Читатели

Этот фанфик сохраняла себе когда-то давно, но думала, что возьмусь за него еще не скоро. Но, во-первых, наткнулась на него, когда просматривала тумблер, а , во-вторых, пробежав его еще раз глазами, поняла, что он мне сейчас очень близок, то, о чем в нем говорится. Наверное, когда-то я такое очень не любила, но жизнь вносит свои коррективы...

И этот рассказ это именно то, что мне сейчас нужно.

Читатели
Автор Spacemutineer

В годы ухода в отставку и удаления от дел, когда Уотсон «почти совершенно исчез с горизонта», как пишет об этом Холмс, автор прикладывает все усилия, чтоб поддерживать связь со своими читателями.

Конечно, он обвинял меня, но что еще ему оставалось делать? Просто принять, что мы старели, что некогда быстрые реакции становились медлительнее? С неохотой согласиться на войлочные тапочки и долгий послеобеденный сон? Должен ли был Шерлок Холмс по доброй воле надеть на себя это самое страшное из описаний – удалившийся от дел? Вы могли бы с тем же успехом написать те слова, которые, как он был уверен, вы и имели в виду. Пожилой. Одряхлевший.
В те последние годы нашей работы Холмс доводил себя до ручки, противостоя надвигавшемуся потоку времени и старости с помощью активности и необузданной решимости. Но ни один из нас не мог отрицать реальность. Я чувствовал, как зубы проживаемых лет вгрызаются в старые раны и старые суставы. То же самое происходило и с ним, даже если он лучше скрывал это, так же, как лучше скрывал почти все о себе.
Мягкая тактика и разговоры в течение долгих недель и месяцев оказались бесполезными. Когда я, наконец, объявил о том, что ухожу от дел, пытаясь побудить его совершить ответные действия, Шерлок Холмс мгновенно все прочитал между строк. Думаю, он ожидал, что этот момент наступит, или, может даже, боялся этого.
- Вы считаете меня некомпетентным, - сказал он, и взгляд его дымчато-серых глаз был холоден, как сталь. – Надо же, чтоб после всех этих лет именно у вас не осталось веры в мои способности. И это все, что мне нужно было знать.

В последующие две недели Холмс без какого бы то ни было предупреждения, собрав вещи, ретировался в тихую сельскую местность, которую прежде он так долго презирал, и его природная сдержанность превратилась в почти абсолютное молчание. Сперва я думал, что время смягчит его обиду, но волю Шерлока Холмса не так-то легко сломить. Вся моя переписка с ним – будь то деловые обсуждения его биографий в том виде, в каком я писал их, или более личные послания с попытками объяснения и мягкими извинениями – приводила к одному и тому же неизменному результату. Одному слову, которым он незамедлительно отвечал мне, причем всегда исключительно телеграммой:
«Понятно».
Но было очевидно, что все как раз наоборот.
Я продолжал писать, ему и о нем, но в течение многих лет не получал от Шерлока Холмса никаких существенных известий.

---------------------

Мальчишка в лавке у зеленщика был новенький и к тому же совсем юный, не старше четырнадцати лет, и его глаза широко распахнулись, демонстрируя это, к тому времени уже хорошо знакомое мне, узнавание от человека, стоящего по другую сторону прилавка. Я взял первое попавшееся под руку яблоко и стал внимательно рассматривать его, отмечая каждую черточку и изъян желто-зеленой кожуры в крапинку, но все было напрасно.
- Сэр? Простите за беспокойство, но ведь вы доктор Джон Уотсон, не так ли, сэр?
Слишком поздно. Я попался. Но это было неминуемо, так же, как и всегда. К тому времени, когда я замечал их, они уже заметили меня, и выхода не было. Повернувшись, я улыбнулся в ответ на явную радость на лице мальчугана и кивнул в знак согласия.
- Я так и знал! Сам доктор Уотсон! Право же, я так рад с вами познакомиться. Меня зовут Джошуа. - Его худая рука схватила мою и энергично пожала. - О, доктор Уотсон, я должен вам это сказать. Я просто обожаю Шерлока Холмса, сэр. Знаете, я читал все его рассказы. Все до единого, по дюжине раз каждый, просто проглотил! - Его губа дернулась, когда он понял, что допустил промах. - Я имею в виду ваши рассказы о нем.
Конечно, именно это он и имел в виду. Они всегда имели в виду именно это, даже если не всегда это говорили.
- Какая честь. Благодарю вас. - Я сжал его энергичные тонкие пальцы и похлопал его по руке.- Приятно познакомиться с читателем, особенно с таким заядлым, как вы.
- Да дело-то не в этом, сэр.
Джошуа переминался с ноги на ногу и покусывал губу, как малыш в ожидании конфетки. Я знал, что за этим последует.
- Вы часто его видите, сэр? Мистера Холмса?
Вот, пожалуйста. Взрослые пытались подмазывать колеса учтивой беседы немного больше прежде, чем открыть подлинную причину их приближения ко мне, но у ребенка не было времени на такой обмен любезностями. Его прямота располагала в его пользу. Если нужно сорвать бинт с открытой раны, то лучше сделать это одним рывком.
- Боюсь, что нет. Мы с мистером Холмсом удалились от дел. Сейчас он живет в Сассексе.
У юного Джошуа был удрученный вид. Читатели всегда выглядели удрученно, когда дело доходило до этой неминуемой темы, потому что я отвечал на вопрос, незримо присутствующий за тем, о чем они, казалось бы, спрашивали. Они спрашивали: «Вы с ним видитесь?», но за этим неизменно и ясно звучало: «Могу ли я увидеться с ним?
И горькая правда для них была такой же, как и для меня, как и наше совместное сожаление.

------------

Герберт Смит, мой давний редактор, взглянул на меня, приподняв густые брови , выглянув из-за моей последней рукописи.
- Уотсон, вы же не хотите, чтоб я это опубликовал? Ведь вы же понимаете, что признаетесь тут в совершении множества правонарушений? Вот здесь, в вашем отчете вы вламываетесь в дом этого Милвертона, становитесь свидетелем его смерти, стоите в стороне, никак не препятствуя совершению этого злодеяния, а затем сжигаете содержимое его сейфа, после чего скрываетесь от полиции, лжете инспектору и позволяете убийце выйти на свободу. И все это должно появиться в моем журнале?
- Так и есть. Но, во-первых, Милвертон – это, конечно же, псевдоним, и все подробности о нем и других действующих лицах этой драмы смутные и неясные, и дают неверное направление, чтобы никто не мог проследить, какие тут действуют реальные лица, и о каких реальных преступлениях может идти речь. Во-вторых, даже если бы кто-то все это отследил, это было бы напрасно, поскольку юридические ограничения давно истекли. В-третьих, любая ложь полиции была всего лишь умолчанием, и в любом случае это было делом рук Холмса, а не моих.
-Но в этом-то все и дело! - сказал он, с горячностью бросая рукопись на стол. - Вы намекнули, что мистер Холмс подстрекатель во всех этих преступлениях, некоторые из которых весьма отвратительны. Вы были свидетелем того, как он заключил жестокую ложную помолвку с невинной горничной, а затем не задумываясь , бросил ее, когда она сделала то, что было ему нужно. И это помимо многочисленных незаконных действий, которые он совершает в вашем рассказе, могу добавить, с вашей горячей помощью. Работая с вами, я ко многому привык, но здесь речь не только о вашем обычном легком проникновении в чужой дом со взломом или краже. Мы обсуждаем сокрытие хладнокровного убийства!
Он поморщился от тона собственного голоса, который он в запальчивости повысил, от чего его голос прозвенел на всю контору. Он заговорил потише.
- Уотсон, просто скажите мне, что у вас есть разрешение Холмса. Вы же сперва обсудили это с ним? Уотсон?
Он посмотрел на меня, и у него вытянулось лицо. Вот по этой причине я обычно и проигрывал в покер.
- Я информировал его о своих планах, - сказал я.
- И каков был его ответ?
- Такой же, как и на все другие мои вопросы, с тех пор, как он уехал.
- Это невозможно, Уотсон. Молчание – это совсем не одобрение. Мне не следовало так долго позволять вам продолжать в таком духе.
Я слышал в его голосе беспокойство. За долгие годы у Смита выработалась настороженность по отношению к Шерлоку Холмсу. Полагаю, это началось, когда они впервые встретились на Бейкер-стрит, когда Холмс появился , смеясь , не обращая внимания на кровь из своего разбитого носа после поимки вымогателя Маккэрролла. Смит относился к нему как к явлению природы, как можно было бы относиться к буре или урагану. Он узнал о Холмсе достаточно, чтобы удивляться ему, бояться его, но недостаточно, чтобы понять его.
- Смит, я уже сказал вам. Он не станет связываться с вами из-за этого. Вам не стоит из-за этого переживать.
Смит ощетинился в знак несогласия.
-Он имел бы полное право подать на меня в суд, если бы я допустил, чтобы это попало в печать. Либо я напечатал бы вопиющую клевету, либо Шерлок Холмс - бесчестный человек и преступник, и я сотрудничаю с его добровольным сообщником и извлекаю из этого выгоду.
- Мы уже обсуждали это. Холмса ни в малейшей степени не волнует какое-либо негативное изображение, особенно если на карту поставлена только его личная репутация. Он, вероятно, будет в какой-то степени возмущен моим описанием здесь его работы, учитывая мои обычные приукрашивания окружающей обстановки, в отношении которых он считает, что так я подрываю ценность его искусства своим. Но я обещаю вам, что он не скажет ни единого слова обо всем этом.
Мой редактор посмотрел на напечатанный текст и вздохнул. Если бы кто-нибудь и мог знать, в какую сторону подует вихрь, то это только я.
- Уотсон, если я получу хотя бы одну телеграмму, то вы же понимаете, что я переложу всю вину на ваши плечи.
- Если у Холмса возникнут какие-либо проблемы с тем, что я написал, то он предъявит претензии мне, а не вам. Опубликуйте это.

--------------------
То немногое, что я знал о жизни Холмса, ушедшего на покой, я почерпнул из сообщений из вторых рук или случайных упоминаний в газетах.
Я слышал, что он разводит пчел. Его подкупала их педантичная натура. Его загородный дом был отдаленным и тихим, по крайней мере, так сказала миссис Хадсон, единственный человек, из тех, кого я знал, который действительно видел его. Насколько я мог судить, его жизнь тоже в целом казалась спокойной, хотя его сверхъестественная способность притягивать неприятности, по-видимому, никогда его не покидала. Однажды я прочитал в "Дэйли Хроникл" о странном приключении, в котором Шерлок Холмс имел дело с одним из самых свирепых и смертоносных убийц, с которыми он когда-либо сталкивался за свою долгую карьеру: выброшенной на берег тропической медузой.

Я безумно жалел, что не был там и не стал свидетелем этого.

У нас выработалась своего рода рутина. Каждые несколько месяцев я отправлял Холмсу письмо, спрашивая о том, что у него нового и в свою очередь сообщая последние новости о себе - мои ближайшие планы как в отношении моей писательской деятельности, так и в отношении меня самого, и, скажем, краткое изложение последних лондонских интриг или какую-нибудь новость, касающуюся кого-то из наших общих знакомых. Независимо от содержания, всегда можно было рассчитывать на то, что в течение дня он отправит мне ответ из одного слова.

"Понятно".

По крайней мере, я знал, что он жив. В нашей совместной истории было время, когда я не знал даже этого.
С течением лет стало труднее писать ему эти письма и даже тяжелее стало писать о наших совместных приключениях. Эти истории были хрустальными осколками памяти, ясными, прекрасными и острыми, как бритвы. Письма были похожи на травму от грубого удара, ощущением того, что я вечно разбиваю голову об одну и ту же кирпичную стену чистого упрямства и гордости.
Я никогда, на самом деле, не знал, читал ли он что-нибудь из того, что я пишу. После того как моя первая серия приключений, опубликованная в первый год после уединения Холмса в Сассексе, не встретила отклика, объем моих работ сократился до минимума. За пять лет в печать попали лишь три рассказа, а от Холмса по-прежнему не было ничего, кроме самых простых подтверждений его существования. Постепенно я обнаружил, что больше не могу браться за перо ни для него, ни для себя, и молчание с одной стороны превратилась в тишину уже с обеих сторон, которая уходила вдаль, словно пустой горизонт.

-----------

Однажды ранним утром во вторник это взаимное забвение внезапно закончилось тем, что на мой адрес пришла не ожидаемая мной телеграмма из Сассекса. Я помню, как чувствовал себя измотанным, просто перебрасываясь парой слов с мальчишкой, разносившим телеграммы. Интересно, про что, черт возьми, Холмс хотел сказать мне, что теперь он понял? Может быть, он отвечал на старое письмо? Насколько я мог припомнить, он ни разу не пропустил ни одного ответа. Было ли это повторением, возможно, симптомом той же ползучей забывчивости, с которой сталкиваются все мужчины в нашем возрасте?
Я вскрыл конверт. Это было ни тем, ни другим.

«Ваши читатели уже некоторое время не получали от вас никаких вестей.» Включал ли он и себя в их число? Скрытый под этим смысл, конечно, был налицо, но за годы работы с Холмсом я понял, что мои первые инстинкты не всегда были самыми верными. Но этот факт никогда не мешал мне внимать им.
Холмс хотел, чтобы я написал о "корнуоллском ужасе", как он выразился. Он мог иметь в виду только ужасные убийства Тридженнисов. Это был странный случай алчности, любви и смерти, на который мы наткнулись в Маунтс-Бей, пока я изо всех сил пытался уговорить Холмса отдохнуть и не работать хотя бы столько, сколько нужно, чтобы оправиться от пневмонии.
В конце концов, два человека расстались с жизнью, а двое других лишились рассудка. Для нас с Холмсом это было одно из самых близких столкновений со смертью, которые мы когда-либо переживали, и произошло это по его вине и с моего молчаливого согласия. У него была своя гипотеза, и он хотел убедиться, что она верна, чего бы это ему ни стоило, поэтому я помог ему. Клянусь Богом, он нашел свой ответ. Мы оба.

Когда мы, корчась, рухнули вместе на траву, в те первые мгновения после того, как я выволок его, кричащего, из дома, я не был уверен, что он выживет. Если уж на то пошло, я не был уверен, что выживу и я сам. Если бы этот страх, вызванный во мне ядом, этот отвратительный, нечеловеческий, совершенно неестественный страх сохранялся гораздо дольше, я бы этого и не хотел.
Несмотря на свою физическую слабость в ту минуту, Холмс с его острым умом оправился от психического воздействия наркотика гораздо быстрее, чем я. Когда, вырвавшись из этого мрака, мне удалось снова прийти в себя , я почувствовал его руку на своей щеке, когда он пытался привести меня в сознание. Он звал меня по имени.
- Уотсон? Честное слово, Уотсон! - сказал Холмс нетвердым голосом, когда, наконец, он смог сказать что-то так, чтоб я его понял. Он выглядел пораженным, в этот момент ему было хуже, чем когда-либо, даже в разгар пневмонии. - Я в долгу перед вами... - выдохнул он. - Я должен поблагодарить вас и принести извинения. Боже милостивый, это был неоправданный эксперимент даже для меня одного, но вдвойне непростительно было вмешивать в него друга. Я... Джон, я искренне сожалею об этом.
Я никогда не видел его таким, каким он был в тот момент. Во все времена Холмс охранял свое сердце так же яростно, как рыцарь защищает крепость замка. Он никогда не позволял такой значительной части себя подвергаться чужому суждению, ни разу. Но в тот момент, на этот краткий миг , он позволил мне это. Это была честь для меня. И мне стало легче.
- Вы же знаете, что помогать вам - величайшая радость и привилегия для меня, - сказал я. Он устало склонил голову, и я притянул его к себе. - Мы делаем это вместе, Холмс. Вы же это знаете.
И в этот момент он это знал. Он, поистине ,знал это.

Я вдруг осознал, что все еще стою, прислонившись к дверному косяку, а телеграмма все еще дрожит у меня в руке. Взглянув на часы, я обнаружил, что затерялся в разбивающихся волнах этих воспоминаний почти на полчаса. Эффект был настолько ошеломляющим, что доктор во мне задался вопросом, не было ли это на самом деле каким-то скрытым, затяжным воздействием на нервную систему этого ужасного корня Дьяволовой ноги, имевшим место много лет назад. У моего сердца было явно менее научное объяснение.

"...и, возможно, самый показательный (здесь возможно есть игра слов - откровенный, обнажающий) случай в моей практике, - написал Холмс в своей телеграмме. Это то, что он имел в виду? Вспоминал ли и он тот момент искренности, ту вспышку существующей между нами связи, которой мы позволили выскользнуть у нас из рук и исчезнуть? Были ли его воспоминания о том дне хотя бы наполовину такими же сильными, хотя бы наполовину такими же трогательными, как мои?
Только тогда мне пришло в голову, что при поразительной силе его воображения это воспоминание, которое мы разделяли, вероятно, было гораздо более сильным и даже более всепоглощающим для Холмса, чем для меня, хотя я сомневался, что он когда-либо сможет открыто рассказать мне о чем-то настолько интимном.
Я сразу же сел за стол, чтобы выполнить его просьбу. "Приключение Дьяволовой ноги" было написано за один день, в тот самый день, и в этот день он уже напечатан, опубликован для всеобщего обозрения в последнем номере "Стрэнда".

Просматривая текст, я чувствую, как где-то внизу живота у меня сжимается старый знакомый комок нервов. Мои пальцы судорожно сжимают бумагу. Мой пульс учащается.

Я могу только представить, какой будет реакция моего читателя.

@темы: Шерлок Холмс, Дьяволова нога, Spacemutineer

---

Еще с тумблера о "Дьяволовой ноге"

"Уотсон, который под действием яда не в силах был даже крикнуть, был совершенно беспомощен, но затем он видит выражение лица Холмса, похожее на те, что они видели у умерших, и вытаскивает их обоих оттуда при помощи просто какого-то нечеловеческого усилия воли. В этом облаке, таившем в себе все самое ужасное, чудовищное и злое, что только есть на свете, ничто не могло сравниться с ужасом увидеть своего друга мертвым и он вырывается из его власти, чтобы спасти их обоих. ЧЕРТ ВОЗЬМИ.
На самом деле, я нахожу эту небольшую деталь - о том, как парализует страх, который вызывает наркотик, – очень показательной. Холмсу следовало бы предвидеть это, потому что он знает, что все жертвы были найдены сидящими за своим столом в тех же позах, в которых они находились до того, как комнату окутали ядовитые пары. Холмс знает, что яд передается по воздуху и что он работает за счет горения – следовательно, все, что было бы необходимо жертвам для спасения, - это выбежать из помещения (подальше от смертоносного огня и загрязненного воздуха). Но они не смогли выбраться из комнаты. Они даже не могли подняться со своих стульев. Они были парализованы. Холмс говорит, что он никак не предполагал, что действие могло быть таким внезапным и сильным, но именно на это указывали улики. Они не могли встать; они сидели там, вдыхая яд, пока не сошли с ума или не скончались. И тот факт, что Уотсон один смог выйти из паралича, потому что зрелище умирающего у него на глазах Холмса было бОльшим эмоциональным потрясением, чем все, что мог сделать с ним сам наркотик, является, пожалуй, самым ошеломляющим моментом в этой истории, полной потрясений.
О, "Дьяволова нога", ты всегда будешь моим фаворитом!"

***

Иногда я понимаю, что наши англоязычные друзья все это читают и воспринимают совсем иначе. Поэтому подобные их заметки и комментарии совершенно бесценны.

***

"При этом перечитывании я обратила внимание на рассказ о том, что внимание одной из жертв яда было приковано к тому, что происходит за окном - Уотсон упоминает слова Тридженниса о том, что что-то двигалось где-то совсем рядом с домом и сказано это было так , что вы начинаете верить, что какое-то существо, возможно, пыталось проникнуть внутрь.

И это подчеркивает храбрость Уотсона в том, что он смог вытащить из дома их обоих, даже если это означало отправиться навстречу страшным монстрам снаружи."

***

"Холмс легкими, быстрыми шагами обошел комнату; он садился на стулья, двигал их и расставлял так, как они стояли накануне. Он прикидывал, насколько виден сад с разных мест. Он осмотрел пол, потолок, камин; но ни разу я не заметил ни внезапного блеска в его глазах, ни сжатых губ, которые подсказали бы мне, что в мозгу его мелькнула догадка."

Уотсон уже так хорошо знает Холмса. Их отношения находятся уже в такой стадии, когда люди понимают друг друга без слов.

***

"Вы же знаете, что помогать вам - величайшая радость и честь для меня."

Величайшая радость для него - найти спокойное место, где бы Холмс мог восстановить свои силы , и заботиться о нем.
Величайшая радость для него - совершать длительные прогулки по округе, слушая, как Холмс рассказывает ему о том, что сейчас увлекает его ум.
Величайшая радость для него - быть слушателем и проводником света. Сопровождать Холмса в его расследованиях и быть рядом с ним во время его безумных экспериментов.
Величайшая радость для него - спасать его жизнь и удерживать его на плаву. (буквально держать голову над поверхностью воды)
Я так люблю этих двоих мужчин."

@темы: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, Тумблер, Дьяволова нога

---

Нашла в одном журнале на тумблере всего несколько строк о "Дьяволовой ноге"

В "Дьяволовой ноге", после того, как Холмс и Уотсон надышались ядовитыми парами, единственное, что приводит Уотсона в здравый рассудок, настолько, что у него хватает сил вытащить из комнаты Холмса и таким образом спасти их обоих, это вид охваченного ужасом бледного лица Холмса.
И первое, что делает Холмс, придя в себя, это извинение, ибо самое пугающее в этой ситуации то, что он подверг Уотсона смертельной опасности.

Еще здесь потрясающие тэги: "Джон Уотсон выкован из ЖЕЛЕЗА и ЛЮБВИ", "Нет ничего страшнее, чем мысль о том, чтоб снова потерять вас"...

У меня продолжается какой-то ренессанс на тумблере и я на грани того, чтоб бросить пока все остальное, и что-то надо делать с распухшим браузером, но остановиться я не могу и хочу еще при первой возможности изучить-сохранить свои старые любимые страницы, пока они еще живы.

***

Вообще, я последнее время много тут чего пропахала, в том числе и гифок, которые иногда бывают просто сенсационными, ибо при простом просмотре многое пропускаешь, даже если смотришь в сотый раз. Или даже не то, что пропускаешь, а просто даже не совсем понимаешь то, что ты видишь) и такое бывает. И в этом смысле у меня на первом месте, наверное, "Пестрая лента". Там так много всякого... Но об этом, наверное, позже.

Но в связи с интервью Бретта и прочими другими его интервью, и не только его, наверное, хочу сказать, что о главном он все же никогда ничего не говорил. Ну, наверное, это правильно, наверное. И для скажем, среднестатистического зрителя он скажет про трещины в мраморе, про верность Канону, про иллюстрации, даже про то то, что Уотсон слишком - в чистом смысле - любил Холмса, чтоб жениться на какой-нибудь женщине, а Холмс без него давно бы погиб от передоза. Но гранадовский сериал, как я его понимаю, это такой своеобразный торт. Он из множества слоев, и их, по меньшей мере, больше двух. Верхний вкусен и интересен даже для пятилетних детей, об этом опять же сам Бретт говорил. Но есть и другие. И про самые нижние никто говорить не будет - имеющий глаза увидит. Но для меня все это иногда подобно и самому Канону, и возникает тот же вопрос: неужели все это было просчитано до такой степени и каким-то образом были учтены сотни нюансов? И это было намерено, а не является каким-то обыкновенным чудом?

***
Заглянула тут на ютубе к Тенману, который продолжает начитывать пастиши своим псевдо-ливановским голосом. Еще один человек написал, что очень хотелось бы послушать все эти аудио-рассказы, но слушать вот это совершенно невозможно. Но кажется, нас было только двое, остальные в восторге. И это закономерно.

***
Иногда я чувствую себя пленницей этого дневника. Как бы ни было досадно, обидно, горько, я словно прикована к нему. Как Элли к Черному камню Гингемы) Сидишь тут вроде, как свободный человек, хоть и умираешь от жажды. Пытаешься уйти - он тянет тебя назад.
Ну, и подобно Холмсу говорю : Девиз фирмы - все это кому-то пригодится, через год, два, десять, двадцать лет спустя. Чувствую себя при этом уже каким-то призраком

@темы: diary, Про меня, Гранада, Дьяволова нога, Шерлок Хлмс

---

Продолжаю разбираться в дневнике и вот еще один маленький отрывок, который был на английском

Как сердится доктор Уотсон

Очень понравилось вот это наблюдение за сценой в "Дьяволовой ноге", когда Уотсон укрывает Холмса пледом, когда тот выслушивает викария.



Холмс не просит принести свой плед. Он не делает никакого жеста или намека, что он может ему понадобиться еще в каких-то случаях , помимо его прогулок по окрестностям. Однако, что здесь самое лучшее? Это вовсе не то, как тепло Уотсон едва заметно сжимает предплечье Холмса и не то, как он мягко похлопывает его по плечу, накрывая пледом.



Это не легкая, ускользающая улыбка Холмса, когда он бросает взгляд на Уотсона. Это даже не тот факт, что все это происходит в присутствии священника.
А то, что сейчас Уотсон раздражен и сердит на Холмса, и тем не менее, проделывает все это, беспокоясь о нем.



Я видел множество супружеских пар, которые были не настолько нежны друг к другу.

@темы: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, Гранада, Дьяволова нога

---

Эту статью с тумблера я очень давно сохранила у себя еще на заре этого дневника. Прямо как есть без перевода. А сейчас разбираясь с архивами, решила, что надо придать ей божеский вид. Статья пользователя Plaidadder. Думаю, еще вернусь к ней - попадалось там немало интересного. И эта статья прекрасный тому пример - интересный взгляд на Гранаду.

«Смерть всегда с нами». Гранада. Дьяволова нога.



Эта история всегда очаровывала меня. И, несмотря на некоторые серьезные осечки со стороны съемочной группы, в целом мне нравится то, что они с этим сделали.
Для меня этот эпизод - нечто большее, чем просто дело. Конечно, для всех существуют “Три Гарридеба” , о которых всегда обычно говорят в этом смысле; но в каноне, ИМХО, “Нога дьявола” - такая же важная веха в отношениях Холмса и Уотсона. Трактовка Гранады подчеркивает и расширяет эту историю до чего–то такого, что – во всяком случае, для меня - становится глубоким и трогательным. В контексте сериала “Гранада” “Нога дьявола” является своего рода эмоциональным продолжением "Пустого дома", в котором травма Рейхенбаха – скрытно и втайне от всех – вновь открыта, тщательно обработана и исцелена. К счастью, этот эпизод по большей части не связан с африканским происхождением корня radix pedis diaboli; в саундтреке мы временами слышим барабанную дробь, но нам не нужно примиряться с чем-то вроде той демонстрации стереотипов, которая открывает “Шесть наполеонов”. Нет, смертельный ужас, вызванный наркотиком, вместо этого отсылает к единственному страху, который движет всеми остальными – смерти – и ее близкому спутнику, потере.
Предпосылка этого эпизода – то, что Холмс довел себя до физического истощения, и Уотсон повез его для исцеления в Корнуолл, – трагически совпадает с некоторыми событиями, происходящими примерно в это же время в жизни Бретта. Я уверена, что эта история хорошо известна всем, кто читает эти обзоры, поэтому я не буду повторять ее здесь. Грустно наблюдать за этим и думать о том факте, что на данный момент Бретту не оставалось даже десяти лет жизни. Но это часть истории, как рассказывает этот эпизод: мы все умираем, и иногда лучшее, что мы можем сделать, - это принять понимание это знание вместо того, чтобы убегать от него.
В канонической истории повествование Уотсона намекает на то, что пороки Холмса, возможно, имели какое-то отношение к кризису с его здоровьем, который отправил их в отдаленный уголок Корнуолла. Холмс изнурял себя “ постоянной тяжелой, напряженной работой, тем более, что сам он совершенно не щадил себя”. Сценарист Гэри Хопкинс понимает этот намек и разрабатывает его, используя этот эпизод для развязки сюжетной линии наркотической зависимости Холмса. Но я берусь утверждать, что зависимость Холмса раскрывается в этом эпизоде как симптом или метафора чего-то гораздо более глубокого.
Эта серия начинается с того, что Холмс сердито сидит в повозке, завернутый в поистине удивительное количество слоев своего пледа, и мрачно говорит Уотсону: “Вам следовало ехать одному”, на что огорченный Уотсон отвечает с фальшивой бодростью: “Чепуха! Мы же в отпуске!” Серия заканчивается одной из множества перевертышей, когда Холмс отмахивается от опасений Уотсона по поводу его решения отпустить Стерндейла, повторяя ему его собственную реплику: “И кроме того, как вы всегда мне говорите, что мы в отпуске!” В промежутке между двумя этими фразами Холмс претерпевает серьезную трансформацию, которая приводит к сейсмическому сдвигу в их отношениях. И все начинается с той сцены в гробнице эпохи неолита, когда Уотсон говорит: “Я полагаю, смерть всегда с нами”.
Конечно, на самом деле все начинается задолго до этого. Но Уотсону, как мы знаем, никогда не удавалось заставить Холмса делать то, чего он на самом деле не хочет. Употребление кокаина является ярким примером этого. Так что, как бы он ни жаловался на это, тот факт, что Холмс согласился поехать в этот отпуск, указывает на то, что он действительно серьезно относится к советам врача и действительно начинает беспокоиться о своем здоровье. Конечно, почти сразу же, как только они добираются до своего отдаленного коттеджа, Холмс прибегает к пресловутому семипроцентному раствору кокаина. Но хотя мы видели множество других сцен, где Уотсон застает Холмса за этим занятием, этот случай действительно отличается от прочих. Во-первых, мы никогда раньше не видели Холмса, когда он вводит себе наркотик. Он всегда либо смотрит на шприц и думает об этом, либо уже просто опускает закатанный рукав и убирает принадлежности, когда в комнату входит Уотсон. На этот раз мы наблюдаем, как он завязывает жгут и пытается разработать вену, и видим, как он возбужден и испытывает чувство безысходности. Мы также видим, как он довольно жалко пытается скрыть все это от Уотсона – и это тоже ново. В более ранних эпизодах, когда Уотсон подходит к нему после того, как он сделал свое дело, типичный ответ Холмса на молчаливый упрек Ватсона - наглый взгляд, с которым Холмс бросает другу вызов, вынуждая высказать свое мнение. Это первый раз, когда Холмс испытывает что-то вроде стыдливости или чувства вины за употребление кокаина. И опять же, это должно быть потому, что он начинает думать о возможных последствиях.
Но когда Уотсон говорит: “смерть всегда с нами”, это многое проясняет в самых разных отношениях. С одной стороны, это универсальная истина: все мы смертны, смерть неизбежна для всех. Подразумевается, конечно, что эта фраза предназначена непосредственно Холмсу: вы тоже смертны, и если вы не начнете лучше заботиться о своем теле, вы его уничтожите. Но я думаю, что это также имеет личный смысл, например: смерть всегда с нами, то есть ,смерть сейчас является частью этих отношений. В частности, ваша смерть. Этим Уотсон говорит Холмсу: я жил с вашей смертью три года. Я все еще живу с этим. Мне не нужно гадать, каково будет мне, когда вы умрете, потому что я уже знаю. И каждый раз, когда вы колетесь, каждый раз, когда вы гоняетесь за кем-то, кто крупнее и сильнее и вооружен лучше, чем вы, каждый раз, когда вы отказываетесь от еды или работаете 72 часа подряд, я вижу, что будет дальше. Каждый раз, когда вы пренебрегаете потребностями своего тела, я знаю, что этим вы приближаете нас к тому дню, когда со мной случится самое худшее в мире. Снова.
Поэтому, когда Холмс соглашается с ним, по крайней мере, в моем понимании, он принимает не только факт смерти, но и конкретно то, что говорит ему Уотсон: смерть Холмса - это то, что случится и с Уотсоном. И это очень важно. В “Пустом доме” Холмс вернулся , признался в том, что произошло, и они помирились; но Холмс на самом деле не понял, что он сделал с Уотсоном, обманув его. Его опыт этих трех лет полностью отличался от опыта Уотсона. Для Холмса эти годы были связаны с тем, чтобы перехитрить смерть: быть на шаг впереди убийц, пока он не сможет вернуться домой и покончить с ними навсегда. Для Уотсона те же самые годы были посвящены тому, чтобы принять смерть Холмса и научиться жить с этим. И какой бы приятной ни стала их жизнь со времен “Пустого дома”, они все еще далеки друг от друга в отношении того, о чем не хотят говорить.
Но после этого разговора мы видим некоторые признаки того, что Холмс начинает понимать позицию Уотсона. Он закапывает шприц, тем самым окончательно избавляясь (по крайней мере, до тех пор, пока не закончится их отпуск в Корнуолле) от привычки, против которой Уотсон выступал с первого дня. Но что еще более важно, он учится жить без постоянной внешней стимуляции. Он позволяет себе просто быть. Я не пытаюсь увидеть в этом какие-то намеки на Дзен ; но долгие одинокие прогулки, “медитации”, часы, проведенные в общении со странным, наполненным смертью пейзажем, в котором они находятся, - все это ново. До этого момента Холмс лишь сидел неподвижно, слушая музыку или куря , ища способ разрешения сложного дела. Теперь он учится относиться к себе столь же ответственно и заинтересованно, как и к проблемам других людей. Он выливает содержимое ампулы и закапывает шприц и это означает отказ от образа жизни, который, как он теперь понимает, разрушителен как для него самого, так и для Уотсона.
Так что для него это очень важно: попытаться избавиться от пренебрежения к себе и найти более устойчивый способ существования в этом мире. Но, как это бывает с любыми серьезными изменениями в жизни, решение может быть внезапным, но претворение его в жизнь происходит постепенно, часто лишь частично, и всегда сопровождается остановками и рецидивами. Когда внезапно им подворачивается дело, Уотсон разгневан – еще одно новшество, потому что в прошлом он всегда приветствовал новое дело как нечто такое, что удержит Холмса подальше от шприца еще на несколько дней. Мы не знаем, скажет ли когда-нибудь Холмс Уотсону, что он спрятал шприц; но Уотсон - врач, он должен это выяснить. Он сердит, потому что боится, что это дело вызовет рецидив – не пристрастия к наркотикам, а привычки к саморазрушению, которые стали частью метода расследования Холмса. И, на самом деле, он прав; как только у Холмса появляется дело, он сразу же возвращается к своему обычному режиму.
Все это достигает кульминации в “эксперименте” Холмса с ядовитым порошком.
Итак, позвольте мне сказать, прежде всего, что для Дойла то, что Холмс делает с этим неопознанным белым веществом, безусловно, на грани, но это не настолько выходит за рамки, чтобы казаться безумием. В те времена, когда Дойл начинал заниматься медициной, одним из способов, которым врачи определяли смертоносность того или иного вещества, было принимать его самостоятельно и записывать свои симптомы. И стоит помнить, что это был, вероятно, самый быстрый и надежный способ определить, действительно ли порошок мог быть причиной смерти. В Каноне нет обыкновения “отправить его в лабораторию для тестирования”. Холмс – сам себе лаборатория. На данный момент он знает о судебной химии больше, чем кто-либо в Англии, и, конечно же, он не привез в Корнуолл никакого химического оборудования. Так что, если только они не собирались испытать его на каком-нибудь несчастном животном (как это делает Холмс в "Этюде в багровых тонах"), то это как раз то, что, естественно, пришло бы в голову тому, кто не любит ждать результатов. Дойл провел аналогичный эксперимент на себе с гельземиумом и написал об этом статью. Холмс принимает меры предосторожности, которые Дойл счел бы разумными: он обеспечивает надлежащую вентиляцию, уменьшает дозу и работает с напарником. Тот факт, что это все равно чуть не убивает их обоих, действительно свидетельствует об удивительной токсичности этого вещества, хоть Холмс потом и ругает себя за то, что вообще счел это хорошей идеей.
Гранада трактует это совсем по-другому. Эксперимент Холмса представлен как возвращение к саморазрушительной тяге к стимуляции, которая теперь явно угрожает его жизни. Существует множество визуальных подсказок, которые побуждают современного зрителя (во всяком случае, зрителя 1988 года) увидеть в этом аналогию употребления Холмсом наркотиков, что является метафорой того же стремления к смерти. Белый порошок, ложка и горелка напоминают образы других теле-героев, готовящих героин для инъекций. В отличие от Канона и, как и в случае с употреблением наркотиков, Уотсон громко протестует и называет это “безумием”. И все же, как и в случае с употреблением наркотиков, Уотсон не может отговорить его от этого и в конечном итоге становится участником эксперимента, потому что он боится, что, предоставленный самому себе, Холмс по ходу дела просто убьет себя.
То, что происходит дальше, с художественной точки зрения ужасно. И все же, я собираюсь это оспорить, ибо это также чрезвычайно важно и делает этот эпизод намного более важным, чем он был бы в противном случае.
В каноне, конечно, все описано с точки зрения Уотсона. Таким образом, во время эксперимента мы получаем ощущения и чувства Уотсона, но не Холмса. Снимая экранизацию вы хотите показать больше , чем можно прочесть в оригинальном тексте; и в этой серии была попытка сделать это, проникнув в разум Холмса и представив нам его мироощущение. Я на 100% приветствую это решение. Это прекрасная возможность для развития образа героя и наш шанс узнать больше об эмоциях, которые Холмс никогда не выразит словами. Молодец, Гэри, что ухватился за это.
И все же это решение ставит перед съемочной группой главную проблему экранизации “Дьяволовой ноги ": ” Никакие реальные образы не могут быть, на самом деле, так пугающи, как то, что должны испытывать люди под воздействием этого препарата. Дойл мудро избегает подробностей галлюцинаций Уотсона, а вместо этого просто рассказывает нам, каковы его ощущения . Но в кино единственный способ проникнуть в голову Холмса - это показать нам, что там внутри. И определенно нет ничего, что вы могли бы воспроизвести – конечно, ничего, что вы могли бы представить на сетевом телевидении в 1988 году, – что не было бы крайне разочаровывающим для зрителей после всего этого нарастающего напряжения.
Но на самом деле, кадры, представляющие галлюцинации Холмса под воздействием корня Дьяволовой ноги, вовсе не являются большим разочарованием. Они чертовски УЖАСНЫ. Это катастрофический кинематографический провал. Это не только худшая часть этой серии, это худшая часть ЛЮБОЙ из всех серий, которые я видела. Это мешанина неубедительных клише ужасов 80-х, фальшивая кровь, грубые попытки визуального искажения и дезориентации, странные крупные планы выпученных от ужаса глаз Джереми Бретта и – по какой–то причине – беспорядочно выбранные гравюры Уильяма Блейка:



Это Навуходоносор, которого Бог сводит с ума, так что я предполагаю, что есть какая-то тематическая связь, и также верно, что знаменитый наркоман Джим Моррисон из «The Doors» получил название своей группы от "Бракосочетания рая и ада" Блейка, так что, возможно, это тоже продолжение наркотической аналогии, но… это плохо. Все это ужасно. Все время просмотра этой сцены я смеялась громким, истерическим хохотом. И я подумала, знаете что, в этот раз я хотела бы пригласить сюда Моффата и Гэтисса, чтобы они сделали эту часть, потому что эти галлюциногенные штуки с чертогом разума - это то, что им отлично удается, и в чем команда Гранады,- или, по крайней мере, команда Гранады, работавшая над этой серией, - очевидно, полностью себя исчерпала.
И все же.
Если мы пройдем мимо ужасного исполнения и рассмотрим содержание, эта галлюцинация, на самом деле, очень важна. Мы узнаем, что на данный момент Холмс больше всего боится смерти. И не только из-за того, чем это кончится для него, но и из-за того, что это предвещает Уотсону.
Итак, этот отрывок начинается с множества кадров, изображающих Холмса у гробницы, где они впервые разговаривают о смерти. Кроме того, нам показывают вид на море сверху, что напоминает нам о том, что во многих отношениях этот пейзаж повторяет обстановку Рейхенбаха: дикий и возвышенный пейзаж, самый гористый, какой вы только можете найти в Англии, отвесный утес, спускающийся к бурным водам под ним. Конечно же, оттуда мы переходим к воспоминаниям о его схватке с Мориарти из “Последнего дела” и к кадру с Холмсом и Мориарти, летящих вниз с Рейхенбахского водопада.
На этом этапе авторы фильма используют различные псевдо-цветные версии отснятого материала, на котором Холмс и Мориарти падают со скалы в конце “Последнего дела”. Но, конечно, то, что показано на этих кадрах, - это то, чего на самом деле никогда не было. Холмс никогда не падал в пропасть. Это собственное представление Уотсона о том, что произошло. Поэтому, когда Холмс видит это, это не какая-то ретроспектива. Он вовсе не вспоминает сейчас то, что когда-то испытал. Он впервые видит свою собственную смерть глазами Уотсона.
И давайте вспомним, что этот порошок заставляет людей оказаться лицом к лицу с чем-то настолько ужасающим, что они буквально сойдут с ума, если будут созерцать это слишком долго.
Итак, это означает следующее: 1) Холмс теперь сознает, что видеть, как умирает твой друг, ужасающе страшно. 2) Это говорит нам кое-что о том, насколько ужасна для него перспектива смерти Уотсона. 3) Это также говорит нам кое-что о том, как он напуган своими собственными чувствами в отношении того , что он причинил этот невыразимый ужас самому дорогому для него человеку.
Другими словами: Холмс ,наконец, постигает это. Он на собственном опыте испытывает, каково было Уотсону в течение этих трех лет; он приходит от этого в ужас. И это все изменит.
Из-за киношного приема проникновения в разум Холмса мы не видим, как Уотсон воспользовался остатками “сил и здравого рассудка”, чтобы оттащить Холмса в безопасное место. Но вместо этого мы получаем нечто гораздо более мощное. Мы слышим, как Уотсон зовет Холмса по имени, и глазами Уотсона видим, как Холмс, корчится в конвульсиях, в то время как Уотсон отчаянно пытается заставить друга узнать его:



И потом ему, наконец, это удается.



И первое слово, слетевшее с его уст, было:
“ДЖОН!”
Назвал по имени. Первый раз.
Честное слово, у меня мурашки побежали по коже.
В канонической истории Холмс произносит обращенную к Уотсону небольшую речь о том, насколько это было опасно и безрассудно, и как ему жаль, что он подвергал его этой опасности. Уотсон дорожит этим моментом, потому что, по его словам, “был тронут небывалой сердечностью Холмса”. Как бы ни отличалась от первоисточника экранизация, этот момент прекрасно отражает тот эффект, к которому стремился Дойл. Произнесенное христианское имя Уотсона говорит вам: это настоящий прорыв. Все случившееся здесь, и о чем продолжает напоминать нам видеоряд, говорит о том, что они заново воспроизводят сцену воссоединения в “Пустом доме”, поменявшись ролями и с совершенно иными эмоциями со стороны Холмса. В сцене воссоединения Холмс также тянется к Уотсону; но здесь вместо того, чтобы сказать: “Я вернулся, чтобы утешить вас”, тот же жест говорит: “Ради всего святого, утешьте меня”. В “Пустом доме” Холмс приводит Уотсона в чувство после обморока; здесь Уотсон пытается вернуть Холмса в мир живых. В “Пустом доме” Уотсону приходится хвататься за Холмса, чтобы убедиться, что он реален; здесь Холмс изо всех сил цепляется за Уотсона:




Поэтому здесь Холмс, завершает путь, пройденный Уотсоном. Доктор думает, что он оттащил Холмса от края пропасти; но для Холмса это как если бы Уотсон воскрес из мертвых. Потому что, в конце концов, хотя экранизация и не подчеркивает это так сильно, как рассказ, этот маленький трюк мог убить Уотсона так же легко, как и Холмса. И Холмс узнает, что отныне смерть - это то, что приходит к ним обоим, если она приходит к одному из них, и что он ни за что не хочет, чтобы Уотсон снова прошел через это.
И поэтому, когда он извиняется и говорит, что этот опыт был “неоправданным экспериментом даже для меня самого и вдвойне непростительно вмешивать в него друга”, речь идет не только о яде. Речь идет о Водопаде. Холмс, наконец, в достаточной мере понимает, что он сделал , чтобы принести действительно значимые извинения. Это тот момент, когда края пропасти между ними соединяются, и отношения по-настоящему восстанавливаются. И я только хотела бы, чтобы они сфокусировались на Хардвике чуть подольше, чтобы позволить нам понаблюдать за тем, как все это осознает и Уотсон.
Вместо этого нам приходится довольствоваться заключительным разговором, после того как Уотсон в очередной раз возражает против решения Холмса отпустить убийцу, потому что он убил в отместку за женщину, которую любил. Что ж, все это прослеживается в биографии Дойла, и никто ничего не может с этим поделать. Но они делают что-то очень интересное с этим небольшим отрывком из Канона:
“Я никогда не любил, Уотсон, но если бы мою любимую постигла такая судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш охотник на львов, презирающий законы. Кто знает…”
Так что, когда Холмс говорит: “Я никогда не любил”, что ж, весь эпизод был посвящен тому, чтобы показать нам, почему это просто чушь . Он любил, и человек, которого он любил, как раз тот , которому он это говорит. Но все остальное…Холмс, по сути, говорит: если кто-нибудь когда-нибудь причинит вред человеку, которого я люблю, я душу из него вытрясу. И в сериале Уотсон может сказать в ответ: да, я бы, вероятно, поступил точно так же. Что ж, возможно, фраза “Я убью любого, кто причинит тебе боль” - довольно странный способ сказать “Я люблю тебя”; но, честное слово, если вы посмотрите эту сцену, я думаю, что в основном они оба имеют в виду именно это. Это и есть обоюдное признание в любви. Сейчас они ближе, чем когда-либо прежде. Смерть все еще с ними. Но теперь они вместе смотрят ей в лицо. Они оба упали в эту пропасть и вернулись обратно. И теперь они наконец-то в отпуске. Вдвоем.

@темы: Шерлок Холмс, Исследования, Гранада, Дьяволова нога, Plaidder

---

Насколько я поняла, это довольно редкая иллюстрация Гилберта Хэлидея к "Дьяволовой ноге" из американского издания "Стрэнда". Там рассказ разделили на две части и он выходил в двух выпусках, оттого и были сделаны дополнительные иллюстрации.

@темы: Шерлок Холмс, Дьяволова нога, Иллюстрации к Канону

---

Ну, вот внезапно сейчас захотелось записать. Посмотрела один из своих любимых клипов по Гранаде. Только сейчас до меня дошло, что Уотсон там исключительно Бёрк. И вот слушая слова песни, замечательно сочетавшиеся с видеорядом, и при этом рождающие какие-то новые впечатления - что вообще свойственно только очень хорошим клипам - я внезапно осознала один из факторов, почему я все же больше люблю Бёрка.
Его Уотсон ни в коем разе не нянька, не снисходительный друг, готовый все прощать, не мудрый доктор, сдерживающий порывы безумного сыщика. Он может прийти в раздражение... на минуту, и он все же всегда хотя бы на один шаг отстает от Холмса. Он ведомый. Говорю об этом не потому, что не хочу, чтоб его кто-то затмевал, а просто так будет правильнее.
Ну, и , как ни крути, тут есть огонь, как ты его не назови. А после там уже все очень спокойно, мудро и... с небольшим холодком.

Ну, и вот опять возвращаясь к Хардвику. Сейчас совсем не время подробно расписывать свои мысли относительно его Уотсона - хотя их много, этих мыслей. Но вот прямо сейчас случайно попал под руку наглядный пример. "Дьяволова нога". Холмс собирается признать невиновным Стерндейла. Уотсон вроде как с ним согласен. Но разве вот этот взгляд выражает согласие и понимание? Я бы там скорее увидела явное неодобрение и порцание.




***

Ну, и еще на злобу дня. Я внезапно осознала ценность этих пресловутых лайков. Да, не хотелось бы, чтоб они заменили полноценные комменты. И это прекрасный выбор для тех, кто не знает, что сказать или просто не хочет, но вроде как хочет выразить поддержку. Но вот если даже лайки не спасают положение, то это уже совсем другое дело...

@темы: diary, Шерлок Холмс, Клипы, Гранада, Эдвард Хардвик, Дьяволова нога

---

Не могла пройти мимо этой зарисовки spacemutineer. Сейчас заведу на нее тэг. Попозже переведу еще несколько ее зарисовок,ну и заново весь фик "В мире живых".


Дьяволова нога: острие

Благодарение богу, что поток прожитых лет стер из моей памяти некоторые детали. Однако, оставшееся в ней острее отточенного острия скальпеля каждый раз заново пронзает мне сердце - искаженное мукой лицо Холмса , безмолвный крик, рвущийся из его груди и единственная разумная мысль, пульсирующая у меня в голове: СПАСТИ ЕГО

@темы: Шерлок Холмс, Зарисовки с Бейкер-стрит, Дьяволова нога, Spacemutineer

---

Вообще-то я совсем не любитель немых фильмов. Считаю, что вот они точно были хороши исключительно в свое время. Но в каждом правиле есть свои исключения.
Когда вижу некоторые фрагменты с Холмсом-Джиллеттом или Эйлом Норвудом, меня порой поражает насколько они выразительны и современны. И некоторые эпизоды совершенно уникальны.
Вот в этих кадрах из "Дьяволовой ноги" с Эйлом Норвудом в роли Холмса есть нечто такое, чем могут похвастаться немногие из гораздо более поздних шерлокианских фильмов.

"...потом мы лежали на траве, чувствуя, как яркие солнечные лучи рассеивают ужас, сковавший нас. Он медленно исчезал из наших душ, подобно утреннему туману, пока к нам окончательно не вернулся рассудок, а с ним и душевный покой. Мы сидели на траве, отирая холодный пот, и с тревогой подмечали на лицах друг друга последние следы нашего опасного эксперимента."

@темы: Шерлок Холмс, Гифки, Дьяволова нога, Кино-Холмсы, Эйл Норвуд

---

Разбор "Дьяволовой ноги" (по Гранаде)

Хочу выложить это сюда, чтобы сохранить. Еще даже толком не прочла, скорее пробежала глазами.

Подробнейший разбор "Дьяволовой ноги" Разбор серии Гранады, которую автор называет сиквелом к "Пустому дому" Мне показалось интересно.

Я сохранила только текст.

Вот ссылка на страницу

plaidadder.tumblr.com/post/160793598149/death-i...





Death Is Always With Us: Granada Holmes, “The Devil’s Foot”

This story has always fascinated me. And despite some serious misfires by the production team, overall I love what they’ve done with it.

This episode, for me, is about more than the case. Everyone’s all “Three Garridebs” this and “Three Garridebs” that; but in canon, IMHO, “Devil’s Foot” is just as big a milestone in Holmes and Watson’s relationship. The adaptation emphasizes and expands that into something which–for me, anyway–becomes profound and moving. In the context of the Granada series, “Devil’s Foot” is a kind of emotional sequel to “Empty House,” in which the Reichenbach trauma is–surreptitiously and subterraneously–reopened, worked through, and healed. Mercifully, this episode is largely unconcerned with radix pedis diaboli’s central African origins; we do hear the occasional bit of drumming in the soundtrack, but we don’t have to submit to anything like the festival of stereotypes that opens “Six Napoleons.” The lethal horror induced by the drug is instead referred back to the one fear that drives all others–death–and its close companion, loss.



The premise of this episode–that Holmes has pushed himself to the point of physical collapse, and Watson has hauled him out to Cornwall to nurse him back to health–tragically coincides with some of the things happening in Brett’s life at around this time. I’m sure that history is well known to anyone who’s reading these reviews, so I won’t rehearse it here. It’s sad watching this and thinking about the fact that at this point, Brett didn’t even have ten years left to live. But that’s part of the story, as this episode tells it: we’re all dying, and sometimes the best thing we can do is embrace that knowledge instead of running from it.



In the canon story, Watson’s narration hints that Holmes’s vices may have had something to do with the health crisis that sends them out to the back end of Cornwall. Holmes has ground himself down with “constant hard work of a most exacting kind, aggravated, perhaps, by occasional indiscretions of his own.” Gary Hopkins, the screenwriter, takes this hint and runs with it, using this episode to resolve Holmes’s addiction storyline. But, as I’m going to argue, Holmes’s addiction is revealed, in this episode, to be a symptom of, or a metaphor for, something much deeper.



This episode begins with Holmes sitting grumpily in the carriage, swathed in a truly amazing array of wraps, telling Watson darkly, “You should have traveled alone,” to which a pained Watson responds, with false cheerfulness, “Nonsense! We’re on holiday!” The episode ends with one of many reversals, as Holmes waves away Watson’s concerns about his decision to let Sterndale go by repeating his own line back to him: “And besides, as you’re always telling me, we’re on holiday!” In between, Holmes undergoes a serious transformation which leads to a seismic shift in their relationship. And it all starts with that scene at the neolithic tomb, when Watson says, “I suppose death is always with us.”



Of course it really starts long before that. But Watson, as we know, has never been able to get Holmes to do anything he REALLY doesn’t want to do. The cocaine use is the prime example of that. So as much as he bitches about it, the fact that Holmes agreed to go on this holiday indicates that he really does take the doctor’s advice seriously, and that he really is starting to worry about his own health. Almost as soon as they get out to their remote cottage, of course, Holmes breaks out the seven percent solution. But although we’ve seen plenty of other scenes where Watson catches Holmes using, this one is really different. First, we’ve never actually seen Holmes in the act of shooting up before. He’s always either looking at the syringe and thinking about it, or just rolling down his sleeve and putting the paraphernalia away as Watson walks in. This time, we watch him tying off and trying to raise the vein, and we can see how agitated and desperate he is. We also see him rather pathetically trying to conceal all of this from Watson–and that’s also new. In the earlier episodes, when Watson walks in on him after he’s done the deed, Holmes’s typical response to Watson’s silent reproach is a brazen stare with which Holmes basically dares Watson to comment on it. This is the first time Holmes has betrayed any shame or guilt over using cocaine. And again, that’s got to be because he’s starting to think about the possible consequences.



But when Watson says “death is always with us,” that opens things up on a lot of levels. In one sense, it’s a universal truth: we’re all mortal, death is a certainty for everyone. Implied, of course, is a message to Holmes: you’re mortal too, and if you don’t start taking better care of your body you’re going to destroy it. But I think it also has a personal meaning, as in: death is always with us, death is part of this relationship now. Specifically, your death. This is Watson telling Holmes: I lived with your death for three years. I’m still living with it. I don’t have to wonder what it’s going to be like for me when you die, because I already know. And every time you shoot up, every time you chase after someone bigger and stronger and more heavily armed than you, every time you skip a meal or work for 72 hours straight, I see what’s coming. Every time you neglect or mistreat your body, I know you’re bringing us closer to the day when the worst thing in the world is going to happen to me. Again.



So when Holmes agrees, at least in my reading, he’s accepting not just the fact of death but the specific thing that Watson is telling him: that Holmes’s death is something that will happen to Watson too. And this is very important. Holmes came back in “Empty House” and made his confession and they made up; but Holmes didn’t really get what he did to Watson by deceiving him. His experience of those three years was completely different from Watson’s. For Holmes, those years were about cheating death: staying one step ahead of the assassins until he could come back home and shut them down for good. For Watson, the same years were about accepting Holmes’s death and learning to live with it. As much fun as they’ve been having since “Empty House,” they’re still far apart in ways they don’t want to talk about.



But after this conversation, we see some signs that Holmes is starting to understand Watson’s position. He buries the syringe, thus finally kicking (at least till their Cornwall holiday is over) the habit Watson has been after him to stop from day one. But more important, he learns how to live without constant external stimulation. He lets himself just be. I’m not trying to get Zen about this; but the long solitary walks, the “meditations,” the hours spent communing with the weird death-laden landscape they’re in–all of this is new. Up to this point, he’s only ever sat still while either listening to music or smoking his way to the solution to a tricky case. This is him learning to treat himself as just as important and interesting as other people’s problems. Pouring out the vial and burying the syringe stands in for the renunciation of a way of being that he now understands is destructive both to himself and to Watson.



So this is big, for him: trying to let go of self-neglect and find a more sustainable way of being in the world. But as with any major life change, the decision may be sudden but the implementation is gradual, often partial, and always comes with stall-outs and relapses. Watson’s furious when the case turns up–another first, because in the past he’s always welcomed a case as something that will keep Holmes away from the syringe for a few more days. We don’t know if Holmes ever tells Watson that he’s buried the syringe; but Watson’s a doctor, he must figure it out. He’s angry because he’s afraid the case is going to trigger a relapse–not into the drug habit, but into the habits of self-destruction that have become part of his investigative method. And, in fact, he’s right; as soon as Holmes has a case, he snaps right back into his usual mode.



All of this comes to a head in the “experiment” Holmes does with the poison.



So let me say, first of all, that for Doyle, what Holmes does with this unidentified white powder is certainly on the edge, but it’s not so far outside the box as to be insane. Back when Doyle was starting out in medicine, one of the ways doctors determined the lethality of a particular substance was to take it themselves and document their symptoms. And it’s worth remembering that this was probably the fastest and surest way to determine whether the powder was actually the cause of death. There’s no “send it to the lab for testing” in ACD canon. Holmes IS the lab. He knows more about forensic chemistry than anyone in England at this point, and of course he hasn’t brought his equipment to Cornwall. So unless they were going to test it on some unfortunate animal (as Holmes does in Study in Scarlet), this is what would naturally occur to a guy who does not like to wait for results. Doyle did a similar experiment on himself with gelseminum, and wrote it up as an article. Holmes takes what Doyle would have considered sensible precautions: he ensures proper ventilation, reduces the dose, and uses the buddy system. The fact that it nearly kills both of them anyway is really a testament to the astonishing toxicity of this particular substance, though Holmes does berate himself afterwards for having ever thought this was a good idea.



The adaptation treats this very differently. Holmes’s experiment is presented as a return to the self-destructive craving for stimulation that’s now clearly a threat to his life. There are numerous visual cues that prime the modern viewer (the 1988 viewer, anyway) to read this as an analogy for Holmes’s drug use, which is a metaphor for the same death drive. The white powder, the spoon, and the burner evoke other TV representations of people preparing heroin for injection. Unlike in canon, and as with the drug use, Watson protests loudly and calls this “insane.” And yet, as with the drug use, Watson can’t talk him out of it and winds up becoming a party to it, because he’s afraid that left to himself, Holmes is going to kill himself doing this.



Now. What happens next is, from an artistic point of view, terrible. And yet, I’m going to argue, it is also extremely meaningful, and makes this episode so much more important than it would otherwise be.



In the canon story, of course, everything is from Watson’s point of view. So during the experiment, we get Watson’s interiority, but not Holmes’s. In an adaptation, you want to be able to deliver *more* than the original text does; and this episode attempts that by going into Holmes’s head and giving us his interiority. I 100% applaud this decision. It is a golden opportunity for character development, and for us to learn more about emotions that Holmes will never verbalize. Good for you, Gary, for seizing it.



And yet, this decision brings the production team smack up against the main problem with adapting “Devil’s Foot:” No stream of actual images can possibly REALLY be as scary what people supposedly experience when they’re on this drug. Doyle wisely avoids giving us the content of Watson’s hallucinations, and instead just tells us what Watson’s sensations are. But on film, the only way to get into Holmes’s head is to show us what’s in there. And there is definitely nothing you can represent–certainly nothing you can represent on network television in 1988–that wouldn’t be vastly disappointing to the viewers after all this buildup.



But in fact, the montage that represents Holmes’s RPD hallucinations isn’t vastly disappointing. It’s fucking DISASTROUS. It is a catastrophic cinematic fail. This is not only the worst part of this episode, it is the worst part of ANY of the episodes I have yet seen, and I’m including all of “Resident Patient.” It’s a mishmash of unconvincing 80s horror cliches, fake blood, crude attempts at visual distortion and disorientation, trippy closeups of Jeremy Brett’s goggle-eyed stare of horror, and–for some reason–random William Blake engravings

That’s Nebuchadnezzar being driven mad by God, so I guess there is some thematic connection, and it’s also true that famous drug user Jim Morrison of the Doors got the name of his band from Blake’s The Marriage of Heaven and Hell so perhaps this is also a continuation of the drugs analgoy but…it’s bad. The whole thing is awful. I mean I laughed, out loud, hysterically, throughout. And I thought, you know what, this one time I wish I could bring in Moffat and Gatiss here and have them do this part, because this hallucinatory mind palace stuff is something they excel at, and at which the Granada team, or at least this particular Granada team, evidently *sucked.*



And yet.



If we get past the dreadful execution and consider the content, this hallucination is really important. We find out that what Holmes fears most at this point is death. And not just for what it’s going to do to him, but for what it will do to Watson.



So this montage starts out with a lot of shots of Holmes at the tomb where they have that first conversation about death. We also get the view of the sea from above, which reminds us that in a lot of ways this landscape replicates the Reichenbach setting: wild and sublime landscape, the most mountainous you can find in England, sheer cliff dropping down to a roiling body of water below. Sure enough, from there we get into the flashbacks to his fight with Moriarty from “Final Problem,” and to the shot of Holmes and Moriarty flying down the Reichenbach falls.



What they use at this point in the montage is various false-color versions of the footage they shot of Holmes and Moriarty falling off the cliff for the end of “Final Problem.” But of course what’s shown in that footage is something that never actually happened. Holmes never did go into the chasm. It’s Watson’s imagination of what happened. So when Holmes sees this, it’s not a flashback. He’s not remembering something he experienced. He is, for the first time, seeing his own death from Watson’s point of view.



Let us remember that this drug forces people to confront things so terrifying that they will literally be driven insane if they contemplate them for too long.



So this means the following: 1) Holmes now recognizes the experience of watching your partner die as lethally terrifying. 2) This tells you something about how terrifying the prospect of Watson’s death is to him. 3) It also tells you something about how terrified he is of his own feelings about the fact that he inflicted this unspeakable horror on the person he loves most.



In other words: Holmes finally gets it. He’s experiencing what it was like to be Watson during those three years, and he’s fucking terrified by it. And that’s going to change everything.



Because of the decision to go into Holmes’s head, we don’t get to see Watson using his last shred of “strength and sanity” to drag Holmes to safety. But we get something a lot more powerful instead. We hear Watson calling Holmes’s name, and we see Holmes, from Watson’s POV, writhing in convulsions while Watson frantically tries to get Holmes to recognize him:




Originally posted by halloawhatisthis



And then he finally does:

And the first word out of his mouth is:



“JOHN!”



First name. First time.



I tell you, I got chills.



In the canon story, Holmes makes Watson a little speech about how dangerous and reckless this was and how sorry he is to have exposed him to all this danger. Watson treasures this moment because, he says, “I had never seen so much of his heart before.” As different as the adaptation is, this moment instantly captures the effect Doyle was striving for here. The first name tells you: this is a breakthrough moment. What’s happening here, and the visuals keep reminding us, is that they are re-playing the “Empty House” reunion scene, with the roles reversed and with a completely different kind of emotion from Holmes. In the reunion scene, Holmes also reaches out for Watson; but here, instead of saying, “I’ve come back to comfort you,” the same gesture says, “For the love of God, comfort me.” In “Empty House,” it’s Holmes bringing Watson around after his faint; here, it’s Watson trying to drag Holmes back to the land of the living. In “Empty House,” it’s Watson who has to grab onto Holmes to reassure himself that he’s real; here, it’s Holmes clinging to Watson for dear life:




So this is Holmes finishing up Watson’s journey. Watson thinks he’s pulled Holmes back from the brink; but for Holmes, it’s as if Watson’s come back from the dead. Because after all, though the adaptation doesn’t emphasize this as much as the story does, this little stunt could have killed Watson just as easily as it could have killed Holmes. This is Holmes learning that from now on, death is something that comes for both of them if it comes for one of them, and that he never wants Watson to go through that again.



And so when he apologizes, and says that this experience was “an unjustifiable experiment even for one’s self, and doubly so for a friend,” it’s not just about the poison. It’s about the Fall. Holmes finally understands enough about what he did to offer a truly meaningful apology. This is the moment that the gulf between them closes, and the relationship is truly repaired. And I only wish they would have stayed with Hardwicke a little longer to let us watch this sink in for Watson.



Instead, we have to content ourselves with the final conversation, after Watson has once again objected to Holmes’s decision to let a murderer go because he killed in revenge for the woman he loved. Well, that’s all traceable to Doyle’s biography and there’s nothing anyone can do about it. But they do something very interesting with this little snippet from the canon story:



“I have never loved, Watson, but if I did and if the woman I loved had met such an end, I might act even as our lawless lion-hunter has done. Who knows?”



So, when Holmes says “I have never loved,” well, the whole episode has been about showing us why that’s bullshit. He has loved, and the person he has loved is the person he’s saying this to. But the rest of it…Holmes is basically saying, if anyone ever harms the person I love, I will fuck them up. And in the adaptation, Watson gets to say it back: yeah, I would probably do the same in that situation. Now, “I will kill anyone who hurts you” is kind of a strange way to say “I love you;” but honestly, if you watch the scene, I think that’s basically what they both mean. This is the ILY exchange. They’re closer now than ever before. Death is still with them. But now they’ve faced it together. They’ve both gone into that chasm and come back out. And they’re finally, now, on holiday. Together.

@темы: Шерлок Холмс, Исследования, Гранада, Дьяволова нога, Plaidder