Вспомнила тут клип, что недавно пыталась тут обсудить.

Вот сегодня остро почувствовала "пепел сожженых мостов". И даже, наверное, еще больше. Это когда ты о чем-то грустишь и все время вспоминаешь. А, на самом деле, вот этого всего давно уже нет. Это, как моя бывшая дача. С закрытыми глазами могу пройти по ней и почувствовать запах сырости и старых покрывал, все так же, не открывая глаз, пройтись по участку, вдохнуть запах куста смородины и даже почувствовать запах ужина, который готовит бабушка...

А этого места просто нет. И хорошо, что не вижу, что там на этом месте, что там вырубили и что построили наши родственники. Но это я к слову.

Возвращаясь к тому, о чем говорю - а здесь это, возможно, только один человек поймет - мне показалось, что ничего этого не только нет, но и даже никогда не было. И даже меня, как будто здесь не было. Никаких следов...

"Неужели это все, что осталось от того чувства..."

Этот пост из серии внезапных. Как я уже сказала, имя автора статьи из предыдущего поста кое о чем напомнило. А надо сказать, что мне, конечно, знакомы уже многие имена шерлокианцев, хотя часто бывает, что имя знакомо, а спроси меня, чем точно знаменит его владелец, я могу и не ответить. Но это не только странные, но и очень интересные люди и я уже стала изучать не только статьи о Холмсе, но и информацию о самих шерлокианцах. Стала отводить под самых-самых отдельные темы. Надеюсь, что когда скоро буду делать новую версию содержания, то скажу там о них в двух словах. Но вернемся к нашей теме)
Как-то мне запомнилось, что именно с Роджером Ланселином Грином была связана какая-то очень темная (в прямом смысле этого слова) и загадочная история. О которой я вообще прочитала в другом дневнике и была тогда под впечатлением. Но это было давно, в шерлокианцах я тогда не особо разбиралась, и много чего не знала. Потому оно мне просто запомнилось, как страшная и таинственная история.
Потом еще не так давно попадался на глаза маленький пост где-то на тумблере, где в двух словах говорилось о том же самом и уже была фотография этого Ланселина Грина. На фотографиях он часто попадался и я для себя его как-то отметила, как человека со странностями. Ну, чисто по внешности)



Ну, и вот, и как-то вдруг подумала, что надо ж, он эту статью написал еще в 1970 году. И я - еще на работе - полезла в интернет. И поняла, что статью, на самом деле, написал именно Роджер Ланселин Грин, а тот, о ком я вспомнила, его сын Ричард. Уже интересно, потому что это целая династия шерлокианцев)
Ну, и к слову сказать Роджер Ланселин Грин, автор статьи"В университете" -британский биограф и детский писатель. Он был академиком Оксфорда, входил в состав литературной дискуссионной группы Inklings вместе с К. С. Льюисом и Дж. Р. Р. Толкином. Он оказал положительное влияние на своего друга К.С. Льюиса, побудив его опубликовать "Льва, ведьму и платяной шкаф".Жил в Чешире в поместье Поултон-Холл, которым его предки владели более 900 лет; он был лордом поместий Поултон-Ланселин и Лоуэр-Бебингтон. (Не зря он там упоминал о Чешире). Полагаю, что он был и членом шерлокианских сообществ, по крайней мере, Лондонского, раз написал статью в их журнал, но сейчас точную информацию найти не могу, хотя вроде мне что-то такое попадалось.
Но сейчас речь пойдет о его сыне Ричарде Ланселине Грине. И я так чувствую, что растяну это на два поста, чтоб не было слишком большой "простыни")

Но пока попробую отделить зерна от плевел и для начала пусть здесь будет рассказ о самом Ричарде Ланселине Грине.

Ричард родился 10 июля 1953 года. Он был младшим из троих детей Роджера Ланселина Грина, детского писателя, знаменитого своими переложениями Гомеровых мифов, а также легенд о короле Артуре. Роджер Ланселин был близким другом Клайва Льюиса и Толкина; Ричард вырос под Ливерпулем, в поместье, которое принадлежало его предкам с 1093 года.

«К тому времени, как Ричард появился на свет, — рассказывал мне один из его родственников, — семейство Грин, как нередко случается в Англии, владело большим замком, но пребывало в бедности. Шторы были ветхие, ковры протерлись до дыр, сквозняки гуляли по коридорам».

У Грина, вспоминали друзья, лицо было бледное, слегка одутловатое; после несчастного случая в детстве он окривел и всегда носил темные очки. Один из друзей Грина говорил мне, что он и взрослым выглядел как «юный Пан» — «пухлое лицо херувимчика и постоянная усмешка, — казалось, и сочувственная, и саркастическая одновременно. Постоянно казалось, будто он скрывает от всех какой-то маленький занятный секрет». Очень застенчивый, нелюдимый, но одаренный строгим логическим умом и цепкой памятью, юный Ричард Грин проводил часы в огромной отцовской библиотеке, разглядывая и читая старые издания детских книг. В одиннадцать лет он подпал под неотразимое обаяние Шерлока Холмса.

Юный Ричард прочел подряд все рассказы, затем принялся их перечитывать. Его строгий, логический ум нашел в «дедуктивном методе» Холмса образец для подражания. Грин, следуя им, учился наблюдать и замечать, в то время как остальные смотрели, но не видели. Он заучил правила Холмса, как катехизис.

С тринадцати лет Грин принялся таскать на темный чердак Поултон-холла различные вещи с местных распродаж. На чердаке было помещение, именуемое «камерой мученика», где якобы водились привидения. Готорн пишет, что там будто бы «томилась в заключении некая дама, замученная за веру». Тем не менее мальчишка бесстрашно лазил на чердак, таская туда скупленное старье, и в конце концов превратил его в своеобразный музей: там появились трубки и персидская туфля, набитая табаком, какие-то неоплаченные квитанции, приколотые к каминной доске ножом, коробочка с таблетками и надписью «Яд!», гильзы. На стенах Грин нарисовал следы от пуль. «Я боялся, стены не выдержат, если я в самом деле начну по ним палить», — рассказывал он впоследствии. Кроме того, там было чучело змеи, старый медный микроскоп и многое другое. На дверях Грин повесил табличку: «Бейкер-стрит».


Слева изображен чердак и сам Ланселин Грин. Его отец, писатель Роджер Ланселин Грин, позирует справа

Основываясь на новеллах Конан Дойля, Грин воссоздал квартиру Холмса и Ватсона с такой точностью, что в его домашний музей наведывались фанаты Шерлока Холмса с других концов Англии. Местный репортер описал в заметке то необычное чувство, которое охватило его, когда он поднялся на семнадцать ступеней — ровно столько было в доме Шерлока Холмса на Бейкер-стрит — и услышал магнитофонную запись, воспроизводящую звуки Лондона Викторианской эпохи — скрип колес кэбов, цоканье лошадиных копыт по камням мостовой и так далее.

Грин сделался самым юным за всю историю этой организации членом «Лондонского общества Шерлока Холмса». Участники общества порой наряжались в костюмы «своей» эпохи — брюки с завышенной талией, цилиндры.

Закончив в 1975 году Оксфорд, Грин решил заняться составлением библиографии. Он охотился за каждым текстом, когда-либо написанным Конан Дойлем, его интересовало все: памфлеты, пьесы, стихи, некрологи, песни, неопубликованные рукописи, письма издателям. Он всюду ходил с пластиковым пакетом вместо кейса и упорно отыскивал интересующие его документы.



В разгар этой охоты Грин узнал, что подобным делом увлечен и Джон Гибсон. Они встретились и договорились о сотрудничестве. В результате в 1983 году издательством Оксфордского университета был опубликован том с предисловием Грэма Грина. Объем этого издания составлял более семисот страниц, и в нем были перечислены и прокомментированы чуть ли не все тексты, написанные рукой Конан Дойля, причем указывался даже сорт бумаги и тип переплета.

Завершив работу над библиографией, Гибсон продолжал, как и прежде, служить в государственном департаменте недвижимости, а Грин к тому времени получил свою долю наследства (семья все же рассталась с большей частью принадлежавших ей земель) и решил, отталкиваясь от уже сделанного, приступить к созданию биографии Конан Дойля.

Создание биографии весьма похоже на работу детектива: Грин старался воссоздать каждое событие в жизни Конан Дойля, как будто воссоздавал картину преступления. В 1980-е годы Грин отправился по следам Конан Дойля, начиная с бедного района Эдинбурга, где тот родился 22 мая 1859 года. Он посетил места, где Конан Дойль рос, воспитываемый набожной матерью и несколько мечтательным отцом. Отец Конан Дойля, кстати, создал одно из первых изображений Шерлока Холмса — в момент, когда детектив обнаруживает труп. Этот рисунок появился на обложке бумажного издания «Этюда в багровых тонах». Грин также собирал сведения, характеризующие интеллектуальное развитие своего «объекта». Он выяснил, в частности, что, занимаясь медициной в Эдинбургском университете, Конан Дойль подпал под влияние рационалистов, в первую очередь Оливера Уэнделла Холмса (чья фамилия досталась бессмертному сыщику). Тогда-то будущий писатель порвал с католицизмом, решительно заявив: «Я никогда ничего не приму на веру без доказательств».

В начале 1980-х Грин опубликовал предисловие к полному собранию сочинений Конан Дойля, выпущенному издательством «Пингвин». Впоследствии он сам помог собрать свои, опубликованные в разных изданиях тексты. Написанные в академическом стиле, они снискали Грину популярность за пределами шерлокианской субкультуры. Одно из эссе, объемом более ста страниц, представляло собой краткую биографию Конан Дойля; в другом Грин подробнее останавливается на рассказе «История разыскиваемого человека». Этот рассказ был найден в сундуке через десять с лишним лет после смерти автора. Вдова и сыновья Конан Дойля продавали его как последнюю неопубликованную новеллу о Шерлоке Холмсе, однако некоторые критики усомнились, что рассказ — подлинник, и даже обвинили в мошенничестве двух сыновей Конан Дойля, которым, мол, понадобились деньги на их чересчур роскошную жизнь.

Грин, однако, убедительно доказал, что, хотя рассказ не принадлежал перу Конан Дойля, не была эта публикация и злонамеренным мошенничеством: рассказ написал архитектор Артур Уитакер и послал его писателю в надежде на сотрудничество. Ученые восхищались работами Грина, находя их «ошеломляющими», «несравненными» и даже «достойными самого Холмса». Однако сам Грин этим не удовлетворялся и хотел рыть глубже, чтобы завершить долгожданную биографию.

Грин хотел создать биографический шедевр, историю жизни, в которой каждый последующий факт однозначно вытекал бы из предыдущего. Он хотел стать и Ватсоном, и Холмсом для Конан Дойля, стать не только жизнеописателем, но и расследователем его жизни. Слова Шерлока Холмса — «Факты! Факты! Факты! Я не могу лепить кирпичи без глины!» — постоянно звучали в его ушах, и Грин понял: чтобы осуществить задуманное, придется отыскать утраченный архив Дойля.

Продолжение следует

Удалось перевести так много Рэтбоуна, потому, что я как раз этим занималась на рабочем месте) Сейчас просто сидела и редактировала. Хотя перевод все равно не идеальный, я, к сожалению, все же не профи. Художественная литература - это одно, а вот что-то более документальное, даже те же исследования местами получаются корявыми, но это все же лучше, чем ничего.

Глава 4

Ночные ужасы

Смерть одного человека это трагедия, гибель миллионов – статистика.

Иосиф Сталин.

На протяжении всей своей жизни Бэзил Рэтбоун демонстрировал то, что можно было бы описать как смесь экстрасенсорных и ясновидящих способностей. Почти всегда его видения были трагическими и предвещали смерть; почти мгновенную, ибо предсказанная гибель людей действительно происходила. Это сильно беспокоило его, и, хотя, к счастью, эти экстрасенсорные озарения случались редко , они были мощными, шокирующими и пугающе реальными.
В награду за его успешную миссию в тылу врага Бэзила разместили на мирной сельской ферме в маленькой деревушке Фестуберт для столь необходимого ему отдыха и восстановления сил, и его настроение сразу же поднялось после всех ужасов предыдущих дней, осторожного продвижения во время вылазок, сосредоточенности и, в конечном счете, убийства другого человека с довольно близкого расстояния. Под чудесным голубым небом, с пением птиц под теплым летним солнцем, впервые за много месяцев он смог полностью расслабиться и, по его собственным словам, «позволить себе некоторые поблажки». Чувствуя ,что находится в мире, далеком от безжалостных ужасов войны, Рэтбоун наслаждался глубоким сном без сновидений и на следующее утро плотно позавтракал. Его хозяева, фермер, разводивший свиней и его жена, не говорили по-английски, но, ослабив бдительность, английский воин почти сразу влюбился в их прекрасную дочь Мари.
Он вспоминал:

«Она была первой хорошенькой девушкой, которую я увидел за долгое время, и результаты были катастрофическими. Я не мог уснуть и весь следующий день ждал того момента, когда снова увижу ее. Ее мать никогда не оставляла нас одних – ее мать, которая сидела на другом конце кухонного стола – наблюдая, слушая и обдавая нас обоих тяжелым чесночным духом своего дыхания. Я никогда не узнаю, что Мари думала и чувствовала по отношению ко мне, так как она не понимала по-английски, и я боялся разговаривать с ней на французском, боясь, как бы ее мать не поняла моих намерений.»


Пылкий солдат и добродетельная фермерша создавали вокруг себя напряженную атмосферу, и позже Рэтбоун пытался забраться по дереву к ней в спальню, чтобы хотя бы несколько минут побыть наедине, где он, без сомнения, мог бы признаться ей в своей вечной любви. Но его усилиям суждено было потерпеть комический провал. Он взобрался туда, где, по его мнению, находилась комната Мари, но вместо этого постучал в окно комнаты ее матери, которая открыла его и спросила, кто там, а за ней следовал ее муж, который спросил то же самое! Ветка, на которую он опирался, сломалась, и он рухнул на землю, к счастью, повредив при падении только свою гордость. Возможно, именно тогда он смирился с тем, что, чем бы ни была эта любовь, ей просто не суждено было случиться.
На следующий день он получил долгожданный телефонный звонок от своего младшего брата Джона, который к этому времени оправился от ран и вернулся на линию фронта. Дорсетский полк Джона был расквартирован неподалеку. Он хотел приехать и остаться с Бэзилом на вечер, чтобы они могли наверстать упущенное, казалось, целую вечность, прошедшую с момента их последней встречи в Лондоне.
После того, как полковник Монро дал свое согласие, Джон поехал, чтобы встретиться с братом в шотландской столовой в Лондоне. Джон был чрезвычайно приятным малым, и Бэзил отметил, что всего за один вечер он стал тут таким же популярным и любимым, как и в своем собственном полку. Выпив «доброго виски и отведав изысканной еды», Бэзил и Джон легли на одну постель и вскоре крепко заснули. Потом Бэзил, вздрогнув, проснулся. В комнате по-прежнему царила кромешная тьма, и все было тихо, но его охватила легкая паника. В ночном кошмаре, который ему только что привиделся, он видел, как убили Джона, и чувствовал, что это было видением того, что должно было произойти, а не просто сном. Он поднял свечу, чтобы осветить лицо Джона и убедиться в том, что он все еще дышит, и с облегчением увидел, что его брат крепко спит. Он нежно поцеловал его в макушку и вернулся к отдыху, все еще ужасно обеспокоенный сном. Это было настолько сильное предчувствие, что он был не в состоянии полностью изгнать это из своих мыслей. На следующий день, когда Джон собирался уходить, он крепко обнял своего брата, и они поговорили о своих планах отпраздновать окончание войны. Это была встреча, которой не суждено было состояться.

Рэтбоун писал:

«Несколько недель спустя, в час дня 4 июня 1918 года, я сидел в своей землянке на передовой. Внезапно я подумал о Джоне, и по какой-то необъяснимой причине мне захотелось разрыдаться, что я и сделал. Я тут же написал ему письмо, на которое он так и не ответил, и в свое время я получил известие о его смерти в бою ровно в час дня четвертого июня. Мы всегда были очень близки друг с другом.»


Джон Рэтбоун

Ужасное предчувствие не только сбылось, но к тому же смерть Джона произошла в тот самый момент, когда мысль о нем пришла на ум Бэзилу, заставив его безудержно рыдать без всякой видимой причины. Сначала его мать, потом его любимый младший брат. Война разрушила семью Рэтбоунов в прямом и переносном смысле. В письме, которое Бэзил написал своему скорбящему отцу и сестре Беатрис, звучит его гнев из-за смерти брата:

«26 июля

Ср. утро

Дорогой отец,

Мы недавно вернулись из резерва, и как раз перед отъездом я получил твое письмо, а также посылку от дяди Х. Пожалуйста, поблагодарите дядю и всю семью, особенно девочек, за их милые стишки. Виски уже доказал свою полезность. Я поделился пирогом со своими однополчанами, и он был съеден за три минуты и признан довольно вкусным, что является высокой похвалой.
Прошу прощения за ужасный почерк, но очень холодно, и меня бьет ужасная дрожь, а в землянке остался лишь дюймовый огарок свечи для того, чтоб написать письмо, и тот уже мерцает. Сейчас 3.50 утра, так ужасно холодно, что я надел свое пальто, хотя на дворе июль, но ночь была тихая, и когда я вышел на улицу, то увидел красивую луну, очень яркую между маленькими клочками облаков. Я думаю, что это будет такой же яркий, приятный и теплый день, как вчера. Безоблачно и дует легкий ветерок. Как раз подходящий день для крикета.
Сегодняшний день будет довольно напряженным, и поэтому я хочу отправить это письмо до того, как он начнется.
У меня здесь все письма Джонни, собранные вместе, и я либо привезу их домой в свой следующий отпуск, либо попрошу кого-нибудь доставить их лично. Я бы отправил их по почте, как вы просили, но боюсь, что они потеряются. Пути сообщений могут пострадать, и на них нельзя положиться. Если я по какой-либо причине не смогу привести их сам, здесь есть один славный малый, он тоже лейтенант, который поклялся, что доставит их, а я никогда не видел, чтобы он уклонялся от ответственности или нарушал свое слово. Так что вы получите их, чтобы ни случилось.
Мне жаль, что я мало писал в последние недели. Это было несправедливо, и вы очень добры, что не сердитесь. Ты спрашиваешь, как я себя чувствую, с тех пор, как мы получили это известие; что ж, если быть с тобой честным, а я буду, - то во мне все кипит. Я был так уверен, что первым из нас двоих буду я. Я даже уверен, что это должен был быть я, а Джонни каким-то образом ухитрился в свойственной ему отвратительной манере встать у меня на пути, как всегда делал, когда был еще маленьким. Я хочу сказать ему, чтоб он знал свое место. Я думаю о его нелепой вере в то, что все всегда будет хорошо, о его вечно полной надежды улыбке, и мне хочется надавать ему тумаков за то, что он маленький дурачок. Он не имел права допускать, чтоб такое случилось, и меня бесит, что я никогда не смогу сказать ему об этом, или как-то изменить это, или вернуть его обратно. Я не могу думать о нем, не сердясь за то, что он мертв, и находится вне пределов досягаемости для меня.
Боюсь, это не то, чего вы от меня ожидали, и, возможно, именно поэтому я и не писал. Подозреваю, ты хотел бы, чтобы я сказало нем что-нибудь милое. Я хотел бы это сделать ради тебя, но мне нечего сказать. Здесь мы каждый день переступаем через смерть. Мы стоим рядом с ней, пока пьем чай. Это банально и обыденно. Люди, которые были живы, и которые цеплялись за свою жизнь, пытаясь удержать ее, но не смогли, а теперь падают, глядя в одну точку и медленно тают, превращаясь в ничто. Ты встречаешься с ними взглядом, или с тем, что было им когда-то, и тебе становится стыдно. И теперь Джонни – один из них. И это конец. Предаваться здесь скорби нелепо. Сегодня или завтра такое может случиться и со мной, и я не хочу, чтобы кто-то горевал по этому поводу.

ФСБ (Филипп Сент-Джон Бэзил)»


И этой печали суждено было множиться. Несколько недель спустя Бэзилу сообщили, что территория вокруг фермы Мари подверглась сильному обстрелу со стороны немцев, и он сообщил о своем намерении отправиться туда, чтобы лично увидеть разрушения, надеясь, что если пострадала ее семья, он, возможно, мог бы каким-то образом помочь им. Ему разрешили взять лошадь полковника, и он совершил короткое путешествие в Фестуберт под проливным дождем, где увидел картину полного опустошения. Фермерский дом превратился в груду развалин, и нигде не было видно ни Мари, ни ее родителей. Единственным живым существом, которое он заметил на этой некогда процветающей ферме, была бродячая собака, рывшаяся в мусоре в поисках пищи. Он пытался что-то узнать у соседей, но никто не знал, что с ними сталось. Так был нанесен еще один удар человеку, который за последнее время уже пережил свою долю трагедий . Удрученный, он вернулся на базу, извинился за состояние лошади и попросил полковника извинить его за то, что в тот вечер его не будет в столовой. Его доброй воле и позитивному настрою постоянно наносились удары, и теперь все его мысли были о доме и прекращении войны.
В последующие годы он кратко подытожит свои подлинные мысли о войне, и, по его мнению, не было ничего благородного или храброго в тех годах, которые он провел, сражаясь с немцами. Он говорил:

«Идем в атаку, парализованные страхом, зная, что будь на то наша воля, ни один из нас сюда бы не пошел! Каждый постарался бы избежать этого. Мы идем, потому что перестали быть личностями. Мы становимся одним единым механизмом. Мы находимся во власти массовой психологии. Мы становимся одним существом, состоящим из рук, ног, голов и воли. Мы бросаемся в атаку только потому, что это единственный выход. Если мы не пойдем в атаку, если мы повернем назад хоть на один крошечный дюйм, нас перестреляют, как подлых дезертиров. Итак, мы вынуждены идти вперед не потому, что мы храбрые и галантные джентльмены, а потому, что мы в ловушке. Война - это ловушка, чудовищная, гигантская, невообразимо варварская ловушка. Вот что это такое. Ловушка - это самая ужасная в мире вещь. Любая ловушка. Потому что в ловушке ты один, скорчившийся от страха. Смерть кричит тебе в лицо. И показывает тебе язык у тебя за спиной. В ловушке человек - уже не человек - находится рядом со Смертью. Нет ничего ужаснее этого!»


Перед своим возвращением домой, Бэзил получил заслуженную награду за свою храбрость, лидерство и изобретательность. 9 сентября 1918 года он был награжден Военным крестом – это награда, "присуждаемая кадровым офицерам званий от капитана или ниже и для уорент-офицеров за безупречную службу во время активных действий против врага ». За дополнительные проявления храбрости награждали серебряной орденской планкой, и во время Первой мировой войны лишь 2885 таких наград были вручены британским офицерам. Объявление о награждении Рэтбоуна гласило:

«Лейтенант Рэтбоун добровольцем принимал участие в дневном патрулировании и каждый раз добывал бесценную информацию о постах противника, а также о его точном расположении и состоянии заграждений из колючей проволоки.
Оказавшись на вражеской стороне, он столкнулся лицом к лицу с немцем. Он застрелил немца, но это встревожило два близлежащих блокпоста, и они сразу же открыли шквальный огонь из двух пулеметов. Несмотря на вражеский огонь, лейтенант Рэтбоун вместе со своим напарником перебрался через колючую проволоку и вернулся на наши позиции. Результатом его патрулирования было точное определение того, где находились вражеские посты и как они удерживались, при этом был нанесен урон врагу без потерь нашего личного состава. Лейтенант Рэтбоун всегда проявлял большое рвение в патрульной службе как в дневное время, так и в ночные часы.»



Через несколько недель после получения медали его желание, наконец ,исполнилось.
«Война ради прекращение всех войн», в ходе которой, по глобальным оценкам, в жестоком противоборстве погибло 16 миллионов человек, наконец-то закончилась. Он собирался домой, но делал это с тяжелым сердцем. Он потерял Джона, понимал, что любое возможное будущее с Мари разрушено, а его отец ныне был вдовец – и, по общему мнению, считался пропащим человеком теперь, когда рядом с ним не было матери Бэзила. Его сестра Беатрис во многих отношениях тоже была жертвой войны, лишившись во время нее матери и младшего брата. Она стала другим человеком и уже никогда не будет прежней. По сути, война разрушила, разметав на части, их дружную, любящую семью .
Все еще женатый мужчина с 3-летним сыном, которого он почти не видел с момента рождения, Бэзил был полон внутреннего смятения, когда плыл обратно в Англию. Он не был уверен, что когда-нибудь возобновит свою актерскую карьеру, и почти наверняка страдал от посттравматического стресса, но в то время такое состояние не было известно или признано медициной. Солдаты с поврежденной психикой считались страдающими военным неврозом, и предполагалось, что на каком-то этапе это должно закончиться. Хотя среди однополчан Бэзила были краткие торжества по поводу окончания войны, дорога домой должна была стать печальным, унылым путешествием, во время которого многие солдаты были погружены в свои мысли обо всем, чему они были свидетелями, и о друзьях, семье и коллегах, которых они потеряли за последние четыре года. Многие плакали, когда перед ними предстали белые скалы Дувра, и они внезапно осознали всю чудовищность событий последних нескольких лет.
Но Бэзил изменился. Беззаботного, целеустремленного человека, каким он был до войны, больше не было, как и многих других, вернувшихся домой; он пережил слишком много ужасов, и нужно было время, чтобы он мог приспособиться к нормальной жизни. К сожалению, это означало, что он был не в том состоянии, чтобы быть мужем Марион и отцом своему сыну Родиону.
Позже он вспоминал:

«Я вернулся с войны, где жизнь была похожа на долгий, ужасный сон. На фронте я никогда не думал о том, что произойдет и почему. Не было ни прошлого, ни будущего. Ночи были либо влажными, либо сухими. Для меня было важно, тепло или холодно будет в моей квартире, хорошая или подпорченная будет еда. Полагаю, когда вы долгое время ежедневно встречаетесь со смертью ,то отказываетесь от попыток упорядочить свою жизнь. Я вышел из войны относительно незатронутым ею. То есть я не был контужен или покрыт шрамами. Но я потерял всякое представление о жизненных реалиях. Я обнаружил, что все еще довольно неплохой актер. В Лондоне я получил несколько хороших ролей. Я брался за все, что бы мне ни предлагали. Деньги для меня ничего не значили. Я никогда не думал о том, чтобы преуспеть. Меня это никогда не волновало. Я почему-то ожидал, что обо мне позаботятся – как это было в армии. Я уклонялся от принятия решений. Я никогда не боролся за то, чего хотел. Я ненавидел любые сражения или споры. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое – позволив просто ничего не делать. Я был настроен крайне пессимистично.»


Произошло неизбежное; прожив в Лондоне менее года, Бэзил и Марион расстались. У него почти не было никаких побуждений, и будущее определенно представлялось ему весьма мрачным, если он не сможет вновь обрести свою любовь к актерскому мастерству. Ему нужно было вновь найти себя и, возможно, оставить позади ту жизнь, которую он когда-то вел, и начать все заново. Марион и Родион стали одними из последних жертв войны, которая продолжала губить жизни и разрушать семьи еще долгое время после своего окончания.

Глава 29.
Признания

«Он был так добр и благороден»
Мэри Морстен. «Знак четырех»

Когда Шерлок в конце семестра не явился за разрешением на отлучку, декан Хоч сам послал за ним и сказал, что он может уехать на каникулы. Шерлок сообщил ему, что останется в университете, не объяснив причины этого.
Студенты начали уезжать из города. Когда однажды утром Шерлок Холмс выходил из церкви, его кто-то окликнул.
- Холмс!
Обернувшись, он увидел лорда Сесила.
- Я хотел поговорить с вами перед тем, как уеду. Мы можем подняться в ваши комнаты?
- Конечно, - ответил Шерлок Холмс.
- Вы не против того, чтоб запереть дверь? – спросил Сесил Хэмли. – Я бы предпочел, чтоб нас не побеспокоили.
- Не думаю, что нам такое грозит, - произнес Шерлок, но, тем не менее, затворил тяжелую наружную дверь.
Молодые люди сняли свои мантии и головные уборы.
- Садитесь, - предложил Шерлок.
Он держался вежливо, но осторожно. Они не разговаривали с тех пор, как он переехал в колледж, и он был не уверен, какие теперь между ними отношения. Холмс заметил, что лорд Сесил вел себя не столь надменно, как это было ему свойственно прежде. За последние несколько дней он также отметил, что лорд ходит по колледжу без своих обычных спутников.
- Никто не заглядывает, да? – спросил он.
- Нет.
- Они все еще судачат на ваш счет. Многие благоговейно боятся ваших талантов и завидуют вашей смелости. Полагаю, они просто заняты своими собственными делами.
- Да нет, я не настолько глуп, чтоб поверить в это, - сказал Шерлок. – Они даже не разговаривают со мной за обедом. Боятся, что неприятности, которые я навлек на себя, заразны и не хотят рисковать получением своих ученых степеней, когда до этого осталось уже совсем немного времени.
- Да, вероятно, вы правы. Послушайте, я просто хотел сказать, что не забыл того, что вы сделали. И я знаю, что все это последствия вашего поступка. Я…я сожалею. И если я могу что-то…
- Нет, не думаю, - сказал Шерлок.
- Я благодарен вам…
- И ради этого вы пошли на риск заговорить с изгоем? Едва ли, - несколько цинично заметил Шерлок.
- Что ж, я заслужил это, - сказал лорд Сесил. – Последние недели я много думал о том, что вы сделали и что сказали, и это изменило мои планы на будущее. И такая перемена пришлась по вкусу далеко не всем. Боюсь, что мой предыдущий круг общения счел меня уже не столь интересным, как прежде.
- В самом деле?
- У нас вышла ссора, когда я стал защищать вас. И у меня, будто спала с глаз пелена. Я понял, что никто из моих предполагаемых друзей никогда бы не сделал того, что сделали вы. Я был для них или средством для достижения цели либо каким-то необременительным развлечением. Мы обменялись парой слов. Под конец я велел им всем оставить меня. И тут не о чем жалеть. Мне нужно многое обдумать. И я совсем не в том настроении, чтоб развлекать их. Я многое передумал за последние недели, - продолжал лорд Сесил. – Я знаю, это не оправдание, но мир, в котором я вырос, всегда представлялся мне с фальшивой личиной благородства и щедрости, под которой таились интриги и жадность. Я ненавидел его, и в то же время, восставая против него, думается, стал именно тем, что больше всего ненавидел. Ни один человек из тех, кого я знал, не казался мне искренним. Кроме вас, пожалуй. Вы действительно можете сделать то, что говорите. И когда предлагаете кому-то свою помощь, то за этим не таится никакой задней мысли.
- Да.
- Возможно, что это мое собственное поведение оттолкнуло от меня достойных людей.
- Вероятно, так оно и было, - сказал Шерлок.
Лорд Сесил воздел руки вверх.
- Откровенность! Честность! Как мне их не хватает! – воскликнул он. – Я всегда жил среди лицемеров. Вы были правы, сказав, что герцог выступал в палате лордов против азартных игр и некоторых других пороков и непристойностей. Не знаю, воспринимает ли его кто-то серьезно, ибо у него определенно есть и свои собственные пороки. За последние двадцать лет у него было не менее дюжины любовниц. Об этом никто не говорит. Уж, по крайней мере, не герцогиня, у которой не менее бурная жизнь. Интересно, кто первый сбился с пути истинного: гусь или гусыня? Хотя это и не важно. Теперь, когда я думаю обо всем этом, то иногда возникает вопрос, сын ли я герцогу вообще. И , может быть, вот почему он всю жизнь ненавидел меня. Не знаю, есть ли способ доказать это. Так что никуда нам друг от друга не деться. В любом случае, будучи третьим сыном, я для него, так или иначе, чрезмерная обуза. Он всегда слишком ясно давал мне понять это.
Лорд Сесил вздохнул.
- У меня никогда не было никаких дурных намерений, - продолжал он. – Я просто не думал, что там были какие-то невинные овечки. Каждый преследовал собственные интересы. Но я точно так же не мог представить, что от моих действий кто-то может пострадать.
Я был потрясен тем, что вы сказали мне в тот день на дороге из Фулборна. Сперва я был убежден, что вы лжете, потому что не слышал еще об одной попытке самоубийства. Вы с доктором Маккензи управились с этим так быстро, что никто ничего не прознал. Все говорили, что студент вышел из своей комнаты в сопровождении врача. Поэтому никто даже не подумал, что тут может быть что-то серьезное, просто послеэкзаменационный срыв. Это вполне обычное дело. Но мне, в конечном итоге, удалось сложить части этой головоломки, которые придали смысл тому, что вы сказали. Тогда я рассердился, потому, что вы были правы. Частично это была моя вина. Это я передал информацию газетчикам. И мои руки не запачканы его кровью лишь потому, что вы спасли ему жизнь.
В мире не должно все так происходить. Никто не должен был из-за меня умирать! Это должно было тяжким бременем лечь на мою совесть. В сущности, вы и меня тогда спасли. Я был сердит на вашу ложь – притом, что сам все время лгу – потом я сердился на вас за то, что не солгали, а потом за то, что не дали мне стать убийцей! Я называл вас сумасшедшим! А ведь это я был подлинным безумцем!
- Вы можете изменить это, - сказал Шерлок.
- Да. Да. Я знаю. Но не знаю, кем мне стать, - произнес лорд Сесил, а потом внезапно сменил тему разговора. – Я слышал, что вы остаетесь здесь на каникулы.
- Да.
- Я знаю, что студенты последнего курса математического факультета остаются еще на три недели, чтобы немного подзубрить, но вы ведь будете сдавать экзамены по естественным наукам. До них еще несколько месяцев.
- Верно.
- Тогда почему вы остаетесь?
- Не думаю, что это вас как-то касается.
- Совершенно верно, Холмс. Это совсем не мое дело, но скажите , по крайней мере, что, из-за этих санкций у вас какие-то проблемы дома?
- Да.
- Простите…
- Это не ваша вина. Это был мой выбор, и он оказался пресловутой последней каплей. Я знал, что разрыв рано или поздно произойдет. И я не сожалею об этом.
- Это хоть как-то утешает, полагаю. Мне о многом надо подумать, - рассеянно повторил лорд Сесил. – Что ж, несмотря ни на что, желаю вам хороших праздников.
- Взаимно, - сказал Холмс.
Лорд Сесил взял свою менторку и мантию и вышел. Холмс смотрел из окна, как он, все еще в глубокой задумчивости, пересекает двор.
***
Услышав, что Шерлок остается в колледже на каникулы, несколько преподавателей зашли к нему поговорить. Это было довольно неловкой ситуацией для обеих сторон, и он был ужасно рад , когда они ушли. Клоу принес небольшую комнатную ель, она была не больше двух футов высотой и менее фута в диаметре. Джонатан украсил ее вощенными нитями и картинками, вырезанными из старых календарей.
- Преподобный Клоу, - сказал Шерлок, когда Старший преподаватель собрался уходить, - а не мог бы я получить ключ от университетской лаборатории, чтобы провести там ряд опытов во время каникул?
- Не вижу, как это может кому-то повредить, - ответил тот. – Я пришлю вам дубликат ключа.
- Спасибо.
***

В рождественский вечер зашел доктор Маккензи. Шерлок был в лаборатории. Вечер был холодный, и доктор с готовностью принял предложение Джонатана выпить чашку чая и посидеть у камина. Согревшись, он выразил восхищение праздничными украшениями Джонатана.
- Ты сделал эту комнату совсем праздничной, - сказал доктор Маккензи.
- О, это все, что я смог наскрести. У меня сейчас гораздо меньше работы, я мог бы сделать гораздо больше. Поэтому я только поддерживаю порядок да стараюсь начистить все до блеска.
- Он это ценит?
- Он очень занят.
- Никаких проблем?
- Нет. Иногда может показаться, что это какой-то другой человек.
- Понимаю. Когда я с ним занимался, то чувствовал то же самое. Я и прежде сталкивался с подобным. Когда у них все хорошо, люди кажутся совсем другими. Мы можем надеяться, что он от всего этого избавился.
- Да.
- Спасибо тебе за чай. Я, конечно, могу еще немного подождать, но…
- Но что, доктор? – спросил Шерлок Холмс, входя в комнату и кидая на стул пальто, шарф и свое студенческое облачение.
- Но скоро мне придется уйти. Сегодня у нас праздничный вечер .
- Праздничный вечер?
- О, да, в больнице есть оркестр, и будут танцы и большое веселье. В Рождество они сходят с ума.
- Вы же живете в больнице для умалишенных, доктор Маккензи, - заметил Шерлок Холмс, сделав Джонатану знак не вставать, когда тот хотел убрать его вещи.
- Ну, да, но в рождественский вечер весь обслуживающий персонал тоже похож на безумцев. Мне нужно быть там, чтобы проследить за порядком. Я бы пригласил вас убедиться в этом собственными глазами. Однако…
- Декан вряд ли позволит мне поехать в больницу для умалишенных, если только это не будет поездкой в один конец, - закончил за него Шерлок. – Мне удалось получить разрешение перейти улицу, чтоб сделать кое-какие покупки сегодня днем, но позволю себе заметить, что помощник смотрителя колледжа наблюдал за мной все это время.
- Можно подумать, что вы опасный преступник.
- Да. Это было довольно нелепо.
- Не понимаю, зачем они все это делают. Почему бы им просто не исключить вас и таким образом покончить с этим?
- Думаю, они еще не решили, гений я или плут.
Доктор Маккензи засмеялся.
- Вероятно, вы правы. Но они ошибаются, считая, что вы должны быть исключительно тем или другим, и что плут – это всегда плохо.
- Такие соображения, доктор, не прибавят вам популярности.
- Иногда, да. Но взгляните, что я принес, - сказал доктор Маккензи, вручая Шерлоку плотный пакет. – Я подумал, что вы найдете ее полезной.
Шерлок развернул пакет и взглянул на название книги, что там была.
- «Медицинская юриспруденция» Альфреда Тейлора. Я слышал о нем. Он выступал свидетелем на нескольких процессах, о которых я читал.
- Я посещал его лекции, когда проходил обучение в больнице Гая, - сказал доктор Маккензи.
- Яды, раны, кровавые пятна, - читал Шерлок, проглядывая содержание. – Спасибо, доктор, похоже, книга представляет большой интерес. К сожалению, мне нечего подарить вам в ответ.
- Видеть, что у вас все благополучно, уже само по себе прекрасный подарок.
Шерлок Холмс помолчал и пристально посмотрел на доктора Маккензи. Затем повернулся к своему пальто, лежащему на стуле, и вынул из его кармана сверток.
- Ну, полагаю, раз уж мы обмениваемся подарками, то я могу вручить и этот. Возможно, более традиционно было бы подождать до Дня подарков (Boxing day), но думаю, что хорошо было бы открыть его прямо сейчас. Счастливого Рождества, Джонатан, - сказал он, вручая ему прямоугольный сверток в оберточной бумаге.
Так и просияв от радости, Джонатан стал его разворачивать. Он не ожидал подарка, и ему польстило, что Шерлок предпринял попытку обойти ограничения для того, чтобы купить его. Удалив обертку, Джонатан увидел книгу под названием «Лунный камень».
- Я заметил, что ты закончил «Рождественскую песнь» Диккенса несколько дней назад.
- Да, сэр. Она была последней. Благодарю вас, сэр!
В ответ Шерлок небрежно махнул рукой. Джонатан взял со стола еще один сверток и вручил его Шерлоку Холмсу.
- Это пришло сегодня по почте.
- От брата Майкрофта, - сказал Шерлок, оглядев сверток. – Что ж, давайте посмотрим, что там внутри.
Сорвав обертку, он обнаружил внутри коробку. А в ней – кожаный футляр, завернутый в папиросную бумагу. Шерлок вынул его и открыл. С минуту он смотрел на его содержимое, а затем провел своими тонкими длинными пальцами по гладкой, слегка изогнутой ручке из орехового дерева. Взявшись за нее, он отставил коробку в сторону. Другой рукой провел по медному ободку. Это была большая и мощная лупа . На стекле не было ни малейшего изъяна. Подняв глаза, Шерлок Холмс увидел, что доктор Маккензи внимательно за ним наблюдает.
- Это много значит для вас, правда? – мягко произнес доктор Маккензи, глядя ему в глаза.
- Да, - ответил Шерлок Холмс, встретившись с ним взглядом и убирая лупу на место. – Она будет весьма полезна в моей работе. Мой брат очень проницателен.
Доктор Маккензи вновь задержал на нем взгляд, а потом поднялся.
- Ну, мне нужно идти, чтобы поддерживать хоть какое-то подобие порядка в нашей больнице, - сказал он. – Веселого Рождества, Шерлок, и тебе, Джонатан.
Они поздравили его в ответ и проводили до дверей.

Для начала я все же скажу, что, наверное, надо проштудировать все имеющиеся статьи на эту тему, чтоб составить собственное мнение по этому вопросу. С одной стороны, все исследователи приводят весьма разумные доводы, и в то же время некоторые из них представляются несколько слабыми и натянутыми. Когда читала и переводила монографию Утехина "Холмс в Оксфорде", его теория казалась очень убедительной, сейчас столь же убедительной представляется и кембриджская.
Местами здесь было слишком много географических названий, которые нам в общем-то мало, что говорят, и я там, почувствовав, что просто тупею от бесконечного перечисления названия колледжей и улиц, полезла на ютуб и попробовала виртуально пройтись по этим самым улицам, и все стало гораздо яснее, словно, и правда, там побывала.
Потом немного поковырялась с названием York South Mews, это вроде как лондонская улица (или какое-то место там), которую переименовали в Sherlock Mews. И насколько я понимаю, Mews - это вообще-то изначально, что-то вроде конюшен. Короче, ничего подобного не нашла ни под старым, ни под новым названием.

Теперь благодаря фотографиям Sherlock, буду знать, как выглядит эта улица, за что ей большое спасибо)
Sherlock Mews

читать дальше


Ну, остальное в процессе)

***


После того, как я прочел уйму литературы по оксфордско-кембриджским дебатам, мне показалось, что аргументы оксфордцев были чрезвычайно уязвимы для знающего критика, что я и пытался донести до читателя на предыдущих страницах. И в самом деле, единственным, ничем не опровергнутым, фактом оказалось доказательство доктора Бристоу, полученное благодаря его восхитительному исследованию «черной массы, похожей на замазку» с ее неоспоримым происхождением, что дело «Трех студентов» происходило в Кембридже! Значит, из этого следует, что колледж «Святого Луки» (Уотсон сказал, что скрыл «любые подробности, позволяющие читателю определить, в каком колледже происходило дело»), с его «старинным двориком, поросшим лишайником», находился в Кембридже. Из этого, окончательно установленного факта следует, что фраза Хилтона Сомса об университетских дверях приобретает большое значение, так же, как знакомство Холмса с городом и университетом, которое он продемонстрировал своим знанием магазинов канцтоваров и тем, что без труда смог в шесть утра найти дорогу на спортплощадку, чтобы взять там образчик «черной замазки или глины».
Есть некоторая ирония в том, что доктор Бристоу, выдающийся кембриджец , но в отношении Холмса придерживающийся оксфордской теории, вот таким вот образом привел нас назад к своему собственному университету, к мистеру Морли и голубой ленте на шляпе, и к бультерьеру, укусившему Холмса в его собственном кембриджском колледже, когда тот шел в церковь. Мне остается лишь представить оставшиеся, сходящиеся в одном, неоспоримые доказательства того, что Холмс, в самом деле, учился в Кембридже, где им овладела свойственная ему страсть к естественным наукам.
Давайте посмотрим на странное дело «Человека на четвереньках» , которое произошло в сентябре 1903 года и было одним из последних дел Холмса перед тем, как он оставил активную практику и уехал разводить пчел в Сассексе. Следует вспомнить, что ввиду странного поведения знаменитого кэмфордского физиолога, безнадежно влюбленного профессора Пресбери, предполагалось, что любой всплеск отвратительного скандала можно было предотвратить (хотя признаюсь, я не понимаю логики подобных соображений Уотсона), скрыв точное название известного университетского города. Уотсон назвал его Кэмфорд и, несомненно, предприняв еще и дополнительные меры предосторожности, не сообщил, не там ли учился Холмс. Однако, эксперты единогласно признали, что Холмс был кэмфордским студентом на основании произнесенных им еще в Лондоне слов. Сэр Сидни Робертс хорошо изложил суть дела, если не считать того, что он ошибочно предположил, что Кэмфорд это Оксфорд.
«В «Человеке на четвереньках» Уотсон , следуя за плачевным примером Дина Фаррара, весьма заманчиво называет университет Кэмфордом, и тут мы встречаем слова Холмса, который с любовью вспоминает: «В гостинице "Шахматная Доска", если мне память не изменяет, очень недурен портвейн, а постельное белье выше всяких похвал. Право же, Уотсон, наша судьба на ближайшие несколько дней складывается куда как завидно.» Здесь, и только здесь, указание на достоверность, и теперь абсолютно ясно, что Холмс учился в «Кэмфорде».»
Но сэр Сидни проглядел (что удивительно, так это находится на той же странице) весьма важную фразу, описывающую поездку Холмса и Уотсона из «старинной гостиницы» к дому профессора Пресбери. Они поехали в кэбе, который «мчал нас вдоль ряда старинных колледжей». На что указывает эта фраза: на Оксфорд или Кембридж? «Краткий Оксфордский Словарь» дает определение ряда, как «некоторого количества человек или предметов, стоящих вдоль более или менее прямой линии». Держа в уме подобное определение, причем из самого Оксфорда, давайте пройдемся по Оксфорду и посмотрим, что он может нам предложить, не считая здания колледжей, стоящих по отдельности. Войдя в город со стороны Вудстока или Бэнбери, мы окажемся на Сент-Джайлс-стрит, и по левую руку от нас будет колледж Святого Джона. Будем крайне беспристрастны, рассматривая Магдален-стрит, по которой мы продолжаем свой путь - где слева окажется Тринити-колледж – и которая будет частью Сент-Джайлс-стрит, и у нас тут всего два колледжа, которые прилегают друг к другу и находятся более или менее в одном ряду. Если мы свернем налево, на Броуд-стрит, то найдем там только Бейллиол-колледж и Новую Бодлианскую библиотеку.
На проходящую параллельно Хай-стрит мы можем пройти двумя путями. Если мы дойдем до конца Броуд-стрит и повернем направо в Катте-стрит, то мы пойдем между Хартфордским колледжем и колледжем Всех Душ слева и Камерой Рэдклиффа и Школой Богословия – справа. Однако, если мы чуть раньше повернем направо на Тёрл-стрит, то по левую сторону будут колледжи Экзетер , Линькольн и Колледж Иисуса – по правую. Вот мы уже на Хай-стрит, но до сих пор не увидели ничего хоть сколько-нибудь похожего на ряд университетских зданий.
Теперь давайте посмотрим на Кембридж, с его длинными знаменитыми улицами Сент-Джон-стрит, Тринити-стрит и Кингс Парад. Здесь, справа мы тут же видим ряд прилегающих друг к другу зданий колледжей Святого Джона, Тринити, Гонвил-энд-Киз, Университетского Совета, Кинг-колледжа и колледжа Святой Екатерины. Это, в самом деле, сплошная линия колледжей, по которой можно фактически пройти от одного ее конца до другого, со всеми их лужайками, садами, мостами через реку позади них, которые все месте образуют Backs (парки и лужайки кембриджских колледжей вдоль реки Кем), что и составляют известную на весь мир красоту Кембриджа.

Можно бы, конечно, сказать, что благодаря вклинившемуся сюда зданию Университетского Совета, этот ряд из пяти колледжей нельзя назвать сплошным, но, я уверен, что законность этого возражения оспорит любой, хорошо знакомый с Кембриджем, даже если мы предположим, что кэб ехал через центр города. Уотсон был не знаком с Кембриджем и его впечатление о «ряде старинных колледжей» сформировалось во время поездки в кэбе. Приезжий вполне мог принять здание Университетского Совета за колледж или какую-то его часть.


Здание Университетского Совета

***
Как там ни крути, а все же очень помогло взглянуть поближе на все эти колледжи и улицы. Очень красивый и уютный город. И вспомнила по ходу дела слова Бретта о том, что, видимо, Холмс учился в Оксфорде - в Кембридже слишком много света.



Ну, и , наверное, еще сразу добавлю маленький обзор вот этих Backs Кембриджа. Как же мудро и прекрасно это задумано, где-то позади колледжей прекрасная зеленая зона с садами и рекой. Приложу совсем крохотное видео 1957 года - чем старее, тем лучше) Хотя надо отдать англичанам должное - город прекрасно сохранен в своем старинном облике



Ну, а вообще в книжке Тревора имеется еще и вот такая карта. Там при желании можно увидеть, что колледжи как раз расположены где-то между Кингс Парадом - именно парадной стороной города - и Квинс Роуд, где уже и река и те самые Backs - я это как-то так поняла)



Однако, нам даже не нужно слегка притягивать нашу теорию за уши или напрягать воображение, если мы пройдем через эти улицы к Квинс Роуд, расположенной позади колледжских парков и лужаек и взглянем на колледжи оттуда через реку. От Квинс Роуд с ее речными шлюзами, здания Киза, Университетского Совета и колледжа Святой Екатерины не видны, ибо они не выходят на реку. Вместо них мы видим здесь три других колледжа, которые не обращены в сторону Тринити-стрит и Кингс-Парад. Это колледжи Клер, Тринити-Холл, и Квинс. И если смотреть со стороны Квинс Роуд, то здания колледжей Святого Джона, Тринити, Тринити Холл, Клер, Квинс и Кингс как раз образуют непрерывный «ряд зданий университетских колледжей» от Бридж-стрит до Сильвер-стрит. Следовательно, нет ни малейших сомнений в том, что Кэмфордом был Кембридж, и что Холмс и Уотсон ехали в кэбе по Кингс Парад или Квинс Роуд, направляясь к дому профессора Прессбери, «прелестному особняку, окруженному газонами и увитому пурпурной глицинией», который я бы с большой степенью уверенности поместил в Сториз Вэй, где имеется множество великолепных домов подобного рода.
Однако, установление, в каком точно университете учился Холмс, вновь оказалось темой исследований на местности. Память о Шерлоке Холмсе была должным образом увековечена памятными досками на местах событий «Последнего дела Холмса» - на гостинице Россли в Мейрингене и неподалеку от Рейхенбахского водопада, а также на северной стене бара Критерион и в кабинете куратора больницы Святого Варфоломея, которые получили известность, благодаря «Этюду в багровых тонах». Конечно же, в Бартсе прозвучали знаменитые слова: «Я вижу, вы были в Афганистане». И весьма интересно вспомнить, что Йорк Мьюс Саус в честь Великого Лондонца была переименована в Шерлок Мьюс, когда мы узнаем, что Кембридж подобным же образом увековечил память того, кто был так же и одним из самых известных кембриджцев. Когда из Сториз Вэй, места действия одного из последних дел Холмса, мы переходим на Хантингдон-роуд, то к своей радости прямо напротив обнаруживаем название улицы «Шерлок Роуд», ведущей к «Шерлок Клоуз» (тупик Шерлока).




Мне хочется думать, что сам Холмс имел бы все основания одобрить «безупречные логические доказательства, которые он так ценил»(«Пять зернышек апельсина»), излагавшиеся на предшествующих страницах и демонстрирующие, что он вне всяких сомнений учился в Кембридже.
Опровержение до сих пор широко распространенной теории о том, что он учился в Оксфорде, рассеивает возможность какой-либо нелояльности к своей альма матер в его объяснении Уотсону, что Джон Клей, убийца, вор и мошенник («Ни на кого другого в Лондоне я не надел бы наручников с такой охотой, как на него») учился в Оксфорде.
Последняя наша задача – установить колледж, в котором учился Холмс. Ранее предполагалось, что это невозможно, ввиду отсутствия какой-либо информации об этом в тех пяти канонических расследованиях, в которых содержатся какие-то указания на университетскую карьеру Холмса. Но этим колледжем был, конечно же, Тринити и существует два способа, как доказать это. Место для второй попытки решить этот вопрос, в которой мы будем "рассуждать задом наперед", как это любил делать Холмс, будет зарезервировано в другом эссе. Теперь же нам нужно сперва вспомнить, что доктор Уотсон весьма убедительно показал, что местом действия «Трех студентов» является Кембридж. Из этого следует, что колледж Святого Луки с его совершенно верно описанным Уотсоном «поросшим лишайником старинным двориком(court)», был кембриджским колледжем. Все сразу становится на свои места, и все трудности исчезают, как только мы видим разгадку этой тайны. Отсюда следует неопровержимый логический вывод, что «Святой Лука» (Уотсон сознался, что это имя ненастоящее) и был колледжем, в котором учился Холмс, это видно и по словам Хилтона Сомса, который ясно дал понять, что Холмсу хорошо знаком этот колледж.


Тринити-колледж.
Почему же тогда, в случае с этим единственным колледжем во всем Кембридже, поскольку это был его собственный колледж и, следовательно, ему были хороши знакомы все детали его истории, Холмс знал, что было бы правильнее: сказать «court» либо «quadrangle»? И почему сэр Сидни Робертс был не прав, говоря, что quadrangle – «слово чуждое студенту Кембриджа»? На эти вопросы легко найти ответ, взглянув на подпись под прекрасной цветной иллюстрацией на странице 181 замечательной книги Р.Аккерманна «История Кембриджского университета, его колледжей, студенческих общежитий и общественных зданий», книги, которая определенно должна была бы занимать почетное место в библиотеке Холмса. Она гласит: «Двор (Quadrangle) колледжа Тринити. 1815 г.». Интересно вспомнить, что много лет похожая фотография висела возле двери одного из преподавателей этого колледжа (кто знает, возможно, она и сейчас еще там). Если она была там и во времена «Трех студентов», то Холмс не раз мог проходить мимо нее в обществе Хилтона Сомса, как явствует из текста, и его слова о «quadrangle» прозвучали весьма эрудированно и уместно.


Вот он этот самый "квадрангл".

Второе доказательство заключено в словах Холмса о том, что «Реджинальд Месгрейв учился в том же колледже, что и я». В справочнике «Кембриджский университет за 1870 год», тот год, когда Холмс поступил в университет, в списке студентов Тринити-колледжа значится Р.Месгрейв. Это явно был семейный колледж, ибо С.Месгрейв, У.П. Месгрейв и В.Месгрейв также числились его студентами в 1814,1835 и 1853 годах.


Хотя установление вышеуказанных фактов было необходимо, чтобы раз и навсегда разрешить эти вопросы, удивительно, что более ранние биографы не смогли оценить крайнюю вероятность того, что Холмс был в Тринити. Мы знаем, что его приверженность монархии выражалась столь ярко и открыто , что он «садился в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем "V. R." выводя его при помощи пуль.» Несомненно, такого человека должен был неудержимо манить к себе основанный Генрихом VIII колледж "Святой и Нераздельной Троицы", над которым (как и над Кингс-колледжем) развевается королевский штандарт, но Глава которого (в отличие от Кингс-колледжа) "назначался Короной, как это происходит и до сих пор» (Д.М. Тревельян. Тринити-колледж, 1946 г.).

У меня были некоторые сомнения в отношении перевода последнего предложения, но смотрю вот здесь, даже на фото 1985 года над колледжем развивается флаг

Картинка или картина без автора с твиттера, вышла там на какие-то записи с ретро английскими картинками, в том числе из сказок и баллад, благодаря Дэвису, он тоже, видно, такое любит.

А выложила ее сейчас, чтоб сгладить впечатление от невеселых и , наверное, неприятных мыслей. Иногда по старинке начинаю писать, что думаю, и боюсь, что не всем это понятно и приятно. Просто иногда сказать все это просто некому, а оно, так или иначе, тебя мучает.

Нечего, конечно, и думать, чтоб еще куда-то идти. Наверное, я вспылила сегодня с дыбром, но просто все это уже было. Проехали.

Мне иногда кажется, что я просто обязана с кем-то поделиться, раз на меня все это свалилось. Но в то же время я живой человек и сама по себе искриться долго не могу - а навязываться как-то вообще не в моем характере. Поэтому вот как-то так все и получается. Ну, и я все же думаю, что не стоит ставить сундук с сокровищами посреди улицы - авось, кто-то подберет.

Поэтому иногда трудно скрыть горечь. Но я все же постараюсь засунуть поглубже свои эмоции и идти дальше по намеченному мной плану.

Последнее время пишу что-то про себя не часто, потому что понятно уже, что тут многое изменилось, но иногда нужно оставить запись чисто для себя

Тяжело. И очень устала.
Вчерашний день на работе просто доконал физически и морально.
Наверное, с непривычки после отпуска стали жутко слезиться глаза от компа, правый глаз просто "вытек". И это при том, что я и в отпуске прекрасно что-то писала и сидела за ноутом дома. А тут и дурацкое освещение, и мелкий шрифт, и не знаю уже что еще...
Ноги вообще никакие. Надо ими заняться, хотя бы на уровне каких-то приспособлений для стопы. А то не помогают уже даже обезболивающие.

Так то вроде и атмосфера была ничего, немного отметили прошедший день рожденья начальницы, она была в прекрасном настроении и соответственно все было хорошо и более менее спокойно. Но вдруг краем ухом услышала, как она сказала одному подошедшему начальнику про удаленку: Да, вчера была на удаленке. Жаль, что это скоро прекратится."
Вот это на самом деле беда. Думаю, для всех. Меня тут напарница как раз по поводу этого встревоженно спрашивала, все ли останется, как есть. Понятно, что дома работать - это не на работе. Но у меня лично после нескольких дней работы в зале отходняк. Вчера напрасно пыталась что-то дома написать, до ужина еще куда ни шло, а потом привычно заснула за столом. Это вот только вчера, после двух дней работы в офисе, а раньше это было каждый день. Напряг плюс дорога плюс ноги. Не хочу этого, хотя если посадят в мою будку, то это еще куда ни шло.
Ладно, пока не буду о грустном.

Иногда думаю, что если б знала, что где-то на каком-то ресурсе есть люди, кому интересен Холмс, с радостью пошла бы туда. Но не знаю такого. На 221б народ одержим Ливановым и нашим сериалом. На ЖЖ по большому счету тоже - как, наверное, почти везде у нас - и там к тому же еще и тырят материал, хотя иногда я готова закрыть на это глаза, если бы оно того стоило. Приходила в голову крамольная мысль дать ссылку на дневник где-нибудь в своих видео на ютубе, конечно, открыв дневник, но предварительно прикрыв всю политику. Закрыла его когда-то из-за нововведений на дайри, когда сюда хлынуло всякое разное...Еще немного и мне это будет уже почти все равно. Когда-то один человек ахнул, взглянув в мою статистику, сказав, что здесь просто фестиваль какой-то и как в таком проходном дворе можно нормально общаться. Ну, вот сейчас здесь точно не фестиваль.
А сейчас подспудно помимо работы в голове еще мелькнула мысль о Дзене. Она бывала там и раньше, можно сказать, что меня подбивали там обосноваться. Но я всегда знала, какой там конингент. По крайней мере, в комментах у Алека Морзе пишут иногда такое, что диву даешься, а сейчас-то уж тем более. Но сижу вот и подумываю - не попробовать ли. В крайнем случае , это будет короткий и не лишенный интереса опыт. Как говорил Холмс, хотя бы посмеюсь, если мне больше ничего не останется. Вот именно на данном этапе я вполне могу это сделать, чтоб потом сказать себе, что я, по крайней мере, пыталась.
Еще забавная идея выложить пару переводов на фейсбуке, прямо у себя на странице. Коллеги решат, что не туда попали) Те, кто там еще есть. А то ведь у нас все законопослушные, и считают фейсбук запрещенной территорией, на которой обитают только крутые люди))
Это вот, кстати, еще один момент. Начальница радосто возвестила, что КНР признала наши эти ЛНР и ДНР , не уверена так ли они пишутся. Типа, вот уже прогресс. Потом заговорили, что нормальных фильмов не снимают нигде. понятное дело, что и у нас, а вот там у них тоже - одни секс-меньшинства сплошные. Мне всегда при этом хочется верить, что начальница просто осторожничает и подстраивается под остальных. Не могу представить, что она, весьма прогрессивная дама, еще недавно не вылезающая из Италии, вот так вот мигом тоже перестроилась. Интересная она вообще особа. Вот сейчас вроде прекрасный начальник, вчера ей пели дифирамбы о позитивном настрое, оптимизме, доброте и т.д. Но я помню годы, когда все было несколько иначе, и мне просто иногда советовали даже не заходить в комнату, где она сидит, чтоб не "нарваться". И как она могла дать распоряжение что-то сделать, а потом спросить тебя, как это тебе в голову пришла такая бредовая идея. И я не просто так была в ужасе от мысли, что буду сидеть напротив нее. Но сейчас все вроде сгладилось, но я иногда чувствую, что этот "лев" внутри нее только дремлет.

На дайри все же какие-то странные дела с изображениями и, наверное, не только. Но вот правя свои картинки, столкнулась с такой фигней. Засунула картинки в БИ, увидела там что-то вроде водяного знака, у себя поправила картинки, уменьшила размер, отрезала знак - не в первый вообще-то раз. Удалила старые картинки из БИ, завела новые, глянула - они старого размера и с водяным знаком. Как такое возможно понять не могу, я же фактически забросила туда новые, но сейчас оставлю, наверное, как есть, попробую уменьшить кодом.
Сейчас уже почти дошла до начала этого года. Теперь не только правлю картинки, но еще и сохраняю страницы - они у меня были заархивированы только до прошлого ноября. Надеюсь, что закончу с этим до очередного катаклизма.

Ну, вот сейчас, занятная такая штука. Нажала на предпросмотр , появилась надпись, что пост не существует. Сейчас сохраню в ворде. И опять снова здорово.

Ливий Щипачев. "Жена приехала" (1958 г.).



Ливий Щипачев - личность уникальная. Сын знаменитого советского поэта Степана Петровича Щипачёва, и сам прославился на весь СССР в возрасте 14 лет, когда сыграл главную роль в фильме 1940 года "Тимур и его команда".В 1942 году Ливий исполнил роль Тимура и во второй части ленты - "Клятве Тимура". После шумного успеха - как отрезало. Юноша, решив, что в кино он больше сниматься не хочет, поступает в Московский художественный институт им. Сурикова (мастерская В. Ефанова). Еще во время учебы проявился яркий талант Щипачева-художника. Ливий начал участвовать во всесоюзных выставках, ездить по стране.Окончив институт, Ливий становится членом Союза художников СССР. Его картины "Сын", "О мечтах отцов наших", "Русская березка на Луне" становятся культурным событием, о них пишут в лучших советских журналах, их обсуждают.Однако, наиболее известной картиной художника стало пронзительное полотно "Жена приехала", которую Ливий Щипачев написал в 1958 году.Мастерство художника поразительное! Начиная от мужчины и заканчивая шофером, подающим чемодан и авоськи и словно бы застыл, окаменел на секунду, пораженный открывшейся перед ним картиной чистой, как просветы в небе, любовью. Мужчина на картине похож на атланта - и ведь они и были атлантами, наши мамы и папы, наши дедушки и бабушки, строившие, восстанавливающие страну.
А на ногах девушки, лица которой мы не видим, но заранее догадываемся, что она невероятно милая - на ногах девушки легкие летние туфельки. Ох, как же жалко запачкать их в темной, жирной, плодородной целинной почве! Как думаете, донесет белокурую супругу до дома ее муж-атлант?Для Щипачева и зрителей ответ был очевиден - конечно, донесёт!

Наверное, я в некотором роде завелась) И кое-кто сказал бы, что я пытаюсь самоутвердиться за чужой счет.
Это совсем не так. Я вовсе не считаю себя знатоком, и при желании знающий человек легко посадит меня в лужу.
И то, что я попробую сейчас сказать это просто эмоции и какие-то собственные взгляды. И все это, конечно, разбудила во мне госпожа Ракитина.
Это не какая-то своеобразная ревность, а просто попытка что-то объяснить.

Она постоянно ссылалась на Чуковского. Нет, я его предисловие тоже знаю наизусть и когда-то оно значило для меня очень много, но с тех пор все же немало воды утекло и мы, так или иначе, вышли из школьного возраста. Предисловие Чуковского прекрасно для первого знакомства с Холмсом, но тот, кому интересно, скорее всего пойдет дальше.

А я вчера вечером в связи со всем этим вспомнила книгу Чертанова о Дойле. Она на меня тогда произвела огромное впечатление и я не случайно чуть ли не целиком ее сюда перетащила, да еще потом что-то цитировала по второму разу. Кому интересно, все в теме Чертанов, но читать, конечно лучше сначала morsten.diary.ru/?tag=6316044&n=t
Так вот он там и о Дойле подробно говорит и саму личность Холмса разбирает очень подробно, и так, что читать было очень интересно и что-то открывать для себя. И я тогда все же для себя поняла, что "рассеянность" Дойла это миф, и такой же миф его усталость от Холмса. И все он прекрасно помнил, и Канон это единое целое, а не отдельные рассказы, написанные вразнобой. Чертанов о каких-то веяниях в литературе говорит немного, он просто пишет о Дойле и Холмсе, и ты уже сам делаешь для себя открытия и выводы, внимательно читая его книгу.

Но я все же еще раз хочу сказать и о пастишах.
Если я читаю что-то подобное, то потому что хочу что-то еще прочесть про Шерлока Холмса. И фанфики в данном случае предпочту потому, что там именно о нем. В "Зарисовках с Бейкер-стрит" всего по нескольку предложений, но в них все же, простите, больше мистера Холмса, чем в "некоторых" недавних рассказах о нем. В произведениях Ольги Новиковой иногда слишком много хитросплетений и история о Холмсе там как бы из другой вселенной, но я продираюсь сквозь это все, чтобы найти потрясающие строки.


"- Шерлок Холмс был человеком самодостаточным, у него не было необходимости искать дополнительную опору своего существования.
- И, действительно, аналитический ум и холодность вычислительной машины?
- Ум - да. Пожалуй, я ещё и преуменьшил, потому что зачастую вообще не мог понять до конца всей глубины его мыслительного процесса - я писал о нём на доступном мне уровне, а Холмс не всегда был доступен. Но, что касается холодности… нет, я бы так не сказал - вот это, уж точно, литературное допущение в моих новеллах, да, собственно, и там я рисую его не таким уж арифмометром. На самом же деле он был… - против своей воли я чувствовал одновременно неодолимую тягу говорить и невыносимую трудность говорить о нём, и я зажмурил глаза, словно мне резал их свет воспоминаний, и заговорил для себя - не для этой девчонки. - Он был страстным. Он старался смирять страсти, но иногда они вырывались на волю внезапно и сильно. Он мог быть пугающим. В то же время он мог быть и пугающе нежным, ранимым, поэтичным. В нём было врождённое благородство - от его ли родовых корней или по другой причине, но у него безо всяких усилий получалось не только выглядеть аристократом, но и быть им. Он точно чувствовал меру и справедливость, он был честным, требовательным к себе больше, чем к кому либо, но, в то же время, он был мудрым и добрым, он всегда давал шанс исправить ошибку даже самому закоренелому негодяю. И он был бесстрашен. Абсолютно. И перед лицом смерти, и перед лицом неловкости и позора. Он ничего не боялся - ни сильных мира сего, ни общепринятых доктрин, ни потусторонних сил."



Или встретить там очень настоящего резкого Холмса, временно лишившегося зрения:



"Я встаю и порывисто шагаю к окну. Недооценил размеров палаты – доска подоконника с размаху ударяет меня по бёдрам, а Уотсон хватает за плечо жёсткой хваткой:
- Холмс, подоконник низкий, а до земли далеко. Осторожнее, прошу вас!
Стою, молча и неподвижно, и он руку убирает. Теперь его словно бы нет – только морозный воздух.
Очень холодно, и я начинаю дрожать, потому что на мне сейчас одна сорочка с глубоким вырезом на груди.
- Вы простудитесь.
- Оставьте меня в покое хоть на минуту!!! – взрываюсь я.
Ничуть не бывало – это его не трогает.
- Вы простудитесь, - повторяет он. – А возиться с вами мне.
Мне хочется во весь голос заорать на него или брыкнуть ногой – так непомерно легко и быстро нарастает моё раздражение. Теперь я буду стоять у распахнутого окна вопреки здравому смыслу. Уотсон, сообразив, что с неживой материей всяко управляться легче, решает попросту закрыть створку. Я слышу снова лёгкий скрип и ощущаю, что поток воздуха слева пресекается. Тогда я протягиваю руку и, ориентируясь на его рост и конструкцию рамы, безошибочно перехватываю за запястье.
- Уотсон, я, кажется, попросил... Всего одна минута покоя – разве это так уже много?
- А как вы узнали, где моя рука? Ведь вы не нашаривали.
- Не знаю. Догадался. Наитие, - я говорил коротко и отрывисто, потому что начали стучать зубы.
- Пустое, Холмс. Вы же никогда не гадаете.
- Ну, ладно. Не угадал. Рассчитал.
- И не ошиблись, заметьте... Холмс, я закрою окно, а? Если вам всё равно, простудитесь вы или нет, то сам я не хочу провести неделю в кресле у камина, чихая и кашляя.
- Закройте, закройте, - отмахнулся я."



Можно продираться сквозь совершенно неинтересный для тебя детективный сюжет, но это если есть, куда продираться - тогда игра стоит свеч. Если нет, то зачем писать вот обо всех этих неизвестных нам людям, среди которых находится какой-то почти незаметный мистер Холмс?

А еще в детективе могут быть и подобные строки:


"- Уотсон!
Тяжело вздохнув, я повернулся на этот крик Холмса. Мы путешествовали уже почти сутки, и это начинало действовать мне на нервы. Потому что следя одним глазом за десятилетним воришкой, а другим - за расписанием поездов Брэдшоу, я порядком выбился из сил.
Я повернул голову, напряжение сказалось - мой тон был довольно раздражительным.
- В чем дело, Холмс?
Холмс быстро шел ко мне, размахивая билетами.
- Где Альфи?
- Да вот он...
Я повернулся налево - там никого не было.В шоке я посмотрел на то место, где весьма строго приказал стоять Альфи, потом застонал.
Только не это.
Холмс уже вглядывался в толпу, чертыхаясь себе под нос.
- Честное слово, Уотсон, вы не можете уследить за маленьким ребенком?! Ради всего святого, ведь вы же врач!
- И что, это делает меня квалифицированной нянькой что-ли? - воскликнул я, снова опуская свой саквояж на нашу поклажу.- Оставайтесь здесь и смотрите за нашими вещами...я его найду.
Холмс открыл было рот, чтобы возразить, но я был в таком раздраженном состоянии, что сделал вид, что не замечаю этого и двинулся вперед.
Он не мог уйти далеко, по крайней мере, я на это надеялся.
Ну, почему он не мог стоять на месте? И теперь он, между прочим, казался более энергичным, чем, когда появился в нашем купе.
Не сомневаюсь, что все дело в бисквитах, что были на ланч.
Я говорил Холмсу, чтоб он не давал ему этих бисквитов."

Это из большой повести KCS - просто отрывок.

Ну, наверное, еще раз скажу, что все написанное - всего лишь мое мнение, ну, и я же вообще не эксперт)

***
Боюсь, что тот, кто привлек мое внимание к творчеству Екатерины Ракитиной может об этом пожалеть)
Благодаря ссылке, которой поделилась Richana зашла я в соответствующий телеграмм-канал и малость там увязла. И я надеюсь, что мне простят, если я еще один пост посвящу своим впечатлениям от него. Впечатлений и мыслей много и им нужен выход)
Опять я застряла со своим переводом.

Что-то я совсем без сил в этот первый рабочий после отпуска день, хорошо хоть на удаленке.

И попробую написать хотя бы несколько строк.

Не так давно меня познакомили с некоей Екатериной Ракитиной. Изначально, как с автором шерлокианских рассказов. Я бы все же назвала их пастишами, а не фанфиками. Они именно из разряда тех, что бывают в издаваемых книжках.

Вот здесь ее страничка author.today/u/allsawsofbooks/works

Любопытно, что сейчас, когда делала ссылку, увидела, что она начала писать еще один рассказ.
Меня собственно просили высказать свое мнение, и я не хочу выглядеть вечно чем-то недовольным типом)) потому все же, наверное, скажу, что рассказы неплохие. Но... Я все же консерватор и против соединения Холмса с фентази. Ну, вернее, как против...Наверное, ко всем возможным вариациям и продолжениям я отношусь очень потребительски) И часто смотрю на них с той точки зрения, что из этого могла бы вплести в мой собственный шерлокианский мир, который более или менее реален и находится по мере возможности в рамках Канона. Поэтому, туда не особо вписывается Холмс-вампир или знакомый с Алисой в стране чудес. Это я безотносительно данных рассказов) Но фэнтези с Холмсом по этой причине не очень одобряю, а там как раз имеется нечто в этом роде.
Что касается более канонических рассказов, то они собственно как раз на тему неописанных Уотсоном дел, упомянутых в "Обряде Месгрейвов"

Да вот, кстати, автор в комментах говорит, что она шерлокианец с 6 лет, ну, и собственно переводчик. При всем при этом мне тогда не очень понятно, что она называет доктора Ватсоном. Я это говорю не из нелюбви к нашему сериалу, но мне всегда это кажется чем-то любительским, даже если встречаю это в официальных изданиях Канона.
Теперь вот об этих рассказах. Если не ошибаюсь их три: "Кривоногий Риколлетти", "Происшествие с русской старухой" и вот сейчас "убийства Тарлтона".
Все вроде неплохо и написано довольно легко. Поэтому то, что скажу, исключительно мое имхо. Мне там видится какая-то поверхностность. Холмс почти везде в ровном расположении духа, улыбается и рассказывает Уотсону о своих старых делах. Возможно, все это не так увлекательно (для меня) именно из-за этого: Холмс просто рассказывает. Я не очень люблю, когда самого расследования в рассказах больше, чем Холмса, а тут, наверное, все-таки этот самый случай. Не могу не сказать, что переводила англоязычные варианты этих самых дел, и на мой взгляд они были интереснее, потому что там были эмоции:опасность, странный кузен Холмса, сложные отношения с Майкрофтом и Лестрейдом, живые остроумные диалоги, в конце концов.
Правда, вот еще как-то меня немного резанул свежий номер журнала "Липпинкотт". Насколько я понимаю, он выходил в Америке, и как-то сомнительно прозвучали слова Холмса о том, что вот он свежий номер, только вчера появился в продаже.

Ну, вот как-то так. Хотя за этим автором, наверное, буду следить.
Но это собственно еще не все)

Она меня заинтересовала и я немного покопалась в сети. Нашла довольно интересную статью, опубликованную в ЖЖ, причем я там когда-то даже поучаствовала в дискуссии, но это так к слову. Статья, собственно, на тему перевода Канона, и в ней упоминается цитата из Клеопатры, которая немного смущала меня с тех пор, как я узнала, как следует понимать эти слова Холмса. Перевод Канона это, конечно, отдельный разговор, и хочу привести здесь эту статью, а то мало ли что...

Шекспир и Шерлок Холмс

Екатерина Ракитина пишет в фейсбуке:

Заговорила о Холмсе — пиши пропало.

Очень наши люди любят верить доктору Ватсону, когда тот рассказывает о невежестве Холмса во всём, что не касается профессии: и не знает, что Земля вокруг Солнца вращается, и с философией не знаком, и знаний литературы — никаких; там дальше ещё про чердак, который не надо забивать и̶н̶т̶е̶р̶н̶е̶т̶ ̶ж̶е̶ ̶в̶с̶е̶г̶д̶а̶ ̶п̶о̶д̶ ̶р̶у̶к̶о̶й̶... ну, вы поняли.

Дальше, впрочем, честный доктор, честно рассказывая про своего товарища, сам себе честно противоречит. Холмс походя цитирует не только Гёте и письма Флобера к Жорж Санд, но и карманного формата Петрарку с собой возит; лёгкое чтение в поезде, не больше. Про Шекспира и вовсе можно было бы промолчать, когда бы я могла промолчать про Шекспира.

Как всякий учившийся в хорошей школе мальчик с феноменальной памятью Холмс "ихнее всё" не просто знает, он его наелся и надышался до воспроизведения прежде ума. Вы же не успеваете подумать, что цитируете Пушкина, когда за окном мороз-и-солнце?.. ну вот и он так же.

А переводчики наши это то выбрасывают, чтобы не усложнять жанровую литературу, то честно не опознают.
читать дальше
Вот, например, новелла "Пустой дом", где Холмс как раз воскресает после двухлетнего небытия. Они с Ватсоном садятся в засаду на Морана, Ватсон смотрит в окно, на их дом напротив, а там в окне — Холмс!..

"Я был так поражён, что невольно протянул руку, желая убедиться, действительно ли сам он стоит здесь, рядом со мной. Холмс трясся от беззвучного смеха.
— Ну? — спросил он.
— Это просто невероятно! — прошептал я.
— Кажется, годы не убили мою изобретательность, а привычка не засушила её, — сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость художника, любующегося своим творением. — А ведь правда похож?" (классический перевод Деборы Лившиц, 1956).

"В ошеломлении я протянул руку, удостоверяясь, что сам он стоит рядом со мной. Холмс содрогался от беззвучного смеха.
— Ну? — сказал он.
— Боже мой! — вскричал я. — Подлинное чудо!
— Надеюсь, возраст не иссушил, а привычка не сковала моё бесконечное разнообразие, — сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость, которые художник черпает из своего творения. — Ведь правда, вылитый я?" (перевод Ирины Гуровой, издан в 2017, сделан, скорее всего, в 60-х).

"Я так этому удивился, что протянул руку, чтобы убедиться, что он стоит рядом. Нащупав его плечо, я почувствовал, что оно сотрясается от беззвучного смеха.
— Ну что? — спросил он.
— Боже правый! — воскликнул я. — Это просто поразительно.
— Я надеюсь, что прошедшие годы не притупили моих разнообразных талантов, — сказал он, и в его голосе я услышал счастливые и гордые нотки художника, довольного своей последней картиной. — По-моему, очень похоже, не правда ли?" (перевод Виталия Михалюка, 2009).

Есть и другие переводы, но этих достаточно.

Изобретательность, разнообразие, таланты... что ж там в оригинале-то?
Там вот что:

So amazed was I that I threw out my hand to make sure that the man himself was standing beside me. He was quivering with silent laughter.
"Well?" said he.
"Good heavens!" I cried. "It is marvellous."
"I trust that age doth not wither nor custom stale my infinite variety,'" said he, and I recognised in his voice the joy and pride which the artist takes in his own creation. "It really is rather like me, is it not?"

Холмс валяет дурака, перефразируя хрестоматийную реплику Энобарба из хрестоматийнейшего монолога во второй сцене второго действия "Антония и Клеопатры":

Age cannot wither her, nor custom stale
Her infinite variety.

В переводе Михаловского это, как всегда, многословно пересказано:
Её краса не блекнет от годов;
Привычкою исчерпать невозможно
В ней дивного разнообразья чар.

У Минского и Чюминой попроще:

Её не старят годы,
Её разнообразье бесконечно:
Привычкою его не истощить.

У Пастернака так:
Ее разнообразью нет конца.
Пред ней бессильны возраст и привычка.

У Донского так:
Над ней не властны годы. Не прискучит
Её разнообразие вовек.

У Сороки:
Ни возрасту не иссушить её,
Ни вычерпать привычке не дано
Её бездонного разнообразья.

То есть, Ватсон протягивает руку, пощупать, не обманывают ли его глаза, но, чёрт побери, Холмс!.. а тот трясётся от хохота и выдаёт: "Меня не старят годы, моё разнообразье бесконечно: привычкою его не истощить".

Как Ватсон не рухнул там же, непонятно.

***
Плюс еще один её же пост на эту же тему

...продолжу про мистера Холмса и переводчиков — и про то, что отличает переводчика от человека, который знает язык, разумеется, "в совершенстве", как это принято называть.

Не самый популярный рассказ канона, A Case of Identity, который у нас обычно называют "Установление личности", как в классическом переводе Войтинской, или "Приключение с установлением личности", как у Гуровой, открывается рассуждением Холмса о превосходстве реальности над любым художественным вымыслом; Ватсон с этим, конечно, не соглашается, он всё-таки писатель.

В переводе Нины Войтинской (1946) Холмс произносит следующее:

— Мой дорогой друг, жизнь несравненно причудливее, чем всё, что способно создать воображение человеческое, — сказал Шерлок Холмс, когда мы с ним сидели у камина в его квартире на Бейкер-стрит. — Нам и в голову не пришли бы многие вещи, которые в действительности представляют собою нечто совершенно банальное. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов, то по сравнению с открывшимися нам необычайными совпадениями, замыслами, недоразумениями, непостижимыми событиями, которые, прокладывая себе путь сквозь многие поколения, приводят к совершенно невероятным результатам, вся изящная словесность с её условностями и заранее предрешенными развязками показалась бы нам плоской и тривиальной.

У Ирины Гуровой (примерно в 60-е) немного иначе:
— Дорогой мой, — сказал Шерлок Холмс, когда мы удобно расположились у камина в его квартире на Бейкер-стрит, — жизнь куда прихотливее, чем способно нарисовать человеческое воображение. Мы сочли бы странной причудой фантазии то, что всего лишь часть будничного существования. Выпорхни мы рука об руку, закружись над этим великим городом, тихонько приподнимая крыши, чтобы исподтишка понаблюдать непредвиденности, творящиеся там — нежданные совпадения, хитрые замыслы, недоразумения, поразительные сплетения событий, которые ведут через многие поколения к самым outrè следствиям, — беллетристика с её банальностями и такими предсказуемыми концовками выглядела бы в сравнении крайне избитой и ничего не стоящей.

Казалось бы, ничего особенного. Но смотрим оригинал:
“My dear fellow,” said Sherlock Holmes as we sat on either side of the fire in his lodgings at Baker Street, “life is infinitely stranger than anything which the mind of man could invent. We would not dare to conceive the things which are really mere commonplaces of existence. If we could fly out of that window hand in hand, hover over this great city, gently remove the roofs, and peep in at the queer things which are going on, the strange coincidences, the plannings, the cross-purposes, the wonderful chains of events, working through generations, and leading to the most outrè results, it would make all fiction with its conventionalities and foreseen conclusions most stale and unprofitable.”

И получаем по физиономии "Гамлетом", цитатой из хрестоматийного монолога во второй сцене первого действия, о если бы моя тугая плоть, спасибо, Аркадий Варламович, а также о если б этот плотный сгусток мяса, o God! God!..

How weary, stale, flat, and unprofitable
Seem to me all the uses of this world.

То есть, не "плоским и тривиальным", не "избитым и ничего не стоящим", а "докучным, тусклым и ненужным", как у Лозинского, или "ничтожным плоским и тупым", как у Пастернака; для гурманов есть ещё Радлова с "жалко, плоско и бесплодно" или даже К.Р., у которого "пошло, мелочно, бесплодно".

Но ладно бы "Гамлет", с прямыми цитатами всегда проще.

Вот эта странная идея — вылететь из окна и поснимать крыши с домов, чтобы посмотреть, как люди живут, отсылает нас к "Хромому бесу", скорее Лесажа, чем изначального Гевары, хотя кто его, мистера Холмса, знает. Приподнимая крыши, "как корку с мясного пирога", Асмодей показывает дону Клеофасу подлинную жизнь Мадрида. Кем себя в этом раскладе видит Холмс?.. ну, точно не студентом.

Однако и это ещё не всё.
С виду невинное и не особенно оригинальное замечание Холмса "Life is infinitely stranger than anything which the mind of man could invent" тоже не в пустоте висит, а тянет за собой Байрона, хрестоматийную цитату из четырнадцатой песни "Дон Жуана":

Tis strange — but true; for truth is always stranger;
Stranger than fiction.

В классическом переводе Гнедич:
Вы скажете, что это очень странно,
Но правда всякой выдумки странней.

"И как это переводить?" — спрашивает нас пытливый читатель.

А никак, отвечаем мы с нервным смешком. Нет, мы напишем примечание, обопрёмся на вечный костыль прим. перев., поскольку читать текст без справочного аппарата — всё равно что принимать лекарства, не ознакомившись с инструкцией: вдруг его нельзя молочными продуктами запивать?.. или рекомендуется принимать с утра, потому что излишне бодрит?.. или у него вообще срок годности истёк.
Растолкуем, сопроводим, обеспечим, переправим через границу языков... но очень многое придётся сдать в багаж, а кое-что и вовсе утратить. Переводчик, вечная почтовая лошадь просвещения, — да хоть бы и самолёт! — лучше всех знает, что не всё переносит транспортировку. И мучается этим больнее прочих....


Оригинал вот здесь shakko.ru/1703544.html

Сейчас еще раз перечитала. И так же, как и в прошлый раз потрясло заявление, что раз Холмс цитировал классиков, то похоже, на что-то свое у него ума не хватало Нет, это не автор, а один из комментаторов.

Но и это еще не все) Екатерина Ракитина выступила еще и на ютубе. 3 беседы на тему "Холмс как зеркало"

И вот это вот, наверное, довершило мое общее впечатление.
Вообще, это, наверное, не первый раз, когда я заметила, что когда наши пишут о Холмсе, то это редко бывает очень увлекательно. Были такие альманахи "ШХ". Я их, правда, пока только поверхностно проглядела, но тянет скорее на диссертацию, чем на шерлокианское исследование. Ну и вот здесь... Есть же цикл подкастов - или как там это называется - "Я слышу о Шерлоке повсюду". Приглашают интересных людей, актеров, писателей, шерлокианцев. Говорят о Холмсе. Интересно, по-простому, без умничанья. Но как наши люди все это ухитряются превращать в цикл лекций?
Вчера прослушала начало первой части. Эта дама, типа , спец по Холмсу) Задающий ей вопросы Андрей Тесля временами даже что-то конспектировал. Но речь шла не столько о Холмсе, сколько о характере образа, что хотел этим выразить Дойль. Откуда есть пошла земля русская детективная литература? А это еще Плутарх начал... Самое смешное, что в этом самом, только сегодня появившемся рассказе Уотсон вдруг и выдает идею, что если бы он был Плутарх?..
И еще меня удивляет, когда люди, якобы шерлокианцы с пеленок, говорят, что у Дойля весьма расплывчато описана внешность Холмса и говорят что-то о рыжеватых волосах.
Но сегодня слушала 2-ю часть и там были еще разные научные термины о роли загадки, о теории неопределенности. И вдруг Екатерина заявляет, что Холмс он же младший сын и потому свободен как ветер. Есть наследник титула и поместья - Майкрофт (интересный факт!), а сам он может жить как хочет. На робкий вопрос интервьюера она тут же заявляет, что деньги у него есть и вполне достаточно, не важно откуда, есть и все. Вот елки-палки!

Сейчас слушаю третью часть и пишу впечатления прямо с листа. Ну, вот скажем так, Ракитина, несмотря на свои заявления о фанатстве с шести лет, тему знает весьма приблизительно, или так выражается. Заявляет, что еще не воскресив Холмса, Дойль начинает один за другим публиковать рассказы, действие в которых произошло еще до Рейхенбаха. В смысле? Они в общем-то так и писались, как воспоминания. Но только это Уотсон после гибели Холмса описывает их совместные приключения, имевшие место до этого.
Поразила фраза, что Холмс очень прост. Были поползновения к интересным темам о божественной составляющей и даже о гомосексуализме, но это все как-то плавно слилось. И все же , в основном, это было что вроде литературного обозрения.
Ну, да ладно. Хорошо, наверное, что есть и такое, и произносились имена Кушинга, Ретбоуна и Бретта и совсем немного Ливанова) И даже по "Шерлоку" прошлись. Наверное, для общего развития очень неплохо.
Вот ссылка на 1 часть, а там рядышком найдутся и две следующих. По мне там - во 2 и 3 части -ужасно тихий звук