Сейчас вот все же поняла, что, наверное, может стоит покопаться на фанфикшен.нет на тему мушкетерских фиков. Потому как вот это уже второй перевод оттуда. Раньше думала, что все это творчество наших людей


Пока дети спят...

Автор: Elspethdixon

Оригинальное название: Tandis que les Enfants Dorment
Язык оригинала: английский
Перевод: R.K.M.

Пока дети спят...
(история, в которой Атос много размышляет над тем, что ему не подвластно контролировать)



Дети спали. Ох, и вспылили бы – узнай, как он о них думает, но они действительно оставались по-прежнему во многом – детьми. Детьми – полными надежды и бравады, уверенными, что храбрости и верности долгу достаточно, чтобы уберечься от опасности.
Рано или поздно они всё поймут. Д'Артаньян уже начинал понимать – быстрее, чем ему самому хотелось бы. Но тут ничего не поделаешь – как оградишь друга от последствий его собственных поспешных решений?
Атос налил ещё вина – сегодня красное: шампанское кончилось, а анжуйское с некоторых пор утратило былую привлекательность – и оглядел мирно сопящих товарищей.
Все четверо собрались в апартаментах Портоса и Арамиса – из соображений экономии они делили квартиру – чтобы поужинать и разработать дальнейший план действий. Арамис, вконец изнурённый усталостью и потерей крови, заснул прямо за столом, едва отпив полстакана вина, а Портос начал позёвывать не многим позже. Оба сейчас крепко спали на единственной в комнате кровати, большую часть которой оккупировал Портос. Арамис свернулся калачиком, оберегая раненное плечо, и каким-то чудом умостился с краешку, из-под одеяла виднелись лишь тёмные локоны. От этого возникало смутное ощущение, что с Портосом в постели женщина.
Д'Артаньян прикорнул в кресле – слишком возбуждённый событиями минувшего дня, чтобы идти в кровать, но слишком утомлённый, чтобы оставаться на ногах. Дважды он просыпался убедиться, что Арамис и Портос на месте, будто не мог до конца поверить, что они благополучно вернулись со злополучной вылазки.
Им всем везло больше, чем они того заслуживали, размышлял Атос. Снова они попались в ловушку «миледи Винтер» и сумели унести ноги. Как долго ещё это им будет удаваться? Любое везение рано или поздно заканчивается. Миледи Винтер, Анна де Бейль – как бы её не звали в действительности – в конце концов настигнет их.
От одной мысли о ней д'Артаньяна буквально подкидывало, будто она могла перелететь через Ла Манш и проникнуть сквозь стены таверны, подобно призраку. Атос не был окончательно уверен, что НЕ могла.
Он был настолько уверен, что она мертва! Да и как могло быть иначе, если он собственными глазами видел её повешенной? Даже услышав от д'Артаньяна безошибочное описание клейма на плече «миледи Винтер», в глубине души ещё сохранялась уверенность в её смерти.
Она была мертва, и с нею умер граф де Ла Фер. Высокомерный молодой вельможа исчез, сгорел в пламени вины и отчаяния, как дОлжно было бы сгореть телу «леди Винтер» - дотла, которому не восстать до Судного дня. Вместо него появился «Атос». Ни имени, ни титула – простой мушкетёр, не имеющих иных устремлений, кроме как служить королю, и на этой службе избавиться от попеременно терзающих графа де Ла Фер призраков гнева, гордости и вины.
Арамис не единственный в их братстве, кто шёл наперекор своему предназначению.
Его изначальное твёрдое намерение блюсти одиночество не долго продержалось под натиском однополчан. Сначала Портос, потом Арамис примкнули к нему, пребывая в блаженном неведении, что тем самым нарушают его епитимию. Затем в их жизни появился д'Артаньян – сама наивность, провинциальный задор и беззаветная отвага - с ним нельзя было не считаться, и не возможно было не привязаться. На какое-то время, по крайней мере, доля мушкетёра перестала быть для него наказанием и превратилась в нечто совсем иное.
Но затем последовал потрясающий рассказ д'Артаньяна о свидании с миледи, о клейме у неё на плече (какой ещё ему нужен был опознавательный знак?), и внезапно, женщина, которая до того считалась лишь юношеским увлечением друга, показалась существом куда более устрашающим и зловещим.
Она не погибла, но выжила, с тем, чтобы вернуться ещё ужаснее, чем была.
В глубине души Атос продолжал надеяться, что она мертва, что «миледи Винтер» - это другая женщина, в равной степени падшая и опасная, но не имеющая ничего общего с его давно почившей супругой. Последняя тень надежды улетучилась в ту ночь, в «Красной Голубятне», когда её голос, - ЕЁ голос, голос Анны - прозвучал в зале трактира, сплетая козни вместе с кардиналом Ришелье, подобно злому гению. Она даже не знала о его существовании, и тем не менее, замышляла недоброе против самого дорогого в его жизни. Не удовлетворившись тем, что полностью опустошила его прежнюю жизнь, она восстала из могилы, чтобы разрушить и новую.
Встречаться с ней было ошибкой. Он понимал это теперь. Понимал и тогда, когда возвращался в Красную голубятню, охваченный ледяной яростью, подобной которой не испытывал с тех пор… с тех пор как последний раз видел её – на много лет моложе и на целые десятилетия невиннее.
Тот факт, что она считала его мёртвым, как и он – её, несомненно, был тактическим преимуществом, возможно, единственным его преимуществом. А он так безрассудно всё загубил в минуту ярости, открывшись ей, дабы отпугнуть её от д'Артаньяна.
По здравом размышлении, он осознавал, что выявление связи между молодым мушкетёром и бывшим графом де Ла Фер, наверняка, приведёт к новым попыткам мести с её стороны – ибо теперь она знает, что, поразив д'Артаньяна, будет отомщена вдвойне.
Сейчас она была ещё прекраснее, чем прежде. КрасИвее, и в то же время холоднее и жестче; трепетная невинность, которую она когда-то так умело имитировала, превратилась в зрелую чувственность – в равной степени соблазнительную и отталкивающую. Ему следовало бы пристрелить её на месте - и к дьяволу последствия! – но что-то в её лице, что-то от той Анны, которую он знал, от Анны, которая, как он в самых сокровенных недрах души надеялся, была настоящей, остановило палец на курке.
Ему уже пришлось пожалеть об этой минутной слабости, и он не сомневался, что пожалтеет ещё не раз… Теперь, по его милости, они все включены миледи и кардиналом в список врагов.
Отправив предупреждение Бекингему, они, между прочим, совершили измену, и если дело получит огласку, и их враги захотят дать ему официальный ход, даже господин де Тревиль не сможет помочь. Следующей атаке не обязательно принимать вид ночной потасовки или кинжала в спину – кардиналу достаточно будет всего лишь шепнуть пару слов Его Величеству.
Атосу казалось, его друзья не до конца еще осознали такую возможность, даже наредкость проницательный Арамис. Оставалось лишь надеяться, что и не придётся.
Д'Артаньян потянулся в кресле, но не проснулся. На другом конце комнаты Портос мирно похрапывал, выпростав руку на грудь Арамису. Дети…
Атос налил себе ещё вина.

И, подводя на этот раз итог по теме Атоса и миледи, вот такое посвящение

Автор Мари де Лин

В честь 13 июля


Что есть ваш блеск пред мертвой красотой?
Что наш язык пред языком созвездий?
Не стоит, люди, забывать о той,
Умершей в мести, жаждавшей возмездья.
Что ваша стать пред статью той лозы?
И пыл – смешон, и взор – пугливо-ярок.
И жест, и взгляд, и чистота слезы –
В сравненье со свечой – пустой огарок.
Что наша боль? Притворство и обман.
И грош цена томленьям и уловкам.
И меркнет всяк, как меркнешь ты сама,
Пред ликом той прекраснейшей воровки.
От всяких бурь и снов – недалека,
Одна, та, что посмела быть любимой.
Незаменима. В сердце и руках.
В душе и памяти его – незаменима.
Сменился год. И умерли надежды,
Вино отчасти вытеснило лоск.
Но идеал в душе остался прежним –
Лазурность глаз и золото волос.
И под руками вновь пылает плоть…
Но побежден порыв – лишь сделал милость.
Невинность всем страстям не побороть,
Пусть это даже лживая невинность.
Чего ж нам ждать? Надежд прощальный звон.
Для тех, кто проклинал ее, как прежде,
Любимая его – живое зло,
За пепел, за обман его надеждам.
О, не решай за тех, кто был влюблен!
Что вам в вине ее? Его бессмертной славе?
Решают сами пусть. И лишь вдвоем.
Оставим, господа… прошу – оставим…

Красная голубятня (Атос)
Автор Nataly



Трактирщику вновь не повезло. После бывшей три дня назад ссоры гвардейцев Его Высокопреосвященства с нами он сменил хлипкие липовые и березовые лавки и столы на мощные дубовые. Все бы хорошо, но сегодня сюда пришел Портос. Собственно, кроме Портоса здесь были еще и мы с Арамисом, но на фоне Портоса мы смотримся так… рыбацкие лодочки возле флагмана эскадры. Можно и не заметить с непривычки. По крайней мере, Арамиса многие из наемников всерьез не приняли. И зря.
Я откупориваю очередную бутылку хереса – странно, но в здешней дыре есть приличное вино. Портос с интересом рассматривает обломки лавки, Арамис с досадой любуется на царапину на розовой -- идеального цвета – щеке. Надо же, и зеркальце не разбилось. Почему--то рана на руке интересует его намного меньше.
-- Портос, -- деликатно спрашиваю я.—Вы хотите ее починить?
-- Тут уже не починишь,-- вздыхает он. – Господа, а кто первый начал? Мы или они?
-- Ну… -- задумываюсь я.—Если учесть, что Д' Артаньяна сегодня нет с нами, то скорее всего они.
-- Не буду против, если его еще несколько дней не будет рядом со мной, – выдает Арамис, отвлекшись от созерцания царапины. Его губы кривит идеальная улыбка – белоснежные зубы обнажены ровно настолько, что бы создать видимость сердечности. Да, на сей раз наши мальчики поругались всерьез. Шутки Д' Артаньяна никогда нельзя было назвать приличными, а вчера он проехался своим юмором по дамам высшего света, в основном по герцогине де Шеврез. Поскольку Арамис всегда отрицал знакомство с ней, в открытую возразить он не смог. Но и не смолчал. Потому-то Д' Артаньян сегодня караулит в одиночестве. Они с Арамисом вообще с трудом понимают друг друга. Привыкшему держать себя в любой момент в руках аббату тяжело принять милую непосредственность Шарля, который без тени сомнения втягивает других в свои авантюры и устраивает скандалы, если что-то не так, как ему хочется. Оба совершенно не понимают, почему другому все сходит с рук. Я не злюсь ни на одного, ни на другого, хотя нам с Портосом бывает тяжеловато.
-- Да прекратите вы убиваться, Арамис – как всегда кстати замечает Портос.—Вы же заступились за честь дамы.
Судя по кислой мине Арамиса, честь дамы для него сейчас не так важна, как подпорченная внешность. А я внезапно понимаю, что вся эта история мне очень не нравится. Мне не нравятся закутанные по самые глаза дамы, приходящие в трактир, полный разной швали, обычной для военного времени. Мне не нравятся мужчины, не выходящие из комнаты, когда дверь в эту комнату выбивает добрый десяток пьяных солдат. Сомневаюсь, чтобы дама со спутником увлеклись настолько, что не слышали ни ударов в дверь, ни шума драки. Держу пари на что угодно, эта парочка – агенты кардинала. Меня передергивает. Шпионаж – слишком грязная вещь, что бы ей занималась женщина. С моей точки зрения маркитантки и полковые шлюхи честнее и порядочнее, чем изящные светские женщины, прыгающие из постели в постель в поисках обрывков тайн и заговоров—они не таятся..
Вино закончилось – как всегда внезапно и некстати. Трактирщик виновато развел руками и попытался рассказать мне, что все бутылки разбились по нашей вине. У меня нет желания с ним разбираться. Мы поднимаемся и выходим.

От свежего ночного воздуха из меня выходит весь хмель. Завернувшись в плащи и приготовив пистолеты, мы едем по проселочной дороге. Именно в такие моменты я особенно четко понимаю, что здесь – война. Не в окопах, не в бою, не тогда, когда расстреливают пленных и дезертиров, а когда едешь дозором и не знаешь, что будет через минуту и кто те люди, что едут навстречу. Вот как сейчас.
Арамис и Портос не сговариваясь выхватывают пистолеты,осаждают коней и берут на мушку всадников. Я выдвигаюсь вперед и спрашиваю, кто идет. Выстрелы в ответ не раздаются, что уже приятно. Но в ответ нам задают такой же вопрос. Это уже что-то новое -- спрашивать мушкетеров королевского полка имеет право не всякий. Старший офицер? Что ж посмотрим. Я, опустив руку на голенище сапога в котором удобно лежит испанский кинжал, приближаюсь к нему на то расстояние, которое еще называется безопасным. Мы обмениваемся парой хлестких любезностей – не люблю, когда какие-то встречные требуют от меня объяснений. После этого один из всадников сдвигает капюшон. Я снимаю шляпу и склоняю голову к самой гриве лошади. Добрый вечер, Ваше Высокопреосвященство… Интересно, куда меня посадят на этот раз? Хорошо бы, если на гауптвахту…
Однако Ришелье сегодня настроен мирно и просит сопровождать его. Даже делает комплимент—мы разом зарываемся лицами в гривы лошадей. А сопровождать, очевидно, в «Голубятню»—до Ла Жарри далеко, больше здесь ничего нет. Кажется, пора каяться, пока нас не оклеветали. Я с жаром повествую о том, как мы – три ангела -- отстаивали честь, достоинство и саму жизнь незнакомой дамы.
Кардинал не дурак и начинает задавать вопросы. Отвечаем осторожно и уклончиво – Его Высокопреосвященство в свое время упорно не верил, что я лечил в Форже больную печень вместе с друзьями, которые глотали целебную водичку за компанию. Теперь у него есть шанс отыграться – засадить нас за подрыв мощи армии в военное время. Лупили-то мы своих, а не протестантов. За такое сейчас вешают. Из осторожности я уменьшаю количество пострадавших, а Арамис делает ангельское лицо. Портос же принял позу искреннего раскаяния – часто вздрагивает плечами и шумно вздыхает. Самое интересное, что Д' Артаньян опять вышел сухим из воды: обычно мы с ним не расстаемся. Его просто опасно оставлять одного. Кардиналу очень не нравится предположение, что мужчина, спрятавшийся в комнате – трус. Зато он крайне интересуется, что солдатня хотела от женщины и не видел ли кто-то из на эту даму.Что хотели, что хотели…Что вообще могут хотеть пьяные солдаты от женщины?! Пригласить на обед. Или обедню. Кардинал даже не пытается скрыть свое беспокойство судьбой своих агентов. Они не простые птицы. Я что-то отвечаю, склоняюсь в поклонах, даю шпоры коню и не перестаю сопоставлять факты. Собственно говоря, с того момента, когда Д' Артаньян радостно показал мне кольцо моей матушки, я только этим и занимаюсь. А уж когда он ввалился в мою спальню в женском платье у меня просто не осталось других занятий. Кардинал, убедившись, что крылья наши по-прежнему белы и ни одно перышко не запятнано, отправляется в «Красную Голубятню». Если бы его просто привлекло название, было бы очень неплохо, но мне так никогда не везло. Он уверенно направляется наверх. К прекрасной – как утверждает Арамис, ему верить можно, он в этих делах знаток - незнакомке.
читать дальше

Мы остаемся внизу. Предположения кем эта дама доводится кардиналу быстро заканчиваются. От нечего делать Портос и Арамис достают кости. Я расхаживаю от стены к стене, пытаясь докопаться до истины.
Итак, что у нас есть? У нас есть заклейменная красавица, которую все называют миледи, бывшая любовница Д' Артаньяна, которая обещала его убить. К слову сказать, за дело. Д' Артаньян утверждает, что она – шпионка кардинала. Я ему почти верю. Она носила кольцо, которое я когда-то дарил любимой, обожаемой супруге и которое, как я вспоминаю было на моей жене в момент смерти. Теперь я могу сказать – попытки смерти. Кроме того, она и по описанию похожа на мою … можно сказать, вдову. Я почти уверен, что это она. Интересно, где псевдо-братец?Я ерничаю сам с собой, пытаясь успокоиться. Не получается. И мысль о том, что граф де Ла Фер давно мертв и меня – мушкетера Атоса -- ничего это не касается, не помогает. Меряя шагами комнату, я разбираю какие-то голоса, доносящиеся как будто из-за стены. Нет, не из-за стены… Да заткнитесь же вы оба, игроки несчастные! Каминная труба. Я подхожу ближе и понимаю, что можно разобрать разговор, идущий наверху. И разговор крайне интересен. Кардинал видно дошел до крайности в отношениях с Бэкингемом и Бэкингему ничего хорошего уже не светит. Там, наверху, обговаривается политическое убийство. Вернее, кардинал пытается уговорить агентессу – миледи, как он ее называет-- на устранение английского министра. А она не соглашается – хочет гарантий. Не глупа, очень не глупа. Интересный разговор, с историческими аналогиями, с неожиданными доводами обеих сторон.
Портос принес мне стул. Благодарю, я и в самом деле застыл у этой трубы в крайне неприглядной позе. Они с Арамисом так же устроились рядом и вовремя – разговор пошел о Д' Артаньяне.
Выдать патент на убийство Бэкингема Ришелье не соглашается – он крайне не глуп, если не сказать—крайне умен. Но вот помочь бедной женщине отомстить своему обидчику – это долг порядочного человека. Приговор Д' Артаньяну произнесен. Глядеть на побагровевшие лица друзей забавно – от моего кровь отхлынула. Я успокаивающе поднимаю руку – разговор идет к развязке. Только мне ждать ее нет смысла. Ришелье подпишет все, что надо. Жизнь королевского мушкетера без роду -- племени против жизни первого министра Англии – это даже не смешно. Не обсуждается, господа.

Я шепотом говорю как объяснить Ришелье мое отсутствие. Прохладный ночной воздух приятно освежает пылающий лоб. Такой ужас я испытываю второй раз в жизни. Господи, во что же ввязался этот мальчишка? В игры такого уровня где ничего не стоит жизнь. Ничья. В этих играх счет идет на тысячи жизней и судьбы государств. Что подвески Анны Австрийской перед угрозой войны с Англией?! Что ждет тебя, храбрый нахальный мальчик, уверенный, что Господь ежеминутно целует тебя в темечко, что судьба только и ждет момента высечь золотыми буквами твое имя в пантеоне Славы?! Гревский крест – на большее твои предки и сам ты не заслужили. Или каменный мешок Бастилии. Или кинжалы подосланных убийц. Не слишком ли большая плата за единственный проступок?
Я медленно отъезжаю шагов на сто. Сворачиваю и жду, когда кардинал с моими друзьями проезжают мимо. У меня есть десять минут. Не больше.
Я забегаю в трактир. Поднимаюсь на второй этаж. На всякий случай заворачиваюсь в плащ и открываю дощатую дверь. Я успел вовремя – она уже завязывает шляпу…
Мы не узнали друг друга…
Стоящая передо мной пышноволосая красавица казалась сводной сестрой той девушки, которую когда-то я вел к алтарю. Чем-то похожие черты лица, но совершенно другое выражение. Другая осанка и прическа. И все же это была она.
Тот, кто стоял перед ней тоже мало напоминал одуревшего от любви теленка, способного часами целовать ее руки и волосы. Постепенно удивление в ее глазах сменилось ужасом. Она тоже меня похоронила. Встреча двух покойных супругов. Я до боли закусываю щеку, что бы не сорваться на крик.
-- Узнаете ли Вы меня, сударыня?—вежливо спросил я.
Она хрипло выдохнула мое имя—имя, которое я уже начал забывать. Да, это я – сеньор Остолоп, главный герой комедии, разыгранной Вами и Вашим братцем.



-- Да, сударыня, граф де Ла Фер собственной персоной нарочно явился с того света, что бы иметь удовольствие видеть Вас. Присядем же и побеседуем, как говорит господин кардинал. – Главное, не дать догадаться, что я не знаю ничего, кроме этого разговора. Главное не сбить темп, не дать ей опомниться, говорить спокойно и размеренно, глядя в глаза. И самое главное – не дать ей подобраться к столу, где лежат пистолеты.
-- Вы демон, посланный на землю, власть ваша велика, я знаю, но я знаю так же, что часто люди с божьей помощью побеждали самых устрашающих демонов.—Вот именно, с Божьей помощью. Потому как более никто не поможет. Не к кардиналу же обращаться с жалобой.
-- Вы уже однажды оказались на моем пути, сударыня.Я думал, что стер Вас с лица Земли, но либо я ошибся, либо ад воскресил Вас…
Из ее горла вырывается стон, более подходящий зверю, нежели человеку.
-- Да, -- почти кричу я.—Ад воскресил вас, ад дал Вам богатство, ад дал Вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил Ваше лицо, но он не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела! Вы полагали, что я умер, не так ли? И я полагал, что вы мертвы. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль. Не так ли Вас звали, когда Ваш почтенный братец обвенчал нас? Право же, у нас у обоих странное положение – мы оба живы только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу! – Надо успокоиться, иначе все пропало, но как же смешно, что говорить об этом—самом страшном в моей жизни-- я могу только с ней-- виновницей. Еще смешнее то, что она по-прежнему остается моей женой. И нет меж нами судьи кроме Бога.
-- Что привело Вас ко мне? – Ах, черт, она опомнилась. Опомнилась и пытается перехватить инициативу.
-- Я хочу сказать, что, оставаясь невидимым для Вас я упорно не выпускал Вас из виду и могу перечислить все, что Вы делали, начиная с первого дня Вашей службы у кардинала и до сегодняшнего дня.
Она недоверчиво улыбается. Я никогда не умел врать, черт побери мою честность!
По мере того, как я перечисляю, она бледнеет все более, хотя казалось, что это невозможно. Называет меня сатаной. Какая все же милая из нас получилась семья – сатана и демон! Мы стоим друг друга.
И вот теперь, когда она не ощущает почвы под ногами и задыхается от ужаса я выдаю главное – то, ради чего произносил весь этот монолог. Единственная вещь драгоценна для убийцы – собственная жизнь. За жизнь Д' Артаньяна она поплатится своей.
И тут сквозь ужас, который я ей внушаю, прорывается черная ненависть, страшно искажая черты ее лица.
-- Д' Артаньян жестоко оскорбил меня. Д' Артаньян умрет.
-- Оскорбил вас? Неужели Вы думаете, сударыня, что это возможно? – Я все более впадаю в бешенство – странное и неприятное ощущение.
-- Он умрет – как затверженный урок повторяет миледи. – Сначала она, потом он.
Я достаю пистолет, прижимаю дуло к ее лбу. Она по-прежнему остается моей женой. А забрать бумагу у трупа намного легче.
-- Сударыня, вы сию же минуту отдаете мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь всем святым, я пущу пулю Вам в лоб!


Я не шутил, скажу это и на исповеди. Если бы через две секунды ее рука не дернуласьк корсажу, раздался бы выстрел. И, возможно, тогда я бы перестал видеть сны. Возможно.
Она с проклятьем кинула бумагу мне в лицо, я опустил руку с пистолетом. Багровый туман перед глазами постепенно рассеивался. Я развернул теплый свиток. Да, в краткости и гениальности кардиналу отказать нельзя. Две строчки. «Все, что сделал предъявитель сего сделано по моему приказанию и на благо государства». Дата—две недели назад, жаль, что не два года. Подпись. Все. Бесценная бумага, право. Ну, что ж, кусайся, ехидна, если можешь. Зубы я у тебя вырвал. Перед уходом я сделал еще одну вещь – разрядил оба пистолета, лежащих на столе. Не люблю получать пулю в спину. Она яростно смотрела мне в след –плащ едва не задымился.
Я без труда изобразил из себя доблестного охранника кардинала. Благодаря моему дозору Его Высокопреосвященство был избавлен от врагов внутренних. А от внешних он и сам избавится. Царствие небесное милорду Бэкингему.

Читаю "Дело о двойнике Холмса"



На самом деле, это серия, там всего четыре книги

Еще вот эти две книги



И Сомерсетская охота, про которую я, кажется, когда-то вскользь говорила

Еще в 90-е увидела случайно в книжном эту самую "Охоту" и перевернула весь магазин, чтоб найти другие книги. Но нет, их не было, причем не было нигде! Я уже чуть ли не в издательство кинулась обращаться))

Потом случайно попался "Заговор Глендовера" - оказалось чуть ли не вся книга посвящена мальчишкам Холмса, причем намекалось, что вот кто настоящие его помощники, а доктор Уотсон просто отдыхает в сравнении с ними. Скажу честно, я не дочитала. И это порядком охладило мой пыл.

"Сомерсетская охота" - довольно неплохой пастиш, если не сильно вдаваться в подробности. Но там опять таки лишь запоминающиеся эпизоды о Холмсе, великолепном наезднике, детекиивная линия особого впечатления не произвела.

"Секретные дела Холмса" -это Джун Томпсон, она у меня в другом издании, пока еще до него не добралась, но особо много не жду. Хотя и отдаю должное ее прекрасной книге "Досье на Шерлока Холмса"

Ну, и вот, наконец, это Дело о двойнике.

На настоящий момент я прочитала почти уже две првести из трех, входящих в этот сборник - Кража из Тауэра и собственно , Дело о двойнике. Авторы разные , и один из них автор "Двойника" Вэл Эндрюс довольно известен. Переводчик один и наверное поэтому мне показалось, что обе повести написаны примерно в одном стиле. Мне почему-то за строками книги четко видится Холмс Бэзила Рэтбоуна. Я не считаю, что это хорошо, потому что не чувствуется Холмс Канона. И есть какая-то легковесность. Холмс и Уотсон друзья, но друзья каких много, я не говорю о слэше, просто это типичные отношения двух приятелей. Поговорили, посмеялись, разошлись по домам. Нет, здесь Уотсон живет на Бейкер-стрит, но это дела не меняет.

Ограбление Тауэра замешано на пьесе Джиллетта, и он сам одно одно из действующих лиц. Холмс язвителен, местами резковат и галантен с дамами, хотя Джилетту без обиняков заявляет, что терпеть их не может и то, что по пьесе у него роман, его сильно возмушает.

В "Двойнике" все сильно закручено. На Бейкер-стрит является мисс Пенроуз и умоляет Холмса перестать ее преследовать)) Вот так нестандартно начинается этот рассказ. И чего там только не наверчено. Уотсон, которого злесь, увы, именуют Ватсоном, как всегла восхищается прекрасной клиенткой, но по ходу дела говорит вдруг Холмсу, что мисс Пенроуз не для него, а вот для Холмса она была бы прекрасной партией)) После чего Холмс теряет дар речи, уходит в спальню, откула появляется лишь на утро)))

Это мне напомнило о переводе "Целуя Шерлока Холмса", надо вернуться к этой книге.

И еще была одна напоминалка. Холмс вдруг рассказал о некоем мастере подлога, который якобы когда-то его учил и относился к нему как к сыну, но потом их дороги разошлись, когда Холмс заявил, что хочет преследовать преступников, а не пополнить их ряды.
Вспомнила про "Университет", где показано, какую "школу" прошел Холмс на пути к профессии.

В конце повести по законам жанра непременный поединок с преступником и характерно, что Уотсон после него занимается царапинами мисс Пенроуз, а обессиленный Холмс просто полулежит рядом в кресле.

Короче, книга на четверку с минусом. Есть несколько занятных эпизодов, но герои , на мой взгляд, в характере лишь отчасти и довольно поверхностны. Возможно, частично за счет перевода
Еще одно подтверждение, что по непонятной причине, но среди официально изданных пастишей достойных вещей - вот чтоб прямо от и до - совсем не много, можно по пальцам сосчитать . Что на русском, что на языке оригинала, ну там у них чуть получше картина, конечно.

Целый месяц не записывал.
В дороге не очень много времени на себя остается. Постоянно какие-то дела есть. К тому же я люблю по сторонам посмотреть. Базен тоже любит. Зато Мушкетону надоедает. Он говорит, что все по дороге одно и то же. Ничего подобного. Везде все разное. Это Мушкетон не любит верхом ездить.
У Гримо я не спрашивал. От него немного и узнаешь. Спросишь: «Красиво?». Улыбнется и кивнет. Некоторые его вовсе немым считают. Мы все знаем, что он, когда надо, умеет сказать.
Еще мы к нему привыкли, потому без слов понимаем.

Опять не записываю ничего.
Вчера был пьян, третьего дня тоже.
Мой господин получил лейтенантский мундир.
Мушкетон по секрету сказал, что господин д`Артаньян к ним являлся и предлагал грамоту г-ну Портосу, но г-н Портос отказался. У него приятные известия. Г-н Портос женится.
Ничего в этом удивительного нет.
Я одного не пойму. Если он женится на герцогине, то теперь будет сам герцогом? Я попытался на эту тему с Гримо поговорить, он больше меня понимает. Гримо сказал, что я дурак. Из г-на Портоса такой же герцог, как из меня апостол.
Мушкетон важничает так, словно это он на герцогине женится. У него новый камзол, новые башмаки и лента в волосах. А еще он теперь волосы помадит, как важный барин.
Г-н Атос действительно важный барин, но волосы не помадит и усы не подвивает. У Мушкетона теперь усы, он бриться перестал.
Может, его теперь в дворянское достоинство возведут?
Я расспрошу господина при случае.
Пока он тоже пьяный у себя в комнате валяется.
Весело у нас в лагере. Как и не война. Не знаю, кто в траншеях сегодня есть. Как ни посмотрю, все за здоровье моего господина пьют. Там пьют, здесь пьют. Меня везде приглашают. Мне отказываться неудобно.
читать дальше
Теперь правду знаю. Господин мой ходил с грамотой ко всем друзьям. Но г-н Портос женится скоро. Г-н Атос сказал, что ему с этой грамоты проку никакого не будет. Он и так граф, а графам не надо лейтенантами быть. Маловато это для графов.
Г-н Арамис тоже отказался. Он последние две недели совсем мрачный ходит. Говорят, действительно в монахи собрался постричься. Зато Базен сияет как новенький золотой.
Если господин Портос женится, то жена вряд ли ему разрешит служить в полку. Мушкетон сказал, что господин Портос будет страшно богат. У него теперь почти миллион.
Я за Мушкетона радуюсь. Ему теперь не придется голодать.

Господин д`Артаньян третьего дня чуть не убил господина де Рошфора. Дрались без свидетелей. Граф ранен. Но не слишком тяжело.
Лишь бы никто не узнал. Если господа сами языки не распустят, так и будет. Я видел, но никому ничего не скажу.
Господин сам болтает то, что нужно и не нужно. Что поделать! Бахвал, как и все гасконцы. Этого у них не отнять. Мы, пикардийцы, совсем не такие. Правда, если судить по господину Портосу, то и у нас эта черта есть. Если судить по мне, такой черты у нас нет.


Получил письмо из Парижа.
У меня горе.
Жаклин больше нет.
Померла две недели назад от лихорадки. Только сутки и проболела. С утра шутила, пол мыла у господина Атоса в квартире. Днем пожаловалась на головную боль. Вечером упала, потеряла сознание и больше в себя не приходила. Сгорела как свечка.
Мадам Лелуар даже думает, что Жаклин от яда могла умереть, а не от лихорадки. Мне какая разница. Кому Жаклин дурное сделала, чтобы ее травить? Ее бывшей госпожи уже в живых нет. Новая в ней души не чаяла, дочкой называла. Меня все благодарила, что я ей радость в дом привела. Они и похожи были. Только мадам Лелуар еще молодая совсем. Так что не как мать и дочь, а как сестры.
Похоронили ее, бедную, в чепчике, что я подарил. И в фартучке.
Двадцать лет всего прожила.
Я ее мертвую не видел, потому поверить не могу. Все вспоминаю, как мы прощались. Она меня до ворот проводила. Никто не смеялся. Я сказал, что это моя невеста.
Может, вечером плакать буду. Пока не могу. Онемело все. Руки трясутся. Вот, кувшин разбил. Совсем новый кувшин был. Хороший такой. Нужно господину д`Артаньяну сказать. Хотя что ему до моей Жаклин. Он ее только трижды и видел.
Сказать надо кому-то.
Может, тогда и плакать буду.
Вот. Пойду к Гримо. Он ее знал, она ему тоже нравилась. Говорил, мы хорошей парой будем. Теперь не будем. Ничего не будет. Жаклин в земле лежит.
Нет, Жаклин меня на небе ждет. А в земле никого нет.
Но кого-то же хоронили?
Ничего не помню…

Ла-Рошель еще не сдалась.
Я сильно хворал. За мной все по очереди ухаживали. Лекаря вызывали.
Базен за меня мессу заказывал. И тоже ухаживал.
Я теперь совсем худой. Хожу плохо. Что-то с правой ногой случилось. Колено не слушается. Приволакиваю. Мушкетон мне трость сделал. Базен приходит, мазью растирает. Мазь ему господин Арамис дал. Базен говорит, что мазь поможет. Она хорошая. Я верю.
Пока я хворал и без памяти был, они все за меня делали. Мушкетон за оружием господина лейтенанта следил. Гримо коня чистил. Базен готовил в мою очередь.
И господа за меня волновались.
Я за них в огонь и в воду.
Я жить буду, раз они меня так любят.

Сегодня дошел сам до площадки, где господа стреляют. Господин Атос сказал, что я молодчина. Базенова мазь помогает вправду. Ногу чуять стал.
Господин Атос еще учит меня из мушкета стрелять по всем правилам. Я и раньше умел, но без правил. У меня получается. Вообще я ловкий, только болел недавно, теперь все медленно делаю. И голова часто болит. Особенно по утрам. Ровно кто молотком по мне лупит.

Осада закончилась. Третьего дня капитуляцию подписали.
По ночам тихо стало.
Начинаем домой собираться. Откуда у нас столько вещей образовалось? Ума не приложу. Уходили – был сундучок у господина, да у меня немного. Теперь только сундуков три. Я котелком новым разжился, не выбрасывать же. Я не такой, чтобы хорошие вещи неизвестно кому оставлять.
Котелок маленький, аккуратный. Мне в Париже пригодится.


В Ла-Рошели побывал.
В городе тихо. Словно не живет никто.
Собак всех подъели. Голубей тоже. И лошадей.
Жители от нас прячутся.
Я слышал, что они так долго продержались потому, что сначала Бекингема на помощь ждали, а затем их сумасшедший комендант сдаться не давал. Жан Гитон или Гито – как-то так. Я не запомнил. Нечего помнить мне про всяких фанатиков-гугенотов. Я думаю вот: как нужно в вере стоять, чтобы морить голодом своих же собратьев. Сдались бы. Король добрый. Всяко помнит, что у него самого покойный батюшка пол-жизни гугенотом прожил. Не тронул бы.
Мне господин Атос объяснил, в чем дело. Воевали не против веры, а только ради того, чтобы гугеноты смуту не затевали и не шли против короля. Веровать им никто не запрещает. Нантский эдикт как был в силе, так и остается. Но теперь свои крепости гугеноты заводить не могут.
А я думал, что посмотрю, как гугеноты будут нашу веру принимать.
Никогда пасторов не слушал.
Вот Мушкетон – тот слушал. У Мушкетона жизнь интересная, не то, что у меня. У Мушкетона старший брат гугенот.
Интересно, как жить в семье, где один к мессе идет, а другой на проповедь? Это ведь вопрос принципиальный.
Я бы так не смог. Я бы спорить стал. Я хороший католик и всем счастья желаю. Ежели гугеноты в ад пойдут за свою ересь – так я бы не допустил, чтобы мой брат в ад пошел. Иначе какой я родственник?

У меня второй день колики в боку.
Неужели помру?
Обидно будет. Я уже привык к мысли, что жить останусь.
Надо у Базена расспросить… хотя о чем я его расспрашивать буду? Он сам на том свете еще не был. А как по книжкам выходит, я и сам прочитать могу. Грамотный.

Оказывается, я к языкам способный.
Сидел два дня в обозе. Там трое раненных англичан есть. Они люди благородные.
Мне английский язык не очень нравится. Смешной. Англичане как лягушки квакают. Наши слова так смешно выговаривают. Но если они французскому научились, то я английский тоже могу выучить. Я уже могу несколько фраз сказать. Назвать себя по-английски: «Май нэм из Планше». Сказать, сколько мне лет. Где родился. У кого служу. Как проехать куда мне нужно. Сколько времени. Какое время года. Вот. Все это за два дня.
Испанский я понимаю. Много слов знаю, только сам сказать ничего не могу. Пойдем воевать с испанцами – тут я и испанский выучу.
Образование никому не помешает!
Я бы пошел учиться. Я до всякой науки жадный. Я и руками что делать – охотно осваиваю. Вот Мушкетон научил меня лассо кидать. Лассо – петля такая. Веревку складываешь, узел затягиваешь, и можно что хочешь ловить. Или кого хочешь. Удобно. Это в Новом Свете так охотятся.
Языки – тоже важно. Особенно слуге. Господа ведь думают, что мы совсем неучи, что мы из другого теста сделаны. Как же! Мы часто умнее господ во много раз. Господин глупый – пол-беды, а вот если лакей дурак – это беда.

В качестве бонуса вот такая иллюстрация к фику. Автор Стелла. Господин валяется на кровати слуга чистит ботфорты



С Мушкетоном говорили, откуда у человека головная боль берется. Мушкетон говорит, что только у тех голова болит, кто много думает. Я же считаю, что дело не в этом. Вот, к примеру: если ударить кого по голове, то будет шишка, и голова болеть будет еще как. Голова и у дураков болит тоже. Не только у умных.
У монахов очень головы болят. Я монахов уважаю не очень, потому что они часто нечисты на руку и хитрят много. Но есть монахи настоящие, у кого призвание к служению Богу. А у кого призвания нет, вот у тех головы и болят. От пьянства. Ночью пьянствуют, утром к мессе идти.
Еще голова болит у того, у кого проблем много. Денег нет, так головная боль постоянно есть. Где их достать. Мушкетон говорит, что это не головная боль, а тяжелые мысли. У него теперь голова на эту тему болеть не будет, потому что г-н Портос женится на богатой.
Конечно, она не герцогиня. Это та прокурорша. То есть теперь вдова прокурора. Я ее несколько раз с г-ном Портосом видел. Если бы ей быть помоложе лет на десять, то ничего лучшего и желать нельзя. Она и сейчас хороша собой. Только суховата – на мой вкус. Но что меня спрашивать? Не я на ней женюсь. А с такими деньжищами любая красавицей станет.
Мушкетон говорит, что она женщина порядочная, и толк в жизни знает.
Вот. Сначала про головную боль, после про женщин. У кого с женщинами определенности нет, у того тоже головная боль.
У меня на эту тему головной боли нет. У господина – есть. Я вот про Жаклин постоянно думаю, и даже плакал несколько раз. А господин про маленькую галантерейщицу только однажды и вспомнил. Приедет в Париж – точно новый роман заведет.
Может, он и вспоминает ее, но про себя. Не верю я, чтобы господин мой совсем уж ее позабыл так быстро. С кем другим – поверил бы, а с ним – ни за что. Он привязчивый. Кого полюбит, так это видно. Вот господина Атоса очень уважает. Господина Портоса тоже. И господина Арамиса. Господина де Тревиля. Батюшку своего и матушку. Он про них вспоминает. Вот, от воспоминаний бывает головная боль.
Господину дважды дурной сон про матушку снился. Он даже написал письмо домой, в Гасконь. Замечаю, что письма господин пишет редко. А я писать люблю, и слог мне дается. Нужно бы опять подумать, чтобы стихи сочинять. Сочинителям г-н кардинал, говорят, хорошие деньги платит. А у меня талант есть.

Вот мы и в Париже.
Комнаты наши теперь на Петушиной улице, недалеко от особняка Лонгвиля. Место хорошее, только шумно иногда бывает. Это когда у герцога прием, так вся улица под нашими окнами каретами заставлена.
Я выхожу со слугами поболтать. Кого так и к нам приглашу – стаканчик вина пропустить. Мне со слугами важных господ нужно хорошие отношения поддерживать. Я знаю, как это называется: дипломатия. Вот, нужно дипломатию уважать, тогда никаких ссор не будет, и в курсе всех дел окажешься.
У господина своя комната, у меня своя тоже. Еще столовая есть. Только вещей у нас мало. Мушкетон шкаф притащил и поставец для посуды. Посудой Базен поделился. Хорошая посуда. Тарелки красивые, супницы.
Мы, когда вдвоем, по-простому едим. Иногда господин даже с собой за стол приглашает. Я поначалу стеснялся, а теперь нет. Мы, если разговариваем, то и не замечаем, как за столом оказываемся. Господин курицу ест, мне пододвинет блюдо: я что – отказываться буду? Я тоже чуток съем.
Господину лейтенантская форма очень идет. Она почти как форма рядового солдата, но красивее. Золота больше, шитье богаче.
Господин де Тревиль моему господину много подарков сделал.
А господа Атос и Арамис принесли кошелек. Отдали мне. Господин Атос отдал. Сказал: «Планше, ты толковый малый. Здесь вам на обзаведение. Распорядись по уму».
Уважает он меня, господин Атос. А ведь какой важный вельможа! К Гримо он так не относится.

Я смотрю, господин д`Артаньян учится у друзей своих.
Вчера у господина Атоса в гостях весь вечер просидели. Когда мы пришли, там уже господин Арамис был. Они умные беседы вели. Они оба, господин Атос и господин Арамис, такие ученые! Я даже не всегда понимаю, о чем они говорят. Господин д`Артаньян тоже не понимает.
Вот они про ораторское искусство разговаривали. Это я знаю. Это мне Гримо рассказывал про грека Демосфена. Грек Демосфен хотел быть великим оратором, потому что ораторов в Греции любили и слушались. Просто ораторов не очень слушались, а великих ораторов слушались и иногда даже почитали как богов. Это они, конечно, зря. Кто красиво говорить умеет, так тот еще не бог.
У греков столица называется Афины. Она и раньше так называлась. Вот, а Афинах ораторов богами и делали. Я не помню, Демосфен богом был или нет. Но болтал он здорово. И голова у него была умная.
Господин Атос сказал, что древние греки начали обсуждать свою жизнь публично. Это было очень важным. Мол, все зависело в Афинах от народа, а народ зависел от слова.
Вот умеет господин Атос красиво сказать, но так, что все понимаешь. Я тоже хочу так научиться. Я сказал об этом. Господин Атос не рассердился и сказал, что научиться можно. Есть такая наука, называется риторика. Это учат красиво говорить.
Про дипломатию я подробней расспросил. Господин Арамис посмеялся, но ответил. Я сразу заметил, что господина Арамиса риторике учили как следует. Он сказал, что дипломатия – это просто. Вот идешь ты по улице, навстречу тебе – собака. По собаке видно, что она тебя запросто тяпнуть может. Может и даже хочет. Так вот, дипломатия – это когда ты смотришь на эту псину ласково и говоришь сладким голосом «Хорошая собачка!», а сам осторожно булыжник поднимаешь. Пока булыжника в руке нет – нужно говорить про хорошую собачку. Я всегда так делаю. Только не знал, что это дипломатия.
Еще дипломатия – это когда с кем-то договариваешься для достижения общих интересов. К примеру, мы с Мушкетоном задумали пойти и побить одного каналью. У нас общие интересы. Мы друг с другом договоримся и пойдем. Если нас двое, то каналья свое получит. Мне это выгодно. Потому что если со мной Мушкетон, то точно мы поколотим каналью, а не каналья меня.
Интересно так рассуждать. Все знаешь давно, только теперь по-ученому можешь объяснить.
Мы с господином сегодня все утро про дипломатию говорили.


Мушкетон сказал, какая у него заветная мечта. Я чуть от смеха не лопнул.
Стать дворянином – это бы я еще понял. Ну, там разбогатеть. Собственное дело открыть. Жениться на богатой. Подстрелить оленя и устроить пир. Можно все вместе. Еще чтобы зубы не болели никогда, чтобы к лекарям не обращаться и прожить до последнего дня здоровехоньким.
Нет. Мушкетон мечтает прокатиться на запятках золоченой кареты. Чтобы золоченым было все от крыши до колес. Чтобы он сам был в золотом шитье с ног до головы.
Вот как.
Я думаю, какая у меня заветная мечта.
Вот какая. Мне хочется однажды стоять по колено в золотых монетах. И чтобы все эти монеты были моими. И чтобы я был еще не старый и смог этими деньгами воспользоваться. И чтобы это меня обрадовало. И чтобы я был в своем уме, не в долгах и доволен жизнью. И чтобы рядом кто-то был, с кем бы я это богатство мог разделить. И чтобы я не стал после этого скрягой.
Еще у меня есть заветная мечта иметь свой домик. Не в Париже, но поблизости. Чтобы у меня росли там трое или четверо сорванцов. Трое мальчишек и одна девчонка, младшая. Самая балованная. Чтобы была похожа на мою младшую сестру. Такая же хорошенькая, веселая и умная.

Базен на обед пригласил. Что это с ним творится?
Он это от всего сердца сделал, я же в людях разбираюсь, и вижу, когда они врут. Нет, от всего сердца. Мне даже стыдно стало: я Базена не очень люблю, я ему хорошее редко делаю. Честно говоря, почти никогда. Потому что он зазнайка и лицемер. Еще потому, что он всегда считает себя умнее всех. Но самый умный из нас Гримо, тут даже спорить нечего.

Я ходил на могилу к Жаклин.
Еще пойду. На кладбище хорошо, птички поют. Живым везде хорошо, где жизнь есть. Солнышко там. Плиты каменные теплые. Травка растет.
Мертвым все равно.
Я вот думаю: зачем мы к мертвым телам ходим? Кто праведно жил, так тот на небе. Он не умер вовсе, а жив как и жил. Вот и Жаклин моя на небе сейчас веселится, с Мадонной на зеленом лугу хороводы водит. Мадонна ее вином угощает. И хлебом. Еще им Спаситель улыбается. Верно, хорошо там. Я иногда хочу туда. Нет, я всегда туда хочу, потому что мне незачем гореть в адском пламени. В чистилище я тоже не хочу, потому что никому ничего плохого не делал. Только я, может быть, в чистилище попаду, потому что был на войне и убивал.
С другой стороны, война была против гугенотов, убивал я гугенотов, а они еретики. Хотя и говорят, что добрые христиане.
Нужно у господина Арамиса спросить. Он мне объяснит.

Господин д`Артаньян вчера дрался на дуэли, был секундантом господина Арамиса.
Ну они оба и бешеные.
Я с ними пошел, держал шляпы и камзолы, пока они дрались.
Противники были люди знатные. Испанцы. Все разговаривали по-испански, я мало что понял. Но господин Арамис вовсе белый от гнева был. Им с его соперником предложили помириться, господин Арамис сразу отказался. Испанец тоже. Испанец высоченный что твоя гора. Но господину Портосу уступает по внушительности. Примерно вполовину меньше.
Мой господин своему испанцу руку проткнул. Кровища хлестала. Видать, жилу какую перебил. Испанец сразу шпагу выронил и упал на траву. Мы ему рану перевязали. Я знаю как, меня Гримо учил много раз. Затем к монахам отнесли. Живой будет.
Господин Арамис долго дрался. Испанец на него сильно наседал. Шпагой размахивал так, что дух захватывало. Будь он как господин Портос, я бы за господина Арамиса волноваться стал. Он перед ним что Давид перед Голиафом. Только все и закончилось как в Библии. Господин Арамис испанца этого загонял. Испанец шпагой махал, махал, что-то кричал по-своему. Господин Арамис только улыбался. Испанец суетился, господин Арамис удары парировал, сам не нападал. Я даже понять не успел, что там было. Тык – и всё. Испанец как подкошенный упал. С грохотом! Как на траву можно упасть с грохотом? Но грохот был, я сам слышал!
Мне кошелек этого испанца достался. Весь расшитой, в жемчуге. Была бы Жаклин жива, я бы жемчуг спорол и бусы ей заказал. Она мечтала.
В кошельке денег! Ох, и денег!
Я предложил их господину Арамису взять самому, он отмахнулся.
Ну, я не гордый. Я не отказался.
Тысяча пистолей там. Вот как. Я теперь совсем богатый стал.
А у испанца только треугольная ранка в камзоле. Удар прямо в сердце.
Господин Арамис на обратном пути молчаливый был. Моего господина обнял крепко и сказал, что должен ему много. Ему самому, может, скрываться придется. Потому что испанец очень знатный был.
Я вечером уже спросил у своего господина, почему дрались.
Господин ответил, что повод был серьезный, дело не в женщине.

Решила воспользоваться запасом утреннего времени и выложить очередную порцию "Планше". Здесь у меня так штормит, что того гляди смоет за борт. Уже готова забить на все свои принципы, убеждения и даже дочернюю любовь. Боюсь, что речь уже скоро пойдет о моей жизни и здоровье. На самом деле, не моргнув глазом, сняла бы абы какую квартирку прямо сегодня, но уже возникают подозрения, что смогу вернуться и даже , может, претендовать на эту жилплощадь. Все серьезно, и я уже почти не знаю этого человека за стеной.

Но не будем все же о грустном. Вернемся к Планше

***

Я сегодня плохо спал. Потому что мне кардинал снился. Это Мушкетон на ночь всякие истории про оборотней рассказывал. Он интересно рассказывает. Базен сказал, что слушать не будет, все это суеверия. Как же! Я сам видел, как он шерстяную нитку, освященную в церкви, на запястье навязывал, чтобы его оборотни не трогали. А я слушал. Но после всякая ерунда в голову лезет. Мы под открытым небом ночевали, палатки ставили.
Мне снилось, что кардинал превращается в кота, догоняет нас, ходит вокруг костров и слушает, о чем мы говорим. Шерсть на нем рыжая, а на боках белое. Крупный такой кот. Может, потому так помню, что видел кардинала совсем близко. Когда мы на берегу сидели и господа читали письмо от кузины господина Арамиса. Я как вспомню глаза кардинала, так меня в дрожь бросает. Как есть кот. Причем злой. Того и гляди бросится. Я же от него в трех шагах стоял. Кардинал с господами разговаривал, а мы смотрели.
Мушкетон сказал, что господин Атос – смелый, а господин Арамис – отчаянный. Если бы не господин Атос, господин Арамис бы за свою кузину кардинала шпагой проткнул.
Я никому не говорю, но мне господина кардинала иногда пожалеть хочется. Он же не виноват, что умный. Что король его слушается. Как посмотрю на нашего короля, так вижу: наш король слушаться будет не всякого. У него свое на уме. Он сейчас ничего, веселый. Песни поет. Чудно: всех по имени называет. Правда, я тоже всех господ по имени помню, и слуг тоже.
Все сбиваюсь. Вот, про сон. Кардинал у меня сердце хотел вырвать когтями. Но я закричал, и кардинал убежал.
Нужно проверить при случае, нет ли на кардинале кошачьей шерсти. Говорят, на оборотнях всегда остается шерсть того зверя, в которого он перекидывается. Только я не очень надеюсь так проверить, оборотень кардинал или нет. У него камердинер хороший. Следит.
читать дальше
Мы завтра в Париж приедем.
Господа все извелись. Господин Атос сегодня с господином де Тревилем разговаривал. Господин де Тревиль пообещал, что первыми в отпуск пойдут наши господа. Всех вместе отпустит. Вот еще король говорил, что в отпуск можно, но никуда появляться нельзя. Я думаю: как это нельзя? Это сидеть дома и даже в Сен-Жермен не сходить погулять? Там всегда толпа. Если форму не надевать, то никто и не догадается, что господин – мушкетер. Мало ли дворян в Париже!
Гримо говорит, что мы поедем в Бетюн.
Я бы отдохнул лучше, Но разве я своего господина оставлю?

Ужас какой. Говорят, Бекингема убили.
Новость принес господин Арамис.
Все обсуждают и требуют у господина Арамиса подробностей. А он молчит. Сказал немного – и молчок. Скрытный – ужас. Не люблю, когда скрытничают. Раз сказал, так говори до конца.
К вечеру будем в Париже.
Отпускные свидетельства уже у господина д`Артаньяна.
Вот уважаю я господина де Тревиля. Хороший командир. Сказал – сделал. У нас отпуск на пять дней. С сегодняшнего вечера.
Господин д`Артаньян желает один в Бетюн ехать, а господин Атос говорит, что ехать нужно всем вместе.
Я не понял. Мы воевать едем? Зачем столько оружия?
Хотя как наши господа ездят – у них везде война.

Едем в Бетюн. Быстро едем. Базен жалуется, что у него поясницу ломит. Мы во время отдыха все делаем, а он отдыхает. Мушкетон делает и за Базена. Мушкетон – он страсть какой быстрый и ловкий.
Мы теперь дружим крепко. Мушкетон учит меня всяким охотничьим штукам. Я вот силки ставить не умел, теперь умею. У нас в деревне только на птицу иногда охотились. Однажды по осени кабана завалили. Тот кабан один ходил, огороды портил. Вот мы его и прибили. Клыки здоровенные. Страсть что такое. Сейчас торопимся, на охоту времени нет. Мушкетон переживает. Здесь много дичи. Дважды лису видели, зайцы каждый день попадаются. Может, на обратном пути поохотиться удастся. Я хочу поохотиться. Я только смотрел, как король и господа охотятся на птицу.
Подумать только: у меня крестный есть, так он ни разу за свои пятьдесят лет дичи не ел. Ни оленя, ни косули. Мясо у них два раза в год. Хорошо если три. Все бобы да репа. Еще курица. У крестного жена служит на птичьем дворе у какого-то графа. Немного прибытку есть. Но немного. Она честная. Головы да крылья от гусей домой приносит. А больше – ни-ни. Ее, говорят, главной птичницей скоро поставят за такую честность.
Я бы написал домой, но крестный плохо читает. Матушка моя вовсе читать не умеет. Я вот умею читать и писать, потому что мне всегда интересно было учиться. Меня, бывало, трижды в день до синяков хворостиной лупили, а я все равно учиться к кюре бегал. Он у нас такой умный! Я и до сих пор считаю, что умный, разве что господа умнее. И то не все.
Есть ум, который полезный, а есть, который бесполезный. Бесполезный у тех, кто много знает, но толку в этом – чуть. Ежели я никогда в жизни в Грецию не попаду, то мне совсем не нужно знать, какие там статуи есть. Это господам нужно знать. Про господ другой разговор, они по своим правилам живут. Зато я должен знать, что сколько стоит. Где что дешевле. Откуда деньги добыть. Как подзаработать. Вот когда в этом разбираешься – у тебя ум полезный.
У Мушкетона ум полезный. Гримо – и так, и сяк. Гримо и про греческие статуи знает. Базен тоже так и сяк. Базен больше на божественное разговор переводит.
Все, больше некогда бумагу марать. Я хотел стихотворение сочинить опять, но не получается. Вдохновения нет.
Уже задница от седла болит. Жаловаться некому. Разве Мушкетон поймет.


Я несколько дней до бумаги не мог добраться.
Теперь могу.
Бедняжка, как ее жалко. Я про мадам Бонасье. Ведь убили ее.
Я на мертвяков насмотрелся под Ла-Рошелью, но там мужчины. Солдаты. Эти знали, на что шли. Война есть война. Когда беззащитную женщину убивают, тут дело другое. Я ее уже мертвую видел, когда отпевали. Лежала себе под покрывалом тихонечко, личико спокойное, только белое совсем. Как спит. Ее, бедную, отравили.
В монастырь нас никто не пустил. Мужчины же, а там женщины. Только господ настоятельница пропустила. У них два письма было. Мы сразу добра не ожидали, потому что у монастыря встретили подозрительную карету. Господа стрелять стали, ранили одного, который карету сопровождал. Карета уехала.
Базен начал нам про монастырскую жизнь рассказывать, но мы не слушали. Я честно скажу, что думал, как нам отсюда поскорее ноги унести.
Дальше господин Портос вышел. Белый как мел. Первый раз его таким видел. Глаза кулаком тер и все небу грозил. Словно тут чем поможешь.
Господин д`Артаньян плакал как ребенок. Сразу плакал, ночью плакал. Я не знал, как к нему и подойти. Он сам подошел ко мне. Вина попросил. Я налил, но сказал, что напиваться не надо. Не поможет, только хуже будет. Лучше уж так. По себе знаю.
Господин Атос самый спокойный был. Сразу нами командовать стал. Объяснил, что к чему, каждому задание дал. Меня оставил последним.
Мне приятно, что он меня считает самым расторопным и сообразительным. Он, оказывается, за нами всеми наблюдает. Каждому задание по силам. Мне самое трудное. Может, еще потому, что я лакей господина д`Артаньяна.
Я эту выслеживал. Блондинку английскую. Шпионку. У меня с ней свои личные счеты были, потому я старался за всех. Чтобы ее найти, пришлось всю ночь ездить. Но нашел. Два кувшина вина с местными слугами выпили. Там народ простой, что на уме, то и на языке.
Что дальше было, описывать не буду. У меня не в меру живое воображение. Еще сниться начнет. Нет уж. Мне этого довольно один раз.
Нашли мы эту красотку, судили и казнили. По всем правилам. Господин Атос даже палача привел.
Мушкетон злится, что ему недоверие оказали. Миледи им с Гримо пообещала по тысяче пистолей каждому, если они ей бежать помогут.
Гримо позволительно колебаться. Все же миледи – его бывшая хозяйка. Теперь я правду знаю. Господин Атос был женат на этой мадам. Давно. Она ему всю жизнь сломала. Вот как: он женился на ней по любви, вся семья была против. Господин Атос – знатный господин, граф, да еще из Берри. То я и думал, что ему в мушкетерах не место. Монахи вот власяницы на себя натягивают, часами на коленях стоят, по пятьсот поклонов у креста бьют. А этот в мушкетеры ушел. Тоже наказание. Сам на себя. Она до свадьбы была вся невинная голубица, он ее даже пальцем не тронул, хотя мог все без свадьбы сделать. После свадьбы она стала графней. Они всего два месяца женаты были. Она на охоте упала с лошади, потеряла сознание. Вот так граф открыл, что его жена – клейменая воровка. Ее повесил там же, в лесу. На дерево вздернул.
Мне это Гримо рассказал. Теперь можно.
Он и тогда графу служил, и после с ним в Париж поехал.
Мне миледи не жалко. Демон она была. Демону в аду самое и место.
Господин все плачет. Ничего, утешится. Галантерейщиц в Париже много.
Мы уже в Париж возвращаемся.
Отпуск закончился.
Почему как господа куда отправятся, вечно там трупы и всякие нехорошие приключения?



Мы в Париже будем еще неделю.
Подыскиваем новое жилье. Я забрал вещи от Бонасье. Выбрал время, когда его дома нет.
Вещей у нас немного. Не разбогатели. Когда у хозяина есть деньги, он их быстро спускает на всякую ерунду. Покупает много бесполезного. Вот есть у него какая-то морская железяка. Для того, чтобы измерять что-то. Я пытался разобраться, так стрелкой себе палец пропорол. Там стрелка на пружинке. Пружинку сорвал, после еле на место поставил. Чтобы господин д`Артаньян не заметил. Он вокруг этой штуки месяц прыгал. Теперь забросил. Зачем она нам? Мы ведь на суше, морем плавать не собираемся.

Мушкетон дал посмотреть книжку. Ее в Голландии издали. Про то, как у женщин успех иметь. Там все есть. От того, как ухаживать, какие слова женщины любят. До того, как это…ну, всякие штучки в постели. С картинками.
Мы с Мушкетоном полистали. Гримо дали посмотреть. Базену не дали. Он раскричится, что мы сами развращенные твари и его совращаем. Сам, небось, в щелочку постоянно подсматривает, когда к господину Арамису дамы приходят. Он нас вчера не пустил к себе. Сказал, что мы шуметь будем, а господин Арамис занимается. Как же. Из гостиной музыка и женский смех.
Мы решили, что все это неправда, что в книге написано. Не бывает так. Если и бывает, то это господам хорошо. Им заняться нечем. А по мне, так я и без чужих указаний успех у женщин имею. Только мне некогда ими заниматься. Мне вот лень сейчас, я сижу и бумагу пачкаю. Надо же бегать нам квартиру искать по средствам и в хорошем районе. Еще надо пойти в казармы и почистить лошадей. А потом к Жаклин зайти. Я ей подарок привез из Бетюна. Кружевной чепец и фартучек. Красивый. Она у меня самая красивая. Будет еще краше.

Я отнес деньги надежному человеку. Нечего с собой носить в кошельке. Мало ли что. Теперь деньги будут работать. Я поеду с хозяином назад под Ла-Рошель, а деньги в Париже останутся. Поль их в дело пустит.
По этому поводу господин Атос библейскую притчу поминал. Про таланты. Это у евреев такие деньги были. Один раб в землю зарыл, другой не помню что, третий получил деньги и пустил их в дело. Господин вернулся. Один раб пришел и принес свои деньги, и прибыток тоже. Честно все отдал. Другой получил прибыли больше, тоже отдал все до единого денье. А третий выглядел дурак дураком. Потому что испугался гнева господина, деньги так в земле и пролежали. Третьего наказали, а его деньги отдали тому, кто получил больше всех прибыли. Смысл же этой притчи таков: если тебе чего дано, преумножай. Иначе отнимут.
У меня есть знакомый. Он еврей. Не ростовщик. Ювелир. Хороший. И жена у него еврейка. Я думаю, что Жаклин у меня такая же жадная до работы. Все в доме блестит, все красивое. Люблю, когда женщина все умеет. Вот, Соломон всегда говорит, что Иисус был умный. Равви. То есть учитель. В Христа не верит, а признает, что умный был!
Правильно. Если бог дурак – то чего с людей спрашивать? А если бог умный, то он умных любит.
Почему говорят, что дуракам везет больше, чем умным?

Я квартиру нашел.
Мы все это время у господина Атоса жили.
Ну же господин Атос и пить здоров.
Я все не верил, что в Амьене он полсотни бутылок мог выпить. Теперь верю. Ему дай волю, так он все французское вино выпить может. И ничего с ним не случится.

Наш вчерашний разговор с Гориан напомнил об этом фанфике

Миледи. Небольшая зарисовочка

Автор Ника



Гамлет: Я вас любил когда-то...

Гамлет:--Чья это могила, как тебя там?
Могильщик: --Моя, сэр...

--Уберите руки, Рошфор!
Эта фраза повторятся все чаще и чаще. В последнее время любезный граф стал позволять себе кое-какие вольности. Хотя я прекрасно знаю, что ничего плохого он мне не сделает. Он знает, когда надо остановиться. Ну пусть, мужчине надо дать почувствовать, что он мужчина, а Рошфор к тому же неплохой и может мне пригодиться. Но в последнее время он стал что-то совершенно невыносим со своим заигрыванием. Всему же есть предел, в конце концов...
Граф сделал мне предложение. Видная партия, но с меня, пожалуй, хватит. Бог троицу любит, да и с графами я завязала окончательно и бесповоротно. Последнего было более чем достаточно.
--Давайте займемся делом, Рошфор. Вы обещали научить меня фехтовать, помните?
--Ах, господи, зачем вам это? Поверьте, ваша сила не в шпаге...
--Рошфор, вы такой противный, когда пытаетесь льстить... лучше скажите прямо, что вам надо сегодня?
--Мне—ничего, а вот его преосвященство велел явиться ровно к восьми часам. Так что пойдемте вместе.
--Так-так, новое задание. А в каком он настроении?
--Гладит кошку.
--Которую?
--Персидскую.
--Черт, в самом отвратительном. Наверное, задание будет трудное, боиться, что я опять не справлюсь. Надо принести ему виноград, Рошфор. После кошек его преосвященство более всего любит эти ягоды.
--Не поможет. Он вот-вот начнет военные действия. Тут, пожалуй, поможет только та самая ваша сила, которая не в шпаге...
Моя рука поднялась сама собой. Ну пусть в бордель сходит, если уж так невмоготу.
Рука у меня оказалась ничего себе. Потер щеку. Видно, хорошо заехала. Ну пусть, поделом. Мужчину, даже самого хорошего, иногда надо поставить на место. А Рошфору до самого хорошего ох как далеко...
--Черт! Да я же пошутил! Ладно, простите... учтите, я извиняюсь редко...
--И вы меня простите. Учтите, я извиняюсь еще реже...
--Хорошо, я это учту. Тогда пойдемте, Анна, если мы опоздаем к восьми часам, он будет еще больше не в духе.
Анна. Так ОН меня называл. С первого дня. Ох, какое нехорошее воспоминание. Как много я тогда сделала неправильно. Но я была на десять лет моложе. Сейчас я уже гораздо опытней.
--Послушайте, Рошфор, сделайте одолжение. Не называйте меня Анной, мне это режет слух. Называйте меня леди Винтер, или миледи Винтер, как вам больше нравится.
--Понял. Но мне режет слух имя Винтер. Давайте будет просто миледи.
Я пожала плечами. Как там у Шекспира—«Что в имени тебе моем?» Однако нашелся такой, для которого имя было всем. Важнее жизни. Моей жизни. Зря вы первый начали, граф де Ла Фер. Ваш приговор уже давно подписан...

Я знаю, что я умру, потому что затеяла неравную игру. Я одна против четверых. Можно еще слуг посчитать. Рошфор поможет, но он не разделяет моей ненависти. Более того, он даже симпатизирует этому олуху д'Артаньяну. Но перед тем, как я умру, я все-таки успею кое-что сделать. Думайте обо мне что угодно, господин граф, ваше мнение меня уже давно не интересует.
Я узнала тебя, Граф де Ла Фер, благородный Атос, бесстрашный мушкетер, о храбрости которого ходят легенды по всему Парижу. Вожак «четырех неразлучных». Все правильно, все сходится. Как это на тебя похоже—надо руководить, командовать, опекать. Показать свое превосходство. Как на тебя смотрит этот гасконский мальчишка. Как жаль, что не удалось сделать из него свое орудие. Ради этой дурочки Констанции, которая ввязалась в такое дело, из которого не выходят живыми, он готов на все.
Вот мальчишек, пожалуй, у меня еще не было. А воображает из себя бог весть что. Да я ведь прекрасно знаю, куда ты побежал, вообразив, что я тебя могу прикончить прямо здесь. Не захотелось руки марать. Слишком много чести...
Ну и что такого в гасконском мужчине? А все говорят: ах, эти гасконцы, они такие, такие...
А «такой» был только один... Думает, что он мертв. А ему предстоит умереть второй раз. Как и мне...

--Вы свободны, Рошфор. А вас, сударыня, я попрошу уделить мне несколько минут...
Господи, и ты туда же. Но ты мне нужен, чтобы предоставить свободу действий. И чтобы отправить на тот свет благородного Атоса, я не перед чем не остановлюсь...
Рошфор, похоже, тоже понял, к чему все идет, и ему это не понравилось. Но что он может? Он, в сущности, мне никто. А у кардинала власть и деньги. А они у меня на исходе...
Ишь какой прыткий, несколько минут. Не ждите меня, Рошфор. Несколькими минутами тут не закончится. Когда вы последний раз были с женщиной, ваше высокопреосвященство?
Однако кардинал приятно удивил. К тому же он был действительно красив. Анна, будь она чуть расторопней, могла бы получить и Бэкингема и кардинала. Интересно, позволили ли герцогу хоть один поцелуй?
Вот и сто пистолей. Легко заработанные. Все же побольше, чем тридцать серебрянников. Приятно знать, что тебя оценили выше, чем спасителя...
Рошфор был дома. Ждал. Налил вино, протянул бокал. Да, это именно то, что мне сейчас нужно.
--Как вы можете это делать за деньги?
Я уже это делала за деньги. Отрабатывала титул графини де Ла Фер. Но только я надеялась, что это продлиться подольше. Ах, какая же я была дура...
И тут я заплакала. Впервые с того самого дня, когда я узнала, что со мной сделал мой муж, мой господин и повелитель, тот, который клялся жить со мной в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас. С тех пор я не пролила ни одной слезы. До сегодняшнего вечера.
--Возьмите деньги себе, Рошфор. Я не хочу к ним прикасаться.
--Вы не перестаете меня удивлять. Я не думал, что вы умеете плакать...
Я опять почувствовала, что рука сейчас поднимется сама собой. Однако он схватил меня за руки и прижал к себе. Тут я уже залилась слезами по настоящему... Он обнимал меня, гладил волосы и просил успокоиться. Сейчас начнет развязывать корсет. Чудес на свете не бывает...
--Да успокойтесь же, Анна. Останьтесь у меня, я вас не отпущу в таком состоянии.
--Я... я в состоянии дойти до дома...
--Да успокойтесь же, говорю вам. Не все мужчины такие, как ваш граф де Ла Фер...
Знает. Не важно откуда. Ну и хорошо, значит, знает обо мне все. Ничего не надо скрывать и прятать...
--Вы точно не хотите выйти за меня замуж?
Я покачала головой.
--Тогда может быть в шахматы? Одну партию? Можете играть какими хотите...
Я выбрала белые. Проиграла. Значит, скоро конец всему, так мне подсказывает моя пророческая интуиция. Так сказать, дежавю наоборот. Ну что же. Осталось только позаботится о том, чтобы у Джона были титул и имя. И чтобы ему рассказали обо мне так, как все было на самом деле...





Если можешь, ты прости меня, пожалуйста,--
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?
(Юрий Визбор )

Ночью я сама пришла к нему. В конце концов, я молодая, красивая женщина, а он... не такой уж молодой, но тоже красивый мужчина. Я долго не могла уснуть, потом поняла, что мне просто хочется человеческого тепла и ласки. Поэтому я встала и тихо прошла к нему в спальню...
Он тоже не спал, наверное, думал обо мне. Все-таки с его стороны это очень благородно—знать все и не разболтать... скорей всего, кардинал ему все рассказал, вопрос только--зачем? Его преосвященство никогда ничего не делает просто так...
--Анна?
--Да. Подвиньтесь, я лягу рядом...
Он, улыбаясь, исполнил мою просьбу. Я задула свечу.
--Зачем? Я же сказал...
--Я знаю. Просто я люблю темноту.
--Я хочу тебя видеть.
--Не надо, пожалуйста...
--Ну хорошо, слово дамы—закон.
Он лежал на спине, закинув руки за голову. Хотя было темно, я прекрасно видела, как он улыбается моим ласкам. Вдруг он опять схватил мои руки, стал их целовать... Как мне было с ним хорошо в эту ночь, тепло и уютно...
--Бедная, бедная девочка... давай бросим все это и уедем вдвоем на край света... куда ты захочешь...
--Замолчите, Рошфор, еще немного и я на это соглашусь...
--Глупенькая, я же этого и хочу...
--Нет, нет... это темнота говорит, а не вы... Завтра днем все будет как прежде, мы снова будем слугами его преосвященства, будь он проклят, мы и не вспомним о том, что было сейчас...
--Хочешь, я его убью?
--Не надо. Я его сама убью.
--Как хочешь, только помни, что из Бастилии я тебя не смогу вытащить.
--Не беспокойтесь, до Бастилии дело не дойдет,--усмехнулась я.
--Тебе непременно надо его уничтожить?
--Конечно. Ведь он уничтожил меня. Око за око.
--Я тебя боюсь.
--Иногда я сама себя боюсь...
Это, наверное, было самое странное признание в любви на свете, ибо это была самая странная и короткая любовь, если вообще наши отношения можно было так назвать. Наверное, он правда любил меня, но я уже точно не могла никого любить. О, господин граф, вы полагаете, вы один страдаете на этой земле? Не знать мне покоя, пока вы живы, пусть это будет стоить мне моей собственной жизни, но это будет стоить того...



Я случайно встретила Aрамиса на улице. Лучше бы это был этот тюфяк Портос, уж из него бы я выудила кучу сведений, не прилагая к этому особенного труда. Но уж спасибо и на том. Сейчас меня одно интересует—есть ли в глазах кого-нибудь из вас человечность. У меня точно нет, но с меня уже давно нечего спрашивать. Теперь я знаю, столкнусь я с ТОБОЙ за каким-нибудь углом, ты меня заколешь кинжалом, а твои друзья будут приговаривать «браво». С д'Артаньяна тоже спрашивать нечего, хотя теперь у меня есть, чем шантажировать мальчишку. Сам виноват. За двумя зайцами погонишься, поймаешь Шарлотту Баксон на твою гасконскую голову. Я теперь, пожалуй, ненавижу тебя не меньше его, или все-таки немного меньше. Хоть и по глупости, но сказал правду. Мне следовало поступить так же.
Итак, я столкнулась с красавчиком случайно. Вернее, специально задела его плечом, но он со своим пресловутым благородством был уверен, что он меня толкнул. Могу я вас проводить куда вам угодно? О, это действительно было бы слишком забавно… а еще я могу ему представиться графиней де Ла Фер… но ведь это ему ничего не скажет, граф де Ла Фер мертв… мне вдруг захотелось повеселиться. Наверняка они рассказывают друг другу все, особенно наверное хвалятся успехами у дам. Я представила выражение твоего лица, когда твой дружок своим кротким голоском поведает тебе, что он познакомился с графиней… де Ла Фер…
Думает, что он хитер и таинственен, однако стоило мне едва коснуться его руки, как он уже выложил все, что мне было нужно и не нужно знать. Я уяснила твердо еще раз—ты отлично вымуштровал всех трех. Арамис, возможно, самый человечный из вас, но стоит тебе сказать слово и он тоже не остановиться не перед чем. Так что в ад, дорогие мои. Все четверо. Как там у вас—один за всех, и все за одного? Вот и замечательно... Его преосвященство мне только спасибо скажет...

Я держу в руке драгоценную бумагу с одной строчкой. Возможно, если я буду очень хитра и очень осторожна, а это мне совсем не трудно, я еще смогу выйти из игры живой, отправив тебя к праотцам. Возможно, после этого мне будет легче дышать. Любой судья оправдал бы меня, поэтому ты не потрудился дойти до суда...
Скрипнула дверь. Я машинально спрятала бумагу в корсет.
ТЫ!
На секунду у меня мелькнуло трусливое желание упасть на колени, плакать, просить прощенья, ползти за тобой куда угодно, на край света... нет, неправильно, это ты должен просить у меня прощенья… я виновата только в том, что думала о тебе лучше, чем ты есть… в эту секунду для меня никого не существовало, ни Джона, ни Рошфора, ни уж тем более кардинала... Но уже после первой твоей фразы, о храбрый мушкетер его величества, я поняла, что ты не изменился... точнее, изменился, стал очень несчастный и очень злой... все, что у тебя есть—это твои друзья... Как ты изменился в лице, когда я произнесла имя этого мальчишки!
Я вижу перед глазами черную точку пистолета. Я готова умереть, но не сейчас и не так. Сначала ты. Господи, как же я тебя ненавижу! Только ты мог довести меня до состояния животного страха, когда уже ничего не соображаешь... чем больше ты изображаешь из себя рыцаря печального образа, тем больше я убеждаюсь в том, что ты способен убить меня и второй раз, и третий и рука у тебя не дрогнет... только поэтому я отдала тебе бумагу... но учтите, господин граф, мои проклятья сбываются рано или поздно... Как я тебя ненавижу, ненавижу!! О, если бы ты был чуточку умнее, одно твое слово—и эта безумная война прекратилась бы в одно мгновенье... Но ты опять ничего не видишь, кроме себя, своего горя, своей трагедии. Твои друзья тебе дороже всего на свете. Меня как не было, так и нет. Будь проклят ты и твои дети, если они у тебя будут, и все, кто тебя окружают! Ни один из вас не будет счастлив, никогда!

--Анна, успокойся... успокойся, прошу тебя, успокойся... что случилось?
--Догони его... догони, можешь его убить, я выйду за тебя замуж... пожалуйста, прошу тебя, я никогда ни о чем не просила...
--Кого?
--Он, он... Атос и граф де Ла Фер—одно и тоже лицо...
--Я знаю. Перестань плакать. Ты что-то часто плачешь последнее время.
--Это к смерти...
--Ну-ну, перестань. Здорово же он тебя напугал.
--Неправда!
--Ну-ну. Ты все еще его любишь?
--Неправда…
--Не лги мне.
--С какой стати?
--Да потому что чем больше ты кричишь о том, как ты его ненавидишь, тем больше ты его любишь…
--Неправда. Я люблю тебя.
--Теперь моя очередь говорить неправда…
Он держит меня в своих обьятиях. Гладит волосы. Господи, как хорошо… господи, за что, за что ты мне встретился? Я была дурочкой, польстилась на деньги. Я потом только поняла, как я в тебя влюбилась… я забыла все, слишком забыла, и за это была наказана, но не слишком ли жестоко?
--Оставь его в покое. Их четверо и они одно целое, а нас только двое, и мы непонятно что.
Я вырвалась из его обьятий.
--Я одна, Рошфор. Тебя это не касается.
--Как хочешь, Анна.
--Я просила тебя не называть меня так…
--Хорошо. Могу я называть тебя Шарлоттой?
Он и про это знает. Его преосвященство перестарался. Шарлотта Баксон, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер—действительно, не слишком ли меня стало много?
А что, если и вправду стать графиней де Рошфор? Это даст Джону и титул и имя. Нет, нет. Это меня не излечит. Меня уже, видимо, ничто не излечит. Это опять минутная слабость. Потому что Рошфор хороший человек, он первый принял меня такой как есть, а я знаю, на что я иду и я пойду до самого конца. Это будет не честно по отношению к нему. Пусть не верит мне, но я действительно его люблю, поэтому никогда не выйду за него замуж…





Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы,
Не будет завтра вам, как неоплатный долг, зачтен,
И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы,
Не будет завтра проклят, заклеймен и запрещен?
Вот так живем, покуда честные, до первого ущелья,
До первого обвала, так, чтоб раз и навсегда...
... А что на юге?--а не юге много места для веселья,
Там солнце, камни, море, пальмы воздух и вода...
(Михаил Щербаков, Бабэльмандебский пролив.)


--Анна де Бейль, согласны ли вы стать моей женой?
Да, да, да! Тысячу раз да! Ты еще спрашиваешь? Господи, еще бы немного, я бы сама к тебе прибежала бы, наплевав на все правила и приличия... ты, видимо, не очень бы сопротивлялся...
Маленькая белая церковь в деревне. Согласны ли вы? Да... да...
Господи, кто тебе наплел, что он не мой брат, а мой муж? Один дурак сказал, другой услышал... как ты мог поверить такой сплетне со своим умом? Ты, взрослый мужчина, готов был верить всему что завистники наплетут о никому неизвестной девчонке. Искры достаточно, чтобы возгорелось пламя. Одной глупости хватило, чтобы я в твоих глазах стала чудовищем... Господи, да откуда я знаю, кто отравил твою собаку, нужна она мне была, как королеве две подвески кардинала...
Три месяца безумного, неземного счастья. Почему горе может длиться вечно, а счастье нет?
Тот вечер перед началом конца я вижу ясно, как будто это было вчера. Ты сидишь в кресле у камина, в руках «Жизнеописание цезарей.» Я молча отбираю книгу, сажусь к тебе на колени.
--Когда мне можно будет это почитать?
--Ты еще маленькая для таких вещей.
--Вот как, в самом деле? Не думаете ли вы, что провести один прием в салоне замка Ла Фер может быть труднее, чем понять смысл этой книжки?
--Я этого не думаю...
--А о чем вы думаете?
--О том, что я—самый счастливый человек в мире.
--Вы совсем не думаете о том, что мне скучно.
--Простите, я увлекся. Это в самом деле невероятно интересная книжка. Пожалуй, я вам ее дам, чтобы вы не скучали.
--Я не об этом. Мне до смерти надоели все эти приемы и принимание поздравлений. Разве вам не хочется спрятаться куда-нибудь от всего этого?
--Я думал, вам это все по душе, вы так прекрасно справляетесь с ролью графини...
--Но это же так просто. Всему этому нас обучили в монастыре. Сначала мне это нравилось, но теперь смертельно надоело. Поедем куда-нибудь, прошу вас!
Практически, я сама напросилась. С другой стороны, не эта случайность, так что-нибудь другое. Надо же было так потерять голову, чтобы забыть о самом важном!
Охота была всего лишь предлогом, чтобы забраться куда-нибудь подальше от всех... последнее, что я помню—я падаю с лошади... в гораздо большую пропасть, чем можно было представить... Но вы ошибаетесь, господин граф, думая, что от меня можно так просто избавиться, вы ошибаетесь, думая, что напав на ваш след я не буду следовать за вами везде и всюду, и я не успокоюсь, пока не отомщу вам за то, что вы со мной сделали...

Я просыпаюсь от собственного крика. Как давно мне все это не снилось.
--Анна, Анна, успокойся! Успокойся, это всего лишь сон, слышишь!
--О господи...
--Успокойся, успокойся. Я здесь, я с тобой. Хочешь вина?
--Нет, не уходи! Не оставляй меня!
--Хорошо, хорошо... я никуда не уйду...
--Не называй меня Анной, сколько раз повторять?
--Я не могу по другому. Не получается. С каким удовольствием я бы проткнул его шпагой... посмотри, до чего он тебя довел одним своим появлением...
--Так почему бы тебе этого не сделать?
--Не хочется в Бастилию особенно теперь, когда у меня есть ты...
--Послушай, Рошфор, не надо... оставь меня... я приношу людям одни несчастья...
--Ты только что просила не оставлять тебя.
--Это было минутной слабостью...
--Вот и хорошо. А я ей воспользовался.
--Ты потом пожалеешь об этом.
--Я уже об этом пожалел, и что это изменило?
--Какой ты...
--Замечательный, не так ли? Ты хотела сказать—противный, но не смогла, потому что я в самом деле самый замечательный, верно?
Я смеюсь. Я так давно не смеялась. Иногда человека достаточно просто согреть, чтобы он снова мог смеяться...

Я попалась в ловушку. Глупо и нелепо. Бог троицу любит. На этот раз мне от вас не уйти. Вон вас сколько собралось, чтобы со мной расправиться: бывший муж, бывший любовник, горячо любимый родственник, недоделанный священник и ваша передвижная физическая сила. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы доведете до конца то, что задумали. Я готова. Мне не страшно. Страшно было только первые несколько минут, поэтому я и закатила весь этот концерт. Вам еще долго будут мерещиться мои крики. «Еще один шаг, д'Артаньян, и я вынужден буду скрестить с вами шпагу.» О, это было бы забавно, как бы я повеселилась напоследок. Если бы это действительно случилось! Но я же знаю, что стоит тебе сказать хоть слово, и они пойдут за тобой и в рай и в ад... когда-то и я тоже была на это готова... но ты этого уже не помнишь, как будто этого никогда не было... Мне не о чем жалеть. Джонни сильный мальчик, он прекрасно проживет и без меня в этом мире. Так будет лучше, запомнит меня молодой и красивой. Я не предвидела только одного—Рошфора, такого, каким он открылся мне—самым лучшим... но он, кажется, не из тех, кто будет долго убиваться, в отличае от д'Артаньяна, который и сейчас еще кажется готов зарыдать в любую минуту.
Мне не о чем оправдываться перед вами. Видели бы вы все это со стороны, благородные мушкетеры. Как это пошло, мерзко и не по мужски. Однако какими вы себе кажетесь праведными в своем возмездии...
Они ведут меня к реке. Неужели утопят? Нет, ведь из воды есть возможность выбраться. Нет, на этот раз ты все продумал до мелочей, так, чтобы раз и навсегда...
В самые последние минуты я вижу не прошлое, а настоящее. Рошфор. Тот, который согрел меня, принял такой, какой я была, и с кем я снова смогла смеяться...
Я умираю... через двадцать лет так же умрет король Карл, которого вы будете пытаться спасти всеми правдами и неправдами. У меня пророческий дар. Я это называю дежавю наоборот. Только в мою пользу это никогда не работало...
________________________________________________________________________________

Рошфор случайно столкнулся с четырьмя неразлучными в одном из придорожных трактиров на полпути к лагерю. Рошфора беспокоило долгая задержка Анны и он решил что мушкетеры могли бы что-нибудь слышать о ней, если бы она им где-нибудь встретилась. Но у него был приказ арестовать д'Артаньяна, поэтому Рошфор медлил, не зная, с какой стороны лучше начать разговор. Однако д'Артаньян не дал ему опомниться:
--Сударь, я вас искал повсюду! На этот раз вы от меня не уйдете!
--Да я не собирался никуда уходить. У меня приказ арестовать вас, господин д'Артаньян.
Д'Артаньян за один прожитый день сразу из бесшабашного мальчишки стал взрослым мужчиной, однако сейчас воскликнул с почти прежней запальчивостью:
--Плевал я на приказы!
--Напрасно, молодой человек,--ответил Рошфор.—Это приказ кардинала. Насколько вам известно, он равен приказу его величества.
Д'Артаньян сразу сник и оглянулся на Атоса. Атос поднялся из-за стола и подошел к Рошфору.
--Господин де Рошфор, мы направляемся в сторону лагеря. Д'Артаньян отдаст вам свою шпагу и даю вам слово, что мы сами проводим его в ставку кардинала.
--Это мне подходит. Тем более что я еду дальше, чтобы встретиться с одним человеком.
--Если вы говорите о миледи, то вы ее больше не увидите.
Рошфор медленно обвел взглядом всех четверых по очереди и все понял. Он побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
--Можете передать это тому, кому вы служите,--добавил Атос, ничего не замечая.
--Господа,--вдруг сказал Рошфор.—Скажите, приходилось ли кому-нибудь из вас терять того, кто был вам дорог?
Теперь побледнел Атос, но ничего не сказал, однако д'Артаньян положил ладонь на эфес шпаги и закричал:
--Дуэль! Сейчас же! Прямо здесь, при свидетелях! Вы с ней были заодно!
--Уймитесь, юноша,--ледяным голосом произнес Рошфор.—Я не стану сейчас с вами драться: во первых, ваше горе сильнее моего, во вторых, этим никого не вернешь, а в третьих, как я уже говорил, я должен вас арестовать...
Д'Артаньян вытащил шпагу из ножен и протянул Рошфору. Тот взял ее в руки, подумал и сказал, обращаясь к Атосу:
--Господин Атос, вы даете мне слово в отношении вашего товарища?
--Я даю вам свое слово, господин граф.
Рошфор протянул шпагу д'Артаньяну. Затем вытащил из кармана бумагу с приказом об аресте и медленно на глазах у изумленных друзей порвал ее на мелкие клочки.
--Встретимся в ставке, господин д'Артаньян,--заключил он свои действия, поклонился остальным и вышел из трактира.
Д'Артаньян молча со всех сторон рассматривал свою шпагу, как будто видел ее в первый раз. «Рошфор в тысячу раз лучше всех нас вместе взятых»,--подумал он. Двадцать лет спустя ему предстояло еще раз убедиться в этом...

Рошфор вышел на улицу, взглянул на небо и перекрестился.
«Бедная моя девочка,»--подумал он.—«Прости, я не смог тебя защитить... Прости, но я не буду мстить—я один, их четеверо, это бессмысленно... Спи спокойно, моя любимая, я никогда тебя не забуду...»
Он вскочил на коня и умчался по направлению к лагерю.

Комментарии отключу. Это просто крик в пустоту. Ибо пустота, она никуда не делась, даже если изредка мне кто-то что-то пишет.


Я практически осталась ни с чем. Последний нормальный ноут ушел, куда все копировала. Да, сама виновата, решила, что я дома, расслабилась, мать рано утром вошла и просто забрала, я даже не проснулась, забыла стул к двери приставить. Потом хвасталась, что заходила ко мне два раза и я даже не шевельнулась. Она сказала, что я , наверное так напилась (!) , что дрыхла, как сурок. Глупо было бы с моим недосыпом и нервотрепкой. Сказала, что если я съеду, - только совсем, а не как-то там временно,- отдаст. И я бы даже повелась, но потом засомневалась.
Меня просто выгоняют из квартиры. Говорят, что богатая и давно бы купила себе квартиру, а я не то, что купить, снять -то не представляю как. Только забив вообще на все, одежду, нормальную еду и т.д.
Побежала с горя к участковому, взяла заранее телефон, потому что в пятницу мне пообещали, что не пустят домой. Какое там - все отдыхают, участковый принимает чуть ли не по часу в день - я тоже хочу так работать! Побежала в юридическую консультацию, и вот она, правда жизни, которую я понимаю и сама. Только принудительная госпитализация, никакая полиция просто так не поможет (ведь вы же не напишете заявление, что родная мать берет ваши вещи?! ) и вообще говорит: что вы от нас-то хотите?
Сейчас пока намерена отпроситься завтра у начальницы на весь вторник. Пойду в психдиспансер, уже знаю к кому, а потом к участковому. Но я не думаю, что мне это поможет. Просто для галочки, чтоб если что, я приходила и обращалась. Врач, конечно, выслушает, но по одному моему слову не пришлет ведь скорую. То, что сама она не пойдет, и ежу ясно, я даже предлагать не буду, а менты сошлются на психиатров. В лучшем случае придут поговорить или вызовут. Но надо знать мою мать, даже я иногда не знаю, что и думать. В разговоре она сама разумность и логичность, бедная и несчастная и что она мне только сделала. Пыталась снимать наш разговор на телефон - пустой номер. Скорее меня заберут за дурное обращение с родителями, сочиняет прямо на ходу, и очень здорово получается, я бы сама поверила.
Я даже на скорую в случае критической ситуации не полагаюсь. Мать на психбольную совсем не похожа, говорит про меня разные глупости, но все это вещи реальные, голосов она не слышит и с инопланетянами не разговаривает.

Ну, а у меня вот теперь точно опустились руки. Вчера несколько часов сидела над одним переводом - он остался на том ноуте. Конечно, могу начать сначала, что мне еще остается... Да и много чего другого... Я, конечно, опять восстану, как феникс из пепла, но с каждым разом все тяжелее. Ну, и... вот какое-то время назад я бы сказала, что это был за перевод и было бы понятно, что он значил, но сейчас... иных уж нет, а те далече.

У меня остался один последний ноут. Некоторое время назад и я говорила себе, что четыре - это чересчур. Просто они выходили из строя, в сервис нести мне почему-то не хотелось, вот и покупала, и совсем недорогие, сейчас, когда они стали исчезать отдала в ремонт, один правда починили хорошо, другой плохо, но починила я их уже когда больше ничего другого не оставалось. Тот, что остался, он с 10 виндоусом, это сплошное недоразумение, но больше уже ничего нет. Можно выходить в интернет и пользоваться вордом, но многое на нем, если и работает, то просто ужасно.
Так что в моем положении четыре ноута самое оно оказалось. Даже мало.
Наверное, потом пойму, что там остались какие-то клипы, картинки и переводы, которые не задублировала, но чего уж говорить



Дневник - один из поводов для огорчений. Некогда людям. В будни работа. Вечером - дела. В выходные, тем более, дела. Ну, может, конечно...Эх, было время... Ну, ладно, не буду об этом.

Привожу это стихотворение потому что в нем, наверное, очень много от Уотсона. Но ритм его, конечно, не поддается описанию.

Уотсон о Холмсе

Ольга Новикова


Поздний вечер, туман, неизвестность,
Холодный дом.
Ты опять опоздал -
Кофе выкипел и остыл.
К чёрту сюжет!
Я сминаю и рву листы.
Я стесняюсь писать,
И пишу совсем не о том.

Замолкают звуки за окном -
Сон там или смерть?
Мне уже не сидится,
Я подхожу к окну.
Сколько можно смотреть
На надкушенную луну?
Сколько слушать шаги?
Я тебя не могу терпеть!

К полуночи меж стрелок часов
Углы - острия.
Серый туман за окном -
Насмешливость глаз.
Не в этот раз? -
Может быть,
Хочется верить!
На сколько-то раз ещё
Достанет меня?

Близится рассвет.
Измучан бессонный ум,
Лихорадка предчувствий
Выжала, как бельё.
Мне хочется спать.
Опять стрелок - остриё.
Угол чуть шире-
Четыре-двадцать пять.

Хлопнувшая дверь. Шаги.
Сбился сердца стук.
Смотрю привычно-пытливо: цел или нет?
Снова за ночь
Я постарел на пять лет.
Я сейчас почти ненавижу тебя,
Мой друг...

Давно не заходила на "Шерлокиану в Сети".
Алек Морзе написал довольно любопытное эссе под названием "Наш "Холмс" , как икона", практически в духе классических шерлокианских исследований. Там он рассуждает о связях между Холмсом и живописью, как средневековой, так даже и советской, проводит там множество параллелей, между Холмсом и учеными -гуманистами эпохи Ренессанса и тут даже всплывает образ Вильгельма Баскервильского





Но я не буду здесь все пересказывать, вот здесь ссылочка на этот пост Алека Морзе zen.yandex.ru/media/id/5b96d7dabec38800abc559bd...

Но хочу обратить внимание вот еще на какой факт.
Комментарии.... Все же большинство наших холмсоманов это просто поклонники советского сериала, многие из них даже не читали Конан Дойля. А те, кто читали, любят сериал слепой и преданной любовью, утверждая, что никто так как Ливанов не попал один в один с героем книги. Прошу понять меня правильно, я сама его люблю, с ним прошло практически все мое сознательное детство, но я все же не могу уже сказать, что это идеальное воплощение, и не потому, что кто-то сыграл лучше. Просто это наш Холмс, именно наш, и между ним и героем Конан Дойля есть существенная разница. Но сейчас речь не об этом.
Комментарии говорят сами за себя. Большинство из них кратки - Наш Холмс лучший. Стало даже немного обидно за автора, показалось, что большинству прочитавших все эти параллели и сравнения совершенно ничего не сказали, и они им не особенно и интересны. Главную мысль выразил, наверное, вот этот товарищ : "Кто ясно мыслит, тот ясно излагает. А здесь какой-то «поток сознания». Такое впечатление, что автор взялся написать сей опус из расчета того, что за каждое слово его текста, редакция данного сайта заплатит ему 2 рубля 30 копеек. А чего было проще, как сказать, что НАШ Холмс, - лучший в мире !"