Собственно говоря, я уже выкладывала пару таких обзоров Plaidder по "Собаке" и по "Дьяволовой ноге", но не подозревала, что они у нее есть по каждой серии. Сначала я вышла на "Последнее дело", а увидела другие, и решила начать начала. Поэтому здесь "Скандал в Богемии".

Скандал в Богемии

Дамы и господа, я рада объявить о повторном просмотре GRANADA HOLMES!

Какая-то добрая душа оцифровала весь гранадовский сериал "Шерлок Холмс" 1980-х годов, с Джереми Бреттом в главной роли Холмса и Дэвидом Берком / Эдвардом Хардвиком в роли Уотсона, а какая-то другая добрая душа сделала пост со ссылками на все эпизоды онлайн. Это именно то, что мне нужно на данном этапе моей жизни. Мой президент - сумасшедший, моя страна в хаосе, планета раскаляется, и Гранадовский сериал поможет мне пройти через все это (Я бы тут подписалась под каждым словом - какое-то безумное совпадение). В дополнение к своим многочисленным красотам он возвращает меня в мою юность, время, которое было очень беспокойным для меня, но которое кажется раем, когда я о нем вспоминаю. Джереми Бретт был моим первым телевизионным Холмсом. Я люблю «Шерлока», но Бретт всегда будет тем Холмсом, что царит в моем сердце. Бретт и Берк были командой, вдохновившей меня на создание моего первого фанфика о Холмсе и Уотсоне “Проще простого” еще в 1990-х годах. Снова увидев их на экране, я чувствую себя по-настоящему счастливой, независимо от всего дерьма, творящегося сейчас.

И все же я так и не досмотрела сериал. Смена актера, играющего Уотсона, была для меня слишком значительной; я перестала смотреть сериал после “Последнего дела”. На этот раз я намерена довести дело до конца. Так что некоторые из этих эпизодов - старые друзья, а некоторые будут для меня совершенно новыми.
Я буду время от времени ссылаться на "Шерлока", потому что Гранада, очевидно, оказала влияние на этот сериал; но эти посты все равно должны быть приятными и доступными для людей, ничего не знающих о "Шерлоке". А теперь позвольте мне поделиться с вами своими мыслями по поводу повторного просмотра эпизода, который представил Холмса Джереми Бретта и Уотсона Дэвида Берка их будущей публике: “Скандал в Богемии”.



Главной новизной в сериале Гранада было то, что они должны были делать экранизации реальных рассказов Конан Дойла, вместо того чтобы брать персонажей Холмса и Уотсона и писать для них новые сюжеты. Это то, что делало до этого момента большинство театральных, кино- и телевизионных адаптаций. За исключением "Собаки Баскервилей", которая была экранизирована множество раз, люди в основном не были заинтересованы в экранизации реальных историй Дойла. Достаточно легко понять, почему; короткие истории часто настолько сжаты, что трудно представить, как из них получился бы полнометражный фильм или даже часовой эпизод, сюжет часто довольно пустяковый, а интересы людей, живших в конце викторианской эпохи, не обязательно совпадали с интересами зрителей двадцатого века.
На самом деле, у команды “Гранады” часто возникали проблемы с тем, как сделать интересную часовую серию из одного сюжета, не дополняя его и не вводя смехотворно посторонних “экшн-эпизодов”, таких как погоня за поездом в конце "Переводчика с греческого" (подробнее об этом в свое время). Но лучшие сценарии смогли воспользоваться упущенными возможностями Дойла и добавить нюансы и развитие, на которые у Дойла не было времени. В “Скандале в Богемии”, поскольку это вступительный эпизод, была проведена большая работа, так что он довольно хорошо выдерживает темп. Еще лучше то, что там большая часть дополнительного времени была потрачена на развитие персонажа, что является сильной стороной проекта Гранады.
Правда, наблюдается некоторая неровность в актерской игре. Холмс, Уотсон и миссис Хадсон незменно великолепны. Приглашенные звезды - это разношерстный состав. Вольф Келер, которого IMDB милостиво охарактеризовал как “характерного актера немецкого происхождения", не вызывает восторга в роли короля Богемии, и хотя Гейл Ханникатт прекрасна в роли Ирен Адлер, на самом деле она не так хороша, как та роль, которую для нее написали.
И это подводит меня к двум моментам, которые я больше всего ценю в повторном просмотре "Скандала в Богемии". Во-первых, это работа, которая была проделана, чтобы заложить фундамент для отношений Холмса и Уотсона, что просто восхитительно; а во-вторых, это действительно единственная адаптация, из тех которые я видела, и которая отдает должное канонической Ирэн Адлер вместо того, чтобы, по сути, «переписать» ее образ с учетом того, кого сценарист считает современной “сильной женщиной” (Моффат, это я о вас).
Что есть в этой экранизации и чего нет в большинстве других, так это то, что, хотя Ирен Адлер является противником Холмса в этой истории, она не преступница и не злодейка. Эта незавидная роль принадлежит клиенту Холмса. У короля Богемии был роман с незамужней и лишенной какого-либо покровительства американкой, он бросил ее и теперь настолько напуган тем, что ему придется страдать от последствий своего собственного поведения, что готов сделать практически все, чтобы избавиться от компрометирующей фотографии Ирен Адлер. Этот эпизод "Гранады" начинается с того, что двое нанятых королем головорезов глубокой ночью обыскивают дом Ирен Адлер, вспарывая ножами ее мебель и картины в поисках фотографии. Это лишь одна из многих совершенно незаконных вещей, которые, по признанию короля во время его разговора с Холмсом, он совершил в отношении Ирэн Адлер (в каноне АКД и в этой адаптации). В конце концов, Ирен появляется с пистолетом, чтобы прогнать грабителей. После того, как они убежали, она поднимает взгляд на большую картину, собственно ее портрет (это ужасная картина; Я не знаю, почему продюсеры исторических драм не могут заставить себя заплатить за приличные имитации портретов, но они повсеместно разочаровывают) и вы можете видеть, как она оскорблена и шокирована символическим насилием. И это каноничная Ирен Адлер: сильная женщина в чрезвычайно уязвимом положении. Она хитрая, смелая, умная, вооружена пистолетом, носит мужской костюм и т.д. для самозащиты. В первом разговоре с королем было установлено, что Ирен Адлер на самом деле не шантажистка в обычном смысле этого слова; король пытался купить фотографию, но она отказалась ее продавать. Она хочет, чтобы он женился на ней, а не на ком-то другом. Как только она этого больше не захочет, с ней будет покончено. В этой адаптации они подчеркивают это, показывая, как она выбрасывает фотографию с палубы корабля, на котором они с Годфри плывут на Континент, подобно тому, как Роза в «Титанике» выбрасывает Сердце Океана.
Это важно, потому что растущее восхищение Холмса Ирэн Адлер авторы сериала объясняют совсем не сексуальным влечением. Холмс действительно говорит о ее красоте, но когда явно удивленный Уотсон повторяет: “Лицо, за которое мужчина готов отдать жизнь?!”, он говорит, что это “метафора”.





Для него ее красота не поверхностна; это внешний признак более духовных качеств. В начале фильма есть момент, когда Холмс, переодетый подвыпившим безработным конюхом, наблюдает за домом Ирен Адлер и слышит ее пение. В каноне говорится, что у Ирен Адлер контральто. И они действительно подобрали ей голос контральто для пения. У нее красивый, сильный и более низкий голос, чем можно было бы ожидать, и он тут же очаровывает Холмса. Когда все еще переодетый Холмс принимает участие в тайном венчании, и она зовет его позже, чтобы вручить соверен, он искренне тронут ее щедростью - не просто тем, что она дала ему монету, но и тем, что она, не желая ранить его гордость, назвала ее “памятным подарком”. Во время сцены “пожара” Холмс (в роли бедного старого священника) беседует с Ирэн Адлер о мотивах инцидента, и она довольно многозначительно говорит ему, что “не может представить”, что человек может действовать движимый жаждой мести, и он, очевидно, верит ей. К концу эпизода, когда Холмс говорит, что Ирэн Адлер “находится на совершенно ином уровне, чем ваше величество”, он не просто имеет в виду, что она умнее; он имеет в виду, что практически во всех отношениях она лучше короля. Она сострадательна и милостива к тем, кто "ниже" ее в социальной иерархии; он высокомерен и жесток. Ею движет любовь, им движут личные интересы. Она ценит музыку и искусство; он, очевидно, ценит только деньги, власть и секс. Она способна быть великодушной к поверженному противнику; все, что мы знаем о короле, говорит о том, что ему нравится втаптывать своих собственных противников в грязь.

Итак, учитывая все это…почему Холмс работает на этого отвратительного человека?

Посмотрев эту экранизацию еще раз, я была поражена тем, насколько эта история в некотором роде предсказывает феномен крутого детектива. Холмс берется за это дело не потому, что считает, что это правильно; он берется за него, потому что ему нужна работа. Потребность отчасти финансовая – ”Это дело, Уотсон, как минимум, пахнет деньгами”, – говорит он, наблюдая, как подъезжают королевские лошади и карета, - а отчасти психологическая. Авторы сериала перенесли в начало этого эпизода фрагмент из начала "Знака четырех", в котором Уотсон отчитывает Холмса за употребление наркотиков; итак, прежде чем появится король, мы услышим речь “мой разум восстает против безделья”. Холмс довольно недвусмысленно говорит о том факте, что ведение этого дела является частью его плана лечения.
Холмс ни на секунду не тешит себя иллюзией, что в этом деле он на стороне ангелов. Он занимается циничным делом - помогает кому-то, обладающему большой властью и деньгами, прикрыть свою задницу, принеся в жертву женщину, вооруженную только своим умом и обаянием. Одна из самых приятных вещей в игре Бретта в этом эпизоде - это то, как последовательно он передает презрение Холмса к своему клиенту. Сцена первого разговора в этом отношении просто феерична. Уотсон, как только узнает, что клиент - король, начинает пытаться выполнить все правила королевского этикета; Холмс демонстративно показывает, что ему на это наплевать. Король хочет надеть маску и назваться графом фон Краммом; Холмс обращается к нему “ваше величество”. Король не хочет, чтобы при разговоре присутствовал Уотсон ; Холмс говорит ему: “Говорите либо с нами обоими, либо ни с кем”. Он упоминает, что король “убил четырех противников” на дуэлях; король говорит, что “Все они погибли в честном бою”. Холмс только смеется.



Мне особенно нравится момент, когда Холмс перечисляет все причины, по которым это вообще не является какой-то неразрешимой проблемой, и то, как Король на все это реагирует. Поначалу Холмс относится к этому пренебрежительно; затем, когда он начинает понимать, что король рассказал ему не все, вы видите, как Бретт с блеском в глазах наклоняется вперед, с нетерпеливым жестом: давайте, давайте, выкладывайте. Холмс просит у короля денег вперед, чего он почти никогда не делает – отчасти , конечно же для того, чтобы получить деньги, но также и для того, чтобы послать этим королю невербальное сообщение: пожалуйста, не позволяйте себе даже на мгновение поверить, что я берусь за это дело по какой-либо другой причине. Конечно, не потому, что для меня большая честь оказывать услуге какому-то титулованному типу; уж точно нет, потому, что мне на тебя наплевать. Когда они расстаются в доме Ирен Адлер, король протягивает Холмсу руку для рукопожатия. Без сомнения, для короля это момент колоссальной великодушной снисходительности. Холмс поворачивается и уходит, не пожав ему руки; вместо него это делает Уотсон.



И это подводит нас к Холмсу и Уотсону.
Что я могу сказать? Вот это что-то потрясающее, эти отношения Холмса/Уотсона, по сравнению с которыми все остальное в конечном счете меркнет. Голос Уотсона за кадром объявляет, что команда Гранады решила изменить общую сюжетную линию, и приоритетом № 1 было устранение брака Уотсона. Уотсон говорит, что на момент рассмотрения этого дела они с Холмсом жили вместе “несколько лет”. Он также говорит, что каждый раз, когда он покидает Холмса “на какое-то время”, он возвращается, опасаясь застать Холмса «не в духе». Как только он заходит в дом, он начинает расспрашивать миссис Хадсон о том, как дела у Холмса, и это звучит не очень хорошо. Он поднимается наверх, ожидая худшего, видит шприц в полуоткрытом ящике стола, впадает в праведный гнев и решает сразу начать с критики: “Что сегодня вечером? Морфий или кокаин?”
Мне нравится, как быстро оба этих актера показывают глубину этих отношений. Реакция Уотсона на вид шприца настолько остра и мгновенна, что вы понимаете, что это долгое время было источником конфликта между ними. Холмс реагирует на это в своей, как он знает, безумно раздражающей сдержанной манере. По ходу разговора мы понимаем, что в этом есть и другие аспекты. Уотсон зол отчасти потому, что он возвращается домой из долгой поездки, и вместо того, чтобы просто устроиться поудобнее и наслаждаться теплом и уютом, им приходится снова затевать этот спор. В этом эпизоде была запущена не раз повторяющаяся потом шутка об аппетите Уотсона – он всегда голоден, а Холмс никогда, и кажется, что Уотсон все время тратит значительные ресурсы на обеспечение собственного доступа к еде – но здесь его охватывает острое разочарование: возвращение домой к Холмсу никогда не бывает таким утешительным, каким бы это хотелось Уотсону. Всегда есть “дурные настроения” Холмса, с которыми Уотсону приходится иметь дело, – настроения, которые, по-видимому, отчасти являются способом Холмса отомстить Уотсону за то, что тот его покинул.



Холмс даже намекает в конце этой стычки, что он специально оставил шприц на виду: “Вы должны закрыть этот ящик. Вы поставили неправильный диагноз, доктор! Вот мой стимулятор”. И он протягивает ему письмо короля Богемии.
В какой-то момент во время всего этого Холмс указывает на коробку сигар и говорит: “Видите, я не забыл о вашем возвращении”. То, как Бретт это делает, меланхолично, с легким оттенком раздражительности, говорит о многом. Он знает, что Уотсон хочет от него того, чего он не может ему дать; ему больно от того, что это выше его сил; вместо этого он предоставляет то, что может, а именно коробку сигар и шанс на еще одно приключение. И, по крайней мере, на данный момент, этого достаточно.

Посмотрите на лицо Уотсона на этом кадре в самом начале поста. Холмс только что сказал ему, что ему понадобится помощь Уотсона для выполнения этой опасной миссии; и Уотсон буквально выпрямляется в своем кресле, весь в нетерпении и внимании. Он так гордится тем, что Холмс хочет его помощи. Прочитав письмо короля, Уотсон довольно печально говорит, что клиент явно не захочет, чтобы он здесь присутствовал, и ему следует уйти, а Холмс очень четко говорит ему: нет. Вы мне нужны. Останьтесь. Ну, на самом деле, он говорит следующее: “Я потерян без моего Босуэлла”. И, когда он это говорит, мы видим замечательный крупный план Бретта, и от этого сердце едва не выскакивает у вас из груди!!!



Так вот что удерживает Гранаду на первом месте в моем сердце . Примерно за 15 минут эти двое демонстрируют долгосрочные отношения со многими эмоциональными слоями и всевозможной близостью между ними , а все остальное на самом деле просто подливка. Теперь я предупрежу всех, кто не видел раньше этот сериал, что время от времени вы будете получать неприятные сюрпризы от качества работы съемочной группы. Например, у кого-то из костюмеров был плохой день, когда они получили заказ на наряд короля:



Честно говоря, он выглядит так, словно собирается на БДСМ-вечеринку в викторианском стиле. Хуже того, режиссер решил использовать в качестве лейтмотива эти повязки на глазах:



Это оркестр с завязанными глазами играет, пока король и Ирэн танцуют; а потом еще это:



Честно говоря, я не могу сказать, должно ли это быть вымышленной подсказкой, или... ну, нет, я знаю, что это должно символизировать любовь Холмса к маскировке, которой он, безусловно, в полном объеме предается в этом эпизоде. Есть несколько сцен, в которых Холмс снимает свой костюм и моет лицо и руки в тазу во время разговора с Уотсоном. Съемочной группе, очевидно, понравилась идея насчет “мастера маскировки”, и Бретт отработал ее по полной программе. Его Холмс действительно «отличный актер, первосортный». И если вы хотите представить, что он делал с этой маской после того, как король отправился домой, не позволяйте мне вас останавливать.

@темы: Шерлок Холмс, Гранада, Скандал в Богемии, Plaidder

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Эту статью с тумблера я очень давно сохранила у себя еще на заре этого дневника. Прямо как есть без перевода. А сейчас разбираясь с архивами, решила, что надо придать ей божеский вид. Статья пользователя Plaidadder. Думаю, еще вернусь к ней - попадалось там немало интересного. И эта статья прекрасный тому пример - интересный взгляд на Гранаду.

«Смерть всегда с нами». Гранада. Дьяволова нога.



Эта история всегда очаровывала меня. И, несмотря на некоторые серьезные осечки со стороны съемочной группы, в целом мне нравится то, что они с этим сделали.
Для меня этот эпизод - нечто большее, чем просто дело. Конечно, для всех существуют “Три Гарридеба” , о которых всегда обычно говорят в этом смысле; но в каноне, ИМХО, “Нога дьявола” - такая же важная веха в отношениях Холмса и Уотсона. Трактовка Гранады подчеркивает и расширяет эту историю до чего–то такого, что – во всяком случае, для меня - становится глубоким и трогательным. В контексте сериала “Гранада” “Нога дьявола” является своего рода эмоциональным продолжением "Пустого дома", в котором травма Рейхенбаха – скрытно и втайне от всех – вновь открыта, тщательно обработана и исцелена. К счастью, этот эпизод по большей части не связан с африканским происхождением корня radix pedis diaboli; в саундтреке мы временами слышим барабанную дробь, но нам не нужно примиряться с чем-то вроде той демонстрации стереотипов, которая открывает “Шесть наполеонов”. Нет, смертельный ужас, вызванный наркотиком, вместо этого отсылает к единственному страху, который движет всеми остальными – смерти – и ее близкому спутнику, потере.
Предпосылка этого эпизода – то, что Холмс довел себя до физического истощения, и Уотсон повез его для исцеления в Корнуолл, – трагически совпадает с некоторыми событиями, происходящими примерно в это же время в жизни Бретта. Я уверена, что эта история хорошо известна всем, кто читает эти обзоры, поэтому я не буду повторять ее здесь. Грустно наблюдать за этим и думать о том факте, что на данный момент Бретту не оставалось даже десяти лет жизни. Но это часть истории, как рассказывает этот эпизод: мы все умираем, и иногда лучшее, что мы можем сделать, - это принять понимание это знание вместо того, чтобы убегать от него.
В канонической истории повествование Уотсона намекает на то, что пороки Холмса, возможно, имели какое-то отношение к кризису с его здоровьем, который отправил их в отдаленный уголок Корнуолла. Холмс изнурял себя “ постоянной тяжелой, напряженной работой, тем более, что сам он совершенно не щадил себя”. Сценарист Гэри Хопкинс понимает этот намек и разрабатывает его, используя этот эпизод для развязки сюжетной линии наркотической зависимости Холмса. Но я берусь утверждать, что зависимость Холмса раскрывается в этом эпизоде как симптом или метафора чего-то гораздо более глубокого.
Эта серия начинается с того, что Холмс сердито сидит в повозке, завернутый в поистине удивительное количество слоев своего пледа, и мрачно говорит Уотсону: “Вам следовало ехать одному”, на что огорченный Уотсон отвечает с фальшивой бодростью: “Чепуха! Мы же в отпуске!” Серия заканчивается одной из множества перевертышей, когда Холмс отмахивается от опасений Уотсона по поводу его решения отпустить Стерндейла, повторяя ему его собственную реплику: “И кроме того, как вы всегда мне говорите, что мы в отпуске!” В промежутке между двумя этими фразами Холмс претерпевает серьезную трансформацию, которая приводит к сейсмическому сдвигу в их отношениях. И все начинается с той сцены в гробнице эпохи неолита, когда Уотсон говорит: “Я полагаю, смерть всегда с нами”.
Конечно, на самом деле все начинается задолго до этого. Но Уотсону, как мы знаем, никогда не удавалось заставить Холмса делать то, чего он на самом деле не хочет. Употребление кокаина является ярким примером этого. Так что, как бы он ни жаловался на это, тот факт, что Холмс согласился поехать в этот отпуск, указывает на то, что он действительно серьезно относится к советам врача и действительно начинает беспокоиться о своем здоровье. Конечно, почти сразу же, как только они добираются до своего отдаленного коттеджа, Холмс прибегает к пресловутому семипроцентному раствору кокаина. Но хотя мы видели множество других сцен, где Уотсон застает Холмса за этим занятием, этот случай действительно отличается от прочих. Во-первых, мы никогда раньше не видели Холмса, когда он вводит себе наркотик. Он всегда либо смотрит на шприц и думает об этом, либо уже просто опускает закатанный рукав и убирает принадлежности, когда в комнату входит Уотсон. На этот раз мы наблюдаем, как он завязывает жгут и пытается разработать вену, и видим, как он возбужден и испытывает чувство безысходности. Мы также видим, как он довольно жалко пытается скрыть все это от Уотсона – и это тоже ново. В более ранних эпизодах, когда Уотсон подходит к нему после того, как он сделал свое дело, типичный ответ Холмса на молчаливый упрек Ватсона - наглый взгляд, с которым Холмс бросает другу вызов, вынуждая высказать свое мнение. Это первый раз, когда Холмс испытывает что-то вроде стыдливости или чувства вины за употребление кокаина. И опять же, это должно быть потому, что он начинает думать о возможных последствиях.
Но когда Уотсон говорит: “смерть всегда с нами”, это многое проясняет в самых разных отношениях. С одной стороны, это универсальная истина: все мы смертны, смерть неизбежна для всех. Подразумевается, конечно, что эта фраза предназначена непосредственно Холмсу: вы тоже смертны, и если вы не начнете лучше заботиться о своем теле, вы его уничтожите. Но я думаю, что это также имеет личный смысл, например: смерть всегда с нами, то есть ,смерть сейчас является частью этих отношений. В частности, ваша смерть. Этим Уотсон говорит Холмсу: я жил с вашей смертью три года. Я все еще живу с этим. Мне не нужно гадать, каково будет мне, когда вы умрете, потому что я уже знаю. И каждый раз, когда вы колетесь, каждый раз, когда вы гоняетесь за кем-то, кто крупнее и сильнее и вооружен лучше, чем вы, каждый раз, когда вы отказываетесь от еды или работаете 72 часа подряд, я вижу, что будет дальше. Каждый раз, когда вы пренебрегаете потребностями своего тела, я знаю, что этим вы приближаете нас к тому дню, когда со мной случится самое худшее в мире. Снова.
Поэтому, когда Холмс соглашается с ним, по крайней мере, в моем понимании, он принимает не только факт смерти, но и конкретно то, что говорит ему Уотсон: смерть Холмса - это то, что случится и с Уотсоном. И это очень важно. В “Пустом доме” Холмс вернулся , признался в том, что произошло, и они помирились; но Холмс на самом деле не понял, что он сделал с Уотсоном, обманув его. Его опыт этих трех лет полностью отличался от опыта Уотсона. Для Холмса эти годы были связаны с тем, чтобы перехитрить смерть: быть на шаг впереди убийц, пока он не сможет вернуться домой и покончить с ними навсегда. Для Уотсона те же самые годы были посвящены тому, чтобы принять смерть Холмса и научиться жить с этим. И какой бы приятной ни стала их жизнь со времен “Пустого дома”, они все еще далеки друг от друга в отношении того, о чем не хотят говорить.
Но после этого разговора мы видим некоторые признаки того, что Холмс начинает понимать позицию Уотсона. Он закапывает шприц, тем самым окончательно избавляясь (по крайней мере, до тех пор, пока не закончится их отпуск в Корнуолле) от привычки, против которой Уотсон выступал с первого дня. Но что еще более важно, он учится жить без постоянной внешней стимуляции. Он позволяет себе просто быть. Я не пытаюсь увидеть в этом какие-то намеки на Дзен ; но долгие одинокие прогулки, “медитации”, часы, проведенные в общении со странным, наполненным смертью пейзажем, в котором они находятся, - все это ново. До этого момента Холмс лишь сидел неподвижно, слушая музыку или куря , ища способ разрешения сложного дела. Теперь он учится относиться к себе столь же ответственно и заинтересованно, как и к проблемам других людей. Он выливает содержимое ампулы и закапывает шприц и это означает отказ от образа жизни, который, как он теперь понимает, разрушителен как для него самого, так и для Уотсона.
Так что для него это очень важно: попытаться избавиться от пренебрежения к себе и найти более устойчивый способ существования в этом мире. Но, как это бывает с любыми серьезными изменениями в жизни, решение может быть внезапным, но претворение его в жизнь происходит постепенно, часто лишь частично, и всегда сопровождается остановками и рецидивами. Когда внезапно им подворачивается дело, Уотсон разгневан – еще одно новшество, потому что в прошлом он всегда приветствовал новое дело как нечто такое, что удержит Холмса подальше от шприца еще на несколько дней. Мы не знаем, скажет ли когда-нибудь Холмс Уотсону, что он спрятал шприц; но Уотсон - врач, он должен это выяснить. Он сердит, потому что боится, что это дело вызовет рецидив – не пристрастия к наркотикам, а привычки к саморазрушению, которые стали частью метода расследования Холмса. И, на самом деле, он прав; как только у Холмса появляется дело, он сразу же возвращается к своему обычному режиму.
Все это достигает кульминации в “эксперименте” Холмса с ядовитым порошком.
Итак, позвольте мне сказать, прежде всего, что для Дойла то, что Холмс делает с этим неопознанным белым веществом, безусловно, на грани, но это не настолько выходит за рамки, чтобы казаться безумием. В те времена, когда Дойл начинал заниматься медициной, одним из способов, которым врачи определяли смертоносность того или иного вещества, было принимать его самостоятельно и записывать свои симптомы. И стоит помнить, что это был, вероятно, самый быстрый и надежный способ определить, действительно ли порошок мог быть причиной смерти. В Каноне нет обыкновения “отправить его в лабораторию для тестирования”. Холмс – сам себе лаборатория. На данный момент он знает о судебной химии больше, чем кто-либо в Англии, и, конечно же, он не привез в Корнуолл никакого химического оборудования. Так что, если только они не собирались испытать его на каком-нибудь несчастном животном (как это делает Холмс в "Этюде в багровых тонах"), то это как раз то, что, естественно, пришло бы в голову тому, кто не любит ждать результатов. Дойл провел аналогичный эксперимент на себе с гельземиумом и написал об этом статью. Холмс принимает меры предосторожности, которые Дойл счел бы разумными: он обеспечивает надлежащую вентиляцию, уменьшает дозу и работает с напарником. Тот факт, что это все равно чуть не убивает их обоих, действительно свидетельствует об удивительной токсичности этого вещества, хоть Холмс потом и ругает себя за то, что вообще счел это хорошей идеей.
Гранада трактует это совсем по-другому. Эксперимент Холмса представлен как возвращение к саморазрушительной тяге к стимуляции, которая теперь явно угрожает его жизни. Существует множество визуальных подсказок, которые побуждают современного зрителя (во всяком случае, зрителя 1988 года) увидеть в этом аналогию употребления Холмсом наркотиков, что является метафорой того же стремления к смерти. Белый порошок, ложка и горелка напоминают образы других теле-героев, готовящих героин для инъекций. В отличие от Канона и, как и в случае с употреблением наркотиков, Уотсон громко протестует и называет это “безумием”. И все же, как и в случае с употреблением наркотиков, Уотсон не может отговорить его от этого и в конечном итоге становится участником эксперимента, потому что он боится, что, предоставленный самому себе, Холмс по ходу дела просто убьет себя.
То, что происходит дальше, с художественной точки зрения ужасно. И все же, я собираюсь это оспорить, ибо это также чрезвычайно важно и делает этот эпизод намного более важным, чем он был бы в противном случае.
В каноне, конечно, все описано с точки зрения Уотсона. Таким образом, во время эксперимента мы получаем ощущения и чувства Уотсона, но не Холмса. Снимая экранизацию вы хотите показать больше , чем можно прочесть в оригинальном тексте; и в этой серии была попытка сделать это, проникнув в разум Холмса и представив нам его мироощущение. Я на 100% приветствую это решение. Это прекрасная возможность для развития образа героя и наш шанс узнать больше об эмоциях, которые Холмс никогда не выразит словами. Молодец, Гэри, что ухватился за это.
И все же это решение ставит перед съемочной группой главную проблему экранизации “Дьяволовой ноги ": ” Никакие реальные образы не могут быть, на самом деле, так пугающи, как то, что должны испытывать люди под воздействием этого препарата. Дойл мудро избегает подробностей галлюцинаций Уотсона, а вместо этого просто рассказывает нам, каковы его ощущения . Но в кино единственный способ проникнуть в голову Холмса - это показать нам, что там внутри. И определенно нет ничего, что вы могли бы воспроизвести – конечно, ничего, что вы могли бы представить на сетевом телевидении в 1988 году, – что не было бы крайне разочаровывающим для зрителей после всего этого нарастающего напряжения.
Но на самом деле, кадры, представляющие галлюцинации Холмса под воздействием корня Дьяволовой ноги, вовсе не являются большим разочарованием. Они чертовски УЖАСНЫ. Это катастрофический кинематографический провал. Это не только худшая часть этой серии, это худшая часть ЛЮБОЙ из всех серий, которые я видела. Это мешанина неубедительных клише ужасов 80-х, фальшивая кровь, грубые попытки визуального искажения и дезориентации, странные крупные планы выпученных от ужаса глаз Джереми Бретта и – по какой–то причине – беспорядочно выбранные гравюры Уильяма Блейка:



Это Навуходоносор, которого Бог сводит с ума, так что я предполагаю, что есть какая-то тематическая связь, и также верно, что знаменитый наркоман Джим Моррисон из «The Doors» получил название своей группы от "Бракосочетания рая и ада" Блейка, так что, возможно, это тоже продолжение наркотической аналогии, но… это плохо. Все это ужасно. Все время просмотра этой сцены я смеялась громким, истерическим хохотом. И я подумала, знаете что, в этот раз я хотела бы пригласить сюда Моффата и Гэтисса, чтобы они сделали эту часть, потому что эти галлюциногенные штуки с чертогом разума - это то, что им отлично удается, и в чем команда Гранады,- или, по крайней мере, команда Гранады, работавшая над этой серией, - очевидно, полностью себя исчерпала.
И все же.
Если мы пройдем мимо ужасного исполнения и рассмотрим содержание, эта галлюцинация, на самом деле, очень важна. Мы узнаем, что на данный момент Холмс больше всего боится смерти. И не только из-за того, чем это кончится для него, но и из-за того, что это предвещает Уотсону.
Итак, этот отрывок начинается с множества кадров, изображающих Холмса у гробницы, где они впервые разговаривают о смерти. Кроме того, нам показывают вид на море сверху, что напоминает нам о том, что во многих отношениях этот пейзаж повторяет обстановку Рейхенбаха: дикий и возвышенный пейзаж, самый гористый, какой вы только можете найти в Англии, отвесный утес, спускающийся к бурным водам под ним. Конечно же, оттуда мы переходим к воспоминаниям о его схватке с Мориарти из “Последнего дела” и к кадру с Холмсом и Мориарти, летящих вниз с Рейхенбахского водопада.
На этом этапе авторы фильма используют различные псевдо-цветные версии отснятого материала, на котором Холмс и Мориарти падают со скалы в конце “Последнего дела”. Но, конечно, то, что показано на этих кадрах, - это то, чего на самом деле никогда не было. Холмс никогда не падал в пропасть. Это собственное представление Уотсона о том, что произошло. Поэтому, когда Холмс видит это, это не какая-то ретроспектива. Он вовсе не вспоминает сейчас то, что когда-то испытал. Он впервые видит свою собственную смерть глазами Уотсона.
И давайте вспомним, что этот порошок заставляет людей оказаться лицом к лицу с чем-то настолько ужасающим, что они буквально сойдут с ума, если будут созерцать это слишком долго.
Итак, это означает следующее: 1) Холмс теперь сознает, что видеть, как умирает твой друг, ужасающе страшно. 2) Это говорит нам кое-что о том, насколько ужасна для него перспектива смерти Уотсона. 3) Это также говорит нам кое-что о том, как он напуган своими собственными чувствами в отношении того , что он причинил этот невыразимый ужас самому дорогому для него человеку.
Другими словами: Холмс ,наконец, постигает это. Он на собственном опыте испытывает, каково было Уотсону в течение этих трех лет; он приходит от этого в ужас. И это все изменит.
Из-за киношного приема проникновения в разум Холмса мы не видим, как Уотсон воспользовался остатками “сил и здравого рассудка”, чтобы оттащить Холмса в безопасное место. Но вместо этого мы получаем нечто гораздо более мощное. Мы слышим, как Уотсон зовет Холмса по имени, и глазами Уотсона видим, как Холмс, корчится в конвульсиях, в то время как Уотсон отчаянно пытается заставить друга узнать его:



И потом ему, наконец, это удается.



И первое слово, слетевшее с его уст, было:
“ДЖОН!”
Назвал по имени. Первый раз.
Честное слово, у меня мурашки побежали по коже.
В канонической истории Холмс произносит обращенную к Уотсону небольшую речь о том, насколько это было опасно и безрассудно, и как ему жаль, что он подвергал его этой опасности. Уотсон дорожит этим моментом, потому что, по его словам, “был тронут небывалой сердечностью Холмса”. Как бы ни отличалась от первоисточника экранизация, этот момент прекрасно отражает тот эффект, к которому стремился Дойл. Произнесенное христианское имя Уотсона говорит вам: это настоящий прорыв. Все случившееся здесь, и о чем продолжает напоминать нам видеоряд, говорит о том, что они заново воспроизводят сцену воссоединения в “Пустом доме”, поменявшись ролями и с совершенно иными эмоциями со стороны Холмса. В сцене воссоединения Холмс также тянется к Уотсону; но здесь вместо того, чтобы сказать: “Я вернулся, чтобы утешить вас”, тот же жест говорит: “Ради всего святого, утешьте меня”. В “Пустом доме” Холмс приводит Уотсона в чувство после обморока; здесь Уотсон пытается вернуть Холмса в мир живых. В “Пустом доме” Уотсону приходится хвататься за Холмса, чтобы убедиться, что он реален; здесь Холмс изо всех сил цепляется за Уотсона:




Поэтому здесь Холмс, завершает путь, пройденный Уотсоном. Доктор думает, что он оттащил Холмса от края пропасти; но для Холмса это как если бы Уотсон воскрес из мертвых. Потому что, в конце концов, хотя экранизация и не подчеркивает это так сильно, как рассказ, этот маленький трюк мог убить Уотсона так же легко, как и Холмса. И Холмс узнает, что отныне смерть - это то, что приходит к ним обоим, если она приходит к одному из них, и что он ни за что не хочет, чтобы Уотсон снова прошел через это.
И поэтому, когда он извиняется и говорит, что этот опыт был “неоправданным экспериментом даже для меня самого и вдвойне непростительно вмешивать в него друга”, речь идет не только о яде. Речь идет о Водопаде. Холмс, наконец, в достаточной мере понимает, что он сделал , чтобы принести действительно значимые извинения. Это тот момент, когда края пропасти между ними соединяются, и отношения по-настоящему восстанавливаются. И я только хотела бы, чтобы они сфокусировались на Хардвике чуть подольше, чтобы позволить нам понаблюдать за тем, как все это осознает и Уотсон.
Вместо этого нам приходится довольствоваться заключительным разговором, после того как Уотсон в очередной раз возражает против решения Холмса отпустить убийцу, потому что он убил в отместку за женщину, которую любил. Что ж, все это прослеживается в биографии Дойла, и никто ничего не может с этим поделать. Но они делают что-то очень интересное с этим небольшим отрывком из Канона:
“Я никогда не любил, Уотсон, но если бы мою любимую постигла такая судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш охотник на львов, презирающий законы. Кто знает…”
Так что, когда Холмс говорит: “Я никогда не любил”, что ж, весь эпизод был посвящен тому, чтобы показать нам, почему это просто чушь . Он любил, и человек, которого он любил, как раз тот , которому он это говорит. Но все остальное…Холмс, по сути, говорит: если кто-нибудь когда-нибудь причинит вред человеку, которого я люблю, я душу из него вытрясу. И в сериале Уотсон может сказать в ответ: да, я бы, вероятно, поступил точно так же. Что ж, возможно, фраза “Я убью любого, кто причинит тебе боль” - довольно странный способ сказать “Я люблю тебя”; но, честное слово, если вы посмотрите эту сцену, я думаю, что в основном они оба имеют в виду именно это. Это и есть обоюдное признание в любви. Сейчас они ближе, чем когда-либо прежде. Смерть все еще с ними. Но теперь они вместе смотрят ей в лицо. Они оба упали в эту пропасть и вернулись обратно. И теперь они наконец-то в отпуске. Вдвоем.

@темы: Шерлок Холмс, Исследования, Гранада, Дьяволова нога, Plaidder

---

Человек на гранитном столбе

Давно у меня висит в закладках нечто вроде небольшого расследования одного довольно известного пользователя тумблера) Это Plaidder, и как мне кажется ей не чужды идеи слэша)
В посте, о котором пойдет речь, она предполагает некоторую связь между "Пустым домом", Возвращением Холмса и "Собакой Баскервилей". Возможно, ее идеи кому-то покажутся слишком фантастичными, но мне подумалось, что что-то в них такое есть и решила привести здесь эту статью. И выбросить ее из головы)
На всякий случай должна предупредить, что в ней мелькают пара слэшных идей)

Ну, и если кому интересно, оригинал находится здесь archiveofourown.org/works/13809123

Человек на гранитном столбе. «Собака Баскервилей» и Хиатус.



"В прошлый уик-энд мы совершили одну поездку, и в машине я вслух читала «Собаку Баскервилей». Ну, и я подумала о том, что этот роман вышел в свет во время хиатуса. В «Последнем деле», опубликованном в 1893 году, Холмс погибает. В 1894 году он возвращается. Но в реальной жизни «Пустой дом» не был опубликован до 1903 года. (Подумайте об этом. ДЕСЯТЬ ЛЕТ. Для первого поколения фанатов Холмс ДЕСЯТЬ ЛЕТ был мертв). «Собака Баскервилей» публиковалась в журналах «Стрэнд» в 1901-1902 годах.
Меня всегда интересовало, почему у Дойля Холмс отослал Уотсона в Баскервиль-холл одного? Но теперь я понимаю. «Собака Баскервилей» была пробным камнем. Дойль прощупывал почву не только для того, чтобы убедиться, что Холмса хорошо примут и в двадцатом веке; он фактически репетировал воссоединение Холмса и Уотсона. И кроме того он при этом писал нечто такое, что должно было бы стать частью «Пустого дома», но это было невозможно в силу небольшого объема рассказа: историю ожидания Уотсона.
Причины, по которым Холмс посылает Уотсона в Девоншир одного, в принципе, понятны, и Уотсон проводит там нечто вроде расследования, плоды которого оказываются весьма важны . Но когда я читала книгу в этот раз, мне показалось, что самое важное в этой ситуации то, что Уотсон остается один и скучает по Холмсу. Читатель всегда в какой-то мере идентифицирует себя с Уотсоном, и в этом отношении доктор связан со всеми фанатами, любившими Холмса и также тоскующими по нему. Без него Уотсон окружен странными и зловещими явлениями, которые он не в силах себе объяснить. Он чутко спит (утверждает, что так было всегда, и говорит, что Холмсу это известно, заставляя читателей задаваться вопросом, каким же это образом – и хоть существует ряд рассказов, в которых Холмсу приходилось будить крепко спящего Уотсона, не уверена, что удовлетворюсь таким объяснением). Порой он кажется довольно подавленным. Самое поразительное и волнующее происходит с ним в Баскервиль-холле той ночью, когда они с сэром Генри по болотам гонятся за Селденом, и это, несомненно, потому, что эта погоня за беглым каторжником так напоминает ему его приключения с Холмсом. Ну, и вдобавок Холмс фактически появляется на свет божий во время этой погони, но Уотсон не узнает его. Он видит появившуюся из-за туч луну и при ее свете видит силуэт Холмса , но он его не узнает. Вместо этого Уотсон измышляет для себя зловещего двойника Холмса: Человека на гранитном столбе.



И меня это просто завораживает. После той ночи Уотсон становится все более и более одержимым этим человеком на столбе. Он убежден, что этот человек – ключ ко всей тайне и, как никогда, полон решимости выследить и найти его. Но все его известные нам чувства в отношении этого человека негативны. Если мы предположим, что где-то на подсознании Уотсон знает, что человек , которого он видел, это Шерлок Холмс, тогда Человек на гранитном столбе становится некоей проекцией, в отношении которой Уотсон аккумулирует все свои негативные чувства к Холмсу. Человек на гранитном столбе – это обособленный, отдаленный ум, наблюдающий за Уотсоном на расстоянии , контролирующий все его действия и даже стремящийся помешать им. Он намеренно окружает себя тайной, не желая пролить на нее свет или что-то объяснить. И что весьма досадно, он не желает, чтоб его обнаружили.



Таким образом, Человек на гранитном столбе это одновременно и хладнокровный, склонный манипулировать другими Холмс из «Собаки Баскервилей» - человек, который, по словам Уотсона, сказанным при их воссоединении, «пользуется его помощью, но не доверяет ему» - и Холмс из «Последнего дела», который исчезает и скрывается, оставив Уотсона горевать в одиночестве. Но если Человек на гранитном столбе – источник гнева и печали Уотсона, он также видится мне темным объектом желания – этакая ночная версия Холмса, чей ум при свете поднявшейся луны затмевают другие, более плотские и чувственные, качества.



С этой точки зрения очень интересна реакция Уотсона, когда он, наконец, находит убежище Холмса. Он находит клочок бумаги, на котором Картрайт набросал «Доктор Уотсон уехал в Кумби-Треси». И это дает начало пугающему, но волнующему прозрению Уотсона.

«Выходит, что незнакомец охотится не за сэром Генри, а за мной? Он выслеживает меня не сам, а приставил ко мне кого-то другого – может быть, этого мальчика? И вот его последнее донесение. С тех пор как я живу здесь, за каждым моим шагом, вероятно, ведется слежка. Ведь все это время меня не оставляло ощущение, что здесь действуют какие-то невидимые силы и что они осторожно и умело стягивают вокруг нас тончайшую сеть, легкое прикосновение которой мы чувствуем на себе лишь изредка, в самые критические минуты.»

Посмотрите только, как взволнован Уотсон при этом открытии, что в действительности это он находится в центре внимания Холмса. Посмотрите, как он представляет Холмса «невидимой силой», которая стала частью окружающей его обстановки, «сетью, легкое прикосновение которой» ощущает Уотсон, оказавшись в ней с одной стороны, как в ловушке, а с другой – как в колыбели. Он все еще сердит, но он также быстро и благодарно измышляет свою собственную фантазию, в которой отсутствие Холмса никогда на самом деле не было отсутствием, а всеобъемлющей, защищающей вездесущностью. Удивительно,- думает Уотсон, - что этот человек добровольно подвергал себя неудобствам жизни в этом примитивном жилище единственно ради того, чтоб иметь возможность наблюдать за мной. «Кто же он, - спрашивает себя доктор, – наш злобный враг или ангел-хранитель?»



Итак, вот моя точка зрения: если вас так же, как многих из нас, не удовлетворяет то, как Дойль описал сцену воссоединения в «Пустом доме», предположите хоть на минуту, что, возможно, именно в «Собаке Баскервилей» он на самом деле передал эмоциональный оттенок их пост-рейхенбахской разлуки и воссоединения.
И для Дойля и для первых читателей повести, она «ощущалась» как Возвращение; это же была первая новая история о Холмсе со времен «Последнего дела». И, в самом деле, то, как Холмс объясняет Уотсону, почему держал его в неведении, очень похоже на то его объяснение, которое позже он представит ему в «Пустом доме». «Если б вы знали, что я здесь, это ничему бы не помогло и, может быть, даже кончилось моим разоблачением. Вам, наверно, захотелось бы рассказать мне что-нибудь или же вы, по свойственной вам доброте, вдруг вздумали бы обставлять меня здесь удобствами.» В ходе этого разговора Уотсон реагирует гораздо эмоциональнее, нежели в «Пустом доме». Он совершенно недвусмысленно демонстрирует читателю свою горечь и гнев, а затем следует вот этот надрывающий сердце крик души.

«Значит, все мои отчеты писались впустую! – сказал я дрогнувшим голосом, вспомнив, сколько труда и гордости этим трудом было вложено в них.»

Бедный Уотсон. Он заплакать готов при мысли, что все это время, когда он думал, что пишет Холмсу, его письма никто не читал. И это, в самом деле, один из самых горестных аспектов скорбящего человека: знать, что ты все еще можешь говорить с покинувшим тебя навек дорогим существом, но он тебя не услышит. И преодолеть свой гнев из-за этого предательства Холмса ему помогает тот факт, что , на самом деле, тот получал его письма, читал их, и не единожды. «Вот ваши отчеты, друг мой, изученные самым тщательным образом, в чем вы можете не сомневаться.»

В свою очередь, Холмс в этот момент необычно добр и внимателен к Уотсону – гораздо более, чем будет потом в «Пустом доме». В добавок к тому, что он делает Уотсону совершенно искренний комплимент, Холмс доказывает ему свое доверие , пойдя на то, чего прежде всегда избегал: сообщает ему решение загадки еще до конца расследования. Когда они уже собираются расстаться, Уотсон призывает Холмса не оставлять его больше во мраке неведения. «Нам нечего скрывать друг от друга.» И Холмс, в конце концов, соглашается с этим. «Убийство, Уотсон... изощренное, хладнокровно обдуманное убийство .» То что после этого Холмс оказывается вынужден где-то повторить участь Уотсона во время Хиатуса и оплакивать того, кто на самом деле жив, пожалуй, уже чересчур."

Далее автор говорит, что теперь еще больше полюбила "Собаку Баскервилей". И примечательно то, что она писала это, еще не видя гранадовскую "Собаку", на которую возлагает большие надежды в плане того, что ее создателям удастся передать все вышесказанное. Но поскольку, она, как видно, является поклонницей дуэта Бретт- Бёрк, то уже заранее готова представить в своем воображении, как это могло бы быть в их исполнении.

@темы: Шерлок Холмс, Гифки, Исследования, Джон Уотсон, Собака Баскервилей, Великий Хиатус, Plaidder

---

Разбор "Дьяволовой ноги" (по Гранаде)

Хочу выложить это сюда, чтобы сохранить. Еще даже толком не прочла, скорее пробежала глазами.

Подробнейший разбор "Дьяволовой ноги" Разбор серии Гранады, которую автор называет сиквелом к "Пустому дому" Мне показалось интересно.

Я сохранила только текст.

Вот ссылка на страницу

plaidadder.tumblr.com/post/160793598149/death-i...





Death Is Always With Us: Granada Holmes, “The Devil’s Foot”

This story has always fascinated me. And despite some serious misfires by the production team, overall I love what they’ve done with it.

This episode, for me, is about more than the case. Everyone’s all “Three Garridebs” this and “Three Garridebs” that; but in canon, IMHO, “Devil’s Foot” is just as big a milestone in Holmes and Watson’s relationship. The adaptation emphasizes and expands that into something which–for me, anyway–becomes profound and moving. In the context of the Granada series, “Devil’s Foot” is a kind of emotional sequel to “Empty House,” in which the Reichenbach trauma is–surreptitiously and subterraneously–reopened, worked through, and healed. Mercifully, this episode is largely unconcerned with radix pedis diaboli’s central African origins; we do hear the occasional bit of drumming in the soundtrack, but we don’t have to submit to anything like the festival of stereotypes that opens “Six Napoleons.” The lethal horror induced by the drug is instead referred back to the one fear that drives all others–death–and its close companion, loss.



The premise of this episode–that Holmes has pushed himself to the point of physical collapse, and Watson has hauled him out to Cornwall to nurse him back to health–tragically coincides with some of the things happening in Brett’s life at around this time. I’m sure that history is well known to anyone who’s reading these reviews, so I won’t rehearse it here. It’s sad watching this and thinking about the fact that at this point, Brett didn’t even have ten years left to live. But that’s part of the story, as this episode tells it: we’re all dying, and sometimes the best thing we can do is embrace that knowledge instead of running from it.



In the canon story, Watson’s narration hints that Holmes’s vices may have had something to do with the health crisis that sends them out to the back end of Cornwall. Holmes has ground himself down with “constant hard work of a most exacting kind, aggravated, perhaps, by occasional indiscretions of his own.” Gary Hopkins, the screenwriter, takes this hint and runs with it, using this episode to resolve Holmes’s addiction storyline. But, as I’m going to argue, Holmes’s addiction is revealed, in this episode, to be a symptom of, or a metaphor for, something much deeper.



This episode begins with Holmes sitting grumpily in the carriage, swathed in a truly amazing array of wraps, telling Watson darkly, “You should have traveled alone,” to which a pained Watson responds, with false cheerfulness, “Nonsense! We’re on holiday!” The episode ends with one of many reversals, as Holmes waves away Watson’s concerns about his decision to let Sterndale go by repeating his own line back to him: “And besides, as you’re always telling me, we’re on holiday!” In between, Holmes undergoes a serious transformation which leads to a seismic shift in their relationship. And it all starts with that scene at the neolithic tomb, when Watson says, “I suppose death is always with us.”



Of course it really starts long before that. But Watson, as we know, has never been able to get Holmes to do anything he REALLY doesn’t want to do. The cocaine use is the prime example of that. So as much as he bitches about it, the fact that Holmes agreed to go on this holiday indicates that he really does take the doctor’s advice seriously, and that he really is starting to worry about his own health. Almost as soon as they get out to their remote cottage, of course, Holmes breaks out the seven percent solution. But although we’ve seen plenty of other scenes where Watson catches Holmes using, this one is really different. First, we’ve never actually seen Holmes in the act of shooting up before. He’s always either looking at the syringe and thinking about it, or just rolling down his sleeve and putting the paraphernalia away as Watson walks in. This time, we watch him tying off and trying to raise the vein, and we can see how agitated and desperate he is. We also see him rather pathetically trying to conceal all of this from Watson–and that’s also new. In the earlier episodes, when Watson walks in on him after he’s done the deed, Holmes’s typical response to Watson’s silent reproach is a brazen stare with which Holmes basically dares Watson to comment on it. This is the first time Holmes has betrayed any shame or guilt over using cocaine. And again, that’s got to be because he’s starting to think about the possible consequences.



But when Watson says “death is always with us,” that opens things up on a lot of levels. In one sense, it’s a universal truth: we’re all mortal, death is a certainty for everyone. Implied, of course, is a message to Holmes: you’re mortal too, and if you don’t start taking better care of your body you’re going to destroy it. But I think it also has a personal meaning, as in: death is always with us, death is part of this relationship now. Specifically, your death. This is Watson telling Holmes: I lived with your death for three years. I’m still living with it. I don’t have to wonder what it’s going to be like for me when you die, because I already know. And every time you shoot up, every time you chase after someone bigger and stronger and more heavily armed than you, every time you skip a meal or work for 72 hours straight, I see what’s coming. Every time you neglect or mistreat your body, I know you’re bringing us closer to the day when the worst thing in the world is going to happen to me. Again.



So when Holmes agrees, at least in my reading, he’s accepting not just the fact of death but the specific thing that Watson is telling him: that Holmes’s death is something that will happen to Watson too. And this is very important. Holmes came back in “Empty House” and made his confession and they made up; but Holmes didn’t really get what he did to Watson by deceiving him. His experience of those three years was completely different from Watson’s. For Holmes, those years were about cheating death: staying one step ahead of the assassins until he could come back home and shut them down for good. For Watson, the same years were about accepting Holmes’s death and learning to live with it. As much fun as they’ve been having since “Empty House,” they’re still far apart in ways they don’t want to talk about.



But after this conversation, we see some signs that Holmes is starting to understand Watson’s position. He buries the syringe, thus finally kicking (at least till their Cornwall holiday is over) the habit Watson has been after him to stop from day one. But more important, he learns how to live without constant external stimulation. He lets himself just be. I’m not trying to get Zen about this; but the long solitary walks, the “meditations,” the hours spent communing with the weird death-laden landscape they’re in–all of this is new. Up to this point, he’s only ever sat still while either listening to music or smoking his way to the solution to a tricky case. This is him learning to treat himself as just as important and interesting as other people’s problems. Pouring out the vial and burying the syringe stands in for the renunciation of a way of being that he now understands is destructive both to himself and to Watson.



So this is big, for him: trying to let go of self-neglect and find a more sustainable way of being in the world. But as with any major life change, the decision may be sudden but the implementation is gradual, often partial, and always comes with stall-outs and relapses. Watson’s furious when the case turns up–another first, because in the past he’s always welcomed a case as something that will keep Holmes away from the syringe for a few more days. We don’t know if Holmes ever tells Watson that he’s buried the syringe; but Watson’s a doctor, he must figure it out. He’s angry because he’s afraid the case is going to trigger a relapse–not into the drug habit, but into the habits of self-destruction that have become part of his investigative method. And, in fact, he’s right; as soon as Holmes has a case, he snaps right back into his usual mode.



All of this comes to a head in the “experiment” Holmes does with the poison.



So let me say, first of all, that for Doyle, what Holmes does with this unidentified white powder is certainly on the edge, but it’s not so far outside the box as to be insane. Back when Doyle was starting out in medicine, one of the ways doctors determined the lethality of a particular substance was to take it themselves and document their symptoms. And it’s worth remembering that this was probably the fastest and surest way to determine whether the powder was actually the cause of death. There’s no “send it to the lab for testing” in ACD canon. Holmes IS the lab. He knows more about forensic chemistry than anyone in England at this point, and of course he hasn’t brought his equipment to Cornwall. So unless they were going to test it on some unfortunate animal (as Holmes does in Study in Scarlet), this is what would naturally occur to a guy who does not like to wait for results. Doyle did a similar experiment on himself with gelseminum, and wrote it up as an article. Holmes takes what Doyle would have considered sensible precautions: he ensures proper ventilation, reduces the dose, and uses the buddy system. The fact that it nearly kills both of them anyway is really a testament to the astonishing toxicity of this particular substance, though Holmes does berate himself afterwards for having ever thought this was a good idea.



The adaptation treats this very differently. Holmes’s experiment is presented as a return to the self-destructive craving for stimulation that’s now clearly a threat to his life. There are numerous visual cues that prime the modern viewer (the 1988 viewer, anyway) to read this as an analogy for Holmes’s drug use, which is a metaphor for the same death drive. The white powder, the spoon, and the burner evoke other TV representations of people preparing heroin for injection. Unlike in canon, and as with the drug use, Watson protests loudly and calls this “insane.” And yet, as with the drug use, Watson can’t talk him out of it and winds up becoming a party to it, because he’s afraid that left to himself, Holmes is going to kill himself doing this.



Now. What happens next is, from an artistic point of view, terrible. And yet, I’m going to argue, it is also extremely meaningful, and makes this episode so much more important than it would otherwise be.



In the canon story, of course, everything is from Watson’s point of view. So during the experiment, we get Watson’s interiority, but not Holmes’s. In an adaptation, you want to be able to deliver *more* than the original text does; and this episode attempts that by going into Holmes’s head and giving us his interiority. I 100% applaud this decision. It is a golden opportunity for character development, and for us to learn more about emotions that Holmes will never verbalize. Good for you, Gary, for seizing it.



And yet, this decision brings the production team smack up against the main problem with adapting “Devil’s Foot:” No stream of actual images can possibly REALLY be as scary what people supposedly experience when they’re on this drug. Doyle wisely avoids giving us the content of Watson’s hallucinations, and instead just tells us what Watson’s sensations are. But on film, the only way to get into Holmes’s head is to show us what’s in there. And there is definitely nothing you can represent–certainly nothing you can represent on network television in 1988–that wouldn’t be vastly disappointing to the viewers after all this buildup.



But in fact, the montage that represents Holmes’s RPD hallucinations isn’t vastly disappointing. It’s fucking DISASTROUS. It is a catastrophic cinematic fail. This is not only the worst part of this episode, it is the worst part of ANY of the episodes I have yet seen, and I’m including all of “Resident Patient.” It’s a mishmash of unconvincing 80s horror cliches, fake blood, crude attempts at visual distortion and disorientation, trippy closeups of Jeremy Brett’s goggle-eyed stare of horror, and–for some reason–random William Blake engravings

That’s Nebuchadnezzar being driven mad by God, so I guess there is some thematic connection, and it’s also true that famous drug user Jim Morrison of the Doors got the name of his band from Blake’s The Marriage of Heaven and Hell so perhaps this is also a continuation of the drugs analgoy but…it’s bad. The whole thing is awful. I mean I laughed, out loud, hysterically, throughout. And I thought, you know what, this one time I wish I could bring in Moffat and Gatiss here and have them do this part, because this hallucinatory mind palace stuff is something they excel at, and at which the Granada team, or at least this particular Granada team, evidently *sucked.*



And yet.



If we get past the dreadful execution and consider the content, this hallucination is really important. We find out that what Holmes fears most at this point is death. And not just for what it’s going to do to him, but for what it will do to Watson.



So this montage starts out with a lot of shots of Holmes at the tomb where they have that first conversation about death. We also get the view of the sea from above, which reminds us that in a lot of ways this landscape replicates the Reichenbach setting: wild and sublime landscape, the most mountainous you can find in England, sheer cliff dropping down to a roiling body of water below. Sure enough, from there we get into the flashbacks to his fight with Moriarty from “Final Problem,” and to the shot of Holmes and Moriarty flying down the Reichenbach falls.



What they use at this point in the montage is various false-color versions of the footage they shot of Holmes and Moriarty falling off the cliff for the end of “Final Problem.” But of course what’s shown in that footage is something that never actually happened. Holmes never did go into the chasm. It’s Watson’s imagination of what happened. So when Holmes sees this, it’s not a flashback. He’s not remembering something he experienced. He is, for the first time, seeing his own death from Watson’s point of view.



Let us remember that this drug forces people to confront things so terrifying that they will literally be driven insane if they contemplate them for too long.



So this means the following: 1) Holmes now recognizes the experience of watching your partner die as lethally terrifying. 2) This tells you something about how terrifying the prospect of Watson’s death is to him. 3) It also tells you something about how terrified he is of his own feelings about the fact that he inflicted this unspeakable horror on the person he loves most.



In other words: Holmes finally gets it. He’s experiencing what it was like to be Watson during those three years, and he’s fucking terrified by it. And that’s going to change everything.



Because of the decision to go into Holmes’s head, we don’t get to see Watson using his last shred of “strength and sanity” to drag Holmes to safety. But we get something a lot more powerful instead. We hear Watson calling Holmes’s name, and we see Holmes, from Watson’s POV, writhing in convulsions while Watson frantically tries to get Holmes to recognize him:




Originally posted by halloawhatisthis



And then he finally does:

And the first word out of his mouth is:



“JOHN!”



First name. First time.



I tell you, I got chills.



In the canon story, Holmes makes Watson a little speech about how dangerous and reckless this was and how sorry he is to have exposed him to all this danger. Watson treasures this moment because, he says, “I had never seen so much of his heart before.” As different as the adaptation is, this moment instantly captures the effect Doyle was striving for here. The first name tells you: this is a breakthrough moment. What’s happening here, and the visuals keep reminding us, is that they are re-playing the “Empty House” reunion scene, with the roles reversed and with a completely different kind of emotion from Holmes. In the reunion scene, Holmes also reaches out for Watson; but here, instead of saying, “I’ve come back to comfort you,” the same gesture says, “For the love of God, comfort me.” In “Empty House,” it’s Holmes bringing Watson around after his faint; here, it’s Watson trying to drag Holmes back to the land of the living. In “Empty House,” it’s Watson who has to grab onto Holmes to reassure himself that he’s real; here, it’s Holmes clinging to Watson for dear life:




So this is Holmes finishing up Watson’s journey. Watson thinks he’s pulled Holmes back from the brink; but for Holmes, it’s as if Watson’s come back from the dead. Because after all, though the adaptation doesn’t emphasize this as much as the story does, this little stunt could have killed Watson just as easily as it could have killed Holmes. This is Holmes learning that from now on, death is something that comes for both of them if it comes for one of them, and that he never wants Watson to go through that again.



And so when he apologizes, and says that this experience was “an unjustifiable experiment even for one’s self, and doubly so for a friend,” it’s not just about the poison. It’s about the Fall. Holmes finally understands enough about what he did to offer a truly meaningful apology. This is the moment that the gulf between them closes, and the relationship is truly repaired. And I only wish they would have stayed with Hardwicke a little longer to let us watch this sink in for Watson.



Instead, we have to content ourselves with the final conversation, after Watson has once again objected to Holmes’s decision to let a murderer go because he killed in revenge for the woman he loved. Well, that’s all traceable to Doyle’s biography and there’s nothing anyone can do about it. But they do something very interesting with this little snippet from the canon story:



“I have never loved, Watson, but if I did and if the woman I loved had met such an end, I might act even as our lawless lion-hunter has done. Who knows?”



So, when Holmes says “I have never loved,” well, the whole episode has been about showing us why that’s bullshit. He has loved, and the person he has loved is the person he’s saying this to. But the rest of it…Holmes is basically saying, if anyone ever harms the person I love, I will fuck them up. And in the adaptation, Watson gets to say it back: yeah, I would probably do the same in that situation. Now, “I will kill anyone who hurts you” is kind of a strange way to say “I love you;” but honestly, if you watch the scene, I think that’s basically what they both mean. This is the ILY exchange. They’re closer now than ever before. Death is still with them. But now they’ve faced it together. They’ve both gone into that chasm and come back out. And they’re finally, now, on holiday. Together.

@темы: Шерлок Холмс, Исследования, Гранада, Дьяволова нога, Plaidder