Совсем у меня не то настроение, но не могла не отреагировать.

 Нари пишет

Роскомнадзор заблокировал Дыбр

vk.com/feed?w=wall-137986293_735

Я, может, тот еще фантазер, но мне почему-то кажется, что все это звенья одной цепи. Наши новые админы с их очень новой политикой, и блокировка дыбра. Не настаиваю на своем мнении, но советовала бы всем позабоиться о своем архиве. И чем скорее, тем лучше.

Но, вообще, это шок, конечно.

Похоронное какое-то настроение. Еще с пятницы. Проводили "на заслуженный отдых" коллегу. Только "на заслуженный" это было в другой жизни, а в этой практически сократили, не взирая на просьбу оставить на несколько месяцев до соответствующей даты, для стажа. Единственное, что возраст пенсионный и будет хотя бы пенсия, но надо видеть эту спортивную, совсем еще молодую женщину... Найти работу в 60 будет мягко говоря не просто...А судя по всему, надо. Фальшиво прозвучали слова начальника (которого тоже, правда, теснят со всех сторон), что вот, мол, новый этап... Многие стояли со слезами на глазах.


У меня, кажется, увы, тоже новый этап. Но это, конечно, мои личные дела и чувства. Выбита почва из-под ног.Не так, чтоб совсем внезапно, но что-то было шоком. Правда, он как-то смягчил все остальное. Это уже проверено горьким опытом. Когда мать говорит мне, например, что я предала ее, поскольку общалась с женой отца, у меня появляется чувство вины и я начинаю заниматься самобичеванием. Когда говорит, что травлю ее и продаю потихоньку посуду, я сразу успокаиваюсь. Поскольку знаю, что неповинна в том, как младенец. Вот так же и вчера. Хоть это и не касается матери. Правда, я решила, что стала почти непробиваемой, поревела немного и успокоилась. А ни фига! Проснулась почему-то в пять часов и лежала , вспоминая то одно, то другое... Долго лежала, пока не поняла, что это ж элементарная бессонница. При моем-то недосыпе

И крутилась все время в голове фраза: "Тут такая бездна воспоминаний, ты куда от них денешься..." Стала вспоминать откуда. А далеко ходить не надо)

Смехов. Вениамин Борисович. Эту повесть я раньше знала под названием "Служенье муз не терпит суеты". Так она в журнале "Юность" называлась. Похищенном мной с дачи знакомых) Воспользуюсь случаем и помещу здесь фото, которое нашла в сети в свой "мушкетерский период"



А под ним восторженную подпись: "Он такой один..."

Но вернемся к повести. Я не претендую на утонченный литературный вкус и мне она тогда очень понравилась. Легкий язык, совсем не "взрослый". И она о жизни, обычном дне советского актера. Такого же человека, как все, с заботами, семьей, детьми, магазинами, да плюс еще театром, радио, телевидением и стихами... Я некоторые куски очень хорошо запомнила, и вижу, что он ее немного переработал, может, даже зря. Маман , его ярая противница, смеялась и твердила, что где ж это видано - писать о том, как ходишь покупать сметану?! Но по мне тем она и хороша - всеми подробностями нашей жизни.

Я, конечно, не удержусь от цитат. Вот здесь собственно про воспоминания:

"Эх, жёны, ненадежно ваше чутье. Впрочем, и наше, должно быть. Эх, стало быть, мужья. Будемте взаимно бережливы и, обходя запретные темы и проплывая подводные рифы, да не потешим мещанские уши кое-каких наседок-недобрососедок. Вот мы с Тамаркою вдвоем замечательно, чего скрывать, живем. Ну, не всегда. Но общезнаменательно – в общем, замечательно. В душу дружка к дружке не лезем. Если ей молчится – я жду. Сама все, что надо, откроет. Но главное – оба отходчивые, это раз. И очень, очень важно прожиты первые – от студенчества до детей – годы. Теперь столько капиталу, такая бездна воспоминаний – ты куда от них уйдешь? Плюс дети ранние, трудно вошедшие в жизнь, через болезни, через жилнеурядицы."

Такое знакомое будничное утро:
"Леонид – еще не спеша – зажег газ, поставил полный чайник зеленого цвета, вошел в комнату, где спали жена Тамара и дочери, наклонился над старшей и громко прошептал: «Леночка, ты слышала звонок? Пора, миленькая, пора в школу». Длинноволосая головка контрольно приподнялась над подушкой и в тот же миг скрылась под стеганой голубизной. Леонид улыбнулся, взглянул в окно. Перед подъездами двигалась мусорная машина. Появились отдельные прохожие, они шли быстро и на ходу застегивали пуговицы на пальто. Часы на стене показали десять минут восьмого. Леонид зевнул и сделался бодрым. Со двора раздавалось ворчание подъемного крана. Город проснулся.

«Леночка, все! Опоздаешь. Быстро!» – протелеграфировал отец жестоким шепотом. И дочь села в кровати, не открывая глаз.
Следующий номер программы – малышка. Вошел снова в комнату. Батюшки! Мать по-прежнему хороша и недвижима, а эта – худющая, быстрорукая пигалица – юный обожатель сюрпризов – готова! Стоит во всем положенном (на столе, где куклы), вытянулась в струнку и состроила гримасу. Перевод гримасы на русский язык: «Это что же за чудо такое, что за волшебница девочка Аллочка – золото неумытое?!» Губы поджаты, глаза – на лбу, руки – по швам. На часах – 7.45. Не успев отдать должное гениальности младшей, отец берет дитя под мышки и буквально вставляет в валенки, стоящие в прихожей. Дальше – в туалет. Умываться. Далее – в кухню. Там левой рукой надевается кофта, платок под шапку и рейтузы под валенки, а правой – бутерброд в зубастый ротик, туда же – чай с молоком… А оттуда вопль:
-Ты что?! Атанина Михаловна не велит кормить! Мы же в садике завтракаем! Я же там аппетит потеряю! –
-Давай-давай быстро, от одного кусочка такие худые ничего не теряют! Лена, ты готова?!»

И позже в метро...
"10 часов 30 минут. Подземный ослепительный дворец. Деловой муравейник москвичей и приезжих. «Роняет лес багряный свой убор…» В томик Пушкина вложена брошюрка роли. Но врачу-лейтенанту придется подождать, артист, вооруженный карандашом, совершает прогулку по пушкинским стихам. Дальний прицел: подготовка программы для чтения на эстраде. Чтецов развелось множество. И все вызывают если не раздражение, то сомнение или тоску. Кроме разве что Сергея Юрского. Это личность, это предмет уважительной зависти. Леонид снимался с Юрским в фильме по Фенимору Куперу, они почти подружились. Вот человек – ничего не делает бросово, каждый час проживает со смыслом. В театре – из лучших, в кино – редчайший, а читает Бернса или Зощенко – не оторвешься. Ибо – личность. Ибо – работяга. «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…» Карандаш в руке не скучает. Черновые пометки. Стих за стихом. После разберемся. Отберем по темам, по звучанию, разложим, расположим. Авось родится программа. Главное – сам бог велит читать. С детства, от отца – влюбленность в музыку поэзии. На радио – пять-шесть раз в месяц – стихи. В театре читает для своих. Что называется, с успехом. Дома такие иногда вечера-ночи с Тамаркой, под детское сопенье из спальни – такие счастливые часы проливаются строфами Тютчева, Самойлова, Баратынского, Окуджавы, Ахматовой, Маяковского, Пушкина! «Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво. Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты…» Леонид вздохнул и уступил место тучной старушке. Она вошла на остановке, неопределенно замерла между правой скамьей (где парень с девушкой) и левой скамьей (он с Пушкиным). Уступив место, покраснел. Так всегда, с самого детства. Хорошее делает с радостью, но, сделав, краснеет. От предчувствия похвал. Ну, так и есть…

– Спасибо, молодой человек! Вот – вежливый. Родители интеллигенты. Воспитали в мальчике вежливость.

– Не скажите. Иной три университета кончит, а сядет раньше инвалида – милиция не сгонит. – Ответ старичка с палочкой.

Покинутая им скамейка разговорилась. Хоть бы потише хвалили – щеки горят. Артист не артист, а публичных осмотров не выносил Павликовский. Да не шумите вы так старички.

– Иной сам сядет, девицу усадит, мало ему – и портфель рядом установит. Стой тут над ним! И ноги тебя еле держат, а он хоть бы хны.

Господи, скорей бы остановка. Весь на виду, герой вагона. 10 часов 50 минут. Вышел, смешался с толпой. Но, с другой стороны, хорошо поступил, правда. Все-таки в старшем поколении бодрость духа поддержал, веру в молодость. Бегом – на эскалатор."

Короче, люблю эту повесть, даже если кому-то она покажется наивной и приземленной. Журнал потом пропал, но был загадочный эпизод. Вышла как-то из подъезда, подошла ко мне тут же девушка с кипой книжек в мягкой обложке. Спросила не хочу ли книжку. Бесплатно)) Я посмотрела - сборник Смехова. Охренела слегка. Там была и повесть и еще очень плохие по качеству фотографии. Одна была со съемок "Двадцати лет спустя" и очень смешная. Относится , видно, к тому периоду, когда в фильме все время выживал Мордаунт, никак они с ним покончить не могли. На фотке стояла вся четверка, держа огромный плакат, на котором большими буквами было написано: ВЫПОЛНИМ!


Ну, и возвращаясь к похоронной теме, на дайри как-то стремно все-таки. Тревожно. Хотя для меня лично дайри уже не те, но по-любому жаль, когда рушится что-то хорошее

Глава 10

- Это поистине невыносимо.
Доктор Мартин был оскорблен, и не удивительно. Мы ворвались в его кабинет, стали причиной смерти (по крайней мере, в его глазах) одного из его пациентов и потом имели дерзость связать его по рукам и ногам. У него были веские основания для недовольства, но лучше бы ему было держать все жалобы при себе. Никто из нас не был в настроении вести с ним беседу, и атмосфера и без того была накалена.
Нас было восемь, включая озлобленного доктора Мартина и заложников: инспектора Лестрейда и охранника Формби. Девятый член этого несчастного сборища лежал в дальнем углу комнаты под простыней, покрытой пятнами крови, теперь уже засохшей и схожей цветом с ржавчиной. Под неровностями этой массы, скрытой под покровом, угадывались очертания покойного Артура Типпета. Он умер, так же, как жил, уйдя в вечность без особых церемоний и толпы скорбящих родственников.
Однако, у меня были причины помнить о нем. На моих рукавах еще оставались пятна его крови, а руки помнили вес его ослабевшего тела. Странное ощущение, когда ты держишь на руках человека, жизнь которого в этот миг покинула его тело. Вся эта масса из плоти, костей, крови и мускулов, которыми все мы так гордимся, так же подвержена повреждениям и разрушению, как и множество сложных современных механизмов. Зубцы ломаются, клапаны заедают, горючее вытекает, и мы умираем.
Мы столь же хрупки, как бабочки и нас так же легко уничтожить.
Двух пуль было достаточно, чтобы положить конец незавидному существованию Артура Типпета. И жертв могло бы быть гораздо больше, если б мы последовали его примеру и осмелились шагнуть за порог этого безопасного пристанища. Потрясенные гибелью Типпета, мы забаррикадировали дверь мебелью. Мерридью укрепил свое положение, а мы – свое. И наши новые компаньоны горячо желали вывести ситуацию из того тупика, в который завел ее Риган.
Пеппер и Рикс, по профессии наемные убийцы, были переведены в Постерн после вспышки тюремной лихорадки в их последнем месте заключения; эта эпидемия унесла двенадцать человек. Здоровых оттуда удалили, а больных и всех, кто входил с ними в контакт, оставили на месте, предоставив им право либо выжить, либо умереть, уж как получится. Два столетия назад страх чумы заставлял людей действовать почти так же: зараженных запирали в их жилищах и рисовали на двери красный крест, и оставалось лишь ждать, появится ли хоть кто-нибудь оттуда, когда карантин будет окончен. С тех пор ситуация не сильно изменилась. Как говорится, ничто не ново под луной.
Мое первоначальное беспокойство, что они могли быть разносчиками инфекции и могли быть признаны годными к работе только таким безразличным врачом, каким был доктор Мартин, несколько рассеялось, когда я увидел, какой пыл они проявили в деле нашего общего спасения. Они выглядели достаточно крепкими и здоровыми. На мой взгляд, даже слишком, ибо от них так и веяло атмосферой смертельной угрозы, и мне было от этого не по себе. Они ожесточились после времени, проведенного в тюрьме, и готовы были идти на все ради своих интересов. Хотя в Постерне они были новичками, они делали все возможное, чтоб укрепить свое положение здесь, особенно Пеппер; несмотря на невысокий рост и невзрачную внешностьон обладал качествами настоящего лидера.
В результате я потерпел фиаско в своих попытках завоевать доверие Ригана. Я был единственным источником разума в этом бурлящем котле бессильной ярости. Мостейн Джонс не мог мне помочь; он забился в угол подальше от всех, и упорно старался не смотреть в мою сторону. У меня, как и у доктора, была весьма веская причина для негодования, учитывая то избиение, которому я подвергся по его милости. И если он меня не поддержит, то это обойдется мне еще дороже. Ибо если Риган отвернется от меня и выберет тот образ действий, что предлагали Пеппер и Рикс, никому из нас не выйти из этой комнаты живым.
Хотя, похоже, что доктор Мартин и не помышлял ни о чем подобном. Очевидно, он счел для себя лучшим выходом как можно громче заявлять о том, как он оскорблен и что ситуация совершенно безнадежная – а это было равносильно провокации. И его стрелы непременно попадут в цель; это только вопрос времени.
- Ко мне это вообще не имеет никакого отношения, - властно заявил он. – Я требую, чтобы вы немедленно меня отпустили.
- Вы не в том положении, чтобы чего-то требовать, доктор, - ответил Пеппер. – Вы слышали, чего хочет Риган. Как только он получит желаемое, мы вас отпустим.
- Я не могу ждать так долго. В пять часов у меня назначена встреча в моем клубе.
Пеппер зло рассмеялся.
- Похоже, вы ее пропустите. Если только в ближайшее время начальник тюрьмы не решит проявить благоразумие.
- Мистер Мерридью не станет вести с вами переговоры, - сказал доктор с совсем неуместной сейчас самоуверенностью. – Не знаю, почему вы до сих пор не отказались от своих планов и не положили конец этому безумию. Вы только тратите наше время.
- А вот нам торопиться особенно некуда, не так ли, Рикс? – Переглянувшись, эти двое рассмеялись. – Я не против потратить время, если на то есть веская причина.
- Веская причина, - усмехнулся Мартин. – С вами всегда одно и то же, у вас на все есть причина, вечно пытаетесь улизнуть, не заплатив свой долг обществу. Если вы не больны, то ссылаетесь на проблемы в семье. Я не верю ни единому слову из того, что вы сказали о своей дочери, Риган. Я думаю…
- А я думаю, что вы сказали уже достаточно, - прервал его Лестрейд.
Мартин взглянул на него свысока.
- Вы же не можете соглашаться с тем, что делают эти негодяи?
- С их методами, конечно, нет. Что же касается Ригана, то мне кажется, что со стороны начальника тюрьмы Меридью не помешало бы проявить немного сострадания.
- Это тюрьма, мистер Лестрейд, а не воскресная школа. Мы не можем позволить, чтоб заключенные выходили отсюда самовольно, когда у них появится такое желание. Господи, если вы типичный представитель нашей полиции, то не удивительно, что страна постепенно скатывается к полнейшей анархии. – Он перевел взгляд на Ригана. – Но это зашло уже слишком далеко. Немедленно отпустите меня.
- Никто никуда не пойдет, пока мне не дадут свидеться с дочерью, - угрюмо произнес тот, вытирая свой взмокший лоб тыльной стороной ладони. – Это все, что я хочу. Увидеть мою девочку.
В комнате было не топлено и зябко, но лоб Ригана был покрыт испариной, а на щеках выступил лихорадочный румянец. Он ,явно, совсем выбился из сил. Меня тоже изматывала необходимость все время быть настороже и сдерживать постоянные перепалки между Пеппером и Риксом. Но в его поведении было нечто такое, словно те усилия, что он прикладывал последние несколько часов, высосали всю его энергию, а землистый цвет его лица и скованность движений навели меня на мысль, что, возможно, он не лгал, когда для того, чтобы попасть в лазарет , он говорил надзирателям, что болен.
Если Риган нездоров, то что бы с ним не приключилось, силы скоро изменят ему, это только вопрос времени. И я был не вполне уверен в том, что когда это случится ,смогу взять верх над Пеппером и Риксом, и положить конец всему этому фарсу. Пеппер хотел применить силу; я чувствовал, что его воодушевляет уже одна эта мысль. И я не мог понять, почему. Если он ранит или убьет заложников, то тем самым подпишет нам смертный приговор. Однако, он казался слишком коварным и хитрым, чтобы просто из тщеславия, к тому же ради интересов другого человека, разбрасываться собственной жизнью.
У Пеппера была какая-то цель, и я понятия не имел, в чем она заключалась.
Пока я мог сказать лишь то, что он представлял собой угрозу. Он был бочонком с порохом и чтоб разверзся ад, не хватало лишь искры. И яопасался, что доктор Мартин с радостью предоставит ему такую возможность.
- Ради Бога, - простонал он, - вы же должны понимать, что Мерридью никогда не согласится на ваши требования.
- Согласится, - сказал Риган, и в его голосе все еще звучали стальные нотки, хоть он и был сейчас чуть-чуть слабее, чем прежде.
- Если вы верите в это, то вы идиот.
Оскорблять единственного вооруженного в этой комнате человека было не очень-то благоразумно. Реакция Ригана была сейчас заторможенной, но до Пеппера все быстро дошло, и, воспользовавшись случаем, он бросился в бой.
- Он идиот, доктор? Тогда как же так получилось, что он теперь вооружен, а вы сидите тут связанный, словно рождественский гусь в ожидании мясника, что должен свернуть ему шею?
Надо отдать ему должное, доктор Мартин был не робкого десятка. Не скрывая презрения, он оглядел худощавую фигуру своего оппонента с ног до головы.
- Не угрожайте, - сказал он. – Вы не посмеете меня и пальцем тронуть.
- Вот как, не посмею? – Пеппер вплотную приблизился к Мартину и в упор смотрел на него. – Знаете, за что нас с Риксом посадили? Видите ли, один тип был должен много денег, а когда настал срок платежа, он не захотел платить. Мы должны были уговорить его заплатить, но он так и не образумился, так что у нас не было другого выхода, ясно?
- Не скажу, что я сильно удивлен.
- А вот он удивился. Он думал, что ему только надают пинков, но нам пришлось дать ему урок и «чтоб другим не повадно было» , как говорят французы. Ну, скажем так, что ему теперь не так-то просто будет произвести на свет новых отпрысков. – Он зловеще улыбнулся, показывая ряд кривых зубов и потемневшие десны, а потом почтительно поправил доктору воротник. – Ну, а вы, док? Вы намерены стать отцом?
Мартин нервно проглотил комок в горле.
- Вы не посмеете.
На этот раз его тону явно не хватало уверенности, и Пеппер не преминул этим воспользоваться.
- Не провоцируйте меня, доктор. За дверью группа вооруженных охранников только и ждет того, чтоб расправиться с нами так же, как с этим беднягой. Скажите, если мы оставим вас в живых, что это нам даст?
Я верил, что он вполне способен осуществить все свои угрозы, и судя по выражению лица Мартина, он тоже. Доктор благоразумно промолчал, и Риган решил вновь сказать свое веское слово.
- Хватит, - сказал он. – Мы не пойдем на насилие.
Ему давало на это право обладание единственным оружием в этой комнате. Будь у них хоть малейшая возможность, Пеппер и Рикс готовы были лишить его этого преимущества, они были словно пара волков , преследующих выбивающегося из сил оленя. Пока же они выжидали благоприятный момент. Но это не помешало им попытаться приблизить желанный миг.
- Одумайтесь! – вскричал Пеппер. – Вы не получите того, что вам нужно, пока мы будем вынуждены , прохлаждаясь, сидеть здесь. Мерридью считает, что он сейчас хозяин положения. Вам следует показать ему, что он ошибается.
- Он прав, - согласился Рикс. – Если вы этого не сделаете, то никогда не увидите свою маленькую дочку.
- И я понимаю, что, возможно, Природа-Мать не наделила вас склонностью к агрессии. – Когда его взгляд упал на бутылку в руке Ригана, в его хитрых глазах мелькнула почти болезненная жажда обладания ею. – Честное слово, я уважаю ваши принципы. Однако, вы должны понять, что если вы не продемонстрируете своих собственных намерений,, Мерридью и не подумает вам подчиниться. И чем это поможет вашей крошке Эмили?
При каждом упоминании о его дочери решимость Ригана все более ослабевала. Чувствуя это, Пеппер протянул руку к бутылке.
- Почему бы вам не отдать ее мне? – предложил он. – Я сделаю все, что нужно. И Мерридью будет вести себя благоразумно.
Его пальцы уже дернулись, чтоб схватиться за горлышко бутылки, но тут я вмешался.
- Нет, Риган, вы не можете этого сделать.
Риган бросил на меня подозрительный взгляд.
- Если вы убьете их, что будет служить нам защитой?
- А кто говорит об убийстве? – спросил Пеппер, с вызовом глядя мне в глаза. – Холмс, ведь вы же хотите помочь Ригану?
Краем глаза я заметил, что Рикс сделал пару шагов в мою сторону и встал у меня за спиной.
Я не двинулся с места.
- Конечно.
- Хорошо. Тогда я скажу лишь, что нам надо слегка ощипать этих наших пленников. Отрезать палец у одного, ухо – у другого – это как раз привлечет внимание Мерридью.
- Нет. Я не стану участвовать в подобном варварстве.
- Вот, значит, как вы называете это? - Он слегка понизил голос и в его блестящих маленьких глазках появился жесткий злобный блеск. – Думаете, это будет иметь какое-то значение, когда они расквасят вам физиономию? Или я не прав? – Он усмехнулся. – А другие заключенные? Вы думаете, они это заслужили? А по мне так вы сильно смахиваете на информатора.
- Оставьте его, - проговорил Риган. – С Холмсом все в порядке.
- Вы в этом уверены? – спросил Пеппер. – Мне кажется, его больше волнует, что случится тут с доктором и этим инспектором полиции. Я бы не удивился, если б выяснилось, что он подставное лицо и работает на них. Риган, вы сказали, что у него в полном распоряжении была прекрасная, удобная камера, и к нему пускали посетителей. Почему к нему, а не к вам? Что он такого сделал, чтоб заслужить такое обхождение в этой каталажке? Вы когда-нибудь задавались таким вопросом?
Если это была смена тактики, то очень искусная. Пеппер понял, что мое влияние на Ригана довольно шатко и стал пытаться разрушить его. Если вместе со мной умолкнет голос совести Ригана, то едва ли его решимость не причинять вреда своим заложникам продлится очень долго. Какое бы уважение он не питал к инспектору Лестрейду, оно не сможет устоять под объединенным натиском Пеппера и Рикса и их доводов, что таким образом его шансы увидеть дочь постепенно сходят на нет. Чтоб добиться своего, меня необходимо было дискредитировать или удалить. Пеппер, очевидно, склонялся к первому; но не известно, не поменяется ли его мнение в пользу второго, если он станет хозяином положения.
В любой другой день эта столь явная его уловка могла увенчаться успехом. Снискать доверие Ригана было делом не легким, и хоть я до некоторой степени заслужил его и свое место в нашем довольно шатком альянсе, на руку мне было и то, что тут нашелся другой козел отпущения.
- Холмс вовсе не друг нашим тюремщикам, - сказал Риган, невесело рассмеявшись. – а за то, через что ему пришлось пройти после попытки сбежать отсюда, он должен сказать спасибо Джонсу. Он донес на него ради того, чтоб его отсюда перевели. Я ни в коем случае не стал бы ему доверять. И не успокоился бы до тех пор, пока от него не избавился.
При упоминании его имени Мостейн Джонс поднял взгляд и еще больше сжался в своем углу.
- Так может, прямо сейчас? – спросил Пеппер со зловещей улыбкой.
Теперь, получив новую жертву, он потерял ко мне интерес, кивнул своему подельнику и они приблизились к несчастному Джонсу. По тому, как Рикс захрустел костяшками пальцев и сжал кулаки, я понял, что расправа неизбежна. Учитывая то, что было в прошлом, у меня не было особой причины воспрепятствовать тому, что должно случиться; Джонс ,должно быть, знал, что его ждет возмездие за предательство товарища, и как раз его убежденность в этой расправе со стороны других заключенных заставила его держаться в стороне от других после того, как сорвался мой побег.
Все мои инстинкты говорили мне о том, что принять его сторону теперь значило ослабить свое положение. Но еще до того, как на голову Джонса обрушился первый удар, я встал на его защиту. Возможно, он и заслуживал хорошей взбучки, но не смерти. Пеппер и Рикс были обуреваемы жаждой вершить собственное правосудие, и я сомневался, что они остановятся после того, как выполнят старое требование «зуб за зуб, око за око». Не дающее мне покоя чутье напомнило мне о том, что я все еще не уверен в том, какие мотивы двигают Пеппером. То явное удовольствие, что он испытывал, схватив за шиворот Джонса и связывая ему руки за спиной, сказало мне, что им двигает не желание отомстить за меня, а какие-то личные причины, возможно, гораздо менее благородные.
- Оставьте его, - произнес я. – Я не виню его в том, что случилось.
- Он донес на вас, а вы говорите, что не вините его? – усмехнулся Пеппер. – Когда они били вас, Холмс, они, что, вышибли вам мозги?
Джонс осмелился поднять на меня взгляд и в этот момент я увидел в нем страх. И дело было вовсе не в малодушной трусости, нет, причиной была уверенность. Он знал, более того, он был уверен в том, что его ждет и это приводило его в ужас. Меня озадачила эта его убежденность в том, что он не просто будет избит, а погибнет. Я считал его умным, но не настолько, чтобы разглядеть, что таится за намерением Пеппера стать для него судьей и палачом. Если я и раньше хотел бы спасти его, то теперь, принимая во внимание то, что я знал, это было крайне важно, лишь бы только вытянуть из него все, что ему известно об этой парочке головорезов.
- Взгляните на его лицо, - я решил обратить подбитый глаз и разбитую губу Джонса в его пользу. – Вебб побоями вынудил его это сделать.
- Такое случается не в первый раз, - буркнул Риган. – Не представляйте это так, словно он поступил, как должно.
- Вебб может быть очень убедительным, - возразил я, многозначительно коснувшись пораненной щеки. – Особенно если ты такой жалкий трус, как Джонс.
- Да-а, Холмс, что ж, вы великодушнее меня. Вы уверены, что не хотите избить его? Вы вправе это сделать.
- Я займусь Джонсом в свое время, - сказал я, ловя на себе яростный взгляд Пеппера. – И потом здесь не место и не время для этого. Мерридью хочет, чтоб мы перегрызлись между собой. Пеппер, вы никогда не слышали о принципе «Разделяй и властвуй»?
Риган кивнул.
- Холмс прав. Отпустите его. Он еще может нам пригодиться.
Пеппер с неохотой отпустил свою жертву. Джонс тут же убежал в соседнюю комнату. Я пошел за ним, настиг и , чтоб не возбуждать подозрения, схватил егоза грудки и силой прижал к стене.
- Простите, Холмс, - пробормотал он. – Я не хотел…
- Да, вы не хотели. И сейчас меня волнует совсем не это. Кто они?
Я увидел, как дрогнул его кадык.
- Их зовут Стикс и Стоунс.*
- Как в поговорке о переломанных костях.
Джонс кивнул.
- Они здесь из-за меня.
- Почему?
- Помните, я рассказывал вам о картине, которую я написал , копии «Последнего рейса фрегата «Отважный»? Тот человек, для которого я ее сделал, прислал их сюда, чтоб… убить меня!




* Существует поговорка «sticks and stones may break my bones but words will never hurt me»..Буквально переводится как «палками и камнями можно поломать мне кости, но слова мне боли никогда не причинят». Стикс и Стоунс – это буквально Палки и Камни.

Трудное детство Рауля ле Бражелона. Часть 8

В тот же день, поздно вечером, в детскую пробрался Блезуа, и они с Раулем долго секретничали в дальнем уголке комнаты. Марион была более-менее в курсе происходящего, поэтому она смотрела сквозь пальцы на это вопиющее нарушение режима. Она даже не стала ругаться, когда Блезуа сбегал во двор и принёс на башмаках комья грязи, а в корзине – нечто возившееся и приглушенно кудахтавшее.
Вдоволь похихикав в своём уголке, маленькие заговорщики взглядом спросили разрешения у Марион, получили в ответ её одобрительный кивок и на цыпочках прошли по коридору, направляясь к лестнице на чердак.
читать дальше
Бланш де Невиль лежала в своей постели и думала о верховой прогулке, перенесенной на завтра. Возможно, это было и к лучшему: нынешним днем погода не очень-то радовала, а вот завтра, по всем приметам, ожидался тихий солнечный денёк. Маркиза возлагала на эту прогулку большие надежды. Она знала, что зеленый цвет амазонки был ей изумительно к лицу, а золото вышивки соперничало блеском с золотом ее волос. Бланш заранее обдумывала комплименты, которыми она осыплет графа в надежде завоевать его сердце, и тешила себя мыслью, что граф ответит ей тем же. А может... А может быть, уединенность места, кружащая голову лесть и тонкое поощрение с ее стороны настроят графа на романтический лад и позволят ей добиться чего-то большего...
С этими приятными мыслями Бланш закрыла глаза и приготовилась наслаждаться не менее приятными снами.
Вдруг прямо над ее головой раздались шаги. Маркиза де Невиль удивленно распахнула глаза: она прекрасно знала, что над ее комнатой может находиться только чердак. Но кто станет бродить по чердаку в такой час? Шаги снова повторились. На этот раз их сопровождало позвякивание металла, подозрительно похожее на звон цепей.
Маркиза села в кровати и обхватила колени руками. Сами собой на ум пришли слова Аннет, сказанные после ужина. С расширенными от страха глазами дочь поведала ей рассказ Рауля о привидении, которое ходит по замку каждую осень. Тогда маркиза только посмеялась про себя над детскими страшилками и укрепилась во мнении первым делом после замужества постараться избавиться от Рауля.
Теперь ей было не до смеха. Звуки с потолка были более чем реальными. Внезапно шаги прекратились, послышался шум упавшего на пол тела и раздался стон – долгий, высокий, леденящий душу стон, исходивший, казалось, из самой каминной трубы.
У маркизы волосы встали дыбом. Все страхи, которые в детстве вбила ей в голову глупая кормилица и которые она считала глубоко погребенными, вдруг ожили в ней. Дрожащей рукой она хотела нащупать в полной темноте колокольчик, чтобы позвать прислугу, но, услышав в каминной трубе шорох, осознав, что этот шорох раздается всё ближе и ближе и уже сопровождается жутким потусторонним криком (в котором любой человек в здравом уме и твердой памяти без труда узнал бы кудахтанье перепуганной курицы), маркиза издала вопль, проникновенности которого позавидовало бы любое привидение, и, не помня себя, кинулась искать защиты у графа.
Ничего не подозревавший Атос мирно почивал, когда в его спальню ворвалась Бланш в, прямо скажем, неодетом виде. От шума граф мгновенно проснулся и приподнялся на локте, откинув со лба волосы, а маркиза судорожно вцепилась в его рубашку.
- Там привидение! – кричала она. – В мою комнату лезет привидение!
- Что вы, сударыня! Наверно, вам показалось, - попытался успокоить гостью Атос. – Скорее всего, вам приснился плохой сон...
- Да нет же, нет! Оно было! Оно ходило там, наверху, и хотело проникнуть ко мне по трубе!
- Давайте я провожу вас в вашу комнату. Только сначала накиньте вот это, - и Атос протянул маркизе свой черный бархатный халат. Достав из шкафа другой, он надел его сам и предложил женщине руку.
В своей спальне Бланш с опаской опустилась на кровать и заставила Атоса сесть в кресло.
- Прошу вас, граф! Подождите немного, и вы убедитесь сами!
Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Всё было абсолютно тихо. За это время маркиза немного успокоилась и даже решила, что нет худа без добра: граф ночью находится в ее комнате! Успех следовало закрепить и развить. Поэтому, когда Атос поднялся, намереваясь уйти к себе, и пожелал гостье приятных снов, Бланш произнесла слабым голосом:
- Ах, останьтесь, граф, прошу вас, останьтесь! Я так боюсь! Только с вами мне ничего не страшно!
- Сударыня, - с ледяной вежливостью произнес Атос, - остаться в вашей комнате ночью значило бы скомпрометировать вас. Видит Бог, у меня и в мыслях нет такого желания. Если вам необходима компания, я пришлю вашу горничную. Спокойной ночи!
И, не обернувшись, Атос вышел из спальни маркизы.

***
Скажем в скобках, что на следующий день, когда граф и маркиза уехали-таки на прогулку, Блезуа без помех снова забрался на чердак и привел в порядок реквизит: старую кольчугу, что издавала такой чудный звон, мешок с тряпьём, падение которого вполне сошло за падение тела, и деревянные сабо, замечательно громко топавшие.
Рауль же сходил в курятник, нашел черную курицу, которой выпала честь сыграть важную роль в ночном спектакле, и накормил ее отборным зерном за все волнения и неудобства, связанные со спуском по каминной трубе.

Утром маркиза увидела, что Провидение сжалилось и решило вознаградить ее за кошмары минувшей ночи. Погода как нельзя больше благоприятствовала желанной прогулке. Воздух был хрустально-прозрачен, октябрьское солнце старательно светило изо всех сил; правда, кроме света, толку от этих стараний было мало, но зато уж яркий свет, после давно надоевших осенних туч, бодрил и веселил.
Даже то, что за завтраком Бланш не удержалась на стуле и пролила на домашнее платье полбокала вина (что неудивительно, если учесть, что три из четырех ножек ее стула за ночь стали на дюйм длиннее вследствие подставленных под них пробок; виновник этой проделки так и не нашелся), не смогло окончательно испортить радужного настроения маркизы де Невиль. Остатки ее недовольства улетучились, когда вошел Гримо и объявил, что конюх Арно уже оседлал двух лошадей для прогулки господина графа и госпожи маркизы.
Спустя полчаса Атос и его гостья выехали со двора замка Бражелон – Атос на гнедом Цезаре, Бланш на маленькой белой Лизетте – и направились в рощу, затем по окрестным полям и лугам. Всю дорогу маркиза мило щебетала, задавала графу вопросы, выражала свое восхищение открывающимися сельскими пейзажами и намекала на свое желание провести остаток жизни в этой прелестной местности. Однако Атос оставался глух к ее намекам. Маркиза подумала, что нужно переходить к тяжелой артиллерии, и для начала повернулась в седле, стараясь принять наиболее выгодную изящную позу. Внезапно она почувствовала, что седло съезжает набок. Бланш вцепилась в гриву лошади, но это не помогло.
Не то, чтобы конюх специально перерезал ей ремни... Нет, на это он не решился бы – улики слишком очевидны. Но проявить некоторую халатность и допустить, чтобы седло маркизы прикрепили самыми ветхими подпругами, которые только нашлись в углу конюшни, да еще и затянуть их недостаточно крепко, больше жалея лошадь, чем всадницу, - почему бы нет?
Надежды старого Арно полностью оправдались: маркиза ойкнула, взмахнула руками и свалилась с лошади.
Атос резко осадил коня и провел дрогнувшей рукой по лбу. Эту картину он видел однажды наяву и тысячу раз в снах и грезах: блондинка, без чувств падающая с лошади...
Однако наваждение сразу же исчезло: при всей своей миловидности, Бланш была далеко не так красива, как Анна, да и, честно говоря, до прошлого маркизы Атосу не было ровно никакого дела: будь она хоть трижды клейменная (хотя это вряд ли), она, слава Богу, ему не жена.
Промедлив всего секунду, граф соскочил с лошади и поспешил на помощь маркизе. Но та уже и сама приходила в себя – приподнялась и села на пригорок, устланный сухой травой.
- Ах, граф, ваша лошадь чуть меня не убила, - промолвила Бланш де Невиль и покачнулась, собираясь упасть в обморок. Но передумала. – Посмотрите, я, кажется, сломала руку! – И маркиза поморщилась от боли и указала на правую руку, висевшую как плеть.
- О, сударыня... - смущенно промолвил Атос. – Мне, право, очень жаль, что с вами приключилось такое несчастье! Сейчас я привезу из замка карету…
- Ах, нет! – перебила его маркиза. – Не оставляйте меня здесь одну, граф!
- Но, мадам, вы же не сможете ехать верхом со сломанной рукой...
- Знаете что, сударь… Посадите меня на свою лошадь, перед собой. Даю вам слово, что у меня хватит сил добраться до замка. – И маркиза изобразила на лице решительность, смешанную со страданием.
Видя, что Бланш снова без сил откинулась назад и не проявляет никакого желания дойти до лошади самостоятельно, Атос, поколебавшись, поднял ее на руки и понёс.
Тут маркиза решила, что наступило самое подходящее время, чтобы упасть в обморок. Она тихонько застонала и безвольно повисла на руках Атоса. Однако, чтобы не терять из виду объект своих мечтаний, Бланш едва приоткрыла глаза и сквозь густые ресницы увидела в волнующей близости от себя лицо графа. «Как же он всё-таки красив!» - подумала она и вдруг обвила руками шею Атоса, прижавшись губами к его губам.
Графу хватило самообладания, чтобы не уронить свою гостью, а аккуратно поставить ее на дорожку.
- Мадам, - нахмурив брови, но почти спокойно произнес он, - убежден, что вам никогда не следует повторять того, что вы только что сделали.
Сделав шаг по направлению к лошади, граф обернулся и холодно заметил:
- Кстати, я рад, сударыня, что ваша рука пребывает в добром здравии.
От просьбы к маркизе немедленно покинуть Бражелон Атоса удержало лишь то, что отъезд и так был запланирован на следующий день. В том, что ноги маркизы после этого не будет в его доме, сам Атос не сомневался. Оставался пустяк – по возможности не нарушая правил гостеприимства, убедить в этом маркизу. Об этом и размышлял граф во время обратного пути, проделанного в полном молчании.

Граф де Ла Фер был бы, наверно, менее озабочен, если бы знал, что в это время в замке Бражелон три человека – мужчина, женщина и ребенок - напряженно решают ту же самую задачу.
Каждый из трех предлагал свой путь. Каждый путь с определенной вероятностью мог привести к успеху. Но, чтобы превратить вероятность в твердую уверенность, триумвират после долгого и жаркого обсуждения постановил использовать все три предложения – одновременно или по очереди, как получится. Пожалуй, все планы несколько хромали с точки зрения честности... Но - на войне как на войне.

***
Атос и Бланш въехали во двор замка. Соскочив с коня, граф вежливо подал руку маркизе, чтобы помочь ей спуститься, но сразу же после этого ушел к себе, сославшись на неотложные дела.
Маркиза отправилась переодеться к обеду, крикнув попавшемуся на пути Блезуа, чтобы он прислал наверх ее горничную.
Бланш была настолько раздосадована случаем на прогулке, что не могла заметить ни легкой бледности служанки, когда та появилась в комнате, ни ее нервно подрагивающих рук. Однако когда в руке Мари дрогнула шпилька и довольно чувствительно уколола маркизу, она обрушилась на бедную горничную с упреками, порожденными ищущим выхода раздражением.
- Ах, сударыня, - пролепетала в ответ Мари, - простите меня, но я так взволнована. Знаете ли, что мне рассказала кухарка графа де Ла Фер в ваше отсутствие?
- Какое мне дело до сплетен слуг?! – надменно обернулась маркиза. – Делайте свое дело, сударыня, и помалкивайте.
- Госпожа Бланш, прошу вас, выслушайте меня! – умоляюще сложила руки Мари. – Вам стоит это узнать.
- Ну, говори же! Что молчишь, бестолковая гусыня? – прикрикнула маркиза. Она чувствовала настоятельную потребность сорвать на ком-нибудь зло.
- Госпожа Бланш, кухарка рассказывала о женах графа де Ла Фер.
Маркиза сразу заинтересовалась. Это были как раз те сведения, которые так и не смогли достать ее слуги.
- И что же?..
- И... Их было пять, госпожа Бланш! ПЯТЬ! И все они умирали вскоре после свадьбы!
- Ты хочешь сказать, что граф их... – шепотом произнесла маркиза, закончив фразу выразительным жестом.
- О, госпожа, Боже меня сохрани обвинять господина графа! Нет-нет, он честный человек, так все говорят. Но только… Странно это. И страшно. Ах, госпожа Бланш, ведь вы говорили мне, что хотите поправить ваше состояние выгодным замужеством? Умоляю вас, поищите жениха в другом месте!
Если бы маркиза де Невиль не была так потрясена, она не преминула бы сделать горничной резкое замечание и отучить ее соваться не в свое дело. Но сейчас она промолчала, глубоко задумавшись. Мысли были не из самых приятных, но Бланш решила, что пока она лично в этом не убедится, она не будет верить дворовым сплетням, переданным через десятые руки.
Закончив туалет, маркиза посидела еще немного, глядя в окно. Она обозревала тенистые аллеи, за которыми располагались виноградники, полностью отдавшие свой урожай, и угадывались пастбища, невзрачные в это время годя, но, наверное, зеленые и тучные летом. Всё это было так соблазнительно... Так соблазнительно, что маркиза внутренне отмахнулась от предостережения горничной.
- Что за вздор! – тряхнула она локонами и вышла из комнаты, чтобы спуститься в столовую.

Обед прошел в довольно тягостной обстановке. Атос кратко отвечал на прямо поставленные вопросы, но сам избегал обращаться к маркизе. Рауль вяло ковырялся вилкой в тарелке и вообще выглядел невесёлым. Оноре-Батист начал было кидать в Аннет шарики из хлеба, но получил строгий выговор от матери и до конца обеда просидел насупившись.
После трапезы Атос снова оставил Бланш одну, причем сделал это настолько быстро, что она не успела даже возмутиться невнимательностью хозяина. Маркиза, предоставленная сама себе, не зная, куда податься, прошла в гостиную, села у нерастопленного камина и стала перелистывать оставленную кем-то книгу.
Минут через пять на пороге возник Гримо с охапкой дров.
- Топить. – Он указал на камин. – Будет дым. Погуляйте, погода хороша.
Маркиза послушно вышла.
Она в самом деле направилась во двор, найдя совет Гримо подходящим. Путь до входной двери пролегал мимо комнаты слуг, из которой доносились громкие голоса. Невольно Бланш услышала такое, что остановилась на полушаге. Кто-то (судя по голосу - разговорчивый папаша Пике) втолковывал кому-то (видимо, Блезуа), что их ожидает в ближайшем будущем.
- Нет, ты вот посмотри, что мне рассказал на управляющий...
- Господин Гримо? – спросил юный голосок с двойным уважением - к собеседнику и к предмету разговора.
- А то кто же? Разве у нас есть еще управляющие? – проворчал пожилой голос. – Так слушай. Он рассказал, или, вернее дал мне понять, потому что такого подробного рассказа, как я тебе преподношу, от него не дождешься, что нас ждут трудные времена. Маркиз Лавальер, ну, тот, что из соседнего поместья, заявил, что больше он ждать не намерен. Господин граф в прошлом году, когда был страшный неурожай, заложил ему немалую часть поместья – не замок, конечно, а некоторые угодья. И вот будущей весной Лавальеру отойдут, если господин граф ему не заплатит, а где ему взять столько денег?.. Так вот, будущей весной, говорю я, Лавальеру достанутся большой виноградник и малый – тот, что на южном склоне холма, два пастбища – огороженное и то, которое за рощицей, и почти все огороды. Так что не лазить тебе больше за морковкой и горохом, Блезуа: того и гляди, маркиз за пару морковок собаку натравит.
Бланш стояла напротив двери как вкопанная, приложив ладони ко лбу. Как! Эти пастбища, эти виноградники, эти огороды станут собственностью маркиза де Лавальера?! А что же останется ей, Бланш де Невиль, если она станет Бланш де Ла Фер? Ради чего тогда она хлопочет? К тому же, если вспомнить слова горничной Мари...
Сумбурные мысли маркизы прервала Марион, спускающаяся по лестнице. Бланш рванулась к ней.
- Постойте, Марион! Остановитесь! Я хочу с вами поговорить. – Маркиза приблизилась к кормилице почти вплотную и понизила голос. – О женах господина де Ла Фер.
- Так вам уже разболтали, - недовольно поморщилась Марион.
- Значит, это правда? – ужаснулась маркиза. – Граф был женат пять раз, и все его жены погибли ужасной смертью?
- Еще чего! Уж вы, пожалуйста, не записывайте господина графа в Синие Бороды! – негодующе воскликнула Марион. – И вовсе не пять, а всего три. И не погибли, а тихо и спокойно поумирали: первая от чахотки, вторая от холеры, третья в родах скончалась, вместе с малюткой. Дело-то житейское. Видно, господину графу на роду написано не быть женатым: говорят, так звездочет ему предсказал! – слегка наклонившись к маркизе, с таинственным видом поведала Марион. – Дескать, сколько бы раз вы не женились, ваши жены недолго будут вкушать радости супружества. Так-то вот. Не думаю, - добавила кормилица, - что теперь господин граф женится на ком-нибудь: это значило бы просто подписать девице смертный приговор. От судьбы не уйдешь! – Марион важно покачала головой и удалилась, оставив Бланш в полном смятении. Ей уже совсем не хотелось замуж за графа де Ла Фер.

Близился вечер. Граф де Ла Фер вернулся домой после встречи с фермерами – он придумывал себе дела, лишь бы не оставаться тет-а-тет с назойливой маркизой.
В холле замка его ожидала весьма неожиданная картина. Маркиза де Невиль и двое ее детей, одетые по-дорожному, торопливо завершали приготовления к отъезду. Бланш металась туда и сюда, собственноручно сваливая чемоданы и баулы в кучу поближе к выходу.
- Вы уже уезжаете, маркиза? – изумленно спросил Атос. – Теперь же, на ночь глядя?
- Господин де Ла Фер, – Бланш на минуту прекратила суету. – А как же иначе?! Вы что, еще не знаете, что у вашего воспитанника оспа?
- Оспа?.. – в растерянности переспросил Атос.
- Ну конечно! Он спустился после обеда, весь раскрасневшийся. Он искал свою кормилицу, и я слышала, как он говорил ей, что ему очень плохо, жаловался на озноб, слабость и головную боль.
- Что вы такое говорите?! – у Атоса сжалось сердце. – В наших местах нет оспы!
- В деревне уже есть! – Бланш нервно путалась пальцами в завязках шляпки Аннет. – Рауль сказал, что его друзья-мальчишки заболели три дня назад. А он с ними играл последний месяц почти каждый день, я сама это слышала! – Наконец, Бланш удалось справиться с лентами Аннет, и она в спешке принялась за свои. – Прощайте, граф, я не могу здесь больше оставаться ни минуты, как вы понимаете. Ваш дом полон несчастьями, и я не хочу, чтобы они стали частью моей жизни.
Не обращая больше внимания на Бланш, с криком «Гримо, врача!» Атос не взбежал, а взлетел на второй этаж. Он слишком хорошо знал коварство этой болезни. Графа гнал наверх ужас – тот ужас, то отчаяние и безысходность, которые он испытал в десять лет, когда от оспы умер младший брат, любимый Габриэль. Улыбчивого ангела, любимца всей семьи, не стало за какую-то неделю, а самого Атоса даже не пустили с ним увидеться напоследок... Как страшно прозвучали в тишине детской скорбные слова матери: «Габриэля больше нет»!
И сейчас, если эти слова прозвучат еще раз... «Рауля больше нет» - и всё. И самого Атоса не будет тоже. Только сейчас граф в полной мере осознал, что значит для него сын. Рауль – это его счастье, его смысл, его жизнь. Не будет Рауля – не будет и его, в этом он был твердо уверен. У него не хватит сил пережить эту потерю.
Открывая дверь в комнату Рауля, неустрашимый Атос не смог сдержать дрожи в руках. Тихонько переступив порог, он увидел мальчика, лежащего в постели с закрытыми глазами. Лицо Рауля раскраснелось – видимо, у него был сильный жар. Граф оглянулся и заметил Марион, стоявшую на коленях перед распятием и жарко молившую о здоровье своего воспитанника. Атос не решился прервать молитву кормилицы и безмолвно сел у постели мальчика.
О чем передумал граф за эти минуты, какими словами он молил не отнимать у него Рауля – это ведомо лишь Богу.
Вдруг в дверь просунулась голова Гримо.
- Маркиза изволила отбыть! – сообщила голова.
Граф негодующе вскочил, собираясь в резкой форме указать верному слуге на неуместность беспокойства по такому пустячному поводу. Но осекся. Слова Гримо произвели на больного мальчика прямо-таки волшебное действие. Глаза Рауля открылись и оказались не страдающими глазами тяжелобольного, а озорными глазами вполне здорового мальчишки. Рауль сел, опершись руками о подушку, и весело улыбнулся.
- Рауль... Так вы... здоровы?! – только и смог выговорить Атос. Его захлестнула волна облегчения, настолько мощная, что под ней скрылись все остальные чувства. Он не потеряет Рауля – и больше ничего не имеет значения! Атос отвернулся, желая скрыть от всех, как глаза его увлажнились слезами счастья.
Мальчик истолковал его движение по-своему и вскочил на кровати.
- Господин граф, простите меня! Пожалуйста, простите меня! Но маркиза была такой нехорошей... Иначе она бы не уехала!
- Пожалуй, в чём-то вы правы, Рауль, и я рад, что вы начинаете разбираться в людях, - задумчиво покачав головой и слабо улыбнувшись, сказал Атос. Но тут же добавил: - Однако вы должны обещать мне, что больше не будете прибегать к обману. Это недостойно дворянина.
- Обещаю! – ликующе крикнул Рауль и бросился в объятия Атоса. Отец крепко прижал его к своему сердцу и с любовью поцеловал в лоб.

***

Киноконцерт-шутка "Наш любимый детектив". На самом деле, тут всего понемножку - и наши любимые комедии, и музыкальные фильмы, но для меня был когда-то ценен благодаря кадрам из Холмса. В какой-то степени эти кадры уже исторические, ибо не отреставрированные.

Ну, в общем не прошло и суток... а загрузился у меня киноконцерт)

Киноконцерт "Очарование романса" .

Ведущий Владимир Ивашов



Надеюсь, что тут никто ничего не заблокирует. Так сказать, "в этой гостинице я директор"

Потому что никто не умер. Часть 1

Автор Натали

I

Королевский бриг скалой возвышался над их лодочкой, но Арамис не смотрел в его сторону. Взгляд его не отрывался от когда-то белой, а теперь пропитавшейся темной кровью ткани, укрывавшей Портоса.
Портос еще дышал, но уже не приходил в сознание. Каждый вздох давался ему с неимоверным трудом, и каждый выдох обрывался, не окончившись. Раз-два-три- вдох… Раз-два-три-четыре – выдох…. Ничего кроме этого рваного такта Арамис не слышал. Раз-два-три…. Раз-два-три-четыре…
Сила, отличающая Портоса всю жизнь, не оставляла его и на пороге смерти. Любой другой человек скончался бы на месте, умер по дороге в шлюпку, не выдержал бы скитаний по волнам. Портос все еще был жив. Надолго ли?
«Вот и цена твоему всемогуществу, твоим интригам и твоему самомнению» - с острой, как укол шпаги, ненавистью к себе подумал Арамис. «Менял королей как перчатки… Какой замысел и какая расплата… Господи, почему не я, почему он…»
Его окликнули, надо было сдаваться.
Впервые в жизни.
Арамис опустил руку в зеленоватую воду и улыбнулся ей как другу. Если бы он только мог, если бы не Портос…
То, что произошло с Портосом, называлось четко и ясно – преступление. Но куда большим преступлением было бы скрыться от земного суда, оставив умирающего друга во власти королевских солдат. Предавать еще раз генерал иезуитского ордена не собирался.
Когда они были уже на корабле, Портос приоткрыл глаза. Чуть шевельнул запекшимися губами, будто хотел улыбнуться сидящему у его изголовья Арамису.
-Мы плывем домой…- прошептал Арамис, накрыв своей рукой ладонь Портоса.- Да, мы плывем домой. В Пьерфон. К Атосу и Мушкетону. Только потерпите, друг мой…
Портос, кажется, услышал. Еще раз попытался улыбнуться.
Отвернувшись, Арамис вынул из-за пазухи крохотную склянку. Долго смотрел на темно-зеленые искорки в стекле. Вылил содержимое в стакан и развел пресной водой. Прочитал молитву, перекрестился и подал стакан Портосу.
Потом выкинул в иллюминатор пустой стакан и ненужную склянку. На стоящей в каюте жаровне сжег свои перчатки. Выждал еще пару минут, ожидая пока дыхание Портоса станет совсем неслышным.
Вышел на палубу. Стал так, чтобы никто не видел его лица. По рассветному небу скользили золотисто-розовые облака, чарующие и мирные, как сны, которые некогда снились юному Рене Д’Эрбле, как навсегда утраченный им покой. В душе росло и ширилось страшное тоскливое чувство.
Полететь бы на облака, как мечталось в детстве, погулять по ним, посмотреть издалека на фей и ангелов. А вниз не спускаться. Забыть о том, что был когда-то епископом Ваннским, генералом Ордена, остаться навсегда мушкетером Арамисом. Больше ничего, лишь дрожь клинка в бою и тугой хват перевязи. И если позволит Господь, пусть навеки останется с ним смех гасконца, тяжесть руки Портоса и взгляд Атоса….
Корабельный доктор разыскал его через полчаса, на десять минут позже, чем ожидал епископ. Доктор был печален и торжественен.
- Ваш друг… он…
- Хорошо, - совершенно спокойно сказал Арамис. – Я понял. Отведите меня к капитану.
Этой ночью он не спал, исписав кипу бумаги ради трех коротких строк.
Удовлетворившись, наконец, результатом, он запечатал конверт не роскошным епископским перстнем, а потемневшим и истончившимся серебряным, который носил уже сорок лет.
Сделав все это, Арамис застыл, как статуя, на носу судна, безучастно глядя на приближающиеся берега Байонны, куда судно направлялось по команде капитана Мариньи, иезуита третьего года.
читать дальше

II

Маркиз де Крие унывать себе не позволял. Никогда. Знал по опыту, что если пустить в голову дурные мысли, они обязательно притянут к себе другие. А те следующие. И в конце концов обязательно случится какая либо гадость, вроде порки или даже отправки к тетушке.
Но сейчас, стоя перед его высочеством, Себастьен отчаянно кусал губы, чтобы не разрыдаться, и пытался прогнать мысль, что именно герцог вчера утром отдал приказ о штурме. Отец был солдатом и погиб так как хотел – вокруг его тела нашли множество мертвых арабов, и значит, у Себастьена не было права злиться ни на де Бофора, ни на отца, ни на собственную судьбу.
В очередной раз сглотнув, Себастьен все же решился поднять глаза на командующего. Темная фигура в кресле виделась нечетко.
- Домой, - тяжело сказал Бофор, - завтра во Францию повезут де Бражелона. Ты отправишься с ними.
- Можно я останусь тут? - голос некстати дрогнул, Себастьен изо всех сил выпрямился и, сделав безразличное лицо, посмотрел вдаль.
- Ни в коем случае,- Де Бофор отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. - Я предупредил слугу де Бражелона. Собирай вещи.
Спорить было бесполезно, но оставался еще один, самый последний и самый весомый аргумент, способный убедить принца, в том, что Себастьену необходимо остаться здесь, при ставке. Себастьен поспешил привести его, потому что времени оставалось совсем мало – проклятая влага медленно, но неуклонно преодолевала ресницы.
- Я не могу уехать, не отомстив за моего отца,- голос дрогнул еще сильнее, и принц расплылся окончательно.
Бофор долго молчал.
- Ты за него отомстишь – тихо сказал он, наконец. - Когда вырастешь и станешь настоящим воином. Франции нужны будут солдаты, хорошие, сильные солдаты. Будут войны, много войн, много сражений, и случаев отомстить. Но сейчас ты едешь домой, чтобы взрослеть и набираться сил. У тебя есть родные?
Слеза – к счастью, всего одна – прорвалась сквозь ресницы, вместе с ней прорвалась обида.
- Неужели вы думаете, что отец взял бы меня сюда просто так?!. У меня никого нет кроме тетки в монастыре.
Де Бофор снова замолчал.
- Имущество? – наконец спросил он.
- О да, монсеньор! Акр болот и замок в руинах.
Поймав взгляд герцога, Себастьен, ругая на себя за вспышку, мрачно уставился в пол. С принцами так не разговаривают.
- Король назначит тебе опекуна,- сказал де Бофор и тяжело поднялся с кресла.

III

Адреса на конверте, переданном неизвестным посыльным, не было.
Ощутив тревожный толчок в сердце, Атос взял в руки увесистый конверт. На распечатывание ушло несколько минут – руки слушались его плохо. Несколько раз прочитав листы, исписанные размашистым почерком, Атос снова откинулся на подушки и закрыл глаза. Думая, что господин заснул, Блезуа на цыпочках пошел к выходу.
- Блезуа, - раздалось за его спиной.- Немедленно стакан горячего вина и горячую ванну. В библиотеке затопите камин.
Блезуа уставился на Атоса, боясь поверить своим ушам. Голос был почти такой же как раньше, до отъезда господина Рауля. Полегче стало, или… или выздоровел?..
- И через два, нет, через три часа приготовьте мне лошадь. Я уезжаю.
- Куда вам, ваша светлость,- забормотал Блезуа, пытаясь поддержать графа, шатающегося от слабости, но держащегося на ногах.- Вы же еле стоите! Вы сперва сил наберитесь, а потом уже езжайте.
-Довольно, - сердито, совершенно прежним голосом, ответил Атос. – Ступай в библиотеку и достань свод законов. Толстая старая книга в рыжеватой выцветшей обложке, стоит на третьей полке справа, той самой полке, с которой ты всегда забываешь вытирать пыль. Торопись, у меня мало времени. Книгу положишь на стол.
Не успел потрясенный Блезуа выспросить – что, как и зачем, как во дворе послышались шум и ржание лошадей. Кто-то уверенно прошел наверх и постучал в дверь.
- Это африканская почта, не так ли?
-Нет, господин граф,- послышался голос Гримо.

IV

Внимательный наблюдатель мог бы разглядеть в улыбке Людовика кроме торжества и самодовольства толику жалости, но, обычно такой проницательный, Д’Артаньян сейчас не смотрел королю в лицо – все силы гасконца уходили на то, что бы держать спину прямо.
- Мне нужен отпуск, ваше величество. Надо уладить кое-какие дела.
- Ступайте прямо сейчас. И, капитан…
- Ваше величество? – с трудом обернулся гасконец.
- Вернетесь когда разберетесь с делами. Я не назначаю срока.
Глядя на медленно удаляющегося капитана, Людовик испытал странное чувство, напоминавшее угрызения совести.
- Не слишком-то милосердно было дать ему читать рапорт врача… - произнес он.- С другой стороны, он будет теперь знать, что именно представляют собой люди, которых он считал своими друзьями, тогда как они всего лишь подлые бунтовщики.
И, вполне довольный своим умозаключением, Людовик ушел переодеваться для бала.

Путь до Блуа Д’Артаньян проделал меньше чем за день, не позволяя себе отдохнуть ни на минуту.
Дом графа де Ла Фер выглядел так же как всегда, но никто не вышел ему навстречу. Тогда Д’Артаньян привязал лошадь к решетке и решительно вошел в дом. Поднявшись наверх, он наткнулся на Гримо, которого едва узнал – так тот был бледен и измучен.
Пораженный внезапной мыслью, Д’Артаньян едва устоял на ногах.
- Где Атос, Гримо? Где он?!
- Уехал.
- Уехал… - эхом повторил Д’Артаньян. – Просто уехал. А я-то уже подумал…Но ты здесь, значит и Рауль здесь?
- Наверху.
- Я хочу его видеть.
Гримо покачал головой.
- Не надо. Ранен.
- Плохо?
- Очень.
И Гримо повел его в кабинет графа, где на столе лежал небрежно вскрытый конверт.
Реляция герцога де Бофора была длинной.
- Бедный мальчик, - прошептал Д’Артаньян, дочитав последние строки. – Счастье еще, что они догадались его привязать, иначе он бы обязательно довел замысел до конца. Еще, вероятно, перед смертью зажал бы в кулаке медальон с каким-нибудь глупым локоном! Ах, молодежь, молодежь, как же вы не цените жизнь, и какой драгоценностью она становится в старости, когда ее уже нельзя вернуть. Я бы отдал все за жизнь Портоса, но это невозможно.
И Д’Артаньян разразился рыданиями, тем более страшными, что ни один звук не вырывался из его груди.
Бесконечно сидеть в кабинете Атоса было невозможно, и, превозмогая себя, д’Артаньян поднялся наверх, к Раулю.
- Что здесь у вас? – тихо спросил он у невысокого полного человека в монашеской рясе.
- Есть надежда?
- Всего лишь надежда. Он пережил дорогу сюда, и это уже великая милость Господа нашего. Будем молиться о чуде.
- Только молиться? Я знаю пару случаев, когда кусочек корпии творил куда больше чудес нежели целая обедня.
- Сударь, поверьте, я делаю все что могу.
- Да. Простите, святой отец.
Д’Артаньян подошел к кровати. Лежащий в ней человек совсем не походил на виконта де Бражелона, которого помнил гасконец.
- Рауль, - позвал Д’Артаньян. – Рауль…
- Он не слышит вас.
- Неважно. Не смейте умирать, Рауль, не смейте. Не будьте Арамисом, не убивайте тех, кто вас любит.
И, резко развернувшись, он вышел из комнаты.
Гримо нашелся здесь же, под дверью.
- Куда уехал Атос? Как он мог сейчас уехать?
Старый слуга пожал плечами.
- Не сказал.
- Даже тебе?..
Гримо мрачно кивнул.
- Что ж, тогда я переночую и завтра отправлюсь в Пьерфон. Я привезу тебе Мушкетона, Гримо, позаботься о нем. Бедняга сейчас сходит с ума от горя, да и я тоже, если уж начистоту. Но почему уехал Атос?.
Выезжая из Бражелона, Д’Артаньян увидел вдалеке на дороге всадника, ему показалось, что это граф де Гиш, но останавливаться он не стал.
Въехав в ворота всегда солнечного и радостного Пьерфона, Д’Артаньян словно очутился в сумерках – весть о смерти хозяина преобразила дом Портоса. Не было слышно ни шума фонтанов, ни радостного щебетания птиц, а слуги, все как один одетые в темное, разговаривали полушепотом. Прокружив по двору несколько минут и нигде не обнаружив Мушкетона, Д’Артаньян решил спросить о нем у дворни.
- Эй, любезнейший, - Д’Артаньян окликнул проходящего мимо мальчишку, который вопреки обычаю всех мальчишек на земле шел тихо и спокойно. – Где Мустон, ваш управляющий?
- Господина Мустона вызвал к себе новый хозяин, и больше мы его не видели.
- Новый хозяин? Не прошло и недели, а у Пьерфона уже появился новый хозяин?..
- Да, шевалье. Такое уж завещание оставил наш бедный господин барон. Королевские чиновники вчера ушли ни с чем, вот если бы завещания не было, то все мы были бы во власти короля, но новый хозяин указал им на дверь.
- Хм, - Д’Артаньян задумался. – А как он выглядит, этот новый хозяин?
- Я не видел его, сударь. Говорят, очень строг.
- Что ж. Пойду-ка я познакомлюсь с этим неведомым храбрецом. Новый хозяин Пьерфона, надо же…
И Д’Артаньян почти бегом направился к замку.
Дверь, ведущую в кабинет, он отворил без стука и несколько секунд ошеломленно смотрел на человека, который сидел за огромным столом.
- Д’Артаньян, - нетерпеливо сказал Атос. – Войдите уже, наконец. Вы как нельзя более вовремя.
- Так это вы…
- Да, это я. Вернее, это не я, а Рауль, назначенный единственным наследником. Сейчас, как я думаю, сюда снова явятся королевские чиновники, на этот раз с подкреплением, так что велите подать себе чего-нибудь и давайте готовиться к осаде. Король может забрать чужую невесту, во всяком случае уж не мне его за это судить, но присваивать имения поданных это уже перебор. Довольно с него и Во.
Атос был прав – королевские чиновники прибыли ровно через десять минут, Д’Артаньян едва успел выпить бокал вина и съесть сыр.
В дальнейшем разговоре он участия не принимал, разве что, прислонившись к двери, лениво разглядывал свой кинжал, изредка оценивающе поглядывая на чиновников. Те явно нервничали, еще и потому что Атос вел себя куда более высокомерно, чем когда-нибудь мог припомнить Д’Артаньян.
После трехчасового разбора завещания, законов и кутюмов, перемежаемого потоками латыни с обеих сторон, верные слуги короля удалились с весьма кислыми лицами. Д’Артаньян спрятал кинжал в ножны, Атос устало опустился в кресло.
- Погодите, милый друг, еще не все. Нотариус дожидается в гостиной уже несколько часов, будет невежливо заставлять его ждать еще дольше.
Он подал знак, и в кабинет вошел один из преемников господина Кокнара.
- Месье, - сказал Атос. – Позаботьтесь о том, что бы владения господина барона можно было в любой момент продать или подарить. Запросите за работу столько, сколько сочтете нужным, но мне эта возможность понадобится очень скоро.
Нотариус кивнул и вышел.
- Вот теперь действительно все. Дайте же я вас обниму, дорогой друг.
- Нас осталось двое, Атос. Я жалею, что дожил до этого дня.
- Друг мой, вы ведь всегда отменно считали, сейчас же вы путаетесь в простейших вычислениях, - странным голосом сказал Атос, отвернувшийся к окну.- Более того, вы несправедливы.
- Несправедлив?..
- Да.
Д’Артаньян долго молчал.
- Что ж, - наконец сказал он.- Зато я справедлив к вам. Не знай я вас столько лет и не представляй я, каково вам сейчас, я бы вызвал вас на дуэль. Поговорим позже, граф. Когда Рауль поправится, и вам полегчает. Не стоит продолжать этот разговор.
- Хорошо, оставим эту тему, если вы так желаете. Вы заезжали ко мне по дороге сюда? Видели Рауля?
- Да.
- Он все еще без сознания. Отец Сильван подле него?
- Невысокий толстенький монах в серой рясе без знаков ордена?
- Именно.
- Да, я говорил с ним.
- Тогда я спокоен. Отец Сильван весьма искусен в медицине. Больше надеяться все равно не на что.
- Я думаю, Рауль выкарабкается. Он ведь очень молод.
- Не раны страшны для Рауля. Он пытался сделать то, что сделал, от боли душевной, а она никуда не делась, увы. Но, определенно, мы никак не можем найти тему для разговора, которая была бы сегодня уместна. Поговорим о погоде?
- Да, пожалуй, что разговоры о погоде нам только и остались. Увольте меня от светских любезностей, граф.
- Могу предложить вам философскую беседу, друг мой. У меня есть ощущение, что предмет ее вас заинтересует.
- Философскую?
- Именно. Вы знаете, в молодости я долгое время жил в Англии и, признаться, часто посещал один из лондонских театров.
- Вот как? – сказал д’Артаньян, что бы хоть что-нибудь сказать.
- Да, кажется, его название было «Глобус».
- Прекрасное название.
- О, пьесы, разыгрываемые в нем были куда более прекрасными. Мне особенно запомнилась одна - о некоем принце, обнаружившем измену в собственном доме, но речь сейчас не о нем, а о его возлюбленной. Бедная девушка сошла с ума, но в безумии своем говорила куда более умно, чем многие здравые рассудком. «Совы, - повторяла она, - совы не то, чем они кажутся». Вдумайтесь, д’Артаньян, какое точное наблюдение. Совы не то, чем кажутся – разве не согласны вы с этим? Ведь так часто в нашей жизни мы принимаем видимость за подлинную суть вещей.
- Позвольте мне заметить, граф, что на моей памяти ни птицы, ни животные, ни рыбы не изменяли свой облик. На такое способны только люди, да вы и сами прекрасно знаете об этом. Довольно разговоров, - перебил он Атоса, порывавшегося что-то сказать.- Я приехал сюда почтить память нашего убитого друга и забрать Мушкетона, но не могу нигде его найти. Вы знаете где он?
- Мушкетон? Разумеется, знаю. Я отправил его в Блуа, сейчас он, должно быть, уже около Парижа.
- Благодарю вас. Мне пора.
Атос вздохнул.
- Вы не оставляете мне выбора.
Он поднялся и запер дверь, убедившись предварительно, что никто не подслушивает.
- Д’Артаньян, я в затруднительном положении. Я дал слово и нарушить его не могу. Так что вам придется сидеть здесь взаперти и размышлять, а я буду повторять рассказ о бедняжке Офелии столько раз, сколько понадобится. Совы не то, чем кажутся, а я сейчас здесь, хотя должен быть возле сына. Вы умница, вам достаточно намека. Только, прошу вас, не озвучивайте свои догадки, довольно будет выражения лица. Молчите, друг мой, молчите.

V

Вернувшись в Бражелон, граф де Ла Фер снова впал в то же тягостное состояние, в котором пребывал до получения письма от Арамиса и возвращения Рауля домой. Он продолжал ждать. Порой ему казалось, что ничего не изменилось, будто и не было суматошной поездки в Пьерфон и странного разговора с Д’Артаньяном. Он продолжал ждать писем и новостей, продолжал ждать решения своей судьбы. От Арамиса не было больше вестей, и Атос с содроганием думал, что тот боится написать ему о самом страшном. Рауль по-прежнему был без сознания. Отец Сильван говорил, что надежда есть и шансы увеличиваются с каждым днем, но как же медленно тянулись минуты!
О том, что случилось на Бель-Иле и в Джиджелли Атос старался не думать, хотя попытки были напрасны – он, проклиная собственную проницательность, без труда восстановил картину произошедшего, опираясь только на скупые строки письма Арамиса и прекрасно понял, о чем умолчал секретарь герцога Бофора в своей прекрасной реляции.
Проводя целые дни в своих комнатах с раскрытой книгой на коленях, граф не читал, но ждал известий, с усталостью и привычной иронией думая, что известия придут совершенно не с той стороны.
Как обычно, граф де Ла Фер оказался прав.
Скоро Атос начал различать в привычных звуках своего дома незнакомые, легкие, как будто детские, шаги, хотя детей в доме не было уже много лет.
Что бы понять, в чем дело, Атосу понадобилось не более двух минут.
«Ну вот, собственно говоря, это и произошло», - подумал граф де Ла Фер, вслушиваясь в чужие шаги над головой. «Велик соблазн подумать, что это привидения, но в моем доме их никогда не было, а значит все намного проще. Благодарю тебя, Господи, за то, что отвечаешь на мои просьбы, пусть даже и высказанные в отчаянии почти сорок лет назад. Что для тебя сорок лет? Пол-взмаха крыла бабочки, для меня же это целая жизнь. Мне было двадцать и я молил о безумии как о последнем спасении, но оставался здрав рассудком, сейчас мне шестьдесят два, мне как никогда нужен ясный разум, но он покинул меня. Что ж, хорошо. Я поднимусь в библиотеку, пойму, что шаги, которые я слышу – всего лишь плод моего воображения, и бедняга Рауль ко всем своим ранам получит еще и умалишенного отца, а отец Сильван – второго пациента. Не скоро же он покинет Бражелон…А все-таки медлить нельзя. Надо идти.»
Он решительно поднялся наверх и рывком распахнул дверь библиотеки, в которой, как он точно знал, никого не должно было быть.
Рыжеволосый мальчишка в потрепанном камзоле сидел на лесенке, как воробей и, кажется, даже забыл дышать, разглядывая старую книгу о путешествии Колумба. Когда-то этой же книгой зачитывался Рауль.
-Кто вы, милое дитя?..- спросил граф, устало прислонившись к притолоке.
Мальчишка заметался взглядом по комнате, понял, что отступать некуда и вытянулся в струнку.
- Маркиз де Крие к вашим услугам. А вы?..
- Граф де Ла Фер, хозяин этого дома. По всей видимости, вы у меня в гостях?
- Я не знаю точно, ваше сиятельство. Господин Гримо сказал, что я могу здесь остаться, я и остался.
- Стало быть, ваш отец убит в Джиджелли, и других родственников у вас нет? Разве что какая-нибудь тетушка в монастыре, с которой вы не особо стремитесь увидеться?
- Да… а откуда вы знаете?
- Хм, маркиз, поживите с мое. Так это, значит, вы невидимкой расхаживаете по моему дому?
Маркиз де Крие кивнул.
- Я старался не попадаться вам на глаза.
- И вам это почти удалось. Если бы вы еще ходили бесшумно, успех был бы полным. Кстати, как ваше имя? Не могу же я все время обращаться к вам по титулу.
- Огюст-Мари-Себастьен.
- Но вы предпочитаете, когда вас называют Себастьеном?
- Да.
-Прекрасно, один Огюст у нас уже есть. Так вот, Себастьен. Сегодня после обеда, который в этом доме всегда ровно в три часа дня, вы вместе с Гримо едете в Блуа и заказываете себе новые костюмы, из этого камзола вы уже выросли. Книги из библиотеки не выносить, в Луаре купаться только с моего разрешения. Гримо слушаться. Вам все понятно?
Себастьен кивнул и, словно решившись, спросил:
- Скажите, а господин де Бражелон… Он ведь поправится?
Атос вздохнул и позволил себе сказать то, в чем он совсем не был уверен.
- Обязательно. Не опаздывайте к обеду, маркиз.
Вернувшись к себе, Атос долго смеялся над собственной наивностью. Глупо было думать, что судьба позволит ему так просто улизнуть, спрятаться в безумие как в раковину. Жизнь продолжалась, несмотря на все его протесты.
- Старый я дурак, - произнес он, - Мне ли не знать, что поблажки не будет. Ну, раз так, значит, надо идти дальше.
Его размышления прервал звук открываемой двери.
Атос в недоумении оглянулся –никто и никогда не входил к нему без стука.
По впалым щекам Гримо текли слезы.

В те времена, когда любимые фильмы показывали порой даже не каждый год, настоящим подарком были киноконцерты. Которые тоже показывали по большей части по большим праздникам. Они бывали разные, какие-то состояли из наиболее популярных фильмов, то есть музыкальных номеров из них, какие-то были тематическими. Недавно с радостью обнаружила на ю-тубе мой любимый киноконцерт "Балладу о любви", состоящий сплошь из наших фильмов "плаща и шпаги" и самых романтических картин на эту тему



Тогда он смотрелся исключительно в надежде увидеть несколько коротких кадров из наших "Мушкетеров", но там много и других не менее прекрасных мгновений.

Подобный киноконцерт существовал и на тему детективов, где были не менее драгоценные кадры из нашего Холмса. Увы, на ю-тубе его нет. Еще поищу там, а если не получится, может выложу свой вариант, который есть на диске. "Холмс" там еще отреставрированный, но благодаря этому смотрится совсем, как в детстве)

Трудное детство Рауля де Бражелона . Часть 6

… Марион снилось, что граф де Ла Фер женится. Она, как наяву, слышала звуки свадебного марша и видела, как новобрачные, прекрасные, влюбленные и счастливые, выходят из церкви. Но как только молодая графиня переступила порог замка, ее лицо исказило хищное выражение, она трясущимся пальцем указывала на Рауля и кричала: «Вон! Вон! Вон!!!» Этот оглушительный крик, словно колокольный звон, раздавался в ушах Марион, но она не смогла пошевелиться даже тогда, когда безумный граф выгонял своего сына из дома, а тот плакал и протягивал к нему руки.
Марион проснулась в холодном поту. Она приложила руки к груди, чтобы унять бешено колотящееся сердце, и села на кровати. На улице было еще совсем темно. Кормилица спустила ноги на пол, нащупала ночные туфли и подошла к кроватке Рауля. Мальчик тоже спал беспокойно – видно было, что события минувшего дня произвели на него глубокое впечатление. Он ворочался с боку на бок, но потом он тихонько засмеялся во сне, и это немного успокоило Марион. Она глубоко вздохнула и подумала, что, возможно, следует впустить немного свежего воздуха, чтобы прояснить голову. О том, чтобы снова лечь в скомканную от кошмарных снов постель, Марион боялась и подумать.
Она осторожно приоткрыла окно. В лицо пахнул свежий ветерок. Всё ещё спало – и люди, и животные, и птицы. На ясном небе россыпью сверкали звезды, и среди них ярким светом по-королевски сияла полная луна. Умиротворенная этой вечной картиной, Марион уже почти решила вернуться и поспать еще немного, как вдруг ее внимание привлек шорох, раздававшийся слева, совсем недалеко. Марион высунулась из окна и похолодела.
По виноградной лозе к окнам графа взбиралось привидение. Самое настоящее. Именно такое, каким и должно быть. В белой одежде, залитой красным - конечно, кровью.
Из горла Марион вырвался только сдавленный хрип. Она бросилась к Раулю, как наседка к цыпленку, торопливо шепча молитву и часто крестя мальчика, не забывая и о себе.
Когда всё затихло, первый испуг Марион прошел и количество молитв достигло значения, способного отогнать отряд привидений, а не то что одно, к Марион вернулась способность думать. Первая мысль о том, чтобы подождать до утра и позвать кюре, продиктованная осторожностью, была опасна: Бог его знает, что натворит призрак в замке до утра. Поэтому Марион решилась действовать на свой страх и риск (вот уж где она в полной мере прочувствовала значение этой поговорки!). Достав из-за распятия бутыль со святой водой, она щедро окропила комнату, особенно стараясь возле кроватки спящего Рауля, и двинулась по коридору, кропя перед собой, после себя, пол, потолок, стены – всё, до чего могла дотянуться, безостановочно читая молитвы и взывая ко всем святым.
Так она дошла до комнат графа. Решив, что в такой момент можно простить нарушение приличий, к тому же она не в спальню вламывается, а всего лишь в кабинет, Марион собралась с духом и отворила дверь. То, что она увидела потом, женщина не могла вообразить даже в страшном сне: при звуке открываемой двери с кресла графа вскочило привидение и наставило на нее пистолет.
Крепкие нервы Марион не выдержали. В первый и, вероятно, в последний раз в жизни она грохнулась в обморок.
читать дальше
- Атос, осторожнее!
- Шевалье, я предупреждал вас! Ну вот... нюхательная соль у меня в кабинете не водится.
- У меня есть флакон...
Резкий запах окончательно привел Марион в чувства. Она открыла глаза и обвела взглядом комнату. Судя по всему, она в кабинете графа. Она полулежит в кресле. Граф наливает в стакан воды. Он в домашнем халате и ночном колпаке. Вполне спокоен. Стало быть, ему ничто не угрожает.
Угрожает... разве ему что-то угрожало? И кто это с ним?
- Марион, тише. Ради Бога, тише. Ни звука.
- Господин граф, там... - сипло выдавила Марион, внезапно вспомнив о цели своего прихода. К ее губам тут же поднесли стакан с водой. - Там... призрак...
Раздался негромкий смех. Марион оглянулась и вытаращила глаза от изумления. "Призрак" стоял у зеркала и закрывал маленький флакончик с нюхательной солью. Вид у него был вполне... хм... живой. Более того - Марион дала бы руку на отсечение, что она уже встречала этого человека.
- Я вас напугал, Марион? Прошу прощения. Мне и в голову не пришло, что вы верите в привидения. Но я живой, честное слово. И надеюсь остаться живым.
Марион приняла более удобную позу. Посмотрела на графа, перевела взгляд на шевалье д`Эрбле. Оба улыбались.
- Но зачем лазать по стенам, господин шевалье? В вашем-то возрасте?
Атос, несмотря на свою флегматичность и сдержанность, не выдержал и расхохотался. Арамис покраснел, досадливо дернул плечом и не удержался от соблазна посмотреть на свое отражение в зеркале. У шевалье были весьма веские причины считать, что он выглядит лет на семь-восемь моложе, чем есть на самом деле. Марион своим замечанием несколько шокировала его.
- Марион... Дело вот в чем... - закончив смеяться, Атос опустился в кресло, стоявшее напротив того, в котором сидела Марион. - Нам нужно вам кое-что объяснить... Все куда серьезнее, чем вы можете представить...

- Видите ли, Марион, - произнес Атос, - все эти солдаты, которым мы вынуждены оказывать гостеприимство, охотятся за нашим другом шевалье д`Эрбле.
- Шевалье – государственный преступник?! – вскричала Марион.
- Успокойтесь, Марион, государству я желаю только блага. Но я имел неосторожность досадить господину кардиналу, - с тонкой улыбкой ответил Арамис.
- Кто говорит «Ришелье», говорит «сатана»! – Кормилица убежденно повторила слова, сказанные когда-то Раулю, и перекрестилась.
Атос и Арамис весело переглянулись.
- Я рад, что мы сходимся во взглядах, - сказал шевалье д`Эрбле. – И теперь вы знаете, Марион, что заставляет меня скрываться и лазить по стенам… в моём возрасте…
- Но не может же шевалье прятаться вечно? Рано или поздно солдаты могут вас схватить, особенно если вы будете бегать где ни попадя, как сегодня.
- Вот поэтому, Марион, мне и нужно покинуть Бражелон…
- Гм… Вся округа так и кишит солдатами, - с сомнением перебила Марион.
- … и графиня де Шатоден мне в этом поможет, - как ни в чём ни бывало, продолжал Арамис. – Через три дня графиня уезжает, и она предложила мне честь править ее каретой.
- Вы будете за кучера у госпожи Алисы? – изумленно вскричала кормилица.
- Именно так, Марион.
- Да ведь вас сразу узнают! В Лавальере столько же солдат, сколько в Бражелоне!
- Шевалье д`Эрбле нужно будет остричь волосы, сбрить усы и переодеться в ливрею дома де Шатоден, - сказал Атос. – Придется рискнуть, но другого выхода нет.
- Хорош же будет кучер госпожи графини, бродящий по соседнему поместью! – воскликнула Марион.
- Это будет ночью.
- Тем более ночью! Я прошу прощения у вас, господин граф, и у вас, господин шевалье, но вам недостает женской практичности, - с некоторым самодовольством ответствовала Марион. – Шевалье надо выходить из Бражелона по-другому. Я вам скажу, на кого солдаты не обратят внимания, - на крестьянского парня.
- Марион! – удивленно воскликнул Арамис. – Прекрасная мысль! Но где мне взять крестьянскую одежду так, чтобы никто об этом не знал?
Марион вздохнула.
- У меня в сундуке сохранились вещи моего Робера, упокой Господь его душу. Конечно, они будут великоваты, но их можно приспособить.
- Марион, вы просто сокровище! – с чувством произнес Арамис.
- Да что уж… - Кормилица Рауля покраснела от удовольствия. – Я, с вашего позволения, принесу одежду утром, чтобы шевалье примерил.
Женщина поднялась, считая, что пока разговор окончен.
- Марион, - окликнул ее Атос, - вы понимаете, что никто не должен обо всём этом знать.
- Будьте покойны, господин граф, - ответила Марион. – Никому ни словечка не скажу, даже Раулю.
- Раулю-то можно. Он и так всё знает. Он тоже… спасал меня… от привидения, - со светлой улыбкой сказал Атос.

Марион вернулась в детскую. Если вы думаете, что после произошедшего она не смогла спать, то глубоко ошибаетесь. Верная кормилица уснула, едва ее голова коснулась подушки. И разбудил ее голосок Рауля:
- Марион, вы так и спали одетой? Вы уложили меня, и уснули так? Зачем мы ходили гулять так далеко?
- Потому что так было нужно графу де Ла Фер, вашему опекуну. И его другу, шевалье д`Эрбле! - твердо сказала Марион. Глаза Рауля расширились, личико напряглось. Марион с нежностью посмотрела на своего воспитанника. - Ах, вы, мой ангелочек! Как же я вас люблю!
- Вы все знаете? - хлопая ресницами, спросил Рауль. И тут же нахмурился: - Я выболтал все во сне? Плохой же я буду солдат!
- Нет-нет, милый мой. Вы ничего не сказали! - поспешно заявила Марион, привлекая мальчика к себе. - Вы будете отличным офицером. Храбрым, смелым, преданным королю и своим командирам. Я уверена в этом. Вы умеете хранить тайны. Взрослые тайны... Мне все рассказал сам господин граф.
- Но Марион... нужно молчать!
- Мы и будем молчать. И еще поможем господину шевалье уехать отсюда.
- Ты, Марион? Каким образом? - Рауль смотрел на нянюшку с восхищением.
Та улыбнулась.
- Хитростью.
Марион встала и, покряхтывая, пошла к сундуку, где у нее хранились наряды на все случаи жизни. Порывшись немного, она достала сверток, перевязанный черной лентой.
- Ну вот, и пригодилась мне это одежда... - тихо сказала она, разворачивая ткань.
Рауль, мигом спрыгнув с кровати, с любопытством смотрел на нее.
- Рауль, вы даже не помолились? - голос Марион напомнил ему о том, что она, даже расчувствовавшись, не намерена устраивать своему подопечному какие-то поблажки. - Ай-ай-ай, как не стыдно?
Мальчик пристыженно засопел и принялся читать утреннюю молитву. С недавних пор он знал ее на латыни, и очень гордился этим. Марион шептала вслед за ним, перебирая в коробке ленты.
- А теперь я помогу вам одеться, вы умоетесь и пойдете к графу. Проследите за тем, чтобы в коридоре никого не было. И приведите к нам сюда господина д`Эрбле. Он, верно, уже встал.

Умытый Рауль пробрался в комнату опекуна, поминутно оглядываясь по сторонам. В этой предосторожности, в общем-то, не было необходимости, ибо коридор был совершенно безлюден, но мальчик не мог отказать себе в удовольствии поиграть в приключение.
Тихонько отворив дверь, Рауль зашел в кабинет графа. Атос спал на кресле. Всю ночь он не сомкнул глаз, ожидая друга, и заснул только под утро, когда Арамис благополучно вернулся. Рауль с любовью посмотрел на прекрасно-безмятежное лицо спящего графа, на его тонкие руки, свесившиеся с подлокотников, и решил не будить опекуна. Он проскользнул в спальню, где рассчитывал найти господина д`Эрбле. И верно, он был там: шевалье крепко спал, разметавшись по кровати Атоса.
- Шевалье! – тихо позвал Рауль.
Арамис даже не пошевелился.
- Шевалье д`Эрбле! – позвал Рауль погромче, подходя ближе.
Арамис, всегда отличавшийся чутким сном, снова не ответил: видимо, ночные разговоры о политике с графиней Шатоден истощили все его силы.
- Господин д`Эрбле! – Рауль подошел к самой кровати и легонько потряс Арамиса за плечо.
От этого прикосновения аббат мгновенно подскочил на постели, опрокинув подсвечник с прикроватной тумбочки. Сию секунду в дверях спальни возник грозный Атос с кочергой наперевес. Однако увидев, что в комнату проник всего лишь Рауль, напряженные, словно свернутая пружина, заговорщики расслабились.
- Хороши же мы с вами оба, Атос! – смеясь, воскликнул Арамис. – Спасибо еще, что солдатам не пришла мысль наведаться к вам с утра пораньше. Что вы хотели, Рауль?
- Марион просит шевалье д`Эрбле зайти к ней, - сказал мальчик. – Пойдемте, я провожу.
Никем не замеченный, Арамис прошел несколько шагов по коридору и очутился в детской. Марион уже успела разложить на кровати одежду своего покойного мужа. Д`Эрбле с сомнением окинул вещи взглядом: надо сказать, что супруг Марион, отличающейся завидным ростом, был ей под стать.
- Ничего, господин шевалье, мы их немножко ушьём, - успокоила его Марион. – Вы пока примерьте это, а я пойду найду Гримо.
Пока Арамис надевал крестьянскую одежду, Марион вышла за порог и увидела Гримо, входящего в апартаменты графа с тазиком, полотенцем и бритвой.
- Господин управляющий! – ринулась к нему кормилица, слегка подобрав юбки для скорости. – Подождите, мне надо вам что-то сказать.
Гримо остановился и молча повернулся к Марион.
- Господин управляющий, мне необходимо несколько холстов из кладовых, - безапелляционно заявила Марион. – Будьте добры прислать их ко мне.
Видя, что Гримо собирается поинтересоваться причинами этого требования, Марион прошептала:
- Это для господина д`Эрбле!
Удивленный донельзя Гримо кивнул.
Марион вернулась в детскую. Рауль уже был там и весело разглядывал шевалье д`Эрбле. Картина и в самом деле была презабавная: утонченный аббат буквально утопал в холщовой одежде г-на Лапайетри. Ни рук, ни ног не было видно.
Марион критически осмотрела шевалье, кряхтя, опустилась на колени и принялась отмечать, где и насколько нужно подшить. Рауль вертелся вокруг и подавал, по просьбе Марион, то булавку, то нитку, то обмылок.
Когда с этим делом было покончено, Марион протянула Арамису деревянные сабо своего мужа. Шевалье разулся, сунул ноги в сабо и попытался пройти, страшно громыхая обувью.
- Господин шевалье, - недовольно покачала головой Марион, - так дело не пойдет. Оно, конечно, туфли вам велики, и тут уж ничего не поделаешь, разве что тряпочек подложить… Но ходите вы не как крестьянин, точно вам скажу. Возьмите-ка вы их с собой и, пока есть время, поучитесь в них ходить. А я у господина графа половичков настелю, чтобы внизу не было слышно…
Арамис с сабо под мышкой вернулся к Атосу, где его уже ждал Гримо с ножницами и бритвой. Аббат с огромным сожалением позволил остричь свои прекрасные темные локоны, а когда и усы, и бородка были сбриты, он долго смотрел на себя в зеркало и презрительно кривил губы. Наконец, тяжело вздохнув, он отвернулся от зеркала, надел сабо и принялся добросовестно расхаживать в них из спальни в кабинет и обратно.
Марион в свободные минутки укорачивала рубаху и штаны Робера и подшивала куски холста, принесенного Гримо, то там, то сям под одежду, придавая таким образом солидность и весомость изящной фигуре аббата д`Эрбле.


Подгонка одежды, пусть даже и самая черновая, заняла у Марион целый день. Рауля невозможно было выгнать из комнаты: он помогал своей кормилице как мог. И, надо признать, что Марион ничуть не протестовала. Она видела, что мальчик увлечен своей игрой во взрослого – что ж, пусть поиграет. Не самая плохая игра в мире. Заодно поймет, что его все любят: и граф, и молчальник Гримо, и господин шевалье… а уж про нее и разговора нет.
Незаметно наступили сумерки, за ними – вечер, пришло время ложиться спать. Марион торопилась как можно лучше сделать свое дело. Рауль проявил неслыханную сознательность: сам умылся, сам разделся и натянул на себя длинную ночную сорочку, сам притащил в комнату жаровню, в которой потрескивали раскаленные угли. Нянюшка в качестве утешения рассказала ему длинную интересную сказку про Матушку-Гусыню. Засыпая, мальчик слышал тихое ворчание Марион – та кроила очередной кусок ткани и бормотала себе под нос:
- Вот так… вот и благородным господам пригодились одежки моего Робера, упокой Господь его душу… и кто бы мог подумать, как я их в дело пущу… да только бы хозяину на пользу… уж больно он за своего друга переживает… и то ладно… я честная француженка, я тайны хранить умею… а коли согрешила, так кюре мне этот грех точно отпустит…
- Попроси отпущения греха у господина д`Эрбле. Он ведь священник! – подсказал Рауль.
- Что, радость моя? – вскинулась Марион.
Рауль повторил.
- И то! – Марион поправила на малыше одеяло и перекрестила его. – Немудрено забыть: шевалье Рене выглядит как светский щеголь, а не как аббат.
- Он читает те же книги, что и граф… он умный… - прошептал Рауль, уже находясь на грани сна и яви.
- Знаю, знаю, дружочек мой… Ну, спи. Храни тебя Пресвятая Дева…

Утром, дождавшись того момента, когда бравая компания королевских солдат отправится в очередную экспедицию против «государственного преступника», наши заговорщики собрались в кабинете Атоса. Марион принесла одежду, заставила Арамиса переодеться в холщовую рубаху, шерстяную куртку, шерстяные же чулки и длинные штаны. Гримо тоже постарался, и добыл где-то сабо, куда меньшего размера и куда менее грубо сделанные, чем те, что накануне достала из своих запасов Марион. Это было важно: даже в шерстяных чулках, надетых поверх шелковых, Арамис за вечер умудрился сбить себе ступни ног до кровавых волдырей. Он старался двигаться как можно грациозней, но желание далеко не всегда совпадало с возможностями. Когда он появился в дверях кабинета Атоса в новом наряде, нахлобучив на голову вязаный колпак, все присутствующие чуть со смеху не попадали на пол. Даже Гримо позволил себе издать звук, весьма напоминающий бульканье закипающего котелка.
Марион мигом подлетела к шевалье – исправить явные недочеты. Несмотря на все ее старания, одежда с чужого плеча висела на Арамисе довольно свободно и мешковато.
- Вы похожи на крестьянина, как полковая старая лошадь – на английского скакуна! – безжалостно подвел итог Атос. Рауль, который, разумеется, тоже присутствовал при примерке, хихикнул в кулачок. Арамис только вздохнул и жалобно посмотрел на Марион.
- Вам бы все смеяться! – та неожиданно бросилась в защиту аббата. – А дело такое, что всей серьезности требует!
- Начните сутулиться, друг мой! – подсказал граф. – Вы слишком прямо держитесь. Даже самый независимый виллан имеет привычку горбить спину.
- Но я не виллан! – Арамис невольно выпрямился – и тут же послушно наклонил плечо, подчиняясь властной руке Марион, которая подгоняла куски холста, служившие толщинками. – Мы договаривались о роли кучера.
- Чтобы выйти из Бражелона незамеченным и добраться до нужного места, вам придется сначала побыть крестьянином! – покачал головой Атос. – Поймите, что превратиться из крестьянина в ливрейного кучера куда легче, чем из дворянина стать кучером. Вы сами неоднократно говорили, что вас видели дважды: первый раз – в гостинице, чей хозяин оказался предателем, и на дороге, со спины. Первый раз вы, к счастью, не успели снять широкополую шляпу, и клевреты кардинала не сумели толком разглядеть ваше лицо. Зато во второй раз вы достаточно долго были на виду, и любой шпион сразу укажет на вас – если вам вздумается сесть верхом на лошадь. У вас военная выправка, аббат…
- Так же, как и у вас, граф! – парировал Арамис. – Марион, у меня явилась мысль. Может быть, толщинки нашить на рубашку? Тогда они никуда не будут переезжать…
- Я уже сама об этом думаю! – живо отозвалась Марион. – Но тогда придется вам потерпеть еще часа три, пока я все переделаю.
Арамис снова вздохнул и утвердительно кивнул головой.
- Я прилягу пока, пожалуй…
- А мы, виконт, отправимся заниматься! – ласково сказал граф. – Пусть шевалье и вправду отдохнет…
Рауль, который втайне рассчитывал на то, что опекун забудет про занятие, нехотя направился к двери.

Когда Марион вновь заставила Арамиса переодеться, он выглядел куда естественней, чем в первый раз. Толщинки из холста легли гораздо удачнее, и пришлись впору. Пока шевалье стоял неподвижно, все было просто замечательно. Рауль, приоткрыв рот от удивления, осматривал Арамиса со всех сторон – и не верил своим глазам. Совершенно невозможно было догадаться, что этот плотненький, коренастый человек на самом деле чуть не в два раза тоньше! Арамис словно съежился и стал на полголовы ниже ростом. Впечатление это усиливала одежда: ловкие руки Марион сложили холст таким образом, что плечи казались куда шире, а талия – объемнее.
- Не видно, что я сутулюсь? – с тревогой в голосе спросил Арамис.
- Нет, нет, я специально сделала куртку чуть свободней, чем требуется.
Гримо, поначалу одобрительно кивавший головой, вдруг нахмурился. Арамис, внимательно следивший за мимикой всех своих «экспертов», моментально заметил это.
- Что не так, Гримо?
Рауль подтвердил опасения управляющего:
- Ваши руки, господин шевалье!
Мальчик не без удовольствия понял, что к его замечаниям тоже будут прислушиваться, он в этом обществе наравне со взрослыми.
- Руки? – чуть удивленно переспросил Арамис.
- Точно! – подтвердила Марион, перекусывая нитку зубами и поднимаясь с колен. – Ничего, Гримо, я сделаю рукава длинными настолько, насколько это возможно. Извините, сударь, но они правы. У наших вилланов таких рук отродясь не бывало. Вашими руками иная знатная женщина загордилась бы…
Арамиса очередной раз бросило в краску.
- И что делать? – растерянно спросил он, в смущении желая поправить волосы – по привычке. Марион моментально сделала резкий предупреждающий жест:
- У вас уже нет длинных волос, господин шевалье. Не вздумайте сделать так при посторонних. Давайте-ка, попробуйте подвигаться.
В последующий час Рауль только и делал, что смеялся – помимо своей воли, за компанию со всеми. Уж больно забавно выглядели попытки шевалье д`Эрбле двигаться грузно и неторопливо. Марион, раскрасневшаяся от возбуждения, исполняла роль режиссера и отдавала приказания. Временами в процесс вмешивался Атос, которого происходящее забавляло не меньше, чем Рауля и Марион. Гримо сказал всего пять слов, но они были на вес золота.

Гримо почесал в затылке и задумчиво сказал:
- Шевалье можно переодеть в женщину!
На минуту воцарилась тишина. Марион застыла с иголкой в руках, Рауль подавился персиком, который потихоньку ел уже минут десять, Арамис точно в полном изнеможении прикрыл глаза рукой... Атос отреагировал тем, что изобразил довольно кривую улыбку.
- Гримо! Посторонняя женщина в этом замке?
- Ну да! - ангельским голосом отозвался Арамис. - Ваша невеста, граф.
Всех, кроме Атоса, обуяло неудержимое веселье. Похоже, что смеющаяся Марион уже готовилась выпрашивать у мадам де Лавальер какое-то из ее платьев, Рауль представлял, как господин шевалье будет ходить и путаться в длинных юбках (мальчик видел, как на Рождество слуги переодевали в женщину Блезуа, и бедный малый, споткнувшись, чуть не угодил в камин). Гримо гордился тем, что предложил достойную идею и довольно потирал руки. Арамис, прислонившись к стене, хохотал почти до слез, что с ним случалось очень и очень редко.
Граф же не в состоянии был сдержать свое раздражение. Когда у него из руки вылетел и разбился на множество мелких кусочков бокал, из которого Атос попивал свой любимый херес, смех прекратился. Марион испуганно присела в поклоне, Рауль, потупив взор, вжался в кресло, Гримо вытянулся по-военному и смущенно кашлянул. А Арамис, подойдя к другу, положил руку ему на плечо.
- Граф, неужели вы думаете, что я соглашусь на это предложение?
- Не думаю. - спокойно ответил Атос. - Потому - продолжайте, Марион. Времени мало, одежда сидит на шевалье отнюдь не идеально, да и ваши наставления по поводу манер идут господину д`Эрбле на пользу.

Истекали три дня, назначенные Арамису графиней де Шатоден. Успехи аббата д`Эрбле были очевидны: он научился передвигаться в деревянной обуви (нельзя сказать, что он делал это как прирожденный виллан, но его походка уже не напоминала походку жонглера на ходулях), а неуклюжая толстая фигура почти не стесняла его. Кроме того, с помощью наставлений Марион и отчасти Гримо Арамис усвоил повадки зависимого человека: безупречную осанку сменила немного сгорбленная спина, гордый и непреклонный взор уступил место слегка заискивающему взгляду исподлобья. В довершение метаморфозы щеки и подбородок холеного аббата покрыла трехдневная щетина.
Вечерело. Солдаты под предводительством Ла Бертеля вернулись в замок после очередного рейда по окрестностям. Уставшие, голодные и обозленные на неудачи, они торопились побыстрее добраться до кухни, чтобы первым делом поднять тост за скорейшее окончание опротивевших поисков.
Заговорщики ждали этого момента. Арамис уже был готов. В последнюю минуту в комнату забежал Рауль и подал Арамису мисочку, наполненную землей.
- Вот, шевалье д`Эрбле! Это вам. Чтобы запачкать себе руки.
Арамис скорбно вздохнул, но мисочку взял, осторожно тронул землю и растер грязь по рукам.
В кабинет заглянула Марион:
- Господин шевалье, путь свободен. Пойдемте.
- Арамис, если будет возможность, напишите мне, когда будете в безопасности, - тихо попросил Атос.
- Обязательно! – так же ответил Арамис.
Друзья крепко обнялись.
- Ну, пора! С Богом! – Атос легонько подтолкнул Арамиса к двери.
Новоиспеченный виллан ссутулился, взвалил на плечи подготовленный тюк и, никем не замеченный, спустился вслед за Марион во двор.
Однако во дворе их ждал сюрприз – Ла Бертель вышел подышать свежим воздухом. Отступать было поздно, и кормилица двинулась вперед. Арамис старался держаться таким образом, чтобы между ним и лейтенантом находилась внушительная фигура кормилицы.
- Прекрасная Марион! – узнав женщину, воскликнул Ла Бертель. – Куда это вы, на ночь глядя?
- Добрый вечер, господин Ла Бертель, - спокойно ответила Марион. – Да вот, Жак Дешо, из наших крестьян, забрал очередную порцию шерсти – жена-то у него, Лизетта, уж такая мастерица прясть! Золотые рученьки! Я и подумала – пока господин граф беседует с молодым виконтом, дай-ка я пойду с ним схожу, выберу ниток получше да и свяжу господину Раулю теплые чулки на зиму.
- Время-то позднее, госпожа Марион! – произнес лейтенант. – Разрешите, я вас провожу?
- Не разрешу, господин Ла Бертель! - парировала Марион. – Что обо мне в деревне подумают, если я в обществе молодого офицера буду разгуливать по ночам? Я честная женщина!
- К сожалению! – хохотнул лейтенант.
Марион метнула в него негодующий взгляд и проследовала мимо, а за ней и Арамис, согнувшийся чуть ли не земли под тяжестью тюка.
Если бы его высокопреосвященство знал, что Ла Бертель дважды находился на расстоянии вытянутой руки от государственного преступника и так и не смог его задержать, - не сносить бы Ла Бертелю головы. На его счастье, о его провинности знали только те, кто не имел ни малейшего желания рассказывать об этом кардиналу…

..Как и следовало ожидать, все закончилось благополучно. Марион без проблем проводила шевалье д`Эрбле до места, где в подлеске ожидала карета графини. Арамис переоделся в ливрейное платье, и погнал экипаж в замок Лавальер - отъезд знатной гостьи был назначен на следующее утро. Настоящий кучер добрался до Блуа и сел на почтовых - он, как было условлено заранее, отъехал на три перегона, чтобы дождаться прибытия кареты и вновь сесть на козлы.
Днем Марион и Рауль прошлись до замка Лавальер, чтобы убедиться в том, что гости благополучно отбыли.
На обратном пути им попался Ла Бретель в сопровождении трех солдат. Все они имели вид крайне удрученный.
Раулю как раз в этот день подарили пони - и это событие напрочь заслонило для него треволнения предыдущей недели. У него появилась своя лошадь, на которой он мог кататься сколько угодно! Потому к вечеру мальчик, радостный и гордый, уже никак не отреагировал на появление Гримо в детской. Господин управляющий молча вручил кормилице маленький, но туго набитый и весьма увесистый мешочек. Марион фыркнула, но отказываться не стала.
Солдаты еще некоторое время тщательнейшим образом прочесывали окрестности Блуа. Ла Бертель являлся в замок Бражелон в самом плачевном состоянии. И все чаще засиживался в кабинете графа: они вели продолжительные беседы. В конце концов, Ла Бертель махнул на все рукой и послал начальству рапорт.
Бумага, видимо, оказалась излишней: господин кардинал и без Ла Бертеля понял, что шпиону удалось беспрепятственно достичь Испании. У Ришелье начались неприятности. Гвардейцев вызвали в столицу.
Через два дня о шпионе и солдатах никто уже не вспоминал.
Через полтора месяца граф вызвал Марион к себе в кабинет. Добрая женщина шла к хозяину не без робости, хотя знала, что упрекнуть ее не в чем: она честно исполняет возложенные на нее обязанности. Вот, правда, третьего дня Рауль чуть-чуть нашкодничал - поддавшись на уговоры негодника Блезуа, спер из погреба банку яблочного джема, и два подельника, сидя на берегу пруда, свою добычу уничтожили с превеликим аппетитом. Марион целые сутки не разговаривала с Раулем, а Блезуа дала крепкого тумака. Но графу о происшествии велела не докладывать. Неужели кто-то все же проговорился?
Каково же было ее изумление, когда граф вручил ей некий сверток, присланный для нее лицом, которое пожелало сохранить свое имя в тайне!
Воистину, подарок был королевским. Марион давно втайне мечтала о праздничном чепце, украшенном настоящими фламандскими кружевами с серебряной нитью. В свертке обнаружилось такое количество изысканнейшего фламандского кружева, какого с избытком хватало не только на чепец, но и на воротник, и на манжеты...

В продолжение нашего разговора о Пушкине и связанных с ним киновоплощениях

Появилась у меня как-то идея, что героиня фильма "Маленькие трагедии" в некотором роде может служить воплощением образа Натальи Николаевны Пушкиной. Это фантазия не более. Я попыталась воплотить ее в клипе



У меня была мечта сделать что-то и на тему Рауля-Казначеева, но пока это остается только замыслом)