Еще одно шерлокианское интервью и сразу скажем, если что,) оно чисто чтоб было) Как-то очень коряво перевелось и много не совсем, может, интересного, а спорные моменты, наверное, точно выброшу, но заинтересовал этот юноша, ставший членом Общества в самом юном возрасте.

Интересное интервью :Сорен Эверсолл

Вы наряжались Шерлоком Холмсом, когда вам было восемь лет? Что ж, на этой неделе интересное интервью ! Сорен Эверсолл познакомился с Великим детективом в детстве и никогда с ним не расставался. Он был членом Общества «Норвежских исследователей Миннесоты» еще до того, как научился водить машину, и воссоздал гостиную дома 221B в доме своих родителей настолько хорошо, что газета «Twin Cities» опубликовала о нем статью.
Но что я нахожу действительно удивительным, так это то, что интерес Сорена к Холмсу никогда не остывал. Многие ли из нас могут помнить о вещах, которые казались нам интересными в детстве, но потом они отходили на задний план по мере того, как мы росли, и жизнь открывала новые возможности? Собственно говоря, Сорен, ныне студент колледжа, выступал в прошлом месяце на конференции «Lone Star Holmes» (видимо, Одинокая звезда Холмса) в Далласе. Итак, давайте послушаем шерлокианца, который определенно поддерживает пламя холмсианского огня, Сорена Эверсолла!



Что для вас значит “шерлокианец”?

Проще говоря, шерлокианец - это человек, который любит Шерлока Холмса и это активная любовь. Я думаю, что для этого действительно требуется некоторое знакомство с рассказами Конан Дойла, хотя оно не обязательно должно быть исчерпывающим, и все должно быть именно тем, чем человек, увлеченный Холмсом, хотел бы заниматься. Мир Шерлокианы сильно разросся со времен старого BSI Кристофера Морли, что, я думаю, показывает, что у Холмса есть силы противостоять меняющимся потребительским аппетитам, и это следует отметить. Задирание носа перед кем-то, для кого отправной точкой является сериал ВВС, а это большая часть моего поколения, разрушает саму идею передачи эстафеты другим поколениям, а ведь это позволило бы Холмсу быть Холмсом для новой группы посвященных. Тем не менее, хороший шерлокианец мог бы затем направить этого человека к Канону, поскольку он является основой для всего остального и в любом случае является отличным чтением.
В целом, однако, я думаю, что шерлокианец - это просто человек, который поглощает любой контент о Холмсе, который встречается ему на пути, и чувствует, что удовольствия от этого просто недостаточно, что ему нужно сделать что-то в ответ, или собрать, или найти других, которые чувствуют то же самое. Я думаю, именно это активное стремление, это увлечение тем, что зажгло первую искру, действительно отличает того, кому просто нравится Шерлок Холмс, от заядлого энтузиаста.

Как вы стали шерлокианцем?
Когда мне было семь лет, я брал уроки плавания в Университете Миннесоты. Моя мама нашла в нашей местной библиотеке сокращенную коллекцию аудиокниг с рассказами о Холмсе, включая “Пеструю ленту” и “Скандал в Богемии”, и начала проигрывать их мне в машине по дороге на уроки и после них. Сейчас я не могу точно определить, что меня так привлекло в этих историях, хотя, вероятно, это было какое—то сочетание преступления, исторической эпохи и характера Холмса - после этого я полностью увлекся этим и хотел слушать аудиокниги снова и снова. Моя мама посоветовала мне поговорить с моим дедушкой, у которого была большая коллекция всего Канона в кожаном переплете с иллюстрациями Пейджета. Я помню, как корпел над этой книгой, когда был ребенком — когда мы поехали в дом моих бабушки и дедушки, это было первое, за чем я пошел. Примерно тогда я начал создавать небольшую реконструкцию гостиной 221B в крошечной кладовке в подвале, в основном из картона, приклеенного скотчем к стенам, и небольшого антиквариата, который я нашел. Это действительно усилило мой интерес и заставило меня еще раз просмотреть рассказы, чтобы понять какие мелкие элементы гостиной я пропустил.
Я познакомился с миром Шерлокианы через Джейка Эсау, актера из моей местной библиотеки, который выступал в роли различных литературных или исторических личностей, таких как Эдгар Аллан По, П.Т. Барнум, Дракула и, конечно же, Шерлок Холмс. Я побывал на достаточном количестве его мероприятий и задал много вопросов о Холмсе, так, что, в конце концов, он свел меня с Обществом «Норвежских исследователей Миннесоты». Люди из “Исследователей” были чрезвычайно приветливы к одержимому маленькому восьмилетнему мальчику — благодаря им я начал посещать ежемесячные собрания и моя любовь к рассказам и Игре "The Game" стала еще крепче.


Похоже, это сам Клингер со своей книгой.

Какова ваша профессия и влияет ли это на то, насколько вам нравится быть шерлокианцем?

Этой осенью я стану старшим преподавателем английского языка в Карлтон-колледже, гуманитарном колледже в южной Миннесоте. То, что я был студентом колледжа, в первую очередь изучающим литературу, коренным образом изменило мой подход к рассказам Конан Дойла — перечитывая их сегодня, я обнаружил, что меня в равной степени заинтересовал стиль прозы Конан Дойла и эволюция этого стиля в рассказах, а также различные структуры повествования, которые он использует, и то, что именно их делает такими действенными.

Какая ваша любимая каноническая история?

Возможно, это не совсем честно, но я хочу объединить “Последнее дело” и “Пустой дом” в одну большую историю. В “Последнем деле” мне нравится персонаж Мориарти, злодей, который на самом деле обладает ментальной силой, способной уничтожить Холмса, канонически уникальное приключение с путешествием через всю Европу, почти кинематографическое противостояние у Рейхенбахского водопада - я бы сказал, один из самых знаковых образов в литературе - и Уотсон. Абсолютно душераздирающее заключительное описание друга как “лучшего и мудрейшего человека”, которого он когда-либо знал. Эта история - просто подделка, а "смерть Холмса" - такой неожиданный поворот налево, что, когда я прочитал ее в первый раз, я помню, как отложил книгу и провел добрых пару дней, действительно думая, что это конец.


читать дальше
Я думаю, что нестандартность “Последнего дела” чудесно сочетается с более стандартной загадкой “Пустого дома”, которая возвращает детектива в Лондон и предоставляет все, о чем только можно мечтать в классической истории о Шерлоке Холмсе — кажущееся невозможным убийство, ночная засада, ловкая хитрость с бюстом, и замечательный заместитель Мориарти в лице одиозного полковника Себастьяна Морана, моего любимого противника Холмса после барона Грюнера. Я также обожаю переодевание Холмса в старого букиниста, его раскрытие перед падающим в обморок Уотсоном, описание того, что на самом деле произошло в Рейхенбахе (баритсу!), и все, чем детектив занимался за это время. Здесь так много пикантной информации о характере Холмса, и я думаю, что история показывает углубление его отношений с Уотсоном, что заставляет меня возвращаться к ней, даже несмотря на то, что в самом деле здесь не так много дедукции.

Какая часть Шерлокианы вас больше всего интересует?

Это, вероятно, очевидно из моих предыдущих ответов, но меня особенно интересуют воссоздания гостиной 221B — это может проявляться в картах, миниатюрах, декорациях для фильмов и сериалов, а также в воссозданиях комнат в натуральную величину, созданных энтузиастами. В воплощении легендарной комнаты и уникальной интерпретации, которую каждый автор привносит в свое пространство, я нахожу нечто захватывающее, - в Каноне Конан Дойла достаточно мелких несоответствий и незначительных деталей, чтобы сделать отображение планировки этого помещения самостоятельным научным проектом, который становится в равной степени личным творческим проектом.



Я также стал больше интересоваться ранней историей Шерлокианы, особенно относящейся к старым временам BSI тридцатых и сороковых годов. Несмотря на то, что в этой культуре было много исключительного, я нахожу развитие “Великой игры” и шерлокианской науки, которые проложили бы путь для всех форм современного фэндома, захватывающей частью нашей истории, которую я хотел бы исследовать дальше.

Как человек, который вырос в шерлокианстве, как изменилась ваша деятельность в этом хобби по мере того, как вы росли?

Я бы сказал, что самая большая разница между начальным периодом моего интереса к шерлокианству и сегодняшним днем заключается в том, что я знаю некоторых людей в сообществе уже более десяти лет и, таким образом, чувствую более глубокую связь с социальным аспектом холмсоведения, чем в прошлом. Я также в том возрасте, когда могу самостоятельно ходить на конференции и собрания, не заставляя своих бедных родителей возить меня куда-нибудь, а также пропустить стаканчик-другой - на прошлых конференциях, когда я был ребенком, вечером всегда был определенный момент, когда мне просто нужно было ложиться спать, чего больше не происходит. По мере того как мои писательские способности улучшались, я также стал больше интересоваться активным вкладом в шерлокианскую науку, на что, как мне казалось, в прошлом у меня бы не хватило мастерства.


Какой вы видите Шерлокиану через 5 или 10 лет?
На этот вопрос очень трудно ответить. Я уверен, что персонаж Шерлока Холмса будет продолжать общаться с людьми в самых разных формах — через пародии, телевидение, фильмы, видеоигры, настольные игры и т.д. — как он делал это на протяжении более ста лет. Я также уверен, что социальные сети будут продолжать объединять единомышленников Шерлока по всему миру новыми и захватывающими способами, способствуя нехватке возможностей для проведения конференций и других мероприятий (Zoom, каким бы раздражающим он ни был, действительно расширил возможности для доступности подобных вещей). Я думаю, что в современных пастишах и экранизациях мы увидим дальнейшее развитие персонажей Канона способами, которые немного (или даже существенно) отличаются от их первоначального изображения в историях, поскольку многое из нашего современного понимания их также отфильтровано через их репрезентации в поп-культуре (например, в пследние годы, я думаю, мы видели, как Холмс становился немного холоднее и более социально отстраненным, чем он когда-либо был в книгах, с дальнейшим акцентом на то, что он является разновидностью супергероя, что само по себе отражает наш медиа-ландшафт, в котором доминируют Marvel / DC). Я немного беспокоюсь о будущем самих рассказов — в моем поколении (я беззастенчиво причисляю себя к жертвам этого), я думаю, все меньше людей обращаются к книгам как к основному источнику развлечения, особенно к тем, которые были написаны в девятнадцатом веке. Но если какие-то рассказы и выживут, то это будут рассказы Конан Дойла, которые остаются настолько захватывающими, что я потрясен тем, как давно они написаны. Что бы ни случилось, Холмс и его мир 1895 года останутся объектом восхищения и переосмысления, свидетелем чего мне не терпится стать.

Вот совершенно непривычные иллюстрации Канона. Если я правильно поняла, художник Алисон Брайант. Прямо на Тулуз-Лотрека похоже.

Какой-то очень благотворный дождь. Так это ощущается.

Вчера свалилась с головной болью, практически голодная. И хоть и проснулась в три, но хлопнула таблетку капотена и снова легла.

Внезапно поняла, что пора заниматься браузером, он забит по горло и даже выше. Все эти открытые закладки как бы нужны, но что-то нужно ежедневно, что-то открыл, чтоб сохранить позже, что-то боишься потерять и в результате - это просто страшное дело и , конечно, все тормозит. Так что конкретно буду активно заниматься просмотром и сохранением. Ну, вот сайт с Джоном Беннетом Шоу висит, хоть я оттуда все сохранила, но боюсь с ним расстаться, пока уже не сделаю себе посты про все, что там есть. Страницы с тумблера, еще теперь странички шерлокианцев с blog.spot. Я, как Плюшкин, все мне надо здесь и сейчас. Это еще и потому, что все же постоянно пропадает, хотя то, что они тут висят, их, конечно, не спасет. Просто времени на все тоже нет. Будем работать)

И в буквальном смысле, начался рабочий день)

Досматриваю второй фильма "Аббатства". Очень тягостное впечатление. Частично, конечно, из-за озвучки. В первом фильме она была совсем ужасной, настолько, что я побежала проверять не появилось ли на рутрекере чего-то другого, а в идеале - телевизионной. Увы, нет, оно, видно, все неофициальное и озвучка полулюбительская. С совершенно ужасными голосами Мэри, миссис Патмор и, наверное, Бейтса. Про графиню даже не говорю, хотя, наверное, могло быть еще хуже. Во втором фильме вроде получше, но, возможно, я уже смирилась и привыкла.
Но дело, конечно, не только в озвучке. Расстроилась из-за похудевшего Бонневиля. Как-то не только внешне, но и внутренне изменилась Анна и опять таки Бейтс, хотя озвучка тут, конечно, тоже влияет на впечатление. Но в целом утеряно что-то важное.
Плюс ко всему, наверное, это задело какие-то свои струны. Что-то из разряда "унесенных ветром". Подобные ощущения были, наверное, при прочтении "Виконта де Бражелона" и просмотре "ШХ в ХХ веке". Ушла эпоха, пришло что-то совсем иное, современное, но чужое. Мне это знакомо и по собственной жизни, в том, что происходит в ХХI веке. Ладно, это уже философия. Но смотреть не слишком приятно, хочется все это "развидеть".

Теперь, когда я уже почти все посмотрела, фотки пойдут независимо от сезонов сериала











***

Изображения на дайри не вставляются. Как это все достало...

Для начала скажу, что перевела эту статью чисто " за одно", поскольку она была в том выпуске "Watsonian", из которого я уже взяла другую статью, и выпуск пришелся на работе очень кстати, там и еще немало интересного.

Статья, правда, возможно, немного странная и точно была тяжелой для перевода, ибо у автора английский язык не родной.

Как бы там ни было, мне эта тема - воспоминаний Уотсона - очень близка и помню, как мы когда-то говорили здесь о том, что все "Записки", что пишет Уотсон, являются как бы "посмертными" в отношении Холмса, а это довольно существенно.

Еще хочу заметить, что здесь в статье прозвучало нечто такое, что не просто выразить словами. Но это о том, что в Каноне не надо чего-то выискивать, там, вообще, все лежит на поверхности. Ну, или почти все)

Это я собственно о том, как многое Уотсон помнил в мельчайших деталях, о чем пойдет речь ниже. Путал что-то про себя, про Холмса все помнил наизусть... "Он помнит все , каждое слово, каждое движение."

И еще пару слов напишу уже после статьи.

Анти-мемуары доктора Уотсона
Бенуа Гильельмо

Память - центральная тема и проблема на протяжении всего Канона. Каждая история, написанная Уотсоном, представлена нам как отчет особытиях “в точности так, как они происходили” (Последнее дело Холмса). Он понимает, что суть рассказа состоит в том, чтобы рассказать “что произошло”, и с сознанием своего долга записывает то, что помнит. Но именно то, как он вспоминает “то, что произошло”, становится парадоксом памяти, с которым приходится сталкиваться его читателям и как-то его объяснять.
Излагая факты публике, Уотсон, похоже, постоянно колеблется между автобиографической амнезией и фактической гипермнезией. Во-первых, мы должны помнить, что “Канон - это не отчет о событиях, изложенных вскоре после того, как они произошли, а отчет о событиях, воссозданных Уотсоном по сделанным им некогда заметкам. Каждый из его рассказов пережил период покоя в виде заметок, лежащих в хранилищах банка «Кокс и Компания », прежде чем быть извлеченным и облеченным в повествовательную форму”. Таким образом, некоторые ошибки “могли быть допущены при переписывании, порой спустя многолет после того, как были сделаны сами заметки”. (Гибсон, 1957, стр. 105) Но что было в записях доктора Уотсона? Возможно, мы не станем обвинять Уотсона в создании ложных мемуаров, если лучше поймем его методологию.



Уотсон: Писатель, страдающий амнезией

При том, что доктор Уотсон не писал «Воспоминаний человека, страдающего амнезией» (Эрик Сати, 1912), или «Воспоминаний паршивого любовника» (Граучо Маркс,1940), или микро-мемуары Жоржа Переса («Я помню», 1978), он, несомненно, написал незабываемые «Приключения Шерлока Холмса».

Роберт Н. Броуди в “Магии Канона” отмечает, что провалы в памяти доктора Уотсона хорошо известны и были изучены,объяснены и прокомментированы каждым серьезным шерлокианским исследователем”. Он приводит нам несколько примеров, чтобы освежить нашу память:

• Блуждающая рана. “В «Этюде в багровых тонах» он четко заявляет, чтобыл ранен в плечо джезайлской пулей, которая раздробила кость и задела подключичную артерию. Но в «Знаке четырех» он вскочил и, прихрамывая, нетерпеливо зашагал по комнате.”
• “Похоже, он не может вспомнить, сколько у него было жен”.
Оценки исследователей варьируются от одной до пяти жен.
• “Кажется, он не может вспомнить местонахождение его практики. В «Пальце инженера» и еще раз в «Приключениях клерка» он упоминает, что его приемная находилась недалеко от Паддингтонского вокзала. Тем не менее, в «Подрядчике из Норвуда» он продает свою практику в Кенсингтоне молодому доктору Вернеру.”
Мы можем добавить и другие доказательства слабой памяти Уотсона.
читать дальше
Например, в "Последнем деле Холмса" он утверждает, что не знает о самом существовании профессора Мориарти, хотя говорит о нем с Холмсом в «Долине страха», деле, которое хронологически произошло за несколько лет до событий на Рейхенбахе. В "Деле необычной квартирантки" Шерлок Холмс спрашивает своего старого товарища, помнит ли он о трагедии, происшедшей в Аббас Парва. Ответ отрицательный.

“А ведь в то время мы еще жили вместе”, - отвечает Холмс. Уотсон вспоминает только внешность молодого Эдмундса, который работал над этим делом. Несомненно, у Уотсона была хорошая память на лица.
Итак, вот человек, который может вспомнить и описать, что он ел на завтрак, но не может вспомнить имя своей хозяйки (Скандал в Богемии) или о том , где находится его практика, к северу или к югу от Гайд-парка.
Мы не знаем, была ли у Уотсона сестра или любил ли он брокколи, номы точно знаем, что у него была слабая, лакунарная, автобиографическая память – или эпизодическая память. Мы могли бы сказать, что Уотсон не помнит, гдеон жил, куда был ранен или сколько у него было жен. И это не потому, что он забыл обо всех этих вещах, а потому, что он высказывает противоречивые суждения по каждому из этих предметов. Он помнит эти части своего мира, но каким-то парадоксальным, противоречивым образом. Как выразился Мартин Дейкин (1972, стр. 11), “Возможно, у Уотсона иногда были путаные воспоминания, но автор саги о Холмсе вовсе не был таким уж болваном”.

Уотсон: Репортер, страдающий гипермнезией

Дирк Дж. Струик в важной статье под названием “Реальный Уотсон” (1947) отмечает, что

«... этот выдающийся рассказчик, должно быть, вдобавок обладал замечательной памятью. Как он вспоминал, часто спустя годы после событий, самые незначительные подробности действий своего друга? Как ему удалось воспроизвести тонкие рассуждения Холмса? Был ли он, подобно современному военному корреспонденту, всегда неразлучен с карандашом и блокнотом? Если да, то как ему удалось достичь такого прекрасного баланса между ведением записей и действиями, когда он оказывался в ситуации, когда ему приходилось пускать в ход оружие? Не кажется ли тогда более вероятным, что Уотсон сам сделал некоторые из приведенных им умозаключений и что большая часть расследования, котороеон приписывал своему другу, на самом деле была его собственной?»

Струик предлагает точку зрения, которая находится в полном контрасте с обычным, несколько забывчивым Уотсоном, и которая подводит нас к следующему выводу: доктор Уотсон страдает гипермнезией. Он помнит все, каждое слово, каждое движение.
В зависимости от характера того, что он вспоминает,Уотсон переходит в область прошлого с его собственными характеристиками –“тонами”,“аспектами”, “сингулярностями” и “яркими точками”. Каждое без исключения слово Холмса, каждое действие, малейшая деталь живы в уотсоновском“воспоминании-образе”.
Но не является ли это скорее иллюзией гипермнезии, которую можно обнаружить в рассказах доктора Уотсона? Он непосредственно не вспоминает и не воспроизводит свои воспоминания во время написания рассказов. Он постоянно, изо дня в день занят мыслительной работой «вспоминания», основанной на написанных им заметках. Они являются основой для реконструкции событий. Без ежедневных записей о действиях Шерлока Холмса или его собственных, как на болотах в 1889-м («Собака Баскервилей»), можем ли мы доверять чистым воспоминаниям доктора Уотсона? Как мы уже видели, эти чистые воспоминания в основном противоречивы или расплывчаты. Но все же, со всеми этими записями, накопленными за годы приключений, которым он придавал повествовательную форму, у доктора Уотсона ,похоже, было слишком много воспоминаний – избыток воспоминаний , который не знаешь, где хранить, – но всегда с этим пробелом, этим промежутком забвения, связанным с тем, что касалось его собственного существования.

Уотсон боялся забыть

Пролог "Дела необычной квартирантки" дает нам хорошее представление об изобилии исходных материалов, которыми были записи и документы доктора Уотсона:

«Если вспомнить, что мистер Шерлок Холмс занимался своей практикой двадцать три года и из них семнадцать лет мне довелось сотрудничать с ним и вести записи его дел, станет ясно, что у меня накопилось немало материала. Задача всегда заключалась не в поиске, но в выборе. Целую полку занимают тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами, –– поистине клад для всякого, кто изучает не только преступность, но самые разные общественные и государственные события, наделавшие шуму в конце викторианской эпохи.»

Уотсону надо было решить, что из этой массы доступных данных исключить или сохранить, что будет вынесено на всеобщее обозрение, а затем как подчеркнуть такие элементы. Это то, что должно было быть его ежедневной задачей во время написания "приключений". Однако вместо того, чтобы восхвалять воссоздание Уотсоном аналитических рассуждений, в “Знаке четырех” Шерлок Холмс критикует "романтизм" «Этюда в багровых тонах» и напоминает Уотсону об основном правиле выбора: “Кое о чем можно было и умолчать или, хотя бы соблюдать меру в изложении фактов”.
Какими на самом деле были записи доктора Уотсона? Для получения ответа на этот вопрос надо взглянуть на 10 главу “Собаки Баскервилей” ("Выдержка из дневника доктора Уотсона"). Мы должны поблагодарить доктора Уотсона не только за созданиесюжета, но и за то, что он дал нам представление о своих писательских методах.

«До сих пор я вполне обходился в своем повествовании отчетами, которые Шерлок Холмс получал от меня в первые дни после моего приезда в Баскервиль-холл. Теперь же мы подошли к такому моменту, когда я вынужден оставить этот способ и снова положиться на свою память, подкрепив ее выписками из собственного дневника. Эти два отрывка подведут нас вплотную к тем событиям, которые навеки запечатлелись у меня в мозгу.
Я остановился на описании нашей неудачной погони за каторжником и на том, что за ней последовало. Продолжаю свой рассказ на другое утро.»


Внимательное прочтение этой главы приводит нас к выводу, что эти записи представляли собой странную смесь фактов и наблюдений, внимательно подмеченных и расписанных по пунктам, с бесконечными размышлениями о сложившейся ситуации, о личности главных героев и, как и в других рассказах («Человек на четвереньках»), о его отношениях с Холмсом. Но должны ли мы доверять Уотсону, когда в следующей главе он утверждает, что отныне больше не будет обращаться к своим записям, а будет апеллировать только к своей памяти?


«Отрывки из моего дневника, составившие последнюю главу, подвели нас вплотную к 18 октября, то есть к тому числу, начиная с которого все эти невероятные события быстро двинулись к своей страшной развязке. Происшествия последних дней настолько врезались мне в память, что я могу рассказывать о них, не прибегая к своим записям.»

Между предыдущей страницей и теми, что последуют за ней , нет никаких реальных различий. Поэтому мы должны предположить, что Уотсон не предоставляет нам свои записи в сыром виде. Он уточняет их, чтобы сохранить стандарт повествовательной преемственности с остальной частью романа. Например, “пожатие плечами”, упомянутое Уотсоном, когда он говорил о Селдене с сэром Генри, должно было быть выдержкой из его дневника. Он , в самом деле, написал в своих заметках: “Я пожал плечами”? Письма, отправленные Холмсу (главы 8 и 9), похожи:сочетание аутентичности, правдивости и построения повествования позволяет сохранить связность всей истории и развития сюжета.
Уотсон - режиссер, архивариус, “вы тут за историка” ("Долина страха", глава 7), биограф Холмса (повсюду).Но биография - это серьезное воссоздание, требующее точности. Уотсон иногда далек от точности, о чем свидетельствуют хронологические ошибки, и еще хужеобстоит у него дело с фактами, касающимися его самого, такими как его рана, его брак (браки) и т.д.
В заключении к своей статье о записках доктора Уотсона Теодор У. Гибсон (1957) демонстрирует следующие принципы, которые мы должны изучить, столкнувшись с несоответствием:
1) повествовательные факты заслуживают доверия;
2) даты и числа верны лишь частично в том смысле, что некоторыеиз них на самом деле не были отмечены, а были выведены логически из других данных;
3)факты, основанные на чистой памяти, вызывают подозрение.

Мы можем только согласиться с Гибсоном (1957, с. 106), когда он пишет:
“Ясно, что описанию Уотсоном событий можно полностью доверять. Однако справочные материалы, такие как даты, имена и тому подобное, по-видимому, занимали второстепенное место в его понимании, и им нельзя безоговорочно верить”.

Заключение

Доктор Уотсон, безусловно, такой же парадоксальный человек, как и Шерлок Холмс. Он был талантливым рассказчиком и драматургом, который сохранил и придал форму подвигам великого сыщика. Его память, похоже, была перегружена незабываемыми воспоминаниями о приключениях, которые он делил со своим другом на протяжении стольких лет. Но на самом деле у Холмса былапрекрасная память, вопреки тому, что он заявляет в конце “Собаки”, когда Уотсон призывает его "погрузиться в воспоминания о прошлом",чтобы вспомнить это дело в последний раз. “ Когда сосредоточишься на чем-нибудь одном, прошлые помыслы улетучиваются из головы … Таким образом, каждое новое расследование вытесняет из памяти предыдущее, и мадемуазель Карэр своей персоной заслонила в моем сознании Баскервиль-холл.”
Моя задача состоит не в том, чтобы защитить какой-то конкретный тезис, а в том, чтобы сбалансировать два парадоксальных аспекта памяти Уотсона: с одной стороны,его смутную и противоречивую автобиографическую память и, с другой стороны,силу его памяти благодаря использованию его заметок и его писательскому искусству. Мы часто утверждаем, что память - самая хрупкая и капризная из всех наших интеллектуальных способностей: ненадежная, часто разочаровывающая, а иногда и вероломная.
Что ж, тогда память Уотсона очень похожа на нашу, не так ли?

Примечания

Подзаголовок первой опубликованной работы доктора Уотсона “Этюд в багровых тонах” - "перепечатано из воспоминаний Джона Х. Уотсона, доктора медицины". Почему “перепечатка”?
Иногда этот вопрос все еще считается открытым, но посмотрите статью Бернарда Дэвиса, “Книга Бытия” в "Sherlock Holmes Journal", Специальном выпуске, посвященном столетию выхода «Этюда в багровых тонах», 1987, стр. 9. Подзаголовок ссылается скорее на нечто в жанре Мемуаров, с автобиографическим содержанием, а не на детективный рассказ.
Вторым сборником приключений, написанным Уотсоном и опубликованным в 1894 году, являются «Записки (Мемуары) о Шерлоке Холмсе». Тут уже все достаточно ясно из названия. Последние приключения дуэта будут опубликованы в 1927 году под названием "Архив Шерлока Холмса". Последняя глава“Собаки Баскервилей” называется "Взгляд назад (Ретроспектива)". Все эти названия указывают на обращение к прошлому, на воспоминания. То же самое относится и к уотсоновским прологам. Так, в «Постоянном пациенте» мы можем прочитать:

«Просматривая довольно непоследовательные записки, коими я пытался проиллюстрировать особенности мышления моего друга мистера Шерлока Холмса...”

***

Я тут кое-что припишу в том числе и с практической точки зрения. И это больше касается примечаний и далее списка литературы.

Когда переводила вот эти примечания на работе и пыталась кое-что уточнить в Сети по "Этюду", мелькнула мысль, что все же наши переводы Канона это штука очень спорная. Из всех вариантов, что есть у меня под рукой , только в одном указано, что это перепечатано из Воспоминаний Уотсона. Я не маньяк, но переводили кто во что горазд. Ну, да, скажем, что это мелочь.
И в связи с этим я в очередной раз вспомнила, что надо бы все ж таки приобрести выпуск "Shoso-in Bulletin" со статьей "Переводы Канона на русский язык".
Еще на ту же тему. Сейчас буду придираться, как какой-нибудь ботаник) Я сама очень люблю название, наверное, основного у нас сборника "Записки о Шерлоке Холмсе". С детства уже само слово "Записки" греет душу) Но, положа руку на сердце, ведь это же "Мемуары", хотя я тоже всегда пишу "Записки", чтоб было понятно. Хотя у нас "Записками" и просто сборники называют, где и "Приключения" и "Возвращение" есть.

И я сейчас насчет перепечатки вспомнила еще один момент из Комментариев Баринг Гоулда, который меня когда-то привел в восторг своим реализмом. Так там представляли эти "Воспоминания" Уотсона, откуда и был перепечатан "Этюд"

"Представтье, - как писал в своих библиографических заметках покойный Эдгар Смит, -эту книгу, какой она должна бы быть. Это чудесный том, в твердой обложке, с тиснением и прекрасно отпечатанный в какой-то частной типографии где-то около 1885 года. Наряду с его отчетом о первом приключении, которое он разделил со своим другом, мы найдем здесь также ряд ранних работ доктора: конечно же что-то о его встречах на трех континентах с женщинами многих национальностей, и более детальный отчет о том, свидетелем чего он был в Индии, в котором, будем надеяться, будет подробно описано о боевых заслугах доктора. Он должен был рассказать о многом: ему было около тридцати трех, когда он это писал, но будучи тем, кем он был, можно предположить, что у него было достаточно оснований, чтобы уже тогда назвать это "Воспоминания" Большинство исследователей, однако , предполагают, что эти "Воспоминания" никогда не выходили в печати. "В последние годы, - пиал мистер Джон Болл, - было проведено тщательное исследование, дабы определить местонахождение всех доступных изданий , но ни один экземпляр вышеупомянутых "Воспоминаний" так и не был найден."

Ну, и я чисто для себя отмечу по книжкам)

Благодаря списку используемой литературы ознакомилась, к примеру, со сборником The Log of the “Gloria Scott” - откуда вот эта статья Броуди "Магия Канона" . Про книжку, наверное, напишу отдельно. Определенно надо взять на заметку.

Потом отмечен сборник "Трансцендентный Холмс" с такой статьей, как например, "Уотсон у алтаря".

Статья Струика "Реальный Уотсон" вроде должна быть в Baker street Journal

Короче, статья оказалась очень полезной.

Очередная партия "Аббатства Даунтон". В выходные буду уже досматривать сериал, но здесь у меня пока 2 сезон.

Проглядывала и частично сохраняла журнал этого Профессора Пангеи. И внезапно она привела диалог из "Подрядчика из Норвуда" Берта Коулза. Надеюсь, что я сама до него дойду, но пусть это будет здесь

"Подрядчик из Норвуда
Это долго и бессмысленно, но по какой-то причине меня это поразило.

Холмс: - Мой дорогой друг, мне жаль это говорить... Больше никаких историй.
Уотсон: - Холмс?
Холмс: - По крайней мере, на данный момент. Больше никаких авантюрных подвигов в журнале "Стрэнд". Это должно прекратиться.
Уотсон: -...Я не знаю, что сказать. То есть, ах, я знаю, вам никогда не нравилось, как я пишу, но..... Я не...
Холмс: - Нет, нет, нет, нет, Уотсон, ваши заслуги как автора романтической литературы не имеют к этому никакого отношения.
Уотсон: - Тогда почему, ради всего святого?
Холмс: - Я... больше не... жажду аплодисментов.
Уотсон: [долгий выдох]
Холмс: - Мне очень жаль.
Уотсон: - "Я знаю, что мог бы прославиться".
Холмс: - Дело Джефферсона Хоупа. Слова другого человека...
Уотсон: - О, конечно, же нет. Ну, моложе, конечно...
Холмс: - Другого. Иного. Сейчас у меня другие цели.
Уотсон: И у них другое направление.
Холмс: - Так и есть.
Уотсон: - Которое касается скорее внутреннего мира, нежели внешнего.
Холмс: - Совершенно верно. [хриплый смех] Проницательно с вашей стороны.
Уотсон: - Ну, я тут почитал. Дальний Восток. Тибет. Буддизм.
Холмс: - Да, конечно.
Уотсон: - Вы знали?
Холмс: - Нет, нет, но я не удивлен. Всегда скрупулезны, а, Уотсон?
Уотсон: - О, я стараюсь. И у меня был хороший учитель.
Холмс: - Всегда докапываетесь до сути. И поэтому вы поймете мое желание. Больше никаких публичных заявлений обо мне, моих методах и моих успехах.
Уотсон: - Вы сказали "На данный момент".
Холмс: - Ммм. Да, так я и сказал.
Уотсон: - Тогда... когда?
Холмс: - Ну, возможно, когда я удалюсь от дел.
Уотсон: - Удалитесь от дел? До этого еще много лет.
Холмс: - Что ж, возможно. Но пока больше никакой огласки.
Уотсон: - Ну, если вы действительно этого хотите...
Холмс: [с надеждой] - Вы согласны?
Уотсон: - Я согласен.
Холмс: - Спасибо вам, мой друг. [пауза] Вы... будете продолжать помогать мне?
Уотсон: - Что ж, если мне будет позволено...
Холмс: - Уотсон, вы бесценны для меня не только в литературном плане."

Глава 12
Смерть на ипподроме.

Мученьем был вагон для перевозки лошадей, который подпрыгивал и раскачивался в течение тех шести часов, что он ехал до Линкольна. В нем в половине пятого утра мы доехали до станции в Лоустофте, а оттуда двинулись в Норвич, чтобы пересесть на железнодорожную линию Эли. Еще одна пересадка, состоявшая из перемещения равнодушного ко всему серого мерина и ретивого черного жеребца из одного вагона в другой, и, наконец, мы были на пути в Линкольн.
Если лошади путешествовали с некоторым комфортом, укутанные для тепла пледами и обеспеченные кормом, то их конюхи ехали с гораздо меньшими удобствами. Я не ожидал, что поеду с ними. Если бы я надеялся получить место, то был разочарован. Мильтон ясно дал понять, что не собирается брать на себя расходы по оплате билета ни для Палмера, ни для меня, и велел нам проскользнуть в вагон для лошадей, как только начальник станции отвернется.
Наряду с Бейли, единственным человеком, который мог позволить себе роскошь иметь место, с нами был Вигор, все еще страдавший от головной боли после вчерашних излишеств, и попытка опохмелиться в качестве назначенного им же самим лечения не сильно ему помогла.
Дэнни Палмер все еще размышлял о своих обидах и не желал сказать мне хоть слово. Кроме того, он нервничал, что отчасти я приписал его предстоящим дебютным скачкам на полторы мили. Несколько раз я случайно замечал, как он грызет ногти или пристально смотрит на что-то невидимое в углу. Я ему не завидовал. Одно дело скакать галопом на лошади по своей территории, и совсем другое - выступить против группы других горячих чистокровных скакунов и надеяться сохранить хоть какое-то подобие контроля над ситуацией. Травмы, подобные травмам старого дяди Тома, не были редкостью, и гибель людей и животных на ипподроме тоже была признанным риском для этого вида спорта.
Я оставил попытки вовлечь его в разговор и закрыл глаза. Чем дальше мы отъезжали от дома, тем меньше я был уверен в причастности Палмера к подтасовке результата скачек.
С каждой милей его беспокойство росло, пока он уже больше не мог сидеть и не принялся расхаживать взад и вперед по вагону. В лучшем случае, я мог бы представить, как Мильтон велел ему придержать лошадь, чтобы она не выиграла, но Грейфрайеру, в любом случае, не суждено было прийти к финишу первым. У Палмера не было опыта, и если он не знал что-то о методах, используемых для того, чтобы заставить лошадь выиграть, то я был склонен сбросить его со счетов. Дядя Том казался более полезным источником информации в этом направлении. Мне нужно было расспросить его поподробнее.
И мне повезло, что Мильтон железной рукой управлял своей конюшней. Нехватка свободных конюхов означала, что у меня был шанс лично понаблюдать за скачками. Голиаф был далек от того, чтобы считаться фаворитом, хотя то, как говорил об этом Вигор, наводило на мысль о том, что конь победит. И я должен был ответить на вопрос о том, как это будет достигнуто.
читать дальше
Мы прибыли в Линкольн чуть позже одиннадцати часов, и оттуда в фургоне для перевозки лошадей нас привезли на ипподром. Голиаф с каждой минутой становился все более возбудимым, и даже Грейфрайер начал проявлять энтузиазм. У нас было время для легких упражнений, чтобы снять стресс от долгого пути, перед началом подготовки к дневным скачкам. Поскольку у нас остался один конюх, а Палмер ушел переодеваться перед забегом, Бейли пришлось оседлать Грейфрайера, оставив мне Голиафа.
Каковы бы ни были мои собственные противоречивые чувства к этому человеку, Бейли хорошо знал лошадей. Он ухаживал за ними, проводя рукой по их ногам, проверяя, нет ли травм, и одобрительно похлопывая по шеям.
- Они хорошо выглядят, Холмс, - сказал он. - Как тебе твои первые скачки?
-Интересно.
Он удивленно приподнял брови.
- Разрази меня гром, ты просто айсберг. Большинство наших парней отдали бы свои задние зубы за такой день, как этот. Ты делаешь ставки?
- Я не могу себе этого позволить.
- Что ж, тогда ты можешь пойти и сделать ставку для меня. - Он бросил мне гинею. - Поставь на победу Голиафа. Сегодня у меня хорошее предчувствие насчет этого парня.
Я сделал, как мне было сказано. Букмекерские конторы на поле предлагали ставки 33-1 на Голиафа, в то время как на фаворита, Цвет Хобсона, они опустились до 3-1. Я обогнул парадный круг, возвращаясь назад через огороженное место для расседлывания, и двинулся дальше мимо большого здания, в котором располагались комната взвешивания и раздевалка для жокеев. Оттуда я услышал шум, и сквозь глухие удары и крики до меня донесся жалобный голос Дэнни Палмера, который кого-то умолял.
Войдя внутрь, я обнаружил группу стоявших там полуодетых мужчин, наблюдающих за избиением человека. Я протиснулся сквозь толпу и увидел Палмера, свернувшегося калачиком на полу, в то время как Вигор методично бил его ногами в пах и живот.
Я шагнул вперед и оттолкнул Вигора. Это застало его врасплох, но затем, когда он узнал меня, его удивление сменилось ненавистью.
-Не вмешивайся! - взревел он.
- Оставьте его в покое.
Он усмехнулся.
-Или что?
Я предвидел его реакцию. Когда его кулак метнулся мне в лицо, я смог увернуться. Потерпев неудачу, Вигор с новой силой предпринял еще одну попытку, и это вывело его из равновесия. Я позволил ему сделать еще одну попытку, после чего от моего прямого удара в челюсть он грохнулся на пол. Он дополз до одной из скамеек и растянулся там, зажимая кровоточащий нос. Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, как зрелище того, как головорез Вигор пробует на вкус свое собственное лекарство.
Он громко стонал, но мои мысли были не о нем. Я потянулся к Палмеру и попытался развернуть его. Он отказывался от предложенной помощи и оставался там, где был, крепко сжавшись в комок от боли. Из его зажмуренных глаз текли слезы. Плиточный пол был покрыт пятнами крови, и я надеялся, что струйка крови в уголке его рта была из раны на губе, а не из-за каких-то внутренних повреждений.
- Дэнни, - настоятельно просил его я, - ты должен сегодня ехать верхом. Попробуй встать.
- Я не могу, - всхлипнул он. На меня снизу вверх глядели испуганные глаза мальчика, забывшего, что он разыгрывает из себя мужчину. - Мне больно.
Это было самое большее, что он когда-либо говорил мне. Как часто бывает, что в критическую минуту может обрадовать даже появление явного недруга.
Менее желанным было внезапное появление Мильтона. Другие жокеи расступились, как море перед Моисеем, предоставив тренеру распоряжаться.
- Что, черт возьми, здесь происходит? - воскликнул он, сверкающим взором глядя на происходящее.
- Этот мерзавец из конюшни ударил меня, - причитал Вигор. Кто-то дал ему носовой платок, который теперь был перепачкан его кровью. - Думаю, он сломал мне этот чертов нос.
- Что ты сделал? - спросил Милтон, поворачиваясь ко мне с красным от ярости лицом. Я попытался сопротивляться, когда он схватил меня за воротник и притянул к себе достаточно близко, чтобы ощутить брызги слюны, когда он заговорил.
- Он сбил Дэнни с ног, - ответил я. - Остальное было самообороной.
Он резко отпустил меня. То, что он с такой готовностью принял мой ответ, говорило мне о том, что ему уже приходилось все это слышать раньше. Его настроение изменилось. Гнев все еще кипел в нем, но теперь он был полон решимости разобраться в сложившейся ситуации. Велев Вигору привести себя в порядок и подготовиться к скачкам, он затем переключил свое внимание на Палмера.
- Ты в состоянии ехать верхом, сынок? - спросил он с удивительной чуткостью.
- Нет, мистер Мильтон.
- Вигор! - взревел он. - Ты должен мне жокея.
Вигор уже предусмотрительно ретировался. Я совершил ошибку, не сделав того же самого.
-Ну, Холмс, не стой просто так, - пробормотал он. - Одевайся. В следующем забеге на Грейфрайере поедешь ты.
Сказать, что я был застигнут врасплох, значит, ничего не сказать. Кроме этого случая, в моей жизни редко случалось, когда я лишался дара речи, будучи словно поражен громом. Мильтон увидел выражение моего лица и повторил свой приказ.
- Сию же минуту убирайся отсюда. Голиаф должен выиграть этот забег, но этого не произойдет, если Грейфрайер не подаст ему пример.
- Мистер Мильтон, я никогда в жизни не участвовал в скачках, - запротестовал я, наконец обретя дар речи.
- Все когда-нибудь бывает в первый раз. Если Дэнни может это сделать, то сможешь и ты. А если ты этого не сделаешь, - сказал он, тыча в меня пальцем, - тогда вы оба останетесь без работы!
Он наклонился и выхватил из рук Палмера бело-голубой шелковый жакет с эмблемой "Хэмптона". Он сунул его мне в руки.
- Это просто. Грейфрайер знает, что делать. Все, что от тебя требуется, это сесть в седло и управлять им. А теперь иди готовься.
Он повернулся, чтобы уйти. В последней попытке избежать необходимости участвовать в забеге я окликнул его.
-У меня нет на это прав.
- У Палмера есть. Мы скажем, что ты - это он. Никто никогда раньше не видел, как он участвует в скачках. Они не будут знать никого другого.- Он поймал взгляды других жокеев. - У кого-то есть с этим проблемы?
Они снова быстро отвели взгляды, и Мильтон ушел. На меня было брошено несколько жалостливых взглядов, затем, когда эта отвратительная мелодрама закончилась, они вернулись к своим приготовлениям перед забегом.
На первый взгляд, то, что меня просили сделать, было безумием. Каждый год на ипподромах по всей стране погибало множество жокеев, как профессионалов, так и любителей. Тем, кто выживал, еще повезло, что у них остались целы руки и ноги. Чего, конечно, не скажешь о других. Мои мысли обратились к Тому Кобли с его неуклюжей походкой, его карьера закончилась под копытами мчащихся лошадей. Окажись я в подобной ситуации, я не сомневался, что это поставило бы крест на моих надеждах возродить свою еще только развивающуюся профессию.
Несмотря на риск для жизни и здоровья, я должен был взвесить предоставившуюся мне уникальную возможность. Мильтон подтвердил то, что я подозревал: в забеге должно было произойти что-то, гарантирующее победу Голиафа. Наблюдая с трибун, было бы трудно понять, как их план должен был быть приведен в действие; однако, находясь там, в гуще скачек, я мог бы стать непосредственным свидетелем их обмана с самого близкого расстояния.
Мне не нужно было слишком утруждаться, чтобы перечислить все причины, по которым это необходимо было сделать. Грейфрайер был надежным, уравновешенным конем; у меня не должно было возникнуть проблем от езды на нем. Я не мог в самом начале игры рисковать тем, что меня выгонят из тренировочной конюшни, когда мои вопросы оставались пока без ответа. Узнать правду о череде удач Лестрейда и гарантированном успехе Екатерины Великой было первостепенно важно. С моей стороны было бы недобросовестно оставить эту тайну неразгаданной.
И все же меня терзала какая-то случайная ниточка сомнения. В последний раз, когда я вынужден был пережить неприятную ситуацию, это едва не стоило мне жизни. Я уже не был тем молодым человеком, который попал в Постернскую тюрьму, уверенным в своих способностях и не подозревающим об опасностях. С опытом приходят мудрость и опасения. Я был ослаблен физически, если не умственно, и находился под воздействием наркотика, который держал меня своей неослабевающей мертвой хваткой.
Мне было это нужно, чтобы оставаться в здравом уме, и горе мне, если я вдруг почувствую свое превосходство и отвергну его требования.
В конце концов, решение было простым. Плиний Старший заметил, что глубина тьмы, в которую человек может погрузиться и при этом остаться в живых, является точной мерой высоты, к которой он может стремиться. Я уже достигал этих высот раньше; смогу ли я сделать это снова, мне еще предстояло доказать. Воскресну вновь, как пишут на надгробных плитах. Так я и сделаю, если только смогу.
Белые бриджи оказались моего размера, хотя и были немного коротковаты. Как и сапоги, маскировавшие недостатки длины брюк, рубашка и кепи. Шелковый жакет завершил мое преображение, и я , как полагается, с седлом в руках , предстал в комнате для взвешивания. Стюард назвал имя Палмера, и, когда я шагнул вперед, он окинул меня критическим взглядом с ног до головы. Поскольку мистер Мильтон маячил на заднем плане, он благоразумно предпочел промолчать. Меня взвесили, вес оказался меньше 8 стоунов 4 унций, разрешенных для Грейфрайера, и меня должным образом отправили в путь со свинцовыми гирями, которые я добавил к седлу, чтобы восполнить недостаток веса.
На месте перед парадным кругом Мильтон уговорил парня из конкурирующей конюшни взять на себя заботу о Грейфрайере. Его тренер отнесся бы к этому неодобрительно, но, без сомнения, пара соверенов облегчили совесть парня. Поскольку я готовился стать жокеем, а Палмер все еще лежал, свернувшись калачиком, в раздевалке, Бэйли поручили присматривать за Голиафом. С тех пор как я видел коня в последний раз, в нем произошла перемена. От его шкуры, покрытой испариной, шел пар, а ноздри раздувались. Все, что Бейли мог сделать, это не давать ему вставать на дыбы и брыкаться. Это было не то испуганное животное, съежившееся в своем стойле, и не тот нетерпеливый конь, на котором я ездил в свой первый день. Этот Голиаф, казалось, обладал избытком энергии. Ему нужно было бежать, далеко и быстро. Вигор оправдал бы свое прозвище "Чудо Хаммерсмита", если бы ему удалось привести неуправляемое животное к победному финишу.
Как бы то ни было, проходя мимо,он ударил меня седлом в спину, его нос покраснел, а глаза были полны ненависти.
- Тебе лучше быть поосторожнее, Холмс, - сказал он. - Это не подходящее место для любителей. Ты был бы не первым, кто пострадал бы там.
Я охотно ему поверил. Другое дело, что он намеревался сделать с этим на глазах у публики скачек Линкольна.
Грейфрайер был оседлан и теперь его, похоже, интересовало то, что должно было произойти, и я последовал за лошадью и тренером на Парадный круг. Мильтон подсадил меня, и я сразу почувствовал произошедшую в мерине перемену. Он развернулся, вырывая поводья из моих рук. Я качнулся в сторону, потеряв равновесие, и услышал вздох наблюдающей толпы, ожидавшей падения. Мне удалось ухватиться за серую гриву и подтянуться обратно в седло.
- Внимательней! - рявкнул Милтон, передавая мне хлыст для верховой езды. - Грейфрайер любит быстро выезжать, так что дай ему волю. Он пойдет впереди остальных, а затем отступит на полпути. Вот тогда Голиаф возьмет верх. Ты понял?
Мильтон отпустил поводья, и мы пустились трусцой по Парадному кругу. Сомнения снова начали терзать меня, вызывая холодный пот, из-за которого поводья выскальзывали у меня из пальцев. Дурные предчувствия принимают разные формы, но прошло много времени с тех пор, как я чувствовал, что мое сердце колотится так сильно, или слышал шум крови в ушах. Не скажу, что это было совсем уж неприятно, и в этом ощущении была примесь радостного возбуждения, которое до сих пор возникало только в самых сложных случаях. Я начал находить в происходящем очарование - пожилой джентльмен оценивал нас опытным взглядом; мальчики размахивали флагами, заставляя Грейфрайера смущаться и фыркать, а несколько юных леди в развевающихся шляпках застенчиво улыбнулись мне и захихикали, когда я прикоснулся к своему кепи в знак признательности.
Мы производили на публику некоторое впечатление, пока на парадный круг не выехал Голиаф.
Он был зверем, вид которого одобрили бы и валькирии. По кругу пронесся ропот. Мужчины сверились со своими программками скачек и обменивались друг с другом мнениями.
Некоторые покачали головами, увидев его боевой дух, и пошли делать ставки на фаворита, впечатляющего гнедого мерина с белой мордой по кличке Цвет Хобсона. Вигор вскочил в седло, проехал по диагонали по кругу едва сдерживаемой трусцой, и, наконец, нас выпустили на беговую дорожку.
Безмятежность Грейфрайера давно покинула его. Я вцепился в него, когда он с громким топотом помчался по дорожке к линии старта, нетерпеливо натягивая поводья. Он сбавил скорость, когда мы присоединились к остальным девяти участникам забега, и мы следовали за ними круг за кругом, ожидая сигнала, чтобы приготовиться к забегу. Вигор боролся с Голиафом на каждом шагу, и другие жокеи несколько раз ругали его, уворачиваясь от молотящих копыт жеребца. Для всех нас стало облегчением, когда стартер приказал нам выстроиться в неровную линию, поднял руку и, когда он был удовлетворен нашим внешним видом, опустил ее, чтобы начать забег.
Грейфрайер бросился бежать так, словно за ним по пятам гнались адские псы. Мильтон не солгал насчет его скорости. Мы с самого начала явно опережали всех, летя вперед, земля казалась просто размытым пятном. У мерина был легкий, длинный шаг, и, поскольку у него было гораздо больше опыта, чем у его наездника, я предоставил ему полную свободу действий. Он воспользовался этим, и вскоре между нами и остальными ездоками был фарлонг (восьмая часть мили) или даже больше.
На мгновение я задумался о перспективе победы. Рев толпы, когда мы сделали поворот и выехали на финишную прямую, был неотразим. Семь фарлонгов, которые нам нужно было преодолеть, чтобы достичь финишной черты, казались незначительным расстоянием. Грейфрайер не выказывал никаких признаков усталости, и я подбадривал его на каждом шагу. До победы было уже рукой подать. Только стук копыт позади нас, становившийся все громче, нарушал нашу идиллию. Рядом с нами явственно ощущалось еще чье-то присутствие, и с каждым шагом к нам приближался Голиаф.
Наступал тот момент, когда я должен был отступить и позволить Вигору стать победителем. Только вот отступать в сторону - это не самый естественный для меня образ действий. Если я позволяю другому приписывать себе мои успехи, то это мой собственный выбор. Другое дело, когда мне это навязывают, особенно такой агрессор, как Вигор.
Исходя из этого, я подстегнул Грейфрайера. Он не разочаровал меня. Он рванулся вперед, ни на шаг не отставая от Голиафа. Вигор направил жеребца наперерез, налетая и толкая нас, пытаясь заставить отступить. Ни Грейфрайер, ни я пугаться не собирались. Мы мчались дальше, и победный финиш становился все ближе. Я слышал, как Вигор клял на чем свет стоит меня и коня, снова и снова поднимая кнут, чтобы полоснуть жеребца по крупу. Голиаф выкладывался по полной, вплоть до того, что из ноздрей у него сочилась кровь. У Грейфрайера такой проблемы не было. Природный инстинкт повелевал ему быть впереди, и он получал удовольствие от своего положения.
В конце концов, подвел его именно я. Увлеченный гонкой, я не заметил, как Вигор переложил хлыст в другую руку, пока не стало уже слишком поздно. И понял я это, когда он сильно ударил меня хлыстом по лицу. Я был ослеплен, моя хватка ослабла, и Грейфрайер пал духом. Остальные участники скачек с топотом пронеслись мимо нас, и мы остались замыкать шествие вместе с единственным отставшим наездником, которому каждый шаг давался с большим трудом.
Я отчаянно моргал, пока мое зрение не прояснилось. Остальные лошади уже вырвались вперед и плотно теснились к ограждениям. Грейфрайер смирился со своей участью и соответственно изменил свою скорость. Я утешающе похлопал его по шее и осторожно дотронулся до своего лица в том месте, куда меня задел хлыст. Было больно, но, насколько я мог судить, крови не было. Я был благодарен судьбе уже хотя бы за это. Было бы трудно объяснить мое появление на свадьбе Майкрофта со шрамом на лице.
Мы с Грейфрайером смирились с позорным поражением, и нашей целью было просто пройти весь скаковой круг. Остальные сражались за первенство, Голиаф и Цвет Хобсона конкурировали друг с другом, находясь на расстоянии фарлонга от финиша. Но то, что случилось дальше, исторгло у толпы крики ужаса.
Сзади это выглядело так, как будто Голиаф поскользнулся. Голова жеребца опустилась, но ноги продолжали двигаться, толкая его вперед. Когда он все-таки упал, то увлек за собой Цвет Хобсона. Остальным шести ездокам, шедшим за ними по пятам, некуда было деваться, кроме как врезаться в двух пострадавших лидеров. Жокеев выбросило из седла, а лошади кубарем покатились по беговой дорожке. Одну, пронзенную расщепленным деревом, швырнуло на ограждения. Другая исчезла под распростертыми телами своих собратьев, раздавленная их совокупным весом. Оживленное веселье этого дня испарилось под ржание умирающих лошадей и крики раненых людей.
Поскольку мы быстро приближались к этой бойне, я попытался натянуть поводья Грейфрайера, чтобы увести его подальше от опасности. Но у мерина были другие планы. Перед нами кувырком катилась лошадь, дико взбрыкивая ногами, Грейфрайер ускорил шаг и одним прыжком перемахнул через упавшее животное.
Затем мы снова оказались впереди, и на этот раз Грейфрайеру нельзя было отказать. Он поскакал дальше, несмотря на мои попытки остановить его, и мы пролетели мимо финишного шеста, оторвавшись от единственного соперника, который остался у нас на поле.
Почувствовав редкую победу, Грейфрайер, наконец, перешел на нетвердую рысь, высоко подняв голову и тяжело дыша. Он ожидал, что я разделю его триумф, но я беспокоился об упавших наездниках, лежавших где-то позади нас. На беговой дорожке уже были люди, подныривая под ограждения, чтобы пробежать по траве туда, где лежали всадники и лошади, нуждавшиеся в помощи. Несколько лошадей без всадников проскакали мимо нас галопом, со свободно болтавшимися стременами. Фаворит, отважный гнедой скакун, которым я восхищался несколько часов назад, ковылял на трех ногах, его сломанная передняя нога непристойно раскачивалась, как соломинка на ветру. Другие лежали там, где упали, чтобы никогда больше не подняться.
Я спешился, привязал поводья Грейфрайера к ограждениям и побежал обратно к месту происшествия. Один жокей был без сознания, другого окружили мужчины, качавшие головами и просившие принести что-нибудь, чтобы накрыть мертвого. Несколько человек кричали от боли, и, судя по неуклюжим изгибам их конечностей, им больше никогда не суждено было сесть верхом. Вигора среди них не было. Он был переброшен через голову Голиафа, упав вдали от суматохи падающих тел. Я увидел, что он прихрамывает, и двое мужчин поддерживали его, помогая отойти к обочине скакового круга. Вокруг царила неразбериха, что вполне отвечало моей цели.
Я стал искать и нашел скрюченное тело Голиафа. Гигантский конь был неподвижен, его шея была сломана при падении. Я прикоснулся к теплой шее, вспоминая, как подрагивали мышцы под моими пальцами, когда я ухаживал за ним. Я вдруг понял, что впервые вижу его таким неподвижным, смерть нашла способ сдержать неукротимую при жизни , безграничную энергию.
С этим животным что-то сделали, я был в этом уверен. Все, что у меня было, - это время для беглого осмотра. Я не ожидал найти слишком много, но должно было быть что-то, что объяснило бы перемену в его поведении. Я посмотрел на его бока, покрытые полосами в тех местах, где хлестал его Вигор. Я слышал рассказы о наездниках, которые вставляли шипы и гвозди в свои хлысты, чтобы добиться большего от уже уставшего коня, но, несмотря на очевидные рубцы, я не смог найти уколов на коже. Я ослабил подпругу и стал смотреть под седлом, ожидая найти чертополох или какой-нибудь другой острый предмет - еще один трюк, используемый для того, чтобы сделать лошадь возбудимой. Я ничего не нашел и был уже готов сдаться, когда заметил небольшой участок спутанной гривы на шее возле плеча. Я рассматривал его, когда почувствовал, как чья-то рука потянула меня назад.
- Холмс, что ты здесь делаешь? – сурово спросил Мильтон. - Ты победил, черт бы тебя побрал. А теперь подойди к вольеру победителя и взвесься. Оставь Голиафа, он теперь годится только для живодерни.
Я неохотно поднялся.
- Неужели я ничего не могу сделать? – спросил я.
- Сомневаюсь в этом, если только ты не умеешь воскрешать мертвых. Просто ужасно. Три мертвые лошади и два погибших наездника.
Я подскочил, когда раздался выстрел. И обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как красивый гнедой со сломанной ногой падает на землю.
- Значит, четыре мертвые лошади, - мрачно сказал Мильтон. - А теперь пошевеливайся, Холмс.
Он зашагал прочь, туда, где, обхватив голову руками , сидел Вигор. Когда он отвлекся от меня для того, чтобы выбранить жокея, я воспользовался этой возможностью, плюнул на белый шелк своего рукава и протер им спутанную шерсть на шее лошади. Когда я поднял руку, на ткани появилось красное пятно. Мои подозрения подтвердились, я раздвинул гриву, поискал и вскоре нашел то, что ожидал: маленькую дырочку, оставленную шприцем.
Перед забегом кто-то сделал Голиафу инъекцию. Что бы это ни было, оно привело его в состояние безумия. Вероятно, это и привело к его смерти.
Теперь мне предстояло выяснить, что они ему дали.

Аббатство Даунтон, 2 сезон

Продолжаю идти по следам Кэтрин Кук, а точнее влезла в хронику Лондонского Общества ШХ.

И всплыло всякое разное.

Искала там подробности одного события (ниже скажу какого именно) а по дороге узнала разные другие вещи.

Оказалось, Джун Томпсон умерла в прошлом июле. Ей было 92 года. Если кто не в курсе, это автор множества пастишей, и главное, книги "Холмс и Уотсон: этюд о дружбе". У нас это назвали "Досье на Шерлока Холмса".

По ходу еще узнала о журнале Питера Блау "Scuttlebutt" (Слухи) . В основном, он, видимо, информативный. Взяла на заметку. Иногда информацию о книге или журнале найти бывает почти невозможно.

Но, собственно, узнать я хотела о мероприятии, проводимом в прошлом сентябре, под названием "Корабли, шпионы и призраки".
Главным местом проведения мероприятия был исторический порт Харвич на северо-востоке Эссекса, но остановились члены Общества в историческом Секфорд-холле, недалеко от Вудбриджа, я так понимаю, что это теперь гостиница. Меня там кое-что заинтересовало, поэтому уж заодно позволю себе тут небольшую фотосессию.

Секфорд-холл


В саду Секфорд-холла. Здесь можно узнать Джин Аптон



В большом зале гостиницы состоялся тематический обед под названием "Военно-морская сигнализация"



В Харвиче помимо прочих достопримечательностей члены Общества посетили Электрический дворец, один из старейших, сохранившихся до наших дней кинотеатров







Мэтью Эллиотт и Роджер Джонсон представили им последнюю часть классического советского сериала "Шерлок Холмс в ХХ веке"





Это прямо по теме шпионов было) Ну, и к слову сказать, вот даже эта продвинутая часть английских шерлокианцев увидела этот фильм только в прошлом году