На злобу дня, так сказать



Избегайте близкого контакта. Держите дистанцию при общении



Я уже просто в шоке. Начальство намекнуло, что на работу мы попадем не скоро.
Теперь они твердо решили починить мой ноут. Мои уверения, что все дело в компе на работе, все пропускают мимо ушей. Никого не колышит, куда я должна спешно девать содержимое ноута. Кажется, им не приходит в голову, что там вообще может быть что-то ценное и объемное.
Но мне вдруг пришла в голову идея воспользоваться этим и заменить 10 виндоус на семерку в моем самом глючном ноуте. Причем я уверена, что это делу не поможет, но раз начальство настаивает... Правда, сказали, что уж если и это не поможет, они подумают о замене компа на работе. Жадный платит дважды)
Ну, как минимум этот ноут может начнет шустро работать

Вчера был ужасно тяжелый день. Началось-то все, как выходной и я собралась долго ждать доступа на удаленку. Но потом моя начальница его прислала, немного раздражилась тем, почему у меня на телефоне нет ватсапа и как это вообще возможно?. Поскольку вовремя ничего не было сделано, то она теперь не знает, как прислать мне инструкции для работы и вместо этого прислала телефон одного нашего айтишника Антона. И вот тут началось...
Я его вообще хорошо знаю, спокойный миролюбивый парень, но к концу нашего общения у меня было ощущение, что нас с ноутом просто вывернули наизнанку.
Пришлось ставить скайп, которого у меня не было и я от этого совсем не страдала. Потом заглянув в мой браузер с множеством закладок , он заметил, что я просто хакер. А потом несколько часов мы что-то скачивали, устанавливали и перезагружали. Мой довольно шустрый ноут начал не на шутку тормозить и мне его было ужасно жалко. Попутно мне заметили, что неплохо бы его разгрузить,- чем это он у вас забит?- и как-то улучшить интернет-соединение. И под конец я начала уже злиться - может еще надо было купить новый ноут? Ну, а в результате все равно ничего не заработало - как выяснилось потому, что мой комп на работе выключен. Я, наверное, правда, человек из другого времени, но уходя с работы, я выключаю и свет, и все остальное, хотя для компьютерщика и моей начальницы это было настоящим откровением.
Далее мне было велено срочно ехать на работу - а было уже четыре часа - а то"завтра ты уже не проедешь, и тут же доложи". Ну, я совершила этот марш-бросок, кругом, в самом деле, пусто и тихо, только метро к вечеру немного оживилось, причем за счет каких-то гастарбайтеров. Еще заехала в магазин.
Кинулась к невыключенному, на всякий случай, ноуту и... опять ничего не работало. А начальница уже наперед заявила мне, что я должна сделать и то, и се, и мне дадут целый план работы. И говорила все это таким тоном, словно я злостный прогульщик и теперь должна отрабатывать.
Я опять позвонила Антону и мы с ним парились до десяти вечера, но так ничего и не заработало. В десять он сломался и позволил мне идти есть и спать - а я с утра, как в 10 позавтракала, так полодинадцатого и поужинала, голодная была, как волк. И настроение было крайне упадническое. В основном из-за начальства. Ну, и вообще я бы с радостью пошла на работу.
Вот сейчас через четыре минуты все начнется по новой. И голова зверски болит уже несколько дней

Есть такой холмсоман-коллекционер Билл Сайнс, который время от времени выкладывает фото своей огромной и великолепной шерлокианской коллекции. Ну, а сейчас он, как и многие, сидит в изоляции и сделал новые фото. Некоторыми из них я хочу поделиться

Глава 13

Последующую ночь я помню смутно. В какой-то момент, когда снаружи царила тьма, и моя комната была освещена лишь тусклым светом сальной свечи, я помню, что открыл глаза и обнаружил, что вокруг меня движется множество образов со смутными и неясными очертаниями. Я почувствовал приступ дурноты и желчь обожгла мне горло, ища выхода. Мне было холодно, и я дрожал, со всех сторон окруженный движущимися тенями, которые схватили меня и влили мне в рот какую-то жидкость с горьковатым привкусом.
Это зелье подействовало так же, как прежде, и я вновь погрузился в глубокий сон без сновидений. Только когда тюремный колокол прозвонил восемь раз, сознание вновь начало возвращаться ко мне. Возможно, сказать так было преувеличением, ибо хотя глаза мои были открыты, мой ум помутился от дурманящей наркотической смеси. И потребовалось ужасно много времени прежде, чем мне в голову пришло нечто близкое к рациональной мысли. Сперва я был в полном смятении. Потом у меня в мозгу всплыло имя – видимо, мое – а потом я цеплялся за каждый дюйм своего существования, как утопающий хватается за соломинку в надежде на спасение.
У меня было имя – Шерлок Холмс – и более ничего ценного. В моих мыслях мелькало имя еще одного Холмса, Генри, как будто оно должно было что-то значить. Я пытался понять, куда оно меня приведет, но был подавлен сильным ощущением надвигающейся опасности. Где-то за пределами этого слабеющего света свечи меня ждало нечто неописуемо ужасное. Я не мог определить, что именно это было, знал лишь то, что оно существует. Какую форму могла обрести эта опасность в этой комнате, где я в полном одиночестве лежал на спине на жестком ложе, кутаясь в грязное одеяло, было выше моего понимания. Я знал только одно, что мне нужно подняться и бежать от этого кошмара, чем бы он на самом деле ни был.
Благодаря своим усилиям, после того, как я упал с кровати на каменный пол и с трудом полз по нему вперед, я, наконец, очутился у запертой двери. Дующий из-под нее легкий ветерок поддразнивал меня запахами того мира, что лежит за стенами этой тюрьмы. Дверь заперта снаружи, а изнутри она представляет собой гладкую холодную поверхность, точно это глыба льда. Я зашел уже довольно далеко, но далее хода нет.
Гнев на полную тщетность всех моих усилий должен был привести меня в ярость из-за этой помехи, но я был уже совершенно без сил. У меня уже не было сил, чтоб вернуться на кровать, поэтому войдя, те трое мужчин нашли меня распростертым у двери, беспомощной, обессиленной развалиной; и я был не в силах сопротивляться, когда меня опустили на носилки и вынесли прочь из комнаты.
С каждым их шагом по пропахшему сыростью коридору с покрытыми плесенью стенами все тот же инстинкт, что до этого заставил меня действовать, теперь в паническом ужасе кричал мне прямо в уши. Я пытался поднять руки, но мне удалось лишь едва пошевелить ими. Я смог на несколько дюймов приподнять голову, и увидел затылок молодого человека, его остриженные по форме темно-каштановые волосы выглядывали из-под фуражки охранника. Где-то надо мной, мужчина постарше ,со светлыми волосами и шрамом на лице, которого называли Эндрюс, успокаивающе улыбнулся мне, ни на минуту не останавливаясь.
- Теперь уже не долго, сэр, - сказал он, будто бы моя приближающаяся встреча с неким ужасом, ждущим меня в конце коридора,таила в себе что-то очень приятное. – Это плохо, что вы теперь в таком состоянии. Посмотрим, не сможете ли вы сами сделать последние шаги. Вам самому тогда станет легче.
Если у меня и были какие-то сомнения относительно того, куда могут привести меня эти последние шаги, то они вскоре рассеялись, когда меня внесли в зал для экзекуций, где стояла выкрашенная в белый цвет виселица, вокруг которой теснились собравшиеся с мрачными лицами.
Перефразируя доктора Джонсона, можно сказать, что ничто так не способствует концентрации ума, как сознание того, что тебя должны повесить. Я все еще был под действием наркотиков, но, по крайней мере, мои мысли были порождением моего собственного рассудка. Мне были известны эти люди и то, чего они хотят: Мерридью, скорбный и благостный в своем траурном одеянии; священник с библией в руках, изо всех сил старающийся подавить свою зевоту; доктор Мартин, вечно посматривающий на часы, видимо, у него опять была назначена какая-то встреча; и еще один человек, имени которого я не знал, но его хозяйский взгляд и манипуляции с петлей, которую он то и дело теребил руками, оценивая ее размер, выдавали в нем палача.
Нашу торжественную процессию возглавлял Вебб, миньон Мерридью , вершащий скорый суд при помощи своих сапог и кулаков. Два охранника, что несли меня, были мне незнакомы, ровно, как и я им. С палачом мы так же встречались в первый и в моем случае, в последний раз.Возможно, они даже не знали моего имени,и в том не было никакой необходимости. В этом отвратительном деле они лишь играли роль свидетелей; в случае необходимости они могли засвидетельствовать, что донесли осужденного до места казни и что приговор был приведен в исполнение.
Было утешительно сознавать, что я не умру в полной безвестности, хоть я и не представляю, какая была в том разница для моего едва восстановившегося сознания. Сейчас здесь вешали не Шерлока Холмса – хотя определенно результатом всех их действий будет именно его смерть – а вора по имени Генри Холмс, жалкое существование которого в их глазах нельзя было даже сравнивать с вознаграждением, которое они получат, за то, что позволят убийце выйти отсюда и вернуться к своим прежним занятиям.
К тому времени, когда кто-нибудь узнает о постигшей меня судьбе, будет уже слишком поздно. Но если для меня и было какое-то утешение, то оно заключалось в том, что моя гибель не останется без отмщения. Я был уверен, что Лестрейд будет действовать согласно нашему плану. Он будет ждать снаружи, готовый перехватить гроб с телом, ожидая найти в нем вовсе не приговоренного к смертной казни Моргана, а одного из заключенных, убитых во время неудавшейся попытки сбежать. Но вместо этого он найдет там меня.
Интересно, что он об этом подумает. Может, скажет, что это очередной промах этого самонадеянного выскочки, которому мало было оказаться в тюрьме, вдобавок к этому он дал себя повесить – и все лишь для того, чтоб доказать, что его подозрения оказались вполне обоснованы, и в Постерне, в самом деле, творятся темные делишки? Полагаю, что мало кто зашел бы так далеко ради доказательства своей гипотезы, и я не особенно гордился таким достижением. С другой стороны, инспектор мог бы и посочувствовать, как это пристало человеку, который делал пожертвования в пользу коллеги и соперника, и на мою кончину он может смотреть, как на преступную растрату потенциала, чем она, несомненно, и была. Я подумал, что ,несмотря на наши различия, за время нашего еще только зародившегося альянса мы выковали нечто стоящее, даже если оно и выражалось в раздраженном презрении к методам друг друга.
Я определенно ожидал от него большего, чем мог бы ждать от своего старшего брата. Майкрофт сказал бы, что моя смерть это довольно логичное и совершенно неминуемое последствие выбранного мной курса. Горевать он не станет, но станет давить на жалость окружающих, рассказывая им, как тщетно он пытался направить своего заблудшего брата на путь истинный. Постарается извлечь пользу даже из такой ситуации; и жалеть будут «бедного Майкрофта», а на долю «безрассудного Шерлока» останется лишь презрение. Вполне подходящая эпитафия, если, конечно, Майкрофт вообще станет что-то говорить по этому поводу.
Когда два моих охранника под надзором их начальника Вебба начали связывать мне запястья, руки и лодыжки, мне внезапно пришло в голову, что могло бы меня спасти. Моя легенда была проработана идеально, и сейчас это обернулось против меня. Если бы они знали, кто я на самом деле такой, могло бы это остановить их, когда б они поняли, что все их приготовления уже не тайна или же, зайдя уже так далеко, они продолжили б свое черное дело, не обращая ни на что внимания? У меня не было способа узнать это. Это можно было узнать лишь пробным путем, но терять мне все равно было уже нечего.
Я не был уверен, смогу ли заговорить, но движения моих губ оказалось достаточно для того, чтоб Вебб склонился надо мной.
- Что он говорит, мистер Вебб? – спросил Мерридью.
- Что-то вроде «sheerluck» (чистое везение), - ответил тот. – Он, несомненно, имеет в виду то, как был пойман. – Он засмеялся. – Скорее уж, это невезение, мистер Морган.
- В этом зале мы будем соблюдать достоинство, - укоряющим тоном заметил начальник тюрьмы. – Не нам осуждать грешника. «Мне отмщение, и аз воздам, - сказал Господь». Помните это, мистер Вебб. Каковы бы ни были его преступления, держать в них отчет он должен лишь перед своим создателем. Мы лишь инструменты высшей справедливости. Мистер Пелхэм? – И он повернулся к человеку, которого я принял за палача. –Мы можем продолжать?
Невысокий кривоносый мужчина в круглых очках, мистер Пелхэм, отреагировал на этот вопрос так, словно бы его спросили о том, готов ли у него бухгалтерский отчет за неделю. Похоже, его мало волновало то, что сейчас оборвется человеческая жизнь. Он относился к делу весьма практично: это была неприятная задача, которую нужно было выполнить, и вся ответственность за выполнение лежала на нем. Он сделает все, что в его силах, и делу конец, для всех заинтересованных сторон.
- Думаю, я готов, мистер Мерридью. Скоро уже девять, сэр.
-Я знаю, который час. Очень хорошо, мистер Вебб, поставьте на ноги мистера Моргана.
Все они уставились на меня, ожидая, что я выполню это требование. Но я не собирался смиренно идти навстречу своей гибели; и если уж на то пошло, не собирался вообще никуда идти. Если б я смог протянуть время достаточно долго, если б было уже девять, а тюремный колокол так и не зазвонил, то я лелеял надежду, что поджидавшему снаружи Лестрейду это могло показаться довольно подозрительным и он решит выяснить, в чем дело.
Я сделал вид, что пытаюсь встать, что довольно нелегко, когда у вас связаны руки и ноги. Терпение ни в коей мере нельзя было отнести к числу добродетелей этих людей, и по приказу Мерридью меня подняли и потащили к отметке, изображенной на люке в полу. Они попытались отойти, но я был не в силах стоять. Выругавшись, Эндрюс остался, чтоб держать меня.
- Боже мой, - произнес Пелхэм, поправляя очки, - ну вот еще один сражен отчаянием последней минуты. А ведь можно было ожидать, что осужденный проявит бОльшую силу духа.
- Мистер Вебб, принесите стул, - приказал Мерридью. – И побыстрее. Времени у нас в обрез.
- Я уверен, что мистер Морган не станет возражать против небольшой задержки.
- Он-то, может, и нет, а я буду, - сказал доктор Мартин. – Разве мы не можем обойтись без стула? Я считаю, что это чертовски расточительно – так разбрасываться мебелью.
- Мы вполне можем подождать, доктор, - ответил Мерридью. – Мистер Вебб скоро вернется.
Он оказался прав и Вебб отсутствовал, увы, совсем недолго. Стул был найден, и меня усадили на него. Я попробовал завалиться на бок и чтоб меня уравновесить, на мое плечо опустилась чья-то крепкая ладонь, пока расстегивали кожаный ремень, обхватывающий мой торс, и пропустив его через плетеную спинку стула, пристегивали меня к ней, чтоб я не упал.
- Без минуты девять, - сказал Мерридью, взглянув на часы. – Мистер Пелхэм, будьте добры…
- Не знаю, как тут быть, мистер Мерридью, - покачал тот головой. – Этот стул в корне меняет дело. Опускающийся механизм виселицы придется подогнать заново. И мне снова придется слегка подвыпустить веревку.
- Тогда подгоните все заново и сделайте необходимые приготовления, - коротко ответил начальник тюрьмы. – Но сперва займитесь заключенным.
Коротышка Пелхэм беспрекословно подчинился ему.Сперва была веревка, она опустилась мне на голову, а затем весьма неприятным образом обхватила шею.Затем мне на глаза опустился белый капюшон, так что я не видел, как рычаг вновь был отведен назад, чтоб в надлежащий момент привести в движение крышку люка, и избавить окружающих от созерцания моих последних минут. Легкая ткань капюшона колыхалась туда-сюда, касаясь моей щеки точно крылья бабочки, при каждом вдохе и выдохе, что вырывались из моих легких с силой, с которой я не мог совладать.
Полагаю, что нет ничего постыдного в честной констатации того факта, что во время этого скорбного ожидания мои руки, не переставая, дрожали, а душу наполнял трепет ужаса и неописуемой тревоги. И хотел бы я посмотреть на того, кто сидел бы, как я, с петлей на шее и сознанием, что следующий миг, возможно, будет для него последним, и сохранял при этом полное спокойствие.И моими помыслами владел не страх смерти или воображаемая картина того, как все свершится, а острое чувство бессильного гнева. Я столько всего не успел! Вамберри был все еще на свободе, Морган уехал под моим именем за границу и никто не узнает о том, что мне удалось здесь выяснить. Последнее было самым мучительным. После того, как я заглянул в бездну, уже ничто в моей последующей карьере не могло произвести на меня подобного эффекта.Теперь даже самое тяжкое потрясение уже не в силах было вывести меня из состояния равновесия. Из всего зла, что причинил мне Мерридью, это было самым ужасным. Я недооценил коварство этого человека и не смог постичь всю ту жестокость, на какую он был способен. У меня никогда уже не будет возможности исправить свои прискорбные ошибки – но даже сейчас меня не оставляла надежда.
Спасение пришло, когда часы пробили четверть десятого. В тишине зала для экзекуций был четко слышен топот шагов по коридору, кто-то явно сюда бежал. У Мартина вырвалось восклицание, Вебб выругался, Мерридью что-то недовольно пробормотал. Я почувствовал, как кто-то прошел мимо меня, направляясь к двери, дабы узнать причину этого шума. Я услышал, как дверь со скрипом распахнулась, громко стукнув об стену, а затем вслед за стуком тяжелых ботинок по дощатому полу и затрудненному дыханию их владельца прозвучал знакомый голос, приказывая остановить происходящую экзекуцию.
- Как вы смеете вот так врываться сюда, инспектор?! – воскликнул Мерридью. – У вас нет полномочий, чтобы…
- У меня есть помилование для этого человека. Он должен быть выпущен из тюрьмы.
- Морган, Чизвикский отравитель? Сомневаюсь. Позвольте мне взглянуть на этот документ.
- Конечно, мистер Мерридью, но после того, как вы покажете мне лицо этого человека.
Последовала минутная пауза.
- Инспектор Лестрейд, - спокойно начал Мерридью, - вам очень хорошо известно, что в Постерне так не делается. Я ни на минуту не поверю, что у вас есть помилование. Я понимаю, что когда вы были здесь последний раз, вас кое-что обеспокоило, но уверяю вас, что сейчас мы полностью следуем букве закона. А теперь , если позволите…
Не успел я опомниться, как Лестрейд бросился ко мне и сдернул капюшон с моей головы.
- Это не Морган-отравитель, - сказал он, указывая на меня. – Он был арестован в Клэпеме час назад, разгуливая под именем этого человека. Как вы объясните это, комендант Постерна?
Отвечать было излишне, ибо объяснение было слишком очевидно.Когда на пороге появился отряд полицейских, началась сумятица. Раздались возмущенные возгласы, и только Мерридью остался равнодушным ко всему происходящему, с холодной яростью глядя на нас с Лестрейдом, новнезапно на его лице вдруг появилось выражение мрачного удовлетворения. Мне стало любопытно, что могло его вызвать во время взятия с поличным, и, проследив за его взглядом, я увидел, что он обращен на Пелхэма, с жаром отрицавшего свое участие в происходящем здесь преступлении.
- Я не имею к этому никакого отношения! – твердил он. – Мне сказали, что этот узник приговорен к повешению. Поверьте, я ничего не знал!
Он стал пятиться от приближавшегося к нему констебля, и меня сильно обеспокоило то направление, в котором он отступал от полицейских. С каждым шагом он все ближе и ближе подходил к рычагу, который открывал люк. С меня еще не сняли петлю, и она обхватывала мою шею, пока Лестрейд пытался расстегнуть пояс, привязывающий меня к стулу. Я пытался заговорить, но уже не успел предупредить Лестрейда о том, что должно было случиться.
И уже не в силах что-то изменить я лишь молча смотрел, как Пелхэм пятился назад, пока не наткнулся на рычаг и пол подо мной разверзся.

Глава 12

Я оставил Мостейна Джонса, не совсем уверенный в том, хватит ли ему смелости воплотить в действие мою уловку, если только такой термин можно было применить к тому, что сам он называл «безумием». И дураку было ясно, что успех этого рискованного предприятия должны было гарантировать слишком большое число переменных, и возможно, я был величайшим в истории идиотом, раз задумал его осуществить.
Но в нем заключалась простота, которая, собственно и привлекла меня. Легко можно ошибиться, планируя такие вещи, где все зависит от самых незначительных мелочей. Будь у меня время, я мог бы придумать что-то более удовлетворительное, но время было роскошью, которой у меня не было.
Подообно Ригану, я ухватился за представившуюся мне возможность; однако, в отличие от него у меня были надежды на успех.
Мои размышления опирались на несколько теорий, которые поддерживались и обеспечивались фактами, изложенными Джонсом. Во-первых, было очевидно, что все в Постерне в некоторой степени были задействованы в этой жалкой драме; был ли то охранник, который спокойно стоял и смотрел, как человека, о котором он обязан был заботиться и защищать, избивают до смерти; или начальник тюрьмы, который закрывал глаза и предоставлял своему грубоватому подчиненному полную свободу действий по отношению к заключенным, позволяя делать то, что он считал нужным, и лишь порой мягко укорял его за жестокость. Или масса заключенных, лишенных свободы и кажется, даже собственной воли, неукоснительно соблюдавшая правила и распоряжения, требующие сторониться нарушителей порядка.
Учитывая все это, то, что работало против нас, наоборот, могло дать нам некоторое преимущество. Мерридью всегда препоручал всю грязную работу другим. Ему было все равно, умрет ли Джонс в результате «несчастного случая» или во время перестрелки по случаю попытки побега Ригана, главное, чтоб это, так или иначе, произошло. Его должно было радовать то, какое помещение выбрал Риган для своего последнего оплота. И теперь ему оставалось лишь окружить нас. После гибели Типпета мы и подумать не могли о том, чтоб покинуть свое убежище. Все, что от него требовалось – это только дождаться, когда Пеппер и Рикс доведут до конца весь этот фарс. Если и будут жертвы, то, что значили жизни нескольких взбунтовавшихся заключенных? Если во время заварушки погибнет Лестрейд, то это, конечно, будет прискорбно, но пусть уж лучше погибнет один человек, а зато большинство будет в безопасности, чего не было бы, если б целой шайке опасных преступников удалось бы сбежать отсюда.
Учитывая все вышеперечисленное, я рассчитывал, что открывшуюся дверь он сочтет своего рода приглашением войти и показателем того, что нет никакой необходимости отправлять туда вооруженную охрану, готовую убить всех на месте. Дальнейший ход событий будет зависеть от инспектора Лестрейда. Как я сказал Джонсу, присутствие свидетеля, не имеющего ничего общего с этой гнусной лигой, могло бы остановить Мерридью.
И , конечно , ключевое слово тут «могло бы», ибо всегда был шанс, что кто-то из его людей мог неверно истолковать сложившуюся ситуацию и взять все дело в свои руки. В этом случае Мерридью сокрушенно покачает головой при виде того, что назвал бы «прискорбным инцидентом» и не станет никого винить. Я не был готов к такому развитию событий. Я по- прежнему считал, что самое лучшее для нас – действовать, и пока Джонс приведет в действие весь процесс, на мою долю выпадало защищать наши интересы в виде связанного и весьма раздраженного инспектора полиции.
Когда я вернулся в первую комнату, все мое внимание было поглощено не Пеппером и Риксом, а Риганом. Оружие все еще было у него ,что являлось несомненным нашим преимуществом. Его бледная кожа, покрывшаяся испариной, и начинающийся жар говорили о том, что лучше бы уж в дело скорее вмешался бы Мерридью. Он был в сознании лишь благодаря своей решимости. Случается ведь иногда читать о людях, демонстрирующих необыкновенную силу, чтобы освободить раненого товарища из-под обрушившейся балки или поднять телегу, придавившую их детей, словно сам драматизм этого момента дарует заинтересованным лицам какие-то умения, необходимые для того, чтобы предотвратить несчастье.
Я мог восхищаться решимостью Ригана, но вместе с тем я и проклинал его. Как он поступит, увидев устремившихся к нему охранников? Он знал, что его последний шанс свидеться с дочерью кончился неудачей. Что он будет делать теперь? Я представил, как он отбрасывает все ограничения, которыми сдерживал себя до сих пор, и , таким образом, две семьи в этот день могут лишиться своих отцов.
Ради его же собственного блага, как и ради моего собственного, я должен был его разоружить. Это, явно, будет дело неблагодарное, не говоря уже о неминуемой опасности для всех, вовлеченных в это дело.
Таковы были мои мысли, когда я вновь входил в эту комнату. Однако, я почувствовал, что в мое отсутствие наши противники не сидели, сложа руки. Что-то слегка изменилось , и это подозрение подтвердилось, когда на долю секунды Лестрейд встретился со мной взглядом.
Осторожно, тут проблема словно говорил его взгляд. Следите за собой.
То, что это была за проблема, не замедлило выясниться.
- Вас долго не было, - сказал Пеппер в своей обычной подозрительной, высокомерной манере. – Что, поговорили по душам со своим «другом»?
- Он мне не друг.
- Это то и странно. У вас было, что сказать ему и гораздо больше того, чем вы сказали здесь своим так называемым «друзьям». – Он прекратил ковыряться в зубах и окинул меня взглядом. – Мы с Риганом считаем, что вы двое ближе, чем задние ноги осла. Мы думаем, что вы с ним что-то затеваете против нас.
- Вы, в самом деле, так считаете? – спросил я Ригана.
- Все, что я хочу, - сказал он, и его голос становился с каждой минуту все более усталым и подавленным, - это просто увидеть мою Эмили.
- Тогда делайте что-нибудь! – подзадорил его Пеппер. – Не сидите просто так! Мерридью внимания на вас не обратит, если вы не покажете, кто вы есть. Ну, так кто вы мужчина или трус?
Риган с горечью посмотрел на него.
- Ведь я же зашел уже так далеко, да?
- Но дальше вам пути нет, если только вы не начнете действовать. Если у вас нет желания убивать, это сделаю я.
Он схватился за бутылку. Риган вырвал ее у него.
-Никаких убийств не будет, - изрек он.
Раздраженный Пеппер отошел. Я не мог понять, почему эта парочка не воспользовалась своим преимуществом, как это сделал бы я, когда им противостоял один больной человек. Но если я чему и научился за время, проведенное в Постерне, так это понимать важность терпения. Я поневоле усвоил эту добродетель, благодаря долгим часам скуки, одиночного заключения и бесконечному повторению бессмысленных телодвижений. Пеппер и Рикс потратили свое время впустую; и когда этому фарсу придет конец, для них это будет означать лишь возвращение в свою камеру.
Несмотря на свои протесты и игру на публику, после однообразия тюремной волокиты им явно доставляла удовольствие эта интерлюдия. И, надеясь на скорую расправу, они довольствовались тем, что сели на место и наблюдали, как медленно умирает этот горюющий отец. Мне случалось видеть детей, взволнованно уткнувшихся носами в витрину магазина игрушек, и в их возбужденных взорах можно было прочесть гораздо менее признаков волнения, чем во взглядах этих молодчиков. За годы моей долгой карьеры я имел дело с множеством преступников, действия которых были позорны и оскорбительны, но ни один из них не мог сравниваться по своей порочности с этими двумя негодяями. Никогда нельзя предугадать, насколько низко может пасть человек, и думая о людях самое плохое, вы сможете избежать шока в дальнейшем.
Разница между нами была не только в моральном облике. Я не мог ждать. После того, как Джонс откроет дверь, не думаю, что Мерридью замешкается у входа.
- Я согласен с Пеппером, - произнес я. – Мы сидим здесь уже достаточно долго.
Риган уставился на меня с таким видом, точно я рехнулся. Я вообразил, как на другой стороне комнаты сидит заинтригованный Пеппер, нахмурившись и прищурив свои вороватые глаза, и раздумывает, что заставило меня изменить свое мнение.
- Вы были правы, - продолжал я. – Риган , я говорил о вас с Джонсом. И вам не понравится то, что я хочу сказать.
- Все равно скажите.
- Он говорит, что вы больны.
Риган равнодушно пожал плечами.
- Он говорит, что вы не протянете больше месяца
Я добился, чего хотел. Оставив Лестрейда , он вскочил на ноги. А поднявшись, зашатался, видимо от резкого движения у него закружилась голова. Мою протянутую руку он в сердцах оттолкнул.
Я посмотрел ему через плечо.
- Он болен, доктор Мартин?
- Не знаю, - равнодушно сказал тот. – Мне так и не удалось обследовать этого пациента. Почему бы вам не спросить Джонса? Он, кажется, разбирается в медицине.
Увы, Джонс как раз в этот момент украдкой проник в комнату. Как я ему и сказал, он шел, осторожно двигаясь вдоль стены. Все его надежды войти незаметно разом рухнули, когда он понял, что является единственным объектом всеобщего внимания.
- Ах, ты мерзавец, - воскликнул Риган, ткнув в его сторону своей бутылкой. – Распускаешь обо мне лживые сплетни!
Джонс весь сжался.
- Ну, что я еще сделал? – заныл он. – Я ничего не говорил. Вы должны мне верить.
Его последние слова предназначались для Пеппера и Рикса, но Риган воспринял их на свой счет.
- Я так же здоров, как и все, - заявил он, кидаясь к съежившемуся Джонсу. – Сейчас ты у меня заговоришь по-другому!
- Риган, так нельзя, - сказал я, преграждая ему путь. Помимо того, что я вступился за Джонса, это позволило мне отойти в сторону, и не стоять больше прямо напротив двери. – Джонс всего лишь сказал мне, что мы могли бы помочь вам.
- Как же, дождешься от него!
- Послушайте меня! Если вы так больны, как он говорит, то Мерридью нужно лишь дождаться, когда вам станет хуже. Если вы умрете, Риган, то никогда не увидите свою дочь. Разве этого вы хотите?
- Это всего лишь небольшая лихорадка, не больше. – Но когда он это говорил, я заметил , как в его взгляде все более растет неуверенность, и это говорило о том, что даже он теперь понимал бессмысленность всех своих действий. – А у вас есть какой-то план?
- Я предлагаю вам бросить все это.
Короткая вспышка ярости слегка оживила его тусклый взгляд.
- Не говорите ерунды!
- Не слушайте его, Риган, - раздался голос Пеппера откуда-то сзади. Минутой позже он уже стоял между нами. – Он же ренегат, подлый предатель, как и его дружок.
До этого момента Пеппер спокойно наблюдал за нашей драмой, не произнося ни слова. Несомненно, его это забавляло, особенно когда Риган после моих слов бросился с угрозами к Джонсу. Я ожидал, что он вмешается, после моего предложения, ибо сдаться, так ничего и не сделав, было отнюдь не в его интересах.
- Я не сдамся, Холмс, - сказал Риган. – Я хочу видеть свою дочь.
Пеппер улыбнулся мне, уверенный в том, что его взяла.
- Вот это правильно, так ему и скажите.
- Риган, прекратите это, пока еще можете , - сказал я. – Вы сказали, что уважали Лестрейда, как достойного полицейского. Он сделает для вас все, что сможет, не правда ли, инспектор?
- Вы знаете, что это так, Риган, - откликнулся тот. – Даю вам слово.
- Слово легавого? – презрительно фыркнул Пеппер, готовый на все, лишь бы повернуть ситуацию в свою пользу. – Мы-то знаем, чего оно стоит, верно, Рикс? Ну-ка, Риган, дайте мне вашу бутылку. Я покажу вам, как быть с этими трусами.
Желание Пеппера исполнилось, хоть и не так, как он предполагал. Больной Риган, будучи уже на пределе, бросился на того, кто надоедал ему сильнее, чем другие.
Этот порыв был одновременно и предостережением и угрозой. Однако, Пеппер действовал так, как подсказывала ему натура. В направленном на него острие он увидел шанс на победу и схватился за бутылку. Риган такого не ожидал и изо всех сил вцепился в свое оружие. Я кинулся к ним, а потом на нас бросился и Рикс, и началась настоящая схватка за право обладания оружием.
Слабеющий Риган вскоре был прижат к земле, и моя хватка тоже уже ослабла. Стекло было скользким от пота и крови, ибо пытаясь схватиться за него, мы кромсали свои пальцы об острые края этого осколка. Мы все кружились в этой веселой, кровавой джиге, пока Рикс не зажал мою шею словно тисками, грозя придушить меня. И даже когда у меня почти темнело в глазах, я все же старался не отпускать из рук бутылку, уверенный в том, что если я дрогну, Пеппер, не тратя ни минуты, использует это против всех нас. Потом, когда я уже решил, что наверняка сейчас умру, я услышал из соседней комнаты звук открывающейся двери и топот множества бегущих ног.
По глазам Пеппера я понял, что ему известно то, что мы сделали. Он так же понимал, что времени у него не много. И в те короткие секунды, пока охранники не ворвались в эту комнату, он наотмашь ударил меня по лицу и преуспел в том, что не удалось когда-то сделать охране – выбил мой шатающийся зуб. Я выпустил из рук бутылку, и мы с Риксом, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, покатились под ноги ворвавшимся охранникам.
Все закончилось очень быстро. Я услышал крик боли, так может кричать человек, врасплох застигнутый смертью, а вслед за этим загремели выстрелы. Сзади меня Рикс издал стон и его тело обмякло. Сейчас, когда всем своим внушительным весом он рухнул на мою спину, мне оставалось только одно. Я упал под его весом, едва не задохнувшись. Это было довольно болезненно, и я никому не посоветовал повторить подобный трюк, но оглядываясь на прошлое, я могу с уверенностью сказать, что это спасло мне жизнь.
В конечном счете, уже не важно, было ли сделано все последующее по приказу Мерридью или нет. Ворвавшись в комнату, его люди отреагировали должным образом на открывшуюся их взорам картину. Увидев ссорившихся узников и связанных заложников, они действовали так, чтоб подавить первых и спасти вторых. Пригвожденный к полу, я видел, как вокруг меня падали тела. В воздухе ощущался сильный запах пороха и крови. И я чувствовал, как, просочившись из раны убитого, она пропитала и мою одежду. Эта комната теперь походила на бойню.
Риган, Рикс и Пеппер были убиты так же, как Типпет, и на какую-то минуту я был обманут протяжными стенаниями Джонса и решил, что ему удалось избежать худшего. Я все понял лишь, когда увидел его, прислонившегося к стене, возле которой я и видел его в последний раз. Стена защитила его от пуль, но не от Пеппера, который в последние секунды перед вмешательством охраны добился, чего хотел, воткнув зазубренный край бутылки в живот Джонса. Его стоны говорили о том, что он все еще жив, и если уговорить доктора Мартина приложить усилия, то его жизнь еще можно спасти.
Что касается меня, то единственным человеком, заинтересованном в том, чтоб я выжил, был Лестрейд. И это он, освободившись , наконец, от своих веревок, стащил с моей спины мертвое тело и осторожно ощупал меня, ища раны. Я был весь в крови, в ссадинах, с выбитым зубом, но во всем остальном был практически невредим. На лице инспектора на минуту отразилось огромное облегчение, но от него не осталось и следа к тому времени, когда подошедшие охранники рывком подняли меня на ноги и связали мне руки. Если они и были грубы, то ничего другого я и не ждал. Лестрейд весьма благоразумно промолчал даже после того, как меня ударили под ребра, приберегая свой гнев для равнодушного и безразличного ко всему мистера Мерридью.
- Черт возьми, о чем вы только думали?- проревел он. – Вы могли бы так всех нас тут убить.
- Есть возражения, инспектор?
- Еще бы, черт возьми! Зачем было убивать этих заключенных?
На губах Мерридью появилась измученная, терпеливая улыбка.
- Эти люди, угрожавшие вашей жизни, были опасными преступниками. Что еще могли мы сделать?
- До этого бы не дошло, если б вы позволили Ригану увидеться с дочерью.
- Это было бы довольно затруднительно. – Его улыбка стала шире, видно было, что он получает злорадное удовольствие от того, что ему известно нечто такое, чего еще не знал инспектор. – Дочь Ригана умерла в тот же день, когда он получил письмо от жены.
Лестрейд воззрился на него, видимо, совершенно потрясенный услышанным.
- И вы ему так и не сказали об этом? Что же вы за человек?
- Практичный, - мягко ответил Мерридью. – Мой долг – поддерживать порядок в тюрьме. А если б Риган про все узнал, он начал бы буйствовать.
- Боже сохрани, - сказал Лестрейд с сарказмом. – Вместо этого он попытался сбежать, в результате чего погиб. Вы считаете такой исход более предпочтительным, сэр?
- Я считаю, что мои люди действовали верно. Они сделали то, что должны были сделать.
- Абсолютно с вами согласен, - сказал доктор Мартин таким тоном, что сразу стало ясно, что это тяжкое испытание никак не сказалось на его высокомерии. – Риган был маньяком, он был безумен.
- Ничего подобного, - возразил я.
За свою дерзость я получил затрещину по затылку, нанесенную с такой силой, что я упал на колени. Тут у меня хлынула кровь из дупла некогда здорового зуба, он попала мне не в то горло, и я закашлялся так, словно у меня была чахотка. Сплюнув кровавую пену, я услышал возгласы отвращения, и охранники поспешили отойти от меня подальше.
- Уведите отсюда этого человека, - приказал Мерридью. – Я хочу, чтоб его за это высекли.
- Я понимаю, но вам придется меня выслушать, - вмешался Лестрейд. – Если бы не Холмс, нам бы всем тут перерезали горло.
- Не обманывайтесь, инспектор. Он ничем не лучше остальных.
- Если б он не удерживал этих негодяев, то вам бы некого было спасать. И я напишу об этом в своем рапорте, мистер Мерридью. Я предложу министру внутренних дел и инспектирующим судьям пересмотреть приговор этого молодого человека за то, что он сделал здесь сегодня.
- Инспектирующие судьи известны тем, что их почти невозможно в чем-то убедить, - уверенно произнес Мерридью. – Прежде мои решения никогда не вызывали у них вопросов, и полагаю, что при нынешних обстоятельствах они сочтут мои действия справедливыми. Что касается Холмса… - Он бросил на меня неприязненный взгляд. – Ворд, уведите его и соберите людей во дворе. Я хочу, чтоб они видели, что происходит с заключенными, которые нарушают правила.
- Отмените этот приказ! - воскликнул Лестрейд. – Мерридью, вы, кажется, меня не поняли.
Но его напряженное лицо и натянутая улыбка говорили о том, что он , как раз наоборот, все понял.
- Я могу понять ваше беспокойство, мистер Лестрейд, но у вас нет права распоряжаться здесь.
- Если я не ошибаюсь, мистер Мерридью, на дверях этого заведения все еще висит табличка, надпись на которой гласит «Тюрьма Ее Величества». И будучи таким же верноподданным Ее Королевского Величества, как и вы, я приказываю вам не причинять этому человеку никакого вреда до тех пор, пока вы не получите иного распоряжения. Если хоть волос упадет с его головы, я об этом узнаю. Понимаете меня?
Лестрейд был на голову ниже Мерридью, но рост не имел никакого значения, когда речь шла о демонстрации авторитета. Мерридью, будучи тираном в собственном доме, вынужден был признать силу власти, превышающей его полномочия. Он заговорил снисходительным тоном, бросив ненавидящий взгляд на Лестрейда и презрительный – на меня.
- Очень хорошо, - нехотя произнес он. – Отведите пока Холмса в одиночную камеру. И кто-нибудь, ну сделайте что-то с этим непрекращающимся нытьем Джонса!
- Доктор, вы его слышали, - веско заметил Лестрейд.
- У меня встреча в моем клубе, с моим коллегой по частной практике, - сказал Мартин. – И почему я должен терпеть неудобства из-за того, что Джонс имел глупость дать себя проткнуть этой бутылкой?
На Лестрейда это заявление слабо подействовало.
- Не знаете, почему, док? Тогда я поясню. Если вы будете спокойно стоять и смотреть, как этот человек умирает, то вашей благонадежности не будет достаточно даже для того, чтоб торговать какими-нибудь знахарскими снадобьями на Лондонском Мосту, не говоря уже о том, чтоб вновь заняться врачебной практикой.
Мартин побледнел и взглядом стал искать поддержки у Мерридью. Но видя, что никто ему не поможет, он тогда с величайшей неохотой отправился на помощь раненому, оттолкнув охранника, который зажимал рану Джонса, и кровотечение началось с новой силой. Если его действиям и не доставало того сострадания, какого можно было ожидать от человека его профессии, и это заставляло Джонса стонать еще громче, то, по крайней мере, он все же обеспечивал раненному хотя бы минимальный уход и помощь.
Но я подозревал, что он делал это только потому, что был вынужден. Как только Лестрейд уедет, я не слишком высоко расцениваю шансы Джонса на выживание, если он останется здесь, учитывая то, что над ним нависло некое тайное распоряжение покончить с ним. Небрежность и инфекция также верно могли убить человека, как любой из кровожадных способов Пеппера.
Должно быть, то же самое пришло в голову и Джонсу, ибо, когда меня выводили из комнаты, я услышал, как он зовет Лестрейда. Несмотря на боль от раны, он все же помнил то, что я сказал ему. При поддержке Лестрейда, который будет, как минимум, возмущен, я очень надеялся, что Джонс покинет Постерн под бдительным надзором инспектора. А в ближайшем времени я надеялся и сам к ним присоединиться.
Но был уже не настолько уверен, как скоро это произойдет. Я провел ночь и большую часть дня в полном уединении. Меня бросили в камеру, словно грязную рубашку и потом , кажется, благополучно забыли обо мне. Я не ел и не пил. Лежал все в той же одежде, потемневшей и одеревеневшей в тех местах, где она была запачкана кровью. С наступлением холодной ночи ко мне вновь вернулся кашель, начав терзать мое больное горло, и начисто лишил меня сна.
Пришло и прошло утро, а потом на смену дню пришли сумерки зимнего вечера. День был столь же монотонным, сколь и бесконечным, и его не оживляло даже шарканье башмаков по тюремному двору внизу, ибо после неудачной попытки Ригана сбежать все сидели по камерам. Где-то, в другой части тюрьмы, приговоренный к смерти отсчитывал часы своего последнего дня в этих стенах. Или же, если мои подозрения были верны, он был уже далеко от Постерна, а его место занял один из тех трупов, что так услужливо преподнесли вояки Мерридью.
Мне также было интересно, когда придет Лестрейд или же он намерен был оставить меня в камере до тех пор, пока все не будет готово. Так я промучился несколько часов, пока, наконец, когда солнце не пролило луч света на начинающие светлеть небеса, в замке не заскрежетал ключ и неулыбчивый охранник сказал мне, что пришел приказ о моем освобождении.
Я вышел бы из Постерна прямо, как был сейчас, но во всем должен соблюдаться порядок. Мне принесли жесткого цыпленка и , наверно, недельные клецки с чашкой чуть теплого чая. Покончив с едой, я должен был вымыться – было бы слишком великодушно назвать теплой температуру этой воды – после чего мне вручили довольно сносный костюм, мой собственный был сожжен по распоряжению доктора. То, что он мне подошел, было не менее удивительно, чем хорошее качество этого костюма; я мог только предположить, что все это были манипуляции Лестрейда, как средства выражения его благодарности после нашего опасного приключения.
Последним актом во всей этой канители была беседа с Мерридью , перед тем, как я вернусь в мир законопослушных граждан. Я не ждал сердечного прощания; то, что меня выпускали досрочно, якобы за мое участие во вчерашних событиях, должно быть, не давало ему покоя. Я старался держать при себе эту мысль, да и любую другую, когда меня ввели к нему в кабинет. Не знаю, было ли тому виной тепло принятой мной ванны или плотная еда после дня полного поста, но я вдруг ощутил, что мне трудно сконцентрироваться. Сказывались тревоги последней недели и недосып, и все, что я мог сделать, это просто стараться держать глаза открытыми. Я был благодарен за предложенный мне стул; без него я мог бы и упасть.
Мерридью был поглощен своим обедом и не спешил начинать наш разговор. Мне пришлось дожидаться, пока он покончит с последним ломтем ростбифа, капая подливкой на уже запачканную салфетку , засунутую за воротник. Сделав из стакана последний глоток, он удовлетворенно вздохнул и отставил его в сторону. Затем обратил свое внимание на меня.
- Похоже, вчера вы приобрели друга в лице этого инспектора, - сказал он.
Его голос ничего не выражал, лицо было непроницаемо. На мой взгляд, он был чересчур учтив, и во мне впервые затрепетало сомнение.
- Недавно доставили приказ о вашем освобождении, - продолжал он.- Вы заслужили помилование. Вы везучий человек, мистер Генри Холмс.
Он широко улыбнулся, обнажая клыки, которые сейчас почему-то показались мне до странности похожими на волчьи. И этот желтый отблеск, что я заметил в его глазах? Я заморгал и постарался сфокусироваться на его лице, но его образ задрожал и стал расплываться у меня перед глазами, словно я смотрел на него сквозь воду.
- Жаль, что вас никто не ждет. Вы ведь сказали доктору Мартину, что у вас нет семьи? - Он почти разговорился. – И возлюбленной тоже нет?
Мне пришлось покачать головой, ибо голос мне отказал.
- Простите меня за эти слова, мистер Холмс, но человеку в вашем положении следует сближаться с людьми, заводить знакомства. Не хорошо, когда человек совершенно одинок в этом мире. Это делает его… уязвимым. – И вновь улыбка, такая же лицемерная, как всегда, поплыла у меня перед глазами. – Да вы еще и больны. Что ж, должен сказать, что вы смелее меня. Мне не хотелось бы умереть в одиночестве. – Он засмеялся, будто бы нашел такую перспективу довольно забавной. – Но тут мы можем вам помочь, молодой человек. Священное писание советует нам давать умирающим утешение, и я думаю, что мы с радостью вам поможем.
В какой-то момент этой односторонней беседы до меня вдруг дошло, что меня чем-то опоили, и от смятения я быстро перешел к совершенно бессознательному состоянию. В моей голове пульсировала единственная, крайне бесполезная мысль, что надо попытаться сбежать, но ноги не слушались меня так же, как и язык. Я сполз на пол, уже близкий к полной бесчувственности, и тут Мерридью поднялся , обошел стол и встал надо мной.
- Видите ли, мистер Холмс, все дело в этом помиловании, - пояснил он. – Оно слишком ценно, чтоб тратить его на такого грязного мошенника, как вы. Если мы вас выпустим, через пару месяцев вы вновь попадете в тюрьму. Тогда как мистер Морган даже не был ни разу в жизни оштрафован, и вот теперь он оказался в, так сказать, «затруднительном положении». Так что мы подумали, что поскольку у вас с ним один размер и телосложение, ему следует занять ваше место, а вам – его. Мы выпустили его на свободу полчаса назад, и вот вы здесь. Ведь вы же не возражаете?
Он опустился на колени рядом со мной и, расстегнув мой воротник - чего в своем ослабевшем состоянии я не смог предотвратить – прижал пальцы к пульсирующей ниточке у меня на горле, чтоб прощупать еле заметный пульс.
- Да, очень хорошо, - констатировал он. – Прошло около двадцати минут с тех пор, как вас накормили, вполне достаточно, чтобы хлорал начал действовать. Вы чувствуете усталость, не правда ли, мистер Холмс? Почему бы вам не закрыть глаза? Еще не готовы? Ну же, не стоит бороться со сном. И вам не стоит беспокоиться о том, что будет завтра. Я позабочусь о том, чтоб доктор Мартин дал вам достаточную дозу для того, чтоб вы вели себя тихо. Всего этого не пришлось бы делать, если б не наш палач. Странный он тип. Будет настаивать, чтоб заключенный был жив во время казни. – Он рассмеялся. – И заметьте, сейчас это быстро, не то, что раньше, когда они висели целую вечность. И увидите, теперь так лучше и для вас, а то исходя из того, что вы кашляли кровью , доктор заключил, что у вас чахотка.
Он опустил ладонь мне на лоб, и его пальцы надавили на мои веки, принуждая их опуститься. Он продолжал говорить, хотя его слова были еле слышны, словно он был далеко от меня и с каждой секундой удалялся все дальше и дальше.
- Смотрите на это так, мистер Холмс, вам лучше уйти быстро, чем медленно сгорать. И так будет лучше и для мистера Моргана, здорового джентльмена, которого ждет богатое наследство. Должен сказать, что, в конечном счете, все совершилось ко всеобщему благополучию.

А сейчас предоставлю слово автору)

А теперь вернитесь мысленно к Прологу, ибо мы дошли как раз до этого момента. Говорят, что тринадцать число несчастливое, но не окажется ли тринадцатая глава и впрямь фатально роковой для мистера Холмса?

Продолжение в Главе 13

Глава 11

Сообщение о возможном убийстве было совсем не тем ответом, который я рассчитывал получить от Мостейна Джонса. Я мог поверить в то, что в какой-то стычке он мог перейти дорогу двум этим типам, но мысль, что они захотят убить его отнюдь не на словах, была гораздо менее убедительна. Джонс был жалким, слезливым лжецом, не заслуживающим даже презрения, и я не мог отделаться от подозрения, что это была очередная его попытка вызвать мою жалость и таким образом спастись от избиения.
И ко всему этому я присовокупил его страх.
Я видел актеров, очень убедительно изображающих страх перед чем-то ужасным, не видимым глазу зрителя, и прекрасно сознавал, что за этими эмоциями стоит актерское мастерство. Однако, от Джонса так и веяло ужасом. Казалось, что его, словно отвратительный, отталкивающий запах источает его взмокшее тело.
Было очевидно, что он искренне верит в то, что ему грозит смертельная опасность; однако, я не был уверен, от кого исходит эта угроза. От человека, которого Джонс называл не иначе, как гением преступного мира, способным для достижения собственных целей манипулировать тюремной системой? Или же присутствие в Постерне Пеппера и Рикса было лишь несчастным стечением обстоятельств? Ни одно из этих объяснений не казалось мне особо удовлетворительным, и менее всего последнее. Совпадению, как и его напарнику – прозорливости - нет места в моей жизненной философии – отбросим все невозможное, то, что останется, и будет правдой.
Я мог бы сказать, что это был единственный раз, когда мой принцип разочаровал меня, ибо поверить в то, что хоть что-то из сказанного Джонсом, было правдой, не смог бы даже самый доверчивый, если б прежде мне не случалось слышать о таком человеке. Мой испорченный, но весьма умный кузен Майлс говорил о некоем джентльмене, известном как «Профессор» и упомянул, что это человек, у которого он не хотел бы стоять на пути, и такая характеристика из уст кузена произвела на меня весьма сильное впечатление.
Это пробудило во мне интерес, заглохший благодаря длительному периоду бездействия. Теперь, если это был тот самый человек, мне представилась возможность побольше узнать о нем, пусть даже из такого ненадежного источника и при таких неподходящих обстоятельствах.Однако, как говорит нам Бард, есть сладостная польза и в несчастье, и может оказаться, что Мостейн Джонс, отвратительный и полный яда, как какая-нибудь гадюка, носит в своем мозгу настоящее сокровище – ибо нет такого бриллианта, какой я оценил бы больше, чем ту информацию, что он может мне сообщить об этом таинственном человеке.
Я отпустил его лацканы, и Джонс медленно сполз вдоль стены на пол.
- Я хочу знать его имя, этого человека, который жаждет вашей смерти.
Джонс бросил на меня испуганный взгляд, а лицо его исказила страдальческая гримаса.
- Вы сами не знаете, о чем меня просите. Я не могу вам этого сказать.
- От чего же?
- От того, что он может сделать, если узнает об этом. И какое вам вообще до этого дело?
- Это стало моим делом, после того, я оказался заперт в одной комнате с вами и вон теми парнями. – Джонс поежился, услышав, как нарастают в моем голосе настойчивые нотки. – Скажите мне его имя.
- Ради бога, если у вас есть хоть капля жалости, оставьте меня в покое, - заскулил он. -Дайте мне спокойно умереть и положить этому конец. Умоляю вас, не делайте все еще хуже!
- Еще хуже? Джонс, они намерены убить вас. Что может быть хуже этого?
- То, что они сделают со мной. Если они решат, что я вам что -нибудь сказал, они заставят меня сознаться в этом. – Он проглотил комок в горле и попытался сдержать дрожь. – Мне приходилось видеть, на что они способны. Я предпочел бы быструю смерть.
- Умереть может любой, - возразил я. – Нужно иметь мужество, чтобы жить дальше.
- Прекрасные слова, - сказал он, нервно смеясь. – Но находясь между Мерридью с одной стороны, и Пеппером и Риксом- с другой у нас мало шансов выйти отсюда живыми.
- А что если это нам все же удастся?
Джонс вновь покачал головой.
- Не обнадеживайте меня, Холмс. С отчаянием в душе я прожить смогу, но не с надеждой. Кто вы против них? Просто вор.
- Пока Риган в силах контролировать ситуацию, у нас есть превосходство.
- Но надолго ли?
И вновь ожили терзавшие меня сомнения.
- А что с ним не так?
- Все это из-за того места, где его высекли. Говорят, ему занесли какую-то инфекцию. Вот почему он так отчаянно хочет увидеть дочь, пока яд в его крови не убил его. Вы этого не знали?
- Похоже, есть много такого, чего я не знал.
Увы, это стремление к скрытности слишком глубоко в нем угнездилось, чтоб можно было узнать что-то о личности его шефа. В другое время и при иных обстоятельствах, я мог бы попытаться заставить его передумать. Однако, теперь мне стоило попробовать подойти к делу с другой стороны.
- Ну, скажите, по крайней мере, почему он хочет уничтожить вас.
- Ну, какая теперь разница?
- Хотя бы та, что я не хочу умереть, так ничего и не узнав.
Он облизал пересохшие губы.
- Ну, в общем, он считает, что я его предал.
- В это я могу поверить.
- Но я не предавал его! – запротестовал Джонс. – Я бы не посмел. Он требует безоговорочной преданности.
- Представляю, какая это трудная задача для вас.
Когда Джонс заговорил, у него задрожал голос.
- Нет, когда дело касается его. Он не шутит. Даже если он лишь предполагает, что кто-то из его людей ведет двойную игру, такой человек обречен. Верите вы мне или нет, я сожалею о том, что они сделали с вами, но мне пришлось вас выдать. Это был единственный способ покинуть это место. Я не мог ждать еще полгода. Заключенные Постерна умирают. Я не хочу быть одним из них.
- Думаете, в Бродмуре вы будете в большей безопасности?
- Нет, но у Бродмура есть другие достоинства.
- Психиатрическая лечебница для преступников-безумцев? Представить не могу, в чем они могут состоять.
Джонс судорожно улыбнулся.
- Там хорошо кормят и не так бдительно стерегут.
Я посмотрел на него с удивлением. И этот человек говорил, что рад отсидеть положенный срок наказания и выйти на волю с чистой совестью?
- Я должен был так сказать вам, - сказал он, когда я выложил ему то, что думаю на сей счет. – Я не знал, друг вы или нет, а вы задавали такие вопросы... Я решил, что вас послали испытать меня. Но оказалось, что это не так, вы говорили искренне и…господи, я никогда не думал, что до такого дойдет!
Он закрыл лицо руками, а я думал о том, какая поразительная трансформация превратила самоуверенного автора подложных полотен, которого я встретил несколько дней назад, в этого удрученного судьбой несчастного узника. Из тех трех лет его пятилетнего срока, что он уже отсидел, последние два месяца были самыми ужасными. Я начал понимать, почему за Постерном утвердилась слава сокрушителя самых стойких. Рядом со мной были два человека, доведенные до отчаяния, один из любви к дочери, другой, боясь за собственную жизнь.
Мои побудительные мотивы были совсем иными. Однако,я вынужден был проявить к ним интерес. Я был втянут в опасную игру и моя жизнь, так же, как и жизнь Лестрейда висела на волоске. Знание поистине было мощным оружием, но всех в мире слов будет недостаточно, чтоб умиротворить убийц, находящихся в соседней комнате, если Риган лишится последних сил и они завладеют его нехитрым оружием.
Нужно, чтоб Джонс сказал мне все, что ему известно и очень быстро. Я отвел его руки от лица, крепко сжал запястья, несмотря на то, что он пытался вырваться, и заставил посмотреть мне в глаза.
- Почему он считает, что вы его предали?
- Нет, - простонал он. – Я не могу вам сказать.
- Джонс, ведь он хочет вашей смерти. Вы ничем ему не обязаны.
Он горестно кивнул.
- Я знаю. Вот почему он послал меня сюда.
-Он устроил так, чтоб вы попали в Постерн? Но как?
- Разве вы еще не поняли? На свете нет ничего, что было бы ему не по силам. Он умен, Холмс, намного умнее, чем вы или я. Вот почему никто никогда не слышал о нем. Вот почему никто не может схватить его, полиция задерживает лишь тех, кто служит ему, вроде меня. Его никогда не коснулась и тень подозрения. Уж об этом-то он позаботился. Каждый, кого он сочтет угрозой для себя, будет устранен.
- А теперь в эту категорию попали и вы. Однако же, вы знали о картине и о том, что он намерен сделать с ней еще до ареста. Что же изменилось? Почему теперь он видит в вас угрозу для себя?
- Нет, я не могу сказать вам. Они сделают со мной что-то ужасное. – С его губ готов уже был сорваться и испуганный вскрик, но застрял у него в горле. Я встряхнул его , чтоб привести в чувство, и через минуту он отчасти смог овладеть собой. – Холмс, я вовсе не смельчак, признаю это, - сказал он, наконец. – Мой отец был викарием. Я получил хорошее воспитание. И не привык иметь дело с людьми такого сорта.
- Они пугают вас.
- А вас они разве не пугают?
- Нет, если б только я знал, чего они хотят.
- Вам не приходилось слышать, что порой неведение – своего рода благословение? – Его приглушенный смешок замер, когда он увидел выражение моего лица. – Вы не сможете защитить меня от них.
- Мы можем попытаться. Решать вам: пойти за мной или отдаться на их милость.
По глазам Джонса я увидел происходившую в нем борьбу.
- Почему я должен вам верить? У вас есть все основания меня ненавидеть.
Мне начинало надоедать постоянно уверять его в своей лояльности. Если дела Ригана, в самом деле, настолько плохи, то вместо того, чтобы тратить время на болтовню с Джонсом, лучше бы разработать свой план побега.
- В отличие от вас я не намерен умирать здесь. И потом, - добавил я, улыбаясь, дабы усилить таким образом эффект от своей угрозы, - если вы мне все не расскажете, то вам лучше отправиться к тем двум своим приятелям. Я могу защитить себя, но не уверен, что это сможете сделать вы.
Он весьма приметно пал духом. Напугать его было до смешного легко, но я не чувствовал никакой радости от унижения слабого оппонента.
- Кажется, я недооценил вас, - произнес Джонс. – Я решил , что вы не такой, как другие.
- Так и есть, но вряд ли вы поймете, в чем это заключается. Итак, что вы сделали этому человеку?
Джонс смиренно склонил голову.
- Когда меня арестовали, он сказал, что, если я признаю себя виновным, он позаботится о том, чтоб в тюрьме мне было достаточно комфортно. Так я и сделал. Но пять лет это долгий срок. Мне становилось тяжело переносить это, и я написал его агенту.
- Вы угрожали ему?
- Возможно, я и намекнул на нечто в этом роде. – На его лице было написано смущение, словно он стыдился, что позволил себе подобную дерзость. – И не успел я опомниться, как меня перевели сюда. До вашего появления со мной никто не разговаривал. Все они знали, что я обречен. Каждый день я ждал, что что-то произойдет. Мысль о том, что он задумал, сводила меня с ума. Вот почему Мерридью предложил мне Бродмур. Он сказал, что они принимают к себе заключенных, сошедших с ума за время пребывания в тюрьме.
- Мне вы кажетесь вполне нормальным.
Он печально улыбнулся.
- Ну-с, скажем так, что помимо живописи, я обладаю еще некоторыми талантами.
- Если все так, как вы говорите, почему вы так уверены, что ваш бывший патрон даст вам выехать из Постерна живым, если он обладает по вашим словам таким влиянием?
- Заключенный, которого повесили, Вамберри, был его человеком. И я рассудил, что если он не смог вмешаться, чтоб спасти Вамберри, то не сможет добраться и до меня. Я решил, что , значит, я в безопасности. Думал, что он надеется на то, что я подхвачу какую-нибудь болячку и умру. Но я не могу ждать, пока это произойдет. Вот почему мне надо уехать.
Столь бесхитростная логика была в высшей степени ошибочна. Мостейну Джонсу было невдомек, что Вамберри избежал виселицы и вернулся в Лондон. Там он был замечен моим кузеном, после чего, согласно моей теории, он стрелял в Грегсона. Сам того не зная, все это время Джонс находился в самом логове льва, где он был весьма далек от безопасности.
Следовательно, это означало, что Мерридью был как-то связан с загадочным патроном Джонса. Если он сам предложил отправить его в Бродмур, то для этого должна быть какая-то причина. У них возникли сомнения в преданности Джонса. Его поместили сюда, дабы изолировать от остальных и посмотреть, что он станет делать дальше. В то же время Мерридью забивал ему голову рассказами о мягких постелях и надеждами на освобождение, если он станет доносить на своих собратьев по несчастью.
Джонс заподозрил, что его проверяют , и был прав. Он ошибся лишь относительно того, от кого это исходило. Мерридью манипулировал им, а он , в свою очередь манипулировал мною. Более того, он зашел так далеко, что посоветовал, какое время суток лучше выбрать для побега, и посредством этого помог схватить меня , когда я пытался бежать.
Поступив так, он подписал свой смертный приговор. Человек, который выдавая другого заключенного, обрекал себя на тяжкие испытания, очевидно, был доведен до такого отчаяния, что готов был пойти на что угодно, даже на предательство своего бывшего покровителя. Лишь только об этом узнал его патрон, тут же был дан приказ покончить с ним, и Пеппер с Риксом были посланы в тюрьму, чтобы привести его в исполнение. Эпидемия вирусной инфекции, свирепствующая в той тюрьме, где они были прежде, оказалась подходящим поводом для их перевода сюда; но даже и без него, если этот человек обладал таким влиянием, как это представил мне Джонс, мог быть легко измышлен другой предлог, а деньги открыли бы им любые двери.
Не нужно было обладать слишком живым воображением, чтобы понять, как в конечном итоге Джонс оказался в одном помещении с этой парочкой. Я пока не мог понять, каким образом они рассчитывали разделаться с ним. Ведь не могли же ни эти двое, ни Мерридью предвидеть, что Риган возьмет в заложники Лестрейда, и что мы забаррикадируемся в столь удобном помещении.
Единственное, что было мне абсолютно ясно, так это то, что все было спланировано до того, как мы вышли на сцену. Мысленно я вернулся к тому моменту, когда впервые их увидел: охранник Формби был возле двери, Пеппер и Рикс стояли, а Джонс съежился в углу. Очевидно, я прервал их на чем-то очень важном.
- Вы лишь немного задержали то, что неминуемо произойдет, - сказал Джонс в ответ на мой вопрос. – Мы с Типпетом ожидали заключительного медицинского осмотра, когда привели новых заключенных. Как только я увидел их, понял, что они пришли за мной. Типпет пошел в кабинет к доктору, а потом охранник запер нас в этой приемной. Пеппер сказал, что я получу все, что мне причитается. А потом мы услышали какой-то шум в коридоре и появились вы.
Джонсу повезло. Проникнув сюда, мы спасли ему жизнь.
- Охранник также участвовал в их сговоре, - вслух заметил я. – Это усложняет дело.
Джонс кивнул.
- Он нашел это забавным. Сказал, что все спишут на несчастный случай. И добавил, что если им нужна помощь, то он к их услугам.
То, что у Пеппера и Рикса здесь был союзник, было для меня неожиданностью. У меня был шанс выстоять против двоих, но тут все словно сговорились против нас. Я понял, почему Пеппер хотел склонить Ригана применить силу. Наше вторжение помешало осуществить их план. Прежде они согласились убить Джонса в уверенности, что их шеф сделает все, чтоб они не попали на виселицу.Но сейчас здесь было слишком много свидетелей, для того чтоб эта операция прошла успешно. Необходимо было убрать всех, не посвященных в их план, включая Ригана, Лестрейда и меня. А еще лучше было бы обвинить во всем Ригана, чтоб самим не нести никакой ответственности.
Я все еще не был уверен, насколько был посвящен во все доктор Мартин. Его призвали , чтоб он подтвердил, что Джонс умер, как и утверждалось, от несчастного случая, а его самонадеянность говорила о каких-то его связях, благодаря которым он чувствовал себя в полной безопасности. Однако, Пеппер был непредсказуем. Возможно, по незнанию он не был уверен в лояльности доктора или просто не считался с ним, согласно инструкциям, полученным им от шефа. И я вполне допускал, что все его угрозы в адрес доктора были рассчитаны именно на нас, для того, чтоб обмануть Ригана. Пеппер был довольно хитер. И убедителен, его угрозы потрясли даже Мартина.
Я с уверенностью мог сказать только одно – я не мог позволить, чтоб все развитие событий пришло к кровавой развязке этой драмы. Я должен был положить этому конец и лучше поскорее, до того, как Риган совсем ослабеет и начнется отчаянная борьба за право обладания его импровизированным оружием. Мои мысли, должно быть, отразились у меня на лице, я пытался не допустить это, но понял, что безуспешно, когда Джонс осмелился нарушить молчание.
- У вас вновь такой взгляд… – Он пристально смотрел на меня, и в его измученных глазах страх постепенно сменился чем-то очень похожим на надежду. – Что вы собираетесь делать?
- Выйти отсюда. – Ему не понравится то, что я должен был сказать. И у меня были сомнения, но в нашем положении, которое ухудшалось с каждой минутой, это было лучшей альтернативой.
- Через минуту я вернусь в ту комнату. Я хочу, чтоб вы оставались здесь. И когда я уйду, откройте дверь в коридор.
Джонс вытаращил глаза.
- Боже мой, вы с ума сошли? Мерридью нас всех убьет.
- Посте того, как вы откроете дверь, - продолжал я, - вы тоже перейдете в другую комнату. Осторожно ступайте вдоль стены. Если вы станете передвигаться таким образом, они вас сразу не увидят. И если повезет, то не заденут.
- А вы?
- Я не стану оказывать сопротивления. Возможно, Мерридью не решится убивать безоружного узника на глазах беспристрастного свидетеля.
- Вы имеете в виду инспектора? Но как вы можете быть уверены, что он не участвует в этом заговоре?
- Не участвует, - твердо сказал я. – Когда все будет кончено, расскажите Лестрейду то, что вам известно о Грегсоне. Это его заинтересует. Потом расскажите все, что рассказали мне, и он позаботится о том, чтоб вас перевели отсюда. Понимаете?
- А если нет?
- Все будет так, как я говорю.
- Почему вы так уверены?
- Я знаю Лестрейда. Он справедлив, при условии, что вы будете с ним откровенны, Джонс. Солжете хоть раз, и еще до конца этой неделе окажетесь в одной камере с Пеппером и Риксом.
К моей досаде, Джонс, похоже, был на грани срыва. Я шлепнул его по щеке, чтоб напомнить, что здесь и сейчас не подходящее время и место для этого.
- Вы сделаете это?
- Да, - проговорил он. – Холмс, даже если мы погибнем, я благодарю вас за эту попытку спасти меня.
- Вы сможете отблагодарить меня позже, назвав мне имя этого человека, - ответил я.
Я направился к двери, но обернулся и увидел, что Джонс не сводит с меня глаз.
- Я сказал, что вы такой же, как все остальные в этой тюрьме, - произнес он, - я был не прав. Вы совсем другой. Вы не похожи ни на одного вора, из всех, с кем мне приходилось сталкиваться. Кто вы?
Как ни досадно было услышать, что взор этого никчемного типа проник сквозь мою маскировку, я испытывал некоторое удовлетворение от сознания, что я более не был целиком во власти моего второго «я». Как бы ни старался Генри, Шерлок все еще оставался здесь и давал о себе знать. Еще будет время сказать Джонсу, кто я на самом деле, и возможно, я воспользуюсь этим, чтоб заставить его нарушить этот обет молчания, но не сейчас. Тайна моей подлинной личности, так же как и личности его неуловимого патрона, была слишком драгоценной, чтобы бесцельно открыть ее, поддавшись минутной прихоти. Так же как и у Джонса, у меня были свои секреты.
И все равно я не смог удержаться от легкой бравады. Сейчас я мог позволить себе хотя бы это.
- Я никто, - ответил я ему. – Пока что.

Что-то меня сегодня на историю потянуло...
Просто хочу вскользь упомянуть об этой актрисе. Тем более, что она имеет отношение к съемкам Гранады.




Гвен Франксон-Дэвис родилась 25 января 1891 года. Ее сценическая карьера началась в 1911 году. Она выступала в таких классических ролях,как Джульета, леди Макбет.





Когда она покинула сцену в 1970-м , то продолжала работать на радио и телевидении. Снимплась в таких фильмах, как "Ведьмы" 1966 и "Выход дьявола " 1967



Следует, наверное, упомянуть, что ее связывали профессиональные и личные отношения с актрисой Мардой Ванн.

Свою последнюю роль в возрасте 100 лет Гвен сыграла в гранадовской серии "Великий шантажист" .






В этот же период она удостоилась присвоения титула Дамы, и была старейшей женщиной, получившей этот титул.

Умерла Гвен Франксон-Дэвис в возрасте 101 года 27 января 1992 года

Вдогонку еще три фото. В, общем, это, видимо, раскраски, но буржуи там ни слова не сказали, а были страшно счастливы)) И я вместе с ними

Джереми со старшими братьями



С мистером Бинксом



А это, кажется, из "Deputy" Джереми Бретт - отец Фонтана, но, может, я и ошибаюсь

День начался живенько. Толкучка, чтоб войти в метро. Созданная искусственно. Чтоб народ шел исключительно через рамки, перегорожено все, что можно. И практически стоит очередь, чтоб в метро войти, причем стоит в этих самых рамках, которые, мягко говоря, не шибко полезны для здоровья. Но кто-то умный сдвинул перегородку и я смело пошла в проход, за мной ринулся какой-то мужик.
Тетка -контролер побежаоа на перехват с таким видом, словно мы в метро бесплатно прошли, но меня она не остановила а остальным грозно закричала: -Назад! Основная масса, правда, покорно, ждала, чтоб пройти через рамки. Вот они истоки всего. Большинство даже не рыпается. Я читала, что уже даже министр здравоохранения объявил, что рамки вредны для здоровья, и умные люди писали, что никто не может заставить через них проходить. А тут с одной стороны никто и не пытается их обойти, а с другой - битва у рамок с охраной два раза в день мало кого может вдохновить. Но было прекрасное сознание, что сегодня я прорвалась)

Последние дни пристально изучаю дайри. Никогда меня особо организационные вопросы не трогали,а тут следишь, как за сводкой Совинформбюро.Может, еще потому, что привычные для меня места на дайри теперь какие"вне зоны доступа" а где стоит полная тишина.

Большинство сейчас, конечно, заняты архивацией и спасением всего, что"заработано непосильным трудом". Но вчера еще прочитала несколько грустных постов на тему,что дневники могут уничтожить сами себя, если поддавшись панике , народ сам разбежится в разные стороны. Не могу не согласиться. Я сама потихоньку сохраняю постранично, без спешки, уж как получится, но бежать, кажется, некуда. На живом журнале, категорически не нравится, с дыбром вообше как-то все стремно по-моему. Тут, правда, один товарищ рекламировал джорналс -очень похоже на дайри, практически, клон, но сердце все же не лежит. Тем более, что толку оказаться там в одиночестве. В последнюю осень я была полна оптимизма на случай апокалипсиса, почта есть, будет связь и можно будет как-то наладить общение. Сейчас все иначе. И боюсь, что если что, вместе с дайри все закончится. Так что скорее всего никуда не побегу, останусь здесь до последнего.

И вновь у меня каждый пост, как последний.

Не дает покоя одна мысль, даже не то, чтобы мысль...Просто хотела бы пояснить кое-что, как другим , так и себе. Мысль написать это родилась практически несколько минут назад. И я ее отнесла к разряду тех мыслей, к которым надо прислушиваться. Когда ты о чем-то просишь или вопрошаешь Небесную канцелярию, надо быть готовым к ответу в любой форме.

Я тут раньше часто жаловалась на то, что нет обратной связи, нет читателей, ну, то есть, когда их совсем не стало. И мне потом не раз говорили, что дневник нужно вести для себя, получать от этого удовольствие. Остальное не главное.

Наверное, это так. В принципе. Просто когда-то ужасно захотелось поделиться с кем-то открытым мной пластом с английскими фанфиками. Именно это желание стояло у истоков моего дневника. Но не просто выдать их куда-то в пространство, а с кем-то говорить о них, обсуждать, восхищаться фантазией авторов. И все это потом было, хоть и не сразу. И постепенно этот дневник стал именно дневником, но не просто дневником, а дневником- беседой. Мне никогда или почти никогда не хотелось записать что-то лично для себя. Если тут и есть закрытые записи, то все равно есть кто-то, для кого они открыты. Совершенно неожиданно для себя написала когда-то несколько постов под тэгом Я и Холмс. Никогда не думала, что это будет читать кто-то третий, потому что для меня это было верхом откровенности. Вспоминать детство, первые впечатления - это было что-то очень личное и прежде я ни с кем этим не делилась. Всеми вехами, знакомством с книгами, фильмами, пастишами, фанфиками.
Но я что хочу сказать. Мне хотелось рассказать о себе и моей холмсовской истории.Рассказать тому, кому это было интересно. Но я, наверное, все равно многое не написала и сделать этого просто не в состоянии, ибо это все равно, что описать здесь все свои мысли и чувства, одно за другим. Это что-то очень личное, потому что это просто часть меня. Оно со мной почти постоянно и мне не нужен для этого дневник. Я ничего такого не записывала в двенадцать лет, и не стоит этого делать и сейчас. И я знаю, что если попытаюсь как-то в этом разобраться, то разрушу что-то очень хрупкое, поверю, так сказать, алгеброй гармонию.

Но мне хотелось поделиться своими открытиями. Потом позже появилось желание рассказать о детстве и любимых книжках с картинками, о фильмах и клипах, вдруг для кого-то это будет важно и нужно. Поэтому для себя я этот дневник почти никогда не вела, у меня нет на это времени. Вон какая гора ждет перевода, тут уже не до записи собственных мыслей. Но мне хотелось с кем-то разделить это. Поэтому расстраивалась, когда чувствовала, что вокруг пустота. Не потому что мне нужны какие-то лавры и похвалы, а просто иначе для меня все это не имеет смысла. Ну, и в идеале , конечно, хотелось делиться с тем, кто близок по духу и понимает тебя. И бывало разочарование, когда я от чего-то загоралась и спешила о чем-то рассказать, но это не находило отклика...Или я просто об этом не знала
Хотя дневник, конечно, стал очень дорог. В нем мои переводы, клипы, иллюстрации. Комментарии - то, что делает его живым. И в свете того, что происходит сегодня, очень бы не хотелось потерять его