Вот, на самом деле, здесь тоже, наверное, уместно говорить о "Проклятии Шерлока Холмса" Что-то здесь напомнило историю Бретта.
Сначала хотела вкратце пересказать, но потом перетащила сюда более полный вариант
Ричард Ланселин Грин, признанный лучшим исследователем творчества Конан Дойля и его знаменитого на весь мир персонажа Шерлока Холмса, наконец-то раскрыл — во всяком случае, так ему казалось — загадку исчезнувших рукописей.
Двадцать лет он искал это сокровище — письма, дневники, вообще архив Артура Конан Дойля, который оценивался примерно в четыре миллиона долларов.
Бумаги исчезли в 1930 году, после смерти сэра Артура, и без них было невозможно написать полную биографию писателя, а именно такую задачу — увековечить жизнь любимого автора — ставил перед собой Ланселин Грин. Многие исследователи уже отчаялись, считая, что архив рассеян по миру, пропал, а возможно, даже уничтожен.
Вскоре после того, как Грин приступил к своему расследованию, ему стало известно, что один из пятерых детей Конан Дойля, Адриан, с согласия всех остальных наследников, спрятал бумаги где-то в своем швейцарском замке. Далее Грин выяснил, что Адриан, уже без ведома своих братьев и сестер, вынес и перепрятал кое-какие бумаги в расчете продать их коллекционерам. Однако прежде, чем Конан Дойлю-младшему удалось осуществить этот план, он умер от сердечного приступа, тем самым положив начало легенде о проклятии архива. И каждый раз, когда Грин пытался глубже проникнуть в эту загадку, он натыкался на сплошную паутину лжи, сотканную наследниками (в их числе была и самозваная русская княжна), которые обманывали и запутывали друг друга, надеясь завладеть отцовскими и дедовскими бумагами.
19-летний Адриан Конан Дойль со своим отцом сэром Артуром
Многие годы Ланселин Грин исследовал и тщательно просеивал имевшиеся в его распоряжении свидетельства и показания, беседовал с родственниками Конан Дойля, и в конце концов запутанный след привел его в Лондон, в дом Джин Конан Дойль, младшей дочери писателя.
Высокая, элегантная, седоволосая женщина и в свои без малого семьдесят производила впечатление. В то время как ее брата Адриана уволили из Британского флота за нарушение дисциплины, а старший брат Денис, легкомысленный плейбой, укрывался от воинской обязанности в Америке, Джин вступила в Военно-воздушные силы и в 1963 году была удостоена ордена Британской империи.
Дама-командор ордена Британской империи пригласила Грина в свою квартиру; на почетном месте, над камином, висел портрет ее отца со знакомыми всем моржовыми усами. Обнаружив, что гость не только знает, кто такой ее отец, но и интересуется им почти так же, как она сама, Джин принялась охотно показывать ему семейные фотографии и делиться воспоминаниями. Она пригласила его заходить к ней и однажды (как потом рассказывал Грин близким друзьям) показала ему несколько ящиков с бумагами, которые прежде хранились у ее лондонского адвоката. Она разрешила ему даже заглянуть в них, и он убедился, что в ящиках действительно содержится часть архива. Джин Конан Дойль сообщила, что из-за так и не разрешенного пока внутрисемейного спора не может позволить ему прочитать бумаги, но почти все они будут завещаны Британской библиотеке, так что рано или поздно специалисты получат к ним доступ. После смерти Джин в 1997 году Грин с нетерпением ожидал обнародования документов, однако ничего подобного не произошло.
Наконец в марте 2004 года, Ланселин Грин открыл воскресную «Таймс» и с ужасом прочел сообщение о том, что «потерянный» архив представлен на аукцион Кристи и в мае будет продан. Трое дальних родственников Конан Дойля выступали в качестве наследников и рассчитывали получить за эти бумаги миллионы.
Итак, получалось, что архив не попадет в Британскую библиотеку, а будет рассеян среди частных коллекционеров в разных уголках мира и останется недоступным для исследователей. Грин был уверен, что произошла какая-то ошибка, и бросился в аукционный дом Кристи, чтобы осмотреть выставленные на продажу бумаги. Вернувшись, он сообщил друзьям, что многие из них узнал: видел их прежде в доме Джин. Более того, Грин не сомневался, что бумаги были украдены, — он располагал соответствующими доказательствами.
После этого Грин обратился к членам «Лондонского общества Шерлока Холмса», одного из сотен клубов, объединяющих поклонников великого детектива (Грин одно время занимал пост председателя этого клуба). Он предупредил и других шерлокианцев, в том числе американский «Отряд уголовной полиции Бейкер-стрит» — закрытое общество, в которое принимали только по рекомендации одного из действительных членов. Эта организация была создана в 1934 году и названа в честь той оравы уличных мальчишек, которые за небольшое вознаграждение доставляли Шерлоку Холмсу информацию. Грин также обратился к академическому сообществу специалистов по Конан Дойлю (их, чтобы не путать с шерлокианцами, именуют дойлианцами) и известил о предстоящей распродаже бумаг. В отличие от Грина, бывшего не только поклонником Конан Дойля, но и исследователем, большинство дойлианцев старается отмежеваться от шерлокианцев, которые считают Шерлока Холмса реальным человеком, а о Конан Дойле даже слышать не хотят.
Грин рассказал все, что ему было известно об этих бумагах, и заявил, что архив был украден. В доказательство своих слов он сообщил, что своими глазами видел копию завещания Джин Конан Дойль, где было написано: «Я отдаю Британской библиотеке все… подлинные бумаги моего покойного отца, его личные рукописи, дневники, записные книжки и другие бумаги, написанные его рукой».
Твердо вознамерившись остановить распродажу, группа сыщиков-любителей обратилась к членам парламента. В конце месяца, когда борьба за «бумаги Шерлока Холмса» обострилась и подробности просочились даже в газеты, Грин намекнул как-то своей сестре Присцилле Уэст, что его жизни угрожает опасность. А еще через некоторое время он отправил ей загадочную записку — три телефонных номера и просьбу: «Пожалуйста, сохрани эти номера». Он также позвонил репортеру «Таймс» и предупредил, что с ним «может что-то случиться».
Вечером в пятницу 26 марта Грин обедал с давним другом Лоренсом Кином. Когда друзья вышли из ресторана, Грин сказал Лоренсу Кину, что за ними следят, и указал на державшийся позади автомобиль. Позднее Кин свидетельствовал: Грин сказал ему, что «какой-то американец хочет его уничтожить».
В тот же вечер Присцилла Уэст позвонила брату, но услышала только автоответчик. Утром следующего дня она позвонила снова, но Грин опять не подошел к телефону. Встревожившись, она поехала к нему, постучала в дверь — и опять-таки никто не открыл. Предприняв еще несколько столь же безуспешных попыток связаться с братом, Присцилла обратилась в полицию. Дверь в дом Грина была взломана, и на первом этаже, в спальне, полицейские обнаружили тело хозяина: Грин лежал на собственной кровати в окружении постеров и книг о Шерлоке Холмсе, а на его шее была стянута петля. Грина задушили.
— Я расскажу вам, как все было, — сказал мне по телефону Джон Гибсон, один из близких друзей Грина, которому я позвонил, как только узнал о смерти Ланселина.
читать дальше
В соавторстве с Грином Гибсон написал несколько книг, в том числе «Вечер с Шерлоком Холмсом» (1981) — собрание пародий на детективные рассказы и шерлокианских пастишей. Однако, слегка заикаясь от волнения, Гибсон всего-навсего сказал, что смерть его друга «непроницаемая загадка».
— Я расскажу вам все от начала до конца. Гибсон побывал на предварительном расследовании, где старательно вел записи. Взяв лупу, он принялся внимательно просматривать какие-то смятые бумажки. — Я привык делать записи на клочках, — пояснил он.
По его словам, полиция обнаружила на месте преступления кое-какие странные вещи. Прежде всего, это была сама веревка, которой удавили Грина, — вернее, черный шнурок от ботинка. Кроме того, под рукой покойника лежала деревянная ложка, рядом на кровати были раскиданы мягкие игрушки, и тут же валялась початая бутылка джина.
Полиция не обнаружила следов взлома и потому пришла к выводу, что Ланселин Грин совершил самоубийство. Смущало, однако, отсутствие предсмертной записки, к тому же сэр Колин Берри, президент Британской академии судебной экспертизы, сообщил коронеру, что за свою тридцатилетнюю практику он столкнулся лишь с одним случаем самоубийства путем удавления. «Только с одним», — подчеркнул Гибсон. Дело в том, что задушить самого себя чрезвычайно трудно, пояснил он, поскольку обычно человек, пытающийся таким способом свести счеты с жизнью, теряет сознание прежде, чем успевает довести дело до конца. Более того, в данном случае вместо веревки был использован шнурок от ботинка, что делало самоубийство еще менее вероятным.
Гибсон порылся в папке и протянул мне лист бумаги с какими-то цифрами.
— Вот, смотрите, — сказал он. — Это распечатка моих телефонных разговоров.
Распечатка подтверждала, что Гибсон и Грин несколько раз беседовали в последние дни перед трагедией; если бы полиция потрудилась заглянуть в распечатку разговоров Грина, продолжил свою мысль Гибсон, выяснилось бы, что Грин звонил своему другу за считаные часы до смерти.
— Возможно, я вообще был последним, с кем он общался, — уточнил Гибсон.
Однако его даже не вызвали на допрос.
В одной из последних бесед — а в то время все их разговоры касались только предстоящего аукциона — Грин, по словам Гибсона, признался, что ему страшно.
— Не из-за чего беспокоиться, — попытался ободрить его Гибсон.
— Есть из-за чего, — уперся Грин.
— Что-то угрожает твоей жизни?
— Вот именно.
В тот момент, рассказал мне Гибсон, он не воспринял эти слова всерьез, однако все же посоветовал Грину запирать дверь и впускать в дом только хороших знакомых. Гибсон заглянул в свои записи и добавил, что было еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: накануне смерти Грин что-то говорил другому своему приятелю, Кину, насчет какого-то американца, якобы его злейшего врага. И вот, на следующий день, когда Гибсон позвонил Грину, он услышал на автоответчике странный голос.
— В течение десяти лет, если сам Ричард не брал трубку, всегда раздавался его голос с оксфордским произношением — мне ли его не знать, — сказал Гибсон. — А тут кто-то произнес с американским акцентом: «Абонент недоступен». Что за черт, воскликнул я, но потом решил, что ошибся при наборе, и позвонил снова, на этот раз внимательно нажимая каждую кнопку, — и снова этот американский голос. «Господи боже!» — сказал я, ничего не понимая.
По словам Гибсона, сестра Грина услышала на автоответчике тот же самый американский голос и потому-то поспешила в дом брата.
Достав из папки еще несколько документов, Гибсон протянул их мне, предупредив: «Постарайтесь не нарушить хронологический порядок». Это были: копия завещания Джин Конан Дойль, несколько газетных вырезок, посвященных грядущему аукциону, некролог Грина и каталог Кристи. На этом улики исчерпывались.
К негодованию Гибсона, полиция не провела мед-экспертизы, не искала отпечатков пальцев и так далее. Коронер якобы наткнулся на непреодолимые препятствия: он счел, будто улик недостаточно, и в результате официальный вердикт оставил открытым вопрос о том, что стало причиной смерти — убийство или самоубийство.
Не прошло и нескольких часов после смерти Грина, как шерлокианцы уже обсуждали эту загадку. В чате кто-то под ником «Инспектор» писал: «Самоудушение с помощью гарроты ничем не отличается от попытки задушить самого себя голыми руками». Многие вспоминали проклятие, как будто объяснить происшествие можно было только ссылкой на вмешательство сверхъестественных сил. Гибсон протянул мне еще одну вырезку — из британского таблоида с броским заголовком: «Проклятие Конан Дойля поразило специалиста по Шерлоку Холмсу».
— Что вы на это скажете? — спросил меня Гибсон.
— Пока я ни в чем не уверен, — признался я.
Затем мы снова перебрали все улики. Я спросил Гибсона, известно ли ему, кому принадлежат номера телефонов, которые Грин оставил на хранение у своей сестры. Он покачал головой.
— Следствие этим тоже не занималось, — сказал он.
— А голос американца на автоответчике? — настаивал я. — Известно ли, кто это был?
— К несчастью, ничего не известно. По-моему, это наиболее странная и наиболее важная деталь. Возможно, эту запись сделал сам Ричард. Но зачем? Что он пытался таким образом нам сообщить? А если на автоответчике запись голоса убийцы, то зачем убийце это понадобилось?
Затем я спросил Гибсона, не страдал ли Грин каким-либо психическим расстройством.
— В жизни с ним ничего подобного не было, — решительно отмел мое предположение Гибсон. — Более уравновешенного человека я не знал.
Он добавил, что при расследовании Присцилла Уэст засвидетельствовала: ее брат никогда не жаловался на депрессию. Лечащий врач Грина прислал свой отчет, в котором сообщал, что на протяжении десяти лет Грин вообще к нему не обращался.
— И последний вопрос, — подытожил я. — Что-нибудь из квартиры пропало?
— Мы не обнаружили никакой пропажи. У Ричарда была собрана ценная коллекция книг, посвященных Конан Дойлю и Шерлоку Холмсу, и все, насколько мы могли убедиться, оказались на месте.
Провожая меня на станцию, Гибсон попросил:
— Пожалуйста, не бросайте это дело. Полиция, насколько я понимаю, не сумеет наказать убийцу бедного Ричарда. — И Гибсон завершил беседу знакомым наставлением: — Как говорит Шерлок Холмс, если вы исключите невозможное, то, что останется, как бы невероятно оно ни было, и будет правдой.
— Убийство, — ответил Оуэн Дадли Эдвардс, уважаемый специалист по Конан Дойлю. — Боюсь, именно на это указывают собранные улики.
Уот Гибсона, что Эдвардс проводит независимое расследование обстоятельств смерти Грина, я позвонил этому шерлокианцу в Шотландию. Эдвардс вместе с Грином пытался предотвратить распродажу архива, но вопреки всем протестам через два месяца после гибели Грина аукцион состоялся.
Эдвардс был уверен, что его друг «слишком много знал об этом архиве».
— Грин, — сказал он, — был лучшим в мире специалистом по Конан Дойлю. — Я вправе судить об этом: Ричард перерос нас всех. Примите это как заявление эксперта. — Он был вполне безапелляционен.
С Грином, рассказал Эдвардс, он познакомился в 1981 году, когда готовил книгу о Конан Дойле. В ту пору Грин вместе с Гибсоном собирал библиографический материал и охотно делился находками с Эдвардсом, хотя сам еще не успел их опубликовать.
Эдвардс сказал, что они с Грином все время обсуждали предстоявший аукцион Кристи.
— У Конан Дойля было пятеро детей, — продолжал он, — и трое из них стали наследниками его литературных прав — вот что повлияло на нашу с Грином работу. Двое парней — плейбои: абсолютный эгоист Денис и омерзительно извращенный Адриан. А дочка — просто чудесная. Грин, по словам Эдвардса, настолько сблизился с дочерью Конан Дойля Джин, что сделался для этой одинокой женщины кем-то вроде сына — и это при том, что прежде отпрыски Конан Дойля не желали иметь дело с биографами своего отца. К примеру, в начале 1940-х годов Адриан и Денис согласились помочь Хескету Пирсону в работе над книгой «Конан Дойль: его жизнь и творчество», но когда книга вышла, то, обнаружив в ней определение Конан Дойля как «обычного человека с улицы» (так любил описывать себя сам создатель Шерлока), сыновья возмутились. Адриан поспешил опубликовать собственный опус «Подлинный Конан Дойль», а Денис вроде бы даже вызывал Пирсона на дуэль. С тех пор Джин бдительно охраняла наследие своего отца от исследователей, которые могли бы изобразить Конан Дойля в неприглядном или даже просто в беспощадно объективном виде. И все же она доверилась Грину, который удивительным образом сочетал страсть к истине с почти набожным почитанием Конан Дойля. Эдвардс уверял, что Джин не только позволила Грину заглянуть в драгоценные документы, но и просила его помочь, когда перевозила часть бумаг на хранение к своему адвокату.
— Ричард держал их в руках, он непосредственно участвовал в транспортировке, — подытожил Эдвардс. — Вот почему в нем видели угрозу.
По мнению Эдвардса, Грин был основным препятствием для аукциона Кристи, поскольку он своими глазами видел часть заявленных на распродажу бумаг и мог засвидетельствовать, что Джин собиралась подарить их Британской библиотеке.
Вскоре после того, как появилось объявление о предстоящем аукционе, Эдвардс и Грин выяснили, что за этим стоят Чарльз Фоли, внучатый племянник сэра Артура Конан Дойля, и два его кузена. Каким образом эти дальние родственники заполучили доступ к архиву — этого ни Грин, ни Эдвардс не могли понять.
— Очевидно, тут дело было нечисто, кто-то поспешил присвоить бумаги, предназначенные для Британской библиотеки, — заявил Эдвардс и добавил: — Это не предположение — мы знали это наверняка.
Так же «наверняка» знал Эдвардс, что его друга убили. Он перечислил косвенные улики: Грину кто-то угрожал; в частности, Грин называл американца, который «пытается его уничтожить». Кое-кто высказывал предположение, что Грин погиб в результате аутоэротического эксперимента, но Эдвардс напомнил, что ни на трупе, ни рядом не было никаких следов сексуальной деятельности. Более того, удавление — один из самых жестоких способов казни, «к такому методу прибегают опытные наемники». Самоубийство Эдвардс отметал, поскольку Грин никогда не страдал депрессией и буквально накануне смерти вместе с другом обсуждал отпуск в Италии: они собирались поехать туда через неделю. И уж если Грин убил себя, то где же в таком случае предсмертная записка? Человек, педантично записывавший каждую мелочь, не пренебрег бы этим.
— Я мог бы привести еще множество соображений, — продолжал Эдвардс. — Например, то, что Грин был удавлен шнурком, хотя он всегда носил ботинки на липучках. Каждая мелочь в глазах Эдвардса имела значение, он подмечал все, как подмечал бы Шерлок Холмс. Особое значение в его глазах имела обнаруженная у изголовья постели початая бутылка джина. Он считал это несомненным доказательством постороннего присутствия: Грин был знатоком вин, в тот вечер за ужином он пил марочное вино и ни в коем случае не стал бы запивать его джином.
В 1988 году Ричард Грин совершил поездку к водопаду Рейхенбах, осмотрел место, где едва не погиб кумир его детства. Грин хотел точно воспроизвести все детали этого путешествия.
В середине 1990-х Грин понял, что получит доступ к архивам Конан Дойля только после смерти его наследницы Джин, и то при условии, что она завещает документы Британской библиотеке. Пока что Грин продолжал биографические исследования и уже наметил сочинение в трех томах: первый должен был охватывать детство любимого автора, второй — заканчиваться в зените его славы, а третий — описывать своего рода безумие, в которое Конан Дойль погрузился на закате своей жизни.
Друг Грина Диксон Смит добавил:
— Это все Конан Дойль. Грин отдал ему и свой разум, и свою душу.
Дом Грина заполнялся все большим количеством предметов, относящихся к Конан Дойлю: появились давно забытые пропагандистские брошюры и речи о спиритизме, утерянная история англо-бурской войны, неизвестные прежде эссе о фотографии.
— Однажды я натолкнулся на «Дуэт со случайным хором», — рассказал мне Гибсон. — Роскошная книга в красном переплете. Я показал ее Ричарду, и тот разволновался: «Боже, это же сигнальный экземпляр!»
Когда Грин раздобыл один из очень немногих уцелевших альманахов Битона за 1887 год («Битонс Кристмас»), где впервые был опубликован «Этюд в багровых тонах» (издание стоило сто тридцать тысяч долларов), он послал другу короткую ликующую открытку: «Наконец-то!»
Грину важно было обладать вещами, к которым прикасался Конан Дойль, будь то перочинные ножи, ручки или очки.
— Дни и ночи он посвящал своей коллекции, — сказал мне его брат Скайрард. — И я не преувеличиваю, когда говорю о ночах.
Все стены своего жилища Грин увешал семейными фотографиями Конан Дойля, он даже раздобыл кусок обоев из дома, в котором жил создатель Шерлока Холмса.
— Состояние Ричарда без преувеличения можно назвать манией, — говорит его друг Николас Утечин, издатель «Журнала Шерлока Холмса».
— Эта страсть питает самое себя, и я не могу остановиться, — признавался Грин в интервью журналу библиофилов в 1999 году. — У меня около сорока тысяч книг, — сообщил Грин в том же интервью. — А еще фотографии, картины, бумаги и прочие мелочи. Кажется, будто много, но чем больше набирается, тем больше не хватает.
— Он устал дожидаться, пока наследники придут к какому-нибудь соглашению, — рассуждает Смит. — Архив оставался недоступным, и Грин злился не на детей Конан Дойля, а на него самого.
В марте, примчавшись к Кристи после объявления об аукционе, Грин убедился: богатство архива даже превосходит его ожидания. Там имелись и фрагменты первой «книги» Конан Дойля, написанной в возрасте шести лет; иллюстрированный дневник экспедиции на китобое в 80-х годах XIX века (закончивший медицинский факультет Конан Дойль был принят в команду на должность судового врача); письмо отца Конан Дойля (он попадет в сумасшедший дом и будет там рисовать фей, удивительно похожих на тех, чье существование с таким энтузиазмом отстаивал позже его сын); там имелся и коричневый конверт с именем погибшего сына и знаком креста; рукопись первого, неопубликованного романа; письмо брату.
Джейн Флауэр, помогавшая в подготовке бумаг для Кристи, заявила репортерам:
— Весь этот материал оставался до сих пор недоступным, и потому не существует полноценной биографии Конан Дойля.
А Грин, вернувшись с аукциона домой, ломал голову над новой загадкой: почему всплывшие на миг драгоценные материалы вновь уходят в частные руки? Родные Грина знали, что он педантично заносит в компьютер все данные, которые, по его мнению, могли бы доказать, что эти бумаги по закону должны стать собственностью Британской библиотеки. Грин засиживался по ночам, порой обходился вовсе без сна, однако ему так и не удалось ничего доказать.
Он стал погружаться в мир фантазий и даже кошмаров. Однажды он самому себе напечатал крупными буквами приказ: «Придерживайся фактов!» Сестре он признавался, что мир сделался «кафкианским».
За несколько часов до смерти Грин позвонил своему другу Утечину и попросил его разыскать запись старого интервью на радио Би-би-си, в котором, как казалось Грину, один из наследников Конан Дойля заявлял, что необходимо передать архив Британской библиотеке. Утечин разыскал эту запись, однако подобное заявление в ней отсутствовало. Грин едва не рехнулся: он обвинил старого друга в заговоре, сравнил его чуть ли не с Мориарти. Наконец Утечин повесил трубку со словами: «Ричард, ты сходишь с ума!»
Как-то днем в моем гостиничном номере в отеле зазвонил телефон.
— Нам нужно поговорить, — с ходу заявил Джон Гибсон. — Приеду следующим же поездом. — И добавил: — У меня есть гипотеза.
Он явился ко мне в номер с какими-то клочками бумаги, на которых делал свои заметки, сел и объявил:
— Думаю, это все же самоубийство.
Он заново изложил всю собранную информацию, в том числе и ту, которой я делился с ним в ходе моего собственного расследования, и теперь утверждал: все факты указывают на то, что в последние дни своей жизни его друг лишился рассудка. Мало того что никаких следов взлома в жилище Грина не обнаружено, — самым красноречивым фактом была валявшаяся рядом с телом деревянная ложка.
— Он использовал ее, чтобы затянуть шнурок, так же, как затягивают, поворачивая, кровоостанавливающий жгут, — сказал Гибсон. — Зачем убийце ложка? Он справился бы и голыми руками. Мне кажется, — продолжал Гибсон, — что все в жизни Грина пошло не так, как он мечтал, и эта распродажа у Кристи стала последней каплей.
— Это еще не все, — добавил он. — Думаю, он хотел обставить свою смерть как убийство.
— Вот почему он не оставил предсмертную записку. Вот почему стер свой голос на автоответчике, послал сестре записку с тремя телефонными номерами и выдумал американца, который якобы его преследовал. Он несколько дней, а то и недель планировал это, создавал, так сказать, базу, подбрасывая нам ложные улики.
Версия Гибсона казалась невероятной, однако она была наименее «невозможной» из всех, что мы могли изобрести. Я рассказал Гибсону о новых уликах, какие мне удалось добыть: о том, как за несколько дней до смерти Грин звонил журналисту и предупреждал, что с ним «что-то» может случиться; о заявлении, сделанном на предварительном следствии сестрой Грина: переданная братом записка с тремя телефонными номерами казалась ей «завязкой трагедии». Гибсон слушал меня, и его лицо становилось все бледнее.
— Вот видите! — воскликнул он наконец. — Грин инсценировал свою смерть. Создал идеальную загадку.
Перед отъездом в Америку я навестил сестру Грина Присциллу Уэст.
В результате расследования родные Грина и большинство его друзей впервые, например, узнали о том, что годы тому назад у него был роман с Лоренсом Кином, бывшем чуть ли не вдвое моложе его. Семья вообще ничего не знала о сексуальной стороне жизни Грина. «Он никогда не говорил об этом», — сказала сестра. От Присциллы я узнал и другие неожиданные для меня подробности: о том, что Грин ездил на Тибет, что попытался когда-то написать роман, но бросил эту затею.
Совсем недавно выяснилась одна подробность насчет архива — об этом я услышал от Присциллы, а ее брат вовсе не успел этого узнать: перед смертью Джин Конан Дойль, у которой обнаружили рак, разделила архив между собой и тремя наследниками своей невестки Анны Конан Дойль. В результате на аукцион попали бумаги, доставшиеся трем наследникам, а не та ее часть, которую Джин завещала библиотеке. Так что хотя некоторые все равно оспаривали законность аукциона, Британская библиотека смирилась с этим разделом.
Таким образом, важнейшие бумаги Джин передала не в частные руки, а завещала библиотеке; сверх того, на аукционе 19 мая Британская библиотека скупила многие из выставленных на продажу материалов. Если бы Грин это знал!
Но два вопроса все же оставались без ответа. Каким образом, спросил я Присциллу Уэст, на автоответчике ее брата оказался голос американца? Она с сожалением ответила, что это не такая уж загадка. Телефон был куплен в Соединенных Штатах, и в нем изначально имелась стандартная запись; когда Ричард стер свой голос, автоматически стала звучать эта запись с американским акцентом.
Тогда я спросил о телефонных номерах, которые Ричард передал сестре. Присцилла только головой покачала: от них, сказала она, не было никакой пользы. Два телефона принадлежали журналистам, с которыми незадолго до смерти беседовал ее брат, третий — кому-то из служащих аукциона Кристи.
По-моему, вот здесь все еще более подробно libking.ru/books/det-/detective/403421-devid-gr...