***

Де Брэ метался и бредил. Он нес всякую чушь, ругался то на французском, то на испанском, то на немецком. Лицо его приобрело землисто-серый цвет, губы потрескались, глаза ввалились. Время от времени к нему кто-то подходил, чтобы смочить несчастному рот. После такой процедуры де Брэ с трудом разлеплял ресницы и вглядывался в стоящего перед ним.

Он узнавал. Всех. И это было страшней всего.

Сен-Пре впервые в жизни видел, как умирает человек, его товарищ по оружию. Он сам убивал в бою, он спокойно смотрел на трупы... но это...

Остальные, сидя на полу, ужинали. На ужин была вода - противно теплая, но чистая, по куску хлеба с сыром и немного соленого мяса. Воды и хлеба хватало с избытком.

Атос оставался невредим.

У Арамиса на волосах белела повязка - его зацепило во время второй атаки. Впрочем, за свою рану он уже расплатился, и с лихвой. Во всяком случае, тот самый выстрел, которым сегодняшнее дело завершилось, был произведен именно им.

Лабурер меланходично жевал сыр. Рана не мешала ему ничуть, ибо руки оставались подвижными, а нога... черт с ней, с ногой, он никогда не умел танцевать, ему совсем ни к чему легкая походка! Хорошо, что не в колено, а ниже, в мякоть икры. Над его ранением даже подшучивали. Чертов испанец... успел выстрелить прежде, чем Лабурер задушил его голыми руками.

Шамплен был целехонек.
читать дальше
А вот Рожье отшутился навсегда. Его труп лежал, бережно прикрытый сеном, за которым сползал на задний двор Шамплен. Без Рожье они бы вряд ли выстояли в те моменты, когда добежавшие до дома испанцы врывались внутрь, и завязывался ближний бой. Было тем более трудно, что двое оставались на огневом рубеже, перебегая от мушкета к мушкету. Благодаря тому, что на второй подводе лежало оружие и порох, мушкетов можно было заряжать хоть по десять на каждого. Пока Сен-Пре и Шамплен защищали окна, остальные пускали в ход шпаги.

Шамплен и Сен-Пре ужинали вместе с остальными. За этот бесконечно долгий день молодые люди многое поняли. Они как-то в один момент повзрослели. Стали собранными и сосредоточенными.

Но оба вздрагивали, когда из угла доносился приглушенный стон де Брэ.

Это было невыносимо. Особенно, когда тот приходил в себя и тихо звал кого-то. Перечислял всех.

Атос видел, что де Брэ уходит. Туда, на небо, которое, как и вчера, было покрыто россыпью звезд. Любой государь мира пожелал бы себе на плечи такую же роскошную мантию. Черный бархат с искуснейшей золотой вышивкой.

На этот раз к умирающему подошел Арамис. Склонился над ним. Затем опустился на камень рядом с импровизированным ложем.

Брэ смотрел на него. В глазах явственно читалась невыносимая мука.

- Все... жжет... - еле выговорил он. Говорил медленно. Словно забывал слова. - Гореть... в пламени... как... грешнику...

Арамис оглянулся на Атоса. Отвел с виска непокорную, слишком длинную прядь, в которую был кокетливо вплетен кожаный шнурок.

Атос торопливо кивнул. Сен-Пре заметил эту торопливость и содрогнулся. Это было так не в характере Атоса - торопиться.

- Я дам отпущение грехов. Не бойтесь ничего.

Брэ минуту молчал. Затем раздался странный клёкот: несчастный смеялся.

- Точно... Но... я... гугенот...

- Не имеет значения.

- Лучше... пулю... пристрелите... меня... не... могу... это... милость...

Арамис закрыл лицо руками. Сен-Пре суеверно перекрестился. У Шамплена предательски дрожали губы.

- Я... гугенот... прибейте... меня... покаюсь... покаюсь перед Господом.

Последние слова Брэ выдохнул связно.

Лабурер выразительно посмотрел на Арамиса и, не говоря ни слова, достал свой пистолет. Арамис, сохраняя безмолвие, протянул руку.

- Спасибо... – прошептал Брэ.

- Что вы делаете? - с укором сказал Атос, не давая Арамису дотянуться до рукоятки пистолета. - Хорош священник, который желает кому-то вечно гореть в адском пламени.

Арамис замер.

- Он мучается. Он мучается вторые сутки! - не выдержал Лабурер. - Атос, то, что он просит - это его право! И наше право на милосердие!

- Что вы знаете о милосердии!? - неожиданно повысил голос Атос. - Если ему суждено умереть, пусть это произойдет естественным путем! Он не знает, о чем просит!

- Он страдает! - горячился Лабурер.

- Господь страдал за нас на кресте, - с убеждением сказал Атос, - думаете, Ему было легче? А если бы Он попросил, чтобы Его пристрелили... из милосердия?.. Нет, господа. Каждый должен пройти свой земной путь от начала до конца. Сам. И уйти только тогда, когда позовут.

Повисла пауза. Сегодня ночью было тихо. Так тихо, что даже не верилось в реальность войны. У дома стрекотали кузнечики.

- Арамис... черт... - раненный закашлялся. - Поживу... еще...

Лицо его неуловимо изменялось в сумерках. Хриплый голос вдруг стал мягким, пусть и слабым.

- Если... я... увижу... Господа... припаду... к престолу... Его... что Ему сказать? Похоже... меня зовут...

- Чтобы поберег Жерома! - неожиданно сказал Лабурер. - Он не знает, а я знаю. Его невеста ждет ребенка.

Он сказал так серьезно и искренне, что никто не усомнился: так оно и есть.

- Чтобы... - Сен-Пре запнулся и слегка покраснел. - Чтобы матушка была здорова.

- Чтобы Луиза меня полюбила! - выпалил Шамплен. И тоже покраснел. Напрасно: никто и не думал над ним шутить. Никто не спрашивал, о какой Луизе идет речь.

Арамис тыльной стороной ладони передвинул пистолет к Лабуреру.

- Арамис... вы? - спросил раненный.

Арамис опустил глаза.

- Чтобы... - и дальше, еле слышным шепотом продолжил после короткой заминки. - Чтобы она была счастлива.

И у него никто не спросил, кто эта таинственная «она».

Атос молчал дольше всех.

- Пусть Он даст мне то, ради чего я должен жить.

Никаких вопросов.

Раненный смотрел на Атоса. Так, словно хотел что-то сказать ему. Но уже не мог. Он был уже не здесь, и никто не мог бы поручиться, что он слышал просьбу Атоса.

Сен-Пре, как боязливый ребенок, прижался к Атосу.

Это было уже не страшно. Это была уже не безобразная агония, а что-то другое. Грозное и таинственное. Один раз увидев подобное, не забудешь никогда. Но словами описать не сможешь - что-то мешает. Да просто никаких слов не хватит...

- Ангелы... - как-то счастливо и беспомощно выдохнул де Брэ. - Господи... я...

И замер. С улыбкой на устах.

В небе мерцали звезды.

- Он... все? Да? - прошептал Сен-Пре. И разревелся.

Все остальные смотрели на лицо де Брэ. Торжественное и счастливое.

- Думаете, передаст? - на выдохе произнес Шамплен.

Ему никто не ответил.


***

Нынче Сен-Пре уснул первым. В часы его караула бодрствовали все, и он даже не понял, что ему не придется дежурить вовсе. Упал на свернутый плащ головой - и через минуту уже сопел носом, как могут только очень юные существа.

Лабурер, воспользовавшись разрешением Атоса, вылил на себя полведра воды. Днем было очень жарко, но нечего было и думать снять кирасу и камзол. Комфорт мог бы стоить слишком дорого любому из оставшихся в живых. Ночь позволяла сделать хотя бы краткую передышку.

Вдалеке гулко ухали пушки. Почти не страшно: одиночными выстрелами, словно гром во время грозы. Ветер дул в противоположную сторону и рассеивал звуки. Зато пахло гарью: видимо, испанцы, закончив грабеж, подожгли несколько домов в деревушке.

Шамплен прикрывал лицо не слишком чистым носовым платком и кашлял. Он опасался, что его обзовут неженкой. Напрасно: Атос принес кружку воды, велел юноше умыться. Воду не берегли. Себастьен даже не хотел думать, почему Атос позволяет так щедро расходовать то, без чего им никак не выжить завтра днем. Палящее солнце доставляло массу неудобств.

- Как в дурном сне! - пробормотал Шамплен, и помотал головой.

- Что вы сказали? - его шепот услышал Арамис, рискнувший встать в полный рост и подойти к окну.

- Говорю, что очень хочется проснуться...

- Вы еще и не засыпали! - ехидно сказал Лабурер. - Господа, сейчас он попросится домой, не иначе!

- Я бы и сам попросился! - неожиданно жестко ответил Арамис. - И вы бы попросились. Если бы были таким же искренним, как Шамплен.

- Господа, не надо ссориться! - оборвал их разговор Атос. - Сами прекрасно знаете: если у нас не будет согласия, мы все погибнем.

- Мы и так все погибнем! - Лабурер лениво зевнул. - Арамис, какого черта вы торчите у окна? Ждете, когда вас пристрелят?

- Не увидят... - кажется, Арамис позволил себе усмехнуться.

- А вы? Вы что-то видите? - не унимался Лабурер.

- Вижу, и прекрасно. Имею честь доложить всем, что мы за сегодня уложили тридцать семь человек.

- Откуда такая точность?

- Испанцы уносили трупы. Могли бы попробовать атаковать, но не решились.

Шамплен с надеждой посмотрел на Арамиса.

- Нас боятся? Или...

В этом «или», произнесенным задрожавшим голосом, было столько чувства, что Атос не выдержал:

- Спите, Шамплен. Спите, пока нам позволяют. Возможно, вы правы, и подмога близко.

Успокоенный этой надеждой, юноша вновь опустил голову на валик, сделанный из плаща покойного де Брэ.

Тело де Брэ положили уже рядом с Рожье.

Арамис, закончив свои наблюдения, отошел от окна и уселся рядом с остальными.

Трое старослужащих ждали, пока мальчишки уснут по-настоящему. Наконец, засопел и Шамплен.

- Ну? - спросил Атос.

Арамис криво усмехнулся.

- Их сейчас двадцать шесть человек. Три костра. Вокруг - караульные. Семерых они расставили у ограды на случай, если нам вздумается улизнуть ночью. Нас приберегают не для жаркого. Нет, господа. Мы - дичь на стол короля. Нас будут убивать долго и очень аккуратно. Но хоть умрем не просто так. Знаете, кто нас караулит? Головорезы дона Сиснероса.

Лабурер присвистнул удивленно.

- «Кастильские черти»?

- Ну да, - подтвердил Арамис, рассеянно перебирая четки. – «Роза Кастилии». Видимо, мы в самом деле признаны крупной дичью, которая может украсить стол главнокомандующего, дона Гонсалеса. Этим красавцам самое место на передовой. А они сидят здесь. Господа, у меня была мысль улизнуть, но теперь я остаюсь.

Рота испанских мушкетеров, которая носила романтическое название «Роза Кастилии», была известна всем троим - и не понаслышке. Подчиненных дона Сиснероса называли не иначе, как «кастильские черти». Это были сплошь дворяне, сплошь испанцы, сплошь отменные стрелки.

- Арамис, не предавайтесь греху злословия! - спокойно сказал Атос. - Я предполагаю, что наши предприняли обходной маневр, и завтра ударят с двух концов. Потому эти господа сюда пожаловали. Нам - слишком много чести.

- Возможно, вы и правы, Атос. Но разве вы не слышали, что они обсуждали? Они говорили, что в доме засела как минимум рота французов. Их ввело в заблуждение то, с какой частотой мы стреляем. Мы производим по десять выстрелов без перерыва с разных позиций. У нас мушкетов больше, чем людей. Вы вчера сами почти всю ночь отмеряли порох для зарядов... Мы палим постоянно и не даем захватить себя в ближнем бою. Поэтому мы живы. Но если они догадаются, что нас всего пятеро...

- Оставят в покое! - заметил Лабурер.

- Никогда раньше не замечал, что вы так наивны! - в голосе Арамиса вновь прорезалась ирония. - Тридцать семь трупов. Плюс те, что мы отнесли на задний двор. Нет, нас будут убивать. Причем постараются растянуть этот процесс.

Все равно было не заснуть.

Лабурер, ворочавшийся с боку на бок, в конце концов встал и принялся вместе с Атосом и Арамисом отмерять порох. В течение трех часов мушкетеры трудились не покладая рук. Луна сияла так, что никакого дополнительного освещения не требовалось.

- Снова будет жаркий ясный день! - вздохнул Атос.

- Терпеть не могу жару! - поморщился Лабурер. - У нас такое пекло назвали бы адовым. В Нормандии никогда такого не бывает.

- Вы из Нормандии, Оноре? По вам не скажешь...

- Наша мать из Нормандии, мы там выросли.

Оноре не привык говорить в единственном числе. Всегда подразумевалось: «Мы с братом».

Арамис неожиданно зевнул.

- Господа... мне стыдно, но глаза слипаются...

- Идите, друг мой, отдохните. Завтра ваши глаза нам очень понадобятся! - мягко сказал Атос. Лабурер кивнул в знак согласия.

Когда-то, бесконечно давно, еще в мирное время, в Париже, они все оспаривали титул лучшего стрелка полка. Тогда выиграл Атос, угодивший в центр мишени двенадцать раз из двенадцати возможных и из мушкета, и из пистолета. Арамис дважды неудачно выстрелил из мушкета и был непогрешимо точен в стрельбе из пистолета. Оноре промазал дважды из мушкета и один раз - из пистолета. Атос, помнится, остался невозмутим, а Оноре с Арамисом чуть не поссорились.

Сейчас Лабурер охотно отдал бы все призы этим двоим. Атосу, чьи пальцы были черны от пороха. И Арамису, чьи глаза были особенно ценными в сумерках, когда на самого Лабурера и мальчишку Шамплена нападала «куриная слепота».

Арамис улегся на охапку сена, свернувшись калачиком.

- Дети... - усмехнулся Атос, через несколько минут посмотрев на спящую троицу: Арамис уснул почти так же быстро и крепко, как и Сен-Пре.

- Дети... - подтвердил Лабурер. И неожиданно спросил. - Атос, а вам самому - сколько?

Атос задумался на мгновение.

- Тридцать один.

Лабурер улыбнулся.

- И мне столько же. Я думал, что вы старше меня.

Они работали быстро и сноровисто, при этом тщательно отмеряя заряды. Само собой подразумевалось, что от их добросовестности зависят пять человеческих жизней. Но это было привычно. Война есть война. Не впервой попадать в сложные и опасные переделки. Они сдержанно улыбались, передавая друг другу что-то: мерный стаканчик, флягу вина, кусок хлеба. Это давало острое ощущение общности, товарищества, боевого братства.

Разговаривали немного и о деле. Как поутру организовать оборону. Чем забаррикадировать оба входа в домик. Теперь испанцев нельзя было подпускать к дому: нового штурма мушкетеры не выдержали бы.

«Кастильские черти» стреляли с дьявольской меткостью - что правда, то правда, но это качество могло запугать только тех, кто не обладал должной степенью отваги. Полурота дона Сиснероса, помимо очевидных достоинств, имела и ряд недостатков. Вряд ли гордые кабальеро будут слишком усердствовать. Никому не хочется умирать без славы. А здесь - слишком легкая добыча. Настолько легкая, что кабальеро захотят продлить себе удовольствие. Пока из дома звучат выстрелы, никого из роты не отправят в настоящий бой, в пекло, на передовую. Стало быть, испанцы утром устроят показательную канонаду (не высовываться и молчать), затем около часа будут отдыхать, перед обедом постреляют еще. После обеда, который вряд ли будет длиться менее двух часов, господа стрелки захотят отдохнуть: перспектива торчать под палящим солнцем малопривлекательна для всех здравомыслящих людей. И, наконец, перестрелка завяжется вечером - единичные выстрелы будут следовать до темноты.

Если не поддаваться панике, то все оказывается не так страшно.

А там и свои подоспеют.

Не могут не подоспеть. То, что французов отсекли от обозов, только ускорит развязку.

- Лишь бы ничего не случилось с его величеством... - неожиданно сказал Атос. - Он вечно лезет в самое пекло.

- Да, король на поле боя - отличный воин! - согласно кивнул Оноре. - Но я бы на вашем месте, Атос, больше беспокоился о своей шкуре.

- Моя шкура меня совершенно не заботит! - скривил губы Атос.

- Значит, вы выживете. Тому, кто не цепляется за жизнь, обычно везет! - Оноре зевнул, прикрыв рот ладонью. - Ладно. Идемте спать.

Атос чуть улыбнулся уголками губ.

- Не выставив караульных?

- А черт с ними, с караульными! - Оноре зевнул еще раз. - Сами знаете: Арамиса подкинет в шесть утра. Читать молитвы. Хороший он, но чудной временами...


***

Утром их разбудил не Арамис, а беспорядочная пальба по окнам. Испанцы устраивали «психологическую атаку». Французы сонно протирали глаза и позевывали.

Завтракали под звуки выстрелов и свист пуль. Улыбаясь друг другу. В крохотном закутке не было ни единого окна; все были в безопасности. Пули хищно щелкали о каменную кладку, плющились и отскакивали.

- Нервные они какие-то... кастильцы эти... - с неподражаемой улыбкой заметил Арамис. - Атос, передайте-ка мне еще кусок сыра.

- На них солнце дурно действует! - подмигнув Арамису, углубил тему Лабурер. - Чего стоять под солнцем? Голову под шлемом напечет. Того гляди, в обморок попадают.

- Они загорают, господа. - самым серьезным тоном заметил Атос. - Это вдруг стало модным. Особенно ценится загар, полученный на утреннем солнце.

Все засмеялись.

Испанцы продолжали палить, не получая в ответ ни единого выстрела.

Прошел час, другой, третий… К обеду ситуация мало изменилась. Домик был окружен со всех сторон.

На самые легкие, хорошо защищенные позиции французы поставили новобранцев. Вдвоем.

Атос охранял два окна, выходившие на самую опасную сторону - там, где была еще и выломанная дверь. Лабурер выбрал стену, которая граничила с крошечным садиком. За деревьями заняли позиции человек семь испанцев. Им было хорошо. Лабуреру, впрочем, тоже - тень от деревьев мешала кастильцам точно целиться.

Солнце помогало Лабуреру, предательски выхватывая силуэты людей, прятавшихся за деревьями, но очень мешало Арамису. Арамис вынужден был стрелять против солнца. Он отчаянно щурился и массировал веки темными от пороха пальцами.

То, что происходило, очень напоминало показательные стрельбы, а не бой. Никто никуда не спешил. Испанцы спокойно меняли друг друга, успевая перезарядить мушкеты. Каждый метил в свое окно. Французы тоже не спешили. Четко прицеливались. Некоторое время выжидали. И лишь потом звучал выстрел. Расстояние было совсем небольшим: дом и глинобитный заборчик разделяли шагов пятьдесят.

Лабурер что-то бормотал себе под нос. Атос молчал. Впрочем, это было привычное для него состояние. Сен-Пре тоже молчал. Он выстрелил всего три раза, но зато все три пули достигли цели. Шамплен нервничал и промахивался. За полчаса он разрядил мушкет семь раз, и ни одна пуля пользы не принесла.

Арамис сделал два выстрела. У него была очень невыгодная позиция: испанцам было видно все, мушкетеру мешало солнце. К тому же с этой стороны просвет между окнами был узким. Туда могли встать, не рискуя быть сразу подстреленными, только Шамплен или Арамис. Одно неудачное движение, слишком сильный наклон в сторону - и...

Сдавленный вскрик услышали все, кто находился в домике. Арамис, кривя губы, держался рукой за плечо. Кираса, снятая с де Брэ, его не спасла. Может быть, предотвратила худшее, но не более того.

- Оставайтесь на своих местах! - кусая губы, с неожиданной властностью сказал Арамис.

- Но вы... - начал было Сен-Пре, но замолк тут же.

- Через четверть часа начнется адово пекло, - тихо пояснил Лабурер. - Тогда передохнем. Арамис, выдержите?

Ответом послужил выстрел. Арамис правой рукой отбросил мушкет и взял один из заменных, стоявших рядом с ним.

- И как? - подал голос Атос.

- Попал! - с нехорошей улыбкой ответил Арамис. - Клянусь святым чревом, они об этом пожалеют!

Атос тоже выстрелил.

- Кажется, с пользой! - сообщил он. - Господа, условимся говорить друг другу: попали или нет. Арамис, сколько их было утром?

- Сорок три человека.

- Недурно...

Оноре не ошибся: через четверть часа испанцы, один за другим, покинули свои позиции. Демонстративно спокойно, оставив оружие на местах.

Можно было перекусить и отдохнуть.

Предоставив право накрывать «на стол» Оноре и Сен-Пре, Атос помог Арамису переступить через сломанную, обугленную с одного конца балку, к которой были прислонены восемь мушкетов. Шамплен зажмурился: левый рукав колета Арамиса был не такого цвета, как правый. С локтя на пол то и дело падали капельки крови.

Раненному освободили место. Арамис не жаловался: только кривил губы и нервно теребил пальцами манжет.

Пуля застряла в мягких тканях руки, чуть ниже плеча.

Друзья посмотрели друг на друга.

- Ее можно достать сейчас... - старательно отводя взгляд вправо, сказал Арамис. - У нас есть все, что надобно в таких случаях. Нож можно смочить в вашем вине.

- Вино выпейте сами! - Оноре подал свою фляжку. - Вот, предлагаю мое. Оно крепкое и забористое.

Арамис покачал головой.

- Не смогу стрелять метко... По такой жаре вино ударит в голову тут же.

- Хотя бы глоток. С ума сойдете! - продолжал настаивать на своем Оноре. - Вы не представляете, как это...

Арамис вновь покачал головой.

- Атос, она выйдет сама. Небольшой разрез... мне самому неудобно...

- А игла? А нитки? - Атос был бледен.

Арамис отогнул воротник. Под ним были аккуратно закреплены две иголки с намотанными на них нитками разного цвета.

- Думаю, подойдет... Ну же, господа! Помогите кто-нибудь.

Шамплен посмотрел на окровавленную руку мушкетера глазами, полными ужаса. Затем вновь зажмурился.

- Ужас! - вырвалось у него.

- Режьте хлеб, Шамплен! - сказал Арамис. - Это важное дело. Не смотрите. Я сам не могу.

Губы у него были совсем бесцветными.

Атос вздохнул и молитвенно сложил руки. После краткого обращения к Богу он решительно снял с пояса флягу.

- Лучше мое, - сказал Оноре. - Ваше слабее. Я пробовал.

Нож смочили в вине и оставили на какое-то время в кружке.

Атос посвятил несколько минут внимательному осмотру раны.

- Можно рискнуть, - подтвердил он. - Она даже прощупывается.

- И разрез придется делать совсем небольшой! - торопливо прибавил Оноре, сочувственно улыбаясь. - Атос, может, я?

Атос сделал отрицательный жест.

- Арамис. Выпейте.

- Не буду. Еще не вечер.

Сен-Пре смотрел на Арамиса с неподдельным удивлением.

Он предполагал, что тому адски больно. Что сейчас начнутся стоны и жалобы. Еще бы - такой неженка! Иначе и быть не могло.

Но нож в руке Атоса прочертил на тонкой руке глубокий надрез - а стонов не последовало. Ни одного.

Оноре покачал головой, хотя и не удивился ничуть. Он прекрасно знал, чего стоят те, кого называли «четверо неразлучных». Уж сейчас он бы, скорее, посочувствовал Атосу, который принужден был резать по живому.

Резать. Извлекать пулю. Затем браться за иголку, также определенный срок пробывшую в вине вместе с нитью, и зашивать надрез.

Навыка шить, тем более по человеческой плоти, у Атоса не было. Но он старался сделать все быстро и надежно.

Арамис до багровых сиянков, до крови кусал губы, тяжело, со свистом дышал - но молчал.

Пальцы его правой руки судорожно вцепились в ремень... и, к ужасу Сен-Пре, разорвали прочную телячью кожу рядом с пряжкой так, словно она была обычной бумагой.

Вся операция заняла не более десяти минут. Еще некоторое время потратили на перевязку.

- Воды! - хриплым голосом попросил Арамис. И закашлялся.

Шамплен подал ему стакан.

- Не бойтесь, я могу стрелять. Рука двигается. Ничего страшного...

Атос, отойдя к бочке с водой, тихо молился.

После обеда все началось заново.

Дуэль меткости и нервов.

Испанцам она стоила дороже, чем французам. Пятеро мушкетеров Тревиля вывели из строя не менее десятка кастильцев.

Пулевая борозда прочертила щеку Оноре. Такая же отметина появилась на боку Атоса: он неудачно повернулся, но вовремя успел метнуться назад.

И тот, и другой за свои легкие ранения расквитались с лихвой. Оноре явно был в ударе. Раненная нога не позволяла ему быстро двигаться, но он нашел удобную позицию, которая давала возможность опереть дуло мушкета на неровность в раме. Его самого более-менее надежно прикрывал полусодранный с петель ставень, который, поскрипывая, болтался туда-сюда.

Арамис, у которого по-прежнему была наиболее невыгодная позиция (свое место он никому не уступил, как его не уговаривали), в какой-то момент опустился на пол и достал из кармана камзола крошечное зеркальце в деревянной оправе.

Шамплен, заметив это, тихо фыркнул.

- Боитесь, что попадете на тот свет непричесанным? - юноша не удержался от восклицания, в котором явственно слышались презрение и ехидство.

- Там, думаю, будет без разницы. - поджав губы, ответил Арамис. - А здесь - еще какая.

Сен-Пре хотел что-то сказать, но не успел.

- Волосы лезут в глаза. Мешают! - ледяным тоном пояснил Арамис, вытаскивая из кармана крошечный серебряный зажим. Левую руку мушкетер явно берег, но время от времени проверял как она двигается и насколько надежно закреплена повязка, сделанная из обрывка рукава. - К тому же, молодой человек, иногда полезно изучать описания баталий древности.

- При чем здесь баталии древности? - Шамплен пожал плечами.

- При том... - Арамис взял в правую руку пистолет, в левой оставил зеркальце.

Новобранцы дружно повернулись в его сторону: стало интересно.

Оноре хихикнул в кулак, Атос одобрительно кивнул.

- Вон там стоит испанец и целится в меня. Целится уже давно, минуты две. Стало быть, ему скоро надоест стоять неподвижно. Я его прекрасно вижу и могу стрелять точно в тот момент, когда он пошевелится. Но так же понимаю и то, что могу его только слегка зацепить. Зачем нам живые испанцы? Тогда я делаю так...

Все увидели, как на зеркальце заиграл ослепительный солнечный луч.

- Затем - вот так...

Зеркальце повернулось в сторону испанского стрелка.

- И так!

Раздался выстрел.

Испанец, ослепленный неизвестно откуда взявшимся лучом и невольно приподнявший голову, получил пулю прямо в лицо. Он секунду стоял, опираясь на мушкет, затем рухнул на землю.

Арамис оглянулся на Шамплена.

- Попробуйте сами. Попрактикуетесь. Пригодится.

Шамплен отрицательно покачал головой.

И в этот момент его настигла пуля: забывшись, молодой человек слишком сильно отклонился в сторону.

Себастьен вскрикнул. Оноре тут же оказался рядом, оттащил от амбразуры окна.

- Кровь! - жалобно сказал Шамплен, глядя на свое плечо.

- Да, кровь. С боевым крещением! - сказал Оноре как можно более бодрым тоном. - А, пустяки. Царапина. Такая же, как и у меня. Ваша Луиза будет рада полюбить мужественного солдата, который немного пострадал в бою.

Шамплен смотрел на свою руку, которую Оноре сноровисто бинтовал, и почти вопреки собственному желанию, тихо поскуливал.

Глаза его были полны отчаяния и боли.

Теперь не ранен был только Сен-Пре.


***

В шесть часов вечера к домику прибыл испанский офицер в блестящей кирасе. Судя по той суете, которая поднялась сразу после его появления, это был важный чин.

Через четверть часа стало ясно: явился сам дон Сиснерос.

- По поводу нас устроили целое совещание! - сказал Сен-Пре, не спускавший глаз с испанских солдат. - Какая неслыханная честь!

- Они решают, как нас прикончить! - Шамплен сидел на полу и, кажется, пребывал в состоянии глубокого шока. - Нас же всего пятеро! А их - много, и они могут вызвать подкрепление! В чем проблема?

- Так и должно быть, молодой человек! - отозвался Атос из своего угла. - Вы имеете честь служить в лучшем полку королевства, в котором каждый солдат стоит десятерых. Мушкетеры - грозная сила.

Шамплен ничего не ответил. Лабурер протянул ему флягу, из которой Себастьян сделал несколько мелких глотков.

Испанцы совещались. Французы, получившие неожиданную передышку, один за другим пробирались к бочке с водой. Солнце палило нещадно, а сверху над домиком не было никакой защиты, кроме обуглившихся стропил. Всем хотелось пить и хотя бы немного освежить лицо, шею, руки.

Сен-Пре был оставлен за часового. Остальные в изнеможении, которого уже никто не скрывал, опустились на пол, не выпуская из рук оружие.

Атос сквозь навалившуюся дрему почувствовал, что какой-то странный порыв сквозняка скользнул по его ногам. Что-то скрипнуло.

Мушкетер мигом сбросил дремоту и вскочил.

Сквозило из приоткрытой двери на задний двор.

Атос тревожно оглядел друзей: Оноре тоже позволил себе на несколько мгновений расслабленно прикрыть утомленные глаза, Сен-Пре прилежно бдит на своем посту, Арамис заряжает мушкет, Шамплен...

Шамплена не было! А сквозняк по-прежнему струился из приоткрытой двери.

Шамплен обнаружился через минуту: сам. Он, поднимая руки, выбежал на залитый солнцем двор, петляя, как заяц, чтобы избежать пули.

Испанцы, также позволившие себе расслабиться, схватились за мушкеты.

- Не стреляйте, господа! - кричал по-испански Шамплен. - Я сдаюсь, я не опасен! Господа, пощадите меня! Я сдаюсь!

Оноре передернуло.

Атос с силой ударил себя по колену: как он мог пропустить тот момент, когда мальчишка впал в отчаяние? Но кто, кто бы сумел предположить, что страх перед смертью окажется настолько велик, что Шамплен не выдержит? Ранение повлияло? Но у него была даже не рана - обычная пустяковая царапина, при которой кровь льет ручьем, но никаких тяжелых последствий не бывает! Шамплен хвастался, что раз пять дрался на дуэлях и дважды был легко ранен - значит, знал, что такое боль!

Сен-Пре в отчаянии оглянулся на Атоса и увидел на лице своего кумира... почти ужас? Гнев? Боль? Жалость? Презрение к трусу? Все вместе?

Сложно было сказать.

- Подлец! - прорычал Лабурер.

Вся эта мизансцена заняла в действительности две или три секунды.

- Я сдаюсь! - продолжал что есть силы кричать Шамплен. - Я хочу жить! Вы их легко возьмете, их всего...

Докончить фразу Себастьяну было не суждено. Грянул выстрел.

Шамплен дернулся, по инерции сделал еще пару шагов и упал, ударившись головой о калитку.

Сен-Пре замер в тревожном ожидании: не шевельнется ли приятель.

Шамплен был мертв.

Сен-Пре только сейчас понял, что стреляли не испанцы: от пистолета, который держал в руке Арамис, все еще шел легкий дымок.

Арамис стоял, зажмурившись крепко-крепко. И лицо у него было напряженное и страшное.

- Я... не мог иначе... я бы его пощадил, но он в форме... И он уже ходил в атаку с нами...

Что правда - то правда. Шамплен везде и всюду щеголял в мушкетерском плаще. И сейчас на нем была лазоревая накидка с крестами и лилиями. Пусть грязная, в пятнах, обгоревшая по подолу, прожженая на плече во время пожара, пробитая пулями - но это была мушкетерская форма.

Мушкетеры, бывает, тоже попадают в плен. Но не сами. Их берут силой, в неравном бою. И очень часто плену предпочитают славную гибель. Таков был неписаный закон, не зафиксированный в уставе. Но о его существовании знали все.

Оноре перекрестился и опустил голову. На скулах его играли желваки, лицо было скорбным и суровым.

- Он не наш. Он трус, цепляющийся за жизнь. Вы правильно сделали. Я хотел, но не успел.

Сен-Пре в отчаянии посмотрел на Атоса.

Атос также перекрестился.

И молча кивнул Арамису. Это было не осуждение - одобрение.

Арамис молился, не открывая глаз.

***

И снова были июльские сумерки.

Какие по счету?

Трое в домике уже не помнили.

Атос и Сен-Пре только что отнесли тело Лабурера к остальным. За Шампленом никто не пошел. Незачем. Он сам отрекся от боевого братства.

Арамис читал над телом молитвы. Он говорил дрожащим шепотом. Кажется, сбивался, повторял какие-то слова, путая латинские окончания.

Его освободили от дежурства у окон. Он еле держался на ногах, потому что был третий раз ранен. Он сам сказал Атосу, что у него перед глазами все плывет. Никто, кроме него, в сумерках стрелять не мог. Даже Атос, который, по мнению Сен-Пре, умел все.

Атос молчал, глядя в окно. Испанцы развели костер. Пахло жареным мясом.

Сен-Пре стоял в нескольких шагах от него.

Пара часов после смерти Шамплена вместила в себя слишком много событий.

Началось с того, что пуля пробила левую руку Арамиса вторично: на сей раз навылет, почти в том же месте, что и когда-то на Кревкерской дороге.

Оноре, бросившийся было на помощь другу, вдруг застыл в прыжке и грузно осел на пол. Он не мучался ни секунды; смерть была мгновенной.

Потом испанцы прекратили стрелять и выслали парламентера. Не то сами так решили, не то бегство Шамплена навело их на мысль предложить французам сдаться.

Переговоры вел Атос.

Впрочем, обмен несколькими репликами трудно было назвать полноценными переговорами. Испанец говорил куда больше, чем Атос.

Атос сказал одно слово: "Нет!".

Зато потом очень много испанских слов в самых неожиданных сочетаниях произнес Арамис, чудом успевший вытолкнуть друга в безопасную зону. Атос, как рыцарь времен короля Артура, полагался на честность противника. Пока идут переговоры, никто не стреляет. И хорош бы он был со своей непогрешимой честностью и дыркой во лбу!

Про честность и дырку во лбу - это была самая мягкая фраза из длинного монолога Арамиса. Кроткий скромник, стыдливо красневший по поводу и без повода, ругался яростно и не выбирая выражений. Сен-Пре хлопал глазами в изумлении и немом восторге: столько изысканнейших пассажей из испанских и французских непотребных слов он отродясь не слыхал. А глядя на Арамиса, невозможно было заподозрить, что он такие слова вообще знает!

Атос на протяжении этого монолога только качал головой и улыбался.

- Кажется, вы меня немного цените... - сказал он, когда Арамис умолк.

- Ценим ли? - с возмущением воскликнули в один голос Сен-Пре и Арамис. Арамис обреченно махнул рукой, а Сен-Пре не мог не выдохнуть то, что давно вертелось у него на языке. - Сударь, вы лучший!

Он смотрел на своего кумира с обожанием. Атос казался ему не человеком, а полубогом. Он бы был и богом, но... боги неуязвимы, а Атос был ранен.

Сен-Пре был готов отдать всю свою кровь до последней капли за счастье быть рядом с ним.

И никому бы он не признался в своем тайном желании: уж если кому-то из них троих суждено умереть, то пусть этой жертвой будет Арамис. Пусть. Он заслужил это, пустив пулю в спину Шамплена. Он ранен, ранен серьезно, и даже сейчас, когда солнце уже скрылось за горизонтом, видно, насколько бледны его щеки. Насколько лихорадочный огонь горит в глазах. Как он болезненно кривит губы и еле удерживает стон при малейшем движении левой рукой.

Если нужна жертва на алтарь бога войны - то вот она.

А их с господином Атосом спасут. Спасут нынче же ночью. Или они сами совершат дерзкий побег.

Побег - лучше. Сен-Пре уже рисовал в мыслях картину того, как они оказываются у своих, и тогда... тогда ему, виконту де Сен-Пре, точно быть принятым в число лучших солдат полка. После того, что было пережито вместе за последние два дня, вряд ли господин Атос будет возражать, если Винсен заменит Арамиса. Чем плоха подобная замена?

- Они решили атаковать... - фраза, произнесенная Атосом совсем тихо, вывела Сен-Пре из честолюбивых грез. - Арамис, можете их припугнуть? Вон тот, сверкающий, слева - дон Сиснерос.

Арамис, пригибаясь, скользнул к окну.

- Атос... может быть, вы?

- Нет. Вы. Только один выстрел. Пожалуйста. Если у вас получится, мы доживем до утра. Они не сунутся. Не сомневайтесь.

Арамис кивнул.

Он целился долго. Бесконечно долго, как показалось Сен-Пре.

Испанец был упакован в латы на совесть. Попасть было нереально. Сен-Пре почувствовал, что ладони у него стали влажными и липкими от страшного напряжения - не силы, а нервов.

Атос тоже замер в ожидании.

Арамис нажал на курок.

И, не сходя с места, грохнулся без сознания, упав на раненное плечо: перенапряжение вызвало обморок.

- Попал! - в полном иступлении закричал Сен-Пре. - Атос, он попал!

Попал, и как! Пуля разорвала испанцу горло.

Атос еле слышно выдохнул. Сен-Пре прыгал как мальчишка - он не мог сдержать эмоций! Вот бы и ему научиться так невероятно метко стрелять! Вот бы он себя по...


***

Атос поплатился за то, что сразу взялся перетаскивать Сен-Пре из-под пуль.

Его самого ранило - куда-то в спину; пуля, на счастье, встретила на пути ребро.

Теперь бок противно ныл.

Арамис делал перевязку - ничего чистого уже не было, тонкое полотно тоже закончилось. Мушкетер расстегнул на себе ремень и безжалостно рванул низ собственной рубашки.

- Сильно? - морщась, спросил Атос.

- Так себе. Ребро точно сломано. Глотните вина. Теперь уже все равно: можем пить хоть сколько.

- А вы? - Атос осторожно попытался сделать вдох полной грудью: было чертовски больно. Ребра ему еще не ломали. Даст Бог, этот опыт - последний...

- Если угостите - то с удовольствием.

Они были вдвоем под звездным небом. Испанцы, устроив бешеный обстрел домика, как-то разом выдохлись. В атаку никто не полез.

Сен-Пре перетащили ТУДА, на охапку сена.

На друзей навалилась страшная усталость. Оба сидели в полудреме и смотрели вверх.

- Я им живым не дамся! - сказал Атос.

- Я тоже. Шамплен, дурак, не знал, как испанцы относятся к пленникам, а то бы остался здесь...

- Шамплен - мальчишка.

- Шамплен - трус. Быть солдатом - это не лихо играть в кости и задирать юбки фрейлинам ее величества. Он поступал в придворный полк, а не в школу пажей.

- Мы тоже поступали в придворный полк... - Атос оторвался от фляги и протянул ее Арамису. Тот сделал глоток.

- Атос, анжуйское? С каких пор вы его снова полюбили?

- С тех пор, как я перестал его опасаться... Арамис, это странно, что живы именно мы...

- Мне - не странно... - Арамис с наслаждением цедил вино, прикрыв глаза.

- Это почему?

- Не объяснить. Пусть будет так: нас хранит Бог. Пока мы четверо.

- Портос уже не с нами... - вздохнул Атос. - Плесните-ка мне вина, друг мой.

- Все равно мы про него думаем. А д`Артаньян... полагаю, ему будет совсем неприятно видеть наши бездыханные тела.

Атос коротко усмехнулся.

- Особенно такие... - Арамис провел ладонью по лицу и брезгливо поморщился. - Фу. Мы отвратительно выглядим. Грязные, оборванные... небритые!

- Герои... - иронично протянул Атос. - Во всяком случае, вы выглядите как настоящий герой, а не завсегдатай салона мадам де Лож!

- Конечно, герои! - нарочито весело подтвердил Арамис. Еще раз провел рукой по лицу. - Ах, черт! Кажется, у меня и вправду жар...

Атос коснулся ладонью лба приятеля.

- Боюсь, вы правы.

Арамис вздохнул тяжело.

- Как хорошо, что меня видите только вы.

- Вас заботит, как вы выглядите. Это меня несколько успокаивает. Значит, вы еще не собираетесь умирать.

Арамис вздрогнул.

- Да, я хочу жить... Я вспомнил еще кое-что...

- Что именно? - спокойно поинтересовался Атос. Он наперед знал, что сейчас услышит, но было почему-то важно, как это будет сказано.

Арамис не покраснел. Напротив, побледнел. Брови сосредоточенно сошлись к переносице.

- Атос... если я... словом, в случае моей смерти нужно отправить Базена кое-куда. Адрес он знает.

- В Тур? - тихо сказал Атос. Это был, скорее, не вопрос, а утверждение.

Арамис кивнул.

- Вы... напишете... ей...

Атос взял друга за руку. Слегка сжал.

- Сами приедете и все расскажете. А мы подтвердим, если она вдруг не поверит. Но она кажется мне достаточно легковерной особой, чтобы наше подтверждение не потребовалось... Тогда и у меня к вам есть поручение. В случае чего снимете у меня с шеи ключ. Шкатулку на камине знаете не хуже меня; откроете ее. Пакет, который лежит внутри, нужно свести Огюсту де Бражелону в Блуа. Прочие бумаги сожгите. Вы хорошо поняли, шевалье?

- Да, граф. Но я боюсь, что не открою шкатулку... не смогу... Лучше мы вместе с вами съездим в Бражелон. Я с удовольствием проведу там недели две-три...

Атос кивнул.

- Конечно же, с нашим дорогим гасконским другом.

- Разумеется. Хотя в последнее время он иногда меня просто раздражает своей прямолинейностью... и все же я не хочу, чтобы он видел наши трупы. Пусть и прескверно выглядящие. Мы не в салоне, мы на войне, черт возьми!

- Да, - кивнул Атос, и вытянул уставшие ноги. - Знаете... Де Брэ, кажется, попал туда, куда стремился. Я прошу у вас прощения за мою нелепую выходку. Это было в высшей степени неразумно - подставлять себя под пули.

- Вы понадеялись на благородство испанцев, то есть на то, чего не существует. К тому же слишком громко сказали "нет" на предложение сдаться! - Арамис улыбнулся одному ему свойственной улыбкой. - У вас голос полководца.

- Э, нет, Арамис. Полководцем мне никогда не быть. Погодите возражать. Я знаю, что вы сейчас хотели сказать. Да, я правильно выберу тактику. Я, возможно, нашел бы себя как разработчик стратегий. Но я хорош в штабе, а не на поле боя. Эти несчастные мальчишки, наши новобранцы, всерьез вообразили, что у меня нет нервов... Вы же прекрасно знаете, что нервы у меня есть. Я бы отмаливал лично жизнь каждого солдата.

- И в итоге стали бы священником! - Арамис с сожалением посмотрел на опустевшую флягу. - Вот незадача! У нас закончилось вино!

- Ничуть! - беспечно отозвался Атос. - Вот нам память о бедном Лабурере. Да и я запаслив...

С этими словами Атос вытащил вторую фляжку.

- И не будем о войне. - сказал он, разливая вино в кружки. - Мы позавчера, помнится, не закончили наш спор. Сейчас - самое время его продолжить. Итак, я ссылался на Эсхила, который говорил, что ничего не может быть сильнее союза силы со справедливостью...

- Aequum et bonum est lex legum! - не лишенным упрямства тоном заметил Арамис. - Справедливость и благо!

- Aequior est dispositio legis quam hominis! - возразил Атос, протягивая другу вино. - Под силой я подразумеваю закон; благо же исходит от Бога или человека, который послушен Его воле.

Арамис протянул другу кусок хлеба.

Оба вздрогнули, внезапно осознав смысл только что произошедшего.

Хлеб и вино в той ситуации, в какой они оказались, имели особое значение.

Спор, едва начавшись, прервался.

- Атос... Нас двое... в присутствии Его. Вы не хуже меня знаете нужную цитату из Писания. Нам подсказывают, что делать.

- Там, где двое собраны во имя Меня, там Я среди них... Я давно так не молился...

- Спросите меня, когда я последний раз был в церкви... - Арамис слабо махнул рукой.

- У нас есть шанс исправиться.

Арамис усмехнулся.

- Уподобимся благоразумному разбойнику, который висел на кресте рядом с Иисусом. Вы правы. Самое время молиться. Про все прочее мы успеем поговорить в любом случае. Если мы попадем к престолу Господню, то у нас будет уйма времени и собеседники, которые разрешат большинство наших споров. Если же нет... время, надеюсь, будет тоже, но вам придется по-прежнему довольствоваться только моим обществом для научных споров.

- Вы правы, Арамис. Но мы все же в лучшем положении, чем тот разбойник! - чуть улыбнулся Атос.

- Это почему же?

- Мы спокойно сидим, а не висим на перебитых руках, нагишом...

Арамис не удержал легкий смешок.

- Никогда не висел на перебитых руках. Но мне сдается, что испытываю примерно те же ощущения... Ну, кто начнет?

Атос некоторое время поколебался.

- Вы.

Арамис вздохнул. Прикрыл глаза.

- Gratias tibi ago,

Domine, sancte Pater,

omnipotens aeteme Deus,

qui me peccatorem,

Indignum famulum tuum,

nullis meis meritis,

sed sola dignatione misericordiae tuae

satiare dignatus es pretioso Corpora

et Sanguine Filii tui,

Domini nostri lesu Christi...

- Et precor, ut haec sancta communio

non sit mihi reatus ad poenam,

sed intercessio salutaris ad veniam...* - подхватил Атос, преломляя хлеб.

О каноне они не думали.

Свершалось что-то совершенно не каноническое, но однозначно - посланное свыше.

Кругом была смерть. Надежда еле теплилась.

Но были двое, собранных во имя Божье, хлеб и вино.

- И я умоляю тебя, чтобы ты удостоил привести меня на этот несказанный пир, где будешь ты с Сыном твоим и Святым Духом. Со святыми твоими ты есть истинный свет, полное изобилие, вечная радость, веселье и совершенное счастье.

Во имя Господа нашего Христа. Аминь...

* Молитва Фомы Аквинского.
Перевод того, что приведено по-латыни:
Благодарение творю тебе,
Господь, святой Отец,
всесильный вечный Бог,
который меня, грешника
и недостойное чадо твое,
не из-за моих заслуг,
а единственно по милости твоей,
удостоил насытить драгоценным Телом
и Кровью Сына твоего,
Господа нашего Иисуса Христа.
И я молю, чтобы это святое причастие
стало бы мне не приговором,
а спасительным знаком прощения.

Совершенно исключительный фик, где показана та часть жизни мушкетеров, что не отражена в романе Дюма. Действие происходит уже после событий, описанных в "Трех мушкетерах". На меня когда-то этот фик произвел очень сильное впечатление.
Автор Джулия. По ходу приложу несколько иллюстраций авторства Стеллы и Калантэ

Припадая к престолу твоему
автор Джулия

Тот июльский день 1630 года в лагере французских войск начался совершенно обычно: утренняя зоря, перекличка, скромный, но сытный завтрак.

Ближе к полудню к палаткам мушкетеров прибежал лейтенант д`Артаньян и отдал распоряжение: Тревиль велел десятерым добровольцам встретить фуражеров.

Задание восприняли без особого энтузиазма. Ехать в ближний тыл французской армии, в деревеньку, которая была расположена в трех или четырех лье от лагеря, а затем сопровождать телеги с сеном и провиантом - это, разумеется, не боевая вылазка. Славы здесь не добудешь.

Но приказ командира не обсуждается. К тому же господа мушкетеры понимали, что распоряжение Тревиля вполне разумно. Не встретишь фуражеров сам - не в меру расторопные соседние части на подступах к лагерю растащат половину припасов.

Сам лейтенант хотел бы ехать со всеми, но у него, к сожалению, были неотложные дела в лагере.

- Атос, выручите! - попросил гасконец своего лучшего друга. - Пожалуйста.

Слова были подкреплены выразительным жестом.



Атос молча поднялся с места. Даже не вздохнул, как это сделали его соседи, несколько раздосадованные тем, что так некстати была прервана очередная партия в кости. Впрочем, господа мушкетеры нынче имели право на отдых: накануне рота отличилась в бою. Все солдаты порядком устали. Плащ, который Атос накинул на плечи, был прострелен в пяти местах; перо на шляпе мушкетера наполовину укоротила шальная пуля.

- Господа, кто со мной?

Задание было пустяковым. Атоса, который носил мундир простого солдата, уважали ничуть не меньше, чем лейтенанта д`Артаньяна. К тому же в ожидании обоза можно было продолжить игру.

Семеро игроков живо сложили кости и вызвались в добровольцы.

- Еще двое! - Атос оглядел свое маленькое воинство. Даже без приказа лейтенанта было ясно, что именно Атос возглавит отряд.

Д`Артаньян грустно улыбнулся. Еще несколько месяцев назад к Атосу присоединились бы Портос и Арамис. Их было четверо: верные сердца, отважные рыцари. Но Портос женился на деньгах из сундука вдовы - прокурорши Кокнар. Его не осуждали, напротив: пожелали всего самого хорошего в мирной жизни. Портос достиг того, к чему стремился, стал богатым и важным барином. Или еще не успел таким стать? В свадебном наряде он выглядел роскошней, чем когда-либо, но никто не сомневался, что щедрость нареченной господина дю Валлона имеет пределы.

В любом случае, Портос сейчас осваивает премудрости жизни в провинциальном поместье.

А они трое... у них все по-прежнему. Служба, ранние подъемы, тяготы военного времени. Грех жаловаться: под Ла-Рошелью было труднее, чем сейчас.

Атос, кажется, думал о том же самом, потому что на его губах появилась схожая улыбка.

- Д`Артаньян, хватит и восьмерых!

- Капитан сказал, что должны ехать десять человек! Вчера испанцы совершили налет на обоз, который шел к гвардейцам Кавуа!

Все захохотали. «Игрушечная гвардия» Ришелье тоже участвовала в военных действиях, но особой славы пока не снискала.

- И как - отбили? - спросил главный шутник роты, Бернар де Рожье. - Или добровольно уступили испанцам в качестве залога на мировую?

- Рожье, вы не правы. - возразил д`Артаньян. - Завязался бой. И пока десять гвардейцев ловили в лесу шестерых испанцев, еще шестеро быстро умыкнули с телег три бочки доброго вина!

- Самое ценное взяли! - хохот усилился. - Нет, господа, мы не позволим испанцам пить наше вино!

На шум из палатки вышли еще двое мушкетеров. Молоденький виконт Венсен де Сен-Пре на ходу натягивал левый ботфорт - не иначе, как решил прилечь перед обедом, но подумал, что может пропустить что-то интересное. Господин Арамис имел вид несколько недовольный и держал в руке четки и молитвенник.



- В чем дело, господа? - спросил Сен-Пре.

Ему объяснили, и юноша тотчас присоединился к добровольцам. Еще бы! Он был готов ехать вслед за Атосом хоть на край света: новобранец смотрел на своего кумира с беспредельным обожанием. Кумиром был и д`Артаньян, но лейтенант, похоже, никуда не собирался.

Арамис после некоторого колебания положил четки в карман.

- Я тоже поеду.

- Отлично! - обрадовался д`Артаньян. - Господа, к вечеру возвращайтесь.

***

Этот мирный разговор теперь вспоминался как нечто далекое и невозможное.

Над головами семерых французов простиралось ночное небо. Бархатное, непроглядно черное и бездонное. Очень звездное. Вечер канул в прошлое.

Их ждали в лагере. Десятерых. Сейчас могли вернуться только семеро. То есть - хотели, но не могли.

Лагерь располагался в пяти лье от домика священника, у которого днем сделали привал. Всего пять лье. Не менее роты испанцев расположились между домиком кюре, где засели семеро храбрецов, и лагерем.

Над головами было небо - и обгоревшие балки. Сам домик, на счастье, оказался каменным, как и большинство местных построек. Крышу испанцы подпалили почти сразу - видимо, надеялись, что французы задохнутся или вынуждены будут бежать из своего укрытия.

Французы не сделали ни того, ни другого. Они приняли бой.

Испанцы не знали, что в домике засела лишь горстка храбрецов. Иначе бы дом был взят штурмом уже к вечеру. Но французы стреляли так, что испанцам пришлось занять оборону.

В домик успели перетащить почти все содержимое первой подводы - боеприпасы, и немного провианта со второй. Порох и мушкеты были в полном порядке. Имелись некоторые запасы вина, воды, соленого мяса и хлеба.

Продержаться до утра. А там их придут выручать. Не могут не придти.

Семерым, засевшим в домике, не хотелось думать о том, что испанцев может быть не рота, а много, много больше...

Французы установили очередь дежурств. Было очевидно, что до утра испанцы не возобновят попытки овладеть домиком. Им хватало дела: судя по звукам и зареву пожара, в деревне продолжался грабеж. Выйти наружу никто из мушкетеров не пытался. Довольно было вечерней попытки, когда нелепо погибли двое самых отчаянных. Еще одного потеряли во время пожара: на несчастного рухнула балка. Той же балкой зацепило де Брэ: вот уж потеря, так потеря... отменный был фехтовальщик. Теперь у него оставалось мало шансов выжить. Он даже не стонал, когда его пытались перевернуть на бок, чтобы заменить повязки на голове.

В самую глухую ночную пору не спали Атос и Сен-Пре. Атос караулил. Сен-Пре же просто не мог понять, как люди могут спать спокойным сном в тот момент, когда с четырех сторон их окружает враг.

- Спите, милый мой. Это лучшее, что вы сейчас можете сделать! - сотый раз повторял Атос, стараясь говорить спокойно и ласково.

- Но испанцы... - горячился виконт.

Что поделать! Девятнадцать лет, горячая кровь, вторая или третья стычка с врагом. Сен-Пре отменно стрелял, но этого было мало для того, чтобы стать настоящим солдатом.

Атос покосился на мирно посапывающих Арамиса и Лабурера. И того, и другого он помнил такими же необстрелянными юнцами, которые не могли спать перед атакой и рвались по поводу и без повода показывать всем свою храбрость. И что? Хватило года службы, чтобы оба поняли ценность человеческой жизни, перестали охать и ахать по пустякам и стали, наконец, настоящими солдатами. То же ждет и Сен-Пре.

- Спокойно, спокойно, молодой человек. Видите - все спят. Утром нам потребуются ваши зоркие глаза. Что вы будете делать, если сейчас не отдохнете? Довольно одного часового.

Юноша никак не мог уняться, и Атос смирился. Пусть все идет так, как идет.

- Нас утром освободят? - тихо спросил Сен-Пре, устраиваясь поудобней у стены. Глаза юноши сверкали даже в темноте.

- Возможно. - Атос пожал плечами.

Некоторое время прошло в молчании.

Когда Атос решил встать, чтобы немного размять затекшие ноги, он обнаружил, что Сен-Пре спит.

Это обстоятельство заставило Атоса покачать головой с тихой нежностью.

Девятнадцать лет... Все же молодость и здоровые нервы так много значат...

Командир оглядел свое невеликое воинство. Первый - он сам. Второй - Рожье: балагур, весельчак, любитель выпивки и женщин. Сейчас это неважно. Рожье плохо стреляет, но незаменим в ближнем бою, поскольку обладает большой физической силой. В полку он служит чуть меньше трех лет. Номер три: Сен-Пре. Новобранец, сразу попавший в военное пекло и еще никак не успевший проявить себя. На стрельбах показывал недурные результаты, да и вчера... Атос вздохнул. Вчера Сен-Пре уложил как минимум трех из тех испанцев, что атаковали домик перед пожаром. Точнее не сказать. Скорее всего, больше. Главное - атака отражена, и они живы... Кажется, в ближнем бою на шпагах от новичка тоже будет польза: он ладно сложен и достаточно силен физически. И, наконец, главное. Сен-Пре, похоже, хороший товарищ: трус не бросился бы без лишних раздумий поднимать горящую балку, сбивать пламя, грозившее перекинуться на оглушенного де Брэ.

Несчастный де Брэ остался жив. То есть пока он был жив, но на него рассчитывать не стоило. Атос достаточно повидал, чтобы понять, что с такими ранами долго не протянуть. Значит, фактически не семеро, а шестеро.

Четвертый - Лабурер. Шевалье Оноре де Лабурер. Вопреки общепринятой традиции, его называли не по фамилии, а по имени. Тому была причина: только родная мать смогла бы отличить, где Оноре, а где Жером. Близнецы служили в полку почти семь лет и были неразлучны. Их любили ставить в парадные караулы: два высоких, статных молодых человека приятной наружности крайне выигрышно смотрелись вместе. Странно, что в злополучную разведку поехал только Оноре. Так или иначе, от Оноре - сплошная польза. Близнецы входили в десятку лучших солдат роты, и Оноре, пожалуй, был в военных искусствах более талантлив, чем его брат.

Пятый - тоже новичок. Себастьян де Шамплен. Пришел чуть раньше Сен-Пре. Но что такое «чуть раньше» в мирной жизни? Шамплен чем-то напоминал Арамиса: такой же невысокий, внешне хрупкий, темноволосый, с большими внимательными глазами. Но глаза у Шамплена были серыми, взгляд - озорным и лукавым. Говорил новичок густым, звучным баритоном, держал себя с показной самоуверенностью. Атос победил его в первом же тренировочном бою. Зато Шамплен прекрасно играл в карты и кости и был приятным собеседником.

Шестым был Арамис. Атос наклонился и поправил плащ, укрывавший ноги друга. По поводу Арамиса сомневаться не приходилось. Верная шпага, точный глазомер, преданное сердце.

Арамис тут же открыл глаза - словно и не спал вовсе.

- Пора? - спросил он совершенно будничным, спокойным тоном. Словно они находились в лагере.

- Еще немного можете отдохнуть! - ласково сказал Атос. - Ваша очередь караулить через три четверти часа.

Арамис покачал головой и поднялся, освобождая место другу.

- Отдохните лучше вы, дорогой Атос.

- Не спится.

- Лучше скажите - тревожится...

- А вам?

Арамис посмотрел на звездное небо и поморщился.

- Мне все это очень не нравится. С рассветом станет ясно, в каком мы положении. То, как все началось, наводит меня на мысль, что мы попали в очень неприятную историю. Сколько испанцев - мы не знаем. Мы окружены. Даже сейчас, когда все занимаются грабежом, нам отсюда не выбраться. Темнота не поможет.

- Вы полагаете?..

Нехорошо. Совсем нехорошо. Атос достаточно успел изучить удивительное свойство Арамиса предугадывать грядущие события. Он и сам обладал чем-то подобным, но в меньшей степени. Военный опыт, которым располагали оба, также подсказывал, что дело неладно.

Арамис слегка кивнул. Есть вещи, о которых не говорят в минуту очевидной опасности хотя бы из суеверия. Сказанное неосторожно слово может стать приговором для всех них.

Мысли друзей сходились: испанцев много. Это те, кто прикрывает фланг целой армии. Стало быть, на французов нынче на рассвете нападут. Помощи ждать неоткуда. Их удерживают пока лишь затем, чтобы никто из них не пробрался к своим и не предупредил о грозящей опасности. Храбрость спасла французов вчера, но, возможно, будет причиной того, что они погибнут сегодня. Судя по всему, испанцы решили, что в домике расположился небольшой отряд: шквал выстрелов, обрушившийся на них из горящей постройки, вполне мог их в этом убедить.

Пока было тихо. Почти тихо. Звуки из деревни не волновали друзей. Это война. Ничего не поделать.

Оба больше всего опасались услышать канонаду. Это означало бы только одно: их предчувствия верны и придется сражаться без надежды на помощь.

В углу застонал де Брэ. Оба друга мигом оказались рядом.

- Пить... - прошептал раненный мушкетер.

Атос принес воды и добавил в нее чуть-чуть содержимого своей фляги. Арамис склонился над несчастным. Брэ пил, стуча зубами по краешку кружки. Жадно, с видимым наслаждением.



И вдруг вскрикнул, схватился рукой за бок.

Арамис от неожиданности уронил кружку.

Брэ выругался. Судя по краткости его слов, ему было в самом деле паршиво. В противном случае он бы выдал такой пассаж, что у Арамиса, так и не привыкшего к некоторым особенностям военного быта, вспыхнули бы не только щеки, но и уши.

Раненного подтащили ближе к середине комнаты - так, чтобы лунный свет освещал все как можно лучше. Атос своим кинжалом вспорол камзол раненного. И тоже не удержался от краткого, но очень емкого восклицания. Арамис живо перевел глаза вниз.

Арамис к крепким выражениям прибегать не стал. Только ударил что есть силы кулаком об стену, выражая тем досаду, отчаяние и собственное бессилие что-либо изменить.

Брэ кусал себе уже не губы - щеки.

- Зачем мы это сделали? - в отчаянии сказал Арамис.

Брэ нельзя было давать воду. Во время неудачной попытки вырваться из окружения он получил пулю в живот, но сгоряча этого даже не заметил. Потом испанцы решили приготовить из французов жаркое; на упавшего Брэ обратили внимание только тогда, когда сверху стали сыпаться куски раскаленной черепицы. Почти сразу рухнула балка, и придавила Брэ... Когда его вытащили, то заметили, что у него сломана ключица и на виске - не слишком глубокая рана. Но не более того, не более... Осмотрели только то, что было явно повреждено, наложили повязки. С той самой минуты он был без сознания. Боль от раны, которая несла смерть, пришла к нему только сейчас.

- Конец... - прошептал Брэ. - Мне конец.

И вновь потерял сознание.

- Так лучше! - мрачно сказал Атос. - Не трогайте его. Уже ничем не помочь... все воспалено. Если бы сразу удалить пулю - еще может быть.

- Крови не было! - Арамис мерно ударял кулаком по стене. - Я же сам его осматривал...

Атос вздохнул и положил руку на плечо Арамису.

- Вы не хирург, мой милый. И тем более не Господь Бог, чтобы замечать все. Ну, поплачьте, если вам так будет легче. Все равно никто не увидит.

- Вы же прекрасно знаете, что я не могу... не умею плакать! - кусая губы, выпалил Арамис. И отвернулся к стене. Он не плакал - Атос знал об этом. Но плечи вздрагивали. Вид предательски подергивавшихся кружев навел Атоса на кое-какие мысли, весьма далекие от сентиментальности.

- Чем сожалеть о том, что не можете изменить, наденьте-ка лучше его кирасу, господин аббат. Она куда прочнее вашего кожаного нагрудника! - сказал Атос после паузы. И протянул Арамису более надежный доспех.

Арамис не реагировал - стоял, положив руку на стену и прижавшись к ней лбом. Атос покачал головой: иногда умница Арамис становился невыносимо упрямым.

- Ну-ну, довольно... Развернитесь же. Я помогу вам.

Арамис оглянулся и покорно опустил руки. Атос собственноручно закрепил все ремешки и проверил их надежность. Так же он тремя часами ранее помогал виконту. В кирасу Брэ могли вместиться полтора Арамиса, но приходилось довольствоваться тем, что было под рукой.

- Зато в живот теперь не попадут, - съехидничал Арамис. За те несколько минут, что Атос помогал ему облачаться в доспех, он вполне пришел в себя. Иначе бы не язвил.

- Берегите голову, она вам еще пригодится! - самым серьезным тоном посоветовал Атос. В глазах Арамиса внезапно вспыхнули огоньки. Он кивнул, подобрал кружку, валявшуюся на полу, обнаружил там остаток воды с вином... и выплеснул себе на руки.

- Атос, а не перекусить ли нам? – лицо будущего аббата было абсолютно безмятежным.

Хорошая мысль всегда приходит вовремя. Друзья подкрепили силы вином, хлебом и сыром.

На востоке начало светлеть небо.

Господа мушкетеры сидели на полу, скрестив ноги по-турецки, жевали сыр и разговаривали об античной философии.

Рожье поднялся в половине шестого утра, когда солнце уже выкатилось из-за горизонта. Перекусил, послушал, усмехнулся и отправился в противоположный угол комнаты заряжать мушкеты и отмерять заряды. Он не был знаком с трудами Платона, а потому спор двух не в меру умных сослуживцев не вызывал у него интереса.

Затем, потягиваясь и зевая, встал Лабурер. Послушал немного - и тоже ушел заряжать мушкеты.

Спор прекратился только тогда, когда вдалеке громыхнули пушки.

Два философа живо оказались на ногах. Тревожно переглянулись.

- Вы хотя бы раз ошибитесь в своих предсказаниях, а? - Атос слегка пожал плечами.

- Хотел попросить вас о том же! - огрызнулся Арамис, хватаясь за ближайший из заряженных мушкетов.

Вовремя.

Сен-Пре вскочил в тот момент, когда о стену домика расплющилась первая пуля.

Испанцы возобновили атаку. Грохот пушечных выстрелов, явственно доносившийся издалека, придал им смелости. Для резерва пока не было дела на основном поле боя, и испанские мушкетеры решили поупражняться на французах, засевших в домике священника.

Испанцам, томившимся в резерве, некуда было спешить. Они пока не вступали в основной бой, и развлекали сами себя тем, что расстреливали осажденных в домике французов.

Французам тоже некуда было спешить.

Потому до полудня испанцы время от времени палили просто так, ради собственного удовольствия. Затем им надоело бесцельно расходовать оружейные заряды, и они предприняли попытку штурма домика.

Произошло неожиданное: их встретили шквальным огнем. Не успел рассеяться дым от первого залпа, как грянул второй. Затем - третий. Из двадцати человек, бежавших к домику, внутрь нырнули только шестеро.

Назад не вышел никто.

Испанцы устроили такую пальбу, что ее наверняка было слышно далеко вокруг. Она почти слилась со звуками дальнего боя. Пули щелкали о камни и отлетали назад.

Ближе к обеду произошел еще один штурм. Отбитый с таким же успехом, как и первый.

Можно было и вновь предпринять атаку, но никто этого делать не хотел. Самым суеверным казалось, что в домике засели ангелы небесные, карающие огнем всех, кто захочет войти внутрь.

Едва сгустились сумерки, как стрельба прекратилась. Злополучный дом, стоивший жизни трем десяткам испанцев, окружили кольцом со всех сторон. Зажгли костры.

В доме царила тишина. Это тоже навевало суеверный ужас.

Кто-то из солдат решил проверить: может быть, проклятые французы уже отдали Богу душу, двинулся вперед - и тотчас получил пулю в вырез лат. Подобный выстрел в сумерках был невероятен. Но труп был - и вполне реальный.

Испанцы, переругиваясь, решили дождаться рассвета.

Сейчас вот все же поняла, что, наверное, может стоит покопаться на фанфикшен.нет на тему мушкетерских фиков. Потому как вот это уже второй перевод оттуда. Раньше думала, что все это творчество наших людей


Пока дети спят...

Автор: Elspethdixon

Оригинальное название: Tandis que les Enfants Dorment
Язык оригинала: английский
Перевод: R.K.M.

Пока дети спят...
(история, в которой Атос много размышляет над тем, что ему не подвластно контролировать)



Дети спали. Ох, и вспылили бы – узнай, как он о них думает, но они действительно оставались по-прежнему во многом – детьми. Детьми – полными надежды и бравады, уверенными, что храбрости и верности долгу достаточно, чтобы уберечься от опасности.
Рано или поздно они всё поймут. Д'Артаньян уже начинал понимать – быстрее, чем ему самому хотелось бы. Но тут ничего не поделаешь – как оградишь друга от последствий его собственных поспешных решений?
Атос налил ещё вина – сегодня красное: шампанское кончилось, а анжуйское с некоторых пор утратило былую привлекательность – и оглядел мирно сопящих товарищей.
Все четверо собрались в апартаментах Портоса и Арамиса – из соображений экономии они делили квартиру – чтобы поужинать и разработать дальнейший план действий. Арамис, вконец изнурённый усталостью и потерей крови, заснул прямо за столом, едва отпив полстакана вина, а Портос начал позёвывать не многим позже. Оба сейчас крепко спали на единственной в комнате кровати, большую часть которой оккупировал Портос. Арамис свернулся калачиком, оберегая раненное плечо, и каким-то чудом умостился с краешку, из-под одеяла виднелись лишь тёмные локоны. От этого возникало смутное ощущение, что с Портосом в постели женщина.
Д'Артаньян прикорнул в кресле – слишком возбуждённый событиями минувшего дня, чтобы идти в кровать, но слишком утомлённый, чтобы оставаться на ногах. Дважды он просыпался убедиться, что Арамис и Портос на месте, будто не мог до конца поверить, что они благополучно вернулись со злополучной вылазки.
Им всем везло больше, чем они того заслуживали, размышлял Атос. Снова они попались в ловушку «миледи Винтер» и сумели унести ноги. Как долго ещё это им будет удаваться? Любое везение рано или поздно заканчивается. Миледи Винтер, Анна де Бейль – как бы её не звали в действительности – в конце концов настигнет их.
От одной мысли о ней д'Артаньяна буквально подкидывало, будто она могла перелететь через Ла Манш и проникнуть сквозь стены таверны, подобно призраку. Атос не был окончательно уверен, что НЕ могла.
Он был настолько уверен, что она мертва! Да и как могло быть иначе, если он собственными глазами видел её повешенной? Даже услышав от д'Артаньяна безошибочное описание клейма на плече «миледи Винтер», в глубине души ещё сохранялась уверенность в её смерти.
Она была мертва, и с нею умер граф де Ла Фер. Высокомерный молодой вельможа исчез, сгорел в пламени вины и отчаяния, как дОлжно было бы сгореть телу «леди Винтер» - дотла, которому не восстать до Судного дня. Вместо него появился «Атос». Ни имени, ни титула – простой мушкетёр, не имеющих иных устремлений, кроме как служить королю, и на этой службе избавиться от попеременно терзающих графа де Ла Фер призраков гнева, гордости и вины.
Арамис не единственный в их братстве, кто шёл наперекор своему предназначению.
Его изначальное твёрдое намерение блюсти одиночество не долго продержалось под натиском однополчан. Сначала Портос, потом Арамис примкнули к нему, пребывая в блаженном неведении, что тем самым нарушают его епитимию. Затем в их жизни появился д'Артаньян – сама наивность, провинциальный задор и беззаветная отвага - с ним нельзя было не считаться, и не возможно было не привязаться. На какое-то время, по крайней мере, доля мушкетёра перестала быть для него наказанием и превратилась в нечто совсем иное.
Но затем последовал потрясающий рассказ д'Артаньяна о свидании с миледи, о клейме у неё на плече (какой ещё ему нужен был опознавательный знак?), и внезапно, женщина, которая до того считалась лишь юношеским увлечением друга, показалась существом куда более устрашающим и зловещим.
Она не погибла, но выжила, с тем, чтобы вернуться ещё ужаснее, чем была.
В глубине души Атос продолжал надеяться, что она мертва, что «миледи Винтер» - это другая женщина, в равной степени падшая и опасная, но не имеющая ничего общего с его давно почившей супругой. Последняя тень надежды улетучилась в ту ночь, в «Красной Голубятне», когда её голос, - ЕЁ голос, голос Анны - прозвучал в зале трактира, сплетая козни вместе с кардиналом Ришелье, подобно злому гению. Она даже не знала о его существовании, и тем не менее, замышляла недоброе против самого дорогого в его жизни. Не удовлетворившись тем, что полностью опустошила его прежнюю жизнь, она восстала из могилы, чтобы разрушить и новую.
Встречаться с ней было ошибкой. Он понимал это теперь. Понимал и тогда, когда возвращался в Красную голубятню, охваченный ледяной яростью, подобной которой не испытывал с тех пор… с тех пор как последний раз видел её – на много лет моложе и на целые десятилетия невиннее.
Тот факт, что она считала его мёртвым, как и он – её, несомненно, был тактическим преимуществом, возможно, единственным его преимуществом. А он так безрассудно всё загубил в минуту ярости, открывшись ей, дабы отпугнуть её от д'Артаньяна.
По здравом размышлении, он осознавал, что выявление связи между молодым мушкетёром и бывшим графом де Ла Фер, наверняка, приведёт к новым попыткам мести с её стороны – ибо теперь она знает, что, поразив д'Артаньяна, будет отомщена вдвойне.
Сейчас она была ещё прекраснее, чем прежде. КрасИвее, и в то же время холоднее и жестче; трепетная невинность, которую она когда-то так умело имитировала, превратилась в зрелую чувственность – в равной степени соблазнительную и отталкивающую. Ему следовало бы пристрелить её на месте - и к дьяволу последствия! – но что-то в её лице, что-то от той Анны, которую он знал, от Анны, которая, как он в самых сокровенных недрах души надеялся, была настоящей, остановило палец на курке.
Ему уже пришлось пожалеть об этой минутной слабости, и он не сомневался, что пожалтеет ещё не раз… Теперь, по его милости, они все включены миледи и кардиналом в список врагов.
Отправив предупреждение Бекингему, они, между прочим, совершили измену, и если дело получит огласку, и их враги захотят дать ему официальный ход, даже господин де Тревиль не сможет помочь. Следующей атаке не обязательно принимать вид ночной потасовки или кинжала в спину – кардиналу достаточно будет всего лишь шепнуть пару слов Его Величеству.
Атосу казалось, его друзья не до конца еще осознали такую возможность, даже наредкость проницательный Арамис. Оставалось лишь надеяться, что и не придётся.
Д'Артаньян потянулся в кресле, но не проснулся. На другом конце комнаты Портос мирно похрапывал, выпростав руку на грудь Арамису. Дети…
Атос налил себе ещё вина.

И, подводя на этот раз итог по теме Атоса и миледи, вот такое посвящение

Автор Мари де Лин

В честь 13 июля


Что есть ваш блеск пред мертвой красотой?
Что наш язык пред языком созвездий?
Не стоит, люди, забывать о той,
Умершей в мести, жаждавшей возмездья.
Что ваша стать пред статью той лозы?
И пыл – смешон, и взор – пугливо-ярок.
И жест, и взгляд, и чистота слезы –
В сравненье со свечой – пустой огарок.
Что наша боль? Притворство и обман.
И грош цена томленьям и уловкам.
И меркнет всяк, как меркнешь ты сама,
Пред ликом той прекраснейшей воровки.
От всяких бурь и снов – недалека,
Одна, та, что посмела быть любимой.
Незаменима. В сердце и руках.
В душе и памяти его – незаменима.
Сменился год. И умерли надежды,
Вино отчасти вытеснило лоск.
Но идеал в душе остался прежним –
Лазурность глаз и золото волос.
И под руками вновь пылает плоть…
Но побежден порыв – лишь сделал милость.
Невинность всем страстям не побороть,
Пусть это даже лживая невинность.
Чего ж нам ждать? Надежд прощальный звон.
Для тех, кто проклинал ее, как прежде,
Любимая его – живое зло,
За пепел, за обман его надеждам.
О, не решай за тех, кто был влюблен!
Что вам в вине ее? Его бессмертной славе?
Решают сами пусть. И лишь вдвоем.
Оставим, господа… прошу – оставим…

Красная голубятня (Атос)
Автор Nataly



Трактирщику вновь не повезло. После бывшей три дня назад ссоры гвардейцев Его Высокопреосвященства с нами он сменил хлипкие липовые и березовые лавки и столы на мощные дубовые. Все бы хорошо, но сегодня сюда пришел Портос. Собственно, кроме Портоса здесь были еще и мы с Арамисом, но на фоне Портоса мы смотримся так… рыбацкие лодочки возле флагмана эскадры. Можно и не заметить с непривычки. По крайней мере, Арамиса многие из наемников всерьез не приняли. И зря.
Я откупориваю очередную бутылку хереса – странно, но в здешней дыре есть приличное вино. Портос с интересом рассматривает обломки лавки, Арамис с досадой любуется на царапину на розовой -- идеального цвета – щеке. Надо же, и зеркальце не разбилось. Почему--то рана на руке интересует его намного меньше.
-- Портос, -- деликатно спрашиваю я.—Вы хотите ее починить?
-- Тут уже не починишь,-- вздыхает он. – Господа, а кто первый начал? Мы или они?
-- Ну… -- задумываюсь я.—Если учесть, что Д' Артаньяна сегодня нет с нами, то скорее всего они.
-- Не буду против, если его еще несколько дней не будет рядом со мной, – выдает Арамис, отвлекшись от созерцания царапины. Его губы кривит идеальная улыбка – белоснежные зубы обнажены ровно настолько, что бы создать видимость сердечности. Да, на сей раз наши мальчики поругались всерьез. Шутки Д' Артаньяна никогда нельзя было назвать приличными, а вчера он проехался своим юмором по дамам высшего света, в основном по герцогине де Шеврез. Поскольку Арамис всегда отрицал знакомство с ней, в открытую возразить он не смог. Но и не смолчал. Потому-то Д' Артаньян сегодня караулит в одиночестве. Они с Арамисом вообще с трудом понимают друг друга. Привыкшему держать себя в любой момент в руках аббату тяжело принять милую непосредственность Шарля, который без тени сомнения втягивает других в свои авантюры и устраивает скандалы, если что-то не так, как ему хочется. Оба совершенно не понимают, почему другому все сходит с рук. Я не злюсь ни на одного, ни на другого, хотя нам с Портосом бывает тяжеловато.
-- Да прекратите вы убиваться, Арамис – как всегда кстати замечает Портос.—Вы же заступились за честь дамы.
Судя по кислой мине Арамиса, честь дамы для него сейчас не так важна, как подпорченная внешность. А я внезапно понимаю, что вся эта история мне очень не нравится. Мне не нравятся закутанные по самые глаза дамы, приходящие в трактир, полный разной швали, обычной для военного времени. Мне не нравятся мужчины, не выходящие из комнаты, когда дверь в эту комнату выбивает добрый десяток пьяных солдат. Сомневаюсь, чтобы дама со спутником увлеклись настолько, что не слышали ни ударов в дверь, ни шума драки. Держу пари на что угодно, эта парочка – агенты кардинала. Меня передергивает. Шпионаж – слишком грязная вещь, что бы ей занималась женщина. С моей точки зрения маркитантки и полковые шлюхи честнее и порядочнее, чем изящные светские женщины, прыгающие из постели в постель в поисках обрывков тайн и заговоров—они не таятся..
Вино закончилось – как всегда внезапно и некстати. Трактирщик виновато развел руками и попытался рассказать мне, что все бутылки разбились по нашей вине. У меня нет желания с ним разбираться. Мы поднимаемся и выходим.

От свежего ночного воздуха из меня выходит весь хмель. Завернувшись в плащи и приготовив пистолеты, мы едем по проселочной дороге. Именно в такие моменты я особенно четко понимаю, что здесь – война. Не в окопах, не в бою, не тогда, когда расстреливают пленных и дезертиров, а когда едешь дозором и не знаешь, что будет через минуту и кто те люди, что едут навстречу. Вот как сейчас.
Арамис и Портос не сговариваясь выхватывают пистолеты,осаждают коней и берут на мушку всадников. Я выдвигаюсь вперед и спрашиваю, кто идет. Выстрелы в ответ не раздаются, что уже приятно. Но в ответ нам задают такой же вопрос. Это уже что-то новое -- спрашивать мушкетеров королевского полка имеет право не всякий. Старший офицер? Что ж посмотрим. Я, опустив руку на голенище сапога в котором удобно лежит испанский кинжал, приближаюсь к нему на то расстояние, которое еще называется безопасным. Мы обмениваемся парой хлестких любезностей – не люблю, когда какие-то встречные требуют от меня объяснений. После этого один из всадников сдвигает капюшон. Я снимаю шляпу и склоняю голову к самой гриве лошади. Добрый вечер, Ваше Высокопреосвященство… Интересно, куда меня посадят на этот раз? Хорошо бы, если на гауптвахту…
Однако Ришелье сегодня настроен мирно и просит сопровождать его. Даже делает комплимент—мы разом зарываемся лицами в гривы лошадей. А сопровождать, очевидно, в «Голубятню»—до Ла Жарри далеко, больше здесь ничего нет. Кажется, пора каяться, пока нас не оклеветали. Я с жаром повествую о том, как мы – три ангела -- отстаивали честь, достоинство и саму жизнь незнакомой дамы.
Кардинал не дурак и начинает задавать вопросы. Отвечаем осторожно и уклончиво – Его Высокопреосвященство в свое время упорно не верил, что я лечил в Форже больную печень вместе с друзьями, которые глотали целебную водичку за компанию. Теперь у него есть шанс отыграться – засадить нас за подрыв мощи армии в военное время. Лупили-то мы своих, а не протестантов. За такое сейчас вешают. Из осторожности я уменьшаю количество пострадавших, а Арамис делает ангельское лицо. Портос же принял позу искреннего раскаяния – часто вздрагивает плечами и шумно вздыхает. Самое интересное, что Д' Артаньян опять вышел сухим из воды: обычно мы с ним не расстаемся. Его просто опасно оставлять одного. Кардиналу очень не нравится предположение, что мужчина, спрятавшийся в комнате – трус. Зато он крайне интересуется, что солдатня хотела от женщины и не видел ли кто-то из на эту даму.Что хотели, что хотели…Что вообще могут хотеть пьяные солдаты от женщины?! Пригласить на обед. Или обедню. Кардинал даже не пытается скрыть свое беспокойство судьбой своих агентов. Они не простые птицы. Я что-то отвечаю, склоняюсь в поклонах, даю шпоры коню и не перестаю сопоставлять факты. Собственно говоря, с того момента, когда Д' Артаньян радостно показал мне кольцо моей матушки, я только этим и занимаюсь. А уж когда он ввалился в мою спальню в женском платье у меня просто не осталось других занятий. Кардинал, убедившись, что крылья наши по-прежнему белы и ни одно перышко не запятнано, отправляется в «Красную Голубятню». Если бы его просто привлекло название, было бы очень неплохо, но мне так никогда не везло. Он уверенно направляется наверх. К прекрасной – как утверждает Арамис, ему верить можно, он в этих делах знаток - незнакомке.
читать дальше

Мы остаемся внизу. Предположения кем эта дама доводится кардиналу быстро заканчиваются. От нечего делать Портос и Арамис достают кости. Я расхаживаю от стены к стене, пытаясь докопаться до истины.
Итак, что у нас есть? У нас есть заклейменная красавица, которую все называют миледи, бывшая любовница Д' Артаньяна, которая обещала его убить. К слову сказать, за дело. Д' Артаньян утверждает, что она – шпионка кардинала. Я ему почти верю. Она носила кольцо, которое я когда-то дарил любимой, обожаемой супруге и которое, как я вспоминаю было на моей жене в момент смерти. Теперь я могу сказать – попытки смерти. Кроме того, она и по описанию похожа на мою … можно сказать, вдову. Я почти уверен, что это она. Интересно, где псевдо-братец?Я ерничаю сам с собой, пытаясь успокоиться. Не получается. И мысль о том, что граф де Ла Фер давно мертв и меня – мушкетера Атоса -- ничего это не касается, не помогает. Меряя шагами комнату, я разбираю какие-то голоса, доносящиеся как будто из-за стены. Нет, не из-за стены… Да заткнитесь же вы оба, игроки несчастные! Каминная труба. Я подхожу ближе и понимаю, что можно разобрать разговор, идущий наверху. И разговор крайне интересен. Кардинал видно дошел до крайности в отношениях с Бэкингемом и Бэкингему ничего хорошего уже не светит. Там, наверху, обговаривается политическое убийство. Вернее, кардинал пытается уговорить агентессу – миледи, как он ее называет-- на устранение английского министра. А она не соглашается – хочет гарантий. Не глупа, очень не глупа. Интересный разговор, с историческими аналогиями, с неожиданными доводами обеих сторон.
Портос принес мне стул. Благодарю, я и в самом деле застыл у этой трубы в крайне неприглядной позе. Они с Арамисом так же устроились рядом и вовремя – разговор пошел о Д' Артаньяне.
Выдать патент на убийство Бэкингема Ришелье не соглашается – он крайне не глуп, если не сказать—крайне умен. Но вот помочь бедной женщине отомстить своему обидчику – это долг порядочного человека. Приговор Д' Артаньяну произнесен. Глядеть на побагровевшие лица друзей забавно – от моего кровь отхлынула. Я успокаивающе поднимаю руку – разговор идет к развязке. Только мне ждать ее нет смысла. Ришелье подпишет все, что надо. Жизнь королевского мушкетера без роду -- племени против жизни первого министра Англии – это даже не смешно. Не обсуждается, господа.

Я шепотом говорю как объяснить Ришелье мое отсутствие. Прохладный ночной воздух приятно освежает пылающий лоб. Такой ужас я испытываю второй раз в жизни. Господи, во что же ввязался этот мальчишка? В игры такого уровня где ничего не стоит жизнь. Ничья. В этих играх счет идет на тысячи жизней и судьбы государств. Что подвески Анны Австрийской перед угрозой войны с Англией?! Что ждет тебя, храбрый нахальный мальчик, уверенный, что Господь ежеминутно целует тебя в темечко, что судьба только и ждет момента высечь золотыми буквами твое имя в пантеоне Славы?! Гревский крест – на большее твои предки и сам ты не заслужили. Или каменный мешок Бастилии. Или кинжалы подосланных убийц. Не слишком ли большая плата за единственный проступок?
Я медленно отъезжаю шагов на сто. Сворачиваю и жду, когда кардинал с моими друзьями проезжают мимо. У меня есть десять минут. Не больше.
Я забегаю в трактир. Поднимаюсь на второй этаж. На всякий случай заворачиваюсь в плащ и открываю дощатую дверь. Я успел вовремя – она уже завязывает шляпу…
Мы не узнали друг друга…
Стоящая передо мной пышноволосая красавица казалась сводной сестрой той девушки, которую когда-то я вел к алтарю. Чем-то похожие черты лица, но совершенно другое выражение. Другая осанка и прическа. И все же это была она.
Тот, кто стоял перед ней тоже мало напоминал одуревшего от любви теленка, способного часами целовать ее руки и волосы. Постепенно удивление в ее глазах сменилось ужасом. Она тоже меня похоронила. Встреча двух покойных супругов. Я до боли закусываю щеку, что бы не сорваться на крик.
-- Узнаете ли Вы меня, сударыня?—вежливо спросил я.
Она хрипло выдохнула мое имя—имя, которое я уже начал забывать. Да, это я – сеньор Остолоп, главный герой комедии, разыгранной Вами и Вашим братцем.



-- Да, сударыня, граф де Ла Фер собственной персоной нарочно явился с того света, что бы иметь удовольствие видеть Вас. Присядем же и побеседуем, как говорит господин кардинал. – Главное, не дать догадаться, что я не знаю ничего, кроме этого разговора. Главное не сбить темп, не дать ей опомниться, говорить спокойно и размеренно, глядя в глаза. И самое главное – не дать ей подобраться к столу, где лежат пистолеты.
-- Вы демон, посланный на землю, власть ваша велика, я знаю, но я знаю так же, что часто люди с божьей помощью побеждали самых устрашающих демонов.—Вот именно, с Божьей помощью. Потому как более никто не поможет. Не к кардиналу же обращаться с жалобой.
-- Вы уже однажды оказались на моем пути, сударыня.Я думал, что стер Вас с лица Земли, но либо я ошибся, либо ад воскресил Вас…
Из ее горла вырывается стон, более подходящий зверю, нежели человеку.
-- Да, -- почти кричу я.—Ад воскресил вас, ад дал Вам богатство, ад дал Вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил Ваше лицо, но он не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела! Вы полагали, что я умер, не так ли? И я полагал, что вы мертвы. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль. Не так ли Вас звали, когда Ваш почтенный братец обвенчал нас? Право же, у нас у обоих странное положение – мы оба живы только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу! – Надо успокоиться, иначе все пропало, но как же смешно, что говорить об этом—самом страшном в моей жизни-- я могу только с ней-- виновницей. Еще смешнее то, что она по-прежнему остается моей женой. И нет меж нами судьи кроме Бога.
-- Что привело Вас ко мне? – Ах, черт, она опомнилась. Опомнилась и пытается перехватить инициативу.
-- Я хочу сказать, что, оставаясь невидимым для Вас я упорно не выпускал Вас из виду и могу перечислить все, что Вы делали, начиная с первого дня Вашей службы у кардинала и до сегодняшнего дня.
Она недоверчиво улыбается. Я никогда не умел врать, черт побери мою честность!
По мере того, как я перечисляю, она бледнеет все более, хотя казалось, что это невозможно. Называет меня сатаной. Какая все же милая из нас получилась семья – сатана и демон! Мы стоим друг друга.
И вот теперь, когда она не ощущает почвы под ногами и задыхается от ужаса я выдаю главное – то, ради чего произносил весь этот монолог. Единственная вещь драгоценна для убийцы – собственная жизнь. За жизнь Д' Артаньяна она поплатится своей.
И тут сквозь ужас, который я ей внушаю, прорывается черная ненависть, страшно искажая черты ее лица.
-- Д' Артаньян жестоко оскорбил меня. Д' Артаньян умрет.
-- Оскорбил вас? Неужели Вы думаете, сударыня, что это возможно? – Я все более впадаю в бешенство – странное и неприятное ощущение.
-- Он умрет – как затверженный урок повторяет миледи. – Сначала она, потом он.
Я достаю пистолет, прижимаю дуло к ее лбу. Она по-прежнему остается моей женой. А забрать бумагу у трупа намного легче.
-- Сударыня, вы сию же минуту отдаете мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь всем святым, я пущу пулю Вам в лоб!


Я не шутил, скажу это и на исповеди. Если бы через две секунды ее рука не дернуласьк корсажу, раздался бы выстрел. И, возможно, тогда я бы перестал видеть сны. Возможно.
Она с проклятьем кинула бумагу мне в лицо, я опустил руку с пистолетом. Багровый туман перед глазами постепенно рассеивался. Я развернул теплый свиток. Да, в краткости и гениальности кардиналу отказать нельзя. Две строчки. «Все, что сделал предъявитель сего сделано по моему приказанию и на благо государства». Дата—две недели назад, жаль, что не два года. Подпись. Все. Бесценная бумага, право. Ну, что ж, кусайся, ехидна, если можешь. Зубы я у тебя вырвал. Перед уходом я сделал еще одну вещь – разрядил оба пистолета, лежащих на столе. Не люблю получать пулю в спину. Она яростно смотрела мне в след –плащ едва не задымился.
Я без труда изобразил из себя доблестного охранника кардинала. Благодаря моему дозору Его Высокопреосвященство был избавлен от врагов внутренних. А от внешних он и сам избавится. Царствие небесное милорду Бэкингему.

Читаю "Дело о двойнике Холмса"



На самом деле, это серия, там всего четыре книги

Еще вот эти две книги



И Сомерсетская охота, про которую я, кажется, когда-то вскользь говорила

Еще в 90-е увидела случайно в книжном эту самую "Охоту" и перевернула весь магазин, чтоб найти другие книги. Но нет, их не было, причем не было нигде! Я уже чуть ли не в издательство кинулась обращаться))

Потом случайно попался "Заговор Глендовера" - оказалось чуть ли не вся книга посвящена мальчишкам Холмса, причем намекалось, что вот кто настоящие его помощники, а доктор Уотсон просто отдыхает в сравнении с ними. Скажу честно, я не дочитала. И это порядком охладило мой пыл.

"Сомерсетская охота" - довольно неплохой пастиш, если не сильно вдаваться в подробности. Но там опять таки лишь запоминающиеся эпизоды о Холмсе, великолепном наезднике, детекиивная линия особого впечатления не произвела.

"Секретные дела Холмса" -это Джун Томпсон, она у меня в другом издании, пока еще до него не добралась, но особо много не жду. Хотя и отдаю должное ее прекрасной книге "Досье на Шерлока Холмса"

Ну, и вот, наконец, это Дело о двойнике.

На настоящий момент я прочитала почти уже две првести из трех, входящих в этот сборник - Кража из Тауэра и собственно , Дело о двойнике. Авторы разные , и один из них автор "Двойника" Вэл Эндрюс довольно известен. Переводчик один и наверное поэтому мне показалось, что обе повести написаны примерно в одном стиле. Мне почему-то за строками книги четко видится Холмс Бэзила Рэтбоуна. Я не считаю, что это хорошо, потому что не чувствуется Холмс Канона. И есть какая-то легковесность. Холмс и Уотсон друзья, но друзья каких много, я не говорю о слэше, просто это типичные отношения двух приятелей. Поговорили, посмеялись, разошлись по домам. Нет, здесь Уотсон живет на Бейкер-стрит, но это дела не меняет.

Ограбление Тауэра замешано на пьесе Джиллетта, и он сам одно одно из действующих лиц. Холмс язвителен, местами резковат и галантен с дамами, хотя Джилетту без обиняков заявляет, что терпеть их не может и то, что по пьесе у него роман, его сильно возмушает.

В "Двойнике" все сильно закручено. На Бейкер-стрит является мисс Пенроуз и умоляет Холмса перестать ее преследовать)) Вот так нестандартно начинается этот рассказ. И чего там только не наверчено. Уотсон, которого злесь, увы, именуют Ватсоном, как всегла восхищается прекрасной клиенткой, но по ходу дела говорит вдруг Холмсу, что мисс Пенроуз не для него, а вот для Холмса она была бы прекрасной партией)) После чего Холмс теряет дар речи, уходит в спальню, откула появляется лишь на утро)))

Это мне напомнило о переводе "Целуя Шерлока Холмса", надо вернуться к этой книге.

И еще была одна напоминалка. Холмс вдруг рассказал о некоем мастере подлога, который якобы когда-то его учил и относился к нему как к сыну, но потом их дороги разошлись, когда Холмс заявил, что хочет преследовать преступников, а не пополнить их ряды.
Вспомнила про "Университет", где показано, какую "школу" прошел Холмс на пути к профессии.

В конце повести по законам жанра непременный поединок с преступником и характерно, что Уотсон после него занимается царапинами мисс Пенроуз, а обессиленный Холмс просто полулежит рядом в кресле.

Короче, книга на четверку с минусом. Есть несколько занятных эпизодов, но герои , на мой взгляд, в характере лишь отчасти и довольно поверхностны. Возможно, частично за счет перевода
Еще одно подтверждение, что по непонятной причине, но среди официально изданных пастишей достойных вещей - вот чтоб прямо от и до - совсем не много, можно по пальцам сосчитать . Что на русском, что на языке оригинала, ну там у них чуть получше картина, конечно.

Целый месяц не записывал.
В дороге не очень много времени на себя остается. Постоянно какие-то дела есть. К тому же я люблю по сторонам посмотреть. Базен тоже любит. Зато Мушкетону надоедает. Он говорит, что все по дороге одно и то же. Ничего подобного. Везде все разное. Это Мушкетон не любит верхом ездить.
У Гримо я не спрашивал. От него немного и узнаешь. Спросишь: «Красиво?». Улыбнется и кивнет. Некоторые его вовсе немым считают. Мы все знаем, что он, когда надо, умеет сказать.
Еще мы к нему привыкли, потому без слов понимаем.

Опять не записываю ничего.
Вчера был пьян, третьего дня тоже.
Мой господин получил лейтенантский мундир.
Мушкетон по секрету сказал, что господин д`Артаньян к ним являлся и предлагал грамоту г-ну Портосу, но г-н Портос отказался. У него приятные известия. Г-н Портос женится.
Ничего в этом удивительного нет.
Я одного не пойму. Если он женится на герцогине, то теперь будет сам герцогом? Я попытался на эту тему с Гримо поговорить, он больше меня понимает. Гримо сказал, что я дурак. Из г-на Портоса такой же герцог, как из меня апостол.
Мушкетон важничает так, словно это он на герцогине женится. У него новый камзол, новые башмаки и лента в волосах. А еще он теперь волосы помадит, как важный барин.
Г-н Атос действительно важный барин, но волосы не помадит и усы не подвивает. У Мушкетона теперь усы, он бриться перестал.
Может, его теперь в дворянское достоинство возведут?
Я расспрошу господина при случае.
Пока он тоже пьяный у себя в комнате валяется.
Весело у нас в лагере. Как и не война. Не знаю, кто в траншеях сегодня есть. Как ни посмотрю, все за здоровье моего господина пьют. Там пьют, здесь пьют. Меня везде приглашают. Мне отказываться неудобно.
читать дальше
Теперь правду знаю. Господин мой ходил с грамотой ко всем друзьям. Но г-н Портос женится скоро. Г-н Атос сказал, что ему с этой грамоты проку никакого не будет. Он и так граф, а графам не надо лейтенантами быть. Маловато это для графов.
Г-н Арамис тоже отказался. Он последние две недели совсем мрачный ходит. Говорят, действительно в монахи собрался постричься. Зато Базен сияет как новенький золотой.
Если господин Портос женится, то жена вряд ли ему разрешит служить в полку. Мушкетон сказал, что господин Портос будет страшно богат. У него теперь почти миллион.
Я за Мушкетона радуюсь. Ему теперь не придется голодать.

Господин д`Артаньян третьего дня чуть не убил господина де Рошфора. Дрались без свидетелей. Граф ранен. Но не слишком тяжело.
Лишь бы никто не узнал. Если господа сами языки не распустят, так и будет. Я видел, но никому ничего не скажу.
Господин сам болтает то, что нужно и не нужно. Что поделать! Бахвал, как и все гасконцы. Этого у них не отнять. Мы, пикардийцы, совсем не такие. Правда, если судить по господину Портосу, то и у нас эта черта есть. Если судить по мне, такой черты у нас нет.


Получил письмо из Парижа.
У меня горе.
Жаклин больше нет.
Померла две недели назад от лихорадки. Только сутки и проболела. С утра шутила, пол мыла у господина Атоса в квартире. Днем пожаловалась на головную боль. Вечером упала, потеряла сознание и больше в себя не приходила. Сгорела как свечка.
Мадам Лелуар даже думает, что Жаклин от яда могла умереть, а не от лихорадки. Мне какая разница. Кому Жаклин дурное сделала, чтобы ее травить? Ее бывшей госпожи уже в живых нет. Новая в ней души не чаяла, дочкой называла. Меня все благодарила, что я ей радость в дом привела. Они и похожи были. Только мадам Лелуар еще молодая совсем. Так что не как мать и дочь, а как сестры.
Похоронили ее, бедную, в чепчике, что я подарил. И в фартучке.
Двадцать лет всего прожила.
Я ее мертвую не видел, потому поверить не могу. Все вспоминаю, как мы прощались. Она меня до ворот проводила. Никто не смеялся. Я сказал, что это моя невеста.
Может, вечером плакать буду. Пока не могу. Онемело все. Руки трясутся. Вот, кувшин разбил. Совсем новый кувшин был. Хороший такой. Нужно господину д`Артаньяну сказать. Хотя что ему до моей Жаклин. Он ее только трижды и видел.
Сказать надо кому-то.
Может, тогда и плакать буду.
Вот. Пойду к Гримо. Он ее знал, она ему тоже нравилась. Говорил, мы хорошей парой будем. Теперь не будем. Ничего не будет. Жаклин в земле лежит.
Нет, Жаклин меня на небе ждет. А в земле никого нет.
Но кого-то же хоронили?
Ничего не помню…

Ла-Рошель еще не сдалась.
Я сильно хворал. За мной все по очереди ухаживали. Лекаря вызывали.
Базен за меня мессу заказывал. И тоже ухаживал.
Я теперь совсем худой. Хожу плохо. Что-то с правой ногой случилось. Колено не слушается. Приволакиваю. Мушкетон мне трость сделал. Базен приходит, мазью растирает. Мазь ему господин Арамис дал. Базен говорит, что мазь поможет. Она хорошая. Я верю.
Пока я хворал и без памяти был, они все за меня делали. Мушкетон за оружием господина лейтенанта следил. Гримо коня чистил. Базен готовил в мою очередь.
И господа за меня волновались.
Я за них в огонь и в воду.
Я жить буду, раз они меня так любят.

Сегодня дошел сам до площадки, где господа стреляют. Господин Атос сказал, что я молодчина. Базенова мазь помогает вправду. Ногу чуять стал.
Господин Атос еще учит меня из мушкета стрелять по всем правилам. Я и раньше умел, но без правил. У меня получается. Вообще я ловкий, только болел недавно, теперь все медленно делаю. И голова часто болит. Особенно по утрам. Ровно кто молотком по мне лупит.

Осада закончилась. Третьего дня капитуляцию подписали.
По ночам тихо стало.
Начинаем домой собираться. Откуда у нас столько вещей образовалось? Ума не приложу. Уходили – был сундучок у господина, да у меня немного. Теперь только сундуков три. Я котелком новым разжился, не выбрасывать же. Я не такой, чтобы хорошие вещи неизвестно кому оставлять.
Котелок маленький, аккуратный. Мне в Париже пригодится.


В Ла-Рошели побывал.
В городе тихо. Словно не живет никто.
Собак всех подъели. Голубей тоже. И лошадей.
Жители от нас прячутся.
Я слышал, что они так долго продержались потому, что сначала Бекингема на помощь ждали, а затем их сумасшедший комендант сдаться не давал. Жан Гитон или Гито – как-то так. Я не запомнил. Нечего помнить мне про всяких фанатиков-гугенотов. Я думаю вот: как нужно в вере стоять, чтобы морить голодом своих же собратьев. Сдались бы. Король добрый. Всяко помнит, что у него самого покойный батюшка пол-жизни гугенотом прожил. Не тронул бы.
Мне господин Атос объяснил, в чем дело. Воевали не против веры, а только ради того, чтобы гугеноты смуту не затевали и не шли против короля. Веровать им никто не запрещает. Нантский эдикт как был в силе, так и остается. Но теперь свои крепости гугеноты заводить не могут.
А я думал, что посмотрю, как гугеноты будут нашу веру принимать.
Никогда пасторов не слушал.
Вот Мушкетон – тот слушал. У Мушкетона жизнь интересная, не то, что у меня. У Мушкетона старший брат гугенот.
Интересно, как жить в семье, где один к мессе идет, а другой на проповедь? Это ведь вопрос принципиальный.
Я бы так не смог. Я бы спорить стал. Я хороший католик и всем счастья желаю. Ежели гугеноты в ад пойдут за свою ересь – так я бы не допустил, чтобы мой брат в ад пошел. Иначе какой я родственник?

У меня второй день колики в боку.
Неужели помру?
Обидно будет. Я уже привык к мысли, что жить останусь.
Надо у Базена расспросить… хотя о чем я его расспрашивать буду? Он сам на том свете еще не был. А как по книжкам выходит, я и сам прочитать могу. Грамотный.

Оказывается, я к языкам способный.
Сидел два дня в обозе. Там трое раненных англичан есть. Они люди благородные.
Мне английский язык не очень нравится. Смешной. Англичане как лягушки квакают. Наши слова так смешно выговаривают. Но если они французскому научились, то я английский тоже могу выучить. Я уже могу несколько фраз сказать. Назвать себя по-английски: «Май нэм из Планше». Сказать, сколько мне лет. Где родился. У кого служу. Как проехать куда мне нужно. Сколько времени. Какое время года. Вот. Все это за два дня.
Испанский я понимаю. Много слов знаю, только сам сказать ничего не могу. Пойдем воевать с испанцами – тут я и испанский выучу.
Образование никому не помешает!
Я бы пошел учиться. Я до всякой науки жадный. Я и руками что делать – охотно осваиваю. Вот Мушкетон научил меня лассо кидать. Лассо – петля такая. Веревку складываешь, узел затягиваешь, и можно что хочешь ловить. Или кого хочешь. Удобно. Это в Новом Свете так охотятся.
Языки – тоже важно. Особенно слуге. Господа ведь думают, что мы совсем неучи, что мы из другого теста сделаны. Как же! Мы часто умнее господ во много раз. Господин глупый – пол-беды, а вот если лакей дурак – это беда.

В качестве бонуса вот такая иллюстрация к фику. Автор Стелла. Господин валяется на кровати слуга чистит ботфорты



С Мушкетоном говорили, откуда у человека головная боль берется. Мушкетон говорит, что только у тех голова болит, кто много думает. Я же считаю, что дело не в этом. Вот, к примеру: если ударить кого по голове, то будет шишка, и голова болеть будет еще как. Голова и у дураков болит тоже. Не только у умных.
У монахов очень головы болят. Я монахов уважаю не очень, потому что они часто нечисты на руку и хитрят много. Но есть монахи настоящие, у кого призвание к служению Богу. А у кого призвания нет, вот у тех головы и болят. От пьянства. Ночью пьянствуют, утром к мессе идти.
Еще голова болит у того, у кого проблем много. Денег нет, так головная боль постоянно есть. Где их достать. Мушкетон говорит, что это не головная боль, а тяжелые мысли. У него теперь голова на эту тему болеть не будет, потому что г-н Портос женится на богатой.
Конечно, она не герцогиня. Это та прокурорша. То есть теперь вдова прокурора. Я ее несколько раз с г-ном Портосом видел. Если бы ей быть помоложе лет на десять, то ничего лучшего и желать нельзя. Она и сейчас хороша собой. Только суховата – на мой вкус. Но что меня спрашивать? Не я на ней женюсь. А с такими деньжищами любая красавицей станет.
Мушкетон говорит, что она женщина порядочная, и толк в жизни знает.
Вот. Сначала про головную боль, после про женщин. У кого с женщинами определенности нет, у того тоже головная боль.
У меня на эту тему головной боли нет. У господина – есть. Я вот про Жаклин постоянно думаю, и даже плакал несколько раз. А господин про маленькую галантерейщицу только однажды и вспомнил. Приедет в Париж – точно новый роман заведет.
Может, он и вспоминает ее, но про себя. Не верю я, чтобы господин мой совсем уж ее позабыл так быстро. С кем другим – поверил бы, а с ним – ни за что. Он привязчивый. Кого полюбит, так это видно. Вот господина Атоса очень уважает. Господина Портоса тоже. И господина Арамиса. Господина де Тревиля. Батюшку своего и матушку. Он про них вспоминает. Вот, от воспоминаний бывает головная боль.
Господину дважды дурной сон про матушку снился. Он даже написал письмо домой, в Гасконь. Замечаю, что письма господин пишет редко. А я писать люблю, и слог мне дается. Нужно бы опять подумать, чтобы стихи сочинять. Сочинителям г-н кардинал, говорят, хорошие деньги платит. А у меня талант есть.

Вот мы и в Париже.
Комнаты наши теперь на Петушиной улице, недалеко от особняка Лонгвиля. Место хорошее, только шумно иногда бывает. Это когда у герцога прием, так вся улица под нашими окнами каретами заставлена.
Я выхожу со слугами поболтать. Кого так и к нам приглашу – стаканчик вина пропустить. Мне со слугами важных господ нужно хорошие отношения поддерживать. Я знаю, как это называется: дипломатия. Вот, нужно дипломатию уважать, тогда никаких ссор не будет, и в курсе всех дел окажешься.
У господина своя комната, у меня своя тоже. Еще столовая есть. Только вещей у нас мало. Мушкетон шкаф притащил и поставец для посуды. Посудой Базен поделился. Хорошая посуда. Тарелки красивые, супницы.
Мы, когда вдвоем, по-простому едим. Иногда господин даже с собой за стол приглашает. Я поначалу стеснялся, а теперь нет. Мы, если разговариваем, то и не замечаем, как за столом оказываемся. Господин курицу ест, мне пододвинет блюдо: я что – отказываться буду? Я тоже чуток съем.
Господину лейтенантская форма очень идет. Она почти как форма рядового солдата, но красивее. Золота больше, шитье богаче.
Господин де Тревиль моему господину много подарков сделал.
А господа Атос и Арамис принесли кошелек. Отдали мне. Господин Атос отдал. Сказал: «Планше, ты толковый малый. Здесь вам на обзаведение. Распорядись по уму».
Уважает он меня, господин Атос. А ведь какой важный вельможа! К Гримо он так не относится.

Я смотрю, господин д`Артаньян учится у друзей своих.
Вчера у господина Атоса в гостях весь вечер просидели. Когда мы пришли, там уже господин Арамис был. Они умные беседы вели. Они оба, господин Атос и господин Арамис, такие ученые! Я даже не всегда понимаю, о чем они говорят. Господин д`Артаньян тоже не понимает.
Вот они про ораторское искусство разговаривали. Это я знаю. Это мне Гримо рассказывал про грека Демосфена. Грек Демосфен хотел быть великим оратором, потому что ораторов в Греции любили и слушались. Просто ораторов не очень слушались, а великих ораторов слушались и иногда даже почитали как богов. Это они, конечно, зря. Кто красиво говорить умеет, так тот еще не бог.
У греков столица называется Афины. Она и раньше так называлась. Вот, а Афинах ораторов богами и делали. Я не помню, Демосфен богом был или нет. Но болтал он здорово. И голова у него была умная.
Господин Атос сказал, что древние греки начали обсуждать свою жизнь публично. Это было очень важным. Мол, все зависело в Афинах от народа, а народ зависел от слова.
Вот умеет господин Атос красиво сказать, но так, что все понимаешь. Я тоже хочу так научиться. Я сказал об этом. Господин Атос не рассердился и сказал, что научиться можно. Есть такая наука, называется риторика. Это учат красиво говорить.
Про дипломатию я подробней расспросил. Господин Арамис посмеялся, но ответил. Я сразу заметил, что господина Арамиса риторике учили как следует. Он сказал, что дипломатия – это просто. Вот идешь ты по улице, навстречу тебе – собака. По собаке видно, что она тебя запросто тяпнуть может. Может и даже хочет. Так вот, дипломатия – это когда ты смотришь на эту псину ласково и говоришь сладким голосом «Хорошая собачка!», а сам осторожно булыжник поднимаешь. Пока булыжника в руке нет – нужно говорить про хорошую собачку. Я всегда так делаю. Только не знал, что это дипломатия.
Еще дипломатия – это когда с кем-то договариваешься для достижения общих интересов. К примеру, мы с Мушкетоном задумали пойти и побить одного каналью. У нас общие интересы. Мы друг с другом договоримся и пойдем. Если нас двое, то каналья свое получит. Мне это выгодно. Потому что если со мной Мушкетон, то точно мы поколотим каналью, а не каналья меня.
Интересно так рассуждать. Все знаешь давно, только теперь по-ученому можешь объяснить.
Мы с господином сегодня все утро про дипломатию говорили.


Мушкетон сказал, какая у него заветная мечта. Я чуть от смеха не лопнул.
Стать дворянином – это бы я еще понял. Ну, там разбогатеть. Собственное дело открыть. Жениться на богатой. Подстрелить оленя и устроить пир. Можно все вместе. Еще чтобы зубы не болели никогда, чтобы к лекарям не обращаться и прожить до последнего дня здоровехоньким.
Нет. Мушкетон мечтает прокатиться на запятках золоченой кареты. Чтобы золоченым было все от крыши до колес. Чтобы он сам был в золотом шитье с ног до головы.
Вот как.
Я думаю, какая у меня заветная мечта.
Вот какая. Мне хочется однажды стоять по колено в золотых монетах. И чтобы все эти монеты были моими. И чтобы я был еще не старый и смог этими деньгами воспользоваться. И чтобы это меня обрадовало. И чтобы я был в своем уме, не в долгах и доволен жизнью. И чтобы рядом кто-то был, с кем бы я это богатство мог разделить. И чтобы я не стал после этого скрягой.
Еще у меня есть заветная мечта иметь свой домик. Не в Париже, но поблизости. Чтобы у меня росли там трое или четверо сорванцов. Трое мальчишек и одна девчонка, младшая. Самая балованная. Чтобы была похожа на мою младшую сестру. Такая же хорошенькая, веселая и умная.

Базен на обед пригласил. Что это с ним творится?
Он это от всего сердца сделал, я же в людях разбираюсь, и вижу, когда они врут. Нет, от всего сердца. Мне даже стыдно стало: я Базена не очень люблю, я ему хорошее редко делаю. Честно говоря, почти никогда. Потому что он зазнайка и лицемер. Еще потому, что он всегда считает себя умнее всех. Но самый умный из нас Гримо, тут даже спорить нечего.

Я ходил на могилу к Жаклин.
Еще пойду. На кладбище хорошо, птички поют. Живым везде хорошо, где жизнь есть. Солнышко там. Плиты каменные теплые. Травка растет.
Мертвым все равно.
Я вот думаю: зачем мы к мертвым телам ходим? Кто праведно жил, так тот на небе. Он не умер вовсе, а жив как и жил. Вот и Жаклин моя на небе сейчас веселится, с Мадонной на зеленом лугу хороводы водит. Мадонна ее вином угощает. И хлебом. Еще им Спаситель улыбается. Верно, хорошо там. Я иногда хочу туда. Нет, я всегда туда хочу, потому что мне незачем гореть в адском пламени. В чистилище я тоже не хочу, потому что никому ничего плохого не делал. Только я, может быть, в чистилище попаду, потому что был на войне и убивал.
С другой стороны, война была против гугенотов, убивал я гугенотов, а они еретики. Хотя и говорят, что добрые христиане.
Нужно у господина Арамиса спросить. Он мне объяснит.

Господин д`Артаньян вчера дрался на дуэли, был секундантом господина Арамиса.
Ну они оба и бешеные.
Я с ними пошел, держал шляпы и камзолы, пока они дрались.
Противники были люди знатные. Испанцы. Все разговаривали по-испански, я мало что понял. Но господин Арамис вовсе белый от гнева был. Им с его соперником предложили помириться, господин Арамис сразу отказался. Испанец тоже. Испанец высоченный что твоя гора. Но господину Портосу уступает по внушительности. Примерно вполовину меньше.
Мой господин своему испанцу руку проткнул. Кровища хлестала. Видать, жилу какую перебил. Испанец сразу шпагу выронил и упал на траву. Мы ему рану перевязали. Я знаю как, меня Гримо учил много раз. Затем к монахам отнесли. Живой будет.
Господин Арамис долго дрался. Испанец на него сильно наседал. Шпагой размахивал так, что дух захватывало. Будь он как господин Портос, я бы за господина Арамиса волноваться стал. Он перед ним что Давид перед Голиафом. Только все и закончилось как в Библии. Господин Арамис испанца этого загонял. Испанец шпагой махал, махал, что-то кричал по-своему. Господин Арамис только улыбался. Испанец суетился, господин Арамис удары парировал, сам не нападал. Я даже понять не успел, что там было. Тык – и всё. Испанец как подкошенный упал. С грохотом! Как на траву можно упасть с грохотом? Но грохот был, я сам слышал!
Мне кошелек этого испанца достался. Весь расшитой, в жемчуге. Была бы Жаклин жива, я бы жемчуг спорол и бусы ей заказал. Она мечтала.
В кошельке денег! Ох, и денег!
Я предложил их господину Арамису взять самому, он отмахнулся.
Ну, я не гордый. Я не отказался.
Тысяча пистолей там. Вот как. Я теперь совсем богатый стал.
А у испанца только треугольная ранка в камзоле. Удар прямо в сердце.
Господин Арамис на обратном пути молчаливый был. Моего господина обнял крепко и сказал, что должен ему много. Ему самому, может, скрываться придется. Потому что испанец очень знатный был.
Я вечером уже спросил у своего господина, почему дрались.
Господин ответил, что повод был серьезный, дело не в женщине.

Решила воспользоваться запасом утреннего времени и выложить очередную порцию "Планше". Здесь у меня так штормит, что того гляди смоет за борт. Уже готова забить на все свои принципы, убеждения и даже дочернюю любовь. Боюсь, что речь уже скоро пойдет о моей жизни и здоровье. На самом деле, не моргнув глазом, сняла бы абы какую квартирку прямо сегодня, но уже возникают подозрения, что смогу вернуться и даже , может, претендовать на эту жилплощадь. Все серьезно, и я уже почти не знаю этого человека за стеной.

Но не будем все же о грустном. Вернемся к Планше

***

Я сегодня плохо спал. Потому что мне кардинал снился. Это Мушкетон на ночь всякие истории про оборотней рассказывал. Он интересно рассказывает. Базен сказал, что слушать не будет, все это суеверия. Как же! Я сам видел, как он шерстяную нитку, освященную в церкви, на запястье навязывал, чтобы его оборотни не трогали. А я слушал. Но после всякая ерунда в голову лезет. Мы под открытым небом ночевали, палатки ставили.
Мне снилось, что кардинал превращается в кота, догоняет нас, ходит вокруг костров и слушает, о чем мы говорим. Шерсть на нем рыжая, а на боках белое. Крупный такой кот. Может, потому так помню, что видел кардинала совсем близко. Когда мы на берегу сидели и господа читали письмо от кузины господина Арамиса. Я как вспомню глаза кардинала, так меня в дрожь бросает. Как есть кот. Причем злой. Того и гляди бросится. Я же от него в трех шагах стоял. Кардинал с господами разговаривал, а мы смотрели.
Мушкетон сказал, что господин Атос – смелый, а господин Арамис – отчаянный. Если бы не господин Атос, господин Арамис бы за свою кузину кардинала шпагой проткнул.
Я никому не говорю, но мне господина кардинала иногда пожалеть хочется. Он же не виноват, что умный. Что король его слушается. Как посмотрю на нашего короля, так вижу: наш король слушаться будет не всякого. У него свое на уме. Он сейчас ничего, веселый. Песни поет. Чудно: всех по имени называет. Правда, я тоже всех господ по имени помню, и слуг тоже.
Все сбиваюсь. Вот, про сон. Кардинал у меня сердце хотел вырвать когтями. Но я закричал, и кардинал убежал.
Нужно проверить при случае, нет ли на кардинале кошачьей шерсти. Говорят, на оборотнях всегда остается шерсть того зверя, в которого он перекидывается. Только я не очень надеюсь так проверить, оборотень кардинал или нет. У него камердинер хороший. Следит.
читать дальше
Мы завтра в Париж приедем.
Господа все извелись. Господин Атос сегодня с господином де Тревилем разговаривал. Господин де Тревиль пообещал, что первыми в отпуск пойдут наши господа. Всех вместе отпустит. Вот еще король говорил, что в отпуск можно, но никуда появляться нельзя. Я думаю: как это нельзя? Это сидеть дома и даже в Сен-Жермен не сходить погулять? Там всегда толпа. Если форму не надевать, то никто и не догадается, что господин – мушкетер. Мало ли дворян в Париже!
Гримо говорит, что мы поедем в Бетюн.
Я бы отдохнул лучше, Но разве я своего господина оставлю?

Ужас какой. Говорят, Бекингема убили.
Новость принес господин Арамис.
Все обсуждают и требуют у господина Арамиса подробностей. А он молчит. Сказал немного – и молчок. Скрытный – ужас. Не люблю, когда скрытничают. Раз сказал, так говори до конца.
К вечеру будем в Париже.
Отпускные свидетельства уже у господина д`Артаньяна.
Вот уважаю я господина де Тревиля. Хороший командир. Сказал – сделал. У нас отпуск на пять дней. С сегодняшнего вечера.
Господин д`Артаньян желает один в Бетюн ехать, а господин Атос говорит, что ехать нужно всем вместе.
Я не понял. Мы воевать едем? Зачем столько оружия?
Хотя как наши господа ездят – у них везде война.

Едем в Бетюн. Быстро едем. Базен жалуется, что у него поясницу ломит. Мы во время отдыха все делаем, а он отдыхает. Мушкетон делает и за Базена. Мушкетон – он страсть какой быстрый и ловкий.
Мы теперь дружим крепко. Мушкетон учит меня всяким охотничьим штукам. Я вот силки ставить не умел, теперь умею. У нас в деревне только на птицу иногда охотились. Однажды по осени кабана завалили. Тот кабан один ходил, огороды портил. Вот мы его и прибили. Клыки здоровенные. Страсть что такое. Сейчас торопимся, на охоту времени нет. Мушкетон переживает. Здесь много дичи. Дважды лису видели, зайцы каждый день попадаются. Может, на обратном пути поохотиться удастся. Я хочу поохотиться. Я только смотрел, как король и господа охотятся на птицу.
Подумать только: у меня крестный есть, так он ни разу за свои пятьдесят лет дичи не ел. Ни оленя, ни косули. Мясо у них два раза в год. Хорошо если три. Все бобы да репа. Еще курица. У крестного жена служит на птичьем дворе у какого-то графа. Немного прибытку есть. Но немного. Она честная. Головы да крылья от гусей домой приносит. А больше – ни-ни. Ее, говорят, главной птичницей скоро поставят за такую честность.
Я бы написал домой, но крестный плохо читает. Матушка моя вовсе читать не умеет. Я вот умею читать и писать, потому что мне всегда интересно было учиться. Меня, бывало, трижды в день до синяков хворостиной лупили, а я все равно учиться к кюре бегал. Он у нас такой умный! Я и до сих пор считаю, что умный, разве что господа умнее. И то не все.
Есть ум, который полезный, а есть, который бесполезный. Бесполезный у тех, кто много знает, но толку в этом – чуть. Ежели я никогда в жизни в Грецию не попаду, то мне совсем не нужно знать, какие там статуи есть. Это господам нужно знать. Про господ другой разговор, они по своим правилам живут. Зато я должен знать, что сколько стоит. Где что дешевле. Откуда деньги добыть. Как подзаработать. Вот когда в этом разбираешься – у тебя ум полезный.
У Мушкетона ум полезный. Гримо – и так, и сяк. Гримо и про греческие статуи знает. Базен тоже так и сяк. Базен больше на божественное разговор переводит.
Все, больше некогда бумагу марать. Я хотел стихотворение сочинить опять, но не получается. Вдохновения нет.
Уже задница от седла болит. Жаловаться некому. Разве Мушкетон поймет.


Я несколько дней до бумаги не мог добраться.
Теперь могу.
Бедняжка, как ее жалко. Я про мадам Бонасье. Ведь убили ее.
Я на мертвяков насмотрелся под Ла-Рошелью, но там мужчины. Солдаты. Эти знали, на что шли. Война есть война. Когда беззащитную женщину убивают, тут дело другое. Я ее уже мертвую видел, когда отпевали. Лежала себе под покрывалом тихонечко, личико спокойное, только белое совсем. Как спит. Ее, бедную, отравили.
В монастырь нас никто не пустил. Мужчины же, а там женщины. Только господ настоятельница пропустила. У них два письма было. Мы сразу добра не ожидали, потому что у монастыря встретили подозрительную карету. Господа стрелять стали, ранили одного, который карету сопровождал. Карета уехала.
Базен начал нам про монастырскую жизнь рассказывать, но мы не слушали. Я честно скажу, что думал, как нам отсюда поскорее ноги унести.
Дальше господин Портос вышел. Белый как мел. Первый раз его таким видел. Глаза кулаком тер и все небу грозил. Словно тут чем поможешь.
Господин д`Артаньян плакал как ребенок. Сразу плакал, ночью плакал. Я не знал, как к нему и подойти. Он сам подошел ко мне. Вина попросил. Я налил, но сказал, что напиваться не надо. Не поможет, только хуже будет. Лучше уж так. По себе знаю.
Господин Атос самый спокойный был. Сразу нами командовать стал. Объяснил, что к чему, каждому задание дал. Меня оставил последним.
Мне приятно, что он меня считает самым расторопным и сообразительным. Он, оказывается, за нами всеми наблюдает. Каждому задание по силам. Мне самое трудное. Может, еще потому, что я лакей господина д`Артаньяна.
Я эту выслеживал. Блондинку английскую. Шпионку. У меня с ней свои личные счеты были, потому я старался за всех. Чтобы ее найти, пришлось всю ночь ездить. Но нашел. Два кувшина вина с местными слугами выпили. Там народ простой, что на уме, то и на языке.
Что дальше было, описывать не буду. У меня не в меру живое воображение. Еще сниться начнет. Нет уж. Мне этого довольно один раз.
Нашли мы эту красотку, судили и казнили. По всем правилам. Господин Атос даже палача привел.
Мушкетон злится, что ему недоверие оказали. Миледи им с Гримо пообещала по тысяче пистолей каждому, если они ей бежать помогут.
Гримо позволительно колебаться. Все же миледи – его бывшая хозяйка. Теперь я правду знаю. Господин Атос был женат на этой мадам. Давно. Она ему всю жизнь сломала. Вот как: он женился на ней по любви, вся семья была против. Господин Атос – знатный господин, граф, да еще из Берри. То я и думал, что ему в мушкетерах не место. Монахи вот власяницы на себя натягивают, часами на коленях стоят, по пятьсот поклонов у креста бьют. А этот в мушкетеры ушел. Тоже наказание. Сам на себя. Она до свадьбы была вся невинная голубица, он ее даже пальцем не тронул, хотя мог все без свадьбы сделать. После свадьбы она стала графней. Они всего два месяца женаты были. Она на охоте упала с лошади, потеряла сознание. Вот так граф открыл, что его жена – клейменая воровка. Ее повесил там же, в лесу. На дерево вздернул.
Мне это Гримо рассказал. Теперь можно.
Он и тогда графу служил, и после с ним в Париж поехал.
Мне миледи не жалко. Демон она была. Демону в аду самое и место.
Господин все плачет. Ничего, утешится. Галантерейщиц в Париже много.
Мы уже в Париж возвращаемся.
Отпуск закончился.
Почему как господа куда отправятся, вечно там трупы и всякие нехорошие приключения?



Мы в Париже будем еще неделю.
Подыскиваем новое жилье. Я забрал вещи от Бонасье. Выбрал время, когда его дома нет.
Вещей у нас немного. Не разбогатели. Когда у хозяина есть деньги, он их быстро спускает на всякую ерунду. Покупает много бесполезного. Вот есть у него какая-то морская железяка. Для того, чтобы измерять что-то. Я пытался разобраться, так стрелкой себе палец пропорол. Там стрелка на пружинке. Пружинку сорвал, после еле на место поставил. Чтобы господин д`Артаньян не заметил. Он вокруг этой штуки месяц прыгал. Теперь забросил. Зачем она нам? Мы ведь на суше, морем плавать не собираемся.

Мушкетон дал посмотреть книжку. Ее в Голландии издали. Про то, как у женщин успех иметь. Там все есть. От того, как ухаживать, какие слова женщины любят. До того, как это…ну, всякие штучки в постели. С картинками.
Мы с Мушкетоном полистали. Гримо дали посмотреть. Базену не дали. Он раскричится, что мы сами развращенные твари и его совращаем. Сам, небось, в щелочку постоянно подсматривает, когда к господину Арамису дамы приходят. Он нас вчера не пустил к себе. Сказал, что мы шуметь будем, а господин Арамис занимается. Как же. Из гостиной музыка и женский смех.
Мы решили, что все это неправда, что в книге написано. Не бывает так. Если и бывает, то это господам хорошо. Им заняться нечем. А по мне, так я и без чужих указаний успех у женщин имею. Только мне некогда ими заниматься. Мне вот лень сейчас, я сижу и бумагу пачкаю. Надо же бегать нам квартиру искать по средствам и в хорошем районе. Еще надо пойти в казармы и почистить лошадей. А потом к Жаклин зайти. Я ей подарок привез из Бетюна. Кружевной чепец и фартучек. Красивый. Она у меня самая красивая. Будет еще краше.

Я отнес деньги надежному человеку. Нечего с собой носить в кошельке. Мало ли что. Теперь деньги будут работать. Я поеду с хозяином назад под Ла-Рошель, а деньги в Париже останутся. Поль их в дело пустит.
По этому поводу господин Атос библейскую притчу поминал. Про таланты. Это у евреев такие деньги были. Один раб в землю зарыл, другой не помню что, третий получил деньги и пустил их в дело. Господин вернулся. Один раб пришел и принес свои деньги, и прибыток тоже. Честно все отдал. Другой получил прибыли больше, тоже отдал все до единого денье. А третий выглядел дурак дураком. Потому что испугался гнева господина, деньги так в земле и пролежали. Третьего наказали, а его деньги отдали тому, кто получил больше всех прибыли. Смысл же этой притчи таков: если тебе чего дано, преумножай. Иначе отнимут.
У меня есть знакомый. Он еврей. Не ростовщик. Ювелир. Хороший. И жена у него еврейка. Я думаю, что Жаклин у меня такая же жадная до работы. Все в доме блестит, все красивое. Люблю, когда женщина все умеет. Вот, Соломон всегда говорит, что Иисус был умный. Равви. То есть учитель. В Христа не верит, а признает, что умный был!
Правильно. Если бог дурак – то чего с людей спрашивать? А если бог умный, то он умных любит.
Почему говорят, что дуракам везет больше, чем умным?

Я квартиру нашел.
Мы все это время у господина Атоса жили.
Ну же господин Атос и пить здоров.
Я все не верил, что в Амьене он полсотни бутылок мог выпить. Теперь верю. Ему дай волю, так он все французское вино выпить может. И ничего с ним не случится.

Наш вчерашний разговор с Гориан напомнил об этом фанфике

Миледи. Небольшая зарисовочка

Автор Ника



Гамлет: Я вас любил когда-то...

Гамлет:--Чья это могила, как тебя там?
Могильщик: --Моя, сэр...

--Уберите руки, Рошфор!
Эта фраза повторятся все чаще и чаще. В последнее время любезный граф стал позволять себе кое-какие вольности. Хотя я прекрасно знаю, что ничего плохого он мне не сделает. Он знает, когда надо остановиться. Ну пусть, мужчине надо дать почувствовать, что он мужчина, а Рошфор к тому же неплохой и может мне пригодиться. Но в последнее время он стал что-то совершенно невыносим со своим заигрыванием. Всему же есть предел, в конце концов...
Граф сделал мне предложение. Видная партия, но с меня, пожалуй, хватит. Бог троицу любит, да и с графами я завязала окончательно и бесповоротно. Последнего было более чем достаточно.
--Давайте займемся делом, Рошфор. Вы обещали научить меня фехтовать, помните?
--Ах, господи, зачем вам это? Поверьте, ваша сила не в шпаге...
--Рошфор, вы такой противный, когда пытаетесь льстить... лучше скажите прямо, что вам надо сегодня?
--Мне—ничего, а вот его преосвященство велел явиться ровно к восьми часам. Так что пойдемте вместе.
--Так-так, новое задание. А в каком он настроении?
--Гладит кошку.
--Которую?
--Персидскую.
--Черт, в самом отвратительном. Наверное, задание будет трудное, боиться, что я опять не справлюсь. Надо принести ему виноград, Рошфор. После кошек его преосвященство более всего любит эти ягоды.
--Не поможет. Он вот-вот начнет военные действия. Тут, пожалуй, поможет только та самая ваша сила, которая не в шпаге...
Моя рука поднялась сама собой. Ну пусть в бордель сходит, если уж так невмоготу.
Рука у меня оказалась ничего себе. Потер щеку. Видно, хорошо заехала. Ну пусть, поделом. Мужчину, даже самого хорошего, иногда надо поставить на место. А Рошфору до самого хорошего ох как далеко...
--Черт! Да я же пошутил! Ладно, простите... учтите, я извиняюсь редко...
--И вы меня простите. Учтите, я извиняюсь еще реже...
--Хорошо, я это учту. Тогда пойдемте, Анна, если мы опоздаем к восьми часам, он будет еще больше не в духе.
Анна. Так ОН меня называл. С первого дня. Ох, какое нехорошее воспоминание. Как много я тогда сделала неправильно. Но я была на десять лет моложе. Сейчас я уже гораздо опытней.
--Послушайте, Рошфор, сделайте одолжение. Не называйте меня Анной, мне это режет слух. Называйте меня леди Винтер, или миледи Винтер, как вам больше нравится.
--Понял. Но мне режет слух имя Винтер. Давайте будет просто миледи.
Я пожала плечами. Как там у Шекспира—«Что в имени тебе моем?» Однако нашелся такой, для которого имя было всем. Важнее жизни. Моей жизни. Зря вы первый начали, граф де Ла Фер. Ваш приговор уже давно подписан...

Я знаю, что я умру, потому что затеяла неравную игру. Я одна против четверых. Можно еще слуг посчитать. Рошфор поможет, но он не разделяет моей ненависти. Более того, он даже симпатизирует этому олуху д'Артаньяну. Но перед тем, как я умру, я все-таки успею кое-что сделать. Думайте обо мне что угодно, господин граф, ваше мнение меня уже давно не интересует.
Я узнала тебя, Граф де Ла Фер, благородный Атос, бесстрашный мушкетер, о храбрости которого ходят легенды по всему Парижу. Вожак «четырех неразлучных». Все правильно, все сходится. Как это на тебя похоже—надо руководить, командовать, опекать. Показать свое превосходство. Как на тебя смотрит этот гасконский мальчишка. Как жаль, что не удалось сделать из него свое орудие. Ради этой дурочки Констанции, которая ввязалась в такое дело, из которого не выходят живыми, он готов на все.
Вот мальчишек, пожалуй, у меня еще не было. А воображает из себя бог весть что. Да я ведь прекрасно знаю, куда ты побежал, вообразив, что я тебя могу прикончить прямо здесь. Не захотелось руки марать. Слишком много чести...
Ну и что такого в гасконском мужчине? А все говорят: ах, эти гасконцы, они такие, такие...
А «такой» был только один... Думает, что он мертв. А ему предстоит умереть второй раз. Как и мне...

--Вы свободны, Рошфор. А вас, сударыня, я попрошу уделить мне несколько минут...
Господи, и ты туда же. Но ты мне нужен, чтобы предоставить свободу действий. И чтобы отправить на тот свет благородного Атоса, я не перед чем не остановлюсь...
Рошфор, похоже, тоже понял, к чему все идет, и ему это не понравилось. Но что он может? Он, в сущности, мне никто. А у кардинала власть и деньги. А они у меня на исходе...
Ишь какой прыткий, несколько минут. Не ждите меня, Рошфор. Несколькими минутами тут не закончится. Когда вы последний раз были с женщиной, ваше высокопреосвященство?
Однако кардинал приятно удивил. К тому же он был действительно красив. Анна, будь она чуть расторопней, могла бы получить и Бэкингема и кардинала. Интересно, позволили ли герцогу хоть один поцелуй?
Вот и сто пистолей. Легко заработанные. Все же побольше, чем тридцать серебрянников. Приятно знать, что тебя оценили выше, чем спасителя...
Рошфор был дома. Ждал. Налил вино, протянул бокал. Да, это именно то, что мне сейчас нужно.
--Как вы можете это делать за деньги?
Я уже это делала за деньги. Отрабатывала титул графини де Ла Фер. Но только я надеялась, что это продлиться подольше. Ах, какая же я была дура...
И тут я заплакала. Впервые с того самого дня, когда я узнала, что со мной сделал мой муж, мой господин и повелитель, тот, который клялся жить со мной в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас. С тех пор я не пролила ни одной слезы. До сегодняшнего вечера.
--Возьмите деньги себе, Рошфор. Я не хочу к ним прикасаться.
--Вы не перестаете меня удивлять. Я не думал, что вы умеете плакать...
Я опять почувствовала, что рука сейчас поднимется сама собой. Однако он схватил меня за руки и прижал к себе. Тут я уже залилась слезами по настоящему... Он обнимал меня, гладил волосы и просил успокоиться. Сейчас начнет развязывать корсет. Чудес на свете не бывает...
--Да успокойтесь же, Анна. Останьтесь у меня, я вас не отпущу в таком состоянии.
--Я... я в состоянии дойти до дома...
--Да успокойтесь же, говорю вам. Не все мужчины такие, как ваш граф де Ла Фер...
Знает. Не важно откуда. Ну и хорошо, значит, знает обо мне все. Ничего не надо скрывать и прятать...
--Вы точно не хотите выйти за меня замуж?
Я покачала головой.
--Тогда может быть в шахматы? Одну партию? Можете играть какими хотите...
Я выбрала белые. Проиграла. Значит, скоро конец всему, так мне подсказывает моя пророческая интуиция. Так сказать, дежавю наоборот. Ну что же. Осталось только позаботится о том, чтобы у Джона были титул и имя. И чтобы ему рассказали обо мне так, как все было на самом деле...





Если можешь, ты прости меня, пожалуйста,--
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?
(Юрий Визбор )

Ночью я сама пришла к нему. В конце концов, я молодая, красивая женщина, а он... не такой уж молодой, но тоже красивый мужчина. Я долго не могла уснуть, потом поняла, что мне просто хочется человеческого тепла и ласки. Поэтому я встала и тихо прошла к нему в спальню...
Он тоже не спал, наверное, думал обо мне. Все-таки с его стороны это очень благородно—знать все и не разболтать... скорей всего, кардинал ему все рассказал, вопрос только--зачем? Его преосвященство никогда ничего не делает просто так...
--Анна?
--Да. Подвиньтесь, я лягу рядом...
Он, улыбаясь, исполнил мою просьбу. Я задула свечу.
--Зачем? Я же сказал...
--Я знаю. Просто я люблю темноту.
--Я хочу тебя видеть.
--Не надо, пожалуйста...
--Ну хорошо, слово дамы—закон.
Он лежал на спине, закинув руки за голову. Хотя было темно, я прекрасно видела, как он улыбается моим ласкам. Вдруг он опять схватил мои руки, стал их целовать... Как мне было с ним хорошо в эту ночь, тепло и уютно...
--Бедная, бедная девочка... давай бросим все это и уедем вдвоем на край света... куда ты захочешь...
--Замолчите, Рошфор, еще немного и я на это соглашусь...
--Глупенькая, я же этого и хочу...
--Нет, нет... это темнота говорит, а не вы... Завтра днем все будет как прежде, мы снова будем слугами его преосвященства, будь он проклят, мы и не вспомним о том, что было сейчас...
--Хочешь, я его убью?
--Не надо. Я его сама убью.
--Как хочешь, только помни, что из Бастилии я тебя не смогу вытащить.
--Не беспокойтесь, до Бастилии дело не дойдет,--усмехнулась я.
--Тебе непременно надо его уничтожить?
--Конечно. Ведь он уничтожил меня. Око за око.
--Я тебя боюсь.
--Иногда я сама себя боюсь...
Это, наверное, было самое странное признание в любви на свете, ибо это была самая странная и короткая любовь, если вообще наши отношения можно было так назвать. Наверное, он правда любил меня, но я уже точно не могла никого любить. О, господин граф, вы полагаете, вы один страдаете на этой земле? Не знать мне покоя, пока вы живы, пусть это будет стоить мне моей собственной жизни, но это будет стоить того...



Я случайно встретила Aрамиса на улице. Лучше бы это был этот тюфяк Портос, уж из него бы я выудила кучу сведений, не прилагая к этому особенного труда. Но уж спасибо и на том. Сейчас меня одно интересует—есть ли в глазах кого-нибудь из вас человечность. У меня точно нет, но с меня уже давно нечего спрашивать. Теперь я знаю, столкнусь я с ТОБОЙ за каким-нибудь углом, ты меня заколешь кинжалом, а твои друзья будут приговаривать «браво». С д'Артаньяна тоже спрашивать нечего, хотя теперь у меня есть, чем шантажировать мальчишку. Сам виноват. За двумя зайцами погонишься, поймаешь Шарлотту Баксон на твою гасконскую голову. Я теперь, пожалуй, ненавижу тебя не меньше его, или все-таки немного меньше. Хоть и по глупости, но сказал правду. Мне следовало поступить так же.
Итак, я столкнулась с красавчиком случайно. Вернее, специально задела его плечом, но он со своим пресловутым благородством был уверен, что он меня толкнул. Могу я вас проводить куда вам угодно? О, это действительно было бы слишком забавно… а еще я могу ему представиться графиней де Ла Фер… но ведь это ему ничего не скажет, граф де Ла Фер мертв… мне вдруг захотелось повеселиться. Наверняка они рассказывают друг другу все, особенно наверное хвалятся успехами у дам. Я представила выражение твоего лица, когда твой дружок своим кротким голоском поведает тебе, что он познакомился с графиней… де Ла Фер…
Думает, что он хитер и таинственен, однако стоило мне едва коснуться его руки, как он уже выложил все, что мне было нужно и не нужно знать. Я уяснила твердо еще раз—ты отлично вымуштровал всех трех. Арамис, возможно, самый человечный из вас, но стоит тебе сказать слово и он тоже не остановиться не перед чем. Так что в ад, дорогие мои. Все четверо. Как там у вас—один за всех, и все за одного? Вот и замечательно... Его преосвященство мне только спасибо скажет...

Я держу в руке драгоценную бумагу с одной строчкой. Возможно, если я буду очень хитра и очень осторожна, а это мне совсем не трудно, я еще смогу выйти из игры живой, отправив тебя к праотцам. Возможно, после этого мне будет легче дышать. Любой судья оправдал бы меня, поэтому ты не потрудился дойти до суда...
Скрипнула дверь. Я машинально спрятала бумагу в корсет.
ТЫ!
На секунду у меня мелькнуло трусливое желание упасть на колени, плакать, просить прощенья, ползти за тобой куда угодно, на край света... нет, неправильно, это ты должен просить у меня прощенья… я виновата только в том, что думала о тебе лучше, чем ты есть… в эту секунду для меня никого не существовало, ни Джона, ни Рошфора, ни уж тем более кардинала... Но уже после первой твоей фразы, о храбрый мушкетер его величества, я поняла, что ты не изменился... точнее, изменился, стал очень несчастный и очень злой... все, что у тебя есть—это твои друзья... Как ты изменился в лице, когда я произнесла имя этого мальчишки!
Я вижу перед глазами черную точку пистолета. Я готова умереть, но не сейчас и не так. Сначала ты. Господи, как же я тебя ненавижу! Только ты мог довести меня до состояния животного страха, когда уже ничего не соображаешь... чем больше ты изображаешь из себя рыцаря печального образа, тем больше я убеждаюсь в том, что ты способен убить меня и второй раз, и третий и рука у тебя не дрогнет... только поэтому я отдала тебе бумагу... но учтите, господин граф, мои проклятья сбываются рано или поздно... Как я тебя ненавижу, ненавижу!! О, если бы ты был чуточку умнее, одно твое слово—и эта безумная война прекратилась бы в одно мгновенье... Но ты опять ничего не видишь, кроме себя, своего горя, своей трагедии. Твои друзья тебе дороже всего на свете. Меня как не было, так и нет. Будь проклят ты и твои дети, если они у тебя будут, и все, кто тебя окружают! Ни один из вас не будет счастлив, никогда!

--Анна, успокойся... успокойся, прошу тебя, успокойся... что случилось?
--Догони его... догони, можешь его убить, я выйду за тебя замуж... пожалуйста, прошу тебя, я никогда ни о чем не просила...
--Кого?
--Он, он... Атос и граф де Ла Фер—одно и тоже лицо...
--Я знаю. Перестань плакать. Ты что-то часто плачешь последнее время.
--Это к смерти...
--Ну-ну, перестань. Здорово же он тебя напугал.
--Неправда!
--Ну-ну. Ты все еще его любишь?
--Неправда…
--Не лги мне.
--С какой стати?
--Да потому что чем больше ты кричишь о том, как ты его ненавидишь, тем больше ты его любишь…
--Неправда. Я люблю тебя.
--Теперь моя очередь говорить неправда…
Он держит меня в своих обьятиях. Гладит волосы. Господи, как хорошо… господи, за что, за что ты мне встретился? Я была дурочкой, польстилась на деньги. Я потом только поняла, как я в тебя влюбилась… я забыла все, слишком забыла, и за это была наказана, но не слишком ли жестоко?
--Оставь его в покое. Их четверо и они одно целое, а нас только двое, и мы непонятно что.
Я вырвалась из его обьятий.
--Я одна, Рошфор. Тебя это не касается.
--Как хочешь, Анна.
--Я просила тебя не называть меня так…
--Хорошо. Могу я называть тебя Шарлоттой?
Он и про это знает. Его преосвященство перестарался. Шарлотта Баксон, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер—действительно, не слишком ли меня стало много?
А что, если и вправду стать графиней де Рошфор? Это даст Джону и титул и имя. Нет, нет. Это меня не излечит. Меня уже, видимо, ничто не излечит. Это опять минутная слабость. Потому что Рошфор хороший человек, он первый принял меня такой как есть, а я знаю, на что я иду и я пойду до самого конца. Это будет не честно по отношению к нему. Пусть не верит мне, но я действительно его люблю, поэтому никогда не выйду за него замуж…





Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы,
Не будет завтра вам, как неоплатный долг, зачтен,
И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы,
Не будет завтра проклят, заклеймен и запрещен?
Вот так живем, покуда честные, до первого ущелья,
До первого обвала, так, чтоб раз и навсегда...
... А что на юге?--а не юге много места для веселья,
Там солнце, камни, море, пальмы воздух и вода...
(Михаил Щербаков, Бабэльмандебский пролив.)


--Анна де Бейль, согласны ли вы стать моей женой?
Да, да, да! Тысячу раз да! Ты еще спрашиваешь? Господи, еще бы немного, я бы сама к тебе прибежала бы, наплевав на все правила и приличия... ты, видимо, не очень бы сопротивлялся...
Маленькая белая церковь в деревне. Согласны ли вы? Да... да...
Господи, кто тебе наплел, что он не мой брат, а мой муж? Один дурак сказал, другой услышал... как ты мог поверить такой сплетне со своим умом? Ты, взрослый мужчина, готов был верить всему что завистники наплетут о никому неизвестной девчонке. Искры достаточно, чтобы возгорелось пламя. Одной глупости хватило, чтобы я в твоих глазах стала чудовищем... Господи, да откуда я знаю, кто отравил твою собаку, нужна она мне была, как королеве две подвески кардинала...
Три месяца безумного, неземного счастья. Почему горе может длиться вечно, а счастье нет?
Тот вечер перед началом конца я вижу ясно, как будто это было вчера. Ты сидишь в кресле у камина, в руках «Жизнеописание цезарей.» Я молча отбираю книгу, сажусь к тебе на колени.
--Когда мне можно будет это почитать?
--Ты еще маленькая для таких вещей.
--Вот как, в самом деле? Не думаете ли вы, что провести один прием в салоне замка Ла Фер может быть труднее, чем понять смысл этой книжки?
--Я этого не думаю...
--А о чем вы думаете?
--О том, что я—самый счастливый человек в мире.
--Вы совсем не думаете о том, что мне скучно.
--Простите, я увлекся. Это в самом деле невероятно интересная книжка. Пожалуй, я вам ее дам, чтобы вы не скучали.
--Я не об этом. Мне до смерти надоели все эти приемы и принимание поздравлений. Разве вам не хочется спрятаться куда-нибудь от всего этого?
--Я думал, вам это все по душе, вы так прекрасно справляетесь с ролью графини...
--Но это же так просто. Всему этому нас обучили в монастыре. Сначала мне это нравилось, но теперь смертельно надоело. Поедем куда-нибудь, прошу вас!
Практически, я сама напросилась. С другой стороны, не эта случайность, так что-нибудь другое. Надо же было так потерять голову, чтобы забыть о самом важном!
Охота была всего лишь предлогом, чтобы забраться куда-нибудь подальше от всех... последнее, что я помню—я падаю с лошади... в гораздо большую пропасть, чем можно было представить... Но вы ошибаетесь, господин граф, думая, что от меня можно так просто избавиться, вы ошибаетесь, думая, что напав на ваш след я не буду следовать за вами везде и всюду, и я не успокоюсь, пока не отомщу вам за то, что вы со мной сделали...

Я просыпаюсь от собственного крика. Как давно мне все это не снилось.
--Анна, Анна, успокойся! Успокойся, это всего лишь сон, слышишь!
--О господи...
--Успокойся, успокойся. Я здесь, я с тобой. Хочешь вина?
--Нет, не уходи! Не оставляй меня!
--Хорошо, хорошо... я никуда не уйду...
--Не называй меня Анной, сколько раз повторять?
--Я не могу по другому. Не получается. С каким удовольствием я бы проткнул его шпагой... посмотри, до чего он тебя довел одним своим появлением...
--Так почему бы тебе этого не сделать?
--Не хочется в Бастилию особенно теперь, когда у меня есть ты...
--Послушай, Рошфор, не надо... оставь меня... я приношу людям одни несчастья...
--Ты только что просила не оставлять тебя.
--Это было минутной слабостью...
--Вот и хорошо. А я ей воспользовался.
--Ты потом пожалеешь об этом.
--Я уже об этом пожалел, и что это изменило?
--Какой ты...
--Замечательный, не так ли? Ты хотела сказать—противный, но не смогла, потому что я в самом деле самый замечательный, верно?
Я смеюсь. Я так давно не смеялась. Иногда человека достаточно просто согреть, чтобы он снова мог смеяться...

Я попалась в ловушку. Глупо и нелепо. Бог троицу любит. На этот раз мне от вас не уйти. Вон вас сколько собралось, чтобы со мной расправиться: бывший муж, бывший любовник, горячо любимый родственник, недоделанный священник и ваша передвижная физическая сила. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы доведете до конца то, что задумали. Я готова. Мне не страшно. Страшно было только первые несколько минут, поэтому я и закатила весь этот концерт. Вам еще долго будут мерещиться мои крики. «Еще один шаг, д'Артаньян, и я вынужден буду скрестить с вами шпагу.» О, это было бы забавно, как бы я повеселилась напоследок. Если бы это действительно случилось! Но я же знаю, что стоит тебе сказать хоть слово, и они пойдут за тобой и в рай и в ад... когда-то и я тоже была на это готова... но ты этого уже не помнишь, как будто этого никогда не было... Мне не о чем жалеть. Джонни сильный мальчик, он прекрасно проживет и без меня в этом мире. Так будет лучше, запомнит меня молодой и красивой. Я не предвидела только одного—Рошфора, такого, каким он открылся мне—самым лучшим... но он, кажется, не из тех, кто будет долго убиваться, в отличае от д'Артаньяна, который и сейчас еще кажется готов зарыдать в любую минуту.
Мне не о чем оправдываться перед вами. Видели бы вы все это со стороны, благородные мушкетеры. Как это пошло, мерзко и не по мужски. Однако какими вы себе кажетесь праведными в своем возмездии...
Они ведут меня к реке. Неужели утопят? Нет, ведь из воды есть возможность выбраться. Нет, на этот раз ты все продумал до мелочей, так, чтобы раз и навсегда...
В самые последние минуты я вижу не прошлое, а настоящее. Рошфор. Тот, который согрел меня, принял такой, какой я была, и с кем я снова смогла смеяться...
Я умираю... через двадцать лет так же умрет король Карл, которого вы будете пытаться спасти всеми правдами и неправдами. У меня пророческий дар. Я это называю дежавю наоборот. Только в мою пользу это никогда не работало...
________________________________________________________________________________

Рошфор случайно столкнулся с четырьмя неразлучными в одном из придорожных трактиров на полпути к лагерю. Рошфора беспокоило долгая задержка Анны и он решил что мушкетеры могли бы что-нибудь слышать о ней, если бы она им где-нибудь встретилась. Но у него был приказ арестовать д'Артаньяна, поэтому Рошфор медлил, не зная, с какой стороны лучше начать разговор. Однако д'Артаньян не дал ему опомниться:
--Сударь, я вас искал повсюду! На этот раз вы от меня не уйдете!
--Да я не собирался никуда уходить. У меня приказ арестовать вас, господин д'Артаньян.
Д'Артаньян за один прожитый день сразу из бесшабашного мальчишки стал взрослым мужчиной, однако сейчас воскликнул с почти прежней запальчивостью:
--Плевал я на приказы!
--Напрасно, молодой человек,--ответил Рошфор.—Это приказ кардинала. Насколько вам известно, он равен приказу его величества.
Д'Артаньян сразу сник и оглянулся на Атоса. Атос поднялся из-за стола и подошел к Рошфору.
--Господин де Рошфор, мы направляемся в сторону лагеря. Д'Артаньян отдаст вам свою шпагу и даю вам слово, что мы сами проводим его в ставку кардинала.
--Это мне подходит. Тем более что я еду дальше, чтобы встретиться с одним человеком.
--Если вы говорите о миледи, то вы ее больше не увидите.
Рошфор медленно обвел взглядом всех четверых по очереди и все понял. Он побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
--Можете передать это тому, кому вы служите,--добавил Атос, ничего не замечая.
--Господа,--вдруг сказал Рошфор.—Скажите, приходилось ли кому-нибудь из вас терять того, кто был вам дорог?
Теперь побледнел Атос, но ничего не сказал, однако д'Артаньян положил ладонь на эфес шпаги и закричал:
--Дуэль! Сейчас же! Прямо здесь, при свидетелях! Вы с ней были заодно!
--Уймитесь, юноша,--ледяным голосом произнес Рошфор.—Я не стану сейчас с вами драться: во первых, ваше горе сильнее моего, во вторых, этим никого не вернешь, а в третьих, как я уже говорил, я должен вас арестовать...
Д'Артаньян вытащил шпагу из ножен и протянул Рошфору. Тот взял ее в руки, подумал и сказал, обращаясь к Атосу:
--Господин Атос, вы даете мне слово в отношении вашего товарища?
--Я даю вам свое слово, господин граф.
Рошфор протянул шпагу д'Артаньяну. Затем вытащил из кармана бумагу с приказом об аресте и медленно на глазах у изумленных друзей порвал ее на мелкие клочки.
--Встретимся в ставке, господин д'Артаньян,--заключил он свои действия, поклонился остальным и вышел из трактира.
Д'Артаньян молча со всех сторон рассматривал свою шпагу, как будто видел ее в первый раз. «Рошфор в тысячу раз лучше всех нас вместе взятых»,--подумал он. Двадцать лет спустя ему предстояло еще раз убедиться в этом...

Рошфор вышел на улицу, взглянул на небо и перекрестился.
«Бедная моя девочка,»--подумал он.—«Прости, я не смог тебя защитить... Прости, но я не буду мстить—я один, их четеверо, это бессмысленно... Спи спокойно, моя любимая, я никогда тебя не забуду...»
Он вскочил на коня и умчался по направлению к лагерю.

Комментарии отключу. Это просто крик в пустоту. Ибо пустота, она никуда не делась, даже если изредка мне кто-то что-то пишет.


Я практически осталась ни с чем. Последний нормальный ноут ушел, куда все копировала. Да, сама виновата, решила, что я дома, расслабилась, мать рано утром вошла и просто забрала, я даже не проснулась, забыла стул к двери приставить. Потом хвасталась, что заходила ко мне два раза и я даже не шевельнулась. Она сказала, что я , наверное так напилась (!) , что дрыхла, как сурок. Глупо было бы с моим недосыпом и нервотрепкой. Сказала, что если я съеду, - только совсем, а не как-то там временно,- отдаст. И я бы даже повелась, но потом засомневалась.
Меня просто выгоняют из квартиры. Говорят, что богатая и давно бы купила себе квартиру, а я не то, что купить, снять -то не представляю как. Только забив вообще на все, одежду, нормальную еду и т.д.
Побежала с горя к участковому, взяла заранее телефон, потому что в пятницу мне пообещали, что не пустят домой. Какое там - все отдыхают, участковый принимает чуть ли не по часу в день - я тоже хочу так работать! Побежала в юридическую консультацию, и вот она, правда жизни, которую я понимаю и сама. Только принудительная госпитализация, никакая полиция просто так не поможет (ведь вы же не напишете заявление, что родная мать берет ваши вещи?! ) и вообще говорит: что вы от нас-то хотите?
Сейчас пока намерена отпроситься завтра у начальницы на весь вторник. Пойду в психдиспансер, уже знаю к кому, а потом к участковому. Но я не думаю, что мне это поможет. Просто для галочки, чтоб если что, я приходила и обращалась. Врач, конечно, выслушает, но по одному моему слову не пришлет ведь скорую. То, что сама она не пойдет, и ежу ясно, я даже предлагать не буду, а менты сошлются на психиатров. В лучшем случае придут поговорить или вызовут. Но надо знать мою мать, даже я иногда не знаю, что и думать. В разговоре она сама разумность и логичность, бедная и несчастная и что она мне только сделала. Пыталась снимать наш разговор на телефон - пустой номер. Скорее меня заберут за дурное обращение с родителями, сочиняет прямо на ходу, и очень здорово получается, я бы сама поверила.
Я даже на скорую в случае критической ситуации не полагаюсь. Мать на психбольную совсем не похожа, говорит про меня разные глупости, но все это вещи реальные, голосов она не слышит и с инопланетянами не разговаривает.

Ну, а у меня вот теперь точно опустились руки. Вчера несколько часов сидела над одним переводом - он остался на том ноуте. Конечно, могу начать сначала, что мне еще остается... Да и много чего другого... Я, конечно, опять восстану, как феникс из пепла, но с каждым разом все тяжелее. Ну, и... вот какое-то время назад я бы сказала, что это был за перевод и было бы понятно, что он значил, но сейчас... иных уж нет, а те далече.

У меня остался один последний ноут. Некоторое время назад и я говорила себе, что четыре - это чересчур. Просто они выходили из строя, в сервис нести мне почему-то не хотелось, вот и покупала, и совсем недорогие, сейчас, когда они стали исчезать отдала в ремонт, один правда починили хорошо, другой плохо, но починила я их уже когда больше ничего другого не оставалось. Тот, что остался, он с 10 виндоусом, это сплошное недоразумение, но больше уже ничего нет. Можно выходить в интернет и пользоваться вордом, но многое на нем, если и работает, то просто ужасно.
Так что в моем положении четыре ноута самое оно оказалось. Даже мало.
Наверное, потом пойму, что там остались какие-то клипы, картинки и переводы, которые не задублировала, но чего уж говорить



Дневник - один из поводов для огорчений. Некогда людям. В будни работа. Вечером - дела. В выходные, тем более, дела. Ну, может, конечно...Эх, было время... Ну, ладно, не буду об этом.