Какой-то очень благотворный дождь. Так это ощущается.

Вчера свалилась с головной болью, практически голодная. И хоть и проснулась в три, но хлопнула таблетку капотена и снова легла.

Внезапно поняла, что пора заниматься браузером, он забит по горло и даже выше. Все эти открытые закладки как бы нужны, но что-то нужно ежедневно, что-то открыл, чтоб сохранить позже, что-то боишься потерять и в результате - это просто страшное дело и , конечно, все тормозит. Так что конкретно буду активно заниматься просмотром и сохранением. Ну, вот сайт с Джоном Беннетом Шоу висит, хоть я оттуда все сохранила, но боюсь с ним расстаться, пока уже не сделаю себе посты про все, что там есть. Страницы с тумблера, еще теперь странички шерлокианцев с blog.spot. Я, как Плюшкин, все мне надо здесь и сейчас. Это еще и потому, что все же постоянно пропадает, хотя то, что они тут висят, их, конечно, не спасет. Просто времени на все тоже нет. Будем работать)

И в буквальном смысле, начался рабочий день)

Досматриваю второй фильма "Аббатства". Очень тягостное впечатление. Частично, конечно, из-за озвучки. В первом фильме она была совсем ужасной, настолько, что я побежала проверять не появилось ли на рутрекере чего-то другого, а в идеале - телевизионной. Увы, нет, оно, видно, все неофициальное и озвучка полулюбительская. С совершенно ужасными голосами Мэри, миссис Патмор и, наверное, Бейтса. Про графиню даже не говорю, хотя, наверное, могло быть еще хуже. Во втором фильме вроде получше, но, возможно, я уже смирилась и привыкла.
Но дело, конечно, не только в озвучке. Расстроилась из-за похудевшего Бонневиля. Как-то не только внешне, но и внутренне изменилась Анна и опять таки Бейтс, хотя озвучка тут, конечно, тоже влияет на впечатление. Но в целом утеряно что-то важное.
Плюс ко всему, наверное, это задело какие-то свои струны. Что-то из разряда "унесенных ветром". Подобные ощущения были, наверное, при прочтении "Виконта де Бражелона" и просмотре "ШХ в ХХ веке". Ушла эпоха, пришло что-то совсем иное, современное, но чужое. Мне это знакомо и по собственной жизни, в том, что происходит в ХХI веке. Ладно, это уже философия. Но смотреть не слишком приятно, хочется все это "развидеть".

Теперь, когда я уже почти все посмотрела, фотки пойдут независимо от сезонов сериала











***

Изображения на дайри не вставляются. Как это все достало...

Для начала скажу, что перевела эту статью чисто " за одно", поскольку она была в том выпуске "Watsonian", из которого я уже взяла другую статью, и выпуск пришелся на работе очень кстати, там и еще немало интересного.

Статья, правда, возможно, немного странная и точно была тяжелой для перевода, ибо у автора английский язык не родной.

Как бы там ни было, мне эта тема - воспоминаний Уотсона - очень близка и помню, как мы когда-то говорили здесь о том, что все "Записки", что пишет Уотсон, являются как бы "посмертными" в отношении Холмса, а это довольно существенно.

Еще хочу заметить, что здесь в статье прозвучало нечто такое, что не просто выразить словами. Но это о том, что в Каноне не надо чего-то выискивать, там, вообще, все лежит на поверхности. Ну, или почти все)

Это я собственно о том, как многое Уотсон помнил в мельчайших деталях, о чем пойдет речь ниже. Путал что-то про себя, про Холмса все помнил наизусть... "Он помнит все , каждое слово, каждое движение."

И еще пару слов напишу уже после статьи.

Анти-мемуары доктора Уотсона
Бенуа Гильельмо

Память - центральная тема и проблема на протяжении всего Канона. Каждая история, написанная Уотсоном, представлена нам как отчет особытиях “в точности так, как они происходили” (Последнее дело Холмса). Он понимает, что суть рассказа состоит в том, чтобы рассказать “что произошло”, и с сознанием своего долга записывает то, что помнит. Но именно то, как он вспоминает “то, что произошло”, становится парадоксом памяти, с которым приходится сталкиваться его читателям и как-то его объяснять.
Излагая факты публике, Уотсон, похоже, постоянно колеблется между автобиографической амнезией и фактической гипермнезией. Во-первых, мы должны помнить, что “Канон - это не отчет о событиях, изложенных вскоре после того, как они произошли, а отчет о событиях, воссозданных Уотсоном по сделанным им некогда заметкам. Каждый из его рассказов пережил период покоя в виде заметок, лежащих в хранилищах банка «Кокс и Компания », прежде чем быть извлеченным и облеченным в повествовательную форму”. Таким образом, некоторые ошибки “могли быть допущены при переписывании, порой спустя многолет после того, как были сделаны сами заметки”. (Гибсон, 1957, стр. 105) Но что было в записях доктора Уотсона? Возможно, мы не станем обвинять Уотсона в создании ложных мемуаров, если лучше поймем его методологию.



Уотсон: Писатель, страдающий амнезией

При том, что доктор Уотсон не писал «Воспоминаний человека, страдающего амнезией» (Эрик Сати, 1912), или «Воспоминаний паршивого любовника» (Граучо Маркс,1940), или микро-мемуары Жоржа Переса («Я помню», 1978), он, несомненно, написал незабываемые «Приключения Шерлока Холмса».

Роберт Н. Броуди в “Магии Канона” отмечает, что провалы в памяти доктора Уотсона хорошо известны и были изучены,объяснены и прокомментированы каждым серьезным шерлокианским исследователем”. Он приводит нам несколько примеров, чтобы освежить нашу память:

• Блуждающая рана. “В «Этюде в багровых тонах» он четко заявляет, чтобыл ранен в плечо джезайлской пулей, которая раздробила кость и задела подключичную артерию. Но в «Знаке четырех» он вскочил и, прихрамывая, нетерпеливо зашагал по комнате.”
• “Похоже, он не может вспомнить, сколько у него было жен”.
Оценки исследователей варьируются от одной до пяти жен.
• “Кажется, он не может вспомнить местонахождение его практики. В «Пальце инженера» и еще раз в «Приключениях клерка» он упоминает, что его приемная находилась недалеко от Паддингтонского вокзала. Тем не менее, в «Подрядчике из Норвуда» он продает свою практику в Кенсингтоне молодому доктору Вернеру.”
Мы можем добавить и другие доказательства слабой памяти Уотсона.
читать дальше
Например, в "Последнем деле Холмса" он утверждает, что не знает о самом существовании профессора Мориарти, хотя говорит о нем с Холмсом в «Долине страха», деле, которое хронологически произошло за несколько лет до событий на Рейхенбахе. В "Деле необычной квартирантки" Шерлок Холмс спрашивает своего старого товарища, помнит ли он о трагедии, происшедшей в Аббас Парва. Ответ отрицательный.

“А ведь в то время мы еще жили вместе”, - отвечает Холмс. Уотсон вспоминает только внешность молодого Эдмундса, который работал над этим делом. Несомненно, у Уотсона была хорошая память на лица.
Итак, вот человек, который может вспомнить и описать, что он ел на завтрак, но не может вспомнить имя своей хозяйки (Скандал в Богемии) или о том , где находится его практика, к северу или к югу от Гайд-парка.
Мы не знаем, была ли у Уотсона сестра или любил ли он брокколи, номы точно знаем, что у него была слабая, лакунарная, автобиографическая память – или эпизодическая память. Мы могли бы сказать, что Уотсон не помнит, гдеон жил, куда был ранен или сколько у него было жен. И это не потому, что он забыл обо всех этих вещах, а потому, что он высказывает противоречивые суждения по каждому из этих предметов. Он помнит эти части своего мира, но каким-то парадоксальным, противоречивым образом. Как выразился Мартин Дейкин (1972, стр. 11), “Возможно, у Уотсона иногда были путаные воспоминания, но автор саги о Холмсе вовсе не был таким уж болваном”.

Уотсон: Репортер, страдающий гипермнезией

Дирк Дж. Струик в важной статье под названием “Реальный Уотсон” (1947) отмечает, что

«... этот выдающийся рассказчик, должно быть, вдобавок обладал замечательной памятью. Как он вспоминал, часто спустя годы после событий, самые незначительные подробности действий своего друга? Как ему удалось воспроизвести тонкие рассуждения Холмса? Был ли он, подобно современному военному корреспонденту, всегда неразлучен с карандашом и блокнотом? Если да, то как ему удалось достичь такого прекрасного баланса между ведением записей и действиями, когда он оказывался в ситуации, когда ему приходилось пускать в ход оружие? Не кажется ли тогда более вероятным, что Уотсон сам сделал некоторые из приведенных им умозаключений и что большая часть расследования, котороеон приписывал своему другу, на самом деле была его собственной?»

Струик предлагает точку зрения, которая находится в полном контрасте с обычным, несколько забывчивым Уотсоном, и которая подводит нас к следующему выводу: доктор Уотсон страдает гипермнезией. Он помнит все, каждое слово, каждое движение.
В зависимости от характера того, что он вспоминает,Уотсон переходит в область прошлого с его собственными характеристиками –“тонами”,“аспектами”, “сингулярностями” и “яркими точками”. Каждое без исключения слово Холмса, каждое действие, малейшая деталь живы в уотсоновском“воспоминании-образе”.
Но не является ли это скорее иллюзией гипермнезии, которую можно обнаружить в рассказах доктора Уотсона? Он непосредственно не вспоминает и не воспроизводит свои воспоминания во время написания рассказов. Он постоянно, изо дня в день занят мыслительной работой «вспоминания», основанной на написанных им заметках. Они являются основой для реконструкции событий. Без ежедневных записей о действиях Шерлока Холмса или его собственных, как на болотах в 1889-м («Собака Баскервилей»), можем ли мы доверять чистым воспоминаниям доктора Уотсона? Как мы уже видели, эти чистые воспоминания в основном противоречивы или расплывчаты. Но все же, со всеми этими записями, накопленными за годы приключений, которым он придавал повествовательную форму, у доктора Уотсона ,похоже, было слишком много воспоминаний – избыток воспоминаний , который не знаешь, где хранить, – но всегда с этим пробелом, этим промежутком забвения, связанным с тем, что касалось его собственного существования.

Уотсон боялся забыть

Пролог "Дела необычной квартирантки" дает нам хорошее представление об изобилии исходных материалов, которыми были записи и документы доктора Уотсона:

«Если вспомнить, что мистер Шерлок Холмс занимался своей практикой двадцать три года и из них семнадцать лет мне довелось сотрудничать с ним и вести записи его дел, станет ясно, что у меня накопилось немало материала. Задача всегда заключалась не в поиске, но в выборе. Целую полку занимают тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами, –– поистине клад для всякого, кто изучает не только преступность, но самые разные общественные и государственные события, наделавшие шуму в конце викторианской эпохи.»

Уотсону надо было решить, что из этой массы доступных данных исключить или сохранить, что будет вынесено на всеобщее обозрение, а затем как подчеркнуть такие элементы. Это то, что должно было быть его ежедневной задачей во время написания "приключений". Однако вместо того, чтобы восхвалять воссоздание Уотсоном аналитических рассуждений, в “Знаке четырех” Шерлок Холмс критикует "романтизм" «Этюда в багровых тонах» и напоминает Уотсону об основном правиле выбора: “Кое о чем можно было и умолчать или, хотя бы соблюдать меру в изложении фактов”.
Какими на самом деле были записи доктора Уотсона? Для получения ответа на этот вопрос надо взглянуть на 10 главу “Собаки Баскервилей” ("Выдержка из дневника доктора Уотсона"). Мы должны поблагодарить доктора Уотсона не только за созданиесюжета, но и за то, что он дал нам представление о своих писательских методах.

«До сих пор я вполне обходился в своем повествовании отчетами, которые Шерлок Холмс получал от меня в первые дни после моего приезда в Баскервиль-холл. Теперь же мы подошли к такому моменту, когда я вынужден оставить этот способ и снова положиться на свою память, подкрепив ее выписками из собственного дневника. Эти два отрывка подведут нас вплотную к тем событиям, которые навеки запечатлелись у меня в мозгу.
Я остановился на описании нашей неудачной погони за каторжником и на том, что за ней последовало. Продолжаю свой рассказ на другое утро.»


Внимательное прочтение этой главы приводит нас к выводу, что эти записи представляли собой странную смесь фактов и наблюдений, внимательно подмеченных и расписанных по пунктам, с бесконечными размышлениями о сложившейся ситуации, о личности главных героев и, как и в других рассказах («Человек на четвереньках»), о его отношениях с Холмсом. Но должны ли мы доверять Уотсону, когда в следующей главе он утверждает, что отныне больше не будет обращаться к своим записям, а будет апеллировать только к своей памяти?


«Отрывки из моего дневника, составившие последнюю главу, подвели нас вплотную к 18 октября, то есть к тому числу, начиная с которого все эти невероятные события быстро двинулись к своей страшной развязке. Происшествия последних дней настолько врезались мне в память, что я могу рассказывать о них, не прибегая к своим записям.»

Между предыдущей страницей и теми, что последуют за ней , нет никаких реальных различий. Поэтому мы должны предположить, что Уотсон не предоставляет нам свои записи в сыром виде. Он уточняет их, чтобы сохранить стандарт повествовательной преемственности с остальной частью романа. Например, “пожатие плечами”, упомянутое Уотсоном, когда он говорил о Селдене с сэром Генри, должно было быть выдержкой из его дневника. Он , в самом деле, написал в своих заметках: “Я пожал плечами”? Письма, отправленные Холмсу (главы 8 и 9), похожи:сочетание аутентичности, правдивости и построения повествования позволяет сохранить связность всей истории и развития сюжета.
Уотсон - режиссер, архивариус, “вы тут за историка” ("Долина страха", глава 7), биограф Холмса (повсюду).Но биография - это серьезное воссоздание, требующее точности. Уотсон иногда далек от точности, о чем свидетельствуют хронологические ошибки, и еще хужеобстоит у него дело с фактами, касающимися его самого, такими как его рана, его брак (браки) и т.д.
В заключении к своей статье о записках доктора Уотсона Теодор У. Гибсон (1957) демонстрирует следующие принципы, которые мы должны изучить, столкнувшись с несоответствием:
1) повествовательные факты заслуживают доверия;
2) даты и числа верны лишь частично в том смысле, что некоторыеиз них на самом деле не были отмечены, а были выведены логически из других данных;
3)факты, основанные на чистой памяти, вызывают подозрение.

Мы можем только согласиться с Гибсоном (1957, с. 106), когда он пишет:
“Ясно, что описанию Уотсоном событий можно полностью доверять. Однако справочные материалы, такие как даты, имена и тому подобное, по-видимому, занимали второстепенное место в его понимании, и им нельзя безоговорочно верить”.

Заключение

Доктор Уотсон, безусловно, такой же парадоксальный человек, как и Шерлок Холмс. Он был талантливым рассказчиком и драматургом, который сохранил и придал форму подвигам великого сыщика. Его память, похоже, была перегружена незабываемыми воспоминаниями о приключениях, которые он делил со своим другом на протяжении стольких лет. Но на самом деле у Холмса былапрекрасная память, вопреки тому, что он заявляет в конце “Собаки”, когда Уотсон призывает его "погрузиться в воспоминания о прошлом",чтобы вспомнить это дело в последний раз. “ Когда сосредоточишься на чем-нибудь одном, прошлые помыслы улетучиваются из головы … Таким образом, каждое новое расследование вытесняет из памяти предыдущее, и мадемуазель Карэр своей персоной заслонила в моем сознании Баскервиль-холл.”
Моя задача состоит не в том, чтобы защитить какой-то конкретный тезис, а в том, чтобы сбалансировать два парадоксальных аспекта памяти Уотсона: с одной стороны,его смутную и противоречивую автобиографическую память и, с другой стороны,силу его памяти благодаря использованию его заметок и его писательскому искусству. Мы часто утверждаем, что память - самая хрупкая и капризная из всех наших интеллектуальных способностей: ненадежная, часто разочаровывающая, а иногда и вероломная.
Что ж, тогда память Уотсона очень похожа на нашу, не так ли?

Примечания

Подзаголовок первой опубликованной работы доктора Уотсона “Этюд в багровых тонах” - "перепечатано из воспоминаний Джона Х. Уотсона, доктора медицины". Почему “перепечатка”?
Иногда этот вопрос все еще считается открытым, но посмотрите статью Бернарда Дэвиса, “Книга Бытия” в "Sherlock Holmes Journal", Специальном выпуске, посвященном столетию выхода «Этюда в багровых тонах», 1987, стр. 9. Подзаголовок ссылается скорее на нечто в жанре Мемуаров, с автобиографическим содержанием, а не на детективный рассказ.
Вторым сборником приключений, написанным Уотсоном и опубликованным в 1894 году, являются «Записки (Мемуары) о Шерлоке Холмсе». Тут уже все достаточно ясно из названия. Последние приключения дуэта будут опубликованы в 1927 году под названием "Архив Шерлока Холмса". Последняя глава“Собаки Баскервилей” называется "Взгляд назад (Ретроспектива)". Все эти названия указывают на обращение к прошлому, на воспоминания. То же самое относится и к уотсоновским прологам. Так, в «Постоянном пациенте» мы можем прочитать:

«Просматривая довольно непоследовательные записки, коими я пытался проиллюстрировать особенности мышления моего друга мистера Шерлока Холмса...”

***

Я тут кое-что припишу в том числе и с практической точки зрения. И это больше касается примечаний и далее списка литературы.

Когда переводила вот эти примечания на работе и пыталась кое-что уточнить в Сети по "Этюду", мелькнула мысль, что все же наши переводы Канона это штука очень спорная. Из всех вариантов, что есть у меня под рукой , только в одном указано, что это перепечатано из Воспоминаний Уотсона. Я не маньяк, но переводили кто во что горазд. Ну, да, скажем, что это мелочь.
И в связи с этим я в очередной раз вспомнила, что надо бы все ж таки приобрести выпуск "Shoso-in Bulletin" со статьей "Переводы Канона на русский язык".
Еще на ту же тему. Сейчас буду придираться, как какой-нибудь ботаник) Я сама очень люблю название, наверное, основного у нас сборника "Записки о Шерлоке Холмсе". С детства уже само слово "Записки" греет душу) Но, положа руку на сердце, ведь это же "Мемуары", хотя я тоже всегда пишу "Записки", чтоб было понятно. Хотя у нас "Записками" и просто сборники называют, где и "Приключения" и "Возвращение" есть.

И я сейчас насчет перепечатки вспомнила еще один момент из Комментариев Баринг Гоулда, который меня когда-то привел в восторг своим реализмом. Так там представляли эти "Воспоминания" Уотсона, откуда и был перепечатан "Этюд"

"Представтье, - как писал в своих библиографических заметках покойный Эдгар Смит, -эту книгу, какой она должна бы быть. Это чудесный том, в твердой обложке, с тиснением и прекрасно отпечатанный в какой-то частной типографии где-то около 1885 года. Наряду с его отчетом о первом приключении, которое он разделил со своим другом, мы найдем здесь также ряд ранних работ доктора: конечно же что-то о его встречах на трех континентах с женщинами многих национальностей, и более детальный отчет о том, свидетелем чего он был в Индии, в котором, будем надеяться, будет подробно описано о боевых заслугах доктора. Он должен был рассказать о многом: ему было около тридцати трех, когда он это писал, но будучи тем, кем он был, можно предположить, что у него было достаточно оснований, чтобы уже тогда назвать это "Воспоминания" Большинство исследователей, однако , предполагают, что эти "Воспоминания" никогда не выходили в печати. "В последние годы, - пиал мистер Джон Болл, - было проведено тщательное исследование, дабы определить местонахождение всех доступных изданий , но ни один экземпляр вышеупомянутых "Воспоминаний" так и не был найден."

Ну, и я чисто для себя отмечу по книжкам)

Благодаря списку используемой литературы ознакомилась, к примеру, со сборником The Log of the “Gloria Scott” - откуда вот эта статья Броуди "Магия Канона" . Про книжку, наверное, напишу отдельно. Определенно надо взять на заметку.

Потом отмечен сборник "Трансцендентный Холмс" с такой статьей, как например, "Уотсон у алтаря".

Статья Струика "Реальный Уотсон" вроде должна быть в Baker street Journal

Короче, статья оказалась очень полезной.

Очередная партия "Аббатства Даунтон". В выходные буду уже досматривать сериал, но здесь у меня пока 2 сезон.

Проглядывала и частично сохраняла журнал этого Профессора Пангеи. И внезапно она привела диалог из "Подрядчика из Норвуда" Берта Коулза. Надеюсь, что я сама до него дойду, но пусть это будет здесь

"Подрядчик из Норвуда
Это долго и бессмысленно, но по какой-то причине меня это поразило.

Холмс: - Мой дорогой друг, мне жаль это говорить... Больше никаких историй.
Уотсон: - Холмс?
Холмс: - По крайней мере, на данный момент. Больше никаких авантюрных подвигов в журнале "Стрэнд". Это должно прекратиться.
Уотсон: -...Я не знаю, что сказать. То есть, ах, я знаю, вам никогда не нравилось, как я пишу, но..... Я не...
Холмс: - Нет, нет, нет, нет, Уотсон, ваши заслуги как автора романтической литературы не имеют к этому никакого отношения.
Уотсон: - Тогда почему, ради всего святого?
Холмс: - Я... больше не... жажду аплодисментов.
Уотсон: [долгий выдох]
Холмс: - Мне очень жаль.
Уотсон: - "Я знаю, что мог бы прославиться".
Холмс: - Дело Джефферсона Хоупа. Слова другого человека...
Уотсон: - О, конечно, же нет. Ну, моложе, конечно...
Холмс: - Другого. Иного. Сейчас у меня другие цели.
Уотсон: И у них другое направление.
Холмс: - Так и есть.
Уотсон: - Которое касается скорее внутреннего мира, нежели внешнего.
Холмс: - Совершенно верно. [хриплый смех] Проницательно с вашей стороны.
Уотсон: - Ну, я тут почитал. Дальний Восток. Тибет. Буддизм.
Холмс: - Да, конечно.
Уотсон: - Вы знали?
Холмс: - Нет, нет, но я не удивлен. Всегда скрупулезны, а, Уотсон?
Уотсон: - О, я стараюсь. И у меня был хороший учитель.
Холмс: - Всегда докапываетесь до сути. И поэтому вы поймете мое желание. Больше никаких публичных заявлений обо мне, моих методах и моих успехах.
Уотсон: - Вы сказали "На данный момент".
Холмс: - Ммм. Да, так я и сказал.
Уотсон: - Тогда... когда?
Холмс: - Ну, возможно, когда я удалюсь от дел.
Уотсон: - Удалитесь от дел? До этого еще много лет.
Холмс: - Что ж, возможно. Но пока больше никакой огласки.
Уотсон: - Ну, если вы действительно этого хотите...
Холмс: [с надеждой] - Вы согласны?
Уотсон: - Я согласен.
Холмс: - Спасибо вам, мой друг. [пауза] Вы... будете продолжать помогать мне?
Уотсон: - Что ж, если мне будет позволено...
Холмс: - Уотсон, вы бесценны для меня не только в литературном плане."

Глава 12
Смерть на ипподроме.

Мученьем был вагон для перевозки лошадей, который подпрыгивал и раскачивался в течение тех шести часов, что он ехал до Линкольна. В нем в половине пятого утра мы доехали до станции в Лоустофте, а оттуда двинулись в Норвич, чтобы пересесть на железнодорожную линию Эли. Еще одна пересадка, состоявшая из перемещения равнодушного ко всему серого мерина и ретивого черного жеребца из одного вагона в другой, и, наконец, мы были на пути в Линкольн.
Если лошади путешествовали с некоторым комфортом, укутанные для тепла пледами и обеспеченные кормом, то их конюхи ехали с гораздо меньшими удобствами. Я не ожидал, что поеду с ними. Если бы я надеялся получить место, то был разочарован. Мильтон ясно дал понять, что не собирается брать на себя расходы по оплате билета ни для Палмера, ни для меня, и велел нам проскользнуть в вагон для лошадей, как только начальник станции отвернется.
Наряду с Бейли, единственным человеком, который мог позволить себе роскошь иметь место, с нами был Вигор, все еще страдавший от головной боли после вчерашних излишеств, и попытка опохмелиться в качестве назначенного им же самим лечения не сильно ему помогла.
Дэнни Палмер все еще размышлял о своих обидах и не желал сказать мне хоть слово. Кроме того, он нервничал, что отчасти я приписал его предстоящим дебютным скачкам на полторы мили. Несколько раз я случайно замечал, как он грызет ногти или пристально смотрит на что-то невидимое в углу. Я ему не завидовал. Одно дело скакать галопом на лошади по своей территории, и совсем другое - выступить против группы других горячих чистокровных скакунов и надеяться сохранить хоть какое-то подобие контроля над ситуацией. Травмы, подобные травмам старого дяди Тома, не были редкостью, и гибель людей и животных на ипподроме тоже была признанным риском для этого вида спорта.
Я оставил попытки вовлечь его в разговор и закрыл глаза. Чем дальше мы отъезжали от дома, тем меньше я был уверен в причастности Палмера к подтасовке результата скачек.
С каждой милей его беспокойство росло, пока он уже больше не мог сидеть и не принялся расхаживать взад и вперед по вагону. В лучшем случае, я мог бы представить, как Мильтон велел ему придержать лошадь, чтобы она не выиграла, но Грейфрайеру, в любом случае, не суждено было прийти к финишу первым. У Палмера не было опыта, и если он не знал что-то о методах, используемых для того, чтобы заставить лошадь выиграть, то я был склонен сбросить его со счетов. Дядя Том казался более полезным источником информации в этом направлении. Мне нужно было расспросить его поподробнее.
И мне повезло, что Мильтон железной рукой управлял своей конюшней. Нехватка свободных конюхов означала, что у меня был шанс лично понаблюдать за скачками. Голиаф был далек от того, чтобы считаться фаворитом, хотя то, как говорил об этом Вигор, наводило на мысль о том, что конь победит. И я должен был ответить на вопрос о том, как это будет достигнуто.
читать дальше
Мы прибыли в Линкольн чуть позже одиннадцати часов, и оттуда в фургоне для перевозки лошадей нас привезли на ипподром. Голиаф с каждой минутой становился все более возбудимым, и даже Грейфрайер начал проявлять энтузиазм. У нас было время для легких упражнений, чтобы снять стресс от долгого пути, перед началом подготовки к дневным скачкам. Поскольку у нас остался один конюх, а Палмер ушел переодеваться перед забегом, Бейли пришлось оседлать Грейфрайера, оставив мне Голиафа.
Каковы бы ни были мои собственные противоречивые чувства к этому человеку, Бейли хорошо знал лошадей. Он ухаживал за ними, проводя рукой по их ногам, проверяя, нет ли травм, и одобрительно похлопывая по шеям.
- Они хорошо выглядят, Холмс, - сказал он. - Как тебе твои первые скачки?
-Интересно.
Он удивленно приподнял брови.
- Разрази меня гром, ты просто айсберг. Большинство наших парней отдали бы свои задние зубы за такой день, как этот. Ты делаешь ставки?
- Я не могу себе этого позволить.
- Что ж, тогда ты можешь пойти и сделать ставку для меня. - Он бросил мне гинею. - Поставь на победу Голиафа. Сегодня у меня хорошее предчувствие насчет этого парня.
Я сделал, как мне было сказано. Букмекерские конторы на поле предлагали ставки 33-1 на Голиафа, в то время как на фаворита, Цвет Хобсона, они опустились до 3-1. Я обогнул парадный круг, возвращаясь назад через огороженное место для расседлывания, и двинулся дальше мимо большого здания, в котором располагались комната взвешивания и раздевалка для жокеев. Оттуда я услышал шум, и сквозь глухие удары и крики до меня донесся жалобный голос Дэнни Палмера, который кого-то умолял.
Войдя внутрь, я обнаружил группу стоявших там полуодетых мужчин, наблюдающих за избиением человека. Я протиснулся сквозь толпу и увидел Палмера, свернувшегося калачиком на полу, в то время как Вигор методично бил его ногами в пах и живот.
Я шагнул вперед и оттолкнул Вигора. Это застало его врасплох, но затем, когда он узнал меня, его удивление сменилось ненавистью.
-Не вмешивайся! - взревел он.
- Оставьте его в покое.
Он усмехнулся.
-Или что?
Я предвидел его реакцию. Когда его кулак метнулся мне в лицо, я смог увернуться. Потерпев неудачу, Вигор с новой силой предпринял еще одну попытку, и это вывело его из равновесия. Я позволил ему сделать еще одну попытку, после чего от моего прямого удара в челюсть он грохнулся на пол. Он дополз до одной из скамеек и растянулся там, зажимая кровоточащий нос. Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, как зрелище того, как головорез Вигор пробует на вкус свое собственное лекарство.
Он громко стонал, но мои мысли были не о нем. Я потянулся к Палмеру и попытался развернуть его. Он отказывался от предложенной помощи и оставался там, где был, крепко сжавшись в комок от боли. Из его зажмуренных глаз текли слезы. Плиточный пол был покрыт пятнами крови, и я надеялся, что струйка крови в уголке его рта была из раны на губе, а не из-за каких-то внутренних повреждений.
- Дэнни, - настоятельно просил его я, - ты должен сегодня ехать верхом. Попробуй встать.
- Я не могу, - всхлипнул он. На меня снизу вверх глядели испуганные глаза мальчика, забывшего, что он разыгрывает из себя мужчину. - Мне больно.
Это было самое большее, что он когда-либо говорил мне. Как часто бывает, что в критическую минуту может обрадовать даже появление явного недруга.
Менее желанным было внезапное появление Мильтона. Другие жокеи расступились, как море перед Моисеем, предоставив тренеру распоряжаться.
- Что, черт возьми, здесь происходит? - воскликнул он, сверкающим взором глядя на происходящее.
- Этот мерзавец из конюшни ударил меня, - причитал Вигор. Кто-то дал ему носовой платок, который теперь был перепачкан его кровью. - Думаю, он сломал мне этот чертов нос.
- Что ты сделал? - спросил Милтон, поворачиваясь ко мне с красным от ярости лицом. Я попытался сопротивляться, когда он схватил меня за воротник и притянул к себе достаточно близко, чтобы ощутить брызги слюны, когда он заговорил.
- Он сбил Дэнни с ног, - ответил я. - Остальное было самообороной.
Он резко отпустил меня. То, что он с такой готовностью принял мой ответ, говорило мне о том, что ему уже приходилось все это слышать раньше. Его настроение изменилось. Гнев все еще кипел в нем, но теперь он был полон решимости разобраться в сложившейся ситуации. Велев Вигору привести себя в порядок и подготовиться к скачкам, он затем переключил свое внимание на Палмера.
- Ты в состоянии ехать верхом, сынок? - спросил он с удивительной чуткостью.
- Нет, мистер Мильтон.
- Вигор! - взревел он. - Ты должен мне жокея.
Вигор уже предусмотрительно ретировался. Я совершил ошибку, не сделав того же самого.
-Ну, Холмс, не стой просто так, - пробормотал он. - Одевайся. В следующем забеге на Грейфрайере поедешь ты.
Сказать, что я был застигнут врасплох, значит, ничего не сказать. Кроме этого случая, в моей жизни редко случалось, когда я лишался дара речи, будучи словно поражен громом. Мильтон увидел выражение моего лица и повторил свой приказ.
- Сию же минуту убирайся отсюда. Голиаф должен выиграть этот забег, но этого не произойдет, если Грейфрайер не подаст ему пример.
- Мистер Мильтон, я никогда в жизни не участвовал в скачках, - запротестовал я, наконец обретя дар речи.
- Все когда-нибудь бывает в первый раз. Если Дэнни может это сделать, то сможешь и ты. А если ты этого не сделаешь, - сказал он, тыча в меня пальцем, - тогда вы оба останетесь без работы!
Он наклонился и выхватил из рук Палмера бело-голубой шелковый жакет с эмблемой "Хэмптона". Он сунул его мне в руки.
- Это просто. Грейфрайер знает, что делать. Все, что от тебя требуется, это сесть в седло и управлять им. А теперь иди готовься.
Он повернулся, чтобы уйти. В последней попытке избежать необходимости участвовать в забеге я окликнул его.
-У меня нет на это прав.
- У Палмера есть. Мы скажем, что ты - это он. Никто никогда раньше не видел, как он участвует в скачках. Они не будут знать никого другого.- Он поймал взгляды других жокеев. - У кого-то есть с этим проблемы?
Они снова быстро отвели взгляды, и Мильтон ушел. На меня было брошено несколько жалостливых взглядов, затем, когда эта отвратительная мелодрама закончилась, они вернулись к своим приготовлениям перед забегом.
На первый взгляд, то, что меня просили сделать, было безумием. Каждый год на ипподромах по всей стране погибало множество жокеев, как профессионалов, так и любителей. Тем, кто выживал, еще повезло, что у них остались целы руки и ноги. Чего, конечно, не скажешь о других. Мои мысли обратились к Тому Кобли с его неуклюжей походкой, его карьера закончилась под копытами мчащихся лошадей. Окажись я в подобной ситуации, я не сомневался, что это поставило бы крест на моих надеждах возродить свою еще только развивающуюся профессию.
Несмотря на риск для жизни и здоровья, я должен был взвесить предоставившуюся мне уникальную возможность. Мильтон подтвердил то, что я подозревал: в забеге должно было произойти что-то, гарантирующее победу Голиафа. Наблюдая с трибун, было бы трудно понять, как их план должен был быть приведен в действие; однако, находясь там, в гуще скачек, я мог бы стать непосредственным свидетелем их обмана с самого близкого расстояния.
Мне не нужно было слишком утруждаться, чтобы перечислить все причины, по которым это необходимо было сделать. Грейфрайер был надежным, уравновешенным конем; у меня не должно было возникнуть проблем от езды на нем. Я не мог в самом начале игры рисковать тем, что меня выгонят из тренировочной конюшни, когда мои вопросы оставались пока без ответа. Узнать правду о череде удач Лестрейда и гарантированном успехе Екатерины Великой было первостепенно важно. С моей стороны было бы недобросовестно оставить эту тайну неразгаданной.
И все же меня терзала какая-то случайная ниточка сомнения. В последний раз, когда я вынужден был пережить неприятную ситуацию, это едва не стоило мне жизни. Я уже не был тем молодым человеком, который попал в Постернскую тюрьму, уверенным в своих способностях и не подозревающим об опасностях. С опытом приходят мудрость и опасения. Я был ослаблен физически, если не умственно, и находился под воздействием наркотика, который держал меня своей неослабевающей мертвой хваткой.
Мне было это нужно, чтобы оставаться в здравом уме, и горе мне, если я вдруг почувствую свое превосходство и отвергну его требования.
В конце концов, решение было простым. Плиний Старший заметил, что глубина тьмы, в которую человек может погрузиться и при этом остаться в живых, является точной мерой высоты, к которой он может стремиться. Я уже достигал этих высот раньше; смогу ли я сделать это снова, мне еще предстояло доказать. Воскресну вновь, как пишут на надгробных плитах. Так я и сделаю, если только смогу.
Белые бриджи оказались моего размера, хотя и были немного коротковаты. Как и сапоги, маскировавшие недостатки длины брюк, рубашка и кепи. Шелковый жакет завершил мое преображение, и я , как полагается, с седлом в руках , предстал в комнате для взвешивания. Стюард назвал имя Палмера, и, когда я шагнул вперед, он окинул меня критическим взглядом с ног до головы. Поскольку мистер Мильтон маячил на заднем плане, он благоразумно предпочел промолчать. Меня взвесили, вес оказался меньше 8 стоунов 4 унций, разрешенных для Грейфрайера, и меня должным образом отправили в путь со свинцовыми гирями, которые я добавил к седлу, чтобы восполнить недостаток веса.
На месте перед парадным кругом Мильтон уговорил парня из конкурирующей конюшни взять на себя заботу о Грейфрайере. Его тренер отнесся бы к этому неодобрительно, но, без сомнения, пара соверенов облегчили совесть парня. Поскольку я готовился стать жокеем, а Палмер все еще лежал, свернувшись калачиком, в раздевалке, Бэйли поручили присматривать за Голиафом. С тех пор как я видел коня в последний раз, в нем произошла перемена. От его шкуры, покрытой испариной, шел пар, а ноздри раздувались. Все, что Бейли мог сделать, это не давать ему вставать на дыбы и брыкаться. Это было не то испуганное животное, съежившееся в своем стойле, и не тот нетерпеливый конь, на котором я ездил в свой первый день. Этот Голиаф, казалось, обладал избытком энергии. Ему нужно было бежать, далеко и быстро. Вигор оправдал бы свое прозвище "Чудо Хаммерсмита", если бы ему удалось привести неуправляемое животное к победному финишу.
Как бы то ни было, проходя мимо,он ударил меня седлом в спину, его нос покраснел, а глаза были полны ненависти.
- Тебе лучше быть поосторожнее, Холмс, - сказал он. - Это не подходящее место для любителей. Ты был бы не первым, кто пострадал бы там.
Я охотно ему поверил. Другое дело, что он намеревался сделать с этим на глазах у публики скачек Линкольна.
Грейфрайер был оседлан и теперь его, похоже, интересовало то, что должно было произойти, и я последовал за лошадью и тренером на Парадный круг. Мильтон подсадил меня, и я сразу почувствовал произошедшую в мерине перемену. Он развернулся, вырывая поводья из моих рук. Я качнулся в сторону, потеряв равновесие, и услышал вздох наблюдающей толпы, ожидавшей падения. Мне удалось ухватиться за серую гриву и подтянуться обратно в седло.
- Внимательней! - рявкнул Милтон, передавая мне хлыст для верховой езды. - Грейфрайер любит быстро выезжать, так что дай ему волю. Он пойдет впереди остальных, а затем отступит на полпути. Вот тогда Голиаф возьмет верх. Ты понял?
Мильтон отпустил поводья, и мы пустились трусцой по Парадному кругу. Сомнения снова начали терзать меня, вызывая холодный пот, из-за которого поводья выскальзывали у меня из пальцев. Дурные предчувствия принимают разные формы, но прошло много времени с тех пор, как я чувствовал, что мое сердце колотится так сильно, или слышал шум крови в ушах. Не скажу, что это было совсем уж неприятно, и в этом ощущении была примесь радостного возбуждения, которое до сих пор возникало только в самых сложных случаях. Я начал находить в происходящем очарование - пожилой джентльмен оценивал нас опытным взглядом; мальчики размахивали флагами, заставляя Грейфрайера смущаться и фыркать, а несколько юных леди в развевающихся шляпках застенчиво улыбнулись мне и захихикали, когда я прикоснулся к своему кепи в знак признательности.
Мы производили на публику некоторое впечатление, пока на парадный круг не выехал Голиаф.
Он был зверем, вид которого одобрили бы и валькирии. По кругу пронесся ропот. Мужчины сверились со своими программками скачек и обменивались друг с другом мнениями.
Некоторые покачали головами, увидев его боевой дух, и пошли делать ставки на фаворита, впечатляющего гнедого мерина с белой мордой по кличке Цвет Хобсона. Вигор вскочил в седло, проехал по диагонали по кругу едва сдерживаемой трусцой, и, наконец, нас выпустили на беговую дорожку.
Безмятежность Грейфрайера давно покинула его. Я вцепился в него, когда он с громким топотом помчался по дорожке к линии старта, нетерпеливо натягивая поводья. Он сбавил скорость, когда мы присоединились к остальным девяти участникам забега, и мы следовали за ними круг за кругом, ожидая сигнала, чтобы приготовиться к забегу. Вигор боролся с Голиафом на каждом шагу, и другие жокеи несколько раз ругали его, уворачиваясь от молотящих копыт жеребца. Для всех нас стало облегчением, когда стартер приказал нам выстроиться в неровную линию, поднял руку и, когда он был удовлетворен нашим внешним видом, опустил ее, чтобы начать забег.
Грейфрайер бросился бежать так, словно за ним по пятам гнались адские псы. Мильтон не солгал насчет его скорости. Мы с самого начала явно опережали всех, летя вперед, земля казалась просто размытым пятном. У мерина был легкий, длинный шаг, и, поскольку у него было гораздо больше опыта, чем у его наездника, я предоставил ему полную свободу действий. Он воспользовался этим, и вскоре между нами и остальными ездоками был фарлонг (восьмая часть мили) или даже больше.
На мгновение я задумался о перспективе победы. Рев толпы, когда мы сделали поворот и выехали на финишную прямую, был неотразим. Семь фарлонгов, которые нам нужно было преодолеть, чтобы достичь финишной черты, казались незначительным расстоянием. Грейфрайер не выказывал никаких признаков усталости, и я подбадривал его на каждом шагу. До победы было уже рукой подать. Только стук копыт позади нас, становившийся все громче, нарушал нашу идиллию. Рядом с нами явственно ощущалось еще чье-то присутствие, и с каждым шагом к нам приближался Голиаф.
Наступал тот момент, когда я должен был отступить и позволить Вигору стать победителем. Только вот отступать в сторону - это не самый естественный для меня образ действий. Если я позволяю другому приписывать себе мои успехи, то это мой собственный выбор. Другое дело, когда мне это навязывают, особенно такой агрессор, как Вигор.
Исходя из этого, я подстегнул Грейфрайера. Он не разочаровал меня. Он рванулся вперед, ни на шаг не отставая от Голиафа. Вигор направил жеребца наперерез, налетая и толкая нас, пытаясь заставить отступить. Ни Грейфрайер, ни я пугаться не собирались. Мы мчались дальше, и победный финиш становился все ближе. Я слышал, как Вигор клял на чем свет стоит меня и коня, снова и снова поднимая кнут, чтобы полоснуть жеребца по крупу. Голиаф выкладывался по полной, вплоть до того, что из ноздрей у него сочилась кровь. У Грейфрайера такой проблемы не было. Природный инстинкт повелевал ему быть впереди, и он получал удовольствие от своего положения.
В конце концов, подвел его именно я. Увлеченный гонкой, я не заметил, как Вигор переложил хлыст в другую руку, пока не стало уже слишком поздно. И понял я это, когда он сильно ударил меня хлыстом по лицу. Я был ослеплен, моя хватка ослабла, и Грейфрайер пал духом. Остальные участники скачек с топотом пронеслись мимо нас, и мы остались замыкать шествие вместе с единственным отставшим наездником, которому каждый шаг давался с большим трудом.
Я отчаянно моргал, пока мое зрение не прояснилось. Остальные лошади уже вырвались вперед и плотно теснились к ограждениям. Грейфрайер смирился со своей участью и соответственно изменил свою скорость. Я утешающе похлопал его по шее и осторожно дотронулся до своего лица в том месте, куда меня задел хлыст. Было больно, но, насколько я мог судить, крови не было. Я был благодарен судьбе уже хотя бы за это. Было бы трудно объяснить мое появление на свадьбе Майкрофта со шрамом на лице.
Мы с Грейфрайером смирились с позорным поражением, и нашей целью было просто пройти весь скаковой круг. Остальные сражались за первенство, Голиаф и Цвет Хобсона конкурировали друг с другом, находясь на расстоянии фарлонга от финиша. Но то, что случилось дальше, исторгло у толпы крики ужаса.
Сзади это выглядело так, как будто Голиаф поскользнулся. Голова жеребца опустилась, но ноги продолжали двигаться, толкая его вперед. Когда он все-таки упал, то увлек за собой Цвет Хобсона. Остальным шести ездокам, шедшим за ними по пятам, некуда было деваться, кроме как врезаться в двух пострадавших лидеров. Жокеев выбросило из седла, а лошади кубарем покатились по беговой дорожке. Одну, пронзенную расщепленным деревом, швырнуло на ограждения. Другая исчезла под распростертыми телами своих собратьев, раздавленная их совокупным весом. Оживленное веселье этого дня испарилось под ржание умирающих лошадей и крики раненых людей.
Поскольку мы быстро приближались к этой бойне, я попытался натянуть поводья Грейфрайера, чтобы увести его подальше от опасности. Но у мерина были другие планы. Перед нами кувырком катилась лошадь, дико взбрыкивая ногами, Грейфрайер ускорил шаг и одним прыжком перемахнул через упавшее животное.
Затем мы снова оказались впереди, и на этот раз Грейфрайеру нельзя было отказать. Он поскакал дальше, несмотря на мои попытки остановить его, и мы пролетели мимо финишного шеста, оторвавшись от единственного соперника, который остался у нас на поле.
Почувствовав редкую победу, Грейфрайер, наконец, перешел на нетвердую рысь, высоко подняв голову и тяжело дыша. Он ожидал, что я разделю его триумф, но я беспокоился об упавших наездниках, лежавших где-то позади нас. На беговой дорожке уже были люди, подныривая под ограждения, чтобы пробежать по траве туда, где лежали всадники и лошади, нуждавшиеся в помощи. Несколько лошадей без всадников проскакали мимо нас галопом, со свободно болтавшимися стременами. Фаворит, отважный гнедой скакун, которым я восхищался несколько часов назад, ковылял на трех ногах, его сломанная передняя нога непристойно раскачивалась, как соломинка на ветру. Другие лежали там, где упали, чтобы никогда больше не подняться.
Я спешился, привязал поводья Грейфрайера к ограждениям и побежал обратно к месту происшествия. Один жокей был без сознания, другого окружили мужчины, качавшие головами и просившие принести что-нибудь, чтобы накрыть мертвого. Несколько человек кричали от боли, и, судя по неуклюжим изгибам их конечностей, им больше никогда не суждено было сесть верхом. Вигора среди них не было. Он был переброшен через голову Голиафа, упав вдали от суматохи падающих тел. Я увидел, что он прихрамывает, и двое мужчин поддерживали его, помогая отойти к обочине скакового круга. Вокруг царила неразбериха, что вполне отвечало моей цели.
Я стал искать и нашел скрюченное тело Голиафа. Гигантский конь был неподвижен, его шея была сломана при падении. Я прикоснулся к теплой шее, вспоминая, как подрагивали мышцы под моими пальцами, когда я ухаживал за ним. Я вдруг понял, что впервые вижу его таким неподвижным, смерть нашла способ сдержать неукротимую при жизни , безграничную энергию.
С этим животным что-то сделали, я был в этом уверен. Все, что у меня было, - это время для беглого осмотра. Я не ожидал найти слишком много, но должно было быть что-то, что объяснило бы перемену в его поведении. Я посмотрел на его бока, покрытые полосами в тех местах, где хлестал его Вигор. Я слышал рассказы о наездниках, которые вставляли шипы и гвозди в свои хлысты, чтобы добиться большего от уже уставшего коня, но, несмотря на очевидные рубцы, я не смог найти уколов на коже. Я ослабил подпругу и стал смотреть под седлом, ожидая найти чертополох или какой-нибудь другой острый предмет - еще один трюк, используемый для того, чтобы сделать лошадь возбудимой. Я ничего не нашел и был уже готов сдаться, когда заметил небольшой участок спутанной гривы на шее возле плеча. Я рассматривал его, когда почувствовал, как чья-то рука потянула меня назад.
- Холмс, что ты здесь делаешь? – сурово спросил Мильтон. - Ты победил, черт бы тебя побрал. А теперь подойди к вольеру победителя и взвесься. Оставь Голиафа, он теперь годится только для живодерни.
Я неохотно поднялся.
- Неужели я ничего не могу сделать? – спросил я.
- Сомневаюсь в этом, если только ты не умеешь воскрешать мертвых. Просто ужасно. Три мертвые лошади и два погибших наездника.
Я подскочил, когда раздался выстрел. И обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как красивый гнедой со сломанной ногой падает на землю.
- Значит, четыре мертвые лошади, - мрачно сказал Мильтон. - А теперь пошевеливайся, Холмс.
Он зашагал прочь, туда, где, обхватив голову руками , сидел Вигор. Когда он отвлекся от меня для того, чтобы выбранить жокея, я воспользовался этой возможностью, плюнул на белый шелк своего рукава и протер им спутанную шерсть на шее лошади. Когда я поднял руку, на ткани появилось красное пятно. Мои подозрения подтвердились, я раздвинул гриву, поискал и вскоре нашел то, что ожидал: маленькую дырочку, оставленную шприцем.
Перед забегом кто-то сделал Голиафу инъекцию. Что бы это ни было, оно привело его в состояние безумия. Вероятно, это и привело к его смерти.
Теперь мне предстояло выяснить, что они ему дали.

Аббатство Даунтон, 2 сезон

Продолжаю идти по следам Кэтрин Кук, а точнее влезла в хронику Лондонского Общества ШХ.

И всплыло всякое разное.

Искала там подробности одного события (ниже скажу какого именно) а по дороге узнала разные другие вещи.

Оказалось, Джун Томпсон умерла в прошлом июле. Ей было 92 года. Если кто не в курсе, это автор множества пастишей, и главное, книги "Холмс и Уотсон: этюд о дружбе". У нас это назвали "Досье на Шерлока Холмса".

По ходу еще узнала о журнале Питера Блау "Scuttlebutt" (Слухи) . В основном, он, видимо, информативный. Взяла на заметку. Иногда информацию о книге или журнале найти бывает почти невозможно.

Но, собственно, узнать я хотела о мероприятии, проводимом в прошлом сентябре, под названием "Корабли, шпионы и призраки".
Главным местом проведения мероприятия был исторический порт Харвич на северо-востоке Эссекса, но остановились члены Общества в историческом Секфорд-холле, недалеко от Вудбриджа, я так понимаю, что это теперь гостиница. Меня там кое-что заинтересовало, поэтому уж заодно позволю себе тут небольшую фотосессию.

Секфорд-холл


В саду Секфорд-холла. Здесь можно узнать Джин Аптон



В большом зале гостиницы состоялся тематический обед под названием "Военно-морская сигнализация"



В Харвиче помимо прочих достопримечательностей члены Общества посетили Электрический дворец, один из старейших, сохранившихся до наших дней кинотеатров







Мэтью Эллиотт и Роджер Джонсон представили им последнюю часть классического советского сериала "Шерлок Холмс в ХХ веке"





Это прямо по теме шпионов было) Ну, и к слову сказать, вот даже эта продвинутая часть английских шерлокианцев увидела этот фильм только в прошлом году

Последнее время стала ковыряться в разных шерлокианских блогах, где не только о Холмсе, но и о всяком разном - о выходящих или вышедших книгах, о самих шерлокианцах, жизни различных Обществ. И там немало было рассказов о разных более-менее известных шерлокианцах. И классиках, и тех кто сейчас на слуху, кого уже узнаешь в лицо)

И у меня тут теперь кроме всего прочего будут такие небольшие ознакомительные интервью, чисто символические.

И вот это совсем свежее от 23 июля

Интересное интервью: Кэтрин Кук

Имя Кэтрин Кук мне не раз приходилось слышать в Шерлокиане, но до недавнего времени лично я ее не знал. Последнее время мы с Кэтрин переписывались в рамках одного проекта и она произвела впечатление чрезвычайно знающей и профессиональной леди, при этом ее письма внушали симпатию к ней, передавая ее неподдельное очарование . Она также участвовала в нескольких эпизодах подкаста "От Адлер до Эмберли", и, прослушав эти эпизоды, ты понимаешь, что ее достоинства проявляются во всем, независимо от формы, в которой она выступает!
Для тех, кто еще не знаком с Кэтрин, скажу, что она очень уважаемый человек в нашем общем хобби. Кэтрин более сорока лет возглавляет «Коллекцию Шерлока Холмса» Вестминстера. В настоящее время она является председателем Лондонского общества Шерлока Холмса и активным членом этой группы с 1980 года, а также лауреатом литературной премии Тони и Фреды Хоулетт. Но ее шерлокианские убеждения распространяются не только на Англию! Она является членом ASH и BSI, лауреатом премии BSI Morley-Montgomery и премии Деррика Мердока от Bootmakers of Toronto.



Как по вашему, что означает слово “шерлокианец”?

Человек, который интересуется феноменом Шерлока Холмса - рассказами, фильмами, другими книгами. Не обязательно всем этим – тот, кто интересуется рассказами и, скажем, фильмами, в такой же степени шерлокианец, как и тот, кто интересуется рассказами и “высшей критикой”.

Как вы стали шерлокианцем?

Мой старший брат захотел посмотреть сериал Би-би-си 1965 года с Дугласом Уилмером в роли Холмса и Найджелом Стоком в роли Уотсона, а его младшая сестра не собиралась выходить из комнаты, так что я тоже посмотрела и «подсела» на Холмса.



И заметьте, тогда я была совсем юной! Затем я нашла в местной библиотеке несколько книг Британской классической литературы, и с этого момента и стал развиваться мой интерес к этому. Конечно, у нас дома на книжных полках уже стояли оригинальные рассказы Дойля.
Какова была ваша профессия и как это повлияло на ваше увлечение Шерлокианой?
Я была библиотекарем, сейчас на пенсии. Я получила свою первую работу в Вестминстерской городской библиотеке после беседы с тамошним менеджером по персоналу, поскольку это было недалеко от Бедфордского колледжа, где я училась. Я всю жизнь проработала в Вестминстерской библиотеке на разных должностях, но около 40 лет заведовала их Коллекцией Шерлока Холмса. Теперь я занимаюсь этим как волонтер. Это способствовало моим контактам с шерлокианцами со всего мира, а знакомиться с другими людьми и узнавать их взгляды на проблемы Шерлокианы - один из самых приятных аспектов нашего мира.

Какой ваш любимый канонический рассказ?

“Одинокая велосипедистка”. Вайолет Смит - не робкая фиалка (игра слов - «violet» – и Вайолет, и фиалка). Преследуемая на пустынной проселочной дороге, она не испытывает при этом шок – она сама пытается нагнать мужчину, который следует за ней!



Какой шерлокианец, по вашему мнению, интересен для своих «коллег»?

Трудно выбрать одного человека. Многих из тех, о ком бы я тут могла вспомнить, больше нет с нами. Я бы, наверное, назвала Джонатана и Элейн Маккафферти (да, это уже 2 человека). У них богатый опыт в этой области и они знают множество удивительных историй – замечательная компания.

Какая область Шерлокианы вас более всего интересует?

Я думаю, что это место действия рассказов. Конан Дойл приписал их к местам, которые он знал, или использовал реальные события в качестве вдохновения. Я думаю, что исследование этих аспектов уводит вас в кроличьи норы, которые вы в противном случае никогда бы не исследовали.



Мне посчастливилось включить Вас в готовящуюся антологию важных книг Шерлокианы, которая выйдет в январе следующего года. Можете ли вы рассказать всем, о какой книге вы там написали и почему, по вашему мнению, она достойна быть в библиотеке каждого шерлокианца?

Благодарю вас. Я написала о книге Майкла Харрисона "По следам Шерлока Холмса". Это скорее связано с предыдущим вопросом. Первоначально опубликованная в 1958 году, это была одна из первых книг о Каноне, объясняющая, каким был мир Холмса - почему он выбрал комнаты на Бейкер-стрит, какие развлечения были доступны в Лондоне, каковы были цены, как менялся Лондон и пригороды. Это незаменимый путеводитель по тем Лондону и Англии, которые знал Холмс и в которых работал, и которые во многом отличаются от сегодняшних.

Как человек, который много лет был связан с Лондонским обществом Шерлока Холмса, расскажите о каких-нибудь основных моментах вашего пребывания там в качестве члена Общества?

Ну, теперь я чувствую себя старой! Это возможность встретиться и поговорить с дамой Джин Конан Дойл и знакомство с такими людьми, как Тони и Фреда Хоулетт, Стэнли Маккензи, Бернард Дэвис, Ричард Ланселин Грин и это лишь некоторые из них. Мы стоим на плечах гигантов. Различные поездки, которые мы совершили – несколько раз мы в костюмах ездили в Швейцарию -, а также наши поездки на выходные в такие места, как Саутси, Дартмур, Горный район, Норфолк и так далее, – посещение мест, где происходили случаи из рассказов, и разговоры о них и более широкой истории этого района. И наши ежегодные обеды – возможность пообщаться со многими нашими членами, которых мы видим нечасто, и послушать выступления таких людей, как Марк Гэтисс, Стивен Фрай или Николас Мейер.



Какую книгу вы бы порекомендовали другим шерлокианцам?

Это может показаться несколько странным, но двухтомник Свена Хедина "Центральная Азия и Тибет", опубликованный Херстом и Блэкеттом в Лондоне в 1903 году. Том 2 посвящен Тибету. Они доступны на букинистическом рынке или в GoogleBooks, если их нет в вашей местной библиотеке. Холмс провел два года на Тибете - должно быть, он много путешествовал. Тибет - самое высокое и холодное плато в мире. Поэтому нам не следует представлять Холмса путешествующим в одиночку; ему потребовались бы многочисленные припасы, вьючные животные, местные проводники и слуги, как это было с Хедином. В хороший день они могли преодолеть 24 мили, по сравнению с 12 или даже меньше в горах, хотя продвижение зависело как от животных, так и от погоды и рельефа местности. Мы могли бы также вспомнить, что Холмс путешествовал под вымышленным именем норвежца. Он вполне мог проникнуть в саму Лхасу, переодевшись слугой торговца или паломником откуда-нибудь вроде Ладака, или бурятом - это маскировки, которыми Хедин пользовался в разное время.
Был ли Артур Конан Дойл вдохновлен газетным отчетом о путешествиях Свена Хедина, когда писал о том, как Шерлок Холмс выбрался из той огромной бездны у подножия Рейхенбахского водопада"? Или нам следует прочитать "Приключения Хедина" и позволить им пролить некоторый свет на то, что Холмс наверняка пережил во время путешествия по Востоку, о котором он и доктор Уотсон рассказывают нам так мало? Хедин был не только бесстрашным, храбрым исследователем и одаренным художником, он был превосходным писателем и рассказчиком, повествования которого о его путешествиях захватывающие и даже забавные

Какой вы видите Шерлокиану через 5 или 10 лет?

Так трудно делать прогнозы; я не уверена, что смогу. Кто четыре года назад предсказал бы шерлокианские собрания, проводимые по всему миру с помощью Zoom? Я надеюсь, что мы еще встретимся и лично, чтобы послушать и обсудить новые теории о Каноне и достоинства новых актеров, сыгравших эту роль. У молодых шерлокианцев появятся новые идеи, новые области изучения.

Старейшина британских шерлокианцев. Продолжение

Появление Десмонда МакКарти

"Заметка о проблеме Уотсона" была лишь началом увлечения Робертса уотсонианскими вопросами: Меня …потянуло сделать более методичную попытку последовательно разобрать события карьеры Уотсона», и такая возможность появилась на следующий год: Именно здесь в историю вступает Десмонд Маккарти.

Маккарти (1877-1952) был писателем, критиком и диктором. Будучи театральным критиком с 1917 года, писавшим для «TheNewStatesman», он три года спустя стал литературным редактором и регулярно писал колонку под именем«Учтивый ястреб». Он интересовался Холмсом. В некрологе Р.Ивар Ганн, Первый Председатель Лондонского Общества Шерлока Холмса, писал:

«Мы…приветствуем его как одаренного богатым воображением любителя саги о Шерлоке Холмсе, используя слово «любитель» в его достойном и хвалебном смысле, имея в виду того, кто посвящает свой досуг тому, что любит. Многие годы Маккарти любил и писал о Шерлоке Холмсе, воспользовавшись любым предлогом и побуждением – и часто, когда их не было;но при этом он, как правило, не вдавался в подробности исследований, и, возможно, именно по этой причине его фантазия разгоралась еще ярче.»

Так 9 июля 1927 года он пишет в «TheNewStatesman» о некоторых хронологических проблемах, особенно, когда они касаются женитьбы Уотсона:

«Следовательно, дата этих событий (Знатный холостяк) – это осень 1887 года. Это очень важный факт, потому что он указывает на то, что женитьба доктора Уотсона имела место в последней четверти того года.И если мы однажды сможем установить эту дату, то сможем расположить многие истории в хронологическом порядке, ибо доктор Уотсон использует свою собственную женитьбу, как своего рода «до нашей эры» в изложении событий. Но, увы, именно эту дату как раз очень трудно определить.Над браком доктора Уотсона висит небольшая тайна»
читать дальше
Он завершает интригующими словами: «Признаюсь, я с некоторым любопытством жду - здесь есть небольшая тайна - повести мистера Десмонда Маккарти "Жизнь доктора Уотсона". Конечно, небольшая тайна это то, что здесь Маккарти под псевдонимом «Приветливый ястреб» ссылается на самого себя.

Затем, 10 сентября у нас имеется письмо в «TheNewStatesman» от СирилаАсквита (младшего сына премьер-министра Герберта Асквита; нельзя не предположить, что это был согласованный план)

«Поверхностное занятие «Любезного ястреба» вопросами Уотсонианской хронологии в ваших колонках несколько недель назад, тема для которой он не подходит ни по темпераменту, ни по образованию, заставляет с радостью думать, что эти вопросы вскоре будут освещены при помощи зрелой эрудиции и глубокого изучения мистера Десмонда Маккарти, авторитетная работа которого «Жизнь доктора Уотсона», полагаю, будет опубликована этой осенью.»

Заинтриговав читателя, он продолжает:«Для подробной проработки этого суждения обратите внимание наработу профессора Нитота «Личная жизнь доктора Уотсона», особенно том 3» - таким образом, заимствуя у Нокса использование фиктивных имен, как должен был сделать в своем обзоре С.Робертс два года спустя. Маккарти, в качестве Любезного ястреба вернулся к теме женитьбы Уотсона 22 октября, заново отстаивая свою точку зрения, что она имело место в 1887 году.

Маккарти написал «Жизнь доктора Уотсона»? Конечно же, нет, но 4 декабря 1929 года он – теперь уже старший литературный критик «Санди Таймс» - был наиболее близок к этому, сделав на BBC 20-минутную программу об Уоотсоне. Ее текст на следующей неделе был опубликован в «Слушателе», и Холройд включил его в свой сборник «Семнадцать ступенек к дому 221б». это яркое произведение, которое в резко сатирической манере превозносит искусство догадки в искусстве биографии:

«Старые биографы начинали с указания места и даты рождения автора биографии, а также с рассказа о его происхождении. Я не могу более прямо указать вам на недостаток таких старомодных методов, чем сразу отметить, что, если бы мы все еще придерживались их, было бы почти невозможно написать о жизни самого представительного англичанина конца девятнадцатого века – я имею в виду, конечно же, доктора Уотсона, друга и хроникера Шерлока Холмса.»

И как, например, бесстрашно, он тут пишет о ранении Уотсона:

«В Майванде он был ранен в плечо ружейной пулей… «Его перевезли в полевой госпиталь в Пешаваре», где его рана была исцелена, но он заразился тифом. Я говорю «исцелена», хотя – и это неожиданный факт , который должен безоговорочно признать биограф – он хромал еще долгие годы…»

Жизнь и письма

Что, таким образом, мы заложили в основу? Робертс однажды опубликовал короткую статью о Уотсоне; Десмонд Маккарти несколько раз высказывался на эту тему и, похоже, хочет написать биографию Уотсона. Знаем ли мы, желает ли этого Робертс? Мы этого не знаем.

В июне 1928 года, будучи все еще в «Statesman», Маккарти расширил круг своей деятельности и стал первым редактором «Жизни и писем», нового ежемесячного литературного журнала, издаваемого Компанией «Statesman» в ее лондонском офисе, Кингсвэй, Грейт Квин стрит, 10. На его страницах появились работы многих ведущих писателей того времени. Неминуемое случилось и результатом было эссе о раннем периоде его жизни, которое Десмонд Маккарти опубликовал в «Жизни и письмах».

«Введение к Жизни доктора Уотсона».Несколько напыщенно Робертс начинает свою книгу с цитаты из Томаса Карлейля о важности « Начала… в отношении любого великого человека мы не успокоимся… пока все обстоятельства его первого появления на этой планете и то, каким образом он появился на публике, не будут представлены с предельной полнотой» и тут же утверждает, что в случае Джона Уотсона сделать это невозможно. Он датирует его появление на свет 1852 годом (основываясь на том, что свою докторскую степень Уотсон получил в 1878 году) и местом рождения называет Хемпшир или Беркшир. Предполагается, что часть детства Уотсон провел в Австралии («О влиянии этого австралийского воспитания на характер доктора Уотсона у нас есть множество свидетельств: его непоколебимый здравый смысл,, хладнокровие, его приспособляемость к суровым условиям в Дартмуре или где-либо еще – признаки той закалки моральных и физических сил, которая проистекает из суровой школы колониальной жизни») Он определенно был отправлен в английскую публичную школу, где, вероятно, отдавали предпочтение игре в регби. Робертс предполагает, что смерть от пьянства брата Уотсона произошла « около 1886 года».

Следующие несколько страниц статьи состоят из довольно откровенного повторения известных фактов: занятий Уотсона, его афганского периода, его встречи со Стэмфордом в Критерионе и его первой встречи с Шерлоком Холмсом. Однако, Робертс делает одно установление личности: старый друг Уотсона , полковник Хейтер из «Рейгетских сквайров», который был вАфганистне его пациентом, это должно быть «майор Чарльз Хейтер, который был начальником Кабульского транспортного управления во время Второй Афганской войны.»

Но затем он достигает своего хронологического апогея: «Биограф, когда он доходит до истории ухаживания Уотсона, обязательно должен постараться отдать должное его идилическому характеру, но прежде всего его волнует один вопрос» - связанный с его датой и датой последующего бракосочетания. Робертс указывает, что традиционно принятая дата для «Знака четырех» это 1888 год… а затем самым очаровательным образом сбивается с пути.

«С того момента, как мисс Морстен вошла в гостиную дома № 221Б по Бейкер-стрит, Уотсон был охвачен тем, что он живописно называет "пустой игрой воображения". Он пробовал читать "Мученичество человека" Уинвуда Рида, но тщетно; его мысли обратились к мисс Морстен — "ее улыбке, глубоким, красивому грудному голосу, необъяснимой тайне, омрачившей ее жизнь". Кроме того, «боне», который он выпил за ланчем, по его собственному признанию, подействовал на него, и он был крайне раздражен чрезвычайным спокойствием манер Холмса. Итак, возможно ли было достичь хронологической точности в подобном состоянии ума?»

Все это , вкупе с другими доказательствами, приводит Робертса к выводу, что события «Знака четырех» происходили в 1886: «Требовать некоторой определенности в отношении такого решения было бы экстравагантно; но в качестве рабочей гипотезы оно притязает на правдоподобие, от которого нельзя легко отмахнуться.»

Кстати, «Жизнь и письма» вряд ли существовал бы на доходы от рекламы: в этом номере было всего шесть рекламных объявлений, включая одно для «New Statesman». В нем есть приятный холмсианский штрих, и оно гласит: “Безупречный вкус требует Де Рецке — аристократа среди сигарет” (смотрите "Собаку Баскервилей"). В другом месте журнал публикует рецензию на рассказы отца Брауна, в которой мимоходом упоминается Шерлок Холмс.

Робертс, должно быть, был в восторге от того, что одним из тех, чье внимание задержалось на его статье, был Фредерик Джозеф Харви Дартон (1878-1936), издатель и историк детской литературы, который отбирал татьи для включения в сборник издательства «Argonaut Press» «Эссе за 1929-30 годы». Таким образом, “Введение к жизни доктора Уотсона” вышло во второй раз, когда том был опубликован в октябре 1930 года, и уотсоновское знамя продолжало гордо развеваться.

Альманах Критерион №28

На самом деле, это мог быть номер 27, но подождите минутку. Робертс теперь вел себя отчасти как истинный энтузиаст, который хочет навеки углубиться в выбранную им область научных исследований, а отчасти как халтурный журналист-фрилансер, который при любой возможности публикует один и тот же материал для разных изданий. В "Приключениях с авторами" он беззаботно писал:

«Приступив к выполнению этой задачи, я почувствовал, что должен перейти к рассказу о дальнейшей жизни Уотсона, но не решался предложить Десмонду Маккарти продолжение. В то время я часто виделся с Фрэнком Морли, который тогда работал с Фаберсом, и именно он ухватился за эти два эссе как за материал, подходящий по объему для сборника «Критерион»; серии шиллинговых брошюр, которая тогда была в процессе публикации.»

Здесь есть кое-что, что нужно разобрать. Неизвестно ,почему Маккарти не получил продолжение. Фрэнк Вигор Морли (1899-1980, Третий Гарридеб) был братом Кристофера Морли (“Знак четырех") и в 1929 году присоединился к Джеффри Фаберу в создании нового издательства в Лондоне, которое будет называться «Faber & Faber» (хотя всегда существовал только один Фабер); Морли был членом совета директоров — и, конечно, обеспечил себе место в шерлокианской истории, создав кроссворд о Шерлоке Холмсе, который появился в "Субботнем литературном обозрении" в мае 1934 года и сыграл важную роль в появлении "Нерегулярных отрядов". Компания «Fabers» заявила о себе вторым изданием "Мемуаров человека, охотящегося на лис" Зигфрида Сассуна и стихотворений Т. С. Элиота за 1909-1925 гг. В том же году Фабер также стал издателем литературного журнала Элиота "Критерион".

Итак, мы начинаем. Еще, в 1929 году появился филиал «Критериона» : «Criterion Miscellany». В этой серии, тоже под маркой «Faber», вышли сорок три брошюры в картонной обложке, издававшиеся нерегулярно вплоть до 1936 года и очевидно не имеющие ничего общего с их первоисточником «Критерионом» - отдельные эссе, содержащиеся в каждой, не были перепечатками, но некоторые из них принадлежали одному автору. Тематика была чрезвычайно разнообразной: Герберт Уэллс писал об империализме, Д. Х. Лоуренс - о порнографии, а Х. Уорнер Аллен - о вине. Лично я чрезвычайно рад, что, будучи мальчиком, познакомился с Наоми Митчисон, автором одного из сборников "1 ложь" (Комментарии к контролю над рождаемостью, сборник "Критерион" № 12, 1930), в саду Северного Оксфорда в начале 1960-х годов.

Первая часть была дословным воспроизведением отрывка из "Жизни и писем", но теперь Робертс представил вторую часть, ранний раздел, посвященный тому, как новоиспеченная миссис Уотсон мирилась с Шерлоком Холмсом и наоборот. Он рисует приятную картину:

«Наряду с этой искренней симпатией миссис Уотсон к холостяцким связям ее мужа мы должны признать атмосферу семейной совместимости, которая характеризовала домашнюю жизнь Уотсона. Верно говорят, что есть два критерия счастливого брака: во-первых, гармоничный завтрак и, во-вторых, тихие вечера. У нас есть неопровержимые доказательства того, что Уотсон и его жена завтракали вместе; и не раз мы были свидетелями их вечерней гармонии. Уотсон после напряженного дня читал роман или свой Британский медицинский журнал; его жена занималась рукоделием; около половины одиннадцатого было слышно, как слуги запирают двери и окна; полчаса спустя миссис Уотсон уходила спать; а около одиннадцати сорока пяти Уотсон выбивал пепел из своей последней трубки. Это картина, над которой можно насмехаться как над скучной, прозаичной и буржуазной, но, тем не менее, она знаменательна. Познав опыт общения с разными женщинами Уотсон с удовольствием обосновался в этой тихой гавани домашнего уюта.»

Решающий момент наступает несколькими страницами позже, когда на первый план выходит факт второго брака. Робертс интригующе заявляет в примечании: «Предположение о том, что Уотсон женился во второй раз, впервые высказал мне мой друг мистер Чарльз Эдмондс, и тщательное изучение хронологии дало достаточное подтверждение этого.» Личность Эдмондса потребовала небольшого исследования, хотя я счел маловероятным, что это был актер Чарльз Эдмондс, появившийся на Бродвее в 1921 году в "Безумствах Гринвич-Виллидж". Оно привело к Чарльзу Эдмондсу, который написал книгу "Война младшего офицера: мемуары о Великой войне с точки зрения романтичного молодого человека" (1929), имя которого, как я обнаружил, было псевдонимом Чарльза Кэррингтона (1897-1990), секретаря по вопросам образования в издательстве Кембриджского университета в 1929-1954 годах. Интересно, что Робертс использовал в примечании псевдоним, но Кэррингтон, как мне кажется, невоспетый герой шерлокианской науки.

Вернемся ко второй жене Уотсона. Таковая должна была быть, поскольку в “Человеке с белым лицом” (январь 1903 года) Холмс утверждал, что “ старина Уотсон в то время покинул меня ради жены ”. Далее следует этот важный момент:

«…Уотсон ничего не сообщает нам о своем втором супружестве, и биограф вынужден вернуться к догадкам. Для размышлений напрашиваются две основные альтернативы: либо Уотсон в течение некоторого времени обдумывал второй брак, либо это было внезапное решение, ускоренное драматическим кризисом в его жизни. В пользу первой теории можно утверждать, что в сентябре 1902 года Уотсон уже переехал в комнаты на Куин-Энн-стрит [Знатный клиент], что вполне может свидетельствовать о том, что у него уже были планы на какие-то жизненные перемены; с другой стороны, он все еще наслаждался "приятной расслабленностью" комнаты отдыха в турецких банях в обществе Холмса. Вторая теория основывается на более интересном предположении: второй брак Уотсона состоялся в конце 1902 или в начале 1903 года, через несколько месяцев после дела «Знатного клиента». Этот случай, должно быть, произвел на Уотсона более сильное впечатление, чем обычно. Рыцарственный от природы, он был мужчиной, который особо чутко воспринимал призыв женщины, попавшей в беду. [Примечательно, что, выбирая из очень большого числа дел Холмса, Уотсон явно отдавал предпочтение тем, в которых была замешана попавшая в беду благородная леди.] Более того, Вайолет де Мервиль была "красивой, образованной, одним словом, чудо- а не девушка". После ужасного разоблачения истинного характера ее жениха, что может быть более естественным, чем то, что Уотсон после подходящего промежутка времени наведет справки о восстановлении ее здоровья и бодрости духа?»

И вот оно: не только первое упоминание в научной печати о втором браке, но и вполне правдоподобное предположение о том, кем могла быть эта счастливица.

Кстати, объем брошюры составляет 32 страницы, но я должен сказать, что важны только первые 30: приложение, библиография книг о Шерлоке Холмсе, с подзаголовками опубликованных работ, воспоминаний и планируемых или незаконченных работ, является чрезмерным дополнением.

Экземпляры «Критериона» и прочие дела.

Полное название - Доктор Уотсон: Введение к изучению биографии с библиографией Шерлока Холмса. Выпущена вшитой в отпечатанную суперобложку поверх обложки размером 5x / 2x8 дюймов, она стоила один шиллинг.

Если бы не неиссякаемые глубины коллекции Глена Миранкера, я бы не узнал, что "Доктор Уотсон" изначально был на 27—м месте в списке сборников: но вот подтверждение чернового варианта - и с совершенно другой обложкой.



Робертс приложил немало усилий для этой публикации: Глену также принадлежит титульный лист рукописи, написанный очень узнаваемым почерком автора:



Она была посвящена «V.C.P.» - Вернону Пеннеллу, хирургу, из Пемброк-колледжа в Кембридже, и шерлокианскому энтузиасту. Рад сказать, что один из моих собственных экземпляров подписан Десмондом Маккарти.



У меня есть еще один, самый странный пример дополнительного иллюстрирования при помощи вкладок.

Первоначальный владелец, Эдвард У. Мейсон (к сожалению, не знаменитый романист А.Э.У. Мейсон), сократил размер брошюры на полдюйма, снял суперобложку, завернул в более плотную бумагу, затем снова надел обложку и прошил все заново. Откидные части обложки были срезаны и приклеены к внутренней и задней страницам переплета. Не удовлетворившись этим осквернением, Мейсон подписал свое имя и неполную дату (3/31) на четырех страницах, вклеил рецензию о «Докторе Уотсоне» из "Ньюс кроникл" от 9 марта 1931 года, а затем, десять лет спустя, вклеил объявление "Радио Таймс" о передаче домашней службы Би-би-си от 2 февраля 1941 года, «Мой дорогой Уотсон», в которой воздавалось должное Х. У. Беллу и С. Дж. Робертсу [так в оригинале]. Я вдаюсь в эти подробности только потому, что более поздним владельцем этого странного экземпляра был Колин Престиж (“Капитан Джек Крокер”) — один из основателей лондонского общества Шерлока Холмса, который заставил Робертса поставить свою подпись на обложке в тот день, когда он был назначен первым президентом Общества-17 июля 1951 года.

Гораздо более историческим является шмуцтитул с несколькими подписями на экземпляре, принадлежавшем Стивену Ротману, вспоминающего событие, которое произошло 9 сентября 1931 года:



Это не только подарок Биллу Холлу от Кристофера Морли, это также явно воспоминание о встрече в клубе «Грильпарцер». Морли любил превращать книги в подарок на память о мимолетном ланче. А если книги под рукой не было, то сгодилось бы меню, или корешок билета, или мешалка для коктейля, или даже, как это было однажды, лента для шляпы. Эти сувениры, по мнению Морли, создавали историю событий, которые впоследствии, возможно, не задержатся в памяти присутствующих.

Этот памфлет прекрасный тому пример. Он увековечивает повторное открытие магазин-бар Феликса Равинна, незаконно торгующий спиртными напитками, в Клубе Феликс Центер Сити, на 39 Ист-стрит, дом 23. Он подписан Морли, Феликсом и несколькими завсегдатаями Грилльпарцера для У.С. Холла, ведущего протокол Клуба Грилльпарцер имя которого священно в Нерегулярных кругах. Репутация Огдена Нэша как единственного в своем роде поэта жива до сих пор; Уолтер Р. Крайслер-младший был отпрыском автомобильной династии; Джордж Х. Аллен написал, по крайней мере, одну книгу о Первой мировой войне; Митчелл Кеннерли был издателем и аукционистом; Арнольд Генте был фотографом, чья выставка фотографий Греции в Саутгемптоне (с благодарностью Морли в каталоге) только что закрылась.

Мне следует упомянуть, что у Глена Миранкера есть экземпляр" Дороти Л. Сейерс, подписанный ею.

Робертс был удивлен — и, вероятно, доволен: “Меня поразило то, как приняли мою работу. Она вызвала не только пространные рецензии, но и передовые статьи, и я считаю, что установление факта второго брака Уотсона было важным вкладом; но я должен добавить, что мое предположение о личности второй миссис Уотсон было воспринято не очень хорошо”.

Морли написал свою рецензию:

«Самое приятное чтение за последнее время... Мистер Робертс, известный джонсонианец, предлагает свою реконструкцию биографии друга Шерлока Холмса и пытается разрешить знаменитый вопрос браков доктора Уотсона. Восхитительная имитация, обязательная к прочтению для всех холмсианцев. . . . Однако возражения против теории мистера Робертса серьезны.»

Вышеупомянутый обзор «News Chronicle» был написан Чарльзом Уильямсом, романистом, критиком и членом знаменитой группы «Inklings»:

«Мы долго ждали эту брошюру. . . . Многое из того, что было неясным, теперь ясно: склонность [Уотсона] к азартным играм, его отношение к женщинам, даже его христианское имя. Предположение мистера Робертса, что его мать была набожной трактарианкой и назвала его в честь Ньюмана, блестяще — как и аргументация в отношении его второй жены. Брошюра представляет собой гениальное толкование.»

В заключение следует отметить, что репринтное издание "Доктора Уотсона" было выпущено в 1971 году компанией "Три студента плюс", американским младшим филиалом общества. Экземпляры оригинала появляются на рынке довольно регулярно — и стоят они чрезвычайно дорого, около 30-40 долларов (без учета почтовых расходов.)