Удалось перевести так много Рэтбоуна, потому, что я как раз этим занималась на рабочем месте) Сейчас просто сидела и редактировала. Хотя перевод все равно не идеальный, я, к сожалению, все же не профи. Художественная литература - это одно, а вот что-то более документальное, даже те же исследования местами получаются корявыми, но это все же лучше, чем ничего.

Глава 4

Ночные ужасы

Смерть одного человека это трагедия, гибель миллионов – статистика.

Иосиф Сталин.

На протяжении всей своей жизни Бэзил Рэтбоун демонстрировал то, что можно было бы описать как смесь экстрасенсорных и ясновидящих способностей. Почти всегда его видения были трагическими и предвещали смерть; почти мгновенную, ибо предсказанная гибель людей действительно происходила. Это сильно беспокоило его, и, хотя, к счастью, эти экстрасенсорные озарения случались редко , они были мощными, шокирующими и пугающе реальными.
В награду за его успешную миссию в тылу врага Бэзила разместили на мирной сельской ферме в маленькой деревушке Фестуберт для столь необходимого ему отдыха и восстановления сил, и его настроение сразу же поднялось после всех ужасов предыдущих дней, осторожного продвижения во время вылазок, сосредоточенности и, в конечном счете, убийства другого человека с довольно близкого расстояния. Под чудесным голубым небом, с пением птиц под теплым летним солнцем, впервые за много месяцев он смог полностью расслабиться и, по его собственным словам, «позволить себе некоторые поблажки». Чувствуя ,что находится в мире, далеком от безжалостных ужасов войны, Рэтбоун наслаждался глубоким сном без сновидений и на следующее утро плотно позавтракал. Его хозяева, фермер, разводивший свиней и его жена, не говорили по-английски, но, ослабив бдительность, английский воин почти сразу влюбился в их прекрасную дочь Мари.
Он вспоминал:

«Она была первой хорошенькой девушкой, которую я увидел за долгое время, и результаты были катастрофическими. Я не мог уснуть и весь следующий день ждал того момента, когда снова увижу ее. Ее мать никогда не оставляла нас одних – ее мать, которая сидела на другом конце кухонного стола – наблюдая, слушая и обдавая нас обоих тяжелым чесночным духом своего дыхания. Я никогда не узнаю, что Мари думала и чувствовала по отношению ко мне, так как она не понимала по-английски, и я боялся разговаривать с ней на французском, боясь, как бы ее мать не поняла моих намерений.»


Пылкий солдат и добродетельная фермерша создавали вокруг себя напряженную атмосферу, и позже Рэтбоун пытался забраться по дереву к ней в спальню, чтобы хотя бы несколько минут побыть наедине, где он, без сомнения, мог бы признаться ей в своей вечной любви. Но его усилиям суждено было потерпеть комический провал. Он взобрался туда, где, по его мнению, находилась комната Мари, но вместо этого постучал в окно комнаты ее матери, которая открыла его и спросила, кто там, а за ней следовал ее муж, который спросил то же самое! Ветка, на которую он опирался, сломалась, и он рухнул на землю, к счастью, повредив при падении только свою гордость. Возможно, именно тогда он смирился с тем, что, чем бы ни была эта любовь, ей просто не суждено было случиться.
На следующий день он получил долгожданный телефонный звонок от своего младшего брата Джона, который к этому времени оправился от ран и вернулся на линию фронта. Дорсетский полк Джона был расквартирован неподалеку. Он хотел приехать и остаться с Бэзилом на вечер, чтобы они могли наверстать упущенное, казалось, целую вечность, прошедшую с момента их последней встречи в Лондоне.
После того, как полковник Монро дал свое согласие, Джон поехал, чтобы встретиться с братом в шотландской столовой в Лондоне. Джон был чрезвычайно приятным малым, и Бэзил отметил, что всего за один вечер он стал тут таким же популярным и любимым, как и в своем собственном полку. Выпив «доброго виски и отведав изысканной еды», Бэзил и Джон легли на одну постель и вскоре крепко заснули. Потом Бэзил, вздрогнув, проснулся. В комнате по-прежнему царила кромешная тьма, и все было тихо, но его охватила легкая паника. В ночном кошмаре, который ему только что привиделся, он видел, как убили Джона, и чувствовал, что это было видением того, что должно было произойти, а не просто сном. Он поднял свечу, чтобы осветить лицо Джона и убедиться в том, что он все еще дышит, и с облегчением увидел, что его брат крепко спит. Он нежно поцеловал его в макушку и вернулся к отдыху, все еще ужасно обеспокоенный сном. Это было настолько сильное предчувствие, что он был не в состоянии полностью изгнать это из своих мыслей. На следующий день, когда Джон собирался уходить, он крепко обнял своего брата, и они поговорили о своих планах отпраздновать окончание войны. Это была встреча, которой не суждено было состояться.

Рэтбоун писал:

«Несколько недель спустя, в час дня 4 июня 1918 года, я сидел в своей землянке на передовой. Внезапно я подумал о Джоне, и по какой-то необъяснимой причине мне захотелось разрыдаться, что я и сделал. Я тут же написал ему письмо, на которое он так и не ответил, и в свое время я получил известие о его смерти в бою ровно в час дня четвертого июня. Мы всегда были очень близки друг с другом.»


Джон Рэтбоун

Ужасное предчувствие не только сбылось, но к тому же смерть Джона произошла в тот самый момент, когда мысль о нем пришла на ум Бэзилу, заставив его безудержно рыдать без всякой видимой причины. Сначала его мать, потом его любимый младший брат. Война разрушила семью Рэтбоунов в прямом и переносном смысле. В письме, которое Бэзил написал своему скорбящему отцу и сестре Беатрис, звучит его гнев из-за смерти брата:

«26 июля

Ср. утро

Дорогой отец,

Мы недавно вернулись из резерва, и как раз перед отъездом я получил твое письмо, а также посылку от дяди Х. Пожалуйста, поблагодарите дядю и всю семью, особенно девочек, за их милые стишки. Виски уже доказал свою полезность. Я поделился пирогом со своими однополчанами, и он был съеден за три минуты и признан довольно вкусным, что является высокой похвалой.
Прошу прощения за ужасный почерк, но очень холодно, и меня бьет ужасная дрожь, а в землянке остался лишь дюймовый огарок свечи для того, чтоб написать письмо, и тот уже мерцает. Сейчас 3.50 утра, так ужасно холодно, что я надел свое пальто, хотя на дворе июль, но ночь была тихая, и когда я вышел на улицу, то увидел красивую луну, очень яркую между маленькими клочками облаков. Я думаю, что это будет такой же яркий, приятный и теплый день, как вчера. Безоблачно и дует легкий ветерок. Как раз подходящий день для крикета.
Сегодняшний день будет довольно напряженным, и поэтому я хочу отправить это письмо до того, как он начнется.
У меня здесь все письма Джонни, собранные вместе, и я либо привезу их домой в свой следующий отпуск, либо попрошу кого-нибудь доставить их лично. Я бы отправил их по почте, как вы просили, но боюсь, что они потеряются. Пути сообщений могут пострадать, и на них нельзя положиться. Если я по какой-либо причине не смогу привести их сам, здесь есть один славный малый, он тоже лейтенант, который поклялся, что доставит их, а я никогда не видел, чтобы он уклонялся от ответственности или нарушал свое слово. Так что вы получите их, чтобы ни случилось.
Мне жаль, что я мало писал в последние недели. Это было несправедливо, и вы очень добры, что не сердитесь. Ты спрашиваешь, как я себя чувствую, с тех пор, как мы получили это известие; что ж, если быть с тобой честным, а я буду, - то во мне все кипит. Я был так уверен, что первым из нас двоих буду я. Я даже уверен, что это должен был быть я, а Джонни каким-то образом ухитрился в свойственной ему отвратительной манере встать у меня на пути, как всегда делал, когда был еще маленьким. Я хочу сказать ему, чтоб он знал свое место. Я думаю о его нелепой вере в то, что все всегда будет хорошо, о его вечно полной надежды улыбке, и мне хочется надавать ему тумаков за то, что он маленький дурачок. Он не имел права допускать, чтоб такое случилось, и меня бесит, что я никогда не смогу сказать ему об этом, или как-то изменить это, или вернуть его обратно. Я не могу думать о нем, не сердясь за то, что он мертв, и находится вне пределов досягаемости для меня.
Боюсь, это не то, чего вы от меня ожидали, и, возможно, именно поэтому я и не писал. Подозреваю, ты хотел бы, чтобы я сказало нем что-нибудь милое. Я хотел бы это сделать ради тебя, но мне нечего сказать. Здесь мы каждый день переступаем через смерть. Мы стоим рядом с ней, пока пьем чай. Это банально и обыденно. Люди, которые были живы, и которые цеплялись за свою жизнь, пытаясь удержать ее, но не смогли, а теперь падают, глядя в одну точку и медленно тают, превращаясь в ничто. Ты встречаешься с ними взглядом, или с тем, что было им когда-то, и тебе становится стыдно. И теперь Джонни – один из них. И это конец. Предаваться здесь скорби нелепо. Сегодня или завтра такое может случиться и со мной, и я не хочу, чтобы кто-то горевал по этому поводу.

ФСБ (Филипп Сент-Джон Бэзил)»


И этой печали суждено было множиться. Несколько недель спустя Бэзилу сообщили, что территория вокруг фермы Мари подверглась сильному обстрелу со стороны немцев, и он сообщил о своем намерении отправиться туда, чтобы лично увидеть разрушения, надеясь, что если пострадала ее семья, он, возможно, мог бы каким-то образом помочь им. Ему разрешили взять лошадь полковника, и он совершил короткое путешествие в Фестуберт под проливным дождем, где увидел картину полного опустошения. Фермерский дом превратился в груду развалин, и нигде не было видно ни Мари, ни ее родителей. Единственным живым существом, которое он заметил на этой некогда процветающей ферме, была бродячая собака, рывшаяся в мусоре в поисках пищи. Он пытался что-то узнать у соседей, но никто не знал, что с ними сталось. Так был нанесен еще один удар человеку, который за последнее время уже пережил свою долю трагедий . Удрученный, он вернулся на базу, извинился за состояние лошади и попросил полковника извинить его за то, что в тот вечер его не будет в столовой. Его доброй воле и позитивному настрою постоянно наносились удары, и теперь все его мысли были о доме и прекращении войны.
В последующие годы он кратко подытожит свои подлинные мысли о войне, и, по его мнению, не было ничего благородного или храброго в тех годах, которые он провел, сражаясь с немцами. Он говорил:

«Идем в атаку, парализованные страхом, зная, что будь на то наша воля, ни один из нас сюда бы не пошел! Каждый постарался бы избежать этого. Мы идем, потому что перестали быть личностями. Мы становимся одним единым механизмом. Мы находимся во власти массовой психологии. Мы становимся одним существом, состоящим из рук, ног, голов и воли. Мы бросаемся в атаку только потому, что это единственный выход. Если мы не пойдем в атаку, если мы повернем назад хоть на один крошечный дюйм, нас перестреляют, как подлых дезертиров. Итак, мы вынуждены идти вперед не потому, что мы храбрые и галантные джентльмены, а потому, что мы в ловушке. Война - это ловушка, чудовищная, гигантская, невообразимо варварская ловушка. Вот что это такое. Ловушка - это самая ужасная в мире вещь. Любая ловушка. Потому что в ловушке ты один, скорчившийся от страха. Смерть кричит тебе в лицо. И показывает тебе язык у тебя за спиной. В ловушке человек - уже не человек - находится рядом со Смертью. Нет ничего ужаснее этого!»


Перед своим возвращением домой, Бэзил получил заслуженную награду за свою храбрость, лидерство и изобретательность. 9 сентября 1918 года он был награжден Военным крестом – это награда, "присуждаемая кадровым офицерам званий от капитана или ниже и для уорент-офицеров за безупречную службу во время активных действий против врага ». За дополнительные проявления храбрости награждали серебряной орденской планкой, и во время Первой мировой войны лишь 2885 таких наград были вручены британским офицерам. Объявление о награждении Рэтбоуна гласило:

«Лейтенант Рэтбоун добровольцем принимал участие в дневном патрулировании и каждый раз добывал бесценную информацию о постах противника, а также о его точном расположении и состоянии заграждений из колючей проволоки.
Оказавшись на вражеской стороне, он столкнулся лицом к лицу с немцем. Он застрелил немца, но это встревожило два близлежащих блокпоста, и они сразу же открыли шквальный огонь из двух пулеметов. Несмотря на вражеский огонь, лейтенант Рэтбоун вместе со своим напарником перебрался через колючую проволоку и вернулся на наши позиции. Результатом его патрулирования было точное определение того, где находились вражеские посты и как они удерживались, при этом был нанесен урон врагу без потерь нашего личного состава. Лейтенант Рэтбоун всегда проявлял большое рвение в патрульной службе как в дневное время, так и в ночные часы.»



Через несколько недель после получения медали его желание, наконец ,исполнилось.
«Война ради прекращение всех войн», в ходе которой, по глобальным оценкам, в жестоком противоборстве погибло 16 миллионов человек, наконец-то закончилась. Он собирался домой, но делал это с тяжелым сердцем. Он потерял Джона, понимал, что любое возможное будущее с Мари разрушено, а его отец ныне был вдовец – и, по общему мнению, считался пропащим человеком теперь, когда рядом с ним не было матери Бэзила. Его сестра Беатрис во многих отношениях тоже была жертвой войны, лишившись во время нее матери и младшего брата. Она стала другим человеком и уже никогда не будет прежней. По сути, война разрушила, разметав на части, их дружную, любящую семью .
Все еще женатый мужчина с 3-летним сыном, которого он почти не видел с момента рождения, Бэзил был полон внутреннего смятения, когда плыл обратно в Англию. Он не был уверен, что когда-нибудь возобновит свою актерскую карьеру, и почти наверняка страдал от посттравматического стресса, но в то время такое состояние не было известно или признано медициной. Солдаты с поврежденной психикой считались страдающими военным неврозом, и предполагалось, что на каком-то этапе это должно закончиться. Хотя среди однополчан Бэзила были краткие торжества по поводу окончания войны, дорога домой должна была стать печальным, унылым путешествием, во время которого многие солдаты были погружены в свои мысли обо всем, чему они были свидетелями, и о друзьях, семье и коллегах, которых они потеряли за последние четыре года. Многие плакали, когда перед ними предстали белые скалы Дувра, и они внезапно осознали всю чудовищность событий последних нескольких лет.
Но Бэзил изменился. Беззаботного, целеустремленного человека, каким он был до войны, больше не было, как и многих других, вернувшихся домой; он пережил слишком много ужасов, и нужно было время, чтобы он мог приспособиться к нормальной жизни. К сожалению, это означало, что он был не в том состоянии, чтобы быть мужем Марион и отцом своему сыну Родиону.
Позже он вспоминал:

«Я вернулся с войны, где жизнь была похожа на долгий, ужасный сон. На фронте я никогда не думал о том, что произойдет и почему. Не было ни прошлого, ни будущего. Ночи были либо влажными, либо сухими. Для меня было важно, тепло или холодно будет в моей квартире, хорошая или подпорченная будет еда. Полагаю, когда вы долгое время ежедневно встречаетесь со смертью ,то отказываетесь от попыток упорядочить свою жизнь. Я вышел из войны относительно незатронутым ею. То есть я не был контужен или покрыт шрамами. Но я потерял всякое представление о жизненных реалиях. Я обнаружил, что все еще довольно неплохой актер. В Лондоне я получил несколько хороших ролей. Я брался за все, что бы мне ни предлагали. Деньги для меня ничего не значили. Я никогда не думал о том, чтобы преуспеть. Меня это никогда не волновало. Я почему-то ожидал, что обо мне позаботятся – как это было в армии. Я уклонялся от принятия решений. Я никогда не боролся за то, чего хотел. Я ненавидел любые сражения или споры. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое – позволив просто ничего не делать. Я был настроен крайне пессимистично.»


Произошло неизбежное; прожив в Лондоне менее года, Бэзил и Марион расстались. У него почти не было никаких побуждений, и будущее определенно представлялось ему весьма мрачным, если он не сможет вновь обрести свою любовь к актерскому мастерству. Ему нужно было вновь найти себя и, возможно, оставить позади ту жизнь, которую он когда-то вел, и начать все заново. Марион и Родион стали одними из последних жертв войны, которая продолжала губить жизни и разрушать семьи еще долгое время после своего окончания.