Для начала скажу, что когда-то наткнулась на ебэе на книгу The crowded box-room Теодора Блегена. Что-то вроде "переполненной кладовой", хотя я думаю, что скорее речь идет о чердаке). Книга была как бы от общества "Норвежских исследователей Миннесоты", которых я долгое время так и считала скандинавами, и имя Блегена мне показалось вполне себе норвежским. Я и раньше про эту книгу что-то слышала и очень обрадовалась, хотя была она довольно дорогой, хотя встречались и более дорогие экземпляры аж с трехзначными цениками. И вроде все хорошо, но Бандеролька тогда мне отказала из-за того, что это вроде антиквариат - с тех пор побаиваюсь заказывать у них старые книги и журналы, хотя журналы приходилось покупать и старее. Но скоро мне очень повезло, потому что внезапно попался сборник этого общества, куда кроме этой книги входило еще три и что характерно было все это раз в пять дешевле.
Но это чисто коммерческая предыстория. И сейчас речь пойдет о статье "Холмс и оксфордский стиль" из части "Культивирование Шерлока Холмса". Это будет последняя статья на тему университета, и она как раз уже где-то на грани между университетом и Бейкер-стрит - прекрасный выбор, чтобы тему университета, наконец-то закрыть.

Мне статья очень понравилась, и Холмс там рассматривается с довольно интересной стороны. Хотя в какой-то момент подумалось, что вот так по винтикам все разбирать - это не есть хорошо. Но это с одной стороны, а с другой - при таком подробном разборе узнаешь иногда самые неожиданные вещи. Ну, и все время ловлю себя на мысли,что если те же европейцы и американцы плохо знают нашу культуру, то и мы полно всего не знаем о культуре Европы и Америки. Говорю не о самых известных книгах, писателях и культурных явлениях, а о многом другом, из чего эта культура складывается. Это очень чувствуется, когда читаешь такие статьи, где полно неизвестных имен и цитат. И попробую внизу дать кое-какие примечания.
По ходу дела интересно было узнать, что Милнс, слова которого тут позже приводятся и о котором я немного написала в примечаниях, это тот джентльмен, что ухаживал за Флоренс Найтингел в одноименном фильме ( с участием Бретта), и которого играл Тимоти Далтон - как же все связано)

Подумалось еще, что Уайльд приложил руку к рождению Холмса еще до "Знака четырех")

Холмс и оксфордский стиль

Джозеф Б.Коннорс


1.
Мне хотелось бы предложить новое решение к одной из старейших канонических задач. Возможно, это самая старая задача, ибо Артур Бартлетт Морис привлек к ней внимание еще в 1902 году. Я имею в виду часто обсуждаемое противоречие между рассказом Уотсона в начале Канона, когда он процитировал Томаса Карлейля, и Холмс «наивно спросил, кто он такой и чем знаменит» и более поздним разговором в «Знаке четырех», когда Холмс спрашивает Уотсона, как идут дела с его Жан Полем.

«- Прекрасно. Я напал на него через Карлейля.
- Это все равно, что, идя по ручью, дойти до озера, откуда он вытекает.»

Если предложенное мной решение верно, оно, как побочный результат представит «больше данных» для продолжения исследования еще одной старой канонической загадки; часто задаваемого, но на самом деле так никогда и не решенного вопроса о том, учился ли Холмс в Оксфорде или в Кембридже, или же ни в том и ни в другом, или, наоборот, в обоих этих университетах.
Нет необходимости останавливаться здесь на первоначальной небрежной неточности Уотсона, который приравнил познания Холмса в литературе к нулю, потому что космополитическая эрудиция Холмса и его библиофильство были уже изучены многими специалистами. Временами встречающееся предположение, что Холмс после своих ранних разговоров с Уотсоном, основательно «подучил» прежде игнорируемые им вопросы, можно без долгих рассуждений отвергнуть.Ссылки Холмса на литературные источники позволяют ощутить его давнее и близкое знакомство с литературой. Кроме того, как заметил Роджер Ланселин Грин, не в характере Холмса было пытаться овладевать всевозможными знаниями по ускоренной программе.
Неизбежный вывод – то, что Холмс намеренно мистифицировал Уотсона, когда тот заговорил о Карлейле. Но зачем он это сделал? В начале их знакомства, когда Уотсон еще даже не знал о профессии своего компаньона, Холмс вряд ли стал бы разыгрывать доктора просто ради того, чтобы позабавиться. Кажется ясным, что и в этом случае и тогда, когда он притворялся, что ничего не знает о солнечной системе, Холмс выбрал особую систему ведения разговора. По крайней мере, Гевин Брэнд, я думаю, указывает как раз в верном направлении, когда говорит, что вопрос о Карлейле был задан «в то время, когда Холмс хотел уделить все свое внимание еще нераскрытому делу и не хотел быть втянутым в разговор о Карлейле или о чем-либо еще».

По какой бы то ни было причине, Холмс в ту минуту хотел положить конец любым обсуждениям Карлейля или цитатам его творчества. Как замечает Бренд, мы не знаем обстоятельств, при которых это было сказано; и добавлю – не знаем, в какой точно форме это было сделано. Нам не известно, точно ли процитировал Уотсон Холмса, когда писал, что тот «наивно спросил», кто такой Карлейль и чем он знаменит. Холмс задал прямой вопрос, наподобие известного редакторского вопроса Гарольда Росса «Кто он?»?* Или же с ленивой улыбкой, взяв свой личный справочный указатель, он сказал что-то вроде: «В моем поле зрения есть Эгнус Карлейль, Кройдонский фальшивомонетчик, и конечно, гнусный Малькольм Карлейль из Майл Энд Роуд, но ваш Карлейль до сих пор ускользал от моего внимания»?
Полагаю, Уотсон в это мгновение стал жертвой особого риторического приема. Более того, я думаю, что в подобной технике особенно искусны были бывшие студенты Оксфордского университета. Это был один из ингредиентов той сложной, необъяснимой, почти неуловимой манеры поведения, которую иногда называют «Оксфордским стилем».
Мы можем наблюдать поразительную иллюстрацию этого приема в необычайных дебатах между представителями Оксфорда и Кембриджа, которые имели место в Оксфордском союзе 29 ноября 1829 года, результат вызова, брошенного Кембриджским союзом. Группа блестящих, серьезных кембриджцев – Артур Генри Хэллэм, Томас Сандерленд и Ричард Монктон Милнс – позже лорд Хоутон – отправились в Оксфорд, чтобы вступить в дебаты на тему, кто был более выдающимся поэтом: Байрон или Шелли. Оксфордские участники дебатов, Френсис Дойл, позже преподававший там поэзию, и Генри Маннинг, позже кардинал Маннинг–поддерживали сторону Байрона, который в Кембридже получил степень магистра. Кембриджская группа выступала за превосходство Шелли, который был изгнан из Оксфорда (вместе со своим ближайшим другом, юношей по имени Томас Джефферсон Хогг), что было последствием публикации памфлета «Необходимость атеизма».
Отчеты о дебатах в мемуарах викторианской эпохи передают самые разные впечатления. Маннинг, спустя многие годы бросая взгляд назад, запомнил их, как полный разгром оксфордцев ревностными и горячими кембриджскими ораторами. Но не всем кембриджским делегатам дебаты запомнились именно с такой точки зрения, как нам известно из биографии Монктон Милнса**, написанной Джеймсом Поупом-Хеннесси:
«С точки зрения Кембриджа дебаты увенчались совсем не таким успехом, какого можно было пожелать… Оксфордские молодые джентльмены казались такими же элегантными и спокойными, как и их комната, и расхаживали вокруг камина с вызывающей невозмутимостью. И что хуже всего, они утверждали, что никогда не слышали о Шелли, и один из них даже прикинулся, что считает, что кембриджцы приехали, чтобы выступать в поддержку Шенстона.»


Монктон Милнс
И разве среди этих оксфордцев начала XIX века мы не видим очень четкого примера игры того типа, что практиковал Холмс, когда делал вид, что никогда не слышал о Карлейле?
читать дальше
Непризнание известных имен , очевидно, было характерным и для самого Оксфорда и для представителей его университета. Когда в 1857 году Текерей неудачно баллотировался от Оксфорда в Парламент, он уже лет десять был известен, как автор «Ярмарки тщеславия». Его оппонентом был Эдвард Кардвелл, который до этого несколько лет представлял в Паламенте Оксфорд. Первый визит в город Текерея с его предвыборной кампанией привел его в замешательство. Позже, встречая своего оппонента в лондонском клубе «Афина», он заметил: «Вы же знаете, Кардвелл, что я потерпел неудачу у ваших избирателей. Я, конечно же, не ожидал, что все они читали мои романы, но я определенно думал, что большинство из них слышали обо мне; но все они задавали один и тот же вопрос: «Кто, черт возьми, этот Текерей?»

Когда молодой художник Уильям Ротенштейн летом 1893 года посетил Оксфорд, чтобы сделать там литографии портретов некоторых оксфордцев, одним из них был критик Уолтер Патер***, который поехал поступать в Оксфорд в 1858 году и был избран в Совет колледжа Брасеноус в 1864-м. Одна характерная черта Патера особенно поразила художника. «У него была неприятная для молодых людей привычка, - вспоминал он, - притворяться полностью невежественным в отношении вещей, о которых он был прекрасно осведомлен.» Патер был оксфордским современником влиятельного философа Ф.Брэдли, стипендиата из Мертон-колледжа. Т.С.Эллиот, скрупулезный исследователь работ Брэдли, обращает внимание на «его привычку вызывать у собеседника дискомфорт, признаваясь в неведении какого-либо факта»(хотя Эллиот приписывает эту привычку неподдельной скромности Брэдли).

Вот более современный пример из биографии весьма утонченного оксфордца Ивлина Во, написанной Кристофером Сайксом. Сайкс описывает его попытки убедить Во позволить кинематографистам начать работу над экранизацией его романа «Возвращение в Брайдсхед».
Имел место примерно такой диалог:

«Во: Вы понятия не имеете, что эти люди могут захотеть сделать с моей книгой.
Сайкс: Имею. Я видел много фильмов, и прочел рассказ Бичкомбера о фильме Сола Хогвоша под названием «Жизнь Баха».
Во: Он ведь был музыкант, да?»

Тонкое искусство симулирования незнания предмета, либо для того, чтобы скрыть его несовершенное знание, либо для того, чтобы заманить собеседника в ловушку, или - чаще всего -, чтобы выразить презрение или скуку, без сомнения, является частью древней традиции, возможно, первоначально практиковавшейся средневековыми оксфордскими клерками; более коварными и высокомерными, чем кроткий клерк Чосера из Оксенфорда. Это была лишь часть из того арсенала, что был в распоряжении оксфордских насмешников. С. Дэй Льюис и Чарльз Фенби в своей очаровательной антологии «Анатомия Оксфорда» проиллюстрировали оксфордские остроты любопытным воспоминанием сэра Ричарда Стила, проживающего сперва в Крайст Черч, а потом в Мертон колледже между 1689 и 1692 годами. В «Татлер» №197 ****(5 июля 1710 года) Стил говорит о том, каково иметь дело с надоедливым собеседником:

«Я помню, в юности в университете была такая шутка в тех случаях, когда какой-нибудь малый пытался выглядеть слишком красноречивым... или если он одерживал над нами победу в споре... то подшучивая над ним, мы закрывали один глаз. Если бы по такому случаю каждый из нас предложил бы добровольному оратору понюшку табаку, это, вероятно, произвело бы тот же эффект. »

Занятный набросок Стила об оксфордской жизни в семнадцатом веке предсказывает, я полагаю, ту ситуацию, в результате которой Уотсон пал жертвой той особой формы социальной стратегии, которую я исследую. Зачем Уотсон процитировал Карлейля? Не стал ли он за завтраком, говоря языком Стила, слишком красноречивым, возможно, в ответ на передовицу «Таймс»? (Мы знаем, что даже в самом начале их жизни на Бейкер-стрит, Уотсон, не стесняясь, проявлял свой вспыльчивый нрав, судя по его бурной реакции на статью Холмса «Книга жизни»: «Что за дикая чушь! … В жизни не читал такой галиматьи».) Или он старался одержать в разговоре верх над новым знакомым, одним духом выпалив на память параграф из «Перекроенного портного»? Или же он – и это представляется мне наиболее вероятным - сообщал Холмсу о каком-то деле, связанном с Карлейлем, независимо от того, хотел Холмс этого или нет? Трудно представить, чтобы Холмс прикрыл один глаз, хотя, возможно, в этот раз он прикрыл оба, как он это иногда делал. Возможно, вместо табакерки он протянул ему персидскую туфлю , как бы говоря "наполните вашу трубку и курите". В любом случае, нам известно, что, в сущности, он осадил Уотсона, сказав: «А кто такой Карлейль?»


2.
Изучение одной этой детали поведения Холмса навело меня на мысль посмотреть, можно ли увидеть другие элементы «Оксфордского стиля» в его речи или поведении в обществе. Конечно же, сам Холмс, стакиваясь с такой старой задачей, как канонический Оксфордско-Кембриджский вопрос , принимал решение в течение нескольких минут, подробно изучив персону, о которой идет речь. Могут ли быть сомнения, что Холмс, который мгновенно мог определить военного или врача по их манере держаться и поведению, легко бы разоблачил оксфордца, по каким бы то ни было причинам прикидывающегося кембриджцем, и наоборот, применив свои обычные методы наблюдения?

Говоря об Оксфордском стиле, как о чем-то почти необъяснимом, я , конечно же, имел в виду, что ему вряд ли можно найти какое-то общепринятое объяснение. Этот термин, очевидно, для разных людей имеет различные значения. Однако, я думаю, что почти каждый, кто использовал этот термин, в нижеследующем описании, составленном Уоллесом Блэр-Фишем в 1925 году, найдет , по крайней мере пару фраз, которые вызовут его одобрение:

«… эта беспечность, служащая своего рода защитой, это отсутствие энтузиазма (которые, возможно, ближе всего подходят к тому, что подразумевается под «Оксфордским стилем»)…Быть невозмутимым, небрежным, высокомерным – одним словом, лишенным эмоций, с врожденными качествами брамина или самурая: это Оксфорд.»

Шерлок Холмс был необыкновенно сложным человеком (вот почему ни в театре, ни в кино ни одному актеру не удалось передать этот характер во всей его полноте); но деталь за деталью разве не напоминает это описание некоторые черты Холмса, таким, каким иногда видел его Уотсон в ранние дни их знакомства? Такого Холмса, каким по большей части видел его весь остальной мир?
При первой же возможности увидеть Холмса за работой, которая выпадает Уотсону, когда они приезжают в Лористон Гарденс, он был поражен необычной беззаботностью своего компаньона. «С беспечностью, - пишет он, - которая при таких обстоятельствах граничила с позерством, он прошелся взад и вперед по тротуару, рассеянно поглядывая на небо, на землю, на дома напротив и на решетку забора.» Уотсон тут же получил возможность увидеть еще один элемент Оксфордского стиля в той самоуверенной высокомерной иронии, с которой Холмс отвечает на бессмысленные замечания Лестрейда и Грегсона. Когда Грегсон, описывая ужасное «умственное перенапряжение», которое он испытывал, сказал: «Вам это знакомо, мистер Холмс, мы же с вами одинаково работаем головой», Холмс серьезно ответил: «Вы мне льстите». Минутой позже Грегсон , торжествуя, что он посетил фирму, где был сделан цилиндр Дреббера, а Холмс – нет, веско говорит ему: «В нашем деле нельзя упускать ни единой возможности, хоть и самой малой.» На что Холмс отвечает: «Для великого ума мелочей не существует».
В том же разговоре мы сталкиваемся еще с одним оружием из оксфордского арсенала: преднамеренный или риторический зевок. Грегсон повествует о том, как он допросил мадам Шарпантье:

«Временами она даже не говорила, а шептала так тихо, что я еле разбирал слова. Но все, что она сказала, я записал стенографически, чтобы потом не было недоразумений.
- Очень любопытно, - сказал Холмс, зевая. - Ну, и что же дальше?»

Шерлокианский зевок – это еще одно выражение «той беспечности, служащей своего рода защитой, того отсутствия энтузиазма», и оно имеет несомненное родство с техникой притворного неведения. Холмс воспользовался им для несколько иной цели во «Втором пятне» после его поспешного обследования тайника под ковром. Вернувшись в комнату, Лестрейд увидел, что «Холмс стоял, небрежно прислонившись к камину, с унылым и страдальческим видом, едва сдерживая безудержную зевоту.»
Можно подумать, что одним из множества таких доказательств является рассказ о полночной скачке по болотам Хьюго Баскервиля и его буйных компаньонов. (Чего бы ни отдал любой из нас, чтобы сидеть у камина на Бейкер-стрит и впервые слушать эту историю?) Но какова же первая реакция на нее у Холмса? Он «зевнул и бросил окурок в камин».

Самая впечатляющая демонстрация оборонительной беспечности Холмса и бесстрастной небрежной презрительности происходит во время его разговора с напыщенными, высокомерными или угрожающими персонами. Холмс выказывает не слишком много уважения к королю Богемии, когда берется за его дело:

«- Я приехал из Праги инкогнито специально затем, чтобы обратиться к вам за советом.
– Пожалуйста, обращайтесь, – сказал Холмс, снова закрывая глаза.»

В конце дела он проявляет еще меньше уважения:

«– Что за женщина, о, что за женщина! … Разве я не говорил вам, что она находчива, умна и предприимчива? Разве она не была бы восхитительной королевой? Разве не жаль, что она не одного ранга со мной?
– Насколько я узнал эту леди, мне кажется, что она действительно совсем другого уровня, чем ваше величество, – холодно сказал Холмс.»

Лорд Сент Саймон («Знатный холостяк») делает ошибку, сказав Холмсу: «Разумеется, вам не раз приходилось вести дела щекотливого свойства, сэр, но вряд ли ваши клиенты принадлежали к такому классу общества, к которому принадлежу я. – Да, вы правы, это для меня ступень вниз», - говорит Холмс. - …Последним моим клиентом по делу такого рода был король.»

Ответы Холмса доктору Гримсби Ройлотту и Нейлу Гибсону, каждый из которых, кажется, готов был дойти до рукоприкладства – образцы оборонительной беспечности; в каждом случае, если использовать собственное описание Холмса параллельного столкновения – буян получил удар прямой левой. «Что-то не по сезону холодная погода нынче, - говорит он разъяренному Ройлотту. - Впрочем, я слышал, крокусы будут отлично цвести». Когда Гибсон замахивается огромным кулаком, Холмс, «лениво улыбаясь», тянется за трубкой и предостерегает Золотого короля: «Не шумите, мистер Гибсон. Я понимаю, что после завтрака даже незначительный спор выбивает из колеи. Поэтому я думаю, что прогуляться и спокойно подумать на свежем воздухе будет в высшей степени полезно для вас.» Разве по манере выражаться, выбору слов, тону это не Оксфордская речь?

Подозреваю, что близкое сравнение риторики Холмса на протяжении всего Канона и риторики избранных известных оксфордских студентов 1860-х и 1870-х может многое объяснить. Я, например, убежден, что известный шерлокисмус , выбранный для комментария Рональдом Ноксом в 1910 году был продуктом Оксфордской жизни середины Викторианской эпохи, хотя тот факт, что Нокс, будучи сам оксфордцем, не узнал его, показывает, что как и многие такие, легко запоминающиеся лингвистические структуры, эта имела лишь временную популярность. Так называемый шерлокисмус также использовал и Оскар Уайльд, чья оксфордская карьера охватывает годы с 1874 по 1878 (т.е. годы, которые следуют или даже слегка совпадают с периодом, который некоторые биографы Холмса считают периодом его пребывания в университете). Рассмотрим сперва структуру двух классических примеров шерлокисмусов, процитированных Ноксом, в каждом из которых возникает парадокс в силу превращения чего-то негативного во что-то категорически позитивное:


«– Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?
– На странное поведение собаки в ночь преступления.
– Собаки? Но она никак себя не вела!
– Это-то и странно, – сказал Холмс.»


«- Откуда вы знаете?
- Я следил за вами.
- Я никого не видел.
- Я на это и рассчитывал.»

Рассмотрим следующие два анекдота, рассказанные в книге Х. Монтгомери Хайда «Оскар Уайльд»(Нью-Йорк,1975). В первом из них Уайльд разговаривает с Бирбомом Три после первого представления «Женщины, не стоящей внимания»:

Уайльд: - Я всегда буду относиться к вам, как к лучшему критику моих пьес.
Три: - Но я никогда не критиковал ваших пьес
Уайльд: Именно поэтому.

Во втором Уайльд жалуется Ричарду Ле Галльену вскоре после публикации книги последнего «Религия литератора»
Уайльд: - Ну, вы были очень жестоки ко мне в этой книге – весьма жестоки…
-Ле Галльен: - Господи, Оскар, я не знаю, что вы имеете в виду, говоря, что я был жесток к вам… Не помню, чтоб я вообще упоминал там ваше имя.
Уайльд: -Ах, Ричард, в этом-то все и дело!

Исходя из того, что мы здесь видим, в двух мужчинах совершенно разных темпераментов, может быть длительное влияние, возможно, косвенное или даже давно забытое, остроумного преподавателя середины Викторианской эпохи: отголосок какого-то одного запомнившегося отрывка в лекции, беседе, даже в наставлении – разновидность словесной находки, которую цитируют и широко имитируют.
Возможно, этот же остроумный преподаватель, которого я вообразил, также несет ответственность и за язвительный анализ устройства этого мира, который засел в голове, явно, не одного студента. «В этом мире неважно, сколько вы сделали, - с горечью произнес Холмс в конце «Этюда в багровых тонах». - Самое главное - суметь убедить людей, что вы сделали много.» А комментируя лживое сообщение о том, как он «ходил по Пиккадилли с маком или лилией в руке», Уайльд заметил: «Это мог бы сделать любой. Самое главное – заставить людей поверить в то, что это сделал я.»

Н.П.Меткалф, Баринг Гоулд и другие исследователи, изложившие свои взгляды по известному вопросу, вполне могут быть правы, утверждая, что Холмс учился и в Оксфорде и в Кембридже. Но, хотя я признаю, что те сведения, которые я представляю здесь на ваше рассмотрение, скорее способны навести на размышления, нежели являться какими-то окончательными выводами, для меня лично нет сомнений в том, какой университет наложил на Холмса свой несомненный отпечаток. Я убежден, что если кто-то из его современников был наделен теми же дарованиями, что и Мастер, он бы отметил, наблюдая за Холмсом: «Помимо тех очевидных фактов, что он часто имеет дело с химическими препаратами, что он играет на скрипке, что он боксирует, и что он провел некоторое время в Оксфорде, я ничего не могу сказать.»

*Гарольд Уоллес Росс (; 6 ноября 1892 – 6 декабря 1951) - американский журналист, который в 1925 году вместе со своей женой Джейн Грант стал одним из основателей журнала New Yorker и был его главным редактором. Он был внимательным и добросовестным редактором, который старался, чтобы его текст был ясным и кратким. Один из известных вопросов, обращенных к его авторам, был "Кто он?" Росс считал, что единственными людьми, с которыми был знаком каждый в англоязычном мире, были Гарри Гудини и Шерлок Холмс.

**Ричард Монктон Милнс, 1-й барон Хоутон, ФРС (19 июня 1809 - 11 августа 1885) - английский поэт, покровитель литературы и политик, решительно выступавший за социальную справедливость.Милнс получил частное образование и в 1827 году поступил в Тринити-колледж в Кембридже. Там он увлекся литературой и стал членом знаменитого клуба "Апостолы", который затем вошли Альфред лорд Теннисон, Артур Халлам, Ричард Ченевикс Тренч, Джозеф Уильямс Блейксли и другие. Он восхищался блестящей грамотностью женщин-писательниц и был верным другом семьи Гаскелл из Манчестера. Он поддерживал Мету, дочь писательницы Элизабет Гаскелл, в ее работе в качестве представителя Манчестерской женской образовательной ассоциации и в Совете Северной Англии по содействию высшему образованию женщин. The Spectator сообщил после смерти Меты в 1913 году, что "Лорд Хоутон однажды сказал, что беседы и общество, которые можно встретить в доме Гаскеллов в Манчестер –Плимут-Гроув, - это единственное, что делает жизнь в этом городе сносной для людей с литературными вкусами". Милнс был настойчивым поклонником Флоренс Найтингейл (которая в конце концов отказалась выйти за него замуж) и одним из ее самых верных сторонников наряду с государственным деятелем Сидни Гербертом.

***Уолтер Патер - Английский эссеист и искусствовед, главный идеолог эстетизма - художественного движения, исповедовавшего девиз «искусство ради искусства».

****Татлер - Британский литературный и общественный журнал, основанный Ричардом Стилом в 1709 году и издававшийся в течение двух лет. Он представлял собой новый подход к журналистике, в котором публиковались искусные эссе о современных нравах