубе будет не хватать его гораздо сильнее, чем нескольким больным заключенным.
После того, как доктор ушел, а охранник занял свое место у горящего очага, тюрьма погрузилась в молчание. Где-то хлопали двери, колесо остановило свой ход,и потушили все огни. Я долго лежал в темноте, прислушиваясь к затрудненному дыханию своего соседа и еле слышному похрапыванию охранника, который разомлел, сидя у огня. Затем, когда пробило два часа ночи, я начал действовать.
Быстрый удар по голове гарантировал мне, что охранник не придет в себя до тех пор, пока я не буду уже далеко. Когда его бесчувственное тело стало сползать со стула, я быстро подхватил его, чтоб звук от его падения не разбудил спящего Стивенса. Я взял его куртку, брюки, фуражку, снял у него с пояса ключи, связал ему руки и засунул в рот кляп, после чего оставил отсыпаться в своей постели, что могло с успехом избавить его от головной боли. Если б сюда случайно заглянул посторонний, то увидел бы, что здесь все как обычно, так же, как и прежде.
Натерев голову золой, чтоб не так бросался в глаза мой обнаженный череп, я ушел из лазарета, одетый в форму охранника. Я быстро шел по каким-то едва знакомым мне коридорам, проходя через те восемнадцать запертых дверей, что отделяли меня от узкой полосы побережья. Когда осталось преодолеть лишь двери, ведущие на двор, и я был уже близок к желанной цели, в них вдруг вошел еще один охранник. Пытаясь согреться, он подул на замерзшие руки, над которыми тут же показался белый пар от его дыхания. Увидев меня, он кивнул в знак приветствия и продолжал свой путь.
И когда я проходил через эти двери на двор, залитый лунным светом, у меня невольно замирало сердце. Передо мной были главные ворота Постернской тюрьмы. Там, за ними, меня ждала свобода и долгая дорога до ближайшей железнодорожной станции. И если все пройдет успешно, меня не хватятся еще в течение трех часов. Это было прекрасное начало, и я совсем не намерен был даром терять время.
Из будки привратника пробивался тусклый свет. Охранник должен был находиться на посту. Все, что мне было нужно, это убедить его пропустить меня, если нужно, то даже силой. От холода или от возбуждения от близости желанной свободы мои руки дрожали, когда я притронулся к дверной ручке. Она поддалась легко, и я оказался в тесной комнатушке, скудной обставленной, зато очень теплой.
На стуле у большого камина спиной ко мне сидел какой-то человек, облаченный в широкое пальто. Дуновение холодного ветра, проникшее с улицы, заставило его пошевелиться, и он обернулся. В эту долю секунды я увидел, что пальто скрывало серые тюремные одежды и наручники на его руках. Глаза его были встревоженно распахнуты от страха, он вскочил со стула и в панике стремясь отгородиться от меня, уронил его. Дверь у меня за спиной захлопнулась, и мне на плечи обрушилась дубинка охранника. Я зашатался, земля ушла у меня из-под ног, и я растянулся на полу.После еще одного удара ботинка с металлической подошвой мне по почкам я понял, что быстро подняться на ноги мне не удастся.
Морщась от боли, я взглянул в ухмыляющееся лицо мистера Вебба. У него за спиной все еще стоял, съежившись в углу, Мостейн Джонс, в углу его рта была видна полоска запекшейся крови, а под левым глазом начинал проступать след от удара.
- Прекрасная работа, Джонс, - сказал Вебб. – Вы все-таки нам не солгали. Вы получите свое вознаграждение за эту ночную «работу».
- Благодарю вас, мистер Вебб, - нервно запинаясь, пробормотал тот.
- Джексон, отведите его назад в камеру. О, нет, вам лучше посадить его в отдельную камеру, пока мы не отошлем его отсюда. Если пойдет слух, что он выдал одного из своих товарищей, он не выйдет отсюда живым.
Один из охранников потащил его прочь, и, проходя мимо, он бросил на меня пристыженный взгляд, полный сострадания.
- Простите, Холмс, - воскликнул он. – Но я ведь говорил вам, что нельзя никому доверять.
Мои ноги обвеял холодный ночной ветерок, ворвавшийся сюда, когда уводили Джонса. Затем дверь снова закрылась, замуровывая меня в этой комнате с ее удушливой жарой, гнетущей атмосферой и тремя мрачными тюремщиками. Что бы ни было на уме у Вебба, он, явно, не спешил. Он поставил на место стул и улыбнулся мне с видом кота при виде мыши, что находится в его полной власти.
- С той минуты, как я увидел вас, я понял, что вы доставите нам массу проблем, - сказал он. – Здесь всегда появляется некто настолько глупый, что думает, будто он сможет сбежать отсюда. Но мы всегда узнаем об этом и всегда ловим их, не правда ли, ребята?
Он пытался заставить меня ответить ему. Но я столь же упорно решил, что не доставлю ему такого удовольствия, даже когда мне пришлось закусить губу, чтоб сдержать крик после того, как один из охранников наступил мне на руку, надавив ногой мне на пальцы.
- Видите, Холмс, - бесстрастно продолжал Вебб, - вы можете считать себя умным, но на самом деле это не так. Вы самонадеянны, вот почему вы потерпели сегодня фиаско. Думаете, что никто не знал о ваших планах? Джонс знал. После того, как вы обманом оказались в лазарете, он тут же бросился к нам. Знаете, чего вы ему стоили?
Я все еще отказывался играть в его игру, и за свое молчание получил такой сильный удар по ребрам, что невольно прикусил язык.
- Начальник тюрьмы Мерридью сказал, что он мог бы отправить его на этой неделе в Бродмур, а вместо этого ему придется подождать, пока не захлопнется эта мышеловка, если его информация окажется верной. Я уже, было, в нем засомневался, но вы его не подвели. Но я сидел здесь полночи, поджидая вас, когда мне давно уже пора бы быть дома, в постели. И мне совсем не нравится, когда меня заставляет ждать всякий сброд , вроде вас.
Он кивнул и двое его спутников рывком подняли меня на ноги.
- Снимите с него эту куртку, - сказал Вебб. – Ведь мы же не хотим ее испортить. – Когда это было сделано, он согнул руку, и я увидел на ней отблеск медного кастета. – Если хотите знать, Холмс, каково это ощутить привкус крови во рту, то сейчас у вас будет шанс непосредственно изведать это на собственном опыте. А потом… - Он улыбнулся, и при тусклом свете фонаря его глаза засверкали желтоватым пламенем, точно у голодного волка. – А потом мы увидим, что приготовил для вас начальник тюрьмы.