Когда мы служим великим, они становятся нашей судьбой
Несмотря на то, что я очень рвусь продолжить "Злостную клевету на инспектора Лестрейда", тут получается так, что надо закончить все дело с первым выпуском Baker Street Journal, а потом уже идти дальше. Поэтому будет еще два с половиной поста на эту тему.
Следующая статья одна из самых странных и, возможно таких, которых и выкладывать не стоит, потому что тут очень много неясного и узко профессионального. Но вот, тем не менее, решила выложить, как какую-то информацию для размышления и кроме того, тут будут некоторые дополнения на тему "Холмс и музыка". По крайней мере, для меня это точно было содержательно и познавательно, хотя я не везде тут увидела связь и точно мало, что поняла в музыкальных тонкостях этого самого "равного темперамента", и главное, какое оно точно имело отношение к игре Холмса) Вспомнилась цитата из Ольги Новиковой о том, что "Холмс не всегда был доступен", в смысле, уму даже того же Уотсона. Поэтому статья эта немного абракадабра) , но "в этом безумии есть метод". И я приложу еще некоторые познавательные подробности.
Шерлок Холмс и Равный Темперамент.
МУЗЫКАЛЬНАЯ СТОРОНА жизни Шерлока Холмса не преминула привлечь внимание исследователей, один из самых выдающихся из которых, мистер Харви Оффисер, уже представил шерлокианскому миру занимательный и прозорливый, но слишком краткий анализ некоторых музыкальных аномалий и парадоксов, которые выделяются на общем фоне повествований доктора Уотсона и это, как и во многих других случаях, представляет определенную сложность их толкования.
Никоим образом не пытаясь посягнуть на особый подход мистера Оффисера, я осмелюсь здесь высказать некоторые замечания в этой столь интересной области холмсианской науки; наблюдения вспомогательные и дополнительные, но не более того.
Мы впервые слышим о Холмсе-музыканте в самом началевеликой саги. В "Этюде в багровых тонах" нам рассказывают, что,как известно каждому исследователю, Холмс хорошо играл на скрипке, но, что у него была раздражающая привычка сидеть в кресле, положив скрипку на колени, и извлекать из нее длинную череду аккордов и аккордовых пассажей, водя смычком по струнам в этой совершенно неприемлемой позе.
Позже, в "Союзе рыжих", мы узнаем, что Холмс восхищался игрой мадам Норман Неруды, впоследствии леди Халле, знаменитой женщины-скрипачки, и ходил слушать ее в Сент-Джеймс-холл. Еще позднее в "Чертежах Брюса-Партингтона", мы узнаем о его исследованиях в сложной и трудной области исторического музыковедения, когда он анализировал вокальную полифонию великого контрапунктиста 16 века Орландо ди Лассо.
Теперь все эти указания - фактически все, что можно собрать из деталей, которых нас удостоил его немузыкальный биограф, - какими бы разрозненными,неполными и неудовлетворительными они ни были, ясно указывают на одну неоспоримую истину: Холмс был не просто музыкантом, но
музыкантом выдающихся способностей. Этот вывод подтверждается одним очень интересным фактом, до сих пор, по-видимому, упущенным из виду,который выясняется в результате изучения свидетельств. И заключается он в следующем: чтоу Шерлока Холмса и доктор Уотсона на Бейкер-стрит, 221Б не было ничего похожего на клавишный инструмент, ни фортепиано, ни фисгармонии (или “американского органа”). Это замечательный, весьма примечательный факт, который проливает свет на природу и масштаб музыкального таланта Холмса.
читать дальше
Каждый продвинутый музыкант согласится с утверждением, что ни одному скрипачу, достойному этого имени, никогда не пришло бы в голову играть без фортепиано, в равном темпераменте; хотя в тот самый момент, когда последний инструмент входит в музыкальную картину, например, когда должна быть исполнена соната для него и скрипки, скрипач обнаруживает, что волей-неволей играет в темперированной интонации. Но такой музыкант, как Холмс, несомненно, был знаком с великолепной литературой о музыке семнадцатого и восемнадцатого века для скрипки (и виолончели)без сопровождения фортепиано. И, может быть, можно осмелиться предположить, что в один из тех ранних вечеров на Бейкер-стрит, когда Холмс играл ряд аккордов, “иногда звучных и печальных”, иногда таких, «в которых слышалось неистовое веселье», он напоминал себе и, возможно, повторял знаменитую Чакону (по крайней мере, ее вводные части) из партиты ре минор Себастьяна Баха для скрипки. Любой музыкант, который когда-нибудь слышал, как ее исполняли Крейслер, Хейфец, Мильштейн или любой другой из ныне живущих мастеров игры на скрипке, тот точно поймет, что имеется в виду.
Привожу тут исполнение Чаконы. Мне подумалось, что этот скрипач играет вполне в духе Холмса)
Конечно, для доктора Уотсона ничто из этого не могло быть частью того, что он так наивно называет “пьесой или... чем-то, похожим на мелодию”. Ибо Босуэлл Холмса был на редкость немузыкальным. Он говорит нам, что Холмс мог исполнять ”скрипичные пьесы и довольно трудные“, и называет некоторыеиз них, такие, как «Песни» Мендельсона. И если это вообще что-то значит, то это означает, что Холмс играл Уотсону, чтобы успокоить его после утонченного полета музыки Баха , сыгранные без сопровождения фортепиано,«Песни без слов» Мендельсона, которые были написаны, разумеется, для фортепиано и потому были в полной гармонии. Должно быть, для Холмса это были довольно печальные концерты; и к чести не всегда признаваемой доброты его сердца следует отнести то, что он подобным образом страдал, возлагая порой свой музыкальный гений на алтарь филистимлян.
Для общего развития вот здесь пресловутые "Песни Медельсона". По моему скромному разумению одна скрипка звучала бы лучше.
Теперь мы переходим к вопросу, впервые упомянутому в этом эссе и аналогичным образом рассмотренному мистером Офисером. Это вопрос неприемлемого положения скрипки на коленях; то есть, неприемлемого для игры. Как говорит мистер Офисер, пусть это только попробует кто-нибудь сделать.
На самом деле, доктор Уотсон что-то запамятовал, когда писал о том, как впервые был свидетелем музыкальных упражнений своего друга, поскольку Холмс просто не мог этого сделать и поэтому он не стал бы играть в этой сомнительной неприемлемой позе. Если он и играл, то не на скрипке, “лежащей у него на коленях”. Как мы знаем, Уотсон не был силен в деталях, и поэтому критик вынужден предложить внести поправки, если не в сам текст, то в воспоминания биографа, сделав их более правдоподобными.
Я предполагаю, что Холмс, сидя в кресле, прижимал к груди нижнюю часть скрипки, подложив под нее левую руку, а пальцы этой руки, как обычно, лежали на грифе.Это позволило бы расположить скрипку к себе почти под прямым углом, когда он сидел в кресле, оставляя правую руку свободной для использования смычка, а его левая рука и кисть -, как отмечалось ранее,- были в равной степени свободны для манипуляций с грифом.
Теперь, я даже вспоминаю, что много лет назад встречал скрипача, который намеренно принимал именно такую позу для игры на своей скрипке и который таким образом привык играть самую сложную музыку. Поза выглядела очень неудобной, но он настаивал на том, что предпочитает ее, и, конечно, его выступление не оставляло впечатления, что он теряет какое-либо техническое преимущество.
Любопытное совпадение, что, когда я впервые встретился с ним в студии другого скрипача в Нью-Йорке, он продемонстрировал свои идеи, сыграв так от начала до конца, и к тому же превосходно, саму великую Чакону.
Исправление носит характер предположений, но я думаю, что в нем есть некоторые достоинства.
Такое положение могло бы легко ввести в заблуждение Уотсона, который, как подозревают, всегда был немного близорук, и для которого вся музыка выше уровня мюзик-холла была чем-то большим, чем просто загадкой.
И в качестве последнего подтверждения основного тезиса: нет никаких записей о том, что Холмс когда-нибудь покупал билеты, чтобы послушать Антона Рубинштейна, Ганса фон Бюлова или кого-либо другого из великих пианистов, которые в те дни каждый сезон приезжали в Лондон. Вероятно, он даже не потрудился сходить на симфонические концерты в Хрустальном дворце или на концерты оркестра Ганса Рихтера. Мы знаем, что время от времени он ходил с Уотсоном на вечер Вагнера в Ковент-Гардене: но ведь Вагнер был великим контрапунктистом. Холмсу даже нравилось время от времени слушать, как Жан де Рецке поет во Французской опере; но тогда у великого Жана был непередаваемый голос, и Уотсон, должно быть, любил его слушать. Холмс,
без сомнения, иногда мог мириться с де Рецке в “Фаусте” Гуно, потому что великолепного Жана также можно было услышать в "Тристане" и "Кольце Нибелунга". А Холмс был добросердечным человеком, когда дело касалось его Уотсона. Но мы можем быть уверены, что чистое великолепие вокальной полифонии было ближевсего его сердцу.
Музыкальный талант Шерлока Холмса был очень редким и замечательным. Как и обладающий им человек, он был единственный в своем роде.
***
Я бы, наверное, все же поспорила насчет оперы. Мне кажется, Холмс ее любил безотносительно Уотсона. Да и других музыкальных произведений это также касается.
По поводу Чаконы. Вспомнилась одна цитата из одной моей детской книги о композиторах "Любимые и другие".
«Те, кто слушал многих музыкантов, справедливо говорят: в мире был только один Бах» М. И. Адлунг, 1758 г.
Следующая статья одна из самых странных и, возможно таких, которых и выкладывать не стоит, потому что тут очень много неясного и узко профессионального. Но вот, тем не менее, решила выложить, как какую-то информацию для размышления и кроме того, тут будут некоторые дополнения на тему "Холмс и музыка". По крайней мере, для меня это точно было содержательно и познавательно, хотя я не везде тут увидела связь и точно мало, что поняла в музыкальных тонкостях этого самого "равного темперамента", и главное, какое оно точно имело отношение к игре Холмса) Вспомнилась цитата из Ольги Новиковой о том, что "Холмс не всегда был доступен", в смысле, уму даже того же Уотсона. Поэтому статья эта немного абракадабра) , но "в этом безумии есть метод". И я приложу еще некоторые познавательные подробности.
Шерлок Холмс и Равный Темперамент.
МУЗЫКАЛЬНАЯ СТОРОНА жизни Шерлока Холмса не преминула привлечь внимание исследователей, один из самых выдающихся из которых, мистер Харви Оффисер, уже представил шерлокианскому миру занимательный и прозорливый, но слишком краткий анализ некоторых музыкальных аномалий и парадоксов, которые выделяются на общем фоне повествований доктора Уотсона и это, как и во многих других случаях, представляет определенную сложность их толкования.
Никоим образом не пытаясь посягнуть на особый подход мистера Оффисера, я осмелюсь здесь высказать некоторые замечания в этой столь интересной области холмсианской науки; наблюдения вспомогательные и дополнительные, но не более того.
Мы впервые слышим о Холмсе-музыканте в самом началевеликой саги. В "Этюде в багровых тонах" нам рассказывают, что,как известно каждому исследователю, Холмс хорошо играл на скрипке, но, что у него была раздражающая привычка сидеть в кресле, положив скрипку на колени, и извлекать из нее длинную череду аккордов и аккордовых пассажей, водя смычком по струнам в этой совершенно неприемлемой позе.
Позже, в "Союзе рыжих", мы узнаем, что Холмс восхищался игрой мадам Норман Неруды, впоследствии леди Халле, знаменитой женщины-скрипачки, и ходил слушать ее в Сент-Джеймс-холл. Еще позднее в "Чертежах Брюса-Партингтона", мы узнаем о его исследованиях в сложной и трудной области исторического музыковедения, когда он анализировал вокальную полифонию великого контрапунктиста 16 века Орландо ди Лассо.
Теперь все эти указания - фактически все, что можно собрать из деталей, которых нас удостоил его немузыкальный биограф, - какими бы разрозненными,неполными и неудовлетворительными они ни были, ясно указывают на одну неоспоримую истину: Холмс был не просто музыкантом, но
музыкантом выдающихся способностей. Этот вывод подтверждается одним очень интересным фактом, до сих пор, по-видимому, упущенным из виду,который выясняется в результате изучения свидетельств. И заключается он в следующем: чтоу Шерлока Холмса и доктор Уотсона на Бейкер-стрит, 221Б не было ничего похожего на клавишный инструмент, ни фортепиано, ни фисгармонии (или “американского органа”). Это замечательный, весьма примечательный факт, который проливает свет на природу и масштаб музыкального таланта Холмса.
читать дальше
Каждый продвинутый музыкант согласится с утверждением, что ни одному скрипачу, достойному этого имени, никогда не пришло бы в голову играть без фортепиано, в равном темпераменте; хотя в тот самый момент, когда последний инструмент входит в музыкальную картину, например, когда должна быть исполнена соната для него и скрипки, скрипач обнаруживает, что волей-неволей играет в темперированной интонации. Но такой музыкант, как Холмс, несомненно, был знаком с великолепной литературой о музыке семнадцатого и восемнадцатого века для скрипки (и виолончели)без сопровождения фортепиано. И, может быть, можно осмелиться предположить, что в один из тех ранних вечеров на Бейкер-стрит, когда Холмс играл ряд аккордов, “иногда звучных и печальных”, иногда таких, «в которых слышалось неистовое веселье», он напоминал себе и, возможно, повторял знаменитую Чакону (по крайней мере, ее вводные части) из партиты ре минор Себастьяна Баха для скрипки. Любой музыкант, который когда-нибудь слышал, как ее исполняли Крейслер, Хейфец, Мильштейн или любой другой из ныне живущих мастеров игры на скрипке, тот точно поймет, что имеется в виду.
Привожу тут исполнение Чаконы. Мне подумалось, что этот скрипач играет вполне в духе Холмса)
Конечно, для доктора Уотсона ничто из этого не могло быть частью того, что он так наивно называет “пьесой или... чем-то, похожим на мелодию”. Ибо Босуэлл Холмса был на редкость немузыкальным. Он говорит нам, что Холмс мог исполнять ”скрипичные пьесы и довольно трудные“, и называет некоторыеиз них, такие, как «Песни» Мендельсона. И если это вообще что-то значит, то это означает, что Холмс играл Уотсону, чтобы успокоить его после утонченного полета музыки Баха , сыгранные без сопровождения фортепиано,«Песни без слов» Мендельсона, которые были написаны, разумеется, для фортепиано и потому были в полной гармонии. Должно быть, для Холмса это были довольно печальные концерты; и к чести не всегда признаваемой доброты его сердца следует отнести то, что он подобным образом страдал, возлагая порой свой музыкальный гений на алтарь филистимлян.
Для общего развития вот здесь пресловутые "Песни Медельсона". По моему скромному разумению одна скрипка звучала бы лучше.
Теперь мы переходим к вопросу, впервые упомянутому в этом эссе и аналогичным образом рассмотренному мистером Офисером. Это вопрос неприемлемого положения скрипки на коленях; то есть, неприемлемого для игры. Как говорит мистер Офисер, пусть это только попробует кто-нибудь сделать.
На самом деле, доктор Уотсон что-то запамятовал, когда писал о том, как впервые был свидетелем музыкальных упражнений своего друга, поскольку Холмс просто не мог этого сделать и поэтому он не стал бы играть в этой сомнительной неприемлемой позе. Если он и играл, то не на скрипке, “лежащей у него на коленях”. Как мы знаем, Уотсон не был силен в деталях, и поэтому критик вынужден предложить внести поправки, если не в сам текст, то в воспоминания биографа, сделав их более правдоподобными.
Я предполагаю, что Холмс, сидя в кресле, прижимал к груди нижнюю часть скрипки, подложив под нее левую руку, а пальцы этой руки, как обычно, лежали на грифе.Это позволило бы расположить скрипку к себе почти под прямым углом, когда он сидел в кресле, оставляя правую руку свободной для использования смычка, а его левая рука и кисть -, как отмечалось ранее,- были в равной степени свободны для манипуляций с грифом.
Теперь, я даже вспоминаю, что много лет назад встречал скрипача, который намеренно принимал именно такую позу для игры на своей скрипке и который таким образом привык играть самую сложную музыку. Поза выглядела очень неудобной, но он настаивал на том, что предпочитает ее, и, конечно, его выступление не оставляло впечатления, что он теряет какое-либо техническое преимущество.
Любопытное совпадение, что, когда я впервые встретился с ним в студии другого скрипача в Нью-Йорке, он продемонстрировал свои идеи, сыграв так от начала до конца, и к тому же превосходно, саму великую Чакону.
Исправление носит характер предположений, но я думаю, что в нем есть некоторые достоинства.
Такое положение могло бы легко ввести в заблуждение Уотсона, который, как подозревают, всегда был немного близорук, и для которого вся музыка выше уровня мюзик-холла была чем-то большим, чем просто загадкой.
И в качестве последнего подтверждения основного тезиса: нет никаких записей о том, что Холмс когда-нибудь покупал билеты, чтобы послушать Антона Рубинштейна, Ганса фон Бюлова или кого-либо другого из великих пианистов, которые в те дни каждый сезон приезжали в Лондон. Вероятно, он даже не потрудился сходить на симфонические концерты в Хрустальном дворце или на концерты оркестра Ганса Рихтера. Мы знаем, что время от времени он ходил с Уотсоном на вечер Вагнера в Ковент-Гардене: но ведь Вагнер был великим контрапунктистом. Холмсу даже нравилось время от времени слушать, как Жан де Рецке поет во Французской опере; но тогда у великого Жана был непередаваемый голос, и Уотсон, должно быть, любил его слушать. Холмс,
без сомнения, иногда мог мириться с де Рецке в “Фаусте” Гуно, потому что великолепного Жана также можно было услышать в "Тристане" и "Кольце Нибелунга". А Холмс был добросердечным человеком, когда дело касалось его Уотсона. Но мы можем быть уверены, что чистое великолепие вокальной полифонии было ближевсего его сердцу.
Музыкальный талант Шерлока Холмса был очень редким и замечательным. Как и обладающий им человек, он был единственный в своем роде.
***
Я бы, наверное, все же поспорила насчет оперы. Мне кажется, Холмс ее любил безотносительно Уотсона. Да и других музыкальных произведений это также касается.
По поводу Чаконы. Вспомнилась одна цитата из одной моей детской книги о композиторах "Любимые и другие".
«Те, кто слушал многих музыкантов, справедливо говорят: в мире был только один Бах» М. И. Адлунг, 1758 г.