Это, кажется, все из первого сезона...

Решила, что пора ставить все точки над i и надо закончить с этой длинющей статьей из "Baker Street Journal" за зиму 2019 года - наверное, это был последний журнал, который я получила по подписке, дальше сама-сама.

И сразу возьмусь за последнюю самую сложную для меня часть статьи, ибо там про радиоспектакли Рэтбоуна и Брюса, о которых знаю только понаслышке, а часть очень большая, но постараюсь как можно скорее осилить.

Я бы могла сказать, что в этой части ничего такого нового и особенного, сплошные повторы, но внезапно выскочил один ребус. Ну, вот в статье говорится, что Эдди Коук, сыгравший чернокожего проводника Джорджа, в титрах не указан. То же самое написано и у нас на Кинопоиске www.kinopoisk.ru/film/202998/cast/ Вот только там значится, что Джорджа сыграл Кларенс Мьюз, а Коук вроде как исполнил роль стюарда в самолете, и полистав кое-какие фотографии , я подумала, что правы именно они.

Предыдущие части статьи находятся здесь morsten.diary.ru/?tag=6316890&n=t

***


В том же году на экраны вышел фильм «Секретное оружие» (известный, как «Шерлок Холмс и секретное оружие») В центре сюжета был высоко эффективный прицел для бомбометания, изобретенный швейцарским ученым Францем Тобелем. Он ненавидит нацистов и предложил Великобритании воспользоваться его прицелом. Нацисты знают об этом изобретении и пытаются похитить его, но великолепно загримированному и переодетому Холмсу удается тайно вывезти Тобеля из Швейцарии в Англию. Там Тобель разделяет свой прицел на четыре части и каждую вручает отдельному ученому, чтоб потом можно было собрать прибор воедино. Частное производство гораздо более безопасно, чем обычное фабричное, и исключительные знания Тобеля не дают шпионам из правительства узнать секретные подробности создания механизма. Такая чрезвычайная секретность приводит к проблемам, когда Тобеля похищает заклятый враг Холмса, профессор Мориарти, и Холмсу приходится расшифровать тайный код, чтобы узнать имена четырех неизвестных ученых и получить все части бомбового прицела раньше, чем это сделает Мориарти.
В то время как «Голос ужаса» отражает интересы и идеи УВИ, диалог из «Секретного оружия» больше способствует развитию действия. Однако, ограниченный диалог, который действительно затрагивает вопросы войны, весьма важен. Как видно из следующего разговора, Мориарти помогает Германии совсем по иным причинам, нежели те, что движут британскими нацистами в «Голосе ужаса»:

(Холмс был схвачен Мориарти и пытается убедить его не продавать бомбовый прицел Германии.)

Холмс: Мориарти, это не просто преступление. Это удар по нашей стране.
Мориарти: Мне это безразлично. Я получу в этом деле больший куш, чем во всех других своих преступлениях, вместе взятых.

Во многих отношениях Мориарти гораздо более ужасный предатель, чем Мид, в то время как Мид предает свою родную страну по убеждениям, Мориарти пытается набить собственные карманы, невзирая на последствия. Алчность Мориарти - настолько преобладающая черта его характера, что остается только удивляться, почему британское правительство просто не пытается сделать профессору более выгодное предложение.
"Голос ужаса" заканчивается самой короткой речью Холмса из всех фильмов на тему Второй мировой войны, но она имеет благороднейшее литературное происхождение.

(Когда по небу летят британские самолеты, оснащенные бомбовыми прицелами Тобеля.)

Уотсон: - Не так плохо, Холмс, наш остров не стерт с карты.
Холмс: - Да. Наша крепость, выстроенная самой Природой. Эта благословенная земля, эта юдоль, наша Англия.


Реплики Холмса взяты из монолога Джона Гонта в "Ричарде II", где умирающий герой размышляет о величии Англии и о том, что Англия обречена на окончательную военную победу в Европе.



«Шерлок Холмс в Вашингтоне" (1943) был последним из фильмов Рэтбоуна-Брюса, в которых Холмс непосредственно сражался с нацистами, хотя за этим последуют еще девять фильмов, но злодеи из более поздних фильмов действовали скорее для удовлетворения своих собственных эгоистичных интересов, чем для осуществления тайных намерений Третьего рейха. В этом фильме британское правительство обращается к Холмсу с просьбой вернуть сверхсекретный правительственный документ, который был утерян при похищении британского агента. Интересно, что Холмс не информирован о характере документа, а только о чрезвычайной трагедии, которая произойдет, если им завладеют нацисты. Тем не менее, Холмс немедленно берется за дело, приходит к выводу, что бумаги были скопированы на микрофильм, и отправляется в Америку, чтобы разыскать пропавший документ. Примечательно, что микрофильм был спрятан в коробок спичек, помеченный победной буквой “V”. После серии расследований, наблюдений и проницательных выводов Холмс спасает молодую женщину, захватывает злодеев и возвращает микрофильм.
В этом фильме Уотсон иногда кажется воплощением стереотипа американца, который совершенно не обращает внимания на приближающиеся опасности военного времени. В нескольких сценах Уотсон беззаботно жует жвачку, потягивает молочные коктейли и следит за матчами в бейсбол, в то время как Холмс беспокоится о том, как вернуть микрофильм. Конечно, когда призывает патриотический долг, Уотсон без колебаний готов подвергнуть себя опасности во имя блага союзных держав. Уотсон, не только помогает Холмсу в многочисленных поручениях, но также играет ключевую роль во время перестрелки. Создатели фильма, похоже, используют Уотсона, чтобы создать впечатление о среднестатистическом американце — возможно, не слишком блестяще воплощенном в комично неуклюжем образе Уотсона- Брюса, — но он готов отказаться от своих личных удовольствий и подвергает себя опасности ради порядка в своей стране, когда его призывают исполнить свой патриотический долг.
Несмотря на то, что порой он неуклюж и неловок, благородство характера Уотсона никогда не вызывало сомнений. Зато более расплывчат статус одного второстепенного персонажа. Джордж, чернокожий проводник в поезде появляется на экране на несколько минут, помогая Холмсу в его расследовании.



читать дальше
Несмотря на это экранное время, роль Эдди Коука не значилась в титрах. Хотя Джордж довольно умен и, несомненно, наблюдателен, его характер все еще отражает существующие расовые стереотипы. Он почтителен, и его разговор с Холмсом завершается неосознанным признанием Джорджа в том, что он не обратил внимание на британские выражения и нюансы значений слов — Джордж понятия не имеет, что может означать “permit me”(позвольте). Студии боялись потерять аудиторию сторонников превосходства белой расы и поэтому проигнорировали просьбы УВИ добавить более эффектных чернокожих персонажей или коснуться несправедливостей в американском обществе. Призывы УВИ к Голливуду стать защитником всех граждан заглушили страхи потери возможных прибылей.
Как и в двух других фильмах из серии “Холмс сражается с нацистами”, "Шерлок Холмс в Вашингтоне" заканчивается тем, что Холмс произносит волнующую патриотическую речь. Следующий диалог происходит, когда Холмс и Уотсон едут в сторону Капитолия:

Холмс: Это великая страна, Уотсон.
Уотсон: Да, дружище.
Холмс: Посмотрите, впереди Капитолий: сердце демократии.
Уотсон: Демократия – единственная надежда будущего, Холмс?
Холмс: Нам не дано заглянуть за завесу будущего, но когда-нибудь американцы и англичане сумеют объединить усилия ради порядка и законности в мире.
Уотсон: -Прекрасно, я совершенно с вами согласен.
Холмс: Не со мной. С мистером Уинстоном Черчиллем. Я цитировал речь, которую он произнес в этом самом здании.

(Заключительный кадр с видом Капитолия )

Этот заключительный диалог является ярким примером идей, которые хотел донести УВИ. Он начинается с утверждения американской добродетели, затем переходит к восхвалению достоинств демократического правительства. При этом упоминание Капитолия, где находится законодательный орган, прозванного “самым сердцем демократии”, по-видимому, не является попыткой преуменьшить роль Белого дома Рузвельта. Скорее, эта декларация, по-видимому, является своего рода приветствием избранным должностным лицам, которые ведут дебаты и идут на компромисс, чтобы сохранить стабильность в стране. Покидая кинотеатр, зрители испытывали добрые чувства по отношению к своей стране. После утверждения о том, что изоляционизм больше не является вариантом и что объединенные усилия союзных войск приведут к лучшему миру, речь Холмса характеризует Черчилля, как великого государственного деятеля. Патриотическая речь кажется искусственно вставленной в концовку фильма (справедливости ради, надо сказать, что многие канонические истории заканчиваются нравоучительной речью Холмса на тему, связанную с сюжетом, как, например, дух прощения на Рождество или о социальной опасности человеческого вырождения). В любом случае, по сравнению с обычным заключительным диалогом из первых двух, не связанных с войной, фильмов кажется очевидным, что эти речи - продукт влияния УВИ. Некоторые из последних фильмов, снятых при меркнущем свете быстро устаревающего УВИ, заканчиваются убедительными шутками.
После "Шерлока Холмса в Вашингтоне" кинофраншиза перестала вращаться вокруг событий Второй мировой войны. В то время как в сюжете следующего фильма "Шерлок Холмс перед лицом смерти" были задействованы нескольких выздоравливающих ветеранов, и заканчивался он заявлением Холмса о том, что формируется новое мироощущение нации, преступление там было раскрыто частным образом. В остальных восьми фильмах было мало упоминаний о войне, хотя казалось, что действие все еще происходит в 1940-х годах. Тир с мишенями в виде лидеров стран Оси, цитата из речи Черчилля о Канаде и мимолетное упоминание о немецком отравляющем газе были основными упоминаниями о войне в оставшихся фильмах. Холмс расследовал преступления серийных убийц, возвращал украденные драгоценности, и даже спасал монарха от похищения, но плохие парни теперь вовсе не обязательно были нацистами, несмотря на то, что сериал продолжался до 1946 года.
Все три фильма, обсуждаемые здесь, изображают нацизм как серьезную угрозу как для Германии, так и для остального мира. Несмотря на то, что Холмс тут обычно является единственной причиной поражения стран Оси, правительство никогда не изображалось негативно. Правительственные чиновники или учреждения не столь эффективны или умны, как Холмс, но по большей части разумны и преданы своему делу. Тем не менее, частные лица из обычных слоев общества были призваны оказывать помощь военным нуждам страны. Иногда людей просили помочь своим соотечественникам бороться с саботажем, подобно Китти. Других просто просили содействовать, предоставив властям информацию, подобно Джорджу. Страны не могут успешно функционировать без полной поддержки своих граждан. Фашистские силы угрожают жизни и безопасности всех жителей, и когда правительство просит о помощи, все добропорядочные граждане должны это сделать. Холмс необычайно одарен, но он не может распутать все преступления без помощи обычных людей, таких как Джордж, Китти или Уотсон.

Шерлок Холмс в Вашингтоне

Премьера – апрель 1943 года
Производство компании «Юниверсал Пикчерс»
Продолжительность 71 минута
Черно-белый
Режиссер Рой Уильям Нилл



Шерлок Холмс (Бэзил Рэтбоун) пытается вернуть микрофильм, содержащий государственные тайны, который был спрятан в спичечном коробке Грейсоном (Джеральд Хеймер), британским агентом, направлявшимся в Соединенные Штаты. Грейсона убивают, но перед этим он передает коробок ничего не подозревающей молодой женщине Нэнси Партридж (Марджори Лорд). Холмс и Уотсон (Найджел Брюс) отправляются в Вашингтон по следам спичечного коробка. Нацистские шпионы тоже охотятся за микрофильмом и похищают девушку. Изучая одеяло, в которое было завернуто тело Грейсона, Холмс приходит к выводу, что оно применялось в антикварном магазине, поэтому они с Уотсоном обходят подобные заведения.
Расследования приводят их к фиктивному антикварному магазину, и, выдавая себя за эксцентричного коллекционера, Холмс знакомится с владельцем магазина Ричардом Стэнли (Джордж Зукко), который на самом деле герр Генрих Хинкль, «глава самой коварной шпионской сети». Холмс схвачен, но Уотсон и полиция как раз вовремя спасают его. В конце концов, детектив настигает Хинкля, который прячет в кармане неуловимый спичечный коробок, не подозревая, что в нем находится микрофильм.



«ШЕРЛОК ХОЛМС В ВАШИНГТОНЕ», один из наименее значимых фильмов серии «Юниверсал», является первым, где для вдохновения не используется рассказ Дойла. Сценарий, написанный Бертрамом Миллхаузером и Линн Риггс, вырывает Холмса и Уотсона из их уютного гнездышка на Бейкер-стрит и переносит их в Америку военного времени, что, без сомнения, казалось конечным шагом в модернизации персонажей. Кроме дедукции, там не осталось никаких знакомых элементов. Уотсон жует резинку и увлекается бейсболом, а Холмс в своем расследовании использует современное оборудование в лаборатории ФБР .


В «Юнверсал» ходили слухи о создании фильмов о дальнейших приключениях сыщика в Америке; в каком-то смысле это было вполне логично, ведь осовременив героя, почему бы не пройти весь путь до конца и не перенести детективные истории в Новый мир? С практической точки зрения это также означало бы сокращение бюджета студии, поскольку больше не было бы необходимости в старых декорациях для воссоздания сходства с Британией.
Но казалось, что «Юниверсал» зашла в своих предположениях слишком далеко, потому что вскоре стало очевидно, что большая часть очарования и привлекательности первых двух фильмов в американской обстановке была утрачена. И после этого фильма «Юниверсал» вернула Холмса на его излюбленное место и больше не вынуждала противостоять вражеским агентам. И, в самом деле, после следующего фильма «Шерлок Холмс перед лицом смерти» военная тема была полностью исключена.


В этом фильме коробок спичек с важным микрофильмом - это просто Макгаффин (термин, придуманный Альфредом Хичкоком для предмета вокруг которого раскручивается сюжет, хотя его реальную важность и ценность публике так никто и не поясняет, потому что, в сущности, это не важно – его единственное назначение быть объектом вожделения для обеих сторон.
Оператору Лестеру Уайту приходилось постоянно концентрироваться на спичечном коробке, пока он переходил от одного человека к другому, и никто из них не подозревал о его тайне. Эта процедура приводит к нескольким занятным ироническим эпизодам. Когда Холмс сталкивается лицом к лицу со злодеем Ричардом Стэнли, он насмешливо говорит, что документы, которые он ищет, могут быть для удобства уменьшены в размере, и в это же время Стэнли прикуривает сигарету от спички из того самого коробка, в котором спрятан микрофильм. – «Человек, у которого находятся документы, этого не знает», - усмехнувшись, замечает Холмс.



Джордж Зукко, универсальный жуткий злодей студии «Юниверсал», выступавший в роли Мориарти в "Приключениях Шерлока Холмса" (1939), играет нацистского агента во многом в той же манере, что и преступного профессора. К счастью, зловещее присутствие Зукко на экране помогает преодолеть довольно смехотворную иронию настоящего имени его героя, Генриха Хинкля, которое, к несчастью, напоминает о персонаже Чарли Чаплина Аденоида Хинкеля - его сатирического портрета Гитлера в недавно вышедшем фильме "Великий диктатор" (1940).
Генри Дэниэлл, игравший в двух предыдущих фильмах, в этой картине выступает в роли зловещего шпиона Уильяма Истера; но великий день Дэниэлла был еще впереди, когда он сыграет Мориарти в "Женщине в зеленом".
Долгожданным дополнением к репертуарной компании «Юниверсал» стал многогранный актер Джеральд Хамер, дебютировавший в этом сериале, не значившись в титрах, в роли обреченного агента Грейсона. Всего он снялся в пяти фильмах Рэтбоуна, особенно преуспев в роли убийцы в "Багровом когте".
В конце этого фильма Холмс и Уотсон проезжают мимо проецируемых назад видов Вашингтона, в то время как Холмс задумчиво говорит: "Это великая страна, Уотсон. Посмотрите, впереди Капитолий: сердце демократии. Нам не дано заглянуть за завесу будущего, но когда-нибудь американцы и англичане сумеют объединить усилия ради порядка и законности в мире. "Прекрасно, я совершенно с вами согласен", - говорит Уотсон. «Не со мной, - отвечает Холмс, - а с Уинстоном Черчиллем. Я цитировал речь, которую он произнес в этом самом здании.» Торжествующая музыка звучит все громче и возвещает: «Конец».
Один из выдающихся комментаторов шерлокианских фильмов, Майкл Пойнтер, заметил, что это сентиментальное чувство, по-видимому, было единственным мотивом для создания фильма "Шерлок Холмс в Вашингтоне".
В то время как фильм вызвал лишь прохладные отзывы — кто-то назвал его "тягомотиной" — Рэтбоун снова получил благоприятные рецензии. "Нью-Йорк пост" была просто в восторге: «Каким мыслителем предстает этот Рэтбоун! Вы практически можете видеть, как напрягаются могучие мускулы его разума, как на него нисходит озарение и он добирается до сути самой сложной тайны.»



***

И совсем немного от себя.
Я бы этот фильм тягомотиной не назвала, мне кажется, он где-то на грани между военными фильмами и теми, что снимались позже. А из военных он мне наиболее импонирует, несмотря ни на что, пафоса тут меньше и это вполне обычный детектив.

В самом начале вообще очень понравился этот Грейсон - и милый, и смешной, и при этом умный и мужественный.



Вот прибудет книжка Хоуи, надеюсь побольше узнать об этом актере Джеральде Хамере.



Вначале, помимо приятной домашней сцены, - где Холмс канонично со своей дедукцией об Уотсоне, а Уотсон не менее канонично со спортивными новостями - миссис Хадсон очень выразительно показывает свой характер, назвав нахалом посетителя, вошедшего без позволения.



Еще очень люблю сцену в доме Грейсона. Можно предположить, что и Холмс и Уотсон неоднократно бывали в этом доме и хорошо известны матери Грейсона (Петибола). Причем не известно, кого она лучше знает Холмса или Уотсона.



И Уотсон то и дело норовит проговориться: "- Он там, наверное, страдает...от погоды. Там , говорят, душно очень.



Мне еще нравится крошечный эпизод в этом доме, когда Холмс срывается на Уотсона за шум, и тут же извиняется, поняв, что доктор тут не при чем. Это к тому мнению, что Холмс никогда не извиняется.



И замечательна сцена на пороге со сброшенным с крыши кирпичом - поклон в сторону "Последнего дела Холмса"



Замечательная эта пара, будто случайно сюда попавшая из какой-то классической голливудской любовной истории



И характерно, что в минуту опасности лейтенант бросается к своей возлюбленной, а Уотсон - к Холмсу)

Посмотрев несколько серий "Аббатства Даунтон", решила все же попробовать перейти тут на "ты". Показалось, что когда на конюха кто-то орет, вряд ли называет его при этом на "вы") Потом посмотрю, как быть с предыдущими главами.

Есть там еще одно грубое выражение, практически непечатное, которое я оставила, как есть, ибо его никак культурно не передашь, а слов из песни не выкинешь.

Глава 11: Тяжелый путь

На следующее утро я был грубо разбужен.
От природы я не из тех, кто рано встает, за исключением тех случаев, когда того требует необходимость. Подъем на рассвете был чем-то таким, к чему я не испытывал ни склонности , ни какого-то воодушевления, и, не имея такой привычки, я вообразил, что меня вместе с остальными обитателями конюшенного двора разбудит звон колокольчика или крик петуха.
Чего я никак не ожидал, так это того, что мне на голову выльют ведро холодной воды.
Я закашлялся, хватая ртом воздух и, моргая, уставился в неулыбчивое лицо юного Дэнни Палмера. - Уже половина шестого, - сказал он. - Вставай.
Нет ничего страшнее ученика жокея, отстраненного от своих обычных обязанностей новичком. Вчера я вынес его молчаливую ярость; но, очевидно, меня было не так-то легко простить. Я должен был задаться вопросом о его привязанности к Екатерине Великой. Было ли это просто его привязанностью к лошади или чем-то более зловещим? И не было ли ему известно, что эта невзрачная кобылка выиграет в пятницу забег?
В этот час, когда я чувствовал себя несчастным из-за дурно проведенной ночи, когда я лежал, свернувшись калачиком на лошадиной попоне и тюках сена, и мучился от сквозняков из щелей под дверью, подобные соображения были выше моего понимания. Я мог думать только о том, как пережить следующие несколько часов работы, прежде чем наступит перерыв на обед.
Как бы то ни было, я, пошатываясь, вышел из сарая и присоединился к другим парням, чтобы приступить к утренней кормежке. Я начал с Грейфрайера, который приветствовал меня теплым носом и вопрошающим взглядом ярко блестевших глаз. Екатерина Великая была смелее и сунула нос в ведро еще до того, как я вылил содержимое в ее ясли. Следующим был Голиаф, и по стайке парней, собравшихся у дверей конюшни, я понял, что это будет непростой задачей.
Они ничего не сказали, но по их ухмылкам и понимающим взглядам я понял, что сейчас что-то произойдет.
Я осторожно отодвинул засов на двери стойла и распахнул ее. Голова жеребца рванулась в мою сторону, оскалив зубы. Я отскочил назад, и конь отступил в темноту конюшни. Это было встречено смехом зрителей.

читать дальше
-Он тебя поимеет, - сказал один из них. - Голиафу всегда нравится пускать первую кровь своему парню. Лучше всего, Генри, пойти туда и покончить с этим.
Я не собирался позволять жеребцу укусить меня. Но, в конце концов, мне все равно пришлось бы войти. Даже если бы я оставил ведро у двери, мне все равно пришлось бы зайти внутрь, чтобы пополнить запас сена. Пока я обдумывал, как лучше всего нам обоим выйти сухими из воды, мои глаза привыкли к тусклому освещению, и я смог разглядеть коня в задней части стойла. Он был начеку, готовый к следующей атаке. Были видны белки его глаз, а шея блестела от пота. В холодном утреннем воздухе от черной шкуры поднимался пар, а его дыхание вырывалось из ноздрей приметными струйками, делая его похожим на огнедышащего дракона.
Наблюдая за ним и слушая насмешки других парней, мне пришло в голову, насколько просты лошади по сравнению с их хозяевами-людьми. Любовь, голод, паника - побуждения, которые мы стремимся замаскировать предательством и обманом, - явно шаблонны. Мы сами виноваты в том, что не распознали знаки. Если они захотят убить из-за соперничества, самозащиты или страха, то они это сделают. Никто не пытается спрятаться за наемными сообщниками, которым щедро платят за то, чтобы они подсыпали наркотики в чью-то еду, и наблюдать, как человека лишают жизни. Оказавшись перед выбором между Майкрофтом и тысячью фунтов лошадиных мускулов, я знал, что предпочесть.
С учетом этого, ответ на нашу проблему был очевиден. К большому замешательству других парней, я оставил Голиафа и отправился на поиски мешка. Они озадаченно наблюдали, как я высыпаю в него корм из ведерка. Затем я снова открыл дверь конюшни.
Голиаф увидел меня, но не сделал попытки напасть. Он не сводил с меня глаз, пока я обходил конюшню, добирался до яслей и насыпал в них корма. Он проявил интерес и сделал несколько шагов вперед, обнюхивая мое подношение. Когда он обнаружил, что оно ему по вкусу, он начал есть с аппетитом, больше не обращая внимания на мое присутствие. Я насыпал в ясли сена и оставил его спокойно есть.
Парни качали головами и что-то бормотали между собой, когда я появился, и по выражению их лиц я понял, что заслужил невольное уважение. Лишенные утреннего развлечения, они вернулись к своим обязанностям. Следом за ними шел невысокий пожилой мужчина, который, как я заметил, слонялся по двору накануне. Постоянная ухмылка прочертила глубокие морщины на его загорелом лице вокруг глаз и рта, а мясистые скулы почти не скрывали впалых щек. Когда он улыбался, что делал довольно часто, становилось заметно, что у него отсутствуют передние зубы, как нижние, так и верхние, остались только клыки и один или два коренных с каждой стороны. Красный нос картошкой с лопнувшими венами не добавлял ему привлекательности, равно как и его внушительное брюшко. Самой характерной из всех его черт была хромота, придававшая ему покачивающуюся походку моряка.
-Это было впечатляюще, - заметил он.
Он стоял, прислонившись к двери конюшни, скрестив руки на груди и улыбаясь мне, пока я занимался утренней чисткой коня. Его слова и поза располагали к разговору, но в этот час, когда действие вчерашней дозы опия заканчивалось, я был не в настроении кому-либо угождать.
- Генри, не так ли? Ты новенький.
Этот вопрос заставил меня кивнуть в знак подтверждения его слов. В ответ он тихо рассмеялся.
- Другие парни делали ставки на то, сколько синяков поставит тебе Голиаф этим утром. И есть те, кто лишится своих денег. Ты не будешь пользоваться популярностью.
- Я к этому привык, - ответил я.
-В самом деле? - спросил он задумчиво. - Ты лучше ладишь с лошадьми, чем с людьми?
- Ну, скажем так, что я их понимаю.
- Не могу этого отрицать. Ты хорошо справился с Голиафом. Как ты узнал?
Я остановился и погладил рукой блестящую шерсть. Бок лошади дернулся, а копыто немного приподнялось над землей в знак некоторого неповиновения, но мы достигли взаимопонимания.
- Я могу распознать ужас, когда вижу его. Он боялся не меня. Вчера он сбросил меня, не задумываясь ни на секунду. Единственное, что изменилось с тех пор, - это то, что я держал в руке.
- Ведро.
Я кивнул.
- Я так понимаю, что его когда-то этим били? Я бы сказал, что по голове, потому что вижу небольшой шрам над его правым глазом.
- Это сделал первый парень, который о нем заботился. Он всегда был очень напорист, дерзок, был Голиафом. Всегда готов наброситься на свою еду. Этот первый парень совершенно не разбирался в лошадях. Как бы то ни было, однажды Голиаф переусердствовал и выбил ведро у него из рук. Парень взял это ведро и ударил им коня по голове. Тот чуть не лишился глаза, а он - призового жеребенка герцога. Когда Мильтон узнал об этом, он плетью погнал парня отсюда в Лоустофт.
- И теперь Голиаф боится ведер.
Старик хмыкнул.
- Другие парни обычно бросали его еду на пол и убегали. Нельзя так обращаться с лошадью.- Он долго смотрел на жеребчика, погруженный в свои мысли, прежде чем снова обратить свое внимание на меня. - Для конюха, Генри, ты говоришь очень складно.
- Я работал в конюшнях лорда Роузлинна до того, как приехал сюда. Ты перенимаешь лондонские манеры, если какое-то время живешь в столице.
- Не знаю, парень, - печально сказал старик. - Я всю свою жизнь был рядом с лошадьми, и мужчиной и мальчиком. - Словно внезапно пораженный своей оплошностью, он протянул руку. - Кстати, ребята зовут меня старым дядей Томом.
Я пожал ему руку.
- Генри Холмс, - ответил я. - Ваша фамилия, случайно, не Кобли?
Впервые его улыбка померкла.
- Откуда ты это знаешь?
Это был рискованный шаг, но он принес мне поразительное удовлетворение. Когда моя проблема была под контролем, даже в свои плохие дни я все равно был лучше, чем кто-либо из сотрудников Скотленд-Ярда. Я ежедневно снижал дозу и преодолевал последствия при помощи тяжелой работы, как физической, так и умственной.
Воодушевленный и ободренный, я продолжил.
- А как еще следует называть человека, которого ласково называют "Старый дядя Том"? Отсылка к песне "Уайдкомбская ярмарка". Среди тех, кто ехал на серой кобыле, были "Старый дядя Том Кобли и все остальные"*. И все же вы родом не из тех краев. Я бы сказал, из Йоркшира.
- Да, когда я был мальчишкой... Но как, черт возьми…
- Акцент стерся, но следы все еще есть.
Он был застигнут врасплох.
- С кем ты разговаривал?
- Ни с кем. Я многое замечаю, - дипломатично ответил я.
- Что еще ты заметил? - осторожно спросил он.
Я расчесывал хвост Голиафу и не отрывался от своей работы. Я позволил своим выводам проистекать естественным путем, наслаждаясь моментом, о котором еще неделю назад думал, что он уже никогда не наступит.
-Вы были довольно успешным жокеем, пока травма не положила конец вашей карьере. Вы начали пить, от вас ушла жена, и с тех пор пробавляетесь тем, что продаете свои сведения о скачках.
Его рот раскрывался все шире, пока я говорил, и его челюсть должна была совсем отпасть при моем следующем утверждении.
- А еще вы отчим Мильтона.
Он смотрел на меня, как на существо демонического происхождения. Я постарался развеять его опасения.
- Вы лишились зубов совершенно особым образом. Передняя их часть, верхняя и нижняя, я бы сказал, выбиты при падении с лошади. На нижней челюсти я вижу небольшой кусочек корня, который все еще на месте. Значит, он был сломан, а не удален или сгнил. Вы также потеряли свои задние коренные зубы. Ограничения по весу, налагаемые на жокеев, обязывают их есть мало или исторгать съеденную пищу. Кислоты, применяемые в течение длительного периода времени, неизменно приводят к гниению зубов. Вы бы не подвергли себя такому испытанию, если бы оно того не стоило. Отсюда и ваш прежний успех.
- Да, это правда, - изумился он.
- Травма очевидна по вашей хромоте. У вас одна нога длиннее другой, перелом, который не сросся должным образом. То, что это произошло уже давно, видно по рисунку износа на ваших ботинках и вашей походке. Вас беспокоят боли в бедрах и спине, когда вы пытаетесь компенсировать вашу травму.
Он оцепенело кивнул.
- Это случилось во время забега. Лошадь опрокинула нас через ограждения. Сломала нам ногу, как морковку, обе кости, вот и все. Они так никогда и не срослись должным образом.
- Что объясняет ваше пристрастие к выпивке, о котором свидетельствует ваш цвет лица и распределение массы тела.
Он похлопал себя по внушительному животу.
- У меня нет никаких проблем с выпивкой.
- Но они были у вашей жены. То, что она ушла от вас, было следствием вашего пьянства, которому вы предались из-за потери вашей профессии. Когда человек теряет то, что ему дорого, на смену ему приходят отчаяние и еще худшие опрометчивые поступки.
Он взглянул на меня.
- Ты говоришь так, парень, как будто тебе самому такое известно.
Учитывая события последних нескольких месяцев, именно так и было. И у меня не было никакого желания к этому возвращаться.
- Что касается остального, вы снабжаете местных зазывал информацией о лошадях в этой конюшне. Мистер Мильтон не из тех, кто станет терпеть подобное поведение без веской причины. То, что он не отправил вас паковать свои вещи, говорит о том, что он сочувствует вашему тяжелому положению. Он сам был жокеем. Очевидно, он пытался подражать вам. Разница в фамилиях говорит о том, что вы могли быть только его отчимом.
- Честное слово, - сказал он, - если бы я не слышал этого собственными ушами, я бы никогда в это не поверил. Ты умный человек, Генри, и не ошибаешься. С такой проницательностью из тебя получился бы поистине хороший тренер.
Я покачал головой.
- Я был благодарен мистеру Мильтону за эту работу.
- Ты надолго не задержишься?
- Пока я не найду что-нибудь получше.
Улыбка снова озарила его лицо.
- Нет ничего лучше, чем работать с лошадьми, парень. Вот увидишь. - Он понизил голос. - Надеюсь, ты не будешь упоминать о том, что мистер Мильтон приходится нам пасынком. Никто не должен этого знать. Я был бы признателен, если бы ты держал это при себе.
- Почему он не признает вас?
Старик пожал плечами.
- Наверное, стыдится нас. Ты был прав. Я был действительно хорошим жокеем. Потом я сломал ногу, и никто больше не хотел, чтобы мы катались на их лошадях. Я не буду лгать. Это ожесточило нас. Жена ушла и забрала мальчика с собой. Однако он вспомнил старину Тома, и когда я пришел сюда, он сказал, что я мог бы задержаться и дать некоторые сведения, которые, по его мнению, должны быть известны зазывалам.
- Понимаю. И что он хочет, чтобы они узнали о Голиафе?
- Голиаф - конь герцога. Его светлость считает, что он мог бы стать чемпионом.
Я просил его продолжать.
- У герцога есть идея сделать из него племенного жеребца. На его счету несколько легких скачек , и за этого коня можно было бы получить неплохую цену за покрытие кобыл.
- Он выигрывает скачки? У него хорошая скорость.
- Да, - согласился Том. - Но не выносливость. Сейчас ему четыре, и он выиграл всего несколько скачек, будучи побежден гораздо чаще, чем он занимал первое место… Он был бы неплохим конем, если бы его кастрировали. Видишь ли, он падок на дамочек. В любом случае, этого не произойдет. Нет никакого смысла его кастрировать.
- А как насчет Екатерины Великой?
Он прищурился.
- А что насчет нее?
- Она приличная лошадь? Я спрашиваю только потому, что она тоже моя подопечная.
- Вполне приличная лошадь для кошачьего корма, - усмехнулся Том. - Я бы не стал ставить даже на то, что имя Екатерины Великой начинается с буквы "Е".
Мы оба услышали топот сапог, направлявшихся в нашу сторону. Том покинул свое место и побрел прочь, однако недостаточно быстро, потому что вновь прибывший в одно мгновение оказался рядом с ним.
- Ты же не отрываешь моих парней от работы, старина? - спросил Мильтон.
- Просто знакомлюсь, мистер Мильтон, - сказал тот, прикасаясь к своему кепи.
- Что ж, отправляйся своей дорогой. И возьми с собой эту грязную трубку. Я не позволю курить у себя во дворе. - Отправив его идти своей дорогой, Мильтон перевел свое внимание на меня. –Иди сюда, Холмс.
Я повиновался без возражений. Мильтон пристально посмотрел на меня.
- Что это у тебя на лице? - спросил он.
Я провел рукой по своему небритому подбородку, гадая, что же он увидел такого, чего не увидел я. Прежде чем я успел ответить, он ударил меня по лицу. Я пошатнулся от удара и почувствовал, как у меня застучали зубы.
- Мой тумак, вот что, - прорычал он. - В следующий раз, когда я увижу тебя, Холмс, я хочу, чтобы ты был выбрит и выглядел респектабельно. И чтоб я больше никогда не видел, что ты выглядишь, как бродяга. В будущем я хочу видеть, чтоб ты был на ногах уже в пять часов, в моей конторе и с чистым подбородком. Ты понял?
Я кротко ответил, что это больше никогда не повторится.
-Хорошо, проследи, чтобы этого больше не произошло. – Он частично остыл. - Итак, сегодня утром ты поведешь Грейфрайара и Екатерину Великую на тренировку. Но не Голиафа. Поскольку завтра у него скачки, я попросил его жокея приехать, чтобы проехаться на нем. Позаботься о том, чтоб он был оседлан и готов к выезду. Вигор не любит, когда его заставляют ждать.
Он умчался прочь, выкрикивая приказы и заставляя конюхов разбегаться во все стороны. Билли Уильямс с опаской приблизился ко мне с седлом и уздечкой в руках. Он посмотрел на мою кровоточащую губу с выражением, которое было чем-то средним между усмешкой и сочувствием.
- Ты должен следить за тем, чтобы Мильтон не ударил наотмашь, - сказал он. - Он довольно быстр, когда находится в задиристом настроении.
- Придется это запомнить.
- Вигор тоже малость распускает руки, особенно когда немного выпьет. Постарайся его не разозлить.
- Жокей Голиафа?
- Жокей конюшни, - поправил меня Уильямс. - Он ездит на всех лошадях герцога. Думает, что однажды он станет чемпионом. - Он фыркнул. - Сидни Вигор - его называют " Хаммерсмитским чудом" из-за его "мастерства" как в седле, так и вне его, если ты понимаешь, о чем я. Неприятная работенка, если можно ее так назвать. И очень самоуверенный при этом. Говорит, что он происходит из русского дворянства.- Он издал смешок. – По-моему, самое восточное место, где он когда-либо бывал, - это Саутенд-он-Си.
Он повернулся, чтобы уйти.
- Почему Хаммерсмит? – крикнул я ему вслед.
Он пожал плечами.
- Он говорит, что родился именно там. Но потом он много чего говорит. Полагаю, это звучит лучше, чем бордель в лондонском Ист-Энде. Аристократ, конечно, так я ему и поверил!
Вскоре я понял, что скептицизм Уильямса был оправдан. Сидни Вигор с важным видом появился во дворе почти в девять часов после того, как другие лошади были выведены на прогулку. Не слишком впечатляющий экземпляр, худой, как токарный станок, и ростом чуть более пяти футов, он имел нездоровый вид человека, который слишком много времени проводит в сомнительной компании.
У меня также были сомнения в его способности выполнить поставленную перед ним задачу. Он выхватил у меня поводья лошади, от него пахло алкоголем, и после того, как я подсадил его, все, что он мог сделать, это удержаться в седле. К тому времени, когда он вернулся после скачки, цвет его лица приобрел зеленоватый оттенок, а глаза закатились. Он упал с взмокшей лошади и поспешил к ближайшей стене, где его вырвало. Я увидел, что Мильтон наблюдает за ним, уперев руки в бока и раздраженно поджав губы.
- Вы будете достаточно здоровы, чтобы завтра ехать верхом? - спросил он.
Вигор пьяно ухмыльнулся, вытирая рот.
- Я и сейчас достаточно здоров. Просто дайте мне поспать, и я приведу вашего ленивого жеребца к финишу прежде, чем вы успеете сказать "Победитель Дерби".
С этими словами он, пошатываясь, направился в помещение Мильтона, как я предположил, в поисках кровати. Он случайно заметил, что я смотрю на него, и его губы неприязненно скривились.
- На что ты смотришь?- закричал он на меня. - Не стой там, разинув рот, парень. Убери за мной. А когда закончишь, можешь почистить мои ботинки.
- С удовольствием, сэр, - сказал я сквозь стиснутые зубы.
- Чертовски верно. И это честь - вот что это такое, говорю тебе, честь! Тебе следовало бы умолять меня позволить тебе начисто вылизать мои ботинки. И все же ты смотришь на меня так, как будто я ничто. Я научу тебя, я научу тебя, каково это - быть никем!
С этими словами, не глядя, куда идет, он наткнулся на дверной косяк и ударился головой. Я наблюдал, как он некоторое время пытался найти дверь. Открыв ее, он ввалился внутрь.
- Как я уже сказал, он действительно чудо, - сказал Уильямс, внезапно снова оказавшись рядом со мной. - Для меня удивительно, как он держится прямо.
- Почему Мильтон его терпит?
- Потому что он привозит домой победителей. Не спрашивай меня, как он это делает, но он лучший жокей, который у нас есть. Похоже, ты ему не понравился, так что будь осторожен с ним, Генри. Теперь он превратит твою жизнь в сплошное мучение.


***

*"Widecombe Fair », также называемая« Том Пирс »(иногда пишется« Тэм Пирс »), является известной девонской народной песней о человеке по имени Том Пирс, чья лошадь умирает после того, как кто-то одолжил ее, чтобы отправиться на ярмарку в Уайдкомбе со своими друзьями. Ее припев заканчивается длинным списком людей, отправляющихся на ярмарку: «Билл Брюэр, Ян Стювер, Питер Герни, Питер Дэви, Дэн'л. Уиддон, Гарри Хоук, старый дядя Том Кобли и все остальные. "Некоторые исследования показывают, что имена изначально относились к реальным людям.

В качестве фамилии в длинном списке" Дядя Том Кобли и все остальные "стало использоваться как юмористический разговорный язык, означающий "все и каждый ".
Иллюстрация к этой песне

Ужасно похоже на нашу террасу и на тахту там, которая только была более высокой и к ней вплотную примыкал обеденный стол. За едой я сидела на этой тахте и забиралась туда как-то кувырком, подобрав ноги.

Сегодня первый день отпуска, и мне далеко не десять лет, а в голове полно не самых веселых мыслей, но все равно есть впечатление начала каникул.

Из московской старины



В Москвѣ проживаетъ сынъ А. С. Пушкина, А. А. Пушкин, генералъ от кавалерiи. Бодрый и полный силъ старикъ несетъ трудную работу в Опекунском Совѣтѣ, где он состоитъ предсѣдателемъ Опекунскаго присутствiя. Москвичамъ прекрасно извѣстна симпатичная фигура старика-Пушкина, котораго нерѣдко можно видѣть гуляющимъ на Тверскомъ бульварѣ. Каждый разъ, когда онъ проходитъ мимо памятника Пушкину, старикъ бросает нѣжный и пытливый взглядъ на бронзовое изображение своего отца.

Вот сразу, наверное, скажу, что окончательное впечатление от эссе почти такое же, как от книги Джун Тмпсон "Досье на Шерлока Холмса". Что, наверное, естественно и это "горькая, но правда". Но от такого правдоподобия как-то сразу тянет на слэш)

Ну, и интересно, что оба автора, жен Уотсон традиционно искали среди клиенток Холмса. Только как-то уж слишком сомнительны обе кандидатуры - что мисс де Мервиль, что мисс Данбар(эта вообще была уже без пяти минут женой миллионера)

Но даю слово Робертсу:

Часть II

Какой бы ни была точная дата женитьбы Уотсона на мисс Морстен, казалось бы, ясно, что, по крайней мере, в первые годы своей супружеской жизни Уотсон достиг счастья, которого желал и заслуживал. То представление о своем очаге и доме, которое он дает нам, наводит на мысль о домашней богеме, которая полностью гармонировала с темпераментом Уотсона. До тех пор, пока он верил, что мисс Морстен может оказаться богатой наследницей, его тонкое чувство чести мешало ему признаться в своей страсти. Но когда, наконец, стало известно, что сокровища Агры были утеряны и что "золотого барьера" (по живописному выражению самого Уотсона) больше не было, Уотсон мог радоваться перспективе делить простой дом практикующего врача средних лет с той, которую даже Холмс назвал одной из самых очаровательных юных леди, которых он когда-либо встречал. Холмс, на самом деле, пошел дальше: он расценил брак с мисс Морстен как потерю для детективной профессии. "У нее несомненный талант сыщика", — признался он Уотсону - действительно, высокая похвала Холмса, превзойденная только его восхищением Ирэн Адлер, которая в глазах сыщика "затмевала" всех иных представительниц своего пола.

Но вернемся к браку Уотсона. О самой церемонии у нас нет никаких конкретных записей. Мы можем, однако, предположить, что она не была омрачена какой-либо вульгарной показухой. Если мисс Морстен во время своего первого визита на Бейкер-стрит произвела впечатление маленькой и изящной блондинки, "в безупречных перчатках и одетой с самым изысканным вкусом", мы можем с уверенностью предположить, что "простота и скромность", которые Уотсон тогда отметил в ее костюме, также были преобладающими чертами ее свадебного облика. Приглашение Холмса на роль шафера, по меньшей мере, сомнительно, поскольку Уотсон вряд ли стал бы опускать запись о столь личной дани уважения; за исключением одной тети, ни у Уотсона, ни у его невесты не было живых родственников; следовательно, представляется наиболее вероятным, что церемония прошла очень тихо в церкви Святого Марка или Святой Хильды в Камберуэлле, где присутствовали тетя мисс Морстен и миссис Форрестер, чтобы дать свое благословение.
Медовый месяц (проведенный, вероятно, в Хэмпшире, графстве, к которому Уотсон испытывал сильную сентиментальную привязанность), несомненно, был коротким, поскольку Уотсону предстояло многое сделать для преобразования своей карьеры. Инстинктивно обратившись к району, расположенному недалеко от Бейкер-стрит, он нашел то, что хотел, в Паддингтоне. Там у некого мистера Фаркуара была отличная общая практика, которая в лучшем случае приносила значительный доход в размере 1200 фунтов стерлингов в год. Но мистера Фаркуара настигла не только старость, но и нечто вроде пляски Святого Витта. Общество, как проницательно замечает Уотсон, "скептически относится к целителям, не способным победить свою собственную хворь", и, как следствие этого, практика сократилась примерно на четверть от радиуса своего действия и прибыльности. Вот такая возможность представилась Уотсону. Уверенный в собственной энергии и способностях, он купил практику с твердым намерением восстановить ее в прежнем процветающем состоянии.
читать дальше
Последовали три месяца напряженной работы. Уотсон был слишком занят даже для того, чтобы зайти в дом 221б по Бейкер-стрит. Шерлок Холмс "редко выходил из дому, если того не требовали дела". Кроме того, тот досуг, который у него был, Уотсон инстинктивно посвящал своей жене и своему дому. Совершенно счастливый и на полкило пополневший, он обнаружил, что его внимание полностью поглощено "домашними и семейными интересами, которые возникают у человека, когда он впервые становится хозяином собственного домашнего очага". Конечно, Уотсоны не были свободны от обычных проблем современной семейной жизни. В первые годы совместной жизни они, без сомнения, были вынуждены довольствоваться одной служанкой, Мэри Джейн; она, как пишет Уотсон, оказалась неисправимой и была уволена. Позже супруги сочли возможным увеличить штат, и Уотсон, естественно, пишет уже о "слугах". [Горбун]

Каким бы гармоничным он ни был, в браке Уотсона не было ничего такого, где муж чрезмерно зависел от жены и не мог без нее обходиться. В сентябре, последовавшем за свадьбой, миссис Уотсон поехала на несколько дней погостить к своей тете, а сам Уотсон переехал в свою старую квартиру на Бейкер-стрит. Очень естественно, что он оказался на своем старом месте у камина, уткнувшись в один из "прекрасных морских рассказов" Кларка Рассела, в то время как Холмс по другую сторону камина просматривал свои записи о преступлениях.

Но этот визит, хотя и был вполне дружеским, по-видимому, почти не оставил неизгладимого следа в памяти Уотсона. На самом деле, это не привело Холмса в орбиту супружеского счастья Уотсона. Без сомнения, поспешив вернуться к преданной спутнице своей новой жизни и к своей быстро растущей практике, Уотсон погрузился в работу, не испытывая никакого ощущения, что по-настоящему вернулся в прежнюю атмосферу Бейкер-стрит. Обладая определенной тонкостью такта, он не решался втягивать Холмса в круг общения, к которому " богемная душа" сыщика могла испытывать антипатию, и только 20 марта 1888 года им овладело острое желание навестить своего старого друга. Возвращаясь с визита к пациенту, он оказался напротив "хорошо знакомой двери" на Бейкер-стрит и через несколько минут вернулся в свою старую комнату. Уотсон едва ли мог выбрать лучший момент для своего возвращения на сцену Бейкер-стрит, поскольку Холмс только что получил записку, которая должна была возвестить о визите Вильгельма Готтсрейха Сигизмунда фон Ормштейна, великого герцога Кассель-Фальштайнского и наследственного короля Богемии. На следующий день Уотсон вернулся туда в три часа и остаток дня был занят исполнением важной роли в комедии "Фотография короля"; он переночевал на Бейкер-стрит, чтобы быть готовым к развязке на следующее утро.

Это периодическое возобновление партнерских отношений с Холмсом было характерно для ранней супружеской жизни Уотсона, и на первый взгляд могло показаться, что это указывает на элемент беспокойства в домашней обстановке Уотсона. Но более тщательное изучение записей показывает, что миссис Уотсон сохраняла постоянную симпатию к той связи Уотсона с великим детективом, что привела ее к мужчине, которого она любила. Холмс, со своей стороны, сохранял уважение к миссис Уотсон, и миссис Уотсон всегда поощряла своего мужа сотрудничать с его старым другом в любом расследовании, в котором он мог быть полезен. Таким образом, Холмс приходил к Уотсону около полуночи, просил приютить его на ночь и на следующее утро увозил своего друга одиннадцатичасовым поездом с вокзала Ватерлоо; если старый друг Уотсона попадал в беду, его жена немедленно соглашалась, чтобы он помчался к Холмсу; когда Уотсон получил телеграмму от Холмса, призывающую его приехать на запад Англии на два дня в связи с делом Боскомбской долины, именно жена настояла на том, чтобы он поехал - перемена, по ее словам, пошла бы ему на пользу.
Наряду с этой искренней симпатией миссис Уотсон к холостяцким связям ее мужа мы должны признать атмосферу семейной совместимости, которая характеризовала домашнюю жизнь Уотсона. Верно говорят, что есть два критерия счастливого брака: во-первых, гармоничный завтрак и, во-вторых, тихие вечера. У нас есть неопровержимые доказательства того, что Уотсон и его жена завтракали вместе; и не раз мы были свидетелями их вечерней гармонии. Уотсон после напряженного дня читал роман или свой Британский медицинский журнал; его жена занималась рукоделием; около половины одиннадцатого было слышно, как слуги запирают двери и окна; полчаса спустя миссис Уотсон уходила спать; а около одиннадцати сорока пяти Уотсон выбивал пепел из своей последней трубки. Это картина, над которой можно насмехаться как над скучной, прозаичной и буржуазной, но, тем не менее, она знаменательна. Познав опыт общения с разными женщинами Уотсон с удовольствием обосновался в этой тихой гавани домашнего уюта. Холмс, однако, никогда не переставал считать Уотсона "дамским угодником". "Итак, Уотсон, - говорил он, - прекрасный пол - это по вашей части"; и когда квартиру на Бейкер-стрит почтила визитом "самая очаровательная женщина Лондона", именно Уотсон в образных выражениях описал, как "за шорохом юбок послышался стук парадной двери".

Что касается медицинской практики Уотсона, то, к сожалению, у нас нет об этом связного отчета. Не может быть никаких сомнений в том, что, занявшись практикой, которая пришла в сильный упадок, он преуспел, благодаря неизменной преданности своим пациентам, в создании весьма удовлетворительной клиентской базы. Так, в апреле 1888 года он был поглощен очень серьезным случаем, проводя целые дни у постели тяжелобольного пациента (Установление личности); в июне того же года он отмечает, что "с головой ушел в работу" [Приключения клерка], и Холмс сделал вывод во время одного из своих внезапных визитов, что Уотсон был достаточно занят, чтобы ездить по вызовам в кэбе. И снова, год спустя, Уотсон отмечает, что поздним вечером он "только что вернулся после утомительного дня" [Человек с рассеченной губой]. К этому времени его практика неуклонно расширялась, а близость к Паддингтону привела к нему нескольких пациентов из числа чиновников Великой Западной железной дороги. Во время дела "Голубого карбункула" (вероятно, на Рождество 1889 года) Уотсон, очевидно, все еще был занят. Он не заходил к Холмсу, чтобы поздравить его с наступающим праздником до 27 декабря, и какое-то дело задержало его в тот день почти до половины седьмого. Однако к осени 1890 года профессиональная жизнь Уотсона полностью изменилась: "Сегодня я свободен (а буквально мне нечего делать)", - говорил он Холмсу. "У меня не слишком обременительная практика" [Союз рыжих], и когда Холмс шесть месяцев спустя пригласил его сопровождать его на континент, сообщив об этом за день до отъезда, сомнений не возникло: "Сейчас у меня мало больных, - сказал Уотсон, - а мой коллега, живущий по соседству, охотно согласится заменить меня. Так что я с удовольствием поеду с вами".

Готовность Уотсона уехать из дома, без сомнения, отчасти объяснялась тем фактом, что его жена тоже была в отъезде, и трудно удержаться от вывода, что примерно в это время здоровье миссис Уотсон начало ухудшаться. Возобновление Уотсоном профессиональной деятельности было настолько тесно связано с его преданностью жене и домашней жизни, что необходимо искать какую-то серьезную причину относительно внезапного снижения его интереса к своей практике. Миссис Уотсон умерла где-то между летом 1891 года и весной 1894 года, в период, в течение которого Уотсон полагал, что изуродованный труп его друга лежит у подножия Рейхенбахского водопада. Характерно, что о собственной потере Уотсон упоминает только вскользь. Холмс, вернувшись, сочувственно отнесся к тяжелой утрате своего старого друга и напомнил ему, что работа - лучшее противоядие от горя.
На самом деле, Уотсон уже последовал этому совету. Упадок его профессиональной деятельности, который мы уже отмечали, совершенно очевидно начался в 1891 году, и представляется вероятным, что фраза "моя жена в то время была в отъезде" имеет печальный и зловещий смысл. По всей вероятности, миссис Уотсон уехала в дом отдыха или санаторий на время лечения, которое, к несчастью, оказалось безрезультатным. Долгий период надежды на чудо, несомненно, препятствовал ее мужу энергично заниматься своей профессиональной деятельностью, но когда наступил конец (вероятно, в 1893 году), Уотсон очнулся от своего горя, как ранее очнулся от апатии офицера с половинным жалованьем, по инвалидности вернувшегося домой из Индии. К весне 1894 года его время было заполнено профессиональной деятельностью. То, что он хотел избавиться от грусти, навеваемой домом в Паддингтоне, было вполне естественно.

Соответственно, мы находим его обосновавшимся в Кенсингтоне, в маленькой холостяцкой квартире, с одной прислуживающей ему горничной. Несомненно, сказалось напряжение трех последних лет . Это правда, что возвращение Холмса была достаточно мелодраматичным, чтобы заколотилось самое вялое сердце, но вряд ли этого достаточно, чтобы объяснить, почему такой закаленный воин, как Уотсон, упал в глубокий обморок. Очевидно, его организм еще не полностью восстановился после разрушительных последствий недавнего горя и беспокойства. В конечном счете, ничто не могло бы внести столь ценный вклад в восстановление здоровья и энтузиазма Уотсона, как повторное появление Шерлока Холмса. "И правда, все было как в доброе старое время, - пишет он, - когда в назначенный час я очутился в кэбе рядом с ним. В кармане я нащупал револьвер и сердце мое сильно забилось в ожидании необычайных событий". Следующий шаг был неизбежен. Через несколько месяцев Уотсон продал свою практику в Кенсингтоне молодому врачу по имени Вернер и получил за нее удивительно высокую цену. Только несколько лет спустя Уотсон обнаружил, что Вернер был дальним родственником Холмса, который на самом деле и нашел деньги. Действительно, редко можно встретить упоминание о семье Холмса, но что еще более интересно в этом эпизоде, так это то, что он свидетельствует о стремлении Холмса вернуть Уотсона на Бейкер-стрит.

В течение следующих нескольких лет Уотсону, как летописцу, было суждено быть чрезвычайно занятым: записи, сделанные в год возвращения Холмса (1894) составляли "три увесистых рукописных тома" заметок о расследованиях, и Холмс никогда не был «в лучшей форме», чем в 1895 году. В то же время Уотсон сохранил некоторые из своих старых профессиональных интересов. Ноябрьским вечером, когда Холмс разбирался с палимпсестом, он погрузился в недавно опубликованный трактат по хирургии. [Пенсне в золотой оправе] Во многих отношениях Уотсон разделял вкусы Холмса: в частности, они оба получали огромное удовольствие от оперы и турецкой бани. С другой стороны, Уотсон оставался завсегдатаем клубов, в то время как Холмс предпочитал оставаться дома со своим микроскопом и картотеками. Однако очевидно, что Холмс, как старший брат, внимательно следил за склонностью Уотсона к азартным играм. Уотсон играл в бильярд только с одним человеком, и его чековая книжка была надежно заперта в ящике стола Холмса.

В целом период с 1894 по 1901 год был счастливым периодом в жизни Уотсона. На протяжении всего этого времени Холмс был очень занят; Он принимал участие в расследовании практически всех важнейших публичных дел и в сотнях частных расследований, и Уотсон, сам лично участвовавший во многих из них, сохранил " полные записи" всех этих дел. Приключения влекли за собой множество интересных путешествий: Уотсон мог в кратчайшие сроки оказаться в отеле "Националь" в Лозанне или в меблированных комнатах в старинном университетском городке; исследования Холмсом ранних английских хартий привели их в Оксфорд и к болезненному скандалу со стипендией Фортескью; внезапный визит Сирила Овертона из Тринити ("дести фунтов крепких мускулов и костей" и "капитана команды кембриджского университета по регби") привел их в гостиницу (рядом с велосипедным магазином) в Кембридже и к печальному концу (в Трампингтоне) дочери хозяйки, "ум и доброта которой могли сравниться только с ее красотой". [Пропавший регбист] Холмс, со своей стороны, радовался тому, что Уотсон был рядом с ним, когда он занимался расследованием. " Партнер, - писал он, - пытающийся предугадать ваши выводы и способ действия, может лишь испортить дело, но человек, который удивляется каждому новому обстоятельству, вскрытому в ходе расследования, и считает загадку неразрешимой, является идеальным помощником. который предвидит ваши выводы и образ действий, всегда опасен, но тот, для кого каждое развитие событий становится постоянным сюрпризом и для кого будущее всегда является закрытой книгой, действительно является идеальным помощником".

С течением времени Холмс все больше и больше проявлял привязанность к Уотсону, которая сильно отличалась от непринужденного товарищества, царившего в их прежнем общении. В критический момент дела "Чертежей Брюса-Партингтона" Холмс поблагодарил Уотсона за преданность теплым пожатием руки, и Уотсон увидел "в его глазах что-то очень похожее на нежность"; в "Дьяволовой ноге" именно внезапная храбрость Уотсона помогла ему спасти Холмса от "леденящего ужаса" его эксперимента. Нетвердым голосом Холмс выразил свою благодарность. Уотсон никогда раньше не видел, чтоб Холмс проявлял столько сердечности...

Осенью 1902 года Холмс достиг того, что Уотсон называет, в некотором смысле, кульминационным моментом его карьеры. Это касалось «Знатного клиента», инкогнито которого сохранилось по сей день. Следует вспомнить, что Уотсон сыграл жизненно важную роль в том, чтобы перехитрить печально известного барона Адельберта Грюнера, и получил личную похвалу от Холмса, который, получив возможность предъявить мисс де Мервиль неопровержимые доказательства зловещего прошлого барона, в конце концов, смог добиться расторжения помолвки. Теперь важно отметить, что запись о следующем деле [Человек с белым лицом], принадлежит перу не Уотсона, а самого Холмса. Почему? Отчасти потому, что Уотсон со свойственным ему упорством уговаривал его попробовать себя в писательстве, а отчасти потому, что, по собственным словам Холмса, «старина Уотсон в то время [то есть в январе 1903 года] покинул меня ради жены – единственный эгоистический поступок, совершенный им за все время, что мы знали друг друга». Вот категорическое свидетельство первостепенной важности, и имеется точная дата. [Ссылка Холмса на женитьбу Уотсона с этой датой ввела в заблуждение некоторых комментаторов (например, мистера А. А. Милна в его работе "В порядке введения", стр. 9). Предположение о том, что Уотсон женился во второй раз, впервые высказал мне мой друг мистер Чарльз Эдмондс, и тщательное изучение хронологии дало достаточное подтверждение этого.]

Кто была вторая миссис Уотсон? И снова сдержанность Уотсона сбивает с толку. Помимо указания на то, что после этой даты он больше не жил на Бейкер-стрит, Уотсон ничего не сообщает нам о своем втором супружестве, и биограф вынужден вернуться к догадкам. Для размышлений напрашиваются две основные альтернативы: либо Уотсон в течение некоторого времени обдумывал второй брак, либо это было внезапное решение, ускоренное драматическим кризисом в его жизни. В пользу первой теории можно утверждать, что в сентябре 1902 года Уотсон уже переехал в комнаты на Куин-Энн-стрит [Знатный клиент], что вполне может свидетельствовать о том, что у него уже были планы на какие-то жизненные перемены; с другой стороны, он все еще наслаждался "приятной расслабленностью" комнаты отдыха в турецких банях в обществе Холмса. Вторая теория основывается на более интересном предположении: второй брак Уотсона состоялся в конце 1902 или в начале 1903 года, через несколько месяцев после дела «Знатного клиента». Этот случай, должно быть, произвел на Уотсона более сильное впечатление, чем обычно. Рыцарственный от природы, он был мужчиной, который особо чутко воспринимал призыв женщины, попавшей в беду. [Примечательно, что, выбирая из очень большого числа дел Холмса, Уотсон явно отдавал предпочтение тем, в которых была замешана попавшая в беду благородная леди.] Более того, Вайолет де Мервиль была "красивой, образованной, одним словом, чудо- а не девушка". После ужасного разоблачения истинного характера ее жениха, что может быть более естественным, чем то, что Уотсон после подходящего промежутка времени наведет справки о восстановлении ее здоровья и бодрости духа? Более того, разве Уотсон не овладел, так сказать, своеобразной техникой во время своего предыдущего ухаживания за мисс Морстен? Можно возразить, что мисс де Мервиль вращалась в высших кругах, и что у удалившегося от дел практикующего врача не было доступа в ее общество. Но здесь необходимо учитывать важный факт. Отец мисс де Мервиль был солдатом, причем солдатом, отличившимся в Афганистане — "герой Хайберского перевала". С таким тестем Уотсон сразу нашел бы общий язык. В любом случае, со вторым браком Уотсона его тесному и непрерывному общению с Холмсом пришел конец. Но их отношения продолжали носить самый дружеский характер, и Холмс без колебаний посылал за своим старым коллегой, «когда речь шла об активных действиях и ему нужен был товарищ, на выдержку которого можно более или менее спокойно положиться». [Человек на четвереньках]

О собственном образе жизни Уотсона после его второго брака у нас, к сожалению, мало свидетельств или их вообще нет. Был ли его переезд на Куин-Энн-стрит результатом решимости в третий раз заняться медицинской практикой, не совсем ясно. Многое зависит от каноничности «Камня Мазарини». Если отчет об этом приключении принять за подлинную компиляцию из заметок Уотсона, то ясно, что этот случай относится к периоду, имевшему место спустя некоторое время после "Пустого дома", а также после второго переезда Уотсона с Бейкер-стрит; столь же ясно, что в то время Уотсон был занятым практикующим врачом. Возможно, Уотсон теперь обратил свое внимание на хирургию, и, конечно, его практика в сентябре 1903 года была "весьма значительной". [Человек на четвереньках]

С другой стороны, относительно дальнейшей карьеры Холмса достаточно ясен один факт: к 1907 году он определенно отошел от профессиональной деятельности. Хотя Уотсон редко вступал с ним в контакт, старая дружба сохранялась, и иногда Уотсон проводил выходные в сассекском коттедже Холмса. Но и здесь нет никакого намека на то, как или где жил Уотсон.

Только 2 августа 1914 года мы снова — в последний раз — видим Уотсона. Здесь все зависит от руки редактора, хотя трудно поверить, что вступительный абзац «Его прощального поклона» не взят дословно из заметок Уотсона:

«Было девять часов вечера второго августа - самого страшного августа во всей истории человечества. Казалось, на землю, погрязшую в скверне, уже обрушилось Божье проклятие - царило пугающее затишье, и душный, неподвижный воздух был полон томительного ожидания».

Как и следовало ожидать, в течение года, предшествовавшего войне, Холмс не был упущен из виду правительством Его Величества. Не только сэр Эдвард Грей, но и сам премьер-министр прибыли в его скромный коттедж в Сассексе, и в течение двух лет Холмс трудился над тем, чтобы перехитрить печально известного фон Борка.

То, что великий детектив вызвал своего старого товарища сыграть роль в заключительном акте шпионской драмы, является одним из самых поразительных воздаяний должного силе старой дружбы. Ясно, что в течение нескольких лет до 1914 года у них не было никаких встреч. "Ну, как обошлось с вами протекшее время? " - спрашивает Холмс. Уотсон, в свою очередь, как всегда, быстро и с энтузиазмом откликнулся на телеграфное приглашение встретиться с Холмсом в Харвиче, и не может быть никаких сомнений в том, что его второй брак был удачен. К тому времени он был владельцем автомобиля, и Холмсу он показался "таким же жизнерадостным юнцом, каким был всегда" — замечательная дань уважения старому шестидесятидвухлетнему солдату. В чем состояло дальнейшее участие Уотсона в войне, остается неизвестным. Сомнительно, что в таком возрасте ему было разрешено поступить на дипломатическую службу, но мы можем быть уверены, что, возможно, он находился при исполнении служебных обязанностей в штате военного госпиталя...

В августе 1763 года Джонсон спустился на побережье в Харвиче со своим другом Джеймсом Босуэллом; там друзья "нежно обнялись и расстались". В августе 1914 года Шерлок Холмс и доктор Уотсон смотрели на залитое лунным светом море в Харвиче и вели "доверительный разговор":
- Скоро подует восточный ветер, Уотсон.
- Не думаю, Холмс. Очень тепло.
- Эх, старина Уотсон! В этом переменчивом веке вы один не меняетесь.

***

"Сейчас такая рейтинговая конкуренция, что полчаса не шутишь — могут забыть. Гонка за круглосуточностью приводит к бессмысленности".

Александр Ширвиндт

***

Я не Ширвиндт, но по себе знаю, что так оно и есть. И, да, это бессмысленно.

Иногда ты вдруг непосредственно ощущаешь уроки жизни. Ну, может быть, не просто жизни, понимаешь, что тебе кто-то что-то показывает. Когда ты глядишь вслед уходящему поезду, а он давно ушел. И если вернется, то это будет уже другой поезд.

И что касается этого дневника, то вообще,наверное, нет смысла чего-то ждать и о чем-то расстраиваться, ничего не будет. Наверное, я как-то устала от надежд и ожиданий.

Насчет того, что поезд ушел. Ну, по крайней мере отчасти. Вот было время, когда народ искал книги по Холмсу 221b.diary.ru/p168720757_poisk-knig-o-sherloke-... Сейчас я днем с огнем этих людей, - которым оно надо - найти не могу. И вот здесь, когда Тенар перевела первую часть эпопеи о молодом Холмсе shbb.diary.ru/p184961134.htm?from=30 , как все мечтали о продолжении. Теперь обратная ситуация, все это есть, но никому не надо.

Но это я уже как бы задним числом, выдохлась.

***

По ходу перевода всплывает очень много вещей, которые хочется записать отдельно, но, наверное, все же все напишу в примечании к будущему посту. С Фелпсом все оказалось довольно запутано)


***
Еще такой момент по поводу дайри. Раньше, когда я не только писала посты, но и много писала комментариев и отвечала них, все было намного проще. Написал комментарий, значит, тебе точно будут приходить уведомления о всех последующих комментариев к тому посту. Сейчас все сложнее, ничего удивительного, что общение сходит на "нет". Ты должен сам следить за ответами и прочими комментариями. Это при большом желании общаться. Если его нет, то народ просто пишет коммент и спокойно об этом забывает. О каких уж беседах тут можно говорить.

***
Последнее время все чаще стала пользоваться электронным переводчиком, чаще всего от Яндекса. Ну, то есть как? Я его беру и начинаю, как скульптор с ним работать, исправлять, убирать ненужное , переписывать человеческим языком и т.д. Чаще всего, там менять надо почти все, но это все же легче, чем строить все заново самой, хотя и такое бывает и очень часто, хотя бы потому, что не все можно отсканировать. Или, когда я с придыханием) отношусь к оригиналу и хочу его чувствовать всеми фибрами и заниматься этим для меня отдельное удовольствие. Но это все опять таки говорит о том, что я выдохлась и на все меня не хватает. Преследуют мысли, что я чего-то не успею, а иногда - вот как на прошедшей неделе - думаешь, что успеешь вообще очень немного... Это, конечно, не самые радостные мысли, но по-любому помогаю себе вот таким способом. Благодаря ему, и на работе легче что-то сидеть редактировать, нежели писать заново. В отношении сканирования иногда очень жаль портить новые или , наоборот, очень старые книги и журналы, но говорю себе, что зато так их можно быстрее прочитать, иначе, что толка от их идеального состояния.

Всякое разное после минувшего дня.

А день был, конечно, очень тяжелый, я все же совсем не ходок, пусть даже и большей частью по траве. И я после ужина свалилась совершенно без сил, но потом в ночи ненадолго встала)
День тяжелый, но в определенном плане удачный. Удалось получить на почте два набора журналов - общества Норвежских исследователей Миннесоты и "Holmes&Watson report". Автор этих последних Брэд Кифовер, у него еще и свой блог есть "Sherlock Peoria" и он в одном стиле с журналами - чисто рассуждения на шерлокианские темы, ничего лишнего, и несмотря на шутливо оформленные обложки, содержание показалось вполне себе серьезным. Но с разбегу что-то большее об этих журналах сказать трудно, надо просто браться за дело и читать.



***

Еще впечатления последних дней.
Посмотрела "Путешествия с моей тетей" с Мэгги Смит. Первую половину фильма была не в восторге и казалось, что картина слишком бредовая с этой авантюрной, какой-то слишком острохарактерной тетушкой, но в итоге все же досмотрела и была этому рада. Там играл и Роберт Стивенс и мне по ходу пришла мысль, как интересно распорядились гены во внешности их с Мэгги Смит сына, Тоби Стивенса. Наверное, он все же похож на мать, хотя пронзительность ее взгляда у него смягчилась.

Кадр из фильма



***

Еще с большим удовольствием посмотрела, может, уже и не впервые "Три жизни Томазины" со Сьюзен Хэмпшир в одной из главных ролей.



Сьюзен Хемпшир для меня навсегда останется в первую очередь Флер из "Саги о Форсайтах", хотя, конечно, помню ее и в "Идеальном муже" с Джереми Бреттом и еще какие-то более возрастные роли, и еще к тому же в одной из экранизаций "Дэвида Копперфильда" она сыграла Агнес.



А одно время я мечтала посмотреть с ней "Ярмарку тщеславия" , но, увы...

В "Томазине" она играет "колдунью" Лори, которая своей любовью и сочувствием к животным как бы противопоставляется ветеринару Эндрю Макдуи, который не смог (или не захотел) вылечить кошку своей маленькой дочери. Очень понравился сыгравший его Патрик Макгуэн, никак не могла вспомнить, где его видела и он мне почему-то показался ужасно похожим на Тоби Стивенса)



Изучив "Кинопоиск", поняла, что, видимо, видела его в "Коломбо"


***
Не шибко много удалось в ночи посидеть над "Доктором Уотсоном", а на работе я вообще лишь только вскользь его читала, потому что там сплошные цитаты и надо переводить, обложившись книжками. Ну, и вот сразу опять всплыла интересная подробность расхождения в советском переводе. Запомнившаяся даже еще и по Гранаде фраза Уотсона про Фелпса, которого "забавно было вывалять в пыли на спортивной площадке или ударить ракеткой пониже спины". На самом деле, все несколько иначе. Во-первых, не вывалять, а гонять его по спортивной площадке, и ударить по голеням, то бишь по ногам. Ноги, они, конечно, ниже спины, но почему бы так их и не назвать?)

Перевожу "Доктора Уотсона" Робертса.

Но пишу на предмет трудностей перевода. Я, конечно, не профи, но когда тебе важно все, что написано в оригинале, даже пустяки, то хочется максимальной точности.
В "Медных буках" в поезде Уотсон буквально восклицает: "Разве они не свежи и не прекрасны?" - про зелень и домики за окном. А у нас и раньше и теперь это переводят "До чего приятно на них смотреть!" Ну, да, но есть все же некоторая разница.


Это, наверное, не каждый поймет, но когда тебе очень фигово, причем не только физически, но ты входишь в комнату и открываешь "Знак четырех", чтоб посмотреть цитату, это как будто какая-то лазейка в другой мир, где ты можешь укрыться.