Наш вчерашний разговор с Гориан напомнил об этом фанфике

Миледи. Небольшая зарисовочка

Автор Ника



Гамлет: Я вас любил когда-то...

Гамлет:--Чья это могила, как тебя там?
Могильщик: --Моя, сэр...

--Уберите руки, Рошфор!
Эта фраза повторятся все чаще и чаще. В последнее время любезный граф стал позволять себе кое-какие вольности. Хотя я прекрасно знаю, что ничего плохого он мне не сделает. Он знает, когда надо остановиться. Ну пусть, мужчине надо дать почувствовать, что он мужчина, а Рошфор к тому же неплохой и может мне пригодиться. Но в последнее время он стал что-то совершенно невыносим со своим заигрыванием. Всему же есть предел, в конце концов...
Граф сделал мне предложение. Видная партия, но с меня, пожалуй, хватит. Бог троицу любит, да и с графами я завязала окончательно и бесповоротно. Последнего было более чем достаточно.
--Давайте займемся делом, Рошфор. Вы обещали научить меня фехтовать, помните?
--Ах, господи, зачем вам это? Поверьте, ваша сила не в шпаге...
--Рошфор, вы такой противный, когда пытаетесь льстить... лучше скажите прямо, что вам надо сегодня?
--Мне—ничего, а вот его преосвященство велел явиться ровно к восьми часам. Так что пойдемте вместе.
--Так-так, новое задание. А в каком он настроении?
--Гладит кошку.
--Которую?
--Персидскую.
--Черт, в самом отвратительном. Наверное, задание будет трудное, боиться, что я опять не справлюсь. Надо принести ему виноград, Рошфор. После кошек его преосвященство более всего любит эти ягоды.
--Не поможет. Он вот-вот начнет военные действия. Тут, пожалуй, поможет только та самая ваша сила, которая не в шпаге...
Моя рука поднялась сама собой. Ну пусть в бордель сходит, если уж так невмоготу.
Рука у меня оказалась ничего себе. Потер щеку. Видно, хорошо заехала. Ну пусть, поделом. Мужчину, даже самого хорошего, иногда надо поставить на место. А Рошфору до самого хорошего ох как далеко...
--Черт! Да я же пошутил! Ладно, простите... учтите, я извиняюсь редко...
--И вы меня простите. Учтите, я извиняюсь еще реже...
--Хорошо, я это учту. Тогда пойдемте, Анна, если мы опоздаем к восьми часам, он будет еще больше не в духе.
Анна. Так ОН меня называл. С первого дня. Ох, какое нехорошее воспоминание. Как много я тогда сделала неправильно. Но я была на десять лет моложе. Сейчас я уже гораздо опытней.
--Послушайте, Рошфор, сделайте одолжение. Не называйте меня Анной, мне это режет слух. Называйте меня леди Винтер, или миледи Винтер, как вам больше нравится.
--Понял. Но мне режет слух имя Винтер. Давайте будет просто миледи.
Я пожала плечами. Как там у Шекспира—«Что в имени тебе моем?» Однако нашелся такой, для которого имя было всем. Важнее жизни. Моей жизни. Зря вы первый начали, граф де Ла Фер. Ваш приговор уже давно подписан...

Я знаю, что я умру, потому что затеяла неравную игру. Я одна против четверых. Можно еще слуг посчитать. Рошфор поможет, но он не разделяет моей ненависти. Более того, он даже симпатизирует этому олуху д'Артаньяну. Но перед тем, как я умру, я все-таки успею кое-что сделать. Думайте обо мне что угодно, господин граф, ваше мнение меня уже давно не интересует.
Я узнала тебя, Граф де Ла Фер, благородный Атос, бесстрашный мушкетер, о храбрости которого ходят легенды по всему Парижу. Вожак «четырех неразлучных». Все правильно, все сходится. Как это на тебя похоже—надо руководить, командовать, опекать. Показать свое превосходство. Как на тебя смотрит этот гасконский мальчишка. Как жаль, что не удалось сделать из него свое орудие. Ради этой дурочки Констанции, которая ввязалась в такое дело, из которого не выходят живыми, он готов на все.
Вот мальчишек, пожалуй, у меня еще не было. А воображает из себя бог весть что. Да я ведь прекрасно знаю, куда ты побежал, вообразив, что я тебя могу прикончить прямо здесь. Не захотелось руки марать. Слишком много чести...
Ну и что такого в гасконском мужчине? А все говорят: ах, эти гасконцы, они такие, такие...
А «такой» был только один... Думает, что он мертв. А ему предстоит умереть второй раз. Как и мне...

--Вы свободны, Рошфор. А вас, сударыня, я попрошу уделить мне несколько минут...
Господи, и ты туда же. Но ты мне нужен, чтобы предоставить свободу действий. И чтобы отправить на тот свет благородного Атоса, я не перед чем не остановлюсь...
Рошфор, похоже, тоже понял, к чему все идет, и ему это не понравилось. Но что он может? Он, в сущности, мне никто. А у кардинала власть и деньги. А они у меня на исходе...
Ишь какой прыткий, несколько минут. Не ждите меня, Рошфор. Несколькими минутами тут не закончится. Когда вы последний раз были с женщиной, ваше высокопреосвященство?
Однако кардинал приятно удивил. К тому же он был действительно красив. Анна, будь она чуть расторопней, могла бы получить и Бэкингема и кардинала. Интересно, позволили ли герцогу хоть один поцелуй?
Вот и сто пистолей. Легко заработанные. Все же побольше, чем тридцать серебрянников. Приятно знать, что тебя оценили выше, чем спасителя...
Рошфор был дома. Ждал. Налил вино, протянул бокал. Да, это именно то, что мне сейчас нужно.
--Как вы можете это делать за деньги?
Я уже это делала за деньги. Отрабатывала титул графини де Ла Фер. Но только я надеялась, что это продлиться подольше. Ах, какая же я была дура...
И тут я заплакала. Впервые с того самого дня, когда я узнала, что со мной сделал мой муж, мой господин и повелитель, тот, который клялся жить со мной в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас. С тех пор я не пролила ни одной слезы. До сегодняшнего вечера.
--Возьмите деньги себе, Рошфор. Я не хочу к ним прикасаться.
--Вы не перестаете меня удивлять. Я не думал, что вы умеете плакать...
Я опять почувствовала, что рука сейчас поднимется сама собой. Однако он схватил меня за руки и прижал к себе. Тут я уже залилась слезами по настоящему... Он обнимал меня, гладил волосы и просил успокоиться. Сейчас начнет развязывать корсет. Чудес на свете не бывает...
--Да успокойтесь же, Анна. Останьтесь у меня, я вас не отпущу в таком состоянии.
--Я... я в состоянии дойти до дома...
--Да успокойтесь же, говорю вам. Не все мужчины такие, как ваш граф де Ла Фер...
Знает. Не важно откуда. Ну и хорошо, значит, знает обо мне все. Ничего не надо скрывать и прятать...
--Вы точно не хотите выйти за меня замуж?
Я покачала головой.
--Тогда может быть в шахматы? Одну партию? Можете играть какими хотите...
Я выбрала белые. Проиграла. Значит, скоро конец всему, так мне подсказывает моя пророческая интуиция. Так сказать, дежавю наоборот. Ну что же. Осталось только позаботится о том, чтобы у Джона были титул и имя. И чтобы ему рассказали обо мне так, как все было на самом деле...





Если можешь, ты прости меня, пожалуйста,--
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?
(Юрий Визбор )

Ночью я сама пришла к нему. В конце концов, я молодая, красивая женщина, а он... не такой уж молодой, но тоже красивый мужчина. Я долго не могла уснуть, потом поняла, что мне просто хочется человеческого тепла и ласки. Поэтому я встала и тихо прошла к нему в спальню...
Он тоже не спал, наверное, думал обо мне. Все-таки с его стороны это очень благородно—знать все и не разболтать... скорей всего, кардинал ему все рассказал, вопрос только--зачем? Его преосвященство никогда ничего не делает просто так...
--Анна?
--Да. Подвиньтесь, я лягу рядом...
Он, улыбаясь, исполнил мою просьбу. Я задула свечу.
--Зачем? Я же сказал...
--Я знаю. Просто я люблю темноту.
--Я хочу тебя видеть.
--Не надо, пожалуйста...
--Ну хорошо, слово дамы—закон.
Он лежал на спине, закинув руки за голову. Хотя было темно, я прекрасно видела, как он улыбается моим ласкам. Вдруг он опять схватил мои руки, стал их целовать... Как мне было с ним хорошо в эту ночь, тепло и уютно...
--Бедная, бедная девочка... давай бросим все это и уедем вдвоем на край света... куда ты захочешь...
--Замолчите, Рошфор, еще немного и я на это соглашусь...
--Глупенькая, я же этого и хочу...
--Нет, нет... это темнота говорит, а не вы... Завтра днем все будет как прежде, мы снова будем слугами его преосвященства, будь он проклят, мы и не вспомним о том, что было сейчас...
--Хочешь, я его убью?
--Не надо. Я его сама убью.
--Как хочешь, только помни, что из Бастилии я тебя не смогу вытащить.
--Не беспокойтесь, до Бастилии дело не дойдет,--усмехнулась я.
--Тебе непременно надо его уничтожить?
--Конечно. Ведь он уничтожил меня. Око за око.
--Я тебя боюсь.
--Иногда я сама себя боюсь...
Это, наверное, было самое странное признание в любви на свете, ибо это была самая странная и короткая любовь, если вообще наши отношения можно было так назвать. Наверное, он правда любил меня, но я уже точно не могла никого любить. О, господин граф, вы полагаете, вы один страдаете на этой земле? Не знать мне покоя, пока вы живы, пусть это будет стоить мне моей собственной жизни, но это будет стоить того...



Я случайно встретила Aрамиса на улице. Лучше бы это был этот тюфяк Портос, уж из него бы я выудила кучу сведений, не прилагая к этому особенного труда. Но уж спасибо и на том. Сейчас меня одно интересует—есть ли в глазах кого-нибудь из вас человечность. У меня точно нет, но с меня уже давно нечего спрашивать. Теперь я знаю, столкнусь я с ТОБОЙ за каким-нибудь углом, ты меня заколешь кинжалом, а твои друзья будут приговаривать «браво». С д'Артаньяна тоже спрашивать нечего, хотя теперь у меня есть, чем шантажировать мальчишку. Сам виноват. За двумя зайцами погонишься, поймаешь Шарлотту Баксон на твою гасконскую голову. Я теперь, пожалуй, ненавижу тебя не меньше его, или все-таки немного меньше. Хоть и по глупости, но сказал правду. Мне следовало поступить так же.
Итак, я столкнулась с красавчиком случайно. Вернее, специально задела его плечом, но он со своим пресловутым благородством был уверен, что он меня толкнул. Могу я вас проводить куда вам угодно? О, это действительно было бы слишком забавно… а еще я могу ему представиться графиней де Ла Фер… но ведь это ему ничего не скажет, граф де Ла Фер мертв… мне вдруг захотелось повеселиться. Наверняка они рассказывают друг другу все, особенно наверное хвалятся успехами у дам. Я представила выражение твоего лица, когда твой дружок своим кротким голоском поведает тебе, что он познакомился с графиней… де Ла Фер…
Думает, что он хитер и таинственен, однако стоило мне едва коснуться его руки, как он уже выложил все, что мне было нужно и не нужно знать. Я уяснила твердо еще раз—ты отлично вымуштровал всех трех. Арамис, возможно, самый человечный из вас, но стоит тебе сказать слово и он тоже не остановиться не перед чем. Так что в ад, дорогие мои. Все четверо. Как там у вас—один за всех, и все за одного? Вот и замечательно... Его преосвященство мне только спасибо скажет...

Я держу в руке драгоценную бумагу с одной строчкой. Возможно, если я буду очень хитра и очень осторожна, а это мне совсем не трудно, я еще смогу выйти из игры живой, отправив тебя к праотцам. Возможно, после этого мне будет легче дышать. Любой судья оправдал бы меня, поэтому ты не потрудился дойти до суда...
Скрипнула дверь. Я машинально спрятала бумагу в корсет.
ТЫ!
На секунду у меня мелькнуло трусливое желание упасть на колени, плакать, просить прощенья, ползти за тобой куда угодно, на край света... нет, неправильно, это ты должен просить у меня прощенья… я виновата только в том, что думала о тебе лучше, чем ты есть… в эту секунду для меня никого не существовало, ни Джона, ни Рошфора, ни уж тем более кардинала... Но уже после первой твоей фразы, о храбрый мушкетер его величества, я поняла, что ты не изменился... точнее, изменился, стал очень несчастный и очень злой... все, что у тебя есть—это твои друзья... Как ты изменился в лице, когда я произнесла имя этого мальчишки!
Я вижу перед глазами черную точку пистолета. Я готова умереть, но не сейчас и не так. Сначала ты. Господи, как же я тебя ненавижу! Только ты мог довести меня до состояния животного страха, когда уже ничего не соображаешь... чем больше ты изображаешь из себя рыцаря печального образа, тем больше я убеждаюсь в том, что ты способен убить меня и второй раз, и третий и рука у тебя не дрогнет... только поэтому я отдала тебе бумагу... но учтите, господин граф, мои проклятья сбываются рано или поздно... Как я тебя ненавижу, ненавижу!! О, если бы ты был чуточку умнее, одно твое слово—и эта безумная война прекратилась бы в одно мгновенье... Но ты опять ничего не видишь, кроме себя, своего горя, своей трагедии. Твои друзья тебе дороже всего на свете. Меня как не было, так и нет. Будь проклят ты и твои дети, если они у тебя будут, и все, кто тебя окружают! Ни один из вас не будет счастлив, никогда!

--Анна, успокойся... успокойся, прошу тебя, успокойся... что случилось?
--Догони его... догони, можешь его убить, я выйду за тебя замуж... пожалуйста, прошу тебя, я никогда ни о чем не просила...
--Кого?
--Он, он... Атос и граф де Ла Фер—одно и тоже лицо...
--Я знаю. Перестань плакать. Ты что-то часто плачешь последнее время.
--Это к смерти...
--Ну-ну, перестань. Здорово же он тебя напугал.
--Неправда!
--Ну-ну. Ты все еще его любишь?
--Неправда…
--Не лги мне.
--С какой стати?
--Да потому что чем больше ты кричишь о том, как ты его ненавидишь, тем больше ты его любишь…
--Неправда. Я люблю тебя.
--Теперь моя очередь говорить неправда…
Он держит меня в своих обьятиях. Гладит волосы. Господи, как хорошо… господи, за что, за что ты мне встретился? Я была дурочкой, польстилась на деньги. Я потом только поняла, как я в тебя влюбилась… я забыла все, слишком забыла, и за это была наказана, но не слишком ли жестоко?
--Оставь его в покое. Их четверо и они одно целое, а нас только двое, и мы непонятно что.
Я вырвалась из его обьятий.
--Я одна, Рошфор. Тебя это не касается.
--Как хочешь, Анна.
--Я просила тебя не называть меня так…
--Хорошо. Могу я называть тебя Шарлоттой?
Он и про это знает. Его преосвященство перестарался. Шарлотта Баксон, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер—действительно, не слишком ли меня стало много?
А что, если и вправду стать графиней де Рошфор? Это даст Джону и титул и имя. Нет, нет. Это меня не излечит. Меня уже, видимо, ничто не излечит. Это опять минутная слабость. Потому что Рошфор хороший человек, он первый принял меня такой как есть, а я знаю, на что я иду и я пойду до самого конца. Это будет не честно по отношению к нему. Пусть не верит мне, но я действительно его люблю, поэтому никогда не выйду за него замуж…





Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы,
Не будет завтра вам, как неоплатный долг, зачтен,
И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы,
Не будет завтра проклят, заклеймен и запрещен?
Вот так живем, покуда честные, до первого ущелья,
До первого обвала, так, чтоб раз и навсегда...
... А что на юге?--а не юге много места для веселья,
Там солнце, камни, море, пальмы воздух и вода...
(Михаил Щербаков, Бабэльмандебский пролив.)


--Анна де Бейль, согласны ли вы стать моей женой?
Да, да, да! Тысячу раз да! Ты еще спрашиваешь? Господи, еще бы немного, я бы сама к тебе прибежала бы, наплевав на все правила и приличия... ты, видимо, не очень бы сопротивлялся...
Маленькая белая церковь в деревне. Согласны ли вы? Да... да...
Господи, кто тебе наплел, что он не мой брат, а мой муж? Один дурак сказал, другой услышал... как ты мог поверить такой сплетне со своим умом? Ты, взрослый мужчина, готов был верить всему что завистники наплетут о никому неизвестной девчонке. Искры достаточно, чтобы возгорелось пламя. Одной глупости хватило, чтобы я в твоих глазах стала чудовищем... Господи, да откуда я знаю, кто отравил твою собаку, нужна она мне была, как королеве две подвески кардинала...
Три месяца безумного, неземного счастья. Почему горе может длиться вечно, а счастье нет?
Тот вечер перед началом конца я вижу ясно, как будто это было вчера. Ты сидишь в кресле у камина, в руках «Жизнеописание цезарей.» Я молча отбираю книгу, сажусь к тебе на колени.
--Когда мне можно будет это почитать?
--Ты еще маленькая для таких вещей.
--Вот как, в самом деле? Не думаете ли вы, что провести один прием в салоне замка Ла Фер может быть труднее, чем понять смысл этой книжки?
--Я этого не думаю...
--А о чем вы думаете?
--О том, что я—самый счастливый человек в мире.
--Вы совсем не думаете о том, что мне скучно.
--Простите, я увлекся. Это в самом деле невероятно интересная книжка. Пожалуй, я вам ее дам, чтобы вы не скучали.
--Я не об этом. Мне до смерти надоели все эти приемы и принимание поздравлений. Разве вам не хочется спрятаться куда-нибудь от всего этого?
--Я думал, вам это все по душе, вы так прекрасно справляетесь с ролью графини...
--Но это же так просто. Всему этому нас обучили в монастыре. Сначала мне это нравилось, но теперь смертельно надоело. Поедем куда-нибудь, прошу вас!
Практически, я сама напросилась. С другой стороны, не эта случайность, так что-нибудь другое. Надо же было так потерять голову, чтобы забыть о самом важном!
Охота была всего лишь предлогом, чтобы забраться куда-нибудь подальше от всех... последнее, что я помню—я падаю с лошади... в гораздо большую пропасть, чем можно было представить... Но вы ошибаетесь, господин граф, думая, что от меня можно так просто избавиться, вы ошибаетесь, думая, что напав на ваш след я не буду следовать за вами везде и всюду, и я не успокоюсь, пока не отомщу вам за то, что вы со мной сделали...

Я просыпаюсь от собственного крика. Как давно мне все это не снилось.
--Анна, Анна, успокойся! Успокойся, это всего лишь сон, слышишь!
--О господи...
--Успокойся, успокойся. Я здесь, я с тобой. Хочешь вина?
--Нет, не уходи! Не оставляй меня!
--Хорошо, хорошо... я никуда не уйду...
--Не называй меня Анной, сколько раз повторять?
--Я не могу по другому. Не получается. С каким удовольствием я бы проткнул его шпагой... посмотри, до чего он тебя довел одним своим появлением...
--Так почему бы тебе этого не сделать?
--Не хочется в Бастилию особенно теперь, когда у меня есть ты...
--Послушай, Рошфор, не надо... оставь меня... я приношу людям одни несчастья...
--Ты только что просила не оставлять тебя.
--Это было минутной слабостью...
--Вот и хорошо. А я ей воспользовался.
--Ты потом пожалеешь об этом.
--Я уже об этом пожалел, и что это изменило?
--Какой ты...
--Замечательный, не так ли? Ты хотела сказать—противный, но не смогла, потому что я в самом деле самый замечательный, верно?
Я смеюсь. Я так давно не смеялась. Иногда человека достаточно просто согреть, чтобы он снова мог смеяться...

Я попалась в ловушку. Глупо и нелепо. Бог троицу любит. На этот раз мне от вас не уйти. Вон вас сколько собралось, чтобы со мной расправиться: бывший муж, бывший любовник, горячо любимый родственник, недоделанный священник и ваша передвижная физическая сила. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы доведете до конца то, что задумали. Я готова. Мне не страшно. Страшно было только первые несколько минут, поэтому я и закатила весь этот концерт. Вам еще долго будут мерещиться мои крики. «Еще один шаг, д'Артаньян, и я вынужден буду скрестить с вами шпагу.» О, это было бы забавно, как бы я повеселилась напоследок. Если бы это действительно случилось! Но я же знаю, что стоит тебе сказать хоть слово, и они пойдут за тобой и в рай и в ад... когда-то и я тоже была на это готова... но ты этого уже не помнишь, как будто этого никогда не было... Мне не о чем жалеть. Джонни сильный мальчик, он прекрасно проживет и без меня в этом мире. Так будет лучше, запомнит меня молодой и красивой. Я не предвидела только одного—Рошфора, такого, каким он открылся мне—самым лучшим... но он, кажется, не из тех, кто будет долго убиваться, в отличае от д'Артаньяна, который и сейчас еще кажется готов зарыдать в любую минуту.
Мне не о чем оправдываться перед вами. Видели бы вы все это со стороны, благородные мушкетеры. Как это пошло, мерзко и не по мужски. Однако какими вы себе кажетесь праведными в своем возмездии...
Они ведут меня к реке. Неужели утопят? Нет, ведь из воды есть возможность выбраться. Нет, на этот раз ты все продумал до мелочей, так, чтобы раз и навсегда...
В самые последние минуты я вижу не прошлое, а настоящее. Рошфор. Тот, который согрел меня, принял такой, какой я была, и с кем я снова смогла смеяться...
Я умираю... через двадцать лет так же умрет король Карл, которого вы будете пытаться спасти всеми правдами и неправдами. У меня пророческий дар. Я это называю дежавю наоборот. Только в мою пользу это никогда не работало...
________________________________________________________________________________

Рошфор случайно столкнулся с четырьмя неразлучными в одном из придорожных трактиров на полпути к лагерю. Рошфора беспокоило долгая задержка Анны и он решил что мушкетеры могли бы что-нибудь слышать о ней, если бы она им где-нибудь встретилась. Но у него был приказ арестовать д'Артаньяна, поэтому Рошфор медлил, не зная, с какой стороны лучше начать разговор. Однако д'Артаньян не дал ему опомниться:
--Сударь, я вас искал повсюду! На этот раз вы от меня не уйдете!
--Да я не собирался никуда уходить. У меня приказ арестовать вас, господин д'Артаньян.
Д'Артаньян за один прожитый день сразу из бесшабашного мальчишки стал взрослым мужчиной, однако сейчас воскликнул с почти прежней запальчивостью:
--Плевал я на приказы!
--Напрасно, молодой человек,--ответил Рошфор.—Это приказ кардинала. Насколько вам известно, он равен приказу его величества.
Д'Артаньян сразу сник и оглянулся на Атоса. Атос поднялся из-за стола и подошел к Рошфору.
--Господин де Рошфор, мы направляемся в сторону лагеря. Д'Артаньян отдаст вам свою шпагу и даю вам слово, что мы сами проводим его в ставку кардинала.
--Это мне подходит. Тем более что я еду дальше, чтобы встретиться с одним человеком.
--Если вы говорите о миледи, то вы ее больше не увидите.
Рошфор медленно обвел взглядом всех четверых по очереди и все понял. Он побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
--Можете передать это тому, кому вы служите,--добавил Атос, ничего не замечая.
--Господа,--вдруг сказал Рошфор.—Скажите, приходилось ли кому-нибудь из вас терять того, кто был вам дорог?
Теперь побледнел Атос, но ничего не сказал, однако д'Артаньян положил ладонь на эфес шпаги и закричал:
--Дуэль! Сейчас же! Прямо здесь, при свидетелях! Вы с ней были заодно!
--Уймитесь, юноша,--ледяным голосом произнес Рошфор.—Я не стану сейчас с вами драться: во первых, ваше горе сильнее моего, во вторых, этим никого не вернешь, а в третьих, как я уже говорил, я должен вас арестовать...
Д'Артаньян вытащил шпагу из ножен и протянул Рошфору. Тот взял ее в руки, подумал и сказал, обращаясь к Атосу:
--Господин Атос, вы даете мне слово в отношении вашего товарища?
--Я даю вам свое слово, господин граф.
Рошфор протянул шпагу д'Артаньяну. Затем вытащил из кармана бумагу с приказом об аресте и медленно на глазах у изумленных друзей порвал ее на мелкие клочки.
--Встретимся в ставке, господин д'Артаньян,--заключил он свои действия, поклонился остальным и вышел из трактира.
Д'Артаньян молча со всех сторон рассматривал свою шпагу, как будто видел ее в первый раз. «Рошфор в тысячу раз лучше всех нас вместе взятых»,--подумал он. Двадцать лет спустя ему предстояло еще раз убедиться в этом...

Рошфор вышел на улицу, взглянул на небо и перекрестился.
«Бедная моя девочка,»--подумал он.—«Прости, я не смог тебя защитить... Прости, но я не буду мстить—я один, их четеверо, это бессмысленно... Спи спокойно, моя любимая, я никогда тебя не забуду...»
Он вскочил на коня и умчался по направлению к лагерю.

Комментарии отключу. Это просто крик в пустоту. Ибо пустота, она никуда не делась, даже если изредка мне кто-то что-то пишет.


Я практически осталась ни с чем. Последний нормальный ноут ушел, куда все копировала. Да, сама виновата, решила, что я дома, расслабилась, мать рано утром вошла и просто забрала, я даже не проснулась, забыла стул к двери приставить. Потом хвасталась, что заходила ко мне два раза и я даже не шевельнулась. Она сказала, что я , наверное так напилась (!) , что дрыхла, как сурок. Глупо было бы с моим недосыпом и нервотрепкой. Сказала, что если я съеду, - только совсем, а не как-то там временно,- отдаст. И я бы даже повелась, но потом засомневалась.
Меня просто выгоняют из квартиры. Говорят, что богатая и давно бы купила себе квартиру, а я не то, что купить, снять -то не представляю как. Только забив вообще на все, одежду, нормальную еду и т.д.
Побежала с горя к участковому, взяла заранее телефон, потому что в пятницу мне пообещали, что не пустят домой. Какое там - все отдыхают, участковый принимает чуть ли не по часу в день - я тоже хочу так работать! Побежала в юридическую консультацию, и вот она, правда жизни, которую я понимаю и сама. Только принудительная госпитализация, никакая полиция просто так не поможет (ведь вы же не напишете заявление, что родная мать берет ваши вещи?! ) и вообще говорит: что вы от нас-то хотите?
Сейчас пока намерена отпроситься завтра у начальницы на весь вторник. Пойду в психдиспансер, уже знаю к кому, а потом к участковому. Но я не думаю, что мне это поможет. Просто для галочки, чтоб если что, я приходила и обращалась. Врач, конечно, выслушает, но по одному моему слову не пришлет ведь скорую. То, что сама она не пойдет, и ежу ясно, я даже предлагать не буду, а менты сошлются на психиатров. В лучшем случае придут поговорить или вызовут. Но надо знать мою мать, даже я иногда не знаю, что и думать. В разговоре она сама разумность и логичность, бедная и несчастная и что она мне только сделала. Пыталась снимать наш разговор на телефон - пустой номер. Скорее меня заберут за дурное обращение с родителями, сочиняет прямо на ходу, и очень здорово получается, я бы сама поверила.
Я даже на скорую в случае критической ситуации не полагаюсь. Мать на психбольную совсем не похожа, говорит про меня разные глупости, но все это вещи реальные, голосов она не слышит и с инопланетянами не разговаривает.

Ну, а у меня вот теперь точно опустились руки. Вчера несколько часов сидела над одним переводом - он остался на том ноуте. Конечно, могу начать сначала, что мне еще остается... Да и много чего другого... Я, конечно, опять восстану, как феникс из пепла, но с каждым разом все тяжелее. Ну, и... вот какое-то время назад я бы сказала, что это был за перевод и было бы понятно, что он значил, но сейчас... иных уж нет, а те далече.

У меня остался один последний ноут. Некоторое время назад и я говорила себе, что четыре - это чересчур. Просто они выходили из строя, в сервис нести мне почему-то не хотелось, вот и покупала, и совсем недорогие, сейчас, когда они стали исчезать отдала в ремонт, один правда починили хорошо, другой плохо, но починила я их уже когда больше ничего другого не оставалось. Тот, что остался, он с 10 виндоусом, это сплошное недоразумение, но больше уже ничего нет. Можно выходить в интернет и пользоваться вордом, но многое на нем, если и работает, то просто ужасно.
Так что в моем положении четыре ноута самое оно оказалось. Даже мало.
Наверное, потом пойму, что там остались какие-то клипы, картинки и переводы, которые не задублировала, но чего уж говорить



Дневник - один из поводов для огорчений. Некогда людям. В будни работа. Вечером - дела. В выходные, тем более, дела. Ну, может, конечно...Эх, было время... Ну, ладно, не буду об этом.

Привожу это стихотворение потому что в нем, наверное, очень много от Уотсона. Но ритм его, конечно, не поддается описанию.

Уотсон о Холмсе

Ольга Новикова


Поздний вечер, туман, неизвестность,
Холодный дом.
Ты опять опоздал -
Кофе выкипел и остыл.
К чёрту сюжет!
Я сминаю и рву листы.
Я стесняюсь писать,
И пишу совсем не о том.

Замолкают звуки за окном -
Сон там или смерть?
Мне уже не сидится,
Я подхожу к окну.
Сколько можно смотреть
На надкушенную луну?
Сколько слушать шаги?
Я тебя не могу терпеть!

К полуночи меж стрелок часов
Углы - острия.
Серый туман за окном -
Насмешливость глаз.
Не в этот раз? -
Может быть,
Хочется верить!
На сколько-то раз ещё
Достанет меня?

Близится рассвет.
Измучан бессонный ум,
Лихорадка предчувствий
Выжала, как бельё.
Мне хочется спать.
Опять стрелок - остриё.
Угол чуть шире-
Четыре-двадцать пять.

Хлопнувшая дверь. Шаги.
Сбился сердца стук.
Смотрю привычно-пытливо: цел или нет?
Снова за ночь
Я постарел на пять лет.
Я сейчас почти ненавижу тебя,
Мой друг...

Давно не заходила на "Шерлокиану в Сети".
Алек Морзе написал довольно любопытное эссе под названием "Наш "Холмс" , как икона", практически в духе классических шерлокианских исследований. Там он рассуждает о связях между Холмсом и живописью, как средневековой, так даже и советской, проводит там множество параллелей, между Холмсом и учеными -гуманистами эпохи Ренессанса и тут даже всплывает образ Вильгельма Баскервильского





Но я не буду здесь все пересказывать, вот здесь ссылочка на этот пост Алека Морзе zen.yandex.ru/media/id/5b96d7dabec38800abc559bd...

Но хочу обратить внимание вот еще на какой факт.
Комментарии.... Все же большинство наших холмсоманов это просто поклонники советского сериала, многие из них даже не читали Конан Дойля. А те, кто читали, любят сериал слепой и преданной любовью, утверждая, что никто так как Ливанов не попал один в один с героем книги. Прошу понять меня правильно, я сама его люблю, с ним прошло практически все мое сознательное детство, но я все же не могу уже сказать, что это идеальное воплощение, и не потому, что кто-то сыграл лучше. Просто это наш Холмс, именно наш, и между ним и героем Конан Дойля есть существенная разница. Но сейчас речь не об этом.
Комментарии говорят сами за себя. Большинство из них кратки - Наш Холмс лучший. Стало даже немного обидно за автора, показалось, что большинству прочитавших все эти параллели и сравнения совершенно ничего не сказали, и они им не особенно и интересны. Главную мысль выразил, наверное, вот этот товарищ : "Кто ясно мыслит, тот ясно излагает. А здесь какой-то «поток сознания». Такое впечатление, что автор взялся написать сей опус из расчета того, что за каждое слово его текста, редакция данного сайта заплатит ему 2 рубля 30 копеек. А чего было проще, как сказать, что НАШ Холмс, - лучший в мире !"

Глава 4

Но свою роль я играл только до этого момента, поэтому отклонил предложение тюремщика научить меня обращаться с водой и мылом, и безропотно принял ванну. Вода была холодной, потому продлять такое удовольствие особо не хотелось, и на то, чтоб отдраить с себя грязь и, наконец, выскочить из этой ледяной купели, мне понадобилось меньше времени, чем доктору на то, чтоб меня осмотреть.
Меня ждал более или менее новый комплект тюремной одежды, состоящий из куртки, жилета, рубашки и брюк; все эти вещи были сделаны из очень грубой на ощупь ткани, и по ощущениям она сильно напоминала дерюгу, и была такой же шершавой и колючей, что особенно было ощутимо там, где кожа не была защищена нижнем бельем из фланели. Пара носков и прочных башмаков не по размеру завершали это снаряжение; носки также были сделаны из самой грубой шерсти, какую только можно представить, и у меня так чесалась и зудела от них кожа на лодыжках, что в конечном итоге я расчесал ее до крови.
Последним предметом тюремного туалета была кепка, но тюремщик не отдавал мне ее до тех пор, пока цирюльник не закончил свою работу. Скоро я понял, что имел в виду доктор, говоря о «тщательном бритье». Выйдя от цирюльника, я был пострижен наголо, очень грубо и неумело, потому был весь в порезах, которые сильно кровоточили, а то, что осталось от моих волос, лежало небольшой черной горкой возле моих ног.
До сих пор внешность была для меня в некоторой степени предметом гордости, и внезапно оказаться с совершенно голым черепом было довольно неприятно. Теперь здесь казалось еще холоднее и меня повсюду преследовали сквозняки. Чтоб избавиться от них я нахлобучил кепку на самые уши и старался не обращать внимание на дискомфорт от ворсинок, прилипавших к моим порезам, отчего те вновь начинали кровоточить.
Теперь, когда я был должным образом оформлен, вымыт, обут , одет и побрит, интерес ко мне иссяк. Меня отвели в камеру и предоставили самому себе. Хотя вряд ли человек способен найти себе множество развлечений в таком ограниченном пространстве, разве что ходить взад и вперед по камере, передвигать с места на место и приводить в порядок те немногие предметы, что находятся в его распоряжении,( а именно, шаткий стол, ведро для нечистот с крышкой, которое также служило и стулом, полку с Библией, книгой общих молитв и псалмов)и оплакивать свою долю, что привела его сюда.
Мне же это дало возможность впервые оглядеться и начать разрабатывать план побега. Грегсон дал мне неделю. И я не собирался отбывать тут полный срок.
Эта камера была меньше, чем в Ньюгейтской тюрьме, и это была самая жалкая темница, какую только можно себе представить. К афоризму «Жесткая постель, скудное питание, каторжный труд» здесь отнеслись очень серьезно и восприняли его буквально, стараясь искоренить любые уступки комфорту.
Если прежде у меня было что-то типа гамака, то теперь моя голова покоилась на трех деревянных досках. Пол был мощен плитами, так плотно прилегающими друг к другу, что между ними нельзя было бы протиснуть и ноготь. Стены были изготовлены из твердых каменных глыб, они приглушали все звуки и сами также безмолвствовали, как бы сильно я ни молотил по ним кулаками. Нечего было и думать о том, чтоб наладить связь с соседними камерами. Единственной брешью в этой однообразно-белой стене было небольшое оконце с крепким стеклом и железной решеткой, выходящее на внешнюю стену, а напротив него располагалась дверь , крепко запертая снаружи.
Я отбросил мысль о побеге из камеры еще до того, как ступил за ее порог. Образ узника, роющего подземный ход наружу, хорош был только в качестве любимого приема авторов дешевых романов. Об окне не стоило даже помышлять, оно было слишком мало, чтоб я мог пролезть через него, даже если б смог каким-то образом удалить стекло, имея в качестве подсобных средств только одну деревянную ложку.
Если я и выйду из этой камеры, то лишь тем же путем, каким и вошел – через дверь. А это значит, что мне придется либо одолеть тюремщика и, надев его одежду, просто выйти отсюда, либо найти способ уйти из камеры задолго до того, как кто-то узнает, что я бежал. Ни одна из этих возможностей не была мне по душе. Первая всецело зависела от того, смогу ли я найти тюремщика, похожего на меня настолько, чтобы меня легко могли принять за него. Сейчас, когда у меня был совершенно голый череп, это было совсем нелегко. Второй способ предполагал, что я должен буду открыть камеру изнутри, или – еще лучше – смогу каким-то образом вообще находиться за ее пределами.
Это было не настолько невероятно, как может показаться на первый взгляд. Я не буду проводить все свое время в тюремной камере. Доктор упомянул о ступенчатом колесе, и, несомненно, будут и другие причины находиться вне этих четырех стен. Одной из них может быть посещение церкви, а другой – прогулка на внешнем дворе. Я был уверен, что так или иначе, где-то там мне представится возможность ускользнуть отсюда.
С моей стороны требуется лишь проявить ловкость и изощренную наблюдательность, но я никогда и не сомневался, что способен на это. Постерн был не первой тюрьмой, из которой сбегал заключенный, и, наверняка, не будет последней. Если же моя попытка кончится неудачей, то виной тому будет никак не отсутствие изобретательности с моей стороны. И тогда-то я и узнаю, что Вамбери удалось избежать заслуженного им наказания не потому, что он был умнее меня, а потому что ему помогли и вероятнее всего, помощь эта исходила от тех, кто находился в тюрьме, а не за ее пределами. Я еще не видел начальника, но он возглавлял мой список подозреваемых. Ибо плох тот комендант, что не ведает, что творится в вверенной ему тюрьме.
Однако, надо признать, что уединение и нехватка табака для того, кто привык, чтоб он всегда был под рукой, действуют на ваш ум самым странным образом.
В ваши мысли, незаметно, точно влага, прокрадывается сомнение, подтачивая уверенность и разрушая незыблемость вашей убежденности. Я подумал об Эндимионе и его странностях, и мне трудно было представить его в таком месте, куда он, якобы, пришел, чтоб дать последнее утешение приговоренному к смертной казни. Можно ли было положиться на показания такого пылкого эксцентричного неврастеника, каким был мой кузен? Я бы не стал полагаться на такого свидетеля в суде, однако теперь сидел за решеткой, положившись на его слово, и пытался доказать то, что было невозможно по словам официальных представителей закона.
Я сказал себе, что положился на свидетельство не одного только Эндимиона, но и продавца с Жермен-стрит. Чем больше я думал об этом, тем мне казалось все более невероятным, что человек, избежавший виселицы, будет болтаться по стране, где был арестован, вместо того, чтобы поспешить за границу, где его почти никто не знает. Если б нечто такое появилось в каком-нибудь романе, ему бы не поверили даже самые доверчивые читатели, не говоря уже о том, чтобы принять на веру тот факт, что он задержался в Лондоне, чтоб обновить свой гардероб.
Возможно, Вамберри, в самом деле, был повешен, как и говорится в газетных отчетах. Возможно, этот продавец ошибся, так как фотография, которую я ему показал, была , мягко говоря, неважного качества. Может быть ,Эндимион был буйно помешанным, как любил говорить его старший брат, и в тщетной надежде занять подобающее мне в этом мире место я позволил себе обмануться.
Если это в самом деле так, то теперь надо мной будет смеяться весь Скотланд Ярд. Но что еще хуже, это значит, что я пошел по ложному следу. И я не знал, что мне будет труднее проглотить – насмешки полицейских или осознание собственной глупости.
Однако, в настоящий момент это было наименьшим из всех зол, ибо моя изоляция и уединение продолжались не долго. Вскоре после двенадцати – так я, по крайней мере, решил, судя по громкому звону тюремного колокола, раздававшемуся где-то во дворе – меня посетило несколько человек, и все они были не прошенными и уж точно не желанными гостями. Единственным положительным моментом здесь было то, что это отвлекло меня от тягостных раздумий.
Первый гость представился мне, как мистер Барнетт, учитель; это был циник с помутневшим взором, бледный, как мертвец, и мрачный, как могильщик. Он задал всего несколько вопросов о моем образовании, все они сводились к тому, грамотен я или нет.
В целом, я решил, что невежество было бы предпочтительнее, нежели образованность. Если верить истории, то когда-то это сослужило добрую службу римскому императору Клавдию, и я подумал, что пусть уж лучше думают, что я совсем немного знаю из латыни и еще меньше по-гречески, чем узнают, что я обучался в лучших учебных заведениях Британской империи.
Таким образом, Генри Холмс ответил отрицательно на все вопросы мистера Барнетта, а Шерлоку было велено держать язык за зубами, когда учитель поднял вверх табличку, на которой было написано «Я грешник» и спросил, знаю ли я, о чем здесь говорится. К моему (прекрасно разыгранному) смущению он раздраженно фыркнул и сделал пометку в моих документах. Если бы он знал, что я прекрасно мог прочитать вверх ногами написанное слово «тупой», то, возможно, вел бы себя более осмотрительно.
Он также хотел знать, есть ли у меня профессия. Так как Гильдии Частных Детективов-Консультантов еще не нашлось места среди гильдий Лондонского Сити, то я подумал, что лучше будет сказать, что я не знал другого ремесла, кроме воровства.
- Что, совсем никакого? – спросил он с явным отвращением.
- Нет, сэр.
- Гордиться нечем, - был его ответ. - Ну, ничего , и для вас найдется какая-нибудь работа, можете не сомневаться. Вам ведь известно, наверное, что такое нитка с иголкой? Отлично. Тогда вы можете начать шить брюки. Если вы сможете пришивать друг к другу два куска ткани, то сможете потом перейти и к другим занятиям. У нас есть сапожники, колесные мастера, штукатуры и многие другие – можно будет уговорить кого-нибудь из них взять вас в ученики.
Под конец он зачитал мне перечень правил тюрьмы и установленного здесь распорядка; главным среди них было строгое соблюдение тишины в любое время суток, которое можно было нарушить, лишь имея особое разрешение от кого-нибудь из персонала. В течение трех первых месяцев было запрещено любое сношение с внешним миром, а по истечении этого срока у меня было право принять одного посетителя или послать одно письмо, если я найду здесь кого-нибудь, кто захочет написать его для меня, но это могло быть только одно письмо в течение полугода. Далее, я должен был ежедневно мыться – он особо это подчеркнул; доктор явно нелицеприятно отозвался о моей нечистоплотности – и меня будут еженедельно снабжать сменой белья.
А в конце прозвучало предостережение. Каждый нарушивший данные правила будет подвергнут наказанию по усмотрению начальника тюрьмы и в зависимости от тяжести проступка. Я должен быть благоразумен, сказал мистер Барнетт, подчиняться правилам, и не нарываться на неприятности, ибо начальник тюрьмы мистер Мерридью был не тот человек, что станет терпеть глупцов или потворствовать бунтарям. И я не должен слишком тут обустраиваться, мое уединенное пристанище здесь было временным, как это заведено здесь в отношении новоприбывших и завтра меня разместят с остальными заключенными.
Последнее известие было для меня неожиданностью. Все мои планы придется отложить до тех пор, пока у меня не сложится четкое представление о том, что это будет за место и какие там будут порядки. Побег из камеры это одно, а бежать, когда ты на виду у других заключенных и тюремщиков, совсем другое.
Но уныние было роскошью, которой я не мог себе позволить, ибо едва только ушел Барнетт, принесли обед. Это был суп, хотя густое варево из бурых овощей, бурого мяса и бурой подливы в моей жестяной миске совсем не походило на те супы, что приходилось мне раньше отведывать.
Говорят, что наслаждение едой начинается с ее аппетитного вида, и, исходя из этого, я был настроен не слишком оптимистично. Но поскольку со вчерашнего дня я почти ничего не ел, за исключением хлеба с сыром, что раздали нам во время нашей поездки, я не мог позволить себе особенно привередничать. Я приступил к еде и был слегка удивлен, обнаружив, что вкус этого супа намного приятнее его вида. Правда, он был настолько щедро приправлен специями, что это заставило меня усомниться в свежести этого мяса, но чего глаз не видит, о том сердце не болит, по крайней мере, до тех пор, пока не дадут о себе знать первые неприятные признаки пищевого отравления.
После обеда я предпочел бы отоспаться, но у тюремщика были другие планы на этот счет. Мне вручили шестифунтовый мешок с просмоленным канатом и сказали, что оставшуюся часть дня я должен был «трепать» его. Это значило расплести канат на отдельные пряди и скатать их в клубки. Полученную в результате этого пеньку потом станут продавать и использовать в дальнейшем, как материал для заделки различных швов в строительстве и в стыках между трубами.
Я не настолько был несведущ в тюремных порядках, чтоб удивиться столь бессмысленному занятию. Но при моем нынешнем настроении перспектива провести три с половиной часа за производством пеньки меня совсем не привлекала, не говоря уже о бесцельности этого занятия. И то, что я поступал вразрез со своими внутренними импульсами, говорило не о моей самодисциплине, а о стремлении еще глубже вжиться в эту роль. Если я начну бунтовать в первый же день, это ничего не даст, и есть в этом мире вещи и похуже , чем распутывание веревки. Барнетт упомянул о коленчатом рычаге – который надлежит вращать – и порке, как видах наказания, которые применяют здесь к провинившимся, и я вовсе не собирался испытывать терпение начальника этого заведения.
Не буду подробно задерживаться на рассказе об этом монотонном занятии. Единственное, что можно сказать об этой работе, это то, что воздух тут же наполняется витающими пыльными хлопьями и запахом конопли, пальцы покрываются ссадинами и ломаются ногти. После такого труда вы вправе рассчитывать на плотный ужин. Я же получил лишь хлеб и немного какой-то кашицы, и это было самое жирное и липкое варево, какое я когда либо пробовал.
За этим последовали еще три часа работы, но в это раз я уже не трепал пеньку, теперь меня усадили за самое примитивное шитье. Мне дали несколько кусков ткани, скроенных по размеру тех серых одежд, что были на мне надеты, и велели сшить из них брюки.
А молодого человека благородного происхождения, между тем, ни в детской, ни в школе, отнюдь не учат держать в руках иголку с ниткой. Если только он не засиделся на материнских коленях, чтоб постичь премудрости вышивания крестиком. За последнее время нужда заставила меня самому научиться чинить свою одежду, но я не стал бы причислять это умение к числу своих талантов. Все дело сильно осложняло слабое освещение, и я с трудом что-то различал при тусклом свете фонаря. К тому времени, когда я закончил, у меня болели от напряжения глаза, ныла спина, ибо я сидел, согнувшись в три погибели, чтоб быть поближе к единственному источнику света, а пальцы были исколоты и кровоточили.
Результат моей трехчасовой работы был отнюдь не впечатляющим. Каким-то образом я ухитрился на одной паре полностью зашить низ брюк, а еще у одних брюк одна брючина была короче другой. Тюремщик заявил, что это никуда не годится, и мне придется их распарывать и начинать все по новой. К моему облегчению он сказал, что это может подождать до завтра. В конце дня я упал на свою койку и постарался устроиться настолько удобно, насколько это было возможно для человека, матрасом которому служили три плоские доски.
Спал я скверно. И не уверен, что мне удавалось сомкнуть глаза более, чем на десять минут к ряду. Доски были неумолимо твердыми, у одеяла был странный, затхлый запах и в камере стоял жуткий холод. В предутренний час, когда окна покрылись инеем и огонь фонаря, наконец, потух, я лишился вместе с ним последнего источника тепла. Лежа в темноте, я дрожал и кашлял, от чего сильно болела грудь, и стучало в голове.
Когда, наконец, я начал засыпать, дойдя до полного изнеможения и задеревенев от холода, тюрьма начала просыпаться. Едва я успел закрыть глаза, как зазвонил тюремный колокол. Морозным январским утром я должен был подниматься в шесть часов утра, умываться водой настолько холодной, что ее поверхность подернулась тонкой корочкой льда, прибрать камеру и целый час распарывать то, что я нашил накануне вечером. Занимаясь этим, я то и дело клевал носом, и пришел в чувство как раз к завтраку, который состоял из хлеба, который предлагалось запить кружкой чуть теплого какао. В восемь часов меня, наконец, вывели из камеры, и я присоединился к торжественному строю одетых в серое людей, которые с мрачными лицами, зеркально отражающими пасмурное небо над их головами, толпой направлялись в сторону церкви.
Когда мы вошли, то от тепла аж защипало щеки. Кто-то счел нужным затопить там камин, отчего тамошняя атмосфера более напоминала адское пекло, чем рай небесный. Ряд скамей, предназначенных для заключенных, был отделен от прочего церковного пространства массивной зубчатой оградой; и под надзором тюремщиков, стоящих с обеих сторон нашей шеренги, мы, теснясь, уселись на узких скамьях и, молча, возносили свои молитвы к небесам под заунывный голос священника.
Я не особенно прислушивался к проповеди. Полагаю, что она призывала грешников к праведной жизни. В голосе священника явно читалась скука, говорившая о разочаровании этого служителя бога, который множество раз произносил эти слова, не возымевшие никакого действия на его слушателей. От жары и недосыпа веки мои отяжелели и я , вздрагивая, несколько раз просыпался, когда кто-нибудь резко толкал меня локтем в бок. В правилах ничего не говорилось о наказании тех, кто засыпал во время церковной службы, хотя это, несомненно, не поощрялось. Я кивнул соседу, мускулистому здоровяку со сломанным носом, благодаря его за хлопоты и, надеясь, что мой промах больше никто не заметил.
Но ничто не укрылось от зорких глаз тюремщиков и едва мы вышли из церкви, как я был отделен от прочих заключенных и был отконвоирован через лабиринт множества коридоров к кабинету начальника тюрьмы. Там было тепло и пахло воском для мебели, табаком и кофе, что было подлинным мучением для человека, лишенного этих благ цивилизации. У стены стоял светловолосый мужчина лет тридцати пяти в форме охранника, с военной выправкой и неизменной усмешкой на губах. За большим столом сидел темноволосый человек постарше, он писал, склонив голову вниз, и увидев на столе табличку с его именем, я узнал, что это был начальник тюрьмы Джордж Мерридью.
Он был высокий и коренастый, с широким лицом и аккуратно причесанными темными, но уже седеющими волосами. Его глаза были слишком близко посажены на таком широком лице, для того, чтоб его можно было назвать привлекательным, но невозможно было не заметить властность , сквозившую в его взгляде, которым он окинул меня с головы до пят, когда, наконец, положил ручку и пытался самолично составить мнение о стоявшем перед ним узнике. Несколько долгих минут прошло в неловком молчании, пока он смотрел на меня поверх сцепленных в замок пальцев; взгляд его темных глаз, взиравших на меня из-под насупленных бровей, был холодным и оценивающим.
-Холмс, заключенный номер 221Б, - сказал он, читая лежавший перед ним документ с легким акцентом уроженца Сомерсетшира. – Новый арестант, мистер Вебб?
Блондин кивнул.
- Поступил к нам вчера, сэр.
- И уже причинил нам неприятности? Это дурное начало, не так ли? – Он пробуравил меня своим взглядом, заставив опустить глаза. – Вы атеист?
Я медлил с ответом. Он решил, что я его не понимаю и попытался изменить вопрос.
- Вы безбожник?
- Нет, сэр, - ответил я.
- Я потому спрашиваю, - мягко сказал Мерридью, - что, человек, который спит во время проповеди либо знает все, о чем там говорится, либо не желает знать. – Его взгляд стал жестким. – Почему же спали вы?
- Я устал, сэр.
- О, вы устали. Ну, это совсем другое дело. Мистер Вебб, кажется, к нам под опеку в кои то веки попала утонченная натура. – Он улыбнулся злой , хищной улыбкой, и это заставило его прищуриться, а его взгляд потемнел, став угольно-черным. – Я скажу вам, Холмс, что я намерен для вас сделать. У вас есть право на выходной день, и вы можете отдохнуть. Как вам такое предложение?
- Может, порка его разбудит, начальник? – сказал Вебб, кажется, слишком уж смакуя предстоящую экзекуцию. – В десять часов Ригану полагается получить двадцать отборных плетей. Но у позорного столба всегда найдется место для еще одного смутьяна.
- Первый проступок, мистер Вебб, - укоряющим тоном заметил ему Мерридью. – И ведь есть же презумпция невиновности. Не правда ли, Холмс?
Я кивнул.
- Я очень сожалею, сэр.
- Да, вы будете сожалеть. Я не оставлю такой проступок безнаказанным. Ведь вы же понимаете, что подаете дурной пример другим. Вы проведете день в темной камере на хлебе и воде. И сможете отдыхать там, сколько угодно. Проследите за этим, Вебб.
Разговор был короток и подошел к концу. С Веббом, что шел впереди, и с двумя конвоирами, что шли по обе стороны от меня, мы спустились в подземную часть тюрьмы, где первые заключенные этой тюрьмы содержались в подвалах, полностью погруженных в болотистую почву, и строили там фундамент глубокого заложения, возводя его на массивных каменных блоках, на которых уже образовались трещины от напряжения и оседания грунта. Среди сломанных стульев и табуреток, плавающих в лужах прибывающей болотистой воды, в стене виднелись пять железных дверей, тускло посверкивающих, когда на них падал свет фонаря.
-Дом , милый дом, - сказал Вебб, открывая ближайшую дверь и осветив фонарем помещение этой камеры, где не было ни мебели, ни каких-либо предметов утвари. -Темно, а? –Он засмеялся. – Вот почему ее называют темной камерой. Ну, же сделайте одолжение, войдите.
Меня подтолкнули вперед в открывшуюся передо мной темноту. Когда я поворачивался, куда-то мне под ноги быстро сунули кувшин и жестяную тарелку с половиной буханки хлеба на ней. Я , было, остановился, но было уже поздно. Кувшин закачался и упал, залив поблескивающие плиты пола своим бесценным содержимым.
Улыбка Вебба стала еще шире.
- Какой неуклюжий, - сказал он. – Этой воды вам должно было хватить до утра. Ну, я желаю вам доброй ночи. Отдыхайте… сладких снов.

Думала, что сегодня закончу с Планше, но внезапно нашла огромное продолжение, так что пока продолжение следует


15 ноября 162..г

Первый раз за эти дни у меня есть свободная минутка.
Я очень устал. Я так устал. А ведь война еще и не началась. Мы все еще не осадили Ла-Рошель. Мы так медленно тащимся. Будь я на месте гугенотов - давным-давно готовился бы к осаде. Если они подготовятся, да еще пригласят к себе на помощь англичан, то мы их никогда не возьмем.
Лично мне гугеноты не нужны. Пускай бы себе жили. Я уже рассуждал об этом.
Подобные мысли все чаще лезут в голову.
Верно, это от недоедания. И от усталости. Моя задница не приспособлена к тому, чтобы по пол-дня сидеть в седле. Седло новое и неудобное. Боюсь, что через неделю я не смогу сидеть нигде.
Мне не с кем общаться. Когда не с кем общаться - это ужасно.
Господин тоже скучает.
А еще говорят, что на войне бывает весело.
Если бы я не так устал и если бы не боялся подцепить дурную болезнь - пошел бы в обоз к девкам. Там есть миленькие. Но я боюсь. Потому иду чистить сапоги себе, хозяину и его приятелю.
читать дальше
18 ноября 162..г

Скоро я стану заправским выпивохой.
Мне снятся кошмарные сны про дохлых кошек и отрезанные головы.
Про кошек мне Фурро объяснил. Это к неприятностям.
Про отрезанные головы он не знает. Мы смотрели в толкователе снов, и ничего не нашли. Фурро сказал, что видел, как воюют почитатели Аллаха. Они отрезают головы неверным христианам. То есть нам. Неужели мы последуем их примеру?
Мне страшно. Мне позволительно в этом признаться - я же не дворянин.
Поэтому я пью.
Вчера болела голова.
Вот, подумал первый раз в жизни, что господин Атос пьет не просто так. Ему тоже страшно. Никогда бы не догадался, кабы не вино! Господина Атоса все считают таким храбрым! И правильно считают! А он чего-то боится... Я еще подумаю об этом. И о том, почему пьет Гримо. Ему некого бояться. Разве что своего барина. А он все равно пьет.
Я не хочу быть как Гримо. У Гримо, когда он переберет лишнего, голова начинает трястись и глаза становятся стеклянными.
Не буду больше пить! Иначе что мне будет делать на поле боя? Я же должен буду помогать своему барину!

не помню какое ноября
Мы пришли.
Ла-Рошель совсем не похожа на "гугенотское гнездо". Очень красивая, могучая крепость. Гнездо - это когда палки во все стороны и никакого порядка.
У гугенотов с этим строго. Гугеноты свое дело знают. Утром они молятся. Очень громко. Прямо на стенах. Мы тоже молимся. Стараемся погромче, чтобы гугеноты слышали. Потом и они, и мы начинаем стрелять до обеда. Обедаем. Потом снова стреляем до наступления темноты.
Лазутчики говорят, что у гугенотов в войске строгая дисциплина.
У них даже женщина на стену поднималась. Герцогиня де Роган. Она никуда не уехала из города. Ею все восхищаются, и наши тоже.
Лагерь давно разбит. Некоторые части намного обогнали нас.
Потому уже есть проблемы с размещением. Мы-то устроились прекрасно. Базен бы пришел в восторг. Наша рота потеснила монахов в монастыре.
Приятно знать, что каждый день двести глоток за тебя молятся. Что есть силы.
Я не понимаю: не то они так нас любят. Не то наоборот. Ну, любят точно, поскольку мы пришли бить гугенотов. Но не прочь, кажется, чтобы мы их быстрее побили и ушли назад.
Осаду я пока наблюдаю только издалека.
Господа гвардейцы в траншеях еще не были.
Фурро говорит, что скоро мы эти траншеи будем любить как каторжники свое судно.
Почему я ему верю?
Какой я непатриотичный. Фу.
Пошел в буфет господ гвардейцев за обедом.
Война - войной, а обед - по расписанию.

какое-то ноября 16..

Барин спит. Господин д`Оне тоже. Оба вернулись с боевого дежурства.
Мы с Фурро не спим с пяти утра.
Мне страшно. Бьют пушки. Наши. Ла-Рошельские.
В траншеях воды по колено. Идут дожди, замля раскисла.
Нужно как-то приспосабливаться. Впереди зима. Похоже, осада будет долгой.
Обнаружили с Фурро неплохой кабачок поблизости. Называется "Еретик". В случае чего будем ходить обедать туда. И вино там неплохое.

какое-то ноября 16..
Сегодня я чуть не влип.
До сих пор колотит.
Дело в том, что я был на военном совете у кардинала.
Меня туда, конечно, не приглашали.
Я пошел чистить барину ботфорты. Не просто чистить. После вчерашней вылазки у него оторвался каблук. Зато барина похвалил за храбрость герцог Орлеанский.
Вот. Но я сейчас не про барина, а про себя.
Я отдал сапожнику баринов ботфорт, сижу на перевернутом котле и смотрю на небо. И тут ко мне подходит офицер. "На, - говорит, - пакет, срочно отнеси его вот туда-то".
Мне что? Я свободен. Чего бы благородному господину не услужить? Он мне монетку в руку сунул.
Пошел куда сказали. А там - офицеров! Много! Охраны еще нет. Я с пакетом - шмыг в палатку! Стою. Растерялся чуток. Хотел назад выйти, но никак. Уже охрана стоит.
Заходит герцог Орлеанский, с ним еще пять офицеров. Я, значит, на него уставился. Совсем про пакет забыл. Потом вспомнил. Прочитал, кому он. Ну, кто ж господина Бассомпьера не знает!
Подаю ему пакет. Он на меня даже не взглянул. "А, - говорит, - очень кстати".
Меня никто из палатки не гонит. А мне любопытно. Я встал тихонечко к стенке. Когда еще просто так постоишь рядом с такими великолепными господами! Стою, оцениваю, сколько может стоить брошка на воротнике его высочества. Меньше пятисот пистолей никак не выходит. Я подумал: а что бы я сделал, попадись эта брошка мне в руки. Ферму бы купил. Коров. Лошадь. Земли немного в аренду взял.
Женился бы.
Стою, мечтаю. Никто меня не трогает. Я вроде того столика, на котором планы лежат. Правда, я никому не нужен, а у столика все столпились. Громче всех разговариват его высочество Гастон. Бассомпьер не отстает. Ну и голос у него! С таким только войсками командовать!
Думаю: а где ж кардинал?
Нашел и кардинала. Он совсем еще молодой, если вблизи посмотреть. И уставший очень. Глаза красные, воспаленные. Я его аж пожалел. Трудно быть кардиналом. Голос у него негромкий, но как скажет что, все его внимательно слушают.
Я только про коров думал, когда они говорили про дамбу. А что говорили - не знаю, поздно спохватился.
Выходит по всему, что мы здесь и впрямь надолго.
Господа офицеры примерно с час совещались.
Все вышли. Я посмотрел, как часовых сняли, и сам ушел.
Теперь вот думаю: зря я про ферму мечтал. Мог бы что ценное узнать. Я и так узнал, но мало.
И еще думаю: а что бы было, если бы я был не честный католик, а гугенотский шпион? Ведь мог бы все военные секреты узнать. Или убить кардинала.
Еще мне с того совета прибыль вышла. У его высочества от сапога пряжка оторвалась. Валялась у палатки, никому не нужная. А на ней - три изумрудика. И сама серебряная.
Вот ведь как! Я, конечно, подобрал, и в карман спрятал.
Вряд ли его высочество будет искать эту пряжку.

какое-то ноября 16..

Забыл вчера написать. От волнения.
Барин притащил с собой оборванца. Зовут Бризмон.
Вроде дезертир. В бедро ранен.
Барин его спас от гугенотов. Теперь парень готов ему ноги целовать.
Вот тоже напасть. Барин - герой, а я за этим доходягой ухаживать должен. Он слабый совсем, еле ноги передвигает.

не знаю какое ноября (густо зачеркнуто, внизу проставлена дата)

18 ноября 162.. г

Не знаю, как реагировать на то, что произошло сегодня.
Руки до сих пор дрожат. И зубы стучат.
Но утешаю себя тем, что не у одного меня.
Намедни барин велел отнести в буфет господ гвардейцев полторы дюжины бутылок старого анжуйского вина. Мы его с оказией получили. Вино и записка от господ мушкетеров.
Барин до этого ходил мрачный. Я думал, что придется идти к сапожнику разбираться - не иначе, барину починенный ботфорт не подошел.
Не в сапожнике дело. После той записки барин решил званый обед устроить.
Барин пригласил на обед господина д`Оне, хозяина Фурро, и еще гвардейца, гасконца, как и барин. У моего имя тоже не из легких, а у того я его вовсе выговорить не могу.
Вот. Мы стали на стол накрывать. Я, значит, взял на себя обязанности старшего слуги. А что? Я старше Фурро, и барин у меня - герой. Я господам блюда подаю, Фурро бутылки открывает. Бризмона мы приспособили к делу тоже: он из бутылок вино в графины переливал и протирал столовые принадлежности.
Вино вроде как растряслось по дороге. Но все равно - анжуйское.
А у меня в глотке пересохло. Но пить при господах то же вино, что и они, я не могу. Другого нет. Водой я не напиваюсь никогда.
Подали первое.
В это время - грохот, барабаны, пушки молотят!
Господа - из палатки.
Я думаю: вот удобная минутка. И стакан к губам поднес. Но тут Фурро кричит, что меня зовут. Я тоже побежал из палатки. Думал, что это гугеноты на нас напали, и нужно спасаться. Нет, биться. Словом, делать что-то.
А Бризмону барин сам разрешил вино выпить. Ну, то, что на донышке, осадок самый.
Бризмон такой блаженный сидел, просто по роже ему засветить хотелось. Как майское дерево. Еще бы! Барин вином угостил!
Но на улице были не гугеноты. Это король приехал. Мы кричали "УРА!" так, что у меня в горле до сих пор дерет.
Раз король приехал, то и мушкетеры вместе с ним. Это было очень радостно. Только построение закончилось, и всех распустили, господа встретились. А я Мушкетона встретил. Мы даже поцеловались от радости. Гримо с Базеном вещи разбирали.
Господин Атос был трезвый и очень представительный. Просто как король. Обнял барина и тоже поцеловал его. Этак нежно. Словно отец родной. Мы с Мушкетоном не самые чувствительные, но тут чуть не прослезились. Господин Портос на радостях барину чуть руку не оторвал - так тряс. Даже господин Арамис барина обнял.
В палатку, где Бризмон наш обед сторожил, пошли вместе.
Вот тут я и понял, кто сделал так, что у меня во рту пересохло. И кто - так, что я вино это проклятое не выпил. И Фурро, скотина, тоже не выпил. И господа ни глотка не сделали.
Потому что вино было ОТРАВЛЕННОЕ!
А Бризмон, которого мы завтра хоронить будем... ну, вот он выпил. Самую отраву.
Господа были все белые.
Господин Атос сразу к трактирщику пошел. Вместо обеда у них были куриные яица, немного хлеба, пара печеных луковиц и вода. Собственными глазами видел - все четверо ничего, кроме воды, в рот взять не могли!
И я не могу.
Мне снова страшно.
Из господских разговоров я понял, что это месть. Эта та стерва, леди Винтер. Господин, видать, круто ей насолил.
Базен сразу побежал в церковь.
Сейчас Бризмон лежит в мертвецкой. Завтра его отпевать будут. Барин сказал, что он совершил преступление, но потом раскаялся, и Бризмона нужно похоронить в освященной земле.
Мне сегодня не хочется смеяться над Базеном.
Я тоже в церковь пойду. И господа, как устроятся, тоже.
Вот такой день.

19 ноября 162.. г

Вчера нам опять прибыль была. Вместе с Мушкетоном.
После службы мы с Мушкетоном остались в соборе - статуи разглядывали. Собор старый. Потом пошли на кладбище смотреть, выбирать место для Бризмона.
И увидели, как какой-то священник снова в собор заходит. Мы - за ним. Ну, не знаю, что на нас такое нашло.
Священник подходит к нарядной урне. На урне надпись по-латыни. Я знаю, меня Базен немного научил.
Так вот, на урне написано "Здесь покоится прах Господень".
Священник эту урну открывает и кладет туда кошелек. Туго-туго набитый. Он его еще на руке подержал. Видно было, что монет там много, и кошелек тяжелый.
Нас он не заметил.
Мы с Мушкетоном выждали время, и этот кошелек... короче, кошельков там было несколько, а праха Господня - всего горстка.
Тут мы оба вспомнили, что нам Базен говорил. Нельзя поклоняться Богу и Мамонне. А какой же это Бог, когда в урне полно денег?
Вобщем, мы их взяли.
И записку оставили. Написали: "Господь воскрес, Его здесь нет".
Пусть впредь думают, как честных людей обманывать!

21 ноября 162.. г

Ношусь как подраненный заяц.
Планше - туда! Планше - сюда! Планше - принеси - еды! Планше - проверь - пороховницу! Планше - почисти - мой - плащ! Планше - выгуляй Булота - лошадь - застоялась!
Булот - счастливчик. Ему ничего делать не надо. Сена и овса у него вдоволь. Никто на нем не ездит.
Зато я не понимаю, кому служу. У меня четыре господина.
Принести - вина - господину - Атосу - у - Гримо - болит - нога. Помочь - господину - Портосу - постирать - воротнички - и - манжеты - Мушкетон - это - делает - плохо! Начистить - ботфорты - господину - Арамису - у - Базена - нарыв - на - ноге!
При первой же возможности потребую оплаты со всех.
Надоело!

22 ноября 162.. г

Что-то назревает. Господа поздно вернулись, сейчас сидят у господина Атоса и ждут моего барина.
Я его ждать не буду. Лягу спать. Нужен буду - разбудит.

Вечер.
Ну вот. Был случай стать героем, но я его проспал.
А господа отзавтракали на бастионе Сен-Жерве. Гримо им прислуживал.
Теперь господа - герои, и Гримо - герой.
Господа отмалчиваются, Гримо...
Тьфу. Гримо всегда молчит.
Я его спросил, было ли ему страшно. Он кивнул. Потом Мушкетон спросил, сколько было гугенотов. Гримо показал сначала восемь пальцев, потом два раза по десять.
Я спросил, что он делал. Он показал, что нес караул. И что-то еще делал такое. Перетаскивал кого-то. Но мы с Мушкетоном так и не поняли - кого.
Базен потом пояснил - мертвецов. Вроде на бастионе целый отряд засел.
Если верить Гримо, остальное время они завтракали. Господа спорили о чем-то.
Остальное я сам видел. Как гугеноты по ним палили. Как господин Атос салфетку снимал. Мы так и знали, что они ее как знамя подняли!
Теперь из этой салфетки сделают штандарт!
Мой барин - самый лучший. Никогда его не оставлю!

Совсем вечер.
Весь лагерь пьет за здоровье моего барина. И барин тоже пьет.
Мы с Базеном трезвые. И господин Арамис трезвый.
Он сбежал с гулянки, которую все остальные закатили в "Красной голубятне".
Он сидит и пишет что-то.
Мы с Базеном время от времени просим его встать и примеряем на него мушкетерскую форму. Не, с его собственной формой все в порядке, но он отдает один комплект моему барину. Мы на него примеряем только потому, что они более-менее ростом похожи с моим барином, а барин - занят.
БАРИНА ПРИНЯЛИ В МУШКЕТЕРСКИЙ ПОЛК!!!
Сейчас доделаем форму, и я тоже пойду пить.
Я - слуга лучшего из мушкетеров!
Господин Арамис сказал, что завтра они нам кое-что расскажут. Потому что на бастионе у них был военный совет.
Нет, не буду пить.
Я же клятву давал, что не буду.
Ну, разве чуть-чуть. Как слуга героя.
Все же Гримо - трус. Когда по господам стали палить ла-рошельцы, он убежал вперед. Я бы так рядом с ними пошел. Я от врагов не бегаю!

23 ноября 162...г

Вот так и создаются сказки.
Я всем рассказываю, что на бастионе засел отряд ла-рошельцев, человек двадцать. И что господа, прежде чем сесть завтракать, их всех переколотили. Иначе каких бы мертвецов таскал Гримо?
Оказывается, мертвецы там были с третьего дня, когда господин ходил на вылазку. Он сам об этом упоминал.
Как досадно. Получается, что я врун, и что господин - не такой герой.
Но все почему-то верят. Барин бегает по лагерю и хвастается новой формой. Он теперь мушкетер. Думаю, это правильно. Все равно он постоянно был с господами Атосом, Портосом и Арамисом. В гвардейском полку у него, считай, всего два или три приятеля было. Зато как в мушкетеры перешел - так приятелей целый полк.
Второй день лагерь веселится.
Меня все узнают и кричат: "Планше, расскажи нам про бастион!".
Кому еще рассказывать? Гримо вон попросили, так он битый час маялся, но все равно только плечами пожимал, или говорил "Да", "Нет". И еще одно слово: "Стреляли".
Дурак. Что стреляли, так это и мы в лагере слышали. Не стреляли, а палили. Прямо что гром господень - вот как ла-рошельцы палили.
Все четверо господ ходят довольные. Господин Портос сегодня даже усы завил. Сам. Мушкетон очень рад этому. Говорит, что когда господин Портос усы подкручивает, дела идут на лад.
Я и так как сыр в масле катаюсь. У нас еще церковные деньги не закончились. Мы их с Мушкетоном напополам поделили. И Гримо немного отсыпали. А Базен обойдется.

Вечер.
У меня новости. Господа совещались, и теперь я еду в Англию. К милорду Винтеру по крайне важному делу. Я знаю, по какому, но не скажу. Это тайна, а я тайны хранить умею.
Базен тоже поедет. Только ему задание куда проще, чем мне. Всего-навсего съездить в Тур. Это любой дурак сможет. А у меня задание опасное, меня могут принять за шпиона. И казнить.
Базен почему-то ходит недовольный. Ему что - денег не пообещали? Мне вот пообещали. Я бы меньше попросил, но господа сразу сказали сумму. У меня аж дух захватило. Целая куча денжищ!
Вот. Недаром господин Портос усы подкручивал. Опять мне прибыток вышел.
Ты счастливчик, Планше.
Все. Пошел учить текст записки, что господа составили.

От переводчика: Далее в тетрадку вложены несколько листков, исписанных весьма неровным почерком, без указания дат.

Второй перегон подряд еду на почтовых. Барин сказал, что нужно не скупиться и заказать подставы. Время дорого.
Я страсть как не люблю ездить быстро. Но сейчас о себе думать не время. Господа оказали мне огромное доверие, отправив меня в Англию.
Барин даже продал свой алмазный перстень, чтобы заплатить мне!
Очень боюсь, что у меня украдут деньги, когда я буду спать.
Если я хорошо выполню поручение – точно женюсь на Жаклин и куплю ферму.
Нет. У меня появилась идея получше. Я куплю в Париже лавку. Буду торговать сладостями и пряностями. Дело верное. Лакомок в Париже предостаточно. Вспомнить хоть ту графиню, которая к господину Арамису приходила.
Ну, я еще не решил. Либо ферма, либо лавка. Лавка – оно прибыльней. А на ферме воздух чище и нервы крепче.

Еду самым коротким путем.
На хороших лошадях. Подставы организовал. Останавливаюсь только на ночь.
Внимательно наблюдаю за людьми. Кажется, кардинал за мной следит. Ну, не сам кардинал, конечно, а его шпионы. Сейчас глянул на лицо хозяина трактира, в котором завтракаю. Редкая каналья.
Через четверть часа мне приведут лошадь. Скорее бы. Хозяин мне очень не нравится. Он похож на Бонасье, а Бонасье – шпион кардинала. Нужно всегда искать в людях что-то общее. Как правило, оно находится. Я еще ни разу не ошибался в людях, если не считать тот случай с господином Портосом. Он сразу произвел на меня хорошее впечатление, и я был уверен, что нанимаюсь к нему, а не к господину д`Артаньяну. Может быть, меня тогда подвел голодный желудок. Но сейчас я сыт и не могу ошибиться.

Сегодня ночевал не в трактире, а в стогу сена. Очень холодно. Но делать было нечего: в местном трактире сидели семь шпионов, переодетых крестьянами, и ждали меня. Я чуть не попался. Но Богородица меня спасла. Я сразу отвязал лошадь и уехал. Не на того напали! Я ловок и осторожен!
Нужно быть более осторожным. Меня могут схватить. И тогда все пропало.

Теперь всем говорю, что путешествую по торговым делам. Что я лавочник из Парижа. Купил новое платье, в каких купцы ходят чаще всего. Оно мне очень идет. Видела бы Жаклин!
Дважды делал крюк. Теперь шпионы должны потерять мой след.

За эту неделю я спал от силы часов двадцать.
Сегодня буду отдыхать хотя бы половину дня.
Снял номер в гостинице, уже заказал себе ванну и хороший обед.

Вчера зря заплатил за ванну и хороший обед.
Трактирщица заигрывала со мной так, что я понял: это шпионка кардинала. Я не могу так сильно нравится симпатичной женщине. Я не дворянин и не красавец. Да, я хорош собой, но не красив. Для красоты мне не хватает фигуры как у Мушкетона. Я недостаточно высок и представителен. Это неприятно, но это нужно признать.
Про Гримо с Базеном помолчу. Я явно представительней, чем они оба, вместе взятые.
Гримо женщин терпеть не может. Я знаю, по какой причине. Его невеста ушла к другому за две недели до свадьбы. Гримо жил где-то в окрестностях Блуа и служил какому-то знатному господину. Он сказал, что жил «в хорошем доме», а это выдающаяся рекомендация в устах Гримо.
Мало того, что девица ушла к другому. Она была беременна от третьего.
Мы с Мушкетоном решили, что после такого никогда не женимся.
Но теперь у меня есть Жаклин. Она честная девушка. Может быть, я и женюсь на ней.
А на Базена даже никто не посмотрит. Он старый, толстый и сильно изображает из себя святого. Только я все равно уверен, что он подглядывал за своим барином и той графиней, когда они наедине оставались. И никакое «Отче наш!» его от искушения не спасло.
Я от искушения сбежал, хотя трактирщица мне очень понравилась.
Жалко денег. Зато сам цел. И на свободе. Нужно уметь жертвовать малым ради великой цели. Господин меня бы одобрил.

Завтра днем, если все будет удачно, сяду на корабль.
От одной мысли о море тошнит.

Я в море. Сказал, что еду к сестре. Она француженка.
Не забыть: зовут Жанной, младше меня, двое детей. Нужно помнить, о чем врешь. А то разоблачат. Я не могу допустить, чтобы меня разоблачили.
Прячу листок, а то буду подозрительным для остальных. На судне могут быть шпионы. К тому же мы всего в лье от берега. Меня могут схватить и вернуть назад.
Было бы глупостью попасться сейчас в руки кардиналистов.
Задумался: а кто я такой, если точно не кардиналист?
Нужно будет спросить по возвращении у барина или у господина Атоса, как называются те, кто против кардинала. Не помню точно, но кажется господин Арамис упоминал слово "патриоты Франции".
Вечно он не по-человечески что-то говорит. Но слово мне нравится.

Я в Англии.
Кто сказал, что англичане любят порядок? Порядка у них здесь не больше, чем у нас. Разве что вокруг говорят по-английски, а девчонки в трактирах почти все рыжие и веснушчатые. Глаза у них зеленые или голубые. Отродясь столько голубоглазых не видел. Когда я говорю им "спасибо", они понимают и отвечают что-то. Приятно. Хотя я уже забыл ту малость английского, которую выучил от Дженни.
Она, кстати, тоже была рыжая.
Почта здесь работает исправно. Так что через полчаса я получу коня, и поеду к лорду Винтеру.

Лорд Винтер - богатый вельможа. Его здесь все знают. Он католик, как и я. Это хорошо. Хотя бы с кем-то можно будет поговорить по-французски.

Я почти приехал. В карете писать неудобно, но все равно я теперь знаю, что в Англии лучше, чем у нас. Дороги. Почти не трясет. Значительно хуже, чем у нас:
девушки
служки в трактирах (грубияны неотесанные)
вино (гадость)
По-французски почти никто не говорит. Я уже не могу слышать английский язык. Меня тошнит от английского языка и пива.
Я НЕНАВИЖУ ПИВО!!!

Лежу на мягкой постели. Чистый. В кувшине на столе есть хорошее вино.
Сыт.
Принимают как вельможу.
За лордом Винтером уже послали. Он уехал по делам. Но только я сказал, что я приехал из Франции, и что мой барин - лорд д`Артаньян...
КАК ТУТ ВСЕ ЗАБЕГАЛИ!!!
Конечно, мой барин - благородный дворянин. С этим и спорить нечего. Но лорд из него - как из меня статс-дама королевы.
Ничего. Мне позволительно врать. А слово "лорд" здесь крепко уважают.
Я буду "мистер". Мистер Планше. Не спорю, что "сэр Планше" звучит лучше. Но на сэра я не гожусь, как и на лорда. Так здесь называют только дворян.
Я не сказал, что я простолюдин. Они-то решили, что я - переодетый сэр, раз служу лорду.
Не буду их разуверять.

Ночь прошла прекрасно. Рыжеволосые англичанки ни в чем не уступают француженкам. И с языком как-то само собой все решается.
Лорд Винтер распорядился, чтобы я остался у него в замке еще на ночь и как следует отдохнул. Завтра утром я отправлюсь в Портсмут.
Во Франции лорд Винтер организует мне подставы. Он еще сказал, что позаботится о моей безопасности. Что я честный и верный слуга. Что таких людей, как я, редко встретишь.
Объяснили мне про патриота. Это означает, что человек любит свою Родину.
Слово Родина нужно писать с большой буквы.
Я люблю свою Родину Францию. Я патриот. Рыженькие англичанки хороши, но француженки милее. Что уж говорить про пиво, которое я ненавижу, и про язык, который я никогда не выучу!
Хочу домой. Во Францию. Пусть там и шпионы кардинала.
Дома - лучше!

Дома лучше, но холодно. Ветер. Мы еле причалили. Я уже последний час не знал, куда себя деть. Не то в каюту, не то на палубе остаться, не то самостоятельно за борт. Остановила мысль о том, что до берега я не доплыву. Глупо погибать из-за собственной нетерпеливости в одном лье от берега. Или как там моряки расстояние считают?
Зато я пробовал то, чего не пробовали господа! Рыбу, морскую рыбу, которую прямо при мне выловили! Она всего минуту и полежала в корзине, ее сразу кок забрал.
Мне всегда интересно, кто как готовит. Вот теперь я знаю, как на кораблях готовят. Как там кухня устроена – камбуз называется. Интересно и с умом. Специальная печь сложена, из которой ни искорки не вылетит!
Моряки говорят, что они все языки понимают. На шхуне половина экипажа англичане, есть пара шотландцев (они себя отдельно числят), двое - гасконские гугеноты и еще один голландец. Я наловчился их понимать тоже. Поначалу не понимал, а часа через два понял. Если бы мы подольше вместе поплавали, то и заговорил бы не хуже, чем они.
Но хорошо, что под ногами твердая земля Родины.
Теперь меня подстерегает много опасностей. Назад поеду другой дорогой. Чтобы никто не догадался, что это я. И куда я направляюсь. Запас времени у меня имеется. Я не хочу нарушать слово, которое дал господам.
Я честный француз! Я во Франции!
Мне вот интересно: что предпримет лорд Винтер, чтобы задержать миледи? Мне это важно знать. Иначе получается, что я напрасно ездил.
Нет. Не напрасно. Я предупредил его? Предупредил!
Если я вернусь вовремя, то мне заплатят. Тогда можно будет не только жениться, но и свое дело завести.
Правда, я еще не решил точно, что буду делать. Я лучше головой соображаю, чем руками. Руками тоже могу, но голова – главное. Время есть. Придумаю!

Устроил себе отдых. Отдыхать буду до утра, взял комнату на постоялом дворе. Никакие деньги не будут в радость, если задница отбита. К тому же на дворе редкостная мерзость. Дождь, ветер свищет. В такую погоду ездят только дураки. Или герои вроде моих господ. Я же нормальный человек. Если бы нужно было, я бы тоже поехал, хоть и не дурак. Сейчас не нужно. Я всегда помню, что мне мой папаша говорил: «Кто слишком спешит, приезжает позже всех!». Вдруг я заплутаю в ночи? Подхвачу лихорадку?
Нет, я должен беречь себя. Потому что я еще не выполнил задание.
Нужно помолиться за господина д`Артаньяна. Говорят, что добрые ангелы сразу переносят молитвы туда, куда нужно. Так пусть они заодно скажут моему господину, что я жив, трезв и полон желания попасть в лагерь под Ла-Рошелью.
Скучаю по шельме Мушкетону. Все-таки он мой лучший друг. Гримо тоже хорош, но слишком уж молчалив. А Базен – занудливая святоша, хотя от него часто тоже польза бывает.

Третий час жду лошадей. Дорога раскисла. Это совсем ни к чему. Пока развлекаю себя: рассматриваю местный люд.
Я вчера хорошо отдохнул, потому мне сейчас отдыхать не хочется.
Я еще помню, что мне господа на прощание пообещали. Я знаю, что они это не всерьез, но все же опасаюсь: вдруг опоздаю? Тогда мне быть или с распоротым брюхом, или с содранной кожей, или изжаренным живьем. Зная характеры и дружбу господ, могу предположить, что они друг другу не уступят. Хоть бы тогда голову первой отрубили. Без головы мне будет уже все равно, что дальше.
Но я лучше доеду вовремя и получу свои деньги.
Придумал, куда их вложу. Специально записываю, чтобы не забыть. Больше всего на свете я люблю всякие сладости. Я в них знаю толк. Потому можно открыть кондитерскую лавку. Это занятие приятное и веселое. Это всегда будут в лавке хорошенькие служанки и состоятельные горожане, не всякая голытьба. Я всем буду улыбаться и предлагать товар. Это я умею.
Жену в лавку не пущу. Только за товаром приглядывать. Нечего, чтобы на нее всякие там пялились. А то зайдет ко мне красавец вроде господина Портоса…
Кажется, мне сейчас дадут лошадь. Хорошо бы. Вино здесь скверное. С кухни воняет кислятиной. Благодарю своих святых покровителей, что решил не перекусывать. Только хлеб и кувшин вина. Вино я не допил – противное.
На меня поглядывают. Перо скверное, брызгает. Ну и ладно. Нечего к себе внимание привлекать. Все равно главное я уже написал, а больше бумагу переводить не буду.

15 октября 162..г

Мы с барином сегодня ночевали в одном и том же месте, но в разных комнатах.
Барин ничего не знает, потому что пришел домой на четверть часа позже меня. Не иначе заходил в кабачок пропустить стакан вина. На меня даже не обратил внимания: сразу в кровать. Едва сапоги скинул.
Интересно, это его миледи до себя допустила, или кем из служанок занялся попутно?
Я начинаю ворчать как Базен. Я становлюсь пуританином.
Если уж я кого люблю, то мне хватает одной. Если мне сказали "нет", я тотчас выбрасываю эту вертихвостку из головы. Я не святой. Но кое-что понимаю.
Если хорошенькая Кэтти положила глаз не на меня (дура), а на моего барина - это ее право. Мое право не печалиться по этому поводу и найти замену. Замену я нахожу не раньше, чем забуду предыдущую красотку. Два романа одновременно- это не для меня. С двумя я запутаюсь. И денег на ухаживания у меня не водится.
На Кэтти я уже не смотрю. Она надышаться не может на барина. Барин ее в упор не видит, хотя тут не разглядел бы только слепой. А фиалковая вода и небо над морем Бретани окончательно свели ее с ума. Теперь она сама первая на барина вешаться вздумала.
Пусть барин сам теперь разбирается, в кого он влюблен: в галантерейщицу Констанцию, в миледи или в Кэтти.
Не моего это ума дело. Мое дело - не разочаровать малютку Жаклин, вторую камеристку леди Кларик. Сегодня я ее не разочаровал.
Господин, судя по всему, тоже был на высоте. Сейчас храпит и что-то бормочет во сне. Даже не вертится, как обычно. Лежит как бревно.
Пойду и я спать!
День будет не самый легкий.
читать дальше
16 октября 162.. г

Кэтти приходила к нам.
На меня она по-прежнему не смотрит.
Влюблена как кошка. Господин д`Артаньян поступает крайне нехорошо, обманывая эту девушку.
Он ее не любит. Ясно как день.
Я больше к миледи не пойду. Сегодня я попался. Нас с Жаклин застукал дворецкий. Какой был шум! Встала сама миледи. Ну она и фурия! Про фурий мне господин Портос рассказывал. Это такие злобные греческие бабы. Они гонялись за мужчинами, которые им не угодили. И загоняли до смерти. Может, это и не совсем так, но я повторяю то, что господин Портос рассказывал.
Нужно будет у господина Арамиса уточнить. Или у господина Атоса, когда тот будет в разговорчивом настроении. Страсть как люблю их слушать, когда они друг с другом беседуют. Господина их ученые разговоры в тоску вгоняют, а я сижу и запоминаю.
Так вот. Правду Базен говорит, что не надо осуждать ближнего своего. Я осуждал господина д`Артаньяна, и теперь сам влип. Жаклин миледи дала от ворот поворот. Теперь бедняжка будет искать другое место.
Мне тоже досталось: поколотили палками и вышвырнули на улицу. Больше всех старался один... рыжий. Конюх. Значит, я правильно догадался, что он к Жаклин клеился. То-то она на него смотрит волком!
Спина болит жутко. Колотили на славу.
Однако, у меня чувство, что я дешево отделался!

Вечер.
Жаклин пристроили к мадам Лелуар.
Это квартирная хозяйка Атоса.
Я сказал ей, что Жаклин - моя невеста.
Сказал и подумал, что вправду на ней женюсь. Если вернусь с войны живым.
Она милая. И девушка честная. Я тоже честный. Раз уж начал с ней что до свадьбы - так надо отвечать за свои поступки. У нас в деревне так принято.

17 октября 162.. г

Плачущая женщина - страшная сила.
Сегодня я битый час успокаивал бедняжку Кэтти.
Подумаешь - девушку утешить. Я всего лишь держал ее за руку и немного гладил по волосам. Но ощущения у меня сейчас один в один к тем, что были, когда мы с Марселем и Жилем помогали мельнику погрузить две сотни мешков с мукой.
Пусть господин теперь сам с ней разбирается. Кажется, он знает более действенное средство привести ее в чувства.
Через перегородку я слышу, как она смеется.
Ну, хоть не плачет.

Вечер.
Господин сегодня собирается на Королевскую площадь. Опять помадится и завивается. Нынче что-то особенно тщательно.
Камзол ему господин Арамис выделил - хоть на прием к королю отправляйся. И чулки. Шелковые. С вышивкой по краю.
Раз барин идет к миледи Винтер - я могу до утра сидеть у Жаклин.

18 октября 162.. г

Ну вот. Я ж говорил ему, что не к добру все это! И господин Атос говорил то же самое!
Явился барин сегодня только на рассвете. Даже уже рассвело.
Глаза шальные. Сам еле на ногах стоит.
"На тебе, Планше, - говорит, - десять пистолей, и чтобы пропил за мое здоровье!".
Мне что? Покорно благодарю.
Камзол на нем застегнут кое-как. Перевязь хлябает. Отродясь еще барина в таком виде не видывал. Счастливый. Но трезвый.
Кажись, фиалковая вода и вправду действует.
Лопни мои глаза, если он не с самой миледи ночь провел.
Ни минутки не полежал. Сразу переоделся - и к господину Атосу. На камзоле заплата, что я ему намедни поставил, а на пальце - перстень. Богатый. Не хуже, чем у господина Портоса. Даже лучше. Почти как алмаз, который ему ее величество подарила.
Алмаз он дома оставил. Я не удержался, примерил на палец. Порезался.
И чего люди по алмазам с ума сходят? Один вред от них!

20 октября 162...г

Барин сидит дома.
И я тоже сижу.
Кэтти к нам ходит каждый день.
На улице такая стынь, что впору камин топить по два раза на дню. Даже снег выпал. Что-то нынче рано. Отродясь такого не припоминаю.
Господин Арамис говорит - природный катаклизм. Надо у Базена спросить, что такое этот самый катаклизм. Но я и так понимаю, что непорядок.
Надо барину про экипировку напомнить. Он про это дело совсем забыл. Все по своей англичанке сохнет.
Сохнет по англичанке, а целуется с Кэтти.
Не моего это ума дело. Не моего.

23 октября 162.. г

У меня раздуло всю щеку. Полощу рот соленой водой. Неужели придется идти к лекарю и выдирать зуб? Не знаю даже, который болит. Все сразу. Так что теперь - все и выдирать?
Еда есть. Сейчас придет Мушкетон и принесет еще. Я думаю, что он промышляет браконьерством, и господин Портос про это знает. В последнее время Мушкетон постоянно при деньгах. Думаю, что он даже дает господину Портосу в долг. Возможно, что даже под проценты.
Есть не могу. Отдам господину свою долю. Не пропадать же добру!

24 октября 162.. г

Мадам Борже дала мне чудодейственную мазь от зубной боли. Помазал щеку. Теперь у меня не только зубная боль, но и два здоровых прыща.
Пойду к лекарю. Не ем третьи сутки.

Вечер.
Приходила Кэтти. Принесла господину д`Артаньяну приглашение к миледи. Смотреть на бедную девочку было жалко.
Барин неприлично обрадовался и побежал к господину Арамису.
Все еще жду его.
Щеку дерет невыносимо.

Совсем вечер.
Пришла Жаклин. Принесла еще одну чудодейственную мазь.
Прыщи никуда не делись, а зуб прошел. Вот ведь какая история!
Жаклин сказала, что она меня и с прыщами любит.
Ложусь спать и запираю дверь на все замки. Барин забегал домой, надушился и сказал, чтобы я его не ждал. Конечно. Пошел второй перстень зарабатывать. Этак и мы будем с экипировкой.

25 октября 162.. г

Неприятности сыплются как из рога изобилия.
Всю ночь под окном выла собака. Я сам дважды вставал и выливал на нее помои! Не помогло! Выла и выла, окаянная. Уснул только в пять утра.
В семь за мной пришел Гримо. Мрачнее некуда. Сказал, чтобы я сразу отправлялся к господину Атосу и принес барину одежду.
Мне что? Приказано - исполняй.
Барин был у господина Атоса. Отродясь не видел, чтобы господин Атос волновался. Я думал, что у него вовсе нервов нет. Есть! Я бы сказал, что господин Атос даже не взволнован был, а испуган! Хуже некуда!
Барин, как халат скинул, остался в одной рубашке. Я помог ему одеться как положено.
Мне показалось, или на рубашке даже кровь была?
При мне особенно не говорили, но я сам смекнул, что барин влип. Влип хуже некуда. Если все в порядке, то от любовницы в чем мать родила по улицам не бегают.
Гримо, правда, сказал, что барин к ним прибежал не в исподнем, а в женском платье. С цветочками. И в капоре набекрень. И лица на нем не было.
Вот. Барин теперь ушел куда-то с господином Атосом. Мне велено явиться на улицу Железного Лома через час. Господин Атос свое затворничество бросил. Сколько времени дома сидел, а тут сам вышел на улицу!
Мне теперь еще одна головная боль: ведь уходил-то барин в гости в наряде, что дал ему господин Арамис. Все до последней ленточки чужое было! Как теперь перед Базеном оправдываться буду? Господа сами разберутся, но мне все равно один стыд...
Все плохо. Все очень плохо. И зуб, зараза, снова ноет.

26 октября 162.. г

Я великолепен! Я выгляжу как слуга из приличного дома!
Помимо одежды, мне купили:
два пистолета и кожаную пороховницу к ним.
хороший нож вроде охотничьего. Пригодится в любом деле.
кожаный камзол с металлическим нагрудником. Очень добротный. Из плотной кожи.
лошадь.
На этом деньги у барина закончились.
Если честно, я так и не понял, откуда они появились.
Гримо тоже экипирован. Не так добротно, как я. Но зато у него настоящая кираса. Господин Атос не поскупился.
Гримо даже поцеловал его руку в знак признательности. И сказал "Спасибо".
Господин Атос не заругал его за такое поведение.
Мы с барином весь вечер примеряли нашу экипировку и мечтали о том, как будем воевать.
Все же у меня хороший барин. Хоть и ведет себя иногда как дурак. Молод он еще. Почти мальчишка.
Вечером идем в "Жареного гуся" отмечать успешное приобретение.
Это почти последний мирный вечер в моей жизни.
Послезавтра мы отправляемся на войну.
Мне хочется драться. Но я не понимаю, зачем драться с гугенотами. Ну, с нашими гугенотами. Мне кажется, что такие вопросы нужно решать в церкви, а не на поле боя. Кому хуже, что они поют по-французски те же псалмы, которые мы поем по-латыни? Что у них священника называют "пастор", а не "святой отец"? Они такие же, как мы. У нас в деревне жили, помню, три семейства гугенотов. Одевались скромно. Работали с утра до ночи. Приветливые были. Никто их не трогал. А кюре так вовсе у них молоко брал.
Господин Арамис мне пытался объяснить, что все не так просто. Но я ничего из его объяснений не понял. Он слишком умный. Или я его не слушал, а думал о куске окорока, который лежит дома и ждет, когда я его съем.

27 октября 162.. г


Славно погуляли!
Послезавтра с утра выступаем в поход.
Мушкетон радуется, Базен ходит кислый. Оба тоже при экипировке.
Не понимаю, чего Базен такой кислый. Ведь мы идем воевать с гугенотами, врагами истинной веры. Или ему его кираса жмет?
Базен сказал, что я дурак. И что я не знаю, что такое подагра.
Когда я ему ответил, что со временем узнаю, Базен сказал, что я дурак вдвойне. Нельзя себе желать зла.
Какое же зло! Всем известно, что подагра - болезнь богачей!

Вечер.
Господин был у господина кардинала.
И вернулся оттуда целехонек!
Мой барин - лучший!
Я им горжусь.
Видел, как экипировались господа Портос и Арамис. Хорошо.
Но мы - лучше!

28 октября 162.. г


Король заболел. Мушкетеры остаются в Париже.
Мы выступаем вместе со всеми остальными частями.
Я уже упаковал вещи. Тетрадку беру с собой. Гримо снабдил меня чернилами.
Мушкетон притащил флягу доброго вина - чтобы я не тосковал так сильно.
Базен принес марципаны. Он, оказывается, знает, что я лакомка.
Все. Господин говорит, что нам пора.
Продолжу при случае.

Небольшой клип на историю мушкетеров. Даже скорее не клип, а слайд-шоу

Моменты, которые можно как следует разглядеть только на гифках

Уотсон в спешке кидает свой саквояж, видимо, прямо на колени Холмсу и , влезая в кэб, едва не наступает ему на ногу. А, может, и не едва

Небольшой клип для бодрости духа для Гориан и меня. Может, он и не самый бодрящий, но ничего лучше мне сейчас в голову не пришло))