Это совсем большой отрывок из "Скрипки", и в нем много всякого такого, из чего можно бы написать отдельную большую историю. Причем с разными параллельными линиями. У Кэти все, конечно, иначе, но, тем не менее, хочу это выделить, чтоб потом не забыть, а вчера в ночи, перечитывая, прочла будто заново. Ну, а вообще это о том, как начиналась эта история с 50 фунтами. А сейчас попутно вспомнилось, что и в "Гусе" было нечто подобное, когда накануне Рождества Холмс и Уотсон остались совсем без гроша.

Сейчас, еще раз перечитав этот фрагмент, в очередной раз подумала, что, играя Холмса, никто все же не выражал его столь всеобъемлюще, как Бретт. Возможно, и он был далек от идеала, но другие показывали, в основном, лишь его парадную сторону. Хотя не стоит, наверное, рубить вот так с плеча. Мне сейчас сразу припомнился Уонтнер... Но вот эту мрачную сторону не Холмса, а скорее его жизни, наверное, показал только Бретт. Ну, и да, он во многом был вдохновителем подобных рассказов.

"Две недели спустя, прогулявшись по парку и зайдя в паб выпить пинту пива, я вернулся домой, когда уже стемнело, и увидел, что Шерлок Холмс сидит в эркере окна, наблюдая за прохожими. Я уже несколько раз замечал, что порой ему бывает свойственен черный юмор, но в то же время иногда он бывал очень печален, и то, что начиналось, как задумчивая погруженность в собственные мысли, потом не раз перерастало в самую мрачную депрессию, какую мне когда–либо доводилось видеть. Руководствуясь своими собственными, как вы позже увидите, довольно вескими основаниями, я подозревал, что это наркотики – причина, если не изначальной меланхолии, то уж точно наступавшей потом апатии, но никогда прежде у меня не было доказательств этого. В тот вечер я получил самое верное доказательство, какое только можно себе представить.
Портьеры были наполовину опущены, поэтому с улицы его нельзя было увидеть. Холмс полностью закатал левый рукав рубашки и сидел, глядя на множество маленьких отметин, держа в правой руке небольшой шприц. Когда я вошел, он бросил на меня взгляд, и пока я подходил к нему, он вновь стал изучать свою руку самым внимательным образом.
- Любопытно, не правда ли, - произнес Холмс , - что при всех развлечениях и интригах этого города, я порой нахожу его таким невыносимым?
читать дальше
- Вы действительно считаете, что в этом виноват сам город? – осторожно спросил я. В нерешительности я сел напротив него у окна, положив ногу на ногу. Мой компаньон поднял одно колено к груди и лениво подвинулся в самый угол, чтобы дать мне место – возможно потому, что я решил , что не стану смотреть ни на шприц, ни на Холмса, ни на его мертвенно-бледную руку каким-то иным взглядом, кроме самого нейтрального.
- Возможно, город тут и не причем, - медленно согласился он. Его взгляд вернулся к темным силуэтам лошадей и безымянных пешеходов, снующих внизу.- Возможно, все дело в его населении.
- Вас беспокоит сложность населяющих его людских масс?
- Не сложность, - улыбнулся он. – Думаю, вы знаете, что сложность доставляет мне большое удовольствие. Их мелочность, жадность, алчность, бездумная посредственность, извращенность и порок, то, что все они существуют раздельно друг от друга.
Это было даже хуже, чем его обычные краткие поэтичные тирады.
- А я решил, что вы любите уединенность. Что касается всего остального, ваше описание кажется мне слишком мрачным портретом - и в любом случае, я совсем не могу представить вас где-нибудь в деревне, - признался я. Он был настолько городским существом, что представить его в соломенной шляпе и льняном костюме вместо обычного котелка и привычного твида было почти невозможно.
- В деревне они еще хуже, можете мне поверить, - хмуро ответил Холмс.
- В самом деле?
- Да. В деревне те пороки, о которых я говорил, остаются безнаказанными.
- Холмс, что-то случилось?
- Если бы где-то за пределами жалкого ежедневного фарса этого мира происходило что-то дурное, как бы вы отнеслись к этому? – спросил он бесстрастным тоном.
- Я вовсе не желаю вмешиваться в то, что меня не касается, - процитировал я его, - но не буду иметь ничего против, если вы сами расскажете мне об этом.
Это вызвало короткую улыбку, но разве что потому, что я вспомнил его слова. Холмс согнул свою обнаженную левую руку и задумчиво вертел в пальцах шприц.
- Сегодня у меня была клиентка.
Это не было объяснением, ибо клиентам он радовался, как школьник началу каникул, и мой компаньон – несмотря на свой изысканный гардероб – был беден, как церковная мышь, поэтому я промолчал. Я не хотел попадать в ловушку, напрасно поздравляя его с этим визитом, предвещавшим признание и гонорар за его консультацию. Если его нынешнее настроение было связано с этой клиенткой, вряд ли это дело можно было назвать позитивным. Несколько минут он не произносил ни слова, но когда я прождал все это время, выражая молчаливое сочувствие, Холмс заговорил вновь, и его бархатный голос был сейчас начисто лишен всяких эмоций.
- Это была женщина с весьма ограниченными средствами. Она пожелала, чтоб я сфабриковал обвинение против ее мужа, обвинив его в одном или даже в нескольких преступлениях, если сочту это нужным. Она предложила мне полное содействие, обещала снабдить информацией и уликами, которые мне могут потребоваться, чтобы убедить в своей правоте Британский суд присяжных, и добавила, что если я помогу ей, то это будет способствовать росту моей карьеры, так как я смогу обвинить ее мужа в преступлении, которое привлечет внимание общественности, а потом соответственно разоблачить его. В дополнение к известности, которую должен был принести мне процесс над ее мужем, она обещала мне пять фунтов. Пять фунтов. Невыносимо думать о том, каким образом она достала такие деньги. Уотсон, вы можете представить, что значат пять фунтов для людей ее круга?
- Нет, - признался я, - хотя для меня это звучит, как огромная сумма. Жаль, что женщина такого низкого…
- Она желала, чтоб я арестовал ее мужа, - прошептал мой друг, - из-за того, что он творил с их детьми.
Я посмотрел на него, не зная, что сказать. Во время этого ужасного рассказа он ни разу ни взглянул на меня. Взгляд его благородного, одухотворенного лица был решительно устремлен на шприц, на его тонкую руку в шрамах от уколов, на улицу внизу, при этом он все сильнее и сильнее хмурил брови, а его бледное лицо становилось все бледнее и бледнее. При нашей первой встрече с Шерлоком Холмсом у меня создалось впечатление, что ничто не может пошатнуть ни его уверенности в себе, ни его холодной сдержанности – и вот сейчас у него был совершенно убитый вид при мысли о неизвестных ему страдающих невинных существах, словно предотвратить подобные события было его прямой обязанностью. Я не раз замечал, что он, казалось бы, считал Лондон своим королевством, а беды его жителей – раз они обратились к нему за помощью – своей единственной заботой.
- Мой дорогой друг, - проговорил я, когда обрел дар речи, - я не могу выразить, как мне жаль, что существуют такие люди. Позвольте мне сказать, что, даже не говоря об этих неописуемо прискорбных событиях, мне ужасно жаль, что это произвело на вас столь тяжелое впечатление.
Тут он, наконец, взглянул на меня, и в его пронзительных серых глазах промелькнула искра удивления.
- Полагаю, что когда вы говорите мне, что вас беспокоит, вам следует знать, что я не разделяю вашего мнения о населении Лондона, - твердо добавил я. Внезапно в его лице появилась ожесточенность, но меня таким не испугаешь. – Вы вправе возмущаться ужасными пороками некоторых наших соседей, но у этих никчемных, отвратительных людей есть антиподы – их противники, полная их противоположность. И вы один из них. И я считаю наивысшей привилегией то, что узнал об этом, Холмс – то, что узнал вас.
Я увидел, что он замер, почти перестал дышать. Он поднес руку к глазам, его расстегнутый рукав упал, и я на минуту отвернулся для того, чтоб, что бы ни хотел он скрыть от меня, у него было достаточно времени, чтоб прийти в себя. Я ни в коей мере не винил его за гордость. Собственно говоря, я горячо уважал его за нее с самого первого дня, как его встретил. Когда Холмс слегка ткнул мою ногу своим шлепанцем, я вновь перевел все внимание на него, лишь на него одного.
- Что вы будете делать? – спросил я.
- О, Уотсон, - печально отозвался Холмс, пристально глядя на меня своими слишком ярко блестевшими глазами и подозрительной, приводящей меня в замешательство, улыбкой.
- Что вы сделали? – спросил я, чувствуя приступ внезапного ужаса.
- Я дал ей пятьдесят фунтов, - сказал мой друг с нервной улыбкой. – Этого было достаточно, чтоб отправить троих малышей к их тете в Сассекс и обеспечить им там сносное проживание на пару лет, или даже больше. Я проводил их до станции час назад.
- Холмс, - потрясенно произнес я, поневоле отдавая должное суровой практичности, - у вас нет пятидесяти фунтов.
- Я знаю, - сказал он и снова рассмеялся, и в его беззвучном подобии смеха не было и намека на веселье. – Лучше мне было бы сделать, как просила она и принять ее пять фунтов, - Бог свидетель, что я в них нуждался. Я одолжил эти деньги. Могу добавить, что у довольно отталкивающего типа, ибо у меня нет никакой родни…
- Холмс, у меня тоже нет пятидесяти фунтов!
- Да, конечно же, у вас нет. Разве когда-нибудь своими расходами, вскользь брошенным словом или выбором жилья вы демонстрировали, что они у вас есть?
-Холмс, - сказал я в третий раз, - что мы будем делать?
Казалось , что на минуту он забыл о шприце, что держал в руке, когда наклонился ко мне и невольно махнул им. Блеск его глаз был острее наконечника иглы его шприца.
- С какой стати вы только что сказали «мы»? Разве вы каким-то чудодейственным образом внушили мне эту мысль? Потому что, если бы это, в самом деле, было так, мне, конечно, стоило бы разделить с вами бремя вины, но при сложившихся обстоятельствах вас это не коснется.
- Вы , кажется, забыли, что я вношу половину платы за эту квартиру.
- В этом нелепом поступке виноват только я! Причем здесь половина платы за квартиру? – вскричал Холмс, выходя из себя и крайне раздраженный. – Я где-нибудь найду денег на оплату половины квартирной ренты, а затем тут же съеду, чтоб вы могли разделить квартиру с кем-нибудь достаточно разумным для того, чтобы он мог платить, как полагается. Выкиньте меня на улицу, и ваша проблема тут же разрешится. И дело тут не в том, что я не знаю, как… с этим быть.
- Не говоря уже о том, что договор сдачи квартиры внаем оформлен на ваше имя, не смейте больше предполагать, что я могу согласиться на подобные меры, - резко возразил я, придя в ужас от мысли о жизни на Бейкер-стрит – жизни в Лондоне – когда там не будет Шерлока Холмса. Я предпочел бы его отсутствию любую экономию. – Вы здесь живете. Мы что-нибудь придумаем.
- Доктор…
- Мы вместе что-нибудь придумаем. Я еще не могу вернуться к активной практике, ибо просто могу причинить так кому-то вред, но я сделаю, все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Иначе я стану думать о себе очень дурно, ведь вы дали мне возможность поселиться здесь. Вместе мы справимся.

Можно было подумать, что я говорю на иностранном языке, ибо он, казалось, не в силах был мне поверить. Его черные брови были приподняты, рот приоткрыт, словно вопрошая, что я, черт возьми, имею в виду, так глупо в чем-то клянясь, когда вся вина лежит исключительно на нем, и, по правде говоря, я ожидал, что он выложит все, что думает на мой счет. Но, в конце концов, Холмс просто сомкнул губы, и на его царственном лице появилось выражение поразительной привязанности.

- Мне нечего предложить вам в качестве компенсации, - сказал он, и за этой официальной учтивостью в его голосе ощущалась почти застенчивость.
- Но есть нечто такое, что я хотел бы от вас получить, - ответил я.
Мой друг слегка откинул голову назад, удивленно приоткрыв рот. Но затем он потерял ход своих мыслей, ибо в эту минуту я посмотрел на шприц.
- Вы хотите немного морфина?
- Я хочу , чтоб вы отказались от него.
Я мог предположить, что его лицо омрачится, и так и случилось, когда он нахмурился в ответ на мое неловкое, неуклюжее, неуместное вторжение в его личные дела. Я солгал бы, если б сказал, что какую-ту минуту он не смотрел на меня крайне сердито. Но недолго подумав, Холмс поднялся, пожав плечами, и положил шприц в футляр, который убрал потом в один из ящиков стола.
-Вы предлагаете разделить со мной высоты бедности, а в ответ желаете лишь, чтоб я воздержался от дозы морфина? – спросил он, вновь поворачиваясь ко мне.
- Да, - улыбнулся я. – И теперь вы сможете праздновать вместе со мной.
Холмс оперся о свой стол, скрестив руки на груди с выражением явного неодобрения.
- Что может человек, пусть даже с вашим воображением, считать сегодня достойным празднования? Я пожертвовал своим будущим, и вы легко можете пойти на дно следом за мной, если не откажетесь от этой эксцентричной и , честно говоря, совершенно необоснованной преданности. Что, скажите на милость, нам отмечать?
- Приезд в Сассекс трех детей.
Я не хотел вызвать такую реакцию, но Холмс вновь отвернулся от меня, и я не знал, какому смятению на его лице мог оказаться причиной. Затем он очень естественно сделал вид, что просто идет к серванту и грациозным движением ни на йоту ни дрогнувшей руки налил нам два бокала кларета.
- За вас, Джон Уотсон, - сказал Холмс, возвращаясь, протягивая мне бокал и поднял свой, протянув его в мою сторону. Уголки его губ дрогнули, изобразив некое подобие улыбки; я уже и прежде обратил внимание на эту его манеру. – За ваши таланты, в надежде, что они принесут столь необходимую нам удачу.