В то время, как Гримо и мажордом проводили археологические раскопки на берегу, Рауль наслаждался недолгой свободой. Таких минут у него бывало крайне мало (как считал он сам) или чрезмерно много (с точки зрения всех остальных).
Побродив по пустым комнатам, мальчик спустился в оранжерею. У графа была чудесная коллекция цветов и кустарников. Пытливый натуралист не обнаружил бы здесь разве что лилий…
Рауль потрогал пальчиком атласные лепестки роз, попытался догнать невесть откуда залетевшую бабочку, и затем его взгляд упал на грядку прекрасных ирисов. Рауль вспомнил, что эти цветы очень по душе графу, и решил сделать ему приятный сюрприз. Нарвав небольшой букетик, мальчик отправился в библиотеку, где, как он помнил, граф частенько проводил послеобеденные часы.
Однако в библиотеке виконт столкнулся с небольшим затруднением. Он видел, как горничная ставила букеты в вазу с водой, но, оглядевшись, он не обнаружил в библиотеке никаких сосудов. Правда, на низком столике стоял графин с вином, приготовленный для хозяина и его гостя, и пара бокалов. За неимением лучшего мальчик рассудил, что лучше поставить букет хоть в какую-то жидкость, чем оставлять вянуть вот так, на столе…
Рауль расположил ирисы в графине, отошел, критически осмотрел. Чувство композиции подсказало ему другой вариант. Он подошел снова, вынул букет, налил из графина в оба бокала, поставил в них по одному ирису, остальные водрузил обратно в графин и удовлетворенно кивнул. Только вот при этом на столе получились лужи… Но что за беда – лужи прекрасно вытираются покрывалом с кресла, причём от этого покрывало становится даже красивее.
читать дальше
— Арамис, пройдёмте в библиотеку, посидим с часок. Там, по крайней мере, прохладно, и нам никто не помешает. Затем, когда немного спадёт жара, можно будет прогуляться в лес. Думаю, мы возьмём с собой Рауля, он очень любит лесные прогулки. А пока отдохнём, приятно проведём время, предадимся воспоминаниям… Я распорядился подать анжуйского вина. Помните, мы частенько пили его в дни нашей молодости, в Париже.
— Да, дорогой Атос, великолепно помню. Вам в те дни особенно нравилось именно это вино.
— О да, оно и сейчас одно из моих любимых. Прошу вас,— с видом самого гостеприимного хозяина Атос распахнул перед своим другом двери библиотеки.
В следующую секунду оба друга застыли с выражением крайнего недоумения на лицах перед изысканным натюрмортом, с таким старанием созданным Раулем четверть часа назад. Ирисы в графине с вином… ирисы в хрустальных бокалах… Густо-бордовые пятна на золотистом покрывале, неумелой рукой наброшенном на одно из кресел.
Первым от созерцания этого художественного беспорядка оторвался Арамис:
— Милый друг, у вас всегда так необычно сервируют стол?— с комичной серьёзностью спросил он Атоса, не выдержал, фыркнул и весело расхохотался.
Обескураженный Атос не сразу смог ответить.
— Простите, д’Эрбле. Мне так неловко перед вами… Без сомнения, это дело рук виконта…
— Вы так полагаете, Атос?
— Разумеется. Кому же ещё в моём доме могла прийти в голову мысль поставить букет в графин с вином?
— В таком случае, Атос, вам следует подумать о том, чтобы пригласить учителя и начать обучать мальчика рисованию. У него, определённо, есть художественный вкус. Посмотрите, любезный граф, с каким чувством симметрии расположены ирисы. Настоящий талант! — всё больше забавляясь, говорил Арамис. Он хотел добавить ещё что-нибудь в том же духе, но осёкся, взглянув на лицо Атоса, мрачневшее с каждым его словом.
В ответ на весёлую речь Арамиса граф с самым хмурым видом покачал головой.
— Мне следует подумать о том, как научить этого мальчика послушанию и хорошим манерам. Ещё раз прошу прощения за Бражелона. После суматохи из-за поисков столового серебра и вот этого безобразия у вас, должно быть, сложится впечатление, что Рауль дурно воспитан. И оно, по всей видимости, будет верным, должен признать… к своему стыду.
— Полноте, Атос, не стоит так огорчаться.— Арамис всерьёз встревожился из-за участи, грозившей маленькому виконту де Бражелону. Аббат находил это дитя очень славным, а историю с серебром и ирисами — презабавной, и ему вовсе не хотелось, чтобы ребёнка наказывали. А то, что Атос обдумывает примерное наказание, сомнению не подлежало. Достаточно было бросить взгляд на его посуровевшее лицо.
«Чёрт возьми, неужели Атос, взявшись воспитывать ребёнка, вдруг растерял чувство юмора? Бедный мальчик!» — подумал Арамис, и торопливо продолжал:
— Посмотрите на всё это с другой стороны. Виконт хотел сделать вам приятное, это же очевидно! Вы мне сами не раз говорили, что поселившись в деревне, полюбили природу, скромные полевые цветы! Вот он и старался, приготовил для вас букет. А то, что ребёнок не делает разницы между вазой с водой и бокалом с вином, только похвально! Было бы предосудительно, если бы в пять лет мальчик уже понимал, что такое вино…


Разумеется, это было бы предосудительно.
В качестве "промежуточного варианта" Атос, который в данный момент занимался гостем и не склонен был принимать какие-либо важные решения, решил приставить к маленькому виконту невозмутимого Гримо.
Наступила пора отдыхать. Виконта раздели и уложили в кроватку для дневного сна.
- Хочу сказку! - потребовал мальчик.
Гримо замялся. Его привычка объясняться с другими людьми не позволяла ему вести длинные светские беседы.
- Ты не знаешь сказок? - удивился юный Рауль, когда молчание слуги затянулось более, чем на две или три минуты. - Давай я тебе подскажу начало. В одной прекрасной стране жили-были король и королева. И не было у них...
Виконт сделал паузу.
Гримо подумал и сказал:
- Детей.
- Правильно! Королева очень печалилась, и король тоже. Однажды король поехал в лес на...
Гримо опять подумал.
- На охоту! - и уточнил. - На оленя.
- Правильно! Конечно, на оленя.
- Спать. - строго приказал Гримо, пытаясь избавиться от пытки. Но виконт никак на предложение не отреагировал. Напротив, его живые глазенки весело блестели.
- Но ты же не дорассказал мне сказку!!!

* * *
Через полчаса, не более, заглянувший в комнату человек мог бы обнаружить интересную картину: сидя на стульчике у детской кроватки, крепко спит худой долговязый мужчина лет сорока. В руке у него зажата игрушечная лошадка. Сон мужчины крепкий, но беспокойный.
А в кроватке никого нет...
Рауль, которому надоело рассказывать сказки самому себе, отправился на поиски собеседника.


Малыш рассудил, что будить уставшего после суеты и раскопок на берегу пруда Гримо, чтобы сообщить ему о своём намерении прогуляться, было бы нехорошо, и изо всех сил старался ему не мешать (как видим, у мальчика было доброе сердце). Рауль тихонько выбрался из кроватки, сам оделся, взял в руки башмачки и на цыпочках вышел из детской, бесшумно прикрыв за собой дверь. Здесь он обулся и резво сбежал вниз по лестнице. Исчезновение виконта из дома осталось никем не замеченным. Для начала Рауль навестил садовника в оранжерее, и попытался вызвать его на светский разговор, засыпая вопросами о жизни цветов. Но садовник, ожидавший, что вернувшийся в имение граф де Ла Фер нынче непременно заглянет в оранжерею, с достойным всяческих похвал рвением приводил в порядок грядки, несколько запущенные им в последние две недели. Занятый прополкой и рыхлением земли, он не склонен был отвечать на вопросы любознательного мальчика о том, что чувствуют цветы и общаются ли они друг с другом на особом «цветочковом» языке. Разумеется, такая беседа с садовником скоро наскучила Раулю, он ещё немного потоптался рядом, наблюдая за его работой, и покинул оранжерею, отправившись бродить по аллеям парка. Он пробрался в самый дальний угол, где на большой поляне вразброс росли несколько живописных старых дубов. Во время прогулок с опекуном Рауль уже бывал здесь и приметил одно дерево с широким дуплом, в которое ему очень хотелось забраться. Хотя дупло было расположено не высоко, Атос запретил ему это делать, сказав, что виконт ещё слишком мал, чтобы лазить на такие большие деревья. Он тогда собирался ещё добавить, что юному дворянину вообще не пристало лазить по деревьям, но отвлечённый каким-то вопросом Рауля, забыл об этом существенном дополнении. Так как последняя их совместная прогулка состоялась незадолго до отъезда Атоса из Блуа, Рауль полагал, за долгих полтора месяца он достаточно подрос. Хватаясь за нижние сучья дерева, напряжённо пыхтя, мальчик добрался-таки до заманчивого дупла, которое показалось ему уютным и вполне подходящим для игры в «свой домик». Немного повозившись, Рауль весьма удобно улёгся в нём, свернувшись калачиком, и затих. Внутри старого дерева было таинственно и тепло, пахло летом и высохшей на солнце древесиной. Мальчик замечтался и незаметно для себя заснул, погрузившись в волшебные сладкие сны.

В десять часов вечера дверь в комнату Рауля отворилась. После долгой беседы с Арамисом, после всех приятных воспоминаний, граф пребывал в прекраснейшем расположении духа. Он решил зайти к Раулю перед тем, как отправляться спать, А уж этот день был действительно долгим!
Первым, что бросилось в глаза Атосу, был спящий Гримо. Граф решил не тревожить сон слуги и подошел к кровати виконта. Кровать была пуста. Резким движением Атос тряхнул Гримо. Слуга мгновенно проснулся.
- Где Рауль? -спросил он.
- Спит. - Было ответом.
- Где же он спит, если его здесь нет?!
Гримо молча посмотрел на кровать виконта, а затем на Атоса. Этот вззгляд сказал больше, чем мог бы сказать своими речами.
- Найдите виконта. - сказал Атос.

У ворот замка остановилась телега, гружёная бочками с сельдью. Зловоние распространялось на целое лье вокруг. Сидевшей на телеге просто, но опрятно одетой дородной женщине необходимо было решить очень сложную задачу - слезть с телеги, причем сделать это можно было только задом и, ни в коем случае не допустив задирания многочисленных юбок выше положенного, то есть выше щиколотки. Помощь возницы была с негодованием отвергнута. После невероятных усилий, сопровождавшихся кряхтением и чертыханьем, ей удалось спустить сначала одну, потом другую ногу на вымощенную камнем площадку у ворот. Заняв твердую позицию, женщина огляделась.

Мы сможем в этот момент окинуть беглым взглядом новый персонаж. Одежда женщины указывала на ее принадлежность к третьему сословию, а по своеобразной шнуровке корсажа безошибочно угадывалась профессия - вскармливание детей в дворянских семьях. Ее росту позавидовал бы любой гвардеец или швейцарец. На вид женщине можно было дать не больше тридцати-тридцати трех лет. О цвете ее волос мы не сможем сказать ничего – все они были спрятаны под чепец, накрахмаленный столь туго, что зазевавшийся воробей мог бы разбиться в лепешку о его торчащие оборки. Румянец на щеках женщины свидетельствовал об отменном здоровье, плотно сжатые губы - о решительности, а нахмуренные брови не сулили ничего хорошего вознице, который не без опаски поставил рядом с ней внушительный сундук и какие-то узлы. Было очевидно, что спутники провели в дороге не самые лучшие минуты своей жизни.
Порывшись в многочисленных складках платья, женщина с величественным видом вручила парню монету и вместо благодарности произнесла:
- Из-за тебя, негодяй, я провоняла селедкой до конца моих дней! Как я пойду завтра к мессе, по-твоему? Что обо мне подумают люди?
Возчик попытался ответить в том духе, что, дескать, одно лье можно было потерпеть, а от ворчания, сопровождавшего селедку всю дорогу, она могла и испортиться, но получил немедленно отменную оплеуху.
- Я научу тебя обращению с приличными людьми, мерзавец! – заверещала его бывшая спутница, прицеливаясь с намерением поразить еще и второе ухо обидчика. Тот справедливо счел за благо быстрее ретироваться.

На крики из дверей замка показалось несколько слуг. В окне на втором этаже мелькнуло заплаканное детское лицо.
Женщину здесь ждали. Навстречу ей выбежал крестьянский мальчик лет десяти и лакей в ливрее.
- Марион приехала! Это наша Марион! – вопил мальчишка.
- Да не ори ты так, Блезуа*, от тебя оглохнуть можно, – не менее громко отозвалась гостья. - Да что ж ты так скачешь? Не свали меня. Совсем распоясался, негодник. Давно тебя никто, видать, не драл как следует? – Она потрепала его по щекам с такой силой, что не будь тот, кого называли Блезуа, подготовлен к подобным ласкам, он запросто полетел бы кувырком. – Возьми мой узел и неси осторожней, знаю я тебя, вечно что-нибудь перепутаешь или сломаешь. А ты, Оливен*, - обратилась она к лакею, бери сундук. Ты всё так же удишь рыбу? Учти, останешься холостяком! Девицы любят, чтоб ухаживали за ними, а не за удочками. Здоров ли граф? А где Гримо? – она тараторила без умолку, не обращая внимания, отвечают на ее вопросы или нет.
Постепенно на крыльце собрались все или почти все обитатели дома.
Пробравшись сквозь ноги взрослых, со ступенек сбежал Рауль, стремительно пересек двор и с разбегу бросился на шею женщине.
- Марион! Моя дорогая Марион! Ты приехала! – захлёбывался он от восторга.
- Ах, ты мой ангелочек! Как же я по тебе соскучилась! Да как же ты вырос! Совсем большой стал. Я привезла тебе сушеной вишни, которую ты так любишь. Никто ведь, кроме Марион, не привезет ребенку сушеной вишни. Пойдут в сад да нарвут с деревьев, вот деревенщины, - она явно продолжала вести с кем-то неоконченный спор.
- Вишню!!! Ты привезла мне сушеную вишню?! О, Марион!
- Рауль, кто позволил вам выйти из комнаты? – строгий голос графа прервал пылкие восторги двух старых друзей.
Атос, привлеченный шумом и суматохой во дворе, показался в окне своего кабинета и в подробностях некоторое время наблюдал трогательную встречу кормилицы и малыша.
– Вы забыли, что наказаны и до вечера должны оставаться в своей комнате? Гримо, проведи Марион в кабинет.

- Боже мой, да что же ты успел такого натворить, что тебя на весь день заперли? - спросила Марион. - Ведь еще и восьми утра нет.
Она опустила мальчика на землю. Тот, глубоко вздохнув, попытался объяснить, что произошло:
- Я сидел в дупле, - голос ребенка начал дрожать. - А сначала я похоронил убитых героев. А потом я принес ирисы и разлил вино. А Гримо не стал рассказывать сказку… потом нашел дерево…
В его глазах появились слёзы, губы предательски задрожали.
Марион решительным жестом зажала нос мальчика в свой передник и заставила его высморкаться.
- Иди к себе. Я поздороваюсь с графом и приду.
Рауль побрел в свою в комнату. Марион вошла в дом вслед за ним.

Теперь мы пройдем в кабинет Атоса, уже знакомый нам, как ни парадоксально, по событиям, которые произойдут много-много лет спустя.
Граф сидел за столом. Его гость занимал кресло в глубине комнаты.
- Любезный Арамис, мне необходимо переговорить с женщиной, которая будет отныне приглядывать за Раулем. Это его бывшая кормилица.
- Я пройдусь по саду, сегодня чудесное утро, – сказал Арамис, и тонкая улыбка скользнула по его лицу.
- Нет-нет. Надеюсь, этот разговор займет не более пяти минут, если мне удастся вовремя остановить ее болтовню. И потом мы сразу вернемся к нашим делам. Я прошу Вас не покидать меня, так как, признаюсь, эта особа способна вывести меня из равновесия.
«Должно быть, это необыкновенная женщина,» - подумал Арамис, но из природной деликатности решил оставить свою мысль при себе, ограничившись ролью наблюдателя.

Вошла Марион. Она поздоровалась с графом почтительно, но не теряя достоинства, потом важным кивком отдельно поприветствовала Гримо, следовавшего за ней.
- Я получила ваше письмо, господин граф и решила вернуться к вам, так как мне больше нечего было делать у маркиза де Лавальер*, – Бог прибрал и эту девочку, на всё его воля.
Перекрестившись Марион продолжала:
- А как горюет госпожа де Лавальер*! И ее можно понять. Шутка ли – пятое дитя похоронить! Но похороны были великолепны, и отпевание тоже, как полагается в благородной семье. Только за цветы было заплачено не меньше пятидесяти су…
- Послушай Марион, - перебил ее Атос. – Я хочу, чтобы ты присмотрела за Раулем. У тебя это хорошо получалось раньше. Условия я изложил в письме. Если ты здесь, значит, ты их принимаешь. Порядки этого дома тебе известны.
- Я хочу лишь знать, сохранилось ли моё право выбирать еду для господина Рауля по собственному усмотрению? – Марион воинственно подбоченилась и воздухе запахло скандалом.
- Да, - коротко ответил Атос. - Тебе подготовили комнату рядом с той, которую занимает мой воспитанник.
Разговор можно было считать оконченным. Но отделаться от Марион было не так легко.
- Ваше сиятельство, я слышала, что Рауль сурово наказан. Я должна знать, за что. Сделайте милость, расскажите, что произошло. Я могу узнать правду только от вас. Из этого господина, - она недобро кивнула в сторону Гримо, - и слова не выжмешь. Когда вы увеличите мне жалование, я стану платить ему по денье за слово, и мне не придется расспрашивать ваше сиятельство. Оливен способен болтать только всякую чушь… А жена Шарло* глупа, как пробка. Я слыхала, что мальчику не рассказывают сказки. Это правда? – в ее голосе послышалась угроза.
Гримо предусмотрительно сделал шаг назад.
- Рауль очень расшалился в последние дни, - начал Атос.- Зарыл столовое серебро в песке, залил вином несколько книг в библиотеке. А вчера вечером исчез. Когда его хватились, оказалось, что кровать пуста и платья нет на месте. Его искали везде. Даже спускались в колодец.
Граф умолчал о двух вещах. О роли Гримо, ибо было ясно, что Марион никогда не простит, что Рауль потерялся, пока тот спал. И о том ужасе, который он сам пережил, когда опасались, что ребенок упал в колодец.
- В два часа ночи мы нашли его в дупле старой шелковицы, что растет за конюшней. - продолжал Атос тоном, в котором не было ни тени ночных треволнений. - Он забрался в туда, и не смог выбраться самостоятельно. Видимо, труха провалилась под тяжестью мальчика. Его криков никто не слышал, так как все были с другой стороны замка. В результате пришлось спилить дерево, чтобы вытащить его оттуда.
- Боже милостивый! – взвизгнула Марион. – До чего довели ребенка! Вот что значит, дитя без присмотра. А ведь он был всегда таким послушным и спокойным. При мне ничего подобного не происходило. Шутка ли – столовое серебро! На моей памяти ничего кроме раскроенной кадки, в которую он врезался головой, из посуды не пострадало. Ну, те горшки с полки не в счет, они всё равно были старые. Кадка-то разлетелась в щепки, хорошая, дубовая была кадка. А от мальчишки из-за какой-то кадки все равно не убудет, подумаешь шишка, а хотя бы и большая шишка – тараторила она, - ребенок-то здоровый. Ух, какой здоровый, таких поискать, а уж я-то детей повидала на своем веку, поверьте, - Марион неожиданно обратилась к Арамису, который едва сдерживал смех. - Однажды наелся кузнечиков и стрекоз – хотел попробовать, будет ли вкусным ужин у карася, которого ему подарил Оливен, и который жил у нас три дня в серебряном тазу. Так его даже не пропоносило! Ой, что же я говорю такое! Ведь с благородными господами о таком не говорят…
Воспользовавшись замешательством Марион, Атос продолжил.
- Рауль сегодня останется в своей комнате до вечера. Сладкого за обедом он не получит. Марион, имей ввиду, под сладким я понимаю и сушеную вишню, которой ты балуешь Рауля. Я предупредил его, что следующая шалость закончится розгами.
- А вот это, господин граф, совершенно правильно! – с воодушевлением воскликнула кормилица. - Только благодаря розгам из обычного ребенка получается поистине благородный дворянин. Кто бы подумал? Какой-то простой орешник – а сколько важных вельмож выросло!


Комната Марион была совсем маленькой, но светлой и опрятной. Из мебели в ней находились только комод, два стула и кровать. Сундук и узлы уже воцарились посредине. Теперь туда вплыла, шурша юбками, и сама Марион в сопровождении Рауля и Блезуа.
Справедливо решив, что заточение пройдет для малыша менее болезненно, если он займется делом, Марион заявила мальчикам, что распаковывать вещи они будут вместе с ней. Возражать Марион было опасно.
Для начала в углах были развешены пучки каких-то трав. Запахло лавандой и зверобоем. Марион утверждала, что это поможет от дурного глаза и отгонит привидений.
Блезуа принес молоток и гвозди, которые потом сам заколачивал в стену. Он клятвенно обещал Гримо, выдавшему инструменты, вернуть их через час. Гримо и Оливену необходимо было до обеда соорудить крышку на колодец.
Прежде всего над кроватью водрузили распятие. При этом женщина непрестанно осеняла себя знамением и поминала Св.Женевьеву и Св.Екатерину. Потом заняли своё место над комодом раскрашенные литографии с портретами короля Людовика XIII, Анны Австрийской и Генриха IV. По поводу царствующего монарха женщина высказала особую почтительность, пожелав ему долгих лет жизни, после она рассыпалась в восторженных выражениях в адрес его отца. Мимоходом Раулю был обещан вышитый орден Святого Духа, «совсем такой, как у нашего доброго короля и деда господина графа*». Анна Австрийская не удостоилась никаких похвал. Поджав губы Марион пробормотала что-то вроде «наша государыня, мать дофина», но было совершенно очевидно, что королева-испанка не вызывала ни ее одобрения, ни верноподданнических чувств.
Рауль поинтересовался, нет ли у нее еще и портрета господина кардинала. В ответ на это Марион сделала страшные глаза и строго-настрого запретила произносить это имя в ее комнате.
- Кто говорит Ришелье, тот говорит Сатана*, - важно произнесла она.

Когда бесконечные юбки, сорочки, чепцы и прочие предметы женского туалета постепенно заняли свое место в недрах комода, из глубины сундука появилась корзинка, из которой выглядывали обрезки лент и ниток.
- Рауль, - строго произнесла Марион, - и ты, Блезуа тоже. Выслушайте меня внимательно. Я предупреждаю вас обоих, что если вы прикоснётесь к этой корзине без моего позволения, это будет самый несчастный день в вашей жизни. Вы знаете оба, я шутить не люблю.
- Да, Марион, я знаю, - ответил Рауль. – Меня предостерегал господин граф, когда сказал, что ты снова приедешь к нам жить.
- Как так? – спросила Марион.
- Он сказал, что нельзя прикасаться к твоей корзине с рукоделием. Потому что если я рассыплю иголки и пуговицы, ты никогда этого не простишь мне, а все наши люди, лошади и собаки оглохнут от крика, который поднимет Марион.
- Он так и сказал?
- Да.
- Ну что ж, - хмыкнула Марион. – Господин граф совершенно прав. Блезуа, я слышала, что тебя пристроили помогать на кухне? – Марион неожиданно сменила тему. - Это должно быть большое облегчение для твоих родителей, трудно прокормить такую ораву ртов. Они должны молить небо за господина графа, и благодарить его за то, что не видят теперь твою нахальную рожу целый день. Граф очень добр к тебе, но ты всё же очень налегай на варенье в буфете, когда думаешь, что тебя никто не видит.
- Ой, Марион, я же забыл тебе сказать, что сегодня утром граф подарил мне пистоль, – воскликнул Блезуа.
- Тебе? Пистоль!? – толстые щеки Марион затряслись от изумления. – Ты даже не знаешь как он выглядит!
- На, смотри, он совсем новый! - Блезуа вынул изо рта золотую монету, чтобы продемонстрировать ее.
- В своем ли уме граф? Да за что? – Марион недоверчиво разглядывала монету.
- Это я ночью нашел Рауля. Правда, господин Рауль? Скажите!
- Да это правда, - вздохнул малыш.
- Как это произошло? – Марион начала кое-что понимать.
- Меня послали поискать садовую лестницу, когда собирались лезть в колодец. Ох, и суматоха была. Все сбежались во двор, собрались у колодца, кричали «Рауль! Рауль!», факелы повсюду горели…
- Не отвлекайся, – перебила его Марион.
Раулю этот рассказ был явно не по душе. А Блезуа между тем продолжал:
- Я видел, где отец вчера оставил лестницу и пошел в сад. Но видел-то я днём. А ночью всё совсем не так. Я забрел к конюшне. Совсем ничегошеньки не видно было. Шел-шел, и вдруг ка-ак треснулся головой об дерево, аж искры из глаз полетели. И слышу, будто кто-то плачет тихо из-под земли. – Блезуа перешел на шепот. - Мне так страшно стало. Думал, это дух. Я перекрестился и прочел Pater noster три раза, как ты меня учила. А потом набрался храбрости и спрашиваю…
- Блезуа! Что же ты за бестолочь!* - возмутилась кормилица. - Сколько раз я тебе говорила, ни в коем случае не разговаривай с духами!
Блезуа растерялся…
- Ладно, продолжай дальше, – подтолкнула его Марион.
- Я спрашиваю: «Кто ты?» А дух мне и говорит: «Блезуа, миленький, помоги мне отсюда выбраться, только господину графу ничего не говори.» Я удивился. Почему, думаю, господин Рауль утонул в колодце, а дух его бродит у конюшни?
- Блезуа, ты глупец, - Марион отвесила парню легкий подзатыльник. – Да разве ты не знаешь, что духи могут бродить где угодно, хоть возле конюшни, хоть возле курятника, а хоть и в столовой… Ну, и что дальше было?
- А что дальше? – продолжал Блезуа. – Это всё. Я прибежал к графу и сказал, что дух господина Рауля плачет в шелковице. Шелковицу пилили час - такая она большая. А лестницу я так и не нашел.
- Да уж… - подвела итог Марион. – Ну-ка, Блезуа, снимай рубаху.
- Это еще зачем? – с опаской спросил Блезуа.
- У тебя ворот почти оторвался. Матери-то поди и некогда зашить, всё в огороде копается. Я зашью, а ты пока сбегай в сад, да принеси мне немного вишни и абрикосов на пирожки. Да не мелькай в саду голым животом и смотри, не попадись на глаза господину графу или господину Гримо…
На Рауля было жалко смотреть. Он потупился и закусил губу. Марион полезла за корзиной с рукоделием и принялась за сорочку Блезуа.

- Ну, что было, то было… - философически заметила Марион после минутного молчания. – Рассказывай, что у тебя нового кроме спиленных деревьев.
- Да так, ничего особенного…
- А кто этот господин в гостях у графа? – поинтересовалась кормилица. – Я что-то его не припомню.
- Это господин д`Эрбле, - оживился мальчик. – Он мне привез в подарок настоящего боевого коня!
- Час от часу не легче! Кто же такому…- Марион подбирала слова, - непоседе дарит коня! Неужели настоящего?
- Конечно! Я сейчас!
Рауль выбежал в смежную комнату и тут же вернулся. В руках он держал палку, на которую была насажена выпиленная из дерева лошадиная голова.
Конь был как конь. Только не совсем обычного цвета.
- Хороший конь, - со знанием дела сказала Марион. – Только почему у него такая странная масть? Конь настоящего шевалье должен быть черным или гнедым, в крайнем случае, в яблоках. Оранжевыми бывают апельсины или тыквы, а про коней я что-то не слыхала*.
- А он и был гнедым, - беспечно ответил Рауль, - Это господин граф велел его перекрасить. Он сказал, что знает одного благороднейшего рыцаря, у которого был конь такого цвета*.
- Ну, его сиятельству видней, - согласилась Марион. - Однако, Рауль, - авторитетно продолжала она, - ты всё равно не можешь ездить верхом на этаком коне.
- Почему? – удивился мальчик.
- Ну, подумай сам, что сказали бы люди, если б увидели Карла Великого, или, скажем, Роланда на коне, у которого нет хвоста.
- Действительно… - растерялся Рауль. – А что же делать?
- Я, пожалуй, смогу тебе помочь. Но ты обещай, что потом мы вместе смотаем пряжу в клубки.
И хотя это было самое скучное занятие в мире, Марион не стала дожидаться согласия. Она вытащила из корзины ворох обрезков ткани и лент, в мгновение ока соорудила некое подобие метелки и привязала крепко накрепко к палке.
- Всё. Готово! Теперь осталось только подковать, и можешь отправляться в бой! Но сначала мы пообедаем.

Вечером перед сном кормилица принесла Раулю тёплого молока. Малыш уже забрался под одеяло.
- Завтра после мессы мы пойдем с тобой на Луару. Блезуа говорит, что ты почти не умеешь плавать*. Посмотрим, правда ли это. Выпей-ка молока, тебе это прибавит сил.
Рауль отпил из глиняной кружки, но затем рука у него дрогнула и он расплескал молоко, вылив на себя.
- Господи, ну что же это такое, - сварливо сказала Марион. - Ничего не можешь сделать, не напроказив. Посмотри, теперь вся сорочка залита, ну-ка, снимай ее немедленно.
- Но сорочка белая, и молоко белое, - возразил мальчик, возвращая кружку. - Высохнет, и ничего видно не будет.
- Ты же не мужлан какой-то чтоб носить платье в пятнах. Ты видел когда-нибудь благородного дворянина в заляпанной молоком одежде? Такого благородного, как граф?
Рауль подумал минуту, всё тщательно взвесив.
- Но граф не пьет молока, - заметил он. – Граф пьет только вино.
Марион растерялась.
- Марион, а какую сказку ты мне расскажешь? – поинтересовался мальчик, не заметивший молчания кормилицы.
Это вопрос вернул Марион в обычное состояние духа.
- Тебе, пожалуй, не стоит рассказывать сказки, иногда из этого Бог знает что выходит. Я подумаю пару недель, какая из них менее опасна.
- Тогда я сам тебе кое-что расскажу.
- Я слушаю.
- Знаешь, Марион, - Рауль понизил голос, - я знаю, кто граф на самом деле.
- Ох, Рауль, опять ты за старое взялся, - заворчала кормилица. – В прошлый раз ты решил, что его сиятельство на самом деле герцог Синяя Борода. Дернула же меня нелегкая – не к ночи будь помянута (Марион перекрестилась) – рассказать тебе про Синюю Бороду. Ты тогда весь дом вверх дном перевернул в поисках подвалов, в которых господин граф прячет убитых жён. Мне показалось, твой опекун был очень недоволен*.
- Нет-нет, Марион, - с горячностью возразил Рауль, не повышая, однако, голоса, - на этот раз я точно узнал, кто он.
В голосе мальчика было столько серьезности и неподдельной искренности, что Марион невольно поддалась на его уверения.
- И что тебе известно?
- Марион! Я открыл его тайну.
- Какую?
Марион спохватилась, раздираемая самыми противоречивыми чувствами. С одной стороны, ее сжигало острое любопытство, ибо как все женщины, она была наделена этим качеством в избытке. С другой стороны, разве можно позволять ребенку рассказывать так запросто о чужих тайнах? После непродолжительной внутренней борьбы чувство долга на некоторое время одержало верх. Это был почти подвиг для Марион.
- Рауль, ты ведь знаешь, что рассказывать чужие тайны строжайше запрещено!
- Но ведь граф - не чужой? – возразил он. – И ты - не чужая?
Под действием этого железного довода Марион сдалась. Пересохшими от любопытства губами она произнесла тоже шепотом:
- И что тебе известно?
- Я знаю, что граф на самом деле… не граф! – Рауль приблизил свои губы к уху Марион, чтобы поведать ей нечто необычное.
- Я давно заметил, - тихо и быстро продолжал он, - что граф иногда бывает очень странным, совершенно не похожим на себя. То есть, как будто он это - не он. То есть, внешне он совершенно такой же. Но на самом деле он ведет себя очень странно… Говорит так медленно и мало. И у него такой голос – низкий-низкий становится. Он смотрит на меня и не видит… Это происходит обычно поздно вечером или даже ночью, когда он остается один… Никто не может входить к нему, кроме Гримо… А однажды он три дня не выходил из своей комнаты!..
- Да, я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь, – в голосе Марион послышалось разочарование и облегчение одновременно. – И ты… Ты его боишься, моё сердечко? - в последнем вопросе звучало явное беспокойство.
Рауль задумался на некоторое время.
- Не-ет, - и потом добавил твердо, как будто решив что-то окончательно, - я не боюсь его.

- Понимаешь, Рауль, - Марион пришла к выводу, что необходимо кое-что объяснить малышу, - я думаю, что у графа что-то болит внутри.
- Болит? Как это - болит? – удивился Рауль.
- Ну, помнишь, у тебя болел живот, когда ты наелся неспелых абрикосов и никому ничего не сказал, а мы все решили, что ты выпил уксусу и начали отпаивать тебя молоком, пока Шарло не нашел кучу косточек под деревом в саду?
- Да, помню. И что, у графа болит живот?
- Ну, вроде того… Может, и живот болит тоже… Господин граф не хочет, чтоб об этом узнали и начали болтать, и поэтому ничего не говорит. Он пьет вино как лекарство и от него бывает такой немного странный. Но ты его не бойся.
Марион нежно погладила мальчика по шелковистым волосам большой и теплой ладонью.
- Марион, скажи, а граф умрет?
- Нет, - голос Марион был исполнен непоколебимой уверенности. – Граф никогда не умрет. Такие люди, как он, никогда не умирают.
- А ты, Марион, умрешь? – не унимался мальчик.
- Конечно. Если ты еще хоть четверть часа будешь мучить меня глупыми вопросами, я обязательно умру от усталости прямо у тебя на глазах. Свечу тушить?
- Нет, Марион, постой. Я тебе не всё еще сказал. У графа есть тайна, - продолжал настаивать Рауль, - и я это точно знаю! Я это нашел! Я всё покажу тебе. Это на чердаке.
- Хорошо, завтра ты мне все покажешь. А теперь спи.



Подождав пока из комнаты Рауля донеслось ровное посапывание, Марион накинула шаль прямо поверх сорочки и нижней юбки, взяла в руки свечу вышла из комнаты.
В замке уже было по ночному тихо и темно. Все спали.
Поминутно крестясь, шепча под нос молитвы и шарахаясь от собственной тени, Марион спустилась вниз по лестнице, пересекла столовую и библиотеку, поднялась на второй этаж в другом крыле замка.
Из под плотно зарытой двери выбивалась узкая полоска света.
- Входите, - отозвался на стук граф де Ла Фер.
Марион решительно потянула дверь на себя.
Атос поднял глаза и с удивлением и беспокойством взглянул на кормилицу.
- Что-нибудь с Раулем? Он здоров?
- Мальчик спит, с ним всё в порядке, - успокоила его Марион и затворила за собой дверь.
Атос почти незаметно с облегчением вздохнул. Свеча, горевшая в дальнем углу комнаты, освещала ее слабым и неровным светом. Комната была обставлена очень просто, мы даже скажем аскетично. Из распахнутого окна на свет слетелись мотыльки, а в саду надрывался сверчок. Граф еще не ложился, постель была не смята. На небольшом столике рядом с креслом, в котором он расположился, стояла бутылка вина и стакан, наполовину заполненный светло-соломенной жидкостью*. Внимательный взгляд заметил бы еще одну бутылку, но уже пустую, рядом с ножкой кресла. Атос был без камзола, ворот его рубашки небрежно распахнулся, волосы были схвачены кожаным шнурком сзади, руки, как на портретах Тициана или Ван Дейка, соперничали белизной с фламандским полотном расстегнутых манжет. Его взгляд, с приходом Марион на минуту оживившийся, снова потух.
- Господин граф, мне совершенно необходимо переговорить с вами с глазу на глаз о чересчур важных вещах. Прошу прощения за беспокойство в такой поздний час, зато нам никто не помешает. В этом доме невозможно ни на минуту остаться в одиночестве, кто-нибудь непременно вертится рядом.
Марион, похоже, пыталась распалить себя перед боем.
- Я слушаю тебя.
- Ваше сиятельство, я буду говорить с вами о вещах, за которые вы, конечно, можете меня уволить, отказать от дома или даже поколотить, - Марион уперлась правой рукой в бок и в ее голосе послышалось страшное сомнение в предрешенности исхода возможной схватки с графом. Поза женщины была не лишена величия, так как при этом в левой руке она продолжала высоко держать непотушенную свечу. В целом ее фигура напоминала героиню древнегреческой трагедии.
Удивление Атоса возрастало. Он явно не понимал, к чему клонит Марион.
Не дожидаясь ответа, Марион пошла в атаку:
- Когда вы живете один, вы вольны поступать, как вам заблагорассудится: рядиться в женское платье, сделаться гугенотом или магометанином, скакать верхом на осле или ловить бабочек. Ваши сумасбродства никого не касаются, если на вас не смотрит ребенок.
- Говори яснее, Марион, - Атос нахмурился.
- Ваша свобода закончилась в тот день, когда здесь появился мальчик, да простит меня Господь за эти слова. Я надеюсь, что вы поймете, наконец, что с присутствием Рауля надо считаться. Откуда ему знать, что такое настоящий дворянин и как необходимо держать себя в благородном обществе, не имея доброго примера! Кто покажет ему, каким он должен стать? Пылящиеся в библиотеке портреты ваших славных предков,*, да упокоит Господь их души? Или, может быть, Оливен с Шарло, не способные отличить мушкет от пищали? Или я - Мария-Анна Лапайетри*, безграмотная крестьянка? Тогда как вы… вы… – Марион завелась не на шутку.
Ее глаза готовы были вылезть из орбит, лицо раскраснелось. Однако, надо отдать ей справедливость, она из всех сил старалась кричать как можно тише, почти шепотом, что придавало сцене известный комизм.
- Ты считаешь, что у него нет хорошего примера?
- Я считаю, что у него мог бы быть самый лучший пример во всем королевстве…
Утонченная смесь нахальства, лести и назидательности, к которой прибегла Марион в качестве последнего средства, казалось, разбилась в дребезги о бесстрастие графа.
Атос мрачно смотрел в пол. Потом медленно поднял глаза на женщину и глухо произнес:
- Это всё, Марион?
Воцарилось молчание.
- Ты можешь идти.