Глава 3

В первый день Нового, 1879-го, года я пополнил собой армию заключенных Постернской тюрьмы.
Накануне вечером я получил от Грегсона телеграмму, в которой он сообщал мне, что ночь, проведенная в одной из камер Ньюгейтской тюрьмы, придаст моей легенде больше достоверности, после чего я уже присоединюсь к другим заключенным, которых на следующее утро отправят в Постерн. Как известно любому хорошему актеру – а, возможно, и кое-кому из посредственностей – огромное значение для хорошего выступления имеет правильный выбор костюма; и не менее важно, чтоб внешность так же соответствовала вашей легенде и ситуации.
За несколько пенни я купил у старьевщика сильно поношенную одежду, прошелся ножницами по своим волосам и позаботился о наличии грязи под ногтями. Когда я закончил, из зеркала на меня смотрел голодный на вид малый с ввалившимися глазами, в костюме, болтающемся на нем как на вешалке, с клоками волос, торчащими в разные стороны. Мое преображение было полным.
И настолько успешным, что я не посмел показаться в больнице Святого Варфоломея, чтобы сказать там о причине моего предстоящего отсутствия. Пришлось удовлетвориться запиской, в которой говорилось, что я вынужден уехать в связи с неотложными семейными делами. До начала семестра в моем присутствии не будет острой необходимости, хотя мне бы совсем не хотелось, чтоб кто-то решил, будто я оставил свой пост по собственной прихоти. По моим расчетам, меня не будет всего несколько дней; если Вамберри удалось найти способ сбежать, то его, наверняка, найду и я. В конце концов, изобретенное одним человеком всегда может быть повторено другим.
Но предстать перед тюремными воротами в ожидании того момента, когда они замкнутся у тебя за спиной, дело совсем не легкое. Тот вечер начался с долгой и утомительной волокиты, в ходе которой меня несколько раз переводили из одной камеры в другую. Последний раз я видел Грегсона, когда он отвез меня, крайне подавленного и в наручниках, в отделение полиции в Ламбете, сказал им, что я арестован за кражу и должен предстать завтра перед мировым судьей. Хоть это было совсем другое отделение полиции, я понял, что инспектор выбрал его не случайно. Поскольку был канун Нового года, ночь обещала быть хлопотливой, и после того, как этот участок, по всей видимости, наводнится нарушителями порядка и выпивохами, для меня уже не будет места. Все их арестанты, как сообщил Грегсону дежурный сержант, будут отправлены в Ньюгейтскую тюрьму, и если инспектор хочет оставить меня здесь, то та же участь постигнет и меня.
- Тогда я его оставлю, - сказал Грегсон. – Мне все равно, где он проведет ночь. Главное, чтоб был за решеткой.
Если прежде у меня была веская причина критиковать Грегсона, то в тот вечер он сильно вырос в моих глазах, как умнейший из всех сотрудников Скотланд Ярда. В такую суетливую ночь, как эта, тот, кому необходимо затеряться в тюремной системе, легко может добиться этого, нужна лишь небольшая хитрость, и он в мгновение ока может оказаться там, где нужно. В память о прошлом я попал сюда под именем Генри Холмса, которым я воспользовался, когда мы впервые встретились в ходе расследования по делу Танкервилльского клуба. Если я когда-нибудь и задавался вопросом, мог ли Грегсон затаить обиду после того самого случая, то скоро мне как раз представится случай выяснить это.
На этой ноте мы расстались; оставаясь верными до конца избранным нами ролям , я отправился в свою камеру, инспектор – к себе домой. Перед тем, как войти в отделение полиции, мы сказали друг другу все необходимое – я сказал, что мы увидимся через несколько дней, а он ответил, что в таком случае это будет ни что иное, как чудо. И сейчас, когда на карту поставлена моя репутация, мне не остается ничего другого, как стать чудотворцем.
Полчаса спустя меня вместе с тремя другими несчастными втолкнули в полицейский фургон и повезли в Ньюгейтскую тюрьму. Поскольку я находился в предварительном заключении, мне было позволено остаться в своей одежде, какой бы жалкой она ни была. Камера, мое временное пристанище на эту ночь, представляла собой такую ужасную дыру, какая могла привидеться лишь в видениях Дантовского ада.
В некотором отношении она вполне соответствовала моим ожиданиям - тесная, с почти полным отсутствием дневного света, с единственным маленьким зарешеченным окошком под самым потолком, побеленными стенами и каменным полом. Другие авторы описывали подобную обстановку гораздо лучше меня, хотя оценить все уныние этой атмосферы можно лишь на основе собственного опыта. Вы не можете представить, до чего может доходить полная нищета и бедность подобного места, когда вы забываете, что в мире есть предметы сделанные из каких-то других материалов, помимо шерсти, дерева или олова; не можете вообразить то отвращение, которое может внушить ржавое ведро с нечистотами, пока вас не запрут в холодной тесной камере, где ничто не способно отвлечь ваши мысли от ужасной действительности.
Единственной уступкой комфорту была подвесная койка с двумя простынями и двумя одеялами. Неплохо было бы иметь и подушку, но ее кое-как заменяла скатанная в валик простыня. Это было довольно комфортное ложе, если только вам удавалось завладеть им, что само по себе было нелегкой задачей. Укрывшись одеялом, я никогда еще так остро не осознавал, что являюсь последним в длинной череде лиц, занимавших эту камеру и пользующихся этими постельными принадлежностями. Все белье пропиталось запахом их пота, а насекомые, которые остались здесь после них, похоже, спешили найти себе нового хозяина. Почесываясь, пытаясь не обращать внимание на урчание в животе и стараясь не свалиться на пол, я смог таки урвать несколько часов сна.
Потом где-то в середине ночи, так мне, по крайней мере, показалось, зазвонил тюремный колокол, будя заключенных . Задеревеневший от холода, голодный и оцепеневший, я едва не свалился с койки, и в ту же минуту увидел, как через окошко в двери мне кто-то просовывает метлу и совок.
- Что это? – спросил я.
Чей-то голос сообщил, что я должен прибрать камеру и оставить ее такой же чистой, какой она была до моего появления. Мой смиренный вопрос, нельзя ли это сделать после завтрака, был встречен взрывом грубого хохота; мне тут же сообщили, что завтрака мне здесь не видать, я уеду задолго до этого, потому что через час отправлюсь в Постернскую тюрьму. На мой вопрос, в котором это будет часу, мне ответили, что в семь, и окно в двери затворилось.
Вот так и случилось, что в шесть часов утра, я, или скорее Генри Холмс, сложив одеяло и заправив койку, на карачках елозил по полу с совком в руке. Кажется, я занимался этим почти что час, ибо, когда мой тюремщик вернулся, я понял по его лицу, как его возмущает то, что я спал прямо в своей одежде, и у меня не хватило времени даже на то, чтоб умыться.
Совершенно обессиленного, меня куда-то потащили и втолкнули в комнату, где было еще несколько человек. Нас сковали по рукам и ногам, а затем в частном омнибусе отправили на вокзал, чтобы оттуда везти дальше в Постерн, на Кентское побережье устья Темзы. Сколь бы тяжелой ни была эта ночь, но я полностью осознал, какую совершил чудовищную ошибку, лишь после того, как мы добрались до станции.
Во время нашей поездки я думал, что готов ко всему, с чем бы мне ни пришлось столкнуться. Я ожидал, что наше появление будет встречено с осуждением. Но вот чего я не ожидал, так это того, что стану презренным существом, услышу, как люди вполголоса будут обсуждать всю низменность моей натуры, а матери потащат прочь своих детей, словно боясь, что само мое присутствие может тлетворно подействовать на их отпрысков. Да, я играл роль, но сейчас всеми фибрами души ощутил их осуждение. Все это подействовало на меня достаточно деморализующе, чтоб у меня в душе зашевелились первые сомнения, и мне пришлось напомнить себе, что заключение мое всего лишь временное, и какая бы ни была развязка, через неделю все это закончится.
Из окна вагона я бросил последний взгляд на Лондон, когда пересекая реку, мы оставили позади этот город туманов. Когда мы оказались за городом, охранники раздали всем хлеб и сыр и пустили по кругу бидон с водой. Но как бы я ни проголодался, мой аппетит несколько приуменьшился, когда я заметил на сыре следы чьих-то зубов и полоску зеленой плесени на хлебе. Если б мой рот не был так же сух, как кусок старой кожи, я бы отказался и от воды, на том основании, что у того, кто пил передо мной, были небольшие язвочки по углам рта. Однако, жажда может заставить самых лучших из нас понизить свои требования, и незаметно вытерев край бидона рукавом, я с благодарностью сделал несколько глубоких глотков.
Разговор не клеился, и в тишине у меня было достаточно времени для того, чтобы понаблюдать за своими попутчиками и прийти к определенным выводам. Пять моих компаньонов были людьми разных возрастов и различного рода занятий: пожилой конюх и завзятый игрок, погрязший в долгах; фабричный рабочий, опустившийся до кражи, чтобы прокормить большую семью; молодой слуга , с великосветскими замашками, пойманный на воровстве у своего хозяина; и два закоренелых жулика, уже не раз сидевшие в тюрьме и владеющие искусством говорить, не двигая губами. Я не мог разобрать их тихое бормотание, хотя оно привлекло внимание надзирателя, который бросил в нашу сторону подозрительный взгляд, но так и не мог найти виноватого.
В пункте назначения нас ждали несколько омнибусов, и вновь последовала пересадка, на этот раз с поезда на омнибус. Здешний пейзаж был довольно однообразен и сер: плоские низины, тянувшиеся к морю, дымок, поднимающийся над крышами разбросанных в этой местности ферм и пустые поля, населенные чайками, нашедшими здесь убежище от штормовых волн. После долгой скучной поездки впереди замаячил въезд в Постерн. Крепость была построена во времена наполеоновских войн, чтоб защищать от вражеских кораблей подступы к Лондону по реке; размещенным там некогда военнопленным нашли еще одно применение и они были задействованы в расширении территории крепости и строительстве массивных внешних стен, которым суждено было стать моим домом на протяжении ближайшей недели.
Когда мы подъехали ближе, мне на ум пришли слова неизвестного автора прошлого столетия, описывающие подобное заведение:

«Высится старинная громада, ужаснейшее зрелище собой
Она являет, и горечью с ней не сравнится
Ни полынь степная, ни мука запоздалого раскаяния»


В «Аде во плоти» речь шла о тюрьме Маршалси, но эти строки с тем же успехом могли относиться и к неприступным стенам и прочным воротам Постернской тюрьмы.
Едва мы оказались внутри, как тут же с неумолимой энергией был запущен процесс приема новых узников. Меня обыскал угрюмый грубиян - тюремщик с мозолистыми руками , не проявивший ни капли сочувствия; после чего я был отправлен к тюремному врачу. Доктор Мартин был мужчина лет сорока, с седеющими волосами, мрачным выражением лица, говорящим о том, что он почти полностью утратил вкус к жизни, и насупленными, нависшими бровями, он производил впечатление человека, у которого есть занятия и получше, чем осмотр новой партии заключенных. Судя по тому, что от него сильно попахивало спиртным, я подозревал, что его к тому же мучает сильная головная боль.
Когда я вошел, он взглянул на меня как нельзя более пренебрежительно и велел раздеваться. Под пристальным взором тюремщика я разделся до нижнего белья и ждал дальнейших инструкций эскулапа.
- Генри Холмс, - прочитал он в моих документах, лежавших перед ним. – Двадцать четыре года. Осужден за кражу. Приговорен к восемнадцати месяцам каторжных работ.
У меня зашевелились волосы. Когда Грегсон говорил, что никаких поблажек не будет, он, видимо, имел в виду именно это.
- Мой долг – удостовериться, что вы в состоянии работать. – Вглядевшись в меня внимательнее, он нахмурился. – Похоже, что вы голодали. У вас чахотка?
- У меня кашель, - сказал я.
- Да что вы? – буркнул он. – Что ж, давайте я осмотрю вас. И еще… Впредь, когда будете обращаться ко мне, пожалуйста, не забудьте говорить «сэр». Это понятно?
Я кивнул.
- Хорошо. Раздевайтесь.
- Я уже разделся, сэр.
- Совсем раздевайтесь, Холмс. Снимайте рубашку, и , да, кальсоны тоже.
Я в смущении заколебался.
- Давайте, давайте, у вас нет ничего такого, чего мы много раз не видели бы прежде, - раздраженно буркнул врач. Он подозрительно прищурился. – Или причина здесь вовсе не в вашей естественной скромности, а в чем-то другом? Ведь вы же обыскали его, Грин? У него ничего при себе не было?
Тюремщик покачал головой.
- У него не было даже перочинного ножа, доктор.
- И ничего ценного?
- Абсолютно ничего, доктор.
- Возможно, он решил, что сумеет их припрятать. Ведь такое уже бывало. Холмс, в вашем нижнем белье есть нечто такое, что вы предпочли бы скрыть от нас? Вы даже представить не можете, что некоторые парни надеются пронести сюда у нас под носом.
- Нет, сэр, - ответил я.
- Что ж тогда, снимайте его. Грин, когда он разденется, унесите всю его одежду и сожгите. На таком грязном тряпье я не позволил бы спать даже моей собаке.
Строгие и жестокие устои жизни публичной школы могут приготовить человека к чему угодно, вплоть до раздевания в присутствии посторонних; и все же я никогда еще не чувствовал себя таким уязвимым и униженным, как в те минуты, когда стоял совершенно обнаженный в этой холодной комнате, в то время, как доктор совершал поверхностный осмотр. Учитывая состояние моей одежды, а также мои грязные руки и лицо, он дотрагивался до меня весьма неохотно. Отвращение, написанное на лице врача, после того, как он выполнил свой профессиональный долг, свидетельствовало о том, насколько старательно я поработал над своим маскарадом.
- Этот малый весь покрыт блошиными укусами, - сказал доктор надсмотрщику. – Скажите парикмахеру, чтоб побрил его самым тщательным образом. Мы не можем допустить, чтоб и другие заключенные подцепили эту дрянь. Начальник любит, чтоб здесь, в Постерне, все ходили по струнке и меньше всего на свете он хотел бы увидеть здесь узников , до крови расчесывающих свои укусы. Так, ну, а кашель причиняет вам боль?
- Немного, сэр, - признался я.
- Где болит?
Я указал ему на ребра и бок.
- Вы когда-нибудь кашляли кровью?
- Нет, сэр.
- Вы чем-нибудь лечитесь?
Я подумал, что бы на этот вопрос мог ответить Генри Холмс, осужденный вор-неудачник, и решил, что вполне приемлемо было бы воззвать к чувству сострадания доктора.
- Я не могу позволить себе никаких лекарств, сэр.
- Меня не интересуют ваши оправдания, - резко ответил тот. – Все это я слышал уже сотни раз. А нет ли у вас семьи, которая могла бы о вас позаботиться?
Мне на ум тут же пришло имя брата, и внутри у меня все сжалось, как только я представил, какова была бы реакция Майкрофта, если б он только узнал, что я сейчас делаю и где нахожусь. Я тут же постарался избавиться от мыслей о нем.
- Нет, сэр. У меня нет семьи.
Доктор Мартин вернулся к столу и написал что-то в моих документах.
- Поверю вам на слово, Холмс, и даю вам допуск к работе. Может быть, у вас и плеврит, а может, быть просто переутомление. Как бы там ни было, посмотрим, как вы справитесь. Кажется, у вас вполне сносное состояние здоровья, хотя вы совершенно не заботитесь о личной гигиене. Грин, проследите, чтоб этот заключенный хорошо вымылся. А если он не знает, что такое вода и мыло, научите его.

Глава 1

Говорят, что у каждого свой крест.

В моем случае это семья. Брат, который хотел бы контролировать все мои поступки и с которым я уже почти девять месяцев не разговаривал; кузен Майлс – талантливый и ловкий вор; и его младший брат Эндимион, лицо духовного звания, с его твердыми убеждениями, гневно раздувающимися ноздрями и запутанным делом.

В тот день, в конце декабря 1878 года, его проблема стала моей. Он разыскал меня в убежище, которое я обрел в трудную минуту в госпитале Святого Варфоломея, и поведал историю, гораздо больше подходящую для страниц дешевого романа, чем для ушей здравомыслящего человека. Короче говоря, вчера он видел человека, которого два дня назад повесили за убийство; он был жив и здоров, да еще к тому же покупал халат в магазине мужской одежды на Пиккадилли.

Теперь кузен твердо был уверен в том, что мертвые восставали из могил. И горел желанием узнать, что я намерен с этим делать.

А что я, по его мнению, должен был делать в том случае, если все, сказанное им чистая правда, и уже не за горами Судный день, было совсем не ясно. Наиболее реальными мне представлялись два объяснения происшедшему: либо Эндимион ошибся, либо он, и в самом деле, видел умершего человека. Я склонен был поверить в первое, и во многом потому, что не особенно полагался на кузена в качестве свидетеля.

Если он и не был сумасшедшим, то был очень недалек от этого. За совсем короткий промежуток времени, прошедший с той минуты, как он явился ко мне, Эндимион обвинил нашу уборщицу во фривольном поведении, ( что было совершенно необоснованно, учитывая ее комплекцию и солидный возраст), предложил мне заключить с ним оборонительный союз против наших бесчувственных и невыносимых старших братьев и пытался убедить меня в том, что уже раздался трубный глас, возвещавший о конце света.

Если б я не сидел много месяцев без дела, то выставил бы его за дверь. Но нищим выбирать не приходится. Хотя мое последнее дело обошлось мне довольно дорого в отношении репутации и потери клиентов, и я не желал бы и дальше дискредитировать себя в глазах закона и света, перспектива занять чем-то свой обширный досуг была весьма заманчива.

По этой причине я предложил вернуться на место преступления – небольшой магазинчик на Жермен-стрит, где этот мертвец, Вамберри, обновлял свой гардероб. История его ареста, суда и последующей за ним казни не была лишена интереса, и я уже добавил газетные вырезки отчетов об этом в свою постоянно растущую коллекцию. Он был виноторговцем, и дела его шли настолько успешно, что он стал богат, как Крез. Он был страстно влюблен в одну молодую состоятельную леди из благородного семейства. По общему мнению, это была прекрасная партия. И на их пути к счастью было лишь одно препятствие – первая жена Вамберри.

В то время никто не знал о существовании этой несчастной женщины, под вымышленным именем помещенной в лечебницу для умалишенных после того, как несколько лет назад ухудшилось ее психическое состояние. Хотя ее смерть и не была неожиданной, за месяц до второй женитьбы Вамберри один проницательный служитель усомнился в том, что ее кончина произошла по естественным причинам. Весьма неблагоразумно он попробовал шантажировать Вамберри и несколько дней спустя его нашли забитым до смерти. Но Вамберри не знал, что у этого человека был сообщник. Охваченный ужасом тот бросился в полицию и все рассказал им.

После его показаний был эксгумирован труп миссис Вамберри, и подтвердилось, что смерть наступила от отравления. Было предъявлено брачное свидетельство, и стало известно, какими отношениями Вамберри был связан с несчастной леди. Нашелся свидетель, который показал, что в день смерти ей прислали коробку конфет, остатки которых съел бездомный пес. Через несколько часов и пес, и женщина были мертвы. Все это казалось очень убедительным.
Обвинению не составило труда добиться осуждения обвиняемого, и Вамберри был приговорен к смертной казни через повешение. Газетный отчет не занял много места; там говорилось, что приговор был приведен в исполнение к удовлетворению всех заинтересованных сторон, естественно за исключением заключенного, которому стало дурно от сообщения о близкой казни, и на протяжении почти всего судебного заседания он был без сознания.
Таковы были факты, и любой разумный человек решил бы, что вчера Вамбери невозможно было увидеть вообще, а уж тем более, на свободе, и пришел бы к выводу, что либо Эндимион ошибся, либо его ввели в заблуждение. Я решил проверить последнюю версию, первая тоже была вполне допустима, хотя Эндимион заявил, что видел его до этого воочию, посетив в камере перед казнью.

Ближайшее время покажет, что из этого верно. Если это просто плод его богатого воображения, я предложу Эндимиону отдохнуть, присоединившись на континенте к старшему брату. Но если это правда, то невозможное на этот раз уступит место невероятному и нужно будет попытаться разрешить этот ребус. После долгих месяцев трудов за гроши в этой лаборатории и тягостного ощущения, что мой интеллект чахнет под бесконечным бременем бессмысленных и рутинных забот, у меня будет дело. И я надеялся, что Эндимион не настолько помешан, как это показалось на первый взгляд.

«Уиндраш и сыновья» оказалось аккуратным респектабельным заведением в западном конце Жермен-стрит, которое выгодно отличалось от конкурентов изящно выставленными в витрине смокингами и нестройным рядом зимних анютиных глазок, поникших под коркой льда, прямо над золотыми буквами вывески. Эта сторона улицы была укрыта от косых лучей зимнего солнца, и ничто не мешало хорошенько рассмотреть внутреннюю обстановку магазина и находившихся там людей. Убедившись в том, что Эндимион и, в самом деле, мог видеть того человека через окно, я решил проверить остальную часть его рассказа.

- Ты, что, пойдешь туда? – возмущенно поинтересовался Эндимион.
Поскольку я держал руку на дверной ручке, можно было предположить, что именно это я и собирался сделать. Абсурдный вопрос определенно требует абсурдного ответа, хотя я инстинктивно почувствовал, что мой кузен этого не поймет.
- Как еще я могу расспросить хозяина этого заведения о его покупателях? – ответил я. – Если только ты не думаешь, что лучше нам ждать здесь, на холоде, и надеяться, что он выйдет к нам сам.
Теперь Эндимион выглядел уже слегка обиженным, не столько моими словами, сколько заложенным в них намеком.
- Ты не веришь мне, своему собственному кузену? Шерлок, мы родня, одна плоть и кровь. Это ведь должно иметь для тебя какое-то значение.
В конце этой фразы он коротко фыркнул, и его ноздри вновь сердито раздулись, эта раздражающая привычка была у него, видимо, средством выражения его настроения. Этим небольшим примером мне дали понять, что я вызываю у него досаду.
- Не зависимо от того, кузен ты мне или нет, я не могу просто поверить тебе на слово. Опыт научил меня, что людям нельзя доверять , даже лучшим из них.
Я едва не добавил, что этот урок мне преподал его брат. Однако, вспомнив, что Эндимион, видимо, ничего не знал о деяниях Майлса, я промолчал.
- И случайно то бывает или умышлено, а никогда не узнаешь всей правды, если будешь слушать мнение и показания только одного человека. Я обязан проверить факты, как сделал бы в любом другом случае.
- Я вовсе не любой другой, - возразил он. – Я требую, чтобы ты мне верил. Я имею на это право благодаря нашим семейным узам.
- Ты имеешь право на то, чтоб я беспристрастно тебя выслушал. А за собой я сохраняю право поступать по своему усмотрению.
Лицо кузена приобрело пугающий багровый оттенок.
- Ты обвиняешь меня в том, что я все это придумал?
- Вовсе нет, - сказал я дипломатично. – Но ты мог что-то неверно понять.
Он выпрямился в полный рост, хотя даже в таком положении был ниже меня, и попытался посмотреть на меня свысока.
- Нет. Я знал Вамберри. Говорил с ним. Он не испытывал угрызений совести. Я был потрясен. Подобное производит неизгладимое впечатление. Я узнал бы его где угодно!
- Но тебе ведь известно, что его уже нет в живых.
- Шерлок, ты можешь насмехаться надо мной сколько угодно, но не стоит недооценивать силу зла. У этого человека нет совести. Я бы ничуть не удивился, если бы он продал душу Сатане, чтоб он помог ему скрыться от правосудия!
Я никогда не любил вести дела прилюдно, тем более, что некоторые прохожие стали оборачиваться и бросать любопытные взгляды на человека духовного звания, который являл собой довольно странное зрелище. Друзья Эндимиона назвали бы такое поведение, в лучшем случае, чудаковатым, но посторонний счел бы его просто ненормальным. После того, как несколько джентльменов перешли на другую сторону, чтоб держаться от нас подальше, я решил, что пора положить этому конец.
- Почему бы тебе не пойти домой? – предложил я. – А я продолжу свое расследование и сообщу тебе потом, что мне удалось узнать.
- Нет, - не раздумывая, отверг он мое предложение. – Ты сомневаешься во мне. Что ж, тогда я пойду с тобой опрашивать этого продавца, и когда он подтвердит мои слова, я буду ждать от тебя извинений.
Я с трудом сдержал горестный стон, увидев, как мои шансы на успех в одно мгновение испарились.
- Я бы предпочел поговорить с этим человеком с глазу на глаз.
- Не сомневаюсь. – Эндимион окинул меня с ног до головы весьма критическим взглядом. – Думаю, что ты вряд ли добьешься успеха. Твой вид не внушает особого доверия.
Я, и правда, знавал лучшие дни. Спал я плохо и мою речь периодически прерывал кашель, от которого я, несмотря на все усилия, не мог избавиться вот уже несколько месяцев. Я знал, что осунулся и измучен, и под глазами темные круги, но во всех других отношениях у меня был безупречный внешний вид и чисто выбритый подбородок. Возможно, мои жизненные обстоятельства сейчас были не слишком многообещающими, но у меня был еще, по крайней мере, один комплект одежды, оставшийся от моих похождений с Майлсом. А если учесть его попытки погубить мою карьеру и испортить мои отношения со Скотланд Ярдом и те мысли, что были у него насчет моей смерти, то дорогая одежда, что он оставил мне будет лишь весьма слабой компенсацией за все.
- Но, кроме того, - продолжал Эндимион, - Шерлок, я заметил, что ты не веришь ближнему своему. Это совсем не к лицу джентльмену. – Он сделал многозначительную паузу. – Конечно, если ты джентльмен…
- Так же, как и ты, кузен. Ведь , в конце концов, наши отцы были братьями.
- Но мой не совершал мезальянс, взяв в жены девушку из другого сословия.
Мне надо было уйти. Если я это не сделаю, то могу сейчас со всего маху посадить его вместе с этой его мерзкой ухмылкой прямо в грязь. Но тут наше пререкание было прервано появлением хозяина магазина, мистера Уиндраша , невысокого, добродушного человека с круглыми очками, взгромоздившимися на самом кончике его носа, и блестевшей на солнце лысиной. Очевидно, наша перебранка послужила причиной каких-то трений внутри магазина, так как, несмотря на улыбку, у мистера Уиндраша был настороженный и неуверенный вид.
- Могу я быть вам чем-то полезным, джентльмены? – поинтересовался он.
- Да, - сказал я, испепеляющим взглядом призывая Эндимиона к молчанию. – Мой кузен хотел бы купить халат.
Уиндраш улыбнулся еще шире.
- Тогда вы пришли именно туда, куда нужно. Входите же, джентльмены, прошу вас!
Я уже собирался последовать за ним, когда Эндимион схватил меня за руку.
- Зачем, черт возьми, ты сказал это?
- Ты же хотел оказаться мне полезным? Ну, вот, действуй.
- Но халат? Мне не нужен халат.
- Халат нужен каждому джентльмену, - холодно заметил я. – Если, конечно, ты джентльмен, кузен.
Оставив его, я вошел в магазин, где мистер Уиндраш отбирал для нас самые чудесные изделия. Темно синие и пышные узорчатые пурпурные ткани мерцали на свету, когда он проводил по ним рукой, чтоб разгладить складки.
- Итак, сэр, - начал он, пытаясь смягчить настроенного враждебно Эндимиона, при помощи самой ослепительной своей улыбки. – Вот самый лучший наш шелк…
- В шелк заворачивается дьявол! Уберите его. Я его не возьму.
Улыбка торговца моментально потухла.
- Конечно, сэр. Не надо шелка. Может быть, тогда сатин?
- Годится лишь для нарумяненных блудниц!
- Тогда шерсть? Уверяю вас, у нас здесь наилучшая и чистейшая шерсть в стране. – Он сделал знак стоявшему рядом мальчику и тот, убежав, вернулся с халатом цвета зеленого горошка. – Сэр, пощупайте качество этой ткани. Смею заметить, что вам не найти ничего мягче.
Эндмион неохотно провел по халату рукой.
- Да, ткань приятная.
- Не желаете ли примерить его, сэр?
По жестким складкам губ и раздувавшимся ноздрям я понял, что ответ, вероятно, будет негативным. Теперь, когда я зашел уже так далеко и столько вытерпел, я не мог больше позволить этому грубияну и дальше попусту тратить мое время на свои капризы.
- Конечно, он примерит, - сказал я к большому неудовольствию Эндимиона. Но чтоб заставить его двинуться с места пришлось толкнуть его локтем. Пока Уиндраш брал у него пальто и помогал надевать халат, я воспользовался этим, чтоб задать ему несколько вопросов. – Вообще-то, на самом деле, нам нужен был халат, который вчера привлек здесь наше внимание. Какого он был цвета?
- Красный, - ответил Эндимион. - Цвета крови и цена ему – расплата за грехи!
Уиндраш нервно улыбнулся.
- Красный, говорите? Дайте подумать. Да, я сам продал вчера такой халат. Купивший его джентльмен был весьма необычен, впрочем, так же, как и его требования. Красный бархатный халат с сатиновыми лацканами и с узором из листьев.
- Это он! Кому вы его продали? Ну, же скажите, как его звали!
Торговец был явно смущен.
- Его имя, но зачем…
- Этот джентльмен бывший однокашник моего кузена, - вмешался я. – Они вместе учились в Хэрроу.
- В Хэрроу? Тогда это совсем не ваш приятель, сэр. Мистер Робинсон говорил мне, что учился в Мальборо.
- Робинсон? – повторил за ним Эндимион. – Сэр, вы ошибаетесь.
- Нет, сэр, не ошибаюсь, - решительно произнес Уиндраш. – Имя этого джентльмена записано у меня в расходной книге.
- Шерлок, он лжет. Это был Вамберри. Я знаю.
- Мистер Уиндраш, - ласково сказал я, беря его под локоть и отводя в сторону, - пожалуйста, простите моего кузена, у него очень легковозбудимая натура.
- Да, я так и понял по его поведению.
- У него была нелегкая жизнь. В Африке его едва не съел лев, в России его порядком потрепал медведь, в Индии он попал в когти тигра.
Уиндраш вновь взглянул на Эндимиона уже другими глазами.
- О, боже, вот бедняга. Прискорбно. Но я не понимаю…
- Теперь вы можете понять, как обрадовался он, подумав, что увидел старого знакомого.
- Но имена, сэр…
- А я говорил, что в Шотландии на него в горах напал орел? И у него было сотрясение мозга. Но у меня есть фотография. – Я вытащил из кармана газетную вырезку с изображением Вамберри. Сложив ее так, чтобы Уиндраш не смог увидеть ни его имени, ни заголовка статьи, я протянул ему этот кусок газеты. – Вот этот джентльмен купил у вас вчера халат?
Уиндраш так и просиял.
- Да, сэр, это он. Но, честное слово, это мистер Робинсон!
- Отлично. Полагаю, свой адрес он вам не оставил?
- Нет, сэр, боюсь, что нет. Он сказал, что едет за границу.
-Благодарю вас, мистер Уиндраш, вы очень помогли.
- А халат? Он стоит двадцать пять гиней.
Я повернулся к Эндимиону, который стоял ужасно подавленный и качал головой, словно речь шла о его жизни. Цвет халата ему совсем не подходил, в нем цвет лица кузена казался еще более болезненным, чем прежде.
Я усмехнулся.
- Это просто идеально, мистер Уиндраш. Мой кузен возьмет два таких халата.

Когда-то моя подруга Наташка сказала, что мой пессимизм проистекает от того, что в детстве я читала много грустных книг. Может, она и права, но так вышло) И все эти грустные концовки, наверное, когда-то сделали меня фикрайтером еще в детстве, когда после всех этих трагедий, я придумывала, что погибший герой вовсе не погиб, его спасли, выходили и все у него было замечательно. И печальный исход всегда был гарантией, что герой данной книги останется со мной надолго. Даже уже когда стала старше, придумывала что-такое и для Атоса с Раулем, и даже для Холмса, когда прочла "Последнее дело Холмса".
Совсем недавно вспомнила детскую книжку с дачи, с картинками, где были совсем простенькие истории. Но вот одна из них вспомнилась, потому что вижу в ней сейчас нечто очень близкое своей жизни. Она и в детстве казалась очень грустной, но сейчас все это оцениваешь уже совсем иначе, и довольно остро. Вот в чем там примерно суть. Это, собственно, сказка про барашка). Жил он с отцом, матерью, братом и сестрой. Отец спасал его от врагов, мать досыта кормила, брат с ним играл, а сестра пела на ночь колыбельную. Но как-то один раз убежал барашек гулять на луг, а вернувшись, не нашел ни отца, ни матери, ни брата с сестрой. Понял, что остался совсем один и заплакал, не зная, как жить дальше.
Вскоре неподалеку появились голодные волки, но лес, как отец, защитил его от врагов. Степь, как мать накормила свежей сочной травой. Начался новый день и, как брат, позвал барашка играть на лугу. А потом на землю опустилась ночь и словно сестра, повесила над барашком звездный шатер и ночные птицы спели ему колыбельную.
Вот такая правда жизни

Я как-то читала обсуждения родителей, что нельзя детям читать сказки с грустным концом. Я, конечно, не знаю, но мне кажется такие книги тоже дают душе очень многое. Меня в этом плане никто не ограничивал. Читала и "Русалочку" и "Девочку со спичками" Андерсена. Очень любила сказки Уайльда с волшебными рисунками Нины Гольц.

Счастливый принц


Мальчик -звезда



А ведь там почти все сказки печальные и плохо кончаются, что "Счастливый принц", что "День рождения инфанты", даже "Мальчика-звезда" кончается на грустной ноте.

Была еще одна грустная и даже страшная славянская сказка с очень характерным названием "Ученик смерти". Главный герой - доктор Бартек. Гениальный врач, всегда исправно лечивший больных и сдавался только когда видел свою ужасную учительницу - Смерть - в изголовье постели больного. Но в конечном итоге он ослушался данного ему указания, ослушался не один раз, а целых три - спас вдову, у которой на руках были дети, свою мать и воина, от которого зависел исход битвы. Бартек - очень жертвенный герой, и, наверное, чем-то напоминает сами знаете кого.

" Но доблестный витязь, пронзённый отравленной стрелой, пал на землю в разгаре битвы. Бойцы, оставшись без предводителя, дрогнули и были готовы искать спасения в бегстве, оставив родину в руках врага. Доктор Бартек поспешил к умирающему витязю. А в головах у витязя — та, что не знает пощады.

Что было делать Бартеку? Если дать ему умереть, вся страна будет предана огню и мечу, народ погибнет.

«Лучше один, чем весь народ!» — подумал Бартек и быстро переставил постель так, что Смерть осталась в ногах у раненого. Угрожающе взмахнула она руками, что-то крикнула и улетела. А Бартек дал витязю чудодейственного зелья и не просто вернул его к жизни, но и поставил на ноги — бодрого и сильного. Увидев это, воины набрались храбрости, разгромили врага и навсегда прогнали его со своей земли.

Вечером, когда битва стихла, Бартек стал обходить поле сражения, помогая раненым. Когда он нагнулся над одним из них, кто-то тронул его за плечо. Бартек поднял голову — перед ним стояла Смерть, хмурая и гневная, и взгляд её не предвещал ничего хорошего.

— Больше тебе нет прощения. Иди со мной!





Хочу еще вспомнить на редкость депрессивную книгу, где было две повести "Нелло и Патраш" и "Степь". В первой там вообще все плохо и мне даже сейчас слезы навертываются на глаза, если вспоминаю со всеми подробностями. А вторая немного полегче, но все с тем же трагическим оттенком. Хочу сказать, что "Нелло" была одна из первых моих книг, где подчеркивалось огромное влияние, какое имеет на нас искусство, в частности живопись Рубенса. "Степь" же вся пронизана мотивами итальянской революции.
Приведу большую цитату, которую частенько вспоминаю, когда мне очень тяжело и одиноко.



"Сторож, торопясь домой после вечерней службы, забыл запереть одну из дверей собора, и она оказалась приотворенной. Следы, которые искал Патраш, белыми пятнами выделялись на тёмном каменном полу внутри здания. Среди глубокой тишины огромного сводчатого тёмного собора Патраш дошёл по этой снежной дорожке до алтаря. Здесь он нашёл распростёртого на полу Нелло. Он подполз к нему и лизнул в лицо. Казалось, он хотел сказать: «Неужели ты думал, что я покину тебя? Я – собака!».

Нелло вскрикнул, приподнялся и обнял Патраша.

– Ложись, Патраш, – прошептал он. – Мы умрём вместе. Людям мы не нужны. Нет у нас с тобой никого на свете.

Патраш подполз ещё ближе и положил голову на грудь Нелло. Крупные слёзы стояли в тёмных печальных глазах мальчика. Порывы ветра с Северного моря были подобны ледяным волнам, замораживающим все живое. В огромном нетопленном каменном здании было ещё холоднее, чем в занесённых снегом полях. Под тёмными сводами шуршали летучие мыши. Иногда тонкий луч луны освещал ряды высеченных из камня фигур. Нелло и Патраш лежали под картинами Рубенса очень тихо, крепко прижавшись друг к другу, цепенея от холода. Мысленно они уносились к тем далёким дням, когда бегали взапуски по цветущему лугу или, спрятавшись в высоком камыше, следили за лодками, плывшими к морю.

Внезапно какое-то сияние прорезало тьму. Луна прорвалась сквозь облака; отражённый от снега свет был ясен, как свет утренней зари.

На мгновение можно было отчётливо увидеть написанные на стенах замечательные картины «Воздвижение креста» и «Снятие со креста», с которых мальчик, войдя в собор, сдёрнул покрывала. Нелло вскочил. Слёзы восторга катились по его бледным щекам.

– Наконец-то я их увидел! – воскликнул он. – Наконец-то!

Ноги его подкосились, и он упал на колени, не сводя глаз с великих творений Рубенса, которые так мечтал увидеть. Но луна скрылась за облаками, и снова все погрузилось во тьму. Нелло крепче обнял Патраша.

– Нас с тобой никто не разлучит, – прошептал он.



На следующий день их обоих нашли замёрзшими на каменном полу собора. Покрывала были сдёрнуты с прекрасных картин Рубенса, и на них падали лучи восходящего солнца. Около замёрзших друзей собралась толпа. Утром рано пришёл пожилой, с грубыми чертами лица человек. Он плакал, как женщина, и бормотал:

– Я жестоко поступил с мальчиком!

Потом пришёл один знаменитый художник, и люди расступились, пропуская его вперёд.

– Я ищу здесь того, кто по справедливости должен был вчера получить премию, – мальчика исключительно одарённого. На его рисунке всего лишь одна фигура – старый дровосек, сидящий в сумерках на сваленном дереве. Но это сделано на редкость талантливо. Я должен найти его. Я возьму его к себе, чтобы обучить живописи.

Прижавшись к отцу, плакала навзрыд златокудрая девочка.

– О Нелло, встань, Нелло! Пойдём с нами. Мама ждёт тебя. Мы приготовили тебе подарки, старик будет играть для нас на волынке.А как счастлив будет Патраш! О Нелло, встань!

Но застывшие в улыбке уста на бледном юном лице, обращенном к великим творениям Рубенса, казалось, говорили: «Слишком поздно». Нелло и Патрашу не нужны были благодеяния."



Помню, что потом я их часто рисовала и сочиняла хороший конец. Очень душещипательная книга.

И хочу сказать, что в детстве плохой конец меня безусловно расстраивал, но был как бы залогом того, что герой останется со мной надолго в моих фантазиях, рисунках и играх. И так было довольно долго. На смену сказкам и детским книгам пришли книги приключенческого жанра - уже гораздо более взрослые.
Шерлока Холмса я в первый раз читала довольно хаотично и потому между прочтением "Последнего дела Холмса" и "Пустого дома" прошло какое-то время. Не могу сказать, сколько. Но вполне достаточно, чтоб Шерлок Холмс крепко-накрепко обосновался в моем подсознании. А "Пустой дом" еще только прочнее утвердил его господство.
Потом были трагические страницы Мушкетеров. Ну, Дюма тут мастер. У него всегда это так драматично, душещипательно и красиво, даже когда касается не самых любимых героев.



" — Что она мне пишет? — слабым голосом спросил Бекингэм; истекая кровью, он пересиливал жестокую боль, чтобы говорить о той, кого любил. — Что она мне пишет? Прочитай мне ее письмо.

— Как можно, милорд! — испугался Ла Порт.

— Повинуйся, Ла Порт. Разве ты не видишь, что мне нельзя терять время?

Ла Порт сломал печать и поднес пергамент к глазам герцога, но Бекингэм тщетно пытался разобрать написанное.

— Читай же… — приказал он, — читай, я уже не вижу. Читай! Ведь скоро я, быть может, перестану слышать и умру, так и не узнав, что она мне написала…

Ла Порт не стал больше возражать и прочитал:

«Милорд!

Заклинаю вас всем, что я выстрадала из-за вас и ради вас с тех пор, как я вас знаю, — если вам дорог мой покой, прекратите ваши обширные вооружения против Франции и положите конец войне. Ведь даже вслух все говорят о том, что религия — только видимая ее причина, а втихомолку утверждают, что истинная причина — ваша любовь ко мне. Эта война может принести не только великие бедствия Франции и Англии, но и несчастья вам, милорд, что сделает меня неутешной.

Берегите свою жизнь, которой угрожает опасность и которая станет для меня драгоценной с той минуты, когда я не буду вынуждена видеть в вас врага.

Благосклонная к вам

Анна ».

Бекингэм собрал остаток сил, чтобы выслушать все до конца. Затем, когда письмо было прочитано, он спросил с оттенком горького разочарования в голосе:

— Неужели вам нечего передать мне на словах, Ла Порт?

— Да, как же, ваша светлость! Королева поручила мне сказать вам, чтобы вы были осторожны: ее предупредили, что вас хотят убить.

— И это все? Все? — нетерпеливо спрашивал Бекингэм.

— Она еще поручила мне сказать вам, что по-прежнему вас любит.

— Ах!.. Слава богу! — воскликнул Бекингэм. — Значит, моя смерть не будет для нее безразлична!

Ла Порт залился слезами.

— Патрик, — сказал герцог, — принесите мне ларец, в котором лежали алмазные подвески.

Патрик принес его, и Ла Порт узнал ларец, принадлежавший королеве.

— А теперь белый атласный мешочек, на котором вышит жемчугом ее вензель.

Патрик исполнил и это приказание.

— Возьмите, Ла Порт, — сказал Бекингэм. — Вот единственные знаки ее расположения, которые я получил от нее: этот ларец и эти два письма. Отдайте их ее величеству и как последнюю память обо мне… — он взглядом поискал вокруг себя какую-нибудь драгоценность, — присоедините к ним…

Он снова стал искать что-то взглядом, но его затуманенные близкой смертью глаза различили только нож, который выпал из рук Фельтона и еще дымился алой кровью, расплывшейся по лезвию.

— …присоедините этот нож, — договорил герцог, сжимая руку Ла Порта.

Он смог еще положить мешочек на дно ларца и опустить туда нож, знаком показывая Ла Порту, что не может больше говорить.

Потом, забившись в предсмертной судороге, которую на этот раз он был уже не в силах побороть, скатился с дивана на паркет.

Патрик громко закричал.

Бекингэм хотел в последний раз улыбнуться, но смерть остановила его мысль, и она запечатлелась на его челе как последний поцелуй любви."




Сейчас перечитала и вновь скажу: все же дети и подростки должны читать Дюма. Ну, я уже не говорю об увлекательности, добром примере благородных героев и т.д. Но язык ! Это же песня просто. Кстати, вот не могу не заметить, переводчик просто гениален. Может, конечно это только на мне так сказалось, но в разных ситуациях всплывают иногда в памяти даже интонации, то, что казалось бы звучало только в голове, многое ведь не вошло ни в один фильм. Кстати, Боярский, знаю, также был большим фанатом Дюма. И Хилькевич по его настоянию ввел в сценарий фразы и цитаты из "Двадцати лет спустя", но потом сетовал по этому поводу, говорил, что книга это одно, а фильм совсем другое и у него свои законы.

Вспомнился сейчас еще одна переживательная концовка. Иван Шмелев. Лето господне. Читала я ее уже взрослой, хотя книга вроде рассчитана на детей и повествование там от имени мальчика, купеческого сына. На этой книге , вообще, надо бы остановиться подробнее и я это как-нибудь обязательно сделаю, а пока скажу только о печальном. Книга сугубо православная, вот если кому надо проникнуться русским духом второй половины девятнадцатого столетия, а , может, даже начала двадцатого - то это сюда. Я сама многое узнала и не все мне там сильно по сердцу,но книга очень атмосферная. И она каким-то образом напоминает мне домашнюю ауру моего собственного детства, хотя это два совсем разных мира. Но об этом потом... пока скажу только, что чрезвычайно гнетущее впечатление произвело на меня описание ухода из жизни отца героя книги. Он упал с коня, расшиб голову и вроде поправился, но в конце концов, все же слег и...постепенно угас. И это все там настолько реалистично, без всякого пафоса. И так знакомо - вот эта грустная атмосфера, когда в семье уже ждут печального события, когда уже нет надежды. Ну, и вкупе еще с разными церковными делами - соборование, причащение, отпевание. Это было очень тяжело и даже страшно, именно своей обыденностью.



Сейчас я, наверное, все же тяжелее переношу ангст в книгах. Долго хожу под впечатлением, перебираю в памяти запомнившиеся строки. Потому фанфики о любимых героях, где есть смертельный исход, предпочитаю не читать. Конечно, бывает по всякому, но на мой взгляд фанфик должен, наоборот, менять то, что мы имеем в канонах в лучшую сторону, а не наоборот.

А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён
Сергеем Соболевским….

Его любимый друг
С достоинством и блеском
Дуэль расстроил вдруг.

Дуэль не состоялась
Остались боль да ярость
Да шум великосветский,
Что так ему постыл…

К несчастью, Соболевский
В тот год в Европах жил...

А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен...

Все было очень просто:
у Троицкого моста
он встретил Натали.

Их экипажи встали,
она была в вуали,
в серебряной пыли...

Он вышел поклониться.
Сказать – пускай не ждут.
Могло все измениться
В те несколько минут.

К несчастью, Натали
была так близорука,
Что, не узнав супруга,
растаяла вдали.

А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен...

Под дуло пистолета,
не поднимая глаз,
шагнул вперед Данзас
и заслонил поэта...
И слышал только лес,
Что говорил он другу,
И опускает руку
Несбывшийся Дантес.

К несчастью, пленник чести
так поступить не смел.
Остался он на месте
и выстрел прогремел...

А мне приснился сон,
что Пушкин был спасен...

1975 А.Дементьев

Должна сказать, что уже над этим эпилогом пыталась работать несколько иначе, чем прежде. Я писала, что хочу попробовать более тщательно оттачивать перевод именно этой серии, потому что в ней есть некоторые недостатки, но в то же время она, на мой взгляд, прекрасна и заслуживает нашего внимания.
Скажу честно, что где-то уже на втором предложении впала в уныние, показалось, что это слишком сложная задача - более-менее сохранить стиль и язык автора, и в то же время постараться сделать текст более художественным. Тем не менее, процесс все же пошел, и могу сказать, что, наверное, еще ни над одной главой я столько не сидела. Неделю она , правда, не вылеживалась, но зато прошла мою пятикратную читку и редактирование.

Далее был тут настоящий ребус, с которым я столкнулась, еще когда читала весь этот цикл впервые. Он , по идее, связан уже со следующей частью и даже с ее названием. Но поскольку в эпилоге перекидывается мостик к этой самой части, то вопрос возник уже сейчас.
Не зря я уклончиво называю эту часть просто "Тюрьма") В общем короче, уперлась я, как баран, вот в это словосочетание "Postern Prison". Сколько я копала интернет, надо рассказывать отдельно. Prison - понятное дело, тюрьма. Но вот это "postern" - весьма загадочно. Пыталась найти как имя собственное или вид подобной тюрьмы - нет такого. Вообще, postern - это задний, боковой вход, служебный вход, подземный выход из крепости и далее в том же духе. Даже подумала, что это какая-то потайная тюрьма. Пока копалась в сети, увидела, что на одном сайте кто -то интересовался нет ли переводов этого фика. Прямо порадовало, что это кого-то интересовало.
Ну, а на настоящий момент, полистав следующую часть и географические указатели, я пришла к выводу, что, видимо, Постерн - это город или местность, судя по тому, о чем говорится в следующей части, находится это все за пределами Лондона, но, кажется, не очень далеко от него. Видела разные обозначения этого места, в частности есть что-то такое в Дербишире, неподалеку от Дерби. И пока я буду называть данную тюрьму "тюрьмой Постерна" или "Постерном". Ну, а там дальше будет видно. Решила сразу написать об этом, чтоб избежать возможных недоразумений.


Эпилог

После событий, произошедших в Истон Корте, миновало девять месяцев и один день, и моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Если я добавлю, что изменения эти были не в лучшую сторону, то это позволит еще точнее воссоздать истинную картину сложившихся обстоятельств. Надо признать, что я все еще ощущал на себе последствия дела, которое всегда буду называть делом кривоногого Риколетти и его ужасной жены. Назовите его небольшим ребусом или потрясающим провалом, но это именно из-за него в то холодное декабрьское утро моя карьера висела на волоске.
И подумать только, что поражение мне нанес Майлс, известный распутник, повеса и беспутный сенсуалист. И хоть это и не было известно широкой публике, он, кроме всего прочего, был, возможно, умнейшим лондонским вором. За долгие годы мне не раз придется терпеть поражение, даже как-то раз от руки женщины, но тот, первый раз был самым худшим. Когда что-то случается с вами впервые, шок от этого надолго остается в вашей памяти. И он оседает на душе темным и мучительным пятном, все еще терзающим ее, когда с возрастом и опытом все остальное превращается в смутные воспоминания.
Несомненно, нет ничего постыдного в том, чтоб потерпеть поражение от равного тебе противника, как сказал мне как-то Майлс, но я сильно сомневался, что сейчас был тот случай. На протяжении всего дела он все время на один шаг опережал меня , и если б не его сентиментальность, я утонул бы в ту ночь, когда хиромант и его жена бросили меня в колодец. Он спас мне жизнь – а затем сделал все от него зависящее, чтоб погубить ее.
Благодаря Майлсу, чтобы я ни предпринимал, какие бы шаги ни делал в избранной мной профессии, я везде натыкался на внезапные препятствия. Лестрейд был верен своему слову. Где-то в начале осени его имя упоминалось в газетах в связи с рядом ограблений в Вестминстере. Судя по тому, что я прочитал, он никак не мог произвести арест, и преступление все еще не было раскрыто. Я надеялся, что он перешагнет через свою гордость и придет ко мне за советом. Но он не пришел.
Собственно говоря, не приходил вообще никто, если не считать того памятного случая, когда порывистым июньским ветром к моему порогу принесло одного старого университетского знакомого. После долгих месяцев, проведенных мной в этой пустынной обители скуки, Реджинальд Месгрейв стал желанным гостем; но он принадлежал к тому классу людей, для которых деньги – это вынужденное неудобство и они избавлены от каждодневных забот, волнующих всех остальных. Я не хотел прямо говорить о своем гонораре, хотя, возможно, лучше было бы сказать об этом честно, ибо мои намеки о том, что теперь я зарабатываю на жизнь своим умом, Месгрейв пропустил мимо ушей.
Я получил удовольствие от раскрытия тайны, которая оказалась не по зубам остальным, но этим все и заканчивалось. Конечно, учитывая последние события, возможность хоть как-то вернуть себе уверенность в своих силах, была бы бесценной. Однако, не помешало бы каким-то образом компенсировать то время, что я потратил на это дело, это было бы как нельзя более кстати, ибо средства мои были на исходе и давно уже пора было внести плату за квартиру.
В другое время я бы обратился за финансовой помощью к брату. Сейчас я не мог этого сделать из-за того, что мы не разговаривали со времени нашей последней встречи в его недавно открытом клубе, когда Майкрофт весьма неодобрительно высказался относительно того, как я провел это дело с Риколетти, предостерег , чтоб я не связывался с женщинами из числа знакомых Майлса, и заявил, что предложить мне урегулирование этого дела было ошибкой. Он написал мне после отъезда Майлса. Я, не читая, отослал ему письмо назад. Больше Майкрофт мне не писал.
Тогда как с одной стороны я не роптал на месть нашего кузена, считая, что вполне заслужил ее, с другой, мне была обидна мысль о том, что Майкрофт использовал меня, чтобы положить конец неблаговидным действиям Майлса. Я не позволю ему манипулировать собой для достижения каких-то неведомых мне целей. Казалось, что единственный способ сохранить свою независимость – это полное прекращение наших братских отношений. Должен сказать, что обстоятельства были против нас. Негодование и гнев заставляли меня держаться в стороне, и как раз тогда, когда лучше было бы урегулировать наши разногласия, и к тому времени, когда я мог смотреть на сложившуюся ситуацию без предубеждения, это отсутствие контакта между нами вошло в твердую привычку, каждый считал виноватым другого.
Когда ты становишься сам себе хозяином, главная проблема состоит в том, что такие раздражающие мелочи жизни, как деньги, неожиданно приобретают гораздо большее значение, чем следовало бы. И задним числом я сожалел о неких своих поступках, сделанных совершенно импульсивно. Возможно, я не совсем прав был в том, что сгоряча вернул премьер-министру чек, который он послал мне в качестве оплаты за мои услуги. Я сделал это, искренне убежденный в том, что усилия , не приведшие к благополучному исходу, не заслуживают вознаграждения. К тому же по тону сопроводительного письма у меня создалось впечатление, что хоть для проформы он и прислал чек, но не рассчитывает на то, что я приму его. Он упомянул там о прискорбных обстоятельствах кончины леди Агнес, его слова задели меня за живое, и я увидел осуждение, прикрытое похвалой, когда он написал, что я «сделал все, что мог в такой трудной ситуации». В результате этих моих усилий погиб человек; и вина, как мельничный жернов висела на моей шее, с этим было чертовски трудно жить, не говоря уже о том, чтоб принять за это плату.
Однако, вскоре я понял, что либо я усвою более деловой подход к своим делам, либо умру с голоду. Поскольку я решил отказаться от того небольшого содержания, что давал мне Майкрофт, то теперь столкнулся с реальной необходимостью какого-то заработка. Как оказалось, я слишком долго кривил душой, не в силах примириться с тем, что на избранном мной поприще меня постигла неудача, и все надеялся, что ко мне придут еще с одним делом, в результате чего, вскоре после визита Месгрейва, я пришел однажды домой и увидел , что все мои пожитки выброшены на мостовую.
Из-за этого и в силу своих крайне стесненных обстоятельств я больше не жил на Монтегю-стрит, теперь я проживал в гораздо менее респектабельной квартире в Сити. Смитфилд с его мясным рынком приветствовал своих обитателей запахом бойни и грохотом повозок. Так было каждое утро, кроме пятницы, когда всеобщее внимание переключалось на рыбный рынок, и воскресенья, когда вместо криков рабочих раздавался звон церковных колоколов. Для меня жилье в этой местности таило в себе двоякую привлекательность; во-первых, оно было дешевым, а во-вторых, за углом был госпиталь Святого Варфоломея.
Позже добрый ангел этого места ниспослал мне удачу в лице бывшего военврача, который искал компаньона для совместного проживания, но этому суждено было произойти лишь несколько лет спустя. А зимой 1878 года это была воплощенная тоска, скука и рутина. Мне нужно было найти работу, чтобы платить за квартиру; и какой бы жалкой она ни была, она все же стоила денег, и потом мне нужно было что-то есть. Самой лучшей из того, что я смог найти, была работа ассистента в химической лаборатории, которая, главным образом, включала в себя уборку лаборатории после того, как у студентов закончатся здесь занятия. Это была грязная, унизительная, деморализующая работа и я всем сердцем ненавидел ее.
Но у нее были и свои преимущества; убедив старшего преподавателя, профессора Бернарда, что в моих экспериментах нет ничего криминального и опасного , я получил разрешение использовать лабораторию в собственных целях после выполнения своих обязанностей. После того, как преподаватели расходились по домам, я проводил немало счастливых часов перед ретортами и мерцающим пламенем бунзеновской горелки, окруженный пузырьками с ядовитыми веществами и кислотами, углубляя , таким образом, свои знания при помощи старых книг и безграничного терпения.
К несомненным преимуществам этого места можно отнести и то, что здесь было тепло. Уголь был дорог, поленья обошлись бы дешевле, но и то и другое было мне сейчас не по средствам. В моей комнате было сыро, невыносимо холодно и ее насквозь продували сквозняки. С конца сентября меня мучил кашель, который никак не хотел проходить, не давая мне спать по ночам, а по утрам я отчаянно хрипел. Иногда я предпочитал не возвращаться к себе по вечерам, и ничто не мешало мне проводить ночи в лаборатории, где я работал или спал, а уходил оттуда задолго до прихода студентов.
В этот раз, несколько дней спустя после Рождества, когда семестр был окончен, и студенты разъехались по домам, усталость взяла надо мной верх. Я клевал носом над параграфом о реагентах и, наконец, крепко заснул. Книга оказалась не совсем удобной подушкой, и я рухнул на скамью и лежал там, пока уборщица, миссис Бэбидж не потрясла меня за плечо, сказав, что внизу меня кто-то спрашивает.
Добрая женщина, хоть и забывчивая; все, что она могла сказать, это то, что тот человек священник, а вот его имя она забыла. Единственное, что она помнила, это то, что «это было какое–то смешное имя» и он «как-то странно себя вел». Заинтригованный, я попросил провести его ко мне. Она заверила, что так и сделает и пообещала, что вернется с чашкой чая, потому что, похоже, «мне это не повредит». Окоченевший от холода, с затекшими руками и ногами после сна в весьма неудобной позе, я отнюдь не собирался спорить с таким суждением и с благодарностью принял ее предложение.
Я не мог вообразить, с какой стати я понадобился какому-то священнику, разве что тот пришел ко мне в качестве клиента. Лабораторию едва ли можно было считать подходящим местом для того, чтоб вести тут дела, но кроме нее я мог принять его либо в своей комнате, которая никоим образом не могла вызвать доверия, либо в местном трактире, который также мог произвести весьма дурное впечатление; так что из двух зол пришлось выбирать меньшее. Но, как оказалось, мне не стоило беспокоиться, ибо этот посетитель духовного звания был никем иным, как моим худощавым, суровым кузеном, Эндимионом Холмсом.
Если правду говорят, что каждый гений немного сумасшедший, то Эндимион был живым доказательством того, что некоторые члены нашей семьи были щедро наделены известной долей эксцентричности. Один раз мы уже встречались – и этого одного раза было более, чем достаточно - в турецких банях, где он говорил обо мне в третьем лице в весьма пренебрежительных выражениях, чем порядком смутил меня перед представителем прессы.
Я и представить не мог, зачем ему понадобился. Однако, я научился проявлять осторожность в общении со своими кузенами, поэтому приступил к нашему разговору с чувством здорового скептицизма.
- Шерлок, - сказал он, надменно задрав свой патрицианский нос и поглядывая сверху вниз на меня и ряды шкафов, в которых в стеклянных сосудах хранились забальзамированные лягушки, ящерицы и различные части их тел. – Мне сказали, что я могу найти тебя здесь. Что это за место?
- Мне кажется, это очевидно, - ответил я. – Что тебе нужно, Эндимион?
Его взгляд на секунду задержался на моем лице, и он тут же отвел его, словно сама мысль о том, чтобы смотреть на меня, была ему отвратительна.
- Жоселин… - произнес он. Будучи закоренелым педантом, он никак не желал называть старшего брата как-то иначе, кроме как его христианским именем, которое тот так не любил. – Говорит, что ты… умен.
От Майлса такой комплимент был вдвойне дороже.
- Как дела у твоего брата?
-Как я слышал, он окончательно погряз в пороках, шатаясь по злачным местам Венеции. Он покинул свою семью и всецело предался разгулу. Он нечестивец, Шерлок, нечестивец! Если и существовал когда человек, являющийся подлинным воплощением греха, то это мой брат.
Его ноздри возмущенно раздулись, напоминая в эту минуту маленькие железнодорожные туннели , и произнося эту гневную тираду, он схватил меня за плечо и притянув к себе, зашептал мне на ухо:
- Можешь считать, что тебе повезло, и ты избавлен от его пагубного влияния. Я рад , что он не преуспел, и не смог добиться твоего морального растления.
- Моего морального… чего?
- «Слова его нежнее масла оливкового, но они – обнаженные мечи», - прошипел он, брызгая мне в ухо слюной. – Он неисправим, я уже давно убедился в этом, еще с тех пор, как в детстве он запирал меня в угольном сарае.
- Однако, ты с радостью брал у него деньги, - напомнил я Эндимиону, вспомнив, как он прервал наше приятное времяпровождение в банях, жалуясь на то, что лишился своего багажа.
- Это совсем другое дело. В тот вечер был ужин у епископа, и я должен был быть там. – Он расплылся в елейной улыбке, которая весьма плохо сочеталась с обычным для него выражением вечного недовольства. – У меня будет свой приход. Епископ дал мне слово.
- Что ж, ему виднее.
- Безусловно, - сухо сказал Эндимион. – Он уже готов был забыть об этом случае с миссис Олбрайт…
- Не ее ли ты назвал распутницей после того, как она высказала предложение, что дамам следует отказаться от корсетов?
Улыбка Эндимиона потухла.
- О, так ты слышал об этом… Ужасная женщина. Ну, откуда мне было знать, что она крестница епископа? Однако, уж если и есть какая-то причина, по которой эта семья может чувствовать себя неловко, то это – Жоселин. Пьянство, азартные игры, распутство – нет такого порока, в котором бы он не погряз по самые уши, а теперь он отправился на континент, дабы там предаться своим аморальным деяниям. И разве Святое писание не предостерегает нас о пагубе плотских страстей, которые губят душу? Сколько раз я пытался поговорить с ним, но он не слушает! – Он подчеркнул свои слова, презрительно фыркнув. – Ладно, обойдемся и без него. Вдвоем с тобой, кузен, мы сможем противостоять возрождению этой новой Гоморры.
Я не препятствовал болтовне Эндимиона, но его слова о том, что ввиду некой неопределенной цели нам с ним следует заключить оборонительный союз, сказали мне о том, что пора положить этому конец.
- Прошу прощения, - перебил я. – Не знаю, что сказал тебе Майлс…
- Он сказал, что ты очень умен. – Эндимион оглядел меня с ног до головы. – Должен сказать, что твой вид не особо вдохновляет. Мне приходилось видеть трупы, на костях которых было больше плоти, чем на твоих.
Характерно, что как раз в этот момент меня разобрал кашель. Пока я кашлял, Эндимион отошел чуть назад и закрыл нижнюю часть лица носовым платком.
- Такой кашель не предвещает ничего хорошего. А ты еще так молод.
Говорить так было довольно высокомерно со стороны кузена, который был старше меня всего на пять лет.
- Однако , все мы когда-то были молоды, и смею заметить, довольно наивны. Но ничто так не говорит о человеке, как та литература, которую он выбирает для чтения. – Он вытащил из внутреннего кармана своего широкого одеяния старый, потрепанный том. – Жоселин оставил это для тебя. Сказал, что ты поймешь.
На кожаной обложке золотыми буквами было вытиснено уже слегка потускневшее заглавие «Религия врача». Ниже было имя автора – сэр Томас Браун. Значит, это была та книга, о которой говорила мадам де Монт-Сен-Жан. Содержание было совсем не то, что обычно выбирают для чтения даме, за которой ухаживают, но Майлс и не был обычным ухажером. Если он хотел отдать книгу мне, то в этом был заключен более глубокий смысл.
- Тонкий мыслитель, – одобрительно сказал Эндимион. – И эта книга без толку пропадала среди вещей, такого невежи, как мой брат. Ты можешь заметить, что это первое издание, 1634 год, если быть точным. Смею заметить, что она, верно, недешево стоит.
Я не мог с ним не согласиться. Более, чем вероятно, что она стоила очень дорого, если находилась среди вещей Майлса. По всей вероятности, она также была украдена, ибо я заметил на титульном листе штамп Оксфордского колледжа, имуществом которого, она, видимо, и была. Внутри книги я нашел письмо, оно лежало между двумя страницами, на одной из которых был отмечен абзац, где описывалось, что «человек может владеть истиной, как владеют крепостью, и всё же будет вынужден эту истину, как крепость, сдать». Наверное, трудно было бы найти фразу более подходящую к моей нынешней ситуации. Даже находясь на расстоянии, Майлс никак не мог удержаться от демонстрации своего превосходства.
Что касается письма, то оно было примерно таким, как я и ожидал.

«Мой дорогой Шерлок ,если ты читаешь эти строки, то, значит, моему брату Эндмиону что-то от тебя нужно. Не думаю, что он доставит это письмо просто по доброте душевной, ибо это не в его характере. Если он попросит денег, откажи ему. Если ему будет нужна помощь, то я оставляю за тобой право выбора. Однако, я знаю, как ты любишь загадки и потому предвижу, что ты окажешь ему полное содействие.
Надеюсь, ты простишь мою маленькую прихоть в деле с возвращением полиции известного тебе предмета. Тебе не стоило вмешиваться. В день своей смерти Тео послал мне письмо, где подробно описал все, что произошло тогда между вами. Как говорится, жизнь за жизнь – и все же , при всем том, что ты сделал, я не мог быть твоим палачом. Достаточно будет и тех трудностей, с которыми, полагаю, ты уже столкнулся. Мы в расчете, кузен, долг оплачен. Что касается тебя, то если ты хотя бы в половину такой, каким я тебя представляю, ты со всем справишься и добьешься большого успеха. В конце концов, ведь ты же Холмс. Англия ждет, ну, и так далее в том же духе.
Передай мой поклон своему брату, если ты до сих пор можешь терпеть его присутствие, и отдай ему эту книгу. Ему как-то раз хватило смелости забрать ее у меня, а я не мог противиться желанию вернуть ее. Она долгое время была мне другом, но так как я оставляю позади одну жизнь и начинаю другую, то я должен отбросить старые воспоминания. Так хотелось бы, чтобы не осталось ничего незавершенного.
Искренне преданный тебе,
Майлс Холмс»


- Что-нибудь интересное? – спросил Эндимион, вытягивая шею, чтобы увидеть содержание письма.
- Твой брат говорит, что тебе что-то нужно, - сказал я, опуская письмо в карман.
- В самом деле? Ну, вообще-то, он прав. У меня есть…проблема, Шерлок. – Он подошел ближе. - Мы похожи, ты и я. Мы должны стать союзниками. Мы должны вместе защищаться против общего врага. Оба мы находимся во власти наших старших братьев…
- Я – нет.
- Зависим от того скудного подаяния, которое они сочли нужным дать нам.
- Эндмион, я ни от чего не завишу.
- О, кузен, ты можешь признаться, в том нет ничего постыдного. Если б не мое жалованье, я прозябал бы так же, как и ты. Ну, по крайней мере, если завтра ты умрешь, то твоя добродетель и целомудрие останутся незапятнанными, чего никак не скажешь о моем брате. А умереть мы очень даже можем.
Он закатил глаза, и на минуту мне подумалось, что он лишится чувств.
- Грядет Армагедон! – прошипел он. – «Я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть». И вижу, вот мать всех блудниц!
Это его восклицание к несчастью совпало с возвращением миссис Бэбидж, которая принесла обещанный чай. Когда она резко остановилась, чашки на ее подносе так и зазвенели, глаза ее удивленно распахнулись при виде странной фигуры моего кузена, который заметался перед ней, неистово размахивая руками. Я не лишен чувства юмора, но поскольку этот отчаянно жестикулирующий безумец был моим родственником, мне было совсем не до смеха. Не дожидаясь того, чтоб он окончательно превратился в посмешище, я оттащил его в сторону, усадил на стул и пояснил, что наша гостья ни кто иная, как здешняя уборщица.
- Простите меня, дорогая леди, - сказал Эндимион, с глубоким вздохом опускаясь на стул. – Последнее время я несколько переутомился.
- О, не беспокойтесь на сей счет, викарий, - ответила эта добрая женщина. – Посмотрите, я приготовила вам прекрасный чай. Выпейте его и вы почувствуете себя совсем по-другому.
- Ну, вот, неприятность неожиданно обернулась благом.
Она покраснела и захихикала, как девчонка.
- Как меня только не называли, а вот так еще никогда. Благодарю вас, сэр.
- Не за что. И держитесь подальше от греха.
- Конечно, викарий, конечно. Когда я закончу уборку, то уже слишком устану для того, чтоб предаваться греху. По крайней мере, так я скажу мистеру Бэбиджу!
Эндимион побледнел.
- Какая дерзкая женщина, - проговорил он, когда она ушла. – Тебе следует сообщить о ее поведении, чтобы ее уволили.
- Почему бы тебе не рассказать о причине своего прихода? Хотя если весь вопрос в кризисе веры, то не знаю, чем я могу помочь. Тебе лучше бы поговорить с епископом.
- Я не могу! – сказал он, крепко вцепившись в мою руку и до боли сжимая ее своими пальцами. – Мне, конечно, надо предостеречь его, ибо все мы должны приготовиться к тому, что грядет. Шерлок, могилы разверзлись! Да, только вчера я видел одного умершего, который преспокойно разгуливал по Лондону, так же, как ты или я.
- Может, ты ошибаешься.
Он неистово затряс головой.
- Нет, я узнал его, кузен.
- И ты уверен, что это был тот самый человек?
- Да, это точно. Его звали Вамберри.
Это имя показалось мне знакомым, хотя я и не мог вспомнить, почему.
- Видишь ли, я гостил у своего друга. Он священник в Постернской тюрьме. На прошлой неделе он заболел, и я предложил заменить его. Один из заключенных, которых я там видел, был этот Вамберри. Я уговаривал его признаться в своих прегрешениях.
- И как же? Признался?
- Нет, заявил, что он невиновен, но так они все говорят. Кузен, я совсем забыл об этом и не вспоминал вплоть до вчерашнего дня, когда увидел его на Жермен-стрит, где он, как ни в чем не бывало, зашел в магазин мужской одежды.
- Что он там делал?
- Кажется, покупал халат.
Я хотел уже сказать ему, что у воскресшего из мертвых есть более насущные проблемы, чем забота о собственном гардеробе. Однако, Эндимион, кажется, искренне верил в увиденное, и я боялся что, неловко пошутив, могу вновь вызвать тот истерический припадок, который случился с ним совсем недавно.
- А ты не подумал, что, возможно, его просто освободили? – мягко спросил я.
- Освободили! – хрипло вскричал он. – Шерлок, он был приговорен к смертной казни. И во всех газетах сообщалось, что два дня назад он был повешен за убийство своей жены!

Заканчивая перевод этой предпоследней главы осознала, что все проблемы следующей части этой эпопеи , возможно, тянутся отсюда и получается, что корень всех проблем это Майлс. Еще раз убедилась, что у меня не настолько хорошая память или мне просто надо обязательно письменно переводить то, на что хотелось бы обратить внимание.
Перевод шел как-то со скрипом, уж точно без вдохновения. Возможно потому, что неделя была тяжелой. Сейчас сидела переписывала целые куски.

Разошлись, как в море корабли

- Это никуда не годится.
Инспектора Лестрейда, расположившегося в мрачном, выходящем на северную сторону, офисе Скотланд Ярда, за конторкой, трещавшей под грузом бумаг, папок и различных сентиментальных безделушек, подаренных женой и детьми, не особо впечатлило сказанное мной.
И эта недовольная мина, появившаяся у него на лице сразу после моего появления, пока еще не сменилась чем-то более располагающим. Я и не ждал благодарности, за то, что передал brayette в его надежные руки, но такая открытая враждебность была ничем не обоснована.
- Мне нужно имя, мистер Холмс, - настаивал он.
- Мне оно не известно, инспектор.
Он окинул меня взглядом, который учителя приберегают для тех, кто болтает на уроке или сажает в своей тетради уйму клякс. Взгляд был прямой, жесткий и для меня весьма дискомфортный. Но я надеялся, что мне удастся сохранить хладнокровие, несмотря на терзающее меня чувство вины.
- Если вы не возражаете, то я скажу, - наконец изрек инспектор, откидываясь на спинку стула, - что не верю ни единому вашему слову.
- Вам придется, - ответил я, пытаясь изобразить негодование. – Все, что я сказал вам - чистая правда.
Лестрейд покачал головой.
- Вы, должно быть, принимаете меня за младенца, если приходите ко мне с подобной байкой и ждете, чтоб я в нее поверил.
- Если б я пытался обмануть вас, то изобрел бы что-нибудь получше.
Тем не менее, у Лестрейда был весьма недоверчивый вид.
- Ну, а этот человек, что подошел к вам… как он выглядел?
История, рассказанная мне Майлсом, казалась слишком фантастичной – и, наверное, слишком невероятной, - чтоб быть выдумкой, и я решил, что нет ничего лучше, как последовать его примеру. Но, чтоб оценить тонкости такого трюка нужно обладать более живым воображением, нежели то, каким был наделен Лестрейд, и он был настроен явно скептически и настойчиво требовал , чтоб я сказал правду. И мы дошли до точки преткновения: ему нужна была лишь чистая правда, ничто меньшее его не устраивало, я же был связан словом чести хранить в секрете то, что знал. Я решил соблюдать свою часть договора, заключенного между мной и Майлсом, теперь оставалось узнать, насколько далеко готов был зайти Лестрейд, чтоб получить у меня информацию.
- Это был обычный человек, - уклончиво сказал я. – Ничем не примечательный.
- Рост?
- Средний.
- Какого возраста?
- Средних лет.
- Волосы?
- Да, Лестрейд, у него были волосы.
- Я имею в виду, какого они цвета, мистер Холмс.
- О, каштановые.
- Глаза?
- Два.
Лестрейд вздохнул.
- Какого цвета?
- Полагаю, что карие.
- Какие-нибудь особые приметы?
- Нет. Как я и сказал, он был совершено обычный.
- Итак, это человек среднего роста, средних лет, с волосами и глазами , и по вашим словам, и те и другие темного цвета. Весьма неопределенное описание. Это может быть кто угодно. – Он положил локти на стол и смерил меня пронизывающим взглядом. – Если кто-нибудь другой пришел бы сюда и сказал мне это, я, пожалуй бы, ему поверил. Но вы, мистер Холмс, вы видите детали, которых каким-нибудь обычным ротозеям с улицы в жизни не заметить. Поэтому, уж вы простите меня, сэр, если я назову вас лжецом.
Он сделал паузу, чтоб еще глубже вонзить в рану свое оружие.
- Более того, думаю, что вам хорошо известно, кто этот человек, и вы по какой-то причине защищаете его. Что вы на это скажете?
Это вовсе не мелочь, когда тебя в лицо называют лжецом, да еще к тому же человек, которому ты пытаешься помочь. Видимо, я должен был чувствовать себя оскорбленным. Наверное, мне надо было закричать и поднять страшный шум, как делают эти розовощекие полковники и дерзкие юнцы, о которых пишут в дешевых романах; они бросают друг другу перчатки и потом тяжело ранят друг друга на дуэлях без хоть сколь-нибудь серьезного повода. Но я знал, что был совсем не прав, и в этом была большая разница, и боюсь, что отсутствие должной реакции с моей стороны лишь еще больше обернулось против меня. Под пронизывающим взглядом Лестрейда моя тревога лишь только возросла , и я почувствовал, что мне совершенно необходимо хоть что-нибудь, чем бы я мог занять свои руки.
- А я говорю, что вы ошибаетесь, - ответил я, вытаскивая сигарету. – Но, похоже, я не могу переубедить вас…
- Нет, не можете, - ответил инспектор, прерывая меня на полуслове. – Потому что мы оба знаем, что вы лжете. И не курите здесь. Шпингалет на окне заедает и его не открыть. А я не хочу придти домой пропахшим дешевым табаком. Жена подумает, что я выпивал с нашими парнями.
Вообще-то, это были дорогие турецкие сигареты, которые дал мне Майлс, но я понял, куда клонил Лестрейд. Сунув портсигар обратно в карман, я стиснул руки и стал стараться не проявлять во время этого допроса излишней нервозности. Справедливо было бы сказать, что то, что началось с моего благого намерения вернуть украденную ценность его законным владельцам, в результате обернулось тем, что я подвергся жесточайшему допросу с пристрастием.
Я не мог придраться к методе Лестрейда. Что бы вы там не думали о его уме, допрос он вел первоклассно. Если б моя решимость ни была так сильна, я бы давно уже пал духом и рассказал все мельчайшие подробности этого дела, чтобы избавиться от его каверзных вопросов и удушающей атмосферы его маленького кабинета, где не вставая со стула, можно было одной рукой пошуровать кочергой в камине, а другой – открыть дверь.
- Послушайте, мистер Холмс, - сказал Лестрейд, подавив вздох,- я вижу, что бьюсь головой об стену, но позвольте мне сказать. Кого бы вы ни пытались защитить своим молчанием, он не стоит всего того, что это будет вам стоить.
И вновь повисла пауза. Я очень быстро понял, что такой техникой он еще более усугубляет дискомфорт допрашиваемого. Я могу засвидетельствовать, что в моем случае это сработало.
- Короче, я говорю о доверии. Оно очень ценно и заслужить его нелегко. Оно хрупко, как мыльный пузырь. Маленький прокол и оно исчезнет. И вам никогда его не вернуть. Вы понимаете, о чем я говорю?
Я понимал, и даже слишком хорошо, несмотря на совсем неверно приведенную аналогию. Какие бы отношения нас не связывали, были ли они основаны на разногласиях или – боже упаси – на дружбе, они висели на волоске, и он спрашивал меня, готов ли я рискнуть этим ради кого-то, кто может лишиться своего права на мою преданность. До этой минуты я не понимал, какое это имело для инспектора значение. Личность преступника уже была не важна; на карту был поставлен принцип.
Хуже всего было то, что при обычных обстоятельствах, я согласился бы с его точкой зрения и стоял бы за правое дело, был бы на стороне ангелов. Однако, Майлс заставлял меня заключить сделку с дьяволом. И он еще имел наглость обвинять Майкрофта в том, что тот всегда поворачивает ситуацию в свою пользу!
- Я понимаю, инспектор, - сказал я, не глядя на него. – Но я все равно не могу сказать вам того, что мне не известно. Теперь у вас есть brayette…
- И мне придется этим довольствоваться, так?
Хоть я и не отрицал, что нахожусь в затруднительном положении, но в его голосе звучало столько уверенного в своей правоте негодования, что я почти уже готов был пойти на уступку.
- Вас более, чем удовлетворил рассказ миссис Фаринтош о том, как к ней вернулась диадема из опалов, - напомнил я.
- Это другое дело. От этого никто не пострадал.
- И здесь будет то же самое.
- Нет! – для большей выразительности он ударил кулаком по столу, меня это настолько удивило, что я снова сел. – Нет, мистер Холмс, это вовсе не одно и то же. Миссис Фаринтош была жертвой. Она всего лишь заложила драгоценности, и за это вор, которого вы так доблестно защищаете, погубил бы ее. Теперь вы знаете, кто украл обе диадемы и brayette. Хуже всего то, что теперь всем известно о том, что вы это знаете. То, что вы осмелились показаться здесь, говорит о вашем крайнем презрении к полиции и к принципам нашей работы.
Я удивленно уставился на него.
- Лестрейд, о чем это вы, черт возьми, толкуете?
- Я говорю о том, что еще не прошло и часа, как объявилась пропавшая диадема. Сюда доставили небольшую посылку, адресованную Грегсону, внутри была записка «С наилучшими пожеланиями от мистера Шерлока Холмса».
Я никогда еще не испытывал такого шока, но изо всех сил постарался это скрыть. Пока я даром тратил время, пытаясь оттянуть свой разговор с Лестрейдом и неминуемую череду вопросов, которые он за собой повлечет, Майлс выполнил свою часть условий нашей сделки, но так, что это прямо указывало на мое участие в подобной развязке дела. Если он думал, что подобным образом способствует продвижению моей карьеры, то доказал, что обладает не слишком здравым суждением. А раз так, то мне еще повезет, если меня не арестуют за совершенное преступление.
- Я ее не посылал.
Лестрейд хмыкнул.
- Мы знаем. Там была подпись «Тео».
Я похолодел, точно вся моя кровь , отхлынув от мозга, внезапно прилила к ступням. Майлс все знал. Уж не знаю, каким образом; единственное, что пришло мне в голову это то, что Фэйрфакс написал ему письмо, перед тем, как лишить себя жизни, где сообщил, что это я повлиял на его решение. Я смутно начал все понимать, припоминая свои соболезнования, отвергнутые Майлсом, его резкость, когда я обвинил его в равнодушии к тому, что шантажиста не постигнет наказание, его слова о том, что он бы предпочел, чтоб это я, а не его друг, утонул в Темзе.
Я даже уже совсем в другом свете увидел его нерешительность, когда он стоял возле колодца. Он сказал, что позволив мне умереть, мог бы отомстить Майкрофту, но не было ли это связано непосредственно со мной? Не думал ли он о том, чтоб дать мне погибнуть той же смертью, что унесла и его друга, дабы наказание равнялось преступлению? И, наверное, жизнь мне спасла не столько холодная логика, сколько его привязанность и горе от потери друга, когда он сказал, что не мог стоять и смотреть, как я тону?
Теперь, когда Майлс уехал, мне никогда уже не получить ответы на свои вопросы. Он спас меня в ту ночь, зная, что мое вмешательство довело его друга до самоубийства. Говорят, что месть это блюдо, которое подают холодным и это в высшей степени расчетливо. Двум смертям не бывать, каждый умирает лишь единожды, но я еще долгое время буду ощущать последствия его мести.
- Кто такой Тео? – не отставал от меня Лестрейд.
Я покачал головой, слишком оцепеневший, чтобы заговорить.
- Единственный Тео, который приходит мне в голову, это молодой человек, бросившийся в Темзу неделю назад. Моряк по имени Теодор Фэйрфакс. Вам это о чем-нибудь говорит?
- Я его знал, инспектор, - признался я.
- Так это он был вором? Это бы объяснило, почему он так и не сообщил миру, что диадема миссис Фаринтош была подделкой, что могло ее разоблачить.- Выражение его лица стало жестким – Скажите что-нибудь, мистер Холмс. Я ведь пытаюсь помочь вам.
- Фэйрфакс мертв. Как он мог послать диадему Грегсону?
- Ее принес посыльный. Он также не смог сказать ничего конкретного о внешности человека, приславшего его сюда. Я подозреваю, что этот Фэйрфакс поручил кому-то сделать это после того, как он сведет счеты с жизнью. Хоть я и не понимаю, почему он упомянул там вас. Может быть, вы скажете?
- Фэйрфакс не был вором, - твердо ответил я. – Он покончил с собой, потому что его шантажировали. - Я взял лист бумаги и написал на нем имя инспектора, которому принадлежал опиумный притон Лаймхаус, где Фэйрфакс якобы убил человека. - У вас будет проблема, инспектор.
- Я его знаю, - сказал Лестрейд, и в его глазах мелькнуло недоверие, когда он прочел имя. – Он добрый, честный человек, хороший семьянин. Возможно, он немного ловкач, тут я с вами согласен, но он вполне достойный офицер полиции.
- Он шантажист, - сказал я, вставая и собирая свои вещи. – И к тому же владелец притона «Золотой Дракон» на Лоуэр Дюк Корт.
- Но это же… - Лестрейд , не произнося ни звука, открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег, которой нечем дышать. – Я займусь этим, - заверил он меня. – Благодарю вас, мистер Холмс. У нас и без того немало проблем в плане отношения к нам широкой публики. – Если об этом станет известно… - Он покачал головой. – Еще один пример того, что никогда нельзя сказать, что вы в ком-то уверены.
- Нет.
Лестрейд кивнул, затем вновь посмотрел на меня.
- Я все равно хочу знать имя этого человека.
- Я ничем не могу вам помочь, инспектор.
Я повернулся, чтоб уйти.
- Прежде, чем вы уйдете, сэр, я подумал, что вам интересно будет узнать, что я вспомнил, где раньше видел лакея вашего кузена.
Я заставил себя улыбнуться и обернулся.
- В самом деле?
- По данным наших архивов, - продолжал Лестрейд, - Уолли Элджернон старый взломщик, которого уже неоднократно сажали в тюрьму. Мы потеряли его след лет десять назад. Его называли Nun ( «Монашка») из-за того, что он всегда молчал о своих сообщниках, и из-за сходства с его именем.
Я бросил на инспектора вопросительный взгляд.
- Его фамилия заканчивается на «нон», что иногда звучит как «nun». – Ну, неважно. Однако, странно, что он внезапно объявился. Никогда бы не подумал, что он лакей.
- И я тоже. Он очень способный.
- Да, это верно.
Лестрейд пару минут не отрывал от меня взгляда. От меня больше ничего не требовалось, ибо было очевидно, что Лестрейд сделал собственные выводы о личности человека, которого я защищал. Он, несомненно, пришел к верному заключению. Не смотря на то, как недооценивал я его умственные и прочие способности в прошлом, никогда еще я не чувствовал себя таким неполноценным, как в тот день, когда стоял, держась за дверную ручку, желая уйти и сознавая, что если уйду, не доверясь ему, то возможно уже не смогу прийти сюда снова.
Но такое тупиковое положение не могло продолжаться вечно, и, наконец, Лестрейд нарушил наше неловкое молчание.
- Ну, если на этом все, то я слишком занятой человек, - сказал он, снимая верхнюю папку с довольно впечатляющей стопки на столе и открывая ее.- Вам лучше уйти. Я уверен, мистер Холмс, что у вас есть более важные занятия, чем тратить время полиции.
- Инспектор, - начал я
- И если вы достаточно умны, то вы не придете сюда снова. Сегодняшний день не способствовал тому, чтоб у вас появились здесь друзья. Должен сказать, что мы несколько медлительны здесь, в Скотланд Ярде, но в конце концов добиваемся успеха и без ваших экстравагантных методов. Я уже говорил вам, что не буду закрывать на это глаза. Да, я попустительствовал миссис Фаринтош, но это нельзя сравнивать с вашим укрывательством вора, который заслуживает серьезной кары. Это только один случай – а что будет в следующий раз? А он будет, поверьте мне. Люди не меняются. Нет, мистер Холмс, я такого не потерплю. Я бреюсь каждое утро…
- И я тоже,- вставил я, получив в ответ его пылающий взгляд.
- Я имею в виду, что каждое утро я смотрю на свое отражение в зеркале , зная, что, что бы ни случилось, куда бы все ни зашло, я , по крайней мере, всегда смогу сказать, что приложил все силы, чтоб исполнить свой долг и блюсти закон. В тот день, когда я не смогу это сделать, я уйду в отставку. Все эти ценности возвращены и это хорошо, но вы обманули мое доверие, сэр. Вы мне солгали и мне это не нравится. Для меня лжец, хуже грабителя. Грабитель забирает только ваш бумажник, а лжец оскорбляет вас, считая вас глупцом.
Он прервал свою обвинительную речь, чтоб перевести дыхание.
- И возвращаясь к нашему делу, скажу, что другим полицейским сыщикам тоже не нравится, что вы тычете их в это носом. Они говорят, что этот Тео хочет сделать ваше имя известным. Но этого не будет, поверьте мне. Это дело Скотланд Ярда, а не ваше.
- Я никогда этого и не говорил, - возразил я. – Если помните, Лестрейд, это вы просили меня помочь.
- Что ж, больше я не совершу такой ошибки. Пусть лучше меня считают дураком, чем тем, кто пользуется помощью таких, как вы. Знаете, мистер Холмс, вам еще повезло, что Главный Констебль не велел арестовать вас. И то только потому, что , по его словам, вы не стоите того, чтоб с вами возиться. Не стану повторять, что еще он говорил в ваш адрес. Да и в мой тоже, за то, что посвятил вас в это дело. И вновь зашла речь о Ратленде.
- А делу не поможет то, что вы разоблачите этого алчного инспектора-шантажиста?-
- Думаете, здесь кому-то понравится, что я стану выносить сор из избы и разводить сплетни о своем коллеге? Мне за это спасибо не скажут. Главный Констебль предпочитает думать, что после последних неприятностей в нашем управлении нет подобных проблем. Что, думаете, он скажет, когда я приду к нему с этим делом?
- Я думал, что это вам поможет. Сожалею.
- Вы? – парировал он. – Тогда как насчет того, чтоб открыть мне имя преступника?
Я покачал головой.
- Что ж, тогда я думаю, что нам больше нечего друг другу сказать. Закройте дверь, когда будете выходить. Всего хорошего, мистер Холмс.

За утренним чаем на работе посмотрела вот такой Шерлок-марафон



Автор галопом по европам проносится по большинству шерлокианских экранизаций . Если честно , я получила гораздо большее удовольствие от кадров фильмов и сериалов, чем от того, что он там вещал. Иногда это были просто вопиющие утверждения. На самом деле, он раскритиковал почти все. В Гранаде по его мнению первые 10 минут вообще ничего не происходит, а потом скучища... Серии определенно должны быть короче, ну, и внешность актеров оставляет желать лучшего Правда, играют они хорошо))

В фильмах с Рэтбоуном не понятно зачем нужен такой Ватсон, а Ватсона , играющего в паре с Кристофером Ли он все время путал со многими другими персонажами.

Вообще, это надо, конечно, видеть. И слышать)) Наш сериал он посмотрел впервые и одобрил... первые серии. Но дальше все скучно, затянуто, миссис Хадсон не умеет играть, Лестрейд - идиот, правда, отличный Майкрофт, он хоть как-то похож на Шерлока, не то, что Майкрофты в других экранизациях, особенно Майкрофт Стивена Фрая, который вообще никуда не годится. Наша "Собака" была бы совсем неудачной, если б не Михалков, а схватка Холмса с Мориарти вызывает только смех... И далее в том же духе.
Холмс Роберта Стивенса в общем-то, ничего, но это же настолько скучно, что просто невозможно смотреть.

Наверное, это такое среднестатистическое мнение и отношение к Холмсу определенных слоев населения. Куча восторженных отзывов, и во многих народ удивляется, как он вообще все это посмотрел)))

Печальная картина, короче

Вот такое фото увидела вчера на фейсбуке. До этого попадался несколько другой ракурс

Придя вчера домой увидела, что моего ноута больше нет. Маман таки осуществила многолетнюю угрозу, что если ей надоест терпеть мои "безобразия", она его выбросит.

Честно говоря, я в шоке и, мягко говоря, в депресняке. И вообще стараюсь об этом не думать.

И по-любому, здесь пока будет перерыв. Пока не знаю, надолго ли.

Еще одна зарисовка о миссис Хадсон

Еще одна тайна

- Марта, ведь дело совсем не в том, чтоб ты нуждалась в деньгах, - рассуждали ее подруги. – Ты еще довольно молода, и если б захотела, у тебя не было бы недостатка в поклонниках. Тебе больше не надо сдавать внаем комнаты.
Это верно, она могла бы уже давным-давно продать дом и уехать в деревню. Но квартира на Бейкер-стрит была домом, и пока что самый известный ее жилец, имеющий репутацию худшего квартиранта в Лондоне, вносил плату достаточно регулярно; платил даже за вред и повреждения, причиненные его клиентами.
Возможно, там порой бывало опасно, но кавалькада знаменитостей, преступников и полицейских, переступавших ее порог, определенно делала ее жизнь весьма интересной. И познавательной – за многие годы она не хуже других научилась наблюдать, делать выводы и открывать замки.
Но то время как Сыщик и Доктор были чрезвычайно привязаны друг к другу, некоторые дамы порой утверждали, что им случалось пользоваться благосклонностью темпераментного гения и рыцарски галантного доктора, которые живут под крышей ее дома. Поэтому, когда во время чаепития с миссис Уоррен и миссис Пирс ей вновь задавали подобный вопрос, миссис Хадсон просто пожимала плечами и улыбалась. Некоторым тайнам лучше оставаться нераскрытыми.

Перед грядущим окончанием отпуска показался очень в тему этот клип, где помимо всего остального есть и любимый кусок о том, что идти на работу - это тоже подвиг