Глава 12
Смерть на ипподроме.

Мученьем был вагон для перевозки лошадей, который подпрыгивал и раскачивался в течение тех шести часов, что он ехал до Линкольна. В нем в половине пятого утра мы доехали до станции в Лоустофте, а оттуда двинулись в Норвич, чтобы пересесть на железнодорожную линию Эли. Еще одна пересадка, состоявшая из перемещения равнодушного ко всему серого мерина и ретивого черного жеребца из одного вагона в другой, и, наконец, мы были на пути в Линкольн.
Если лошади путешествовали с некоторым комфортом, укутанные для тепла пледами и обеспеченные кормом, то их конюхи ехали с гораздо меньшими удобствами. Я не ожидал, что поеду с ними. Если бы я надеялся получить место, то был разочарован. Мильтон ясно дал понять, что не собирается брать на себя расходы по оплате билета ни для Палмера, ни для меня, и велел нам проскользнуть в вагон для лошадей, как только начальник станции отвернется.
Наряду с Бейли, единственным человеком, который мог позволить себе роскошь иметь место, с нами был Вигор, все еще страдавший от головной боли после вчерашних излишеств, и попытка опохмелиться в качестве назначенного им же самим лечения не сильно ему помогла.
Дэнни Палмер все еще размышлял о своих обидах и не желал сказать мне хоть слово. Кроме того, он нервничал, что отчасти я приписал его предстоящим дебютным скачкам на полторы мили. Несколько раз я случайно замечал, как он грызет ногти или пристально смотрит на что-то невидимое в углу. Я ему не завидовал. Одно дело скакать галопом на лошади по своей территории, и совсем другое - выступить против группы других горячих чистокровных скакунов и надеяться сохранить хоть какое-то подобие контроля над ситуацией. Травмы, подобные травмам старого дяди Тома, не были редкостью, и гибель людей и животных на ипподроме тоже была признанным риском для этого вида спорта.
Я оставил попытки вовлечь его в разговор и закрыл глаза. Чем дальше мы отъезжали от дома, тем меньше я был уверен в причастности Палмера к подтасовке результата скачек.
С каждой милей его беспокойство росло, пока он уже больше не мог сидеть и не принялся расхаживать взад и вперед по вагону. В лучшем случае, я мог бы представить, как Мильтон велел ему придержать лошадь, чтобы она не выиграла, но Грейфрайеру, в любом случае, не суждено было прийти к финишу первым. У Палмера не было опыта, и если он не знал что-то о методах, используемых для того, чтобы заставить лошадь выиграть, то я был склонен сбросить его со счетов. Дядя Том казался более полезным источником информации в этом направлении. Мне нужно было расспросить его поподробнее.
И мне повезло, что Мильтон железной рукой управлял своей конюшней. Нехватка свободных конюхов означала, что у меня был шанс лично понаблюдать за скачками. Голиаф был далек от того, чтобы считаться фаворитом, хотя то, как говорил об этом Вигор, наводило на мысль о том, что конь победит. И я должен был ответить на вопрос о том, как это будет достигнуто.
читать дальше
Мы прибыли в Линкольн чуть позже одиннадцати часов, и оттуда в фургоне для перевозки лошадей нас привезли на ипподром. Голиаф с каждой минутой становился все более возбудимым, и даже Грейфрайер начал проявлять энтузиазм. У нас было время для легких упражнений, чтобы снять стресс от долгого пути, перед началом подготовки к дневным скачкам. Поскольку у нас остался один конюх, а Палмер ушел переодеваться перед забегом, Бейли пришлось оседлать Грейфрайера, оставив мне Голиафа.
Каковы бы ни были мои собственные противоречивые чувства к этому человеку, Бейли хорошо знал лошадей. Он ухаживал за ними, проводя рукой по их ногам, проверяя, нет ли травм, и одобрительно похлопывая по шеям.
- Они хорошо выглядят, Холмс, - сказал он. - Как тебе твои первые скачки?
-Интересно.
Он удивленно приподнял брови.
- Разрази меня гром, ты просто айсберг. Большинство наших парней отдали бы свои задние зубы за такой день, как этот. Ты делаешь ставки?
- Я не могу себе этого позволить.
- Что ж, тогда ты можешь пойти и сделать ставку для меня. - Он бросил мне гинею. - Поставь на победу Голиафа. Сегодня у меня хорошее предчувствие насчет этого парня.
Я сделал, как мне было сказано. Букмекерские конторы на поле предлагали ставки 33-1 на Голиафа, в то время как на фаворита, Цвет Хобсона, они опустились до 3-1. Я обогнул парадный круг, возвращаясь назад через огороженное место для расседлывания, и двинулся дальше мимо большого здания, в котором располагались комната взвешивания и раздевалка для жокеев. Оттуда я услышал шум, и сквозь глухие удары и крики до меня донесся жалобный голос Дэнни Палмера, который кого-то умолял.
Войдя внутрь, я обнаружил группу стоявших там полуодетых мужчин, наблюдающих за избиением человека. Я протиснулся сквозь толпу и увидел Палмера, свернувшегося калачиком на полу, в то время как Вигор методично бил его ногами в пах и живот.
Я шагнул вперед и оттолкнул Вигора. Это застало его врасплох, но затем, когда он узнал меня, его удивление сменилось ненавистью.
-Не вмешивайся! - взревел он.
- Оставьте его в покое.
Он усмехнулся.
-Или что?
Я предвидел его реакцию. Когда его кулак метнулся мне в лицо, я смог увернуться. Потерпев неудачу, Вигор с новой силой предпринял еще одну попытку, и это вывело его из равновесия. Я позволил ему сделать еще одну попытку, после чего от моего прямого удара в челюсть он грохнулся на пол. Он дополз до одной из скамеек и растянулся там, зажимая кровоточащий нос. Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, как зрелище того, как головорез Вигор пробует на вкус свое собственное лекарство.
Он громко стонал, но мои мысли были не о нем. Я потянулся к Палмеру и попытался развернуть его. Он отказывался от предложенной помощи и оставался там, где был, крепко сжавшись в комок от боли. Из его зажмуренных глаз текли слезы. Плиточный пол был покрыт пятнами крови, и я надеялся, что струйка крови в уголке его рта была из раны на губе, а не из-за каких-то внутренних повреждений.
- Дэнни, - настоятельно просил его я, - ты должен сегодня ехать верхом. Попробуй встать.
- Я не могу, - всхлипнул он. На меня снизу вверх глядели испуганные глаза мальчика, забывшего, что он разыгрывает из себя мужчину. - Мне больно.
Это было самое большее, что он когда-либо говорил мне. Как часто бывает, что в критическую минуту может обрадовать даже появление явного недруга.
Менее желанным было внезапное появление Мильтона. Другие жокеи расступились, как море перед Моисеем, предоставив тренеру распоряжаться.
- Что, черт возьми, здесь происходит? - воскликнул он, сверкающим взором глядя на происходящее.
- Этот мерзавец из конюшни ударил меня, - причитал Вигор. Кто-то дал ему носовой платок, который теперь был перепачкан его кровью. - Думаю, он сломал мне этот чертов нос.
- Что ты сделал? - спросил Милтон, поворачиваясь ко мне с красным от ярости лицом. Я попытался сопротивляться, когда он схватил меня за воротник и притянул к себе достаточно близко, чтобы ощутить брызги слюны, когда он заговорил.
- Он сбил Дэнни с ног, - ответил я. - Остальное было самообороной.
Он резко отпустил меня. То, что он с такой готовностью принял мой ответ, говорило мне о том, что ему уже приходилось все это слышать раньше. Его настроение изменилось. Гнев все еще кипел в нем, но теперь он был полон решимости разобраться в сложившейся ситуации. Велев Вигору привести себя в порядок и подготовиться к скачкам, он затем переключил свое внимание на Палмера.
- Ты в состоянии ехать верхом, сынок? - спросил он с удивительной чуткостью.
- Нет, мистер Мильтон.
- Вигор! - взревел он. - Ты должен мне жокея.
Вигор уже предусмотрительно ретировался. Я совершил ошибку, не сделав того же самого.
-Ну, Холмс, не стой просто так, - пробормотал он. - Одевайся. В следующем забеге на Грейфрайере поедешь ты.
Сказать, что я был застигнут врасплох, значит, ничего не сказать. Кроме этого случая, в моей жизни редко случалось, когда я лишался дара речи, будучи словно поражен громом. Мильтон увидел выражение моего лица и повторил свой приказ.
- Сию же минуту убирайся отсюда. Голиаф должен выиграть этот забег, но этого не произойдет, если Грейфрайер не подаст ему пример.
- Мистер Мильтон, я никогда в жизни не участвовал в скачках, - запротестовал я, наконец обретя дар речи.
- Все когда-нибудь бывает в первый раз. Если Дэнни может это сделать, то сможешь и ты. А если ты этого не сделаешь, - сказал он, тыча в меня пальцем, - тогда вы оба останетесь без работы!
Он наклонился и выхватил из рук Палмера бело-голубой шелковый жакет с эмблемой "Хэмптона". Он сунул его мне в руки.
- Это просто. Грейфрайер знает, что делать. Все, что от тебя требуется, это сесть в седло и управлять им. А теперь иди готовься.
Он повернулся, чтобы уйти. В последней попытке избежать необходимости участвовать в забеге я окликнул его.
-У меня нет на это прав.
- У Палмера есть. Мы скажем, что ты - это он. Никто никогда раньше не видел, как он участвует в скачках. Они не будут знать никого другого.- Он поймал взгляды других жокеев. - У кого-то есть с этим проблемы?
Они снова быстро отвели взгляды, и Мильтон ушел. На меня было брошено несколько жалостливых взглядов, затем, когда эта отвратительная мелодрама закончилась, они вернулись к своим приготовлениям перед забегом.
На первый взгляд, то, что меня просили сделать, было безумием. Каждый год на ипподромах по всей стране погибало множество жокеев, как профессионалов, так и любителей. Тем, кто выживал, еще повезло, что у них остались целы руки и ноги. Чего, конечно, не скажешь о других. Мои мысли обратились к Тому Кобли с его неуклюжей походкой, его карьера закончилась под копытами мчащихся лошадей. Окажись я в подобной ситуации, я не сомневался, что это поставило бы крест на моих надеждах возродить свою еще только развивающуюся профессию.
Несмотря на риск для жизни и здоровья, я должен был взвесить предоставившуюся мне уникальную возможность. Мильтон подтвердил то, что я подозревал: в забеге должно было произойти что-то, гарантирующее победу Голиафа. Наблюдая с трибун, было бы трудно понять, как их план должен был быть приведен в действие; однако, находясь там, в гуще скачек, я мог бы стать непосредственным свидетелем их обмана с самого близкого расстояния.
Мне не нужно было слишком утруждаться, чтобы перечислить все причины, по которым это необходимо было сделать. Грейфрайер был надежным, уравновешенным конем; у меня не должно было возникнуть проблем от езды на нем. Я не мог в самом начале игры рисковать тем, что меня выгонят из тренировочной конюшни, когда мои вопросы оставались пока без ответа. Узнать правду о череде удач Лестрейда и гарантированном успехе Екатерины Великой было первостепенно важно. С моей стороны было бы недобросовестно оставить эту тайну неразгаданной.
И все же меня терзала какая-то случайная ниточка сомнения. В последний раз, когда я вынужден был пережить неприятную ситуацию, это едва не стоило мне жизни. Я уже не был тем молодым человеком, который попал в Постернскую тюрьму, уверенным в своих способностях и не подозревающим об опасностях. С опытом приходят мудрость и опасения. Я был ослаблен физически, если не умственно, и находился под воздействием наркотика, который держал меня своей неослабевающей мертвой хваткой.
Мне было это нужно, чтобы оставаться в здравом уме, и горе мне, если я вдруг почувствую свое превосходство и отвергну его требования.
В конце концов, решение было простым. Плиний Старший заметил, что глубина тьмы, в которую человек может погрузиться и при этом остаться в живых, является точной мерой высоты, к которой он может стремиться. Я уже достигал этих высот раньше; смогу ли я сделать это снова, мне еще предстояло доказать. Воскресну вновь, как пишут на надгробных плитах. Так я и сделаю, если только смогу.
Белые бриджи оказались моего размера, хотя и были немного коротковаты. Как и сапоги, маскировавшие недостатки длины брюк, рубашка и кепи. Шелковый жакет завершил мое преображение, и я , как полагается, с седлом в руках , предстал в комнате для взвешивания. Стюард назвал имя Палмера, и, когда я шагнул вперед, он окинул меня критическим взглядом с ног до головы. Поскольку мистер Мильтон маячил на заднем плане, он благоразумно предпочел промолчать. Меня взвесили, вес оказался меньше 8 стоунов 4 унций, разрешенных для Грейфрайера, и меня должным образом отправили в путь со свинцовыми гирями, которые я добавил к седлу, чтобы восполнить недостаток веса.
На месте перед парадным кругом Мильтон уговорил парня из конкурирующей конюшни взять на себя заботу о Грейфрайере. Его тренер отнесся бы к этому неодобрительно, но, без сомнения, пара соверенов облегчили совесть парня. Поскольку я готовился стать жокеем, а Палмер все еще лежал, свернувшись калачиком, в раздевалке, Бэйли поручили присматривать за Голиафом. С тех пор как я видел коня в последний раз, в нем произошла перемена. От его шкуры, покрытой испариной, шел пар, а ноздри раздувались. Все, что Бейли мог сделать, это не давать ему вставать на дыбы и брыкаться. Это было не то испуганное животное, съежившееся в своем стойле, и не тот нетерпеливый конь, на котором я ездил в свой первый день. Этот Голиаф, казалось, обладал избытком энергии. Ему нужно было бежать, далеко и быстро. Вигор оправдал бы свое прозвище "Чудо Хаммерсмита", если бы ему удалось привести неуправляемое животное к победному финишу.
Как бы то ни было, проходя мимо,он ударил меня седлом в спину, его нос покраснел, а глаза были полны ненависти.
- Тебе лучше быть поосторожнее, Холмс, - сказал он. - Это не подходящее место для любителей. Ты был бы не первым, кто пострадал бы там.
Я охотно ему поверил. Другое дело, что он намеревался сделать с этим на глазах у публики скачек Линкольна.
Грейфрайер был оседлан и теперь его, похоже, интересовало то, что должно было произойти, и я последовал за лошадью и тренером на Парадный круг. Мильтон подсадил меня, и я сразу почувствовал произошедшую в мерине перемену. Он развернулся, вырывая поводья из моих рук. Я качнулся в сторону, потеряв равновесие, и услышал вздох наблюдающей толпы, ожидавшей падения. Мне удалось ухватиться за серую гриву и подтянуться обратно в седло.
- Внимательней! - рявкнул Милтон, передавая мне хлыст для верховой езды. - Грейфрайер любит быстро выезжать, так что дай ему волю. Он пойдет впереди остальных, а затем отступит на полпути. Вот тогда Голиаф возьмет верх. Ты понял?
Мильтон отпустил поводья, и мы пустились трусцой по Парадному кругу. Сомнения снова начали терзать меня, вызывая холодный пот, из-за которого поводья выскальзывали у меня из пальцев. Дурные предчувствия принимают разные формы, но прошло много времени с тех пор, как я чувствовал, что мое сердце колотится так сильно, или слышал шум крови в ушах. Не скажу, что это было совсем уж неприятно, и в этом ощущении была примесь радостного возбуждения, которое до сих пор возникало только в самых сложных случаях. Я начал находить в происходящем очарование - пожилой джентльмен оценивал нас опытным взглядом; мальчики размахивали флагами, заставляя Грейфрайера смущаться и фыркать, а несколько юных леди в развевающихся шляпках застенчиво улыбнулись мне и захихикали, когда я прикоснулся к своему кепи в знак признательности.
Мы производили на публику некоторое впечатление, пока на парадный круг не выехал Голиаф.
Он был зверем, вид которого одобрили бы и валькирии. По кругу пронесся ропот. Мужчины сверились со своими программками скачек и обменивались друг с другом мнениями.
Некоторые покачали головами, увидев его боевой дух, и пошли делать ставки на фаворита, впечатляющего гнедого мерина с белой мордой по кличке Цвет Хобсона. Вигор вскочил в седло, проехал по диагонали по кругу едва сдерживаемой трусцой, и, наконец, нас выпустили на беговую дорожку.
Безмятежность Грейфрайера давно покинула его. Я вцепился в него, когда он с громким топотом помчался по дорожке к линии старта, нетерпеливо натягивая поводья. Он сбавил скорость, когда мы присоединились к остальным девяти участникам забега, и мы следовали за ними круг за кругом, ожидая сигнала, чтобы приготовиться к забегу. Вигор боролся с Голиафом на каждом шагу, и другие жокеи несколько раз ругали его, уворачиваясь от молотящих копыт жеребца. Для всех нас стало облегчением, когда стартер приказал нам выстроиться в неровную линию, поднял руку и, когда он был удовлетворен нашим внешним видом, опустил ее, чтобы начать забег.
Грейфрайер бросился бежать так, словно за ним по пятам гнались адские псы. Мильтон не солгал насчет его скорости. Мы с самого начала явно опережали всех, летя вперед, земля казалась просто размытым пятном. У мерина был легкий, длинный шаг, и, поскольку у него было гораздо больше опыта, чем у его наездника, я предоставил ему полную свободу действий. Он воспользовался этим, и вскоре между нами и остальными ездоками был фарлонг (восьмая часть мили) или даже больше.
На мгновение я задумался о перспективе победы. Рев толпы, когда мы сделали поворот и выехали на финишную прямую, был неотразим. Семь фарлонгов, которые нам нужно было преодолеть, чтобы достичь финишной черты, казались незначительным расстоянием. Грейфрайер не выказывал никаких признаков усталости, и я подбадривал его на каждом шагу. До победы было уже рукой подать. Только стук копыт позади нас, становившийся все громче, нарушал нашу идиллию. Рядом с нами явственно ощущалось еще чье-то присутствие, и с каждым шагом к нам приближался Голиаф.
Наступал тот момент, когда я должен был отступить и позволить Вигору стать победителем. Только вот отступать в сторону - это не самый естественный для меня образ действий. Если я позволяю другому приписывать себе мои успехи, то это мой собственный выбор. Другое дело, когда мне это навязывают, особенно такой агрессор, как Вигор.
Исходя из этого, я подстегнул Грейфрайера. Он не разочаровал меня. Он рванулся вперед, ни на шаг не отставая от Голиафа. Вигор направил жеребца наперерез, налетая и толкая нас, пытаясь заставить отступить. Ни Грейфрайер, ни я пугаться не собирались. Мы мчались дальше, и победный финиш становился все ближе. Я слышал, как Вигор клял на чем свет стоит меня и коня, снова и снова поднимая кнут, чтобы полоснуть жеребца по крупу. Голиаф выкладывался по полной, вплоть до того, что из ноздрей у него сочилась кровь. У Грейфрайера такой проблемы не было. Природный инстинкт повелевал ему быть впереди, и он получал удовольствие от своего положения.
В конце концов, подвел его именно я. Увлеченный гонкой, я не заметил, как Вигор переложил хлыст в другую руку, пока не стало уже слишком поздно. И понял я это, когда он сильно ударил меня хлыстом по лицу. Я был ослеплен, моя хватка ослабла, и Грейфрайер пал духом. Остальные участники скачек с топотом пронеслись мимо нас, и мы остались замыкать шествие вместе с единственным отставшим наездником, которому каждый шаг давался с большим трудом.
Я отчаянно моргал, пока мое зрение не прояснилось. Остальные лошади уже вырвались вперед и плотно теснились к ограждениям. Грейфрайер смирился со своей участью и соответственно изменил свою скорость. Я утешающе похлопал его по шее и осторожно дотронулся до своего лица в том месте, куда меня задел хлыст. Было больно, но, насколько я мог судить, крови не было. Я был благодарен судьбе уже хотя бы за это. Было бы трудно объяснить мое появление на свадьбе Майкрофта со шрамом на лице.
Мы с Грейфрайером смирились с позорным поражением, и нашей целью было просто пройти весь скаковой круг. Остальные сражались за первенство, Голиаф и Цвет Хобсона конкурировали друг с другом, находясь на расстоянии фарлонга от финиша. Но то, что случилось дальше, исторгло у толпы крики ужаса.
Сзади это выглядело так, как будто Голиаф поскользнулся. Голова жеребца опустилась, но ноги продолжали двигаться, толкая его вперед. Когда он все-таки упал, то увлек за собой Цвет Хобсона. Остальным шести ездокам, шедшим за ними по пятам, некуда было деваться, кроме как врезаться в двух пострадавших лидеров. Жокеев выбросило из седла, а лошади кубарем покатились по беговой дорожке. Одну, пронзенную расщепленным деревом, швырнуло на ограждения. Другая исчезла под распростертыми телами своих собратьев, раздавленная их совокупным весом. Оживленное веселье этого дня испарилось под ржание умирающих лошадей и крики раненых людей.
Поскольку мы быстро приближались к этой бойне, я попытался натянуть поводья Грейфрайера, чтобы увести его подальше от опасности. Но у мерина были другие планы. Перед нами кувырком катилась лошадь, дико взбрыкивая ногами, Грейфрайер ускорил шаг и одним прыжком перемахнул через упавшее животное.
Затем мы снова оказались впереди, и на этот раз Грейфрайеру нельзя было отказать. Он поскакал дальше, несмотря на мои попытки остановить его, и мы пролетели мимо финишного шеста, оторвавшись от единственного соперника, который остался у нас на поле.
Почувствовав редкую победу, Грейфрайер, наконец, перешел на нетвердую рысь, высоко подняв голову и тяжело дыша. Он ожидал, что я разделю его триумф, но я беспокоился об упавших наездниках, лежавших где-то позади нас. На беговой дорожке уже были люди, подныривая под ограждения, чтобы пробежать по траве туда, где лежали всадники и лошади, нуждавшиеся в помощи. Несколько лошадей без всадников проскакали мимо нас галопом, со свободно болтавшимися стременами. Фаворит, отважный гнедой скакун, которым я восхищался несколько часов назад, ковылял на трех ногах, его сломанная передняя нога непристойно раскачивалась, как соломинка на ветру. Другие лежали там, где упали, чтобы никогда больше не подняться.
Я спешился, привязал поводья Грейфрайера к ограждениям и побежал обратно к месту происшествия. Один жокей был без сознания, другого окружили мужчины, качавшие головами и просившие принести что-нибудь, чтобы накрыть мертвого. Несколько человек кричали от боли, и, судя по неуклюжим изгибам их конечностей, им больше никогда не суждено было сесть верхом. Вигора среди них не было. Он был переброшен через голову Голиафа, упав вдали от суматохи падающих тел. Я увидел, что он прихрамывает, и двое мужчин поддерживали его, помогая отойти к обочине скакового круга. Вокруг царила неразбериха, что вполне отвечало моей цели.
Я стал искать и нашел скрюченное тело Голиафа. Гигантский конь был неподвижен, его шея была сломана при падении. Я прикоснулся к теплой шее, вспоминая, как подрагивали мышцы под моими пальцами, когда я ухаживал за ним. Я вдруг понял, что впервые вижу его таким неподвижным, смерть нашла способ сдержать неукротимую при жизни , безграничную энергию.
С этим животным что-то сделали, я был в этом уверен. Все, что у меня было, - это время для беглого осмотра. Я не ожидал найти слишком много, но должно было быть что-то, что объяснило бы перемену в его поведении. Я посмотрел на его бока, покрытые полосами в тех местах, где хлестал его Вигор. Я слышал рассказы о наездниках, которые вставляли шипы и гвозди в свои хлысты, чтобы добиться большего от уже уставшего коня, но, несмотря на очевидные рубцы, я не смог найти уколов на коже. Я ослабил подпругу и стал смотреть под седлом, ожидая найти чертополох или какой-нибудь другой острый предмет - еще один трюк, используемый для того, чтобы сделать лошадь возбудимой. Я ничего не нашел и был уже готов сдаться, когда заметил небольшой участок спутанной гривы на шее возле плеча. Я рассматривал его, когда почувствовал, как чья-то рука потянула меня назад.
- Холмс, что ты здесь делаешь? – сурово спросил Мильтон. - Ты победил, черт бы тебя побрал. А теперь подойди к вольеру победителя и взвесься. Оставь Голиафа, он теперь годится только для живодерни.
Я неохотно поднялся.
- Неужели я ничего не могу сделать? – спросил я.
- Сомневаюсь в этом, если только ты не умеешь воскрешать мертвых. Просто ужасно. Три мертвые лошади и два погибших наездника.
Я подскочил, когда раздался выстрел. И обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как красивый гнедой со сломанной ногой падает на землю.
- Значит, четыре мертвые лошади, - мрачно сказал Мильтон. - А теперь пошевеливайся, Холмс.
Он зашагал прочь, туда, где, обхватив голову руками , сидел Вигор. Когда он отвлекся от меня для того, чтобы выбранить жокея, я воспользовался этой возможностью, плюнул на белый шелк своего рукава и протер им спутанную шерсть на шее лошади. Когда я поднял руку, на ткани появилось красное пятно. Мои подозрения подтвердились, я раздвинул гриву, поискал и вскоре нашел то, что ожидал: маленькую дырочку, оставленную шприцем.
Перед забегом кто-то сделал Голиафу инъекцию. Что бы это ни было, оно привело его в состояние безумия. Вероятно, это и привело к его смерти.
Теперь мне предстояло выяснить, что они ему дали.