А у Высоцкого тоже есть пророческая песня. Увидела в твиттере

Я решила об этом здесь написать. Не потому, что это может быть кому-то интересно, а просто я как бы вывешиваю белый флаг капитуляции, и признаю это перед самой собой.



Внезапно подумала, что, может, вот это все же и есть депрессия? Вкупе с разными возрастными проблемами, не отпускающими безрадостными мыслями о стране, непроходящей усталостью, хреновым самочувствием в целом.
Я смирилась с тем, что на работе засыпаю под бубнеж коллег (в отдельной комнате я более-менее бодрая) Но вот сейчас, в эти дни, дома... Перевод перевожу в час по чайной ложке и практически заставляю себя. Отвлекаюсь. А если честно очень хочется просто лежать на диване, что я и стала периодически делать - спасибо удаленке. И невольно представила Холмса, в принципе, смогла бы, наверное, также лежать, не вставая. Спать стала больше - но это говорит еще и о том, что почти все увлечения сошли на нет.
Почитала сейчас о симптомах депрессии... Как в анекдоте, конечно, но, наверное, она у меня вялотекущая уже давно, а сейчас просто случилось что-то , типа, кризиса. И, наверное, то, что я через силу долблю перевод, говорит только о том, что в основе этого очень сильное стремление, скажем так. Но руки, по большому счету, опустились и хочется просто тупо лежать и даже без книг. Хотя была мысль почитать-полистать что-то детское. Когда-то в тяжелый момент спасалась "Волшебником Изумрудного города"...

Я обычно оттачиваю перевод. Но сейчас прочла всего один раз, внося кое-какие исправления. Не все там гладко и у меня самой есть кое-какие вопросы, но лучшее - враг хорошего.

Глава 19
Стреноженный

Будет достаточно сказать всего несколько слов о том, что мне известно о непосредственных последствиях этой стрельбы.
Как только Улыбающийся дал о себе знать, его задача заключалась не в том, чтоб представиться, а в том, чтобы заставить меня замолчать. Мы привлекли слишком много внимания. От дальнего поезда в нашу сторону направлялся начальник станции в сопровождении нескольких благонамеренных пассажиров, чтобы узнать, не может ли он чем-то помочь. Я помню, как Мильтон вполголоса выругался. Я видел, как тень беспокойства пробежала по лицу Уильямса. Контрапунктом всему этому была полная безмятежность светловолосого убийцы.
Безо всякой спешки, он повернулся спиной к приближающейся группе, улыбнулся этой знакомой слащавой усмешкой и ударил меня по голове прикладом своего ружья.
Очнувшись, я обнаружил, что привязан к деревянному стулу с твердой спинкой, состоящей из округлых стержней, которые впивались мне в спину и не давали хоть немного отдохнуть. Каким-то образом меня вытащили из-под тела мертвого коня и поместили в сарай с высокой выгнутой крышей. По обе стороны стояли стойла для лошадей с прочными деревянными дверями, в каждом отделении были металлические решетки, поднимающиеся выше уровня головы, чтобы держать их обитателей в замкнутом пространстве и уберечь их от неприятностей с соседями.
Пока я был без сознания, день перешел в ночь, и темнота повисла над стойлами подобно покрову. Скудный лунный свет проникал сквозь маленькие окошки, расположенные высоко в кирпичных стенах, освещая старую паутину и частички пыли, которые лениво кружились в воздухе. Но я был тут не одинок. Я уловил сильный резкий запах свежего сена, смешанного с запахом свежего навоза и кожи. Где-то позади меня я услышал легкое движение и звук дыхания отдыхающей лошади и тихий стук копыта, которым она шевельнула во сне.
читать дальше
Что касается моего собственного затруднительного положения, то надо быть редким оптимистом, чтобы назвать его иначе, как неблагоприятным.
У меня были сломаны фаланги трех пальцев, была пульсирующая боль в голове и лодыжке, которая жила своей жизнью. Она кричала о себе при каждом движении и требовала неподвижности. Шнурки на моих ботинках казалось, были завязаны болезненно туго, что говорило о распухшем суставе. Однако, я был уверен, что он не сломан. Несмотря на боль, нога вполне меня слушалась. А вот сможет ли она выдержать мой вес – это уже другой вопрос.
И мне ни за что не получить шанса проверить это, если я не смогу освободиться от стула. Я был совершенно уверен, что в следующий раз, когда я увижу Мильтона, или Бейли, или Уильямса, или "Улыбающегося", для меня это будет наша последняя встреча. До этого они чего-то хотели от меня. Меня заставили замолчать на этом поле по какой-то причине, когда было бы так же легко убить меня и списать это на падение.
Теперь я был в их власти, сознавая, что никто в мире не знает, где я. Майлс предупреждал меня о такой возможности. Он также сказал, что мне не спастись. Я надеялся, что сознание того, что он оказался прав, принесет ему некоторое утешение.
Мне подумалось, что я знаю, что от меня потребуют. Это было единственное, чего я не мог дать, в любом смысле этого слова. Если дело касалось пузырька, то он остался у Лестрейда, а он был далеко, либо все еще ждал от меня вестей на ипподроме, либо направлялся домой, не зная о моем бедственном положении.
А потом был еще Майкрофт. Через несколько часов у него появится еще один повод для скорби, не только из-за потери невесты, но и брата. Я сомневался, что он прольет искреннюю слезу по кому-либо из нас.
Мне пришлось оставить эти бесплодные размышления, когда моей кожи коснулся освежающий ветерок. Со стороны дверей появилась полоса света, которая стала расти, заставляя крыс разбегаться по темным закоулкам. До моего слуха донеслись мужские голоса, низкие и неразборчивые, сопровождаемые размеренным топотом ног, который становился все ближе. Я склонил голову, делая вид, что сплю, и закрыл глаза, защищаясь от внезапного яркого света, заполнившего конюшню вместе с запахом пивного перегара и пота.
- Он в сознании?- услышал я голос Мильтона.
В ответ я почувствовал, как ботинок опустился на мою поврежденную лодыжку, придавив ее на бок, а потом вниз. Свежая вспышка боли нахлынула подобно приливу, прокатываясь по ребрам и отдаваясь в грудной клетке, пока не подкатила к горлу ,и у меня не вырвался невольный стон.
-В сознании, - ухмыльнулся Уильямс. - Кто бы он ни был.
Вопрос установления моей личности лучше было оставить другим. Даже в этой малости они не получат от меня никакой помощи.
А затем, с появлением последних свидетелей этой драмы, эта тайна тоже была раскрыта. В конюшню вошел «Улыбающийся», в руке у него был кожаный саквояж, и за ним следовали Бейли и Дэнни Палмер.
- Его зовут Шерлок Холмс, - сказал он безразличным тоном, как будто этот вопрос давно перестал его интересовать. - Впрочем, это не так важно, как то, кто он такой.
Мильтон заглотил эту наживку.
- Так кто же он такой?
- Частный детектив. О, простите, - поправился он с насмешливым смирением. – Частный детектив-консультант. А это не совсем одно и тоже, как мне сказали.
- Кто это, черт возьми, такой? – проревел Мильтон.
«Улыбающийся» посмотрел на него с презрительной усмешкой.
- Некто , обладающий таким умом, какого у Вас никогда не будет.
- Вы хотите сказать, что его имя не Генри? – произнес Палмер, его широко расставленные глаза еще более округлились от благоговения, с которым он взирал на это сборище. Я не винил его за то, что он вовремя забыл о нашем разговоре в вагоне для лошадей или о том, что я уже рассказал ему о своей профессии. В таком обществе мудрый человек сам должен позаботиться о своей участи.
- Он солгал тебе, Дэнни, - сказал мой враг. - Он зарабатывает ложью на жизнь. Это то, чем он занимается. Он лжет, он выпытывает, а потом рассказывает все эти маленькие секреты полиции. Секреты, которые он добыл у вашего болтливого отца, Мильтон. И твои секреты, Дэнни.
Палмер перевел взгляд с него на меня, наши глаза встретились. Страдание, исказившее его юношеские черты, не было игрой. Он искренне верил, что я был его союзником.
- Ты же солгал мне, - сказал мальчик, его голос был полон горечи и обиды. - Ты притворялся моим другом. Ты использовал меня, Генри... или как там тебя зовут.
Поскольку по Генри уже отзвонил поминальный колокол, похоже, не было смысла отрицать это. Не было и необходимости сыпать соль на рану. Я ничего не сказал, и за дело взялся его улыбчивый наперсник.
- Это естественно для представителя класса, само существование которого является тщательно продуманной конструкцией лжи и подхалимажа, - объяснил он. - Они лгут другим так же беспечно, как и самим себе. Что вы сказали мальчику, мистер Холмс? Вы выразили сочувствие его тяжелому положению? Вы предложили ему лучшую жизнь, если бы он сказал вам то, что вы хотели знать? - Его губы скривились в усмешке. - Что ж, говорят, старая ложь – самая лучшая, и ее никогда не тратят впустую на малых детей и доверчивых женщин.
- Именно это он мне и говорил, - настаивал Дэнни. - Он задавал много вопросов.
- И вы ничего не сделали, мистер Мильтон, - сказал «Улыбающийся», теперь уже обращаясь к тренеру.
Этот громила спасовал перед более сильным противником.
-Откуда мне было знать? - запротестовал он. - У меня были другие поводы для беспокойства. Вы скажите профессору...
- Ему важен результат, а не оправдания. А что насчет остальных?
- Он мне не понравился с самого начала, - сказал Уильямс, с усмешкой взглянув на меня с того места, где он стоял, привалившись к стене. -Я знал, что с ним что-то не так.
- Совершенно верно. У него может быть запах и вид, как у какой-то дворняги, но что-то от родословной остается. А у вас ведь есть родословная, не так ли, мистер Холмс? Избалованный, привилегированный, укрытый в детстве от взглядов сверстников, опекаемый, как дочь, которой у ваших родителей никогда не было.
Мне стало ясно, от кого он получил свою информацию. Джордж, лорд Шедуэлл, всегда был не сдержан на язык и любил посплетничать, особенно когда выпьет.
- Кто вы? – спросил я.
В последовавшей за этим гробовой тишине, когда он обдумывал мой вопрос, несмотря на слабый свет фонаря, меня охватило ощущение надвигающейся темноты. Словно этот человек, с его пышной копной золотых кудрей и белоснежной улыбкой, обладал способностью поглощать свет, забирая его у остальных.
- Как и у вас, у меня много имен, - ответил он, в конце концов, наклоняясь так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим. – Это просто удобства, возможно, скажете вы. Неужели это так важно для вас?
- Я любопытен от природы.
Голубые глаза сияли, как лед.
- Некоторые люди говорят, что знать имя человека - значит плохо с ним обходиться.
- Как вы умело продемонстрировали.
- Действительно. - По его лицу пробежала тень веселья. - Тем не менее, я понимаю, что для такого человека, как вы, и в свете вашей ситуации такая концепция может быть... утешением для вас. Необходимо соблюдать приличия. Если хотите, можете называть меня мистер Кларенс.
- Какова же моя ситуация?
Кларенс выпрямился и расправил плечи, как петух на насесте.
- Она критическая, мистер Холмс. Я, естественно, собираюсь вас убить. Я пока не решил, как именно. Ваша готовность сотрудничать может оказать некоторое влияние на мое решение.
- А если я откажусь?
- Вы согласитесь, не беспокойтесь на этот счет, - сказал Кларенс, как будто это даже не обсуждалось. - Вы взяли то, что вам не принадлежало. Я хочу это вернуть. Где он?
Я выдержал его пристальный взгляд.
- Я не понимаю, что вы имеете в виду.
Мильтон шагнул ко мне, подняв кулак, и сверкая глазами. Кларенс преградил ему путь, подняв руку.
- Подождите, подождите, мистер Мильтон, дайте мистеру Холмсу время подумать.
- У него было время, - проворчал тренер. - Я развяжу ему язык.
- Вы пытались и потерпели неудачу, - многозначительно сказал Кларенс. – Теперь настал мой черед.
Я наблюдал за ним, чувствуя, как увлажнился мой лоб и невольно напряглись мышцы живота, когда он поставил свой саквояж на пустые ясли для сена и начал расстегивать свое пальто.
- Вы закружили нас в довольно веселом танце, - сказал он в непринужденной манере, которая все еще усиливала напряжение в тесном маленьком стойле. - Жаль коня. Мне никогда не нравилось убивать бессловесных животных. Я помню, как однажды мне пришлось дать сторожевой собаке дозу nux vomica. Вид этого бедного существа в предсмертных муках останется со мной до конца моих дней. А теперь спросите меня о людях, и, боюсь, они очень похожи друг на друга. Когда доходит до дела, они плачут, умоляют и истекают кровью, как будто это должно заставить меня пожалеть их. Это никогда на меня не действует. И тогда в тюрьме ваш маленький друг ушел очень тихо. Не издал ни стона, когда я накрыл его лицо подушкой. Он знал, что это должно было случиться, и принял это. Это хорошая смерть.
Говорят, лучше узнать что-то поздно, чем никогда. Я узнавал сейчас, какова может быть цена, если недооценить своего врага. Какой бы короткой ни была наша первая встреча, меня приметили. Стали выяснять, кто я, и не уверен, как далеко зашли их изыскания. Я был непростительно беспечен и повинен в наихудшем самомнении, предположив, что благодаря своему превосходному уму смог проскользнуть незамеченным.
Я мог бы обвинить своего брата, настойку опия, не отпускавшее меня воспоминание о веревке на моей шее, потребность доказать что-то себе и всему миру - но я знал, что все это гораздо глубже, как вкрапление в безупречном на первый взгляд бриллианте. Да, стыд – он плод тщеславия , как говорит Петрарка, и познание того, что мир и жизнь - всего лишь краткий сон. Если так, то это был сон, от которого меня собирались грубо разбудить.
Кларенс стоял передо мной с закатанными рукавами, хрустя костяшками пальцев. Его пристальный взгляд скользнул по мне, прежде чем остановиться на моей левой руке.
- Вы испортили себе эти пальцы, - сказал он. – Ими надо заняться, если вы хотите когда-нибудь снова играть на скрипке.
Он взялся за мой искривленный мизинец и осторожно ощупал кость.
- Знаете, мой отец был врачом, - заметил он. - Ну, я так его называл, хотя, по правде говоря, я внебрачный сын милорда с блуждающим взглядом и любовью к судомойкам. По словам моей матери, она знала, что доктор неравнодушен к ней. Поэтому, когда она узнала, что ждет ребенка, она вероломно завела с ним интрижку и сказала, что это его ребенок. Он поверил ей или хотел поверить. Ведь правда же, это печально, как люди готовы идти на унижение ради чувств?
Сказав это, он внезапно вправил кость на место. Казалось, потребовалось больше всего времени, чтобы осознать что-либо, кроме невыносимой боли, которая исходила от моей связанной руки. Когда этот момент прошел, я почувствовал вкус крови во рту в том месте, где я впился зубами в нижнюю губу.
Кларенс перешел к следующему пальцу.
- Я думаю, что в глубине души он знал, - продолжил он. - Мы никогда не говорили об этом, но он всегда существовал, этот барьер между нами. Будучи еще совсем юным, я не понимал. Я пытался компенсировать это тем, что я сын, какого, как я думал, он хотел бы иметь. Я заинтересовался его работой, повсюду следовал за ним. Я научился слушать сердцебиение, перевязывать рану, вправлять кость. Было время, когда я думал, что тоже хочу стать врачом. Понимаете, я думал, что это доставит ему удовольствие.
Раздался еще один резкий треск. Я стиснул зубы и подавил сдавленный крик.
-И вот однажды я понял, что его путь не может быть моим, - продолжил он, переключив свое внимание на последний из моих искривленных кончиков пальцев. – В тот день, когда я сказал ему, что не буду заниматься медициной, он начал умирать. Я винил себя, когда он заболел. Только после того, как он скончался, моя мать рассказала мне правду. Она также рассказала мне, кто был моим настоящим отцом. Знаете, что я сделал тогда, мистер Холмс?
Я покачал головой. Он долго смотрел на меня, его васильковые глаза мерцали и были непроницаемы.
- Я нашел его и убил.
Он довел начатое до конца, сильно вывернув кость. Свежая струйка крови потекла по моему языку, смешиваясь с солоноватым привкусом пота, стекающего по уголкам моего рта. Только когда желание дать выход боли утихло, я осмелился прерывисто выдохнуть.
- Можно сказать, что именно тогда я нашел свое призвание, - сказал Кларенс, поднимаясь на ноги. - Часы работы меня устраивают, и я встречаюсь с самыми интересными людьми. Такими, как вы, мистер Холмс.- Он внимательно смотрел на меня с чувством, похожим на жалость. - Вы ведь не собираетесь мне ничего говорить, верно?
Не доверяя своему голосу, я покачал головой.
Кларенс вздохнул.
- Что ж, я надеялся, что до этого не дойдет. Но есть люди, которых невозможно приручить. Я не виню вас; я приписываю это вашему воспитанию. Мужчина, так сказать, вырастает из ребенка. Я понимаю это, но мне действительно нужен ответ. А теперь мистер Мильтон скажет вам, что есть только один способ раз и навсегда справиться с неуправляемым жеребцом. Дэнни, я увидел во дворе ножницы. Принеси их мне.
Он оперся руками о подлокотники кресла и наклонился ко мне.
- Ну, мистер Холмс, что будем делать?
Говорят, что без осторожности нет и доблести. Подобно Пандоре, я лелеял надежду в своей груди, ожидая, что все же смогу превратить неудачу в триумф. В таких обстоятельствах никогда нельзя легкомысленно относиться к шуткам с безумцем и придворным уродцем.
-У меня его нет, - нехотя сказал я.
Неизменная улыбка Кларенса превратилась в оскал, зубы стали белыми, как выбеленные кости.
-Значит, всему есть предел, даже для вас. А я уже начал сомневаться в этом. Но я думаю, вы можете придумать что-нибудь получше, мистер Холмс. Где он?
-Я не знаю. Я его выбросил.
Впервые его брови сошлись в одну недоверчивую линию.
- Ну, и зачем вам понадобилось делать такую глупость?
Я сбил его с толку. Ему нужно было правдоподобное объяснение. Кроме того я увидел возможность вытянуть из него нужную мне информацию.
- Я подумал...- Я замолчал и провел языком по пересохшим губам. - Мне нужна была настойка опия. Я увидел этот пузырек, и подумал, что это может быть он...
Кларенс внезапно схватил меня за голову, оттянув назад веки. Так же быстро он, ругнувшись, отпустил меня. В конце концов, у его информированности тоже были пределы.
- Мильтон, вы знали об этом?
- Если б знал, я бы надрал ему уши и отправил восвояси.
Кларенс бросил на него взгляд, полный презрения.
- Продолжайте, - сказал он мне.
- Это был не лауданум, - продолжал я. – Я не знал, что было в том пузырьке. И я его выбросил.
- Вы ведь не верите этой нелепице? – сказал Уильямс. – Он лжет.
- Нет, - произнес Палмер. – Он, в самом деле, принимает лауданум. Я сам видел.
Я взглянул на него. После того, что ему сказали, у него не было никакой причины помогать мне. Но его лицо было пепельно-серым, а в глазах светилось рвение новообращенного, как будто он осознал новые истины и понял весь ужас происходящего.
Кларенс не нуждался в его заверениях. Сын врача был достаточно знаком с признаками зависимости, и не нуждался в мнении непрофессионала.
- Зачем вы вмешались в дела скачек? – спросил он.
- Я знал, что Мильтон поменял местами Артемиду и Екатерину Великую. Он выставлял на скачки лошадей, незаконно участвующих в состязании.
-А вам что за дело было до этого?
На мгновение этот вопрос поставил меня в тупик.
- Это преступление. Любой честный гражданин поступил бы так же.
Кларенс покачал головой.
- Нет, мистер Холмс, любой честный гражданин сделал бы ставку и держал рот на замке. Чтобы совершить такую глупость, какую попытались сделать вы, нужно иметь серьезный мотив. Что именно вы рассказали леди Эстер?
Я колебался чуть дольше, чем следовало.
- Я знаю, что она ваша клиентка. Иначе и быть не может. Вы слишком бедны, чтобы работать из любви к своему искусству, и у вас нет доступа к информации, которая естественным образом привела бы вас к нам. А потом последовало ваше рекомендательное письмо от Роузлинна. Кто еще мог раздобыть его почтовую бумагу и печать, и сделать столь убедительную копию, как не один из членов его семьи? - В его глазах появился похотливый блеск. - Вы любовники? Уильямс сказал мне, что вы беседовали с ней с глазу на глаз, когда она пришла посмотреть на лошадь.
Поскольку он все знал, единственное, что я мог сделать, это постараться не впутывать в это дело леди Эстер.
- Она моя клиентка, не более, - сказал я. - Она ничего не знает о подмене в Эскоте. У меня не было времени рассказать ей об этом. Она наняла меня, потому что беспокоилась о своей лошади. Она считала, что мистер Мильтон тренировал лошадей, воздействуя на них не столько мягкостью, сколько страхом и угрозами. И она боялась, что он причинил бы боль Екатерине Великой, чтобы добиться ее победы. Граф любил рассказывать всем, что кобылка одержит победу в Эскоте.
Лицо Мильтона стало лиловым.
- Старый дурак, - гневно воскликнул он. - И черт бы побрал его дочь, всюду сующую свой нос.
- Не такой уж и дурак, - возразил я. - Он продал лошадь перед забегом. Он получит свою прибыль, каков бы ни был исход. - Я увидел выражение, появившееся в глазах тренера. - Вас бросили на съедение волкам, мистер Мильтон. Мне не нужно было сообщать об этом стюардам ипподрома. Мошенничество должно было раскрыться в любом случае.
- Кто сказал вам это? – спросил Кларенс.
Я решил из двух зол выбрать меньшее. Лучше, чтобы эта участь постигла недостойных, а не Майлса. Кроме того, преимущество состояло и в том, что человека, о котором я скажу, не было рядом, чтобы опровергнуть мой рассказ. Это поможет мне выиграть время.
- Вигор.
- Вигор ничего не знал.
- Он знает больше, чем вы думаете. Наркоман может быть... изобретательным в достижении своей цели. И он презирает Мильтона за то, что тот с ним сделал.
- Он лжет, - закричал Мильтон. - Зачем ему тебе говорить? Он пытался убить тебя на пляже.
- И он рассмеялся мне в лицо, когда сказал об этом. Неразумные люди совершают много неразумных поступков, мистер Мильтон. Похоже, он думает, что то, что ему известно, делает его лучше любого из нас.
- Есть и другая возможность, - прервал меня Кларенс. - Я знаю, что ваш кузен, мистер Майлс Холмс, был в Эскоте. Давайте предположим в качестве аргумента, что он перехватил вас, рассказал о плане и убедил подождать до окончания забега. Допустим, он отвел вас в уединенное место для этой беседы - о, в уборную для джентльменов, например - и нанес вам удар по шее своей тростью-шпагой. Давайте далее скажем, что вы убедили его помешать Сэмюэлсу раскрыть обман, как и планировалось, в загоне Победителя, потому что вы хотели, чтобы это сделал кто-то другой, некий детектив-инспектор Скотленд-Ярда по фамилии Лестрейд.
- Это лишь предположение, - ответил я, когда оцепенение, охватившее мои внутренности от первоначального шока откровения, ослабло.
- Уверенность, - ответил он. - Как я уже сказал, Вигор ничего не знал. Я убедился в этом, прежде чем убить его.
Мильтон шагнул вперед.
- Вигор мертв?
- Я повесил его на балке под главными трибунами. Завтра его обнаружат с запиской в кармане, в которой подробно описывается обман и говорится, что он не мог жить с чувством вины. Его сочтут безнадежным самоубийцей, но будет проведено расследование, и будет достаточно доказательств.
Кларенс сделал несколько шагов к своей сумке и порылся внутри.
- Преданность имеет свои пределы, мистер Мильтон. Ваши люди подтвердят, что вы были вдохновителем мошенничества. Не так ли, мистер Уильямс?
Теперь уже не такой самоуверенный, Уильямс неуверенно посмотрел на тренера.
- А, так вы сомневаетесь, - сказал Кларенс. - Позвольте облегчить вам задачу.
С этими словами он вытащил револьвер и выстрелил Мильтону в сердце. Когда эхо от выстрела стихло, тренер разинул рот, на лице застыла маска потрясения, и он, молча, упал на землю.
- Мистер Бейли, вы повышены до тренера, - со смешком объявил Кларенс. - Вы с мистером Уильямсом вернетесь в гостиницу и повеселитесь в баре. Важно, чтобы вас обоих заметили. Угостите постоянных посетителей выпивкой, обычно это помогает. Палмер, ты останешься здесь и поможешь мне с мистером Холмсом.
Мальчик вздрогнул.
Кларенс пристально посмотрел на него.
-Ты, правда, хочешь стать жокеем?
Палмер кивнул и склонил голову в знак согласия.
- Хорошо. Бейли, Уильямс, уходите. Вы меня больше не увидите. Я собираюсь разобраться с мистером Холмсом, а затем отправлюсь восвояси. Что бы ни случилось дальше, я хочу, чтобы это стало для вас сюрпризом.
Они поспешно ушли, без дальнейших уговоров, оставив меня наедине с Кларенсом и его невольным помощником.
- Что теперь? – спросил я.
- Теперь вы поможете мне все исправить. Видите ли, если бы события могли идти своим чередом, мир скачек был бы взбудоражен, Мильтон был бы арестован, и возникли бы вопросы, почему некий сотрудник Скотленд-Ярда проделал весь путь до Эскота, чтобы сделать ставки на победу аутсайдера, о скаковых достижениях которого ничего не известно. Это все равно произойдет, хотя ареста Мильтона и не будет. Сегодня вечером здесь произойдет несчастный случай. Затаивший злобу молодой человек, укравший лошадь и пытавшийся сбежать на ней, убивает тренера, а затем при трагических обстоятельствах погибает сам, пытаясь спастись из горящего здания.
- Невероятный сценарий.
- Лучшее, на что я способен в данных обстоятельствах. Вам не следовало пытаться бежать, мистер Холмс. Нам пришлось кое-что объяснить. Мы сказали им, что вы - сумасшедший отпрыск Мильтона, решивший погубить своего отца посредством каких-то безумных идей. Я объяснил, что мне пришлось застрелить лошадь, чтобы спасти жизни других людей. Никто не знает, какую подлость вы могли бы совершить, если бы вам позволили сбежать. О, они очень нам сочувствовали. Местный владелец поместья - любитель скачек. Он разрешил нам воспользоваться этими стойлами здесь, в его поместье, чтобы оставить лошадей на ночь, пока мы будем готовиться к вашему отправлению в приют для душевнобольных.
- И вы намерены отплатить за эту доброту, спалив их дотла.
- Да, - заявил Кларенс таким тоном, который предполагал, что это ни в малейшей степени не отяготит его совесть. – Втайне от нас ваш отец в последний раз попытается образумить вас, до того, как завтра начнется ваша жизнь в заточении. В благодарность за это вы застрелите его насмерть.
- Где же я возьму пистолет?
Кларенс бросил револьвер на пол к моим ногам.
- Этот револьвер принадлежал Мильтону. Он носил его для защиты. Не забудьте, что он боялся вас. Вы вырываете у него револьвер. В схватке он погибает, и фонарь опрокидывается. Со всей этой соломой вокруг амбар вспыхнет, как трутница. Вы погибнете в огне.
Он демонстративно стряхнул пыль со своих рук.
- Еще одна проблема решена.
- У этого также есть то преимущество, что Мильтон никогда не сможет подтвердить или опровергнуть выдвинутые против него обвинения.
Он снова стал рыться в своей сумке и только что-то проворчал в ответ. Когда он снова повернулся ко мне, в руках у него был шприц, наполненный молочно-белым раствором.
-Знаете, что это такое? – спросил он.
- Похоже, это та же жидкость, что была в пузырьке, который я взял.
- Так и есть. Но знаете ли вы, что это такое?
- Просветите меня.
- Власть, мистер Холмс. С ее помощью человек мог бы править миром. Солдаты могли бы без остановки маршировать. Мужчины были бы у вас в вечном долгу. Вы видели, что это дало Вигору.
- Это сделало его безнадежным наркоманом.
Кларенс рассмеялся.
- Вы говорите мне об этом, после того, как признались в употреблении опиума?
- Вы давали его лошадям, чтобы улучшить их результаты. Это морфий?
- Нет, хотя у него такое же скромное происхождение. Как говорят, его делают из листьев южноамериканских растений. Они добавляют его в вино Мариани уже много лет, но в последнее время некоторые люди стали искать другое применение. Через несколько лет об этом узнает весь мир, но пока монополия у нас.
Он нажал на поршень, выпустив воздух и тонкую струйку жидкости.
- Такую дозу дали Голиафу, - сказал он с интересом. - Боюсь, она окажется смертельной, мистер Холмс. Я избавлю вас от мучительной агонии человека, плоть которого пожирает огонь. К вашему кузену я буду не так милосерден. Иуда был самым презренным из людей.
Он двинулся вперед. У двери стойла вскрикнул Палмер.
- Это не сработает.
Кларенс заколебался.
- Что?
- Вигор сказал мне, что раньше ему приходилось принимать настойку опия, чтобы справиться с последствиями. На него бы это не подействовало.
Это была правдоподобная ложь, достаточно хорошая, чтобы заставить убийцу задуматься. Палмер признал, что ничего не знал о привычках Вигора. Было рискованно предполагать, что Кларенсу тоже ничего не было о них известно. Несмотря на всю свою медицинскую науку, усвоенную им еще на отцовских коленях, это простое утверждение выбило его из колеи.
В последующие годы заявление Палмера было бы встречено насмешками. Однако сейчас эта неопределенность работала в мою пользу.
- Очень хорошо, Дэнни, - сказал Кларенс, откладывая шприц. - Я вижу, что ты умный парень. Ты избавил меня от массы неприятностей. Что касается вас, мистер Холмс, я не могу рисковать тем, что вы поднимете тревогу, когда мы уйдем. Вы знаете, что преступники низшего класса называют "локализацией"?
- Усыпление человека с помощью хлороформа.
"А "ревом"?" беспечно спросил он.
- Убийство.
Кларенс усмехнулся.
- Вы общались со странными людьми, мистер Холмс. Да, совершенно верно. Вот что мы сделаем тут, Дэнни, "локализацию" и "рев". Теперь, когда вы это понимаете, молодой человек, знаете ли вы, кем это вас делает? Сообщником.
Палмер с трудом сглотнул.
- Я ничего не сделал.
- Нет, но вам известно о серьезном преступлении.
Кларенс продолжал, доставая из сумки пузырек с хлороформом и салфетку.
- Видишь ли, Дэнни, я не был в тебе уверен. Я не мог допустить, чтобы вы с мистером Холмсом заключили сделку в том фургоне. Ты сказал, что он одолел тебя, но никогда не знаешь наверняка, не так ли? Я думал, ты побежишь в полицию. Но ты ведь не сделаешь этого сейчас, правда, Дэнни? Быть соучастником убийства так же плохо, как и совершить само преступление. Они бы тебя повесили. И тогда ты никогда не станешь чемпионом-жокеем. Все, что тебе нужно сделать, это держать рот на замке, Дэнни, и сказать полиции, что ты ничего не знал о деятельности мистера Мильтона. В конце концов, что может знать конюх?
Он обильно смочил хлороформом салфетку.
- Иди сюда, Дэнни.
Мальчик сделал несколько неуверенных шагов по направлению к нему.
- Я хочу, чтобы ты поднес это к носу и рту мистера Холмса.
Глаза Палмера расширились. Он выглядел пораженным.
- Ну же, это просто, - сказал Кларенс, потянув мальчика за собой.
Салфетка с приторно-сладким запахом прижалась к моему лицу, ее держала маленькая рука, которую удерживала на месте рука побольше.
- Вот так, Дэнни. Не обращай внимания, что он сопротивляется. Он не может убежать. Через минуту все закончится. Потом ты можешь возвращаться в гостиницу, а я выведу Артемиду в поле. Нет, боюсь, мне придется убить Екатерину Великую, и остальных тоже. Хороший мальчик, Дэнни, молодец. Это к лучшему. Даже мистер Холмс согласен, не так ли?
Но я был уже слишком далеко, чтобы меня волновали такие вещи.

Надо записать кое-что. Хотя бы себе для памяти.

В предвкушении удаленки и выходных.Смотрела сейчас "Шарлотту Кордэ". Как ни странно, "зашел" фильм, хотя тему эту - про Великую Французскую революцию - не люблю. А тут параллельно еще какие-то свои мысли...

Следила за разными предвыборными событиями. Безысходность. Вновь стала посматривать ютуб и проглядывать твиттер, хотя уже совсем с другим настроением. Никому не верю, почти. На работе по счастью все молчат. Но случайно услышала - уже раскупили все путевки....в Крым! Офигеть просто.

В выходные буду дальше смотреть "Шелк". Смотрела как-то раньше первый сезон, и сейчас хорошо пошел.
Из киношного - пару недель назад посмотрела фильм "Другая жизнь". Кажется, это конец 80-х, сейчас не хочу никуда лезть - уточнять. Вроде Азербайджан-фильм, но в главных ролях Калягин, Купченко и Ахеджакова.



Вроде там как бы начало перестройки. Главный герой - ректор института. Может, и неплохой человек, но положение обязывает.... И сверху диктуют одно, окружающие требуют другого, и он вертится, как может. Чтоб сохранить лицо ВУЗа, и обойти стороной скандалы. В семье одна проблема на другой, здоровье тает на глазах, а с наболевшим украдкой идет к любимой женщине, живущей в том же доме (Ирина Купченко) Фильм кончается трагично. И меня вот эта трагическая сцена как-то сильно зацепила. Почувствовала что-то знакомое для себя. Ему становится плохо там, у нее в квартире, и последние силы он тратит на то, чтобы умереть не там, чтоб не оставить после себя сомнительную память... Для меня фильм оказался очень жизненным. Возможно, он о приспособленце, человеке, забывшим о чем-то главном, но я там увидела историю о краткости этой жизни, ее суетности, погоне за чем-то ненужным, о том, что человек уже не может разорвать порочный круг и сам отказаться от своих "оков" .


Ну, и пару слов о своем о девичьем.
Последнее время с Холмсом тяжеловато. И у меня четкое ощущение, что у меня это уже, как вторая работа. Не особо радует, но я даже почти не пытаюсь сделать перерыв. Ну, то есть пытаюсь, конечно, но не получается. Конечно, если б совсем приперло, бросила бы. Просто ты ж анализируешь собственные ощущения, понимаешь, что ничего почти не горит, и ты что-то делаешь уже чуть ли не машинально. Правда, вот внезапно недавно оказалось, что я на Рэтбоуна подсела серьезнее того, кто меня на него посадил)) У меня все очень серьезно...
Короче, вчера еду по Кольцевой. Сижу , зеваю, не читаю, бросила взгляд на соседку. Смотрю, читает что-то большое и мне в глаза бросилось "Escape". Я вообще стараюсь в книги ни к кому не заглядывать, но тут видно, совсем мне было нечего делать - еще взглянула - рисунок - какой-то мужик в ковбойской шляпе, ну, да бог с ним. Но все же стало интересно и стала имена в тексте искать. Ну, и... Джон Ферье потом Люси... Уже внимательнее посмотрела, а это не книга, а как бы распечатка или скан. Все страницы в целофавновой обложке. Ну, и конечно, на другой стороне бежеватыми буквами "Study in scarlet". После этого посмотрела внимательнее на того, кто читал. Женщина примерно моего возраста. Ну, будем считать, что это знак)

Ибо я сегодня все ж таки открыла в метро сборник Маркума, который вожу уже давно совершенно впустую. Это второй том, и я ведь вроде взялась перечитать и расписать по каждому рассказу информацию. Первый том расписала, а тут застряла. Надо будет сделать... Но об этом позже, а тут как по заказу следующий рассказ был Линдси Фэй. И вот она все-таки классный автор, и рассказы ее, конечно, надо перевести. Не помню уже, когда это я последний раз вот так не смогла сдержать улыбку, читая что-то о Холмсе.
И захотелось вспомнить. Ну, вообще , грубо говоря, это два сборника рассказов, плюс еще россыпь по сборникам Маркума или еще каким-то. Из того, что я тогда прочла у меня не пошел только один - о первой жене Уотсона и его поездке в Америку, как-то оно мне не интересно. А вот другие были хороши - каждый по своему. Про молодого Холмса - рассказанные им самим - про Риколетти и виноторговца Вамберри. Был рассказ о том самом шантаже, которым вроде, на самом деле, должен был заниматься Холмс, когда Уотсон поехал в Дартмур. Помню рассказ, где был и Майкрофт, и рузьям пришлось идти куда-то на прием.... Ее рассказы хороши тем, что они именно подобно Канону совмещают расследования и отношения, и Холмс там, как живой. Возможно, не без влияния Гранады, но я в этом не уверена. Ну, вот два рассказа после Возвращения - это песня Там даже Лестрейд не мог сдержать эмоций. Но я еще и не все прочла. Надеюсь, что она будет писать еще. Хотя хорошего всегда бывает мало...

Здесь больше перечисление, но все же полезно для общего развития. Единственное, что мне не совсем понятно, почему отдельно не был упомянут труд "Полифонические мотеты Лассуса" и это название прозвучало применительно к "Картонной коробке", хотя мне кажется, что о нем говорилось в "Чертежах Брюса Партингтона".

Статья из 4 выпуска журнала Baker Street Journal

Произведения мистера Шерлока Холмса
Уолтер Клайнефелтер

УЧИТЫВАЯ, что в наши дни предпринимаются все усилия по поиску и оценке печатных произведений любого человека - если это личность , пользующаяся дурной или доброй славой, — который прикасался пером к бумаге или стучал по пишущей машинке с литературными намерениями, - можно было бы почти склониться к выводу, что произведениям ни одного из этих господ не удалось избежать изысканий книжных критиков и книжных сыщиков. Однако есть,по крайней мере, одно весьма очевидное упущение, которое следует приписать этим искателям названий и оценщикам литературных достоинств. Я имею в виду то, что они так и не взяли на заметку труды мистера Шерлока Холмса. Принимая во внимание явную значимость одних только его научных работ, столь вопиющая оплошность с их стороны, если это действительно оплошность, а не заговор молчания, почти превосходит все ожидания.
Они, конечно, не могут прикрыть это заявлениями о том, что никогда не видели ни одной работы с титульными страницами, на которых утверждалось бы авторство великого детектива-консультанта, не говоря уже о выражениях сомнения относительно того, действительно ли Холмс когда-либо занимался литературным творчеством. Такие уловки бесполезны. Все улики - веские, неопровержимые доказательства — против них. Пусть эти критики и библиографы отложат в сторону свои ошибочные предположения и необоснованные убеждения, и пусть они решат возместить, насколько смогут, свою оплошность.
А тем временем, чтобы они могли знать, что именно они ищут, необходимо только предоставить им в качестве руководства доказательства, которые они, по-видимому, упустили из виду, доказательства, состоящие из нескольких разрозненных ссылок, которые можно найти в различных отрывках, встречающихся в тексте Шерлокианского Канона, изложенных блаженной памяти достопочтенным доктором Джоном Х. Уотсоном. Из этих упоминаний можно составить, и расположить их в более или менее хронологическом порядке, названия всех литературных трудов, и про которые теперь можно с уверенностью сказать, что они вышли из-под пера мистера Шерлока Холмса:

1. “Книга жизни”.



Статья, анонимно опубликованная в журнале, без указания его названия и даты размещения, которую доктор Уотсон прочитал, нетерпеливо ожидая свой завтрак в памятное утро 4 марта 1881 года. («Этюд в багровых тонах»). Будучи изложением тех практических теорий науки дедукции и анализа, которые ему предстояло увидеть в тот самый день в действии с таким поразительным успехом при расследовании “нехорошего дела” в доме 3 по Лористон-Гарденс, и в течение последующих тридцати с лишним лет с аналогичными результатами, статья показалась ему “поразительной смесью разумных и бредовых идей” и “написанной лихо”, но, как он заметил Холмсу, “дикой чушью” и “ теорией некоего бездельника, сочинявшего... изящные парадоксы в тиши своего кабинета”. Читатель, вероятно, помнит, что Уотсон не особо далеко продвинулся в своем критическом анализе“Книги жизни”, до того, как Холмс заявил, что автором является он, а также рассказал о некоторых вещах, что разрешило большинство вопросов, которые беспокоили его соседа по квартире с тех пор, как они поселились на Бейкер-стрит несколько недель назад.
Хотя “Книга жизни” - первое из произведений сыщика, упомянутых в рукописи, библиограф, вероятно, сочтет, что ему не может быть отведено первое место ни в одном из перечней его работ, изложенных в строго хронологическом порядке. И тот факт, что Холмс не подписал статью, может не только объяснить большую часть тумана, скрывающего его авторство, но и предвещать множество трудностей для его библиографа, посколькуэто позволяет предположить, что все его опубликованные работы могли быть выпущены без подписи или под псевдонимом.

2. «О различиях пепла от разных сортов табака»; с перечислением 140 видов сигарного, сигаретного и трубочного табака, с приложением цветных иллюстраций.»



То, что эта работа уже существовала, по крайней мере, в рукописи, если не в виде книги, к 4 марта 1881 года, когда Уотсон прочитал “Книгу жизни”, подтверждается собственными словами Холмса, сказанными в тот же день: “Я специально изучал пепел от разных сортов табака; если хотите знать, я написал об этом целое исследование.”(«Этюд в багровых тонах»).
Тогда он не сообщил ее действительного названия; оно оставалось неизвестным до тех пор, пока его биограф не представил миру повесть под названием "Знак четырех", в которой рассказывалось о приключениях, связанных с их участием в деле убийства Шолто и похищении сокровищ Агры в сентябре1887 года. Однако, в то время, после более чем шести лет тесного общения с Холмсом, Уотсон, по-видимому, ничего не помнил о том, как он прочитал статью, под названием “Книга жизни”, поскольку в "Знаке четырех" он говорит о том, что был очень поражен, когда Холмс упомянул о своих произведениях и показал ему свои опубликованные работы, среди которых была монография о табаке. На первый взгляд, эта забывчивость со стороны Уотсона может показаться лишь одним из многих несоответствий и, казалось бы, противоречивых заявлений, которых так много в Священных писаниях доктора Уотсона, как и во всех других канонических откровениях, но в данном конкретном случае провал в памяти, вероятно, был преднамеренным по причинам, о которых будет сказано в свое время.

Вновь упомянутая ее автором в 1889 году во время расследования убийства Чарльза Маккарти в Боскомбской долине, монография «О различиях пепла от разных сортов табака" – единственный из трудов Холмса, который, исходя из записей Уотсона, сыщик упоминает не единожды. Следовательно, можно сделать вывод, что он немало гордился ее авторством, вероятно, считая эту работу своим важным вкладом в то, что можно назвать деталями научного расследования. Работа, несомненно, была встречена с огромной благодарностью со стороны небольшого числа частных детективов, которые использовали методику, весьма похожую на методы Холмса. Можно быть уверенным, что наиболее тупые из сотрудников Скотленд-Ярда отнеслись к ней с презрением, и в этом отношении они были не одиноки: читающая публика также восприняла замечания Холмса о “разнице между черным пеплом трихинопольской сигары и белыми хлопьями «птичьего глаза»” ,как полную чушь.



На самом деле, общее мнение об этой работе, по-видимому, было наиболее точно высказано джентльменом, который сделал откровения Уотсона доступными для издателей. “Довольно забавно, не правда ли?”- заметил он, когда табачный лавочник из Филадельфии написал ему, чтобы узнать, где он может получить экземпляр этой монографии.
Поскольку из собственного заявления Холмса (в «Знаке четырех»)известно, что в 1887 году Франсуа ле Виллар из французской полиции переводил это произведение на свой родной язык, библиограф также вынужден найти и зафиксировать это французское издание,предположительно опубликованное около 1888 года.

3. Две короткие монографии о различиях формы человеческого уха, никак не озаглавленные, в ужасном деле «Картонной коробки».

Холмс заявил, что является их автором, и они появились “в «Антропологическом журнале» за прошлый год”. Уотсон не датировал «Картонную коробку», но в соответствии с хронологией Холмсианских умозаключений по этому прискорбному делу работа «О полифонических мотетах Лассуса» была напечатана и распространялась частным образом. И Уотсон сообщает, что эксперты назвали ее “последним словом науки по данному вопросу”. Отпечатанная для частного распространения, она, вероятно, окажется одним из самых редких произведений Холмса.

11. «Исследование халдейских корней в древнем корнуоллском языке».

Фрагмент филологического исследования, которое, по словам Уотсона, Холмс начал проводить во время отпуска в Корнуолле в марте 1897 года. («Дьяволова нога»). Эту работу Холмсу также пришлось на время отложить по причине профессионального характера –из-за расследования "Корнуэльского ужаса", который он считал самым странным делом, которым он когда-либо занимался. Когда эта тайна была раскрыта, он “с чистой совестью” вернулся к разработке тезиса о том, чтодревний Корнуэльский язык “был сродни халдейскому и в значительной мере заимствован у финикийских торговцев, приезжавших сюда за оловом”, и, по всей вероятности, он завершил его перед возвращением в Лондон — его следующее дело, о котором имеется запись, "Приключение в поместье Шоскомб" началось на Бейкер—стрит в мае 1897 года - но в Каноне нет ничего, что указывало бы на то, что результаты его исследований были опубликованы. Если после длительного поиска библиограф не встретит их в печатном виде, то, возможно, ему придется тешить себя надеждой, что когда-нибудь, возможно, он все же раскопает оригинал рукописи.

12. «Тайнопись: анализ 160 различных шифров.»

“Я довольно хорошо знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором небольшого научного труда на эту тему”, - сказал Холмс в “Пляшущих человечках”,но признаюсь, что этот шифр для меня – совершенная новость".



Дело «Пляшущих человечков» произошло в 1898 году, обстоятельство, которое объясняет место, отведенное «Тайнописи» в этом списке, но, к сожалению,не устанавливает определенно или даже приблизительно время написания и появления этого труда. Кстати, "Тайнопись" - последняя из технических публикаций, упомянутых в Каноне.
Несколько раз, как до, так и после своего добровольного изгнания из Англии, Холмс намекал, что у него были мысли о написании статей по другим аспектам детективной науки. Среди тем, которыми он намеревался заняться, были пишущая машинка и ее связь с преступностью (Установление личности, 1888), симулирование болезней (Шерлок Холмс при смерти, 1889) и использование собак в детективной работе ("Человек на четвереньках", 1903). Хотя такие намерения должным образом зафиксированы в Каноне, к ним нельзя относиться слишком серьезно, поскольку об их исполнении ничего не сказано, то же самое можно сказать о намерении Холмса, озвученном в “Эбби Грейндж” в 1897 году, посвятить свои "преклонные годы составлению руководства, в котором сосредоточится все искусство раскрытия преступлений". То, что его намерения взяться за любую подобную работу были не слишком серьезными можно предположить из заявления, сделанного им в 1891 году, когда преследуемый Мориарти, который уже почти настиг его, и думая о том, чтоб уйти на покой, он сказал Уотсону: “В последнее время меня, правда, больше привлекало изучение загадок , поставленных перед нами природой, нежели те поверхностные проблемы, ответственность за которые несет несовершенное устройство нашего общества”. («Последнее дело Холмса»).И если учесть также темы, о которых, как известно, он писал в период между датой его отъезда из Англии в 1891 году и временем, когда он ушел на покой, уединившись в Сассекс-Даунс, около 1904 года—а именно, о своих впечатлениях о Тибете, положении в Судане, полифонических мотетах средневекового композитора, происхождении древнего Корнуэльского языка — вывод о том, что в 1891 году и даже до этой даты он покончил с работой по науке раскрытия преступлений, почти неизбежен. Правда, темы, о которых он писал в те годы, вряд ли были задачами, поставленными природой, изучение которых ему пришлось бы отложить до ухода на покой, но в то же время они никак не были связаны с наукой раскрытия преступлений. На самом деле, каждый, кто глубоко задумается над проблемами, изложенными Холмсом-автором, не может не быть искренне убежден, что технические труды были не только прямым следствием специальных и необычных занятий, которыми он занимался в рамках подготовки к делу своей жизни, еще учась в колледже, и которые он продолжил после того, как прибыл в Лондон,но и что составляющая большинства из них, таких как разновидности табачного пепла, датирование рукописей, влияние профессии на форму руки, отслеживание следов, тайнопись и, возможно, пара других, были свершившимся фактом, когда жизнь в доме на Бейкер-стрит стала реальностью.

13. Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки.



В печати на тот момент, когда Холмс совершил свой последний поклон в августе 1914 года эта работа, вероятно, была завершена и сдана в типографию до того, как он приступил к поимке фон Борка – к контрразведывательной операции, на успешное завершение которой у него ушло два года. Она описывается как небольшая синяя книжечка, на обложке которой золотыми буквами было написано «Практическое руководство по пчеловодству». Холмс назвал ее “плодами” своих “досугов”, “magnum opus” своих “последних лет”.

14. “Человек с белым лицом”.

Опубликовано в журнале "Стрэнд", в ноябре 1928 г., и вошло в "Архив Шерлока Холмса", Лондон и Нью-Йорк, 1927 г.

“- Почему бы вам самому не писать эти рассказы?
- И буду писать, мой дорогой Уотсон, непременно буду”. (Эбби Грейндж).

И он писал. Это один из них.В своих публикациях на английском языке эта история не должна представлять трудностей для библиографа. А вот поиск всех ее переводов, которые были сделаны,покажется ему немного утомительным.

15. “Львиная грива”.

Опубликовано в "Стрэнд Мэгэзин", декабрь 1926 г., и в "Архиве Шерлока Холмса"-, Лондон и Нью-Йорк, 1927 г. То же примечание, что было сделано к предыдущему рассказу, применимо и к этому. В связи с этими двумя рассказами остается только добавить, что литературный агент Уотсона, должно быть, мог быть очень убедительным, раз уговорил Холмса разрешить ему опубликовать эти два рассказа вместе с повествованиями доброго Доктора, чьи литературные методы сыщик так часто и так бесчувственно осуждал.
И если говорить о мнении Холмса о литературных достижениях Уотсона, то это напоминает о том, что именно критическому отношению детектива в отношении работ, вышедших из-под пера его Босуэлла, несомненно, следует приписать причину, по которой так удручающе мало известно о большинстве его собственных произведений.
Эти сделанные с самыми лучшими намерениями критические высказывания нанесли удар той огромной и вполне оправданной гордости, которую Уотсон испытывал за свои рассказы, удар, который был более болезненным, чем когда-либо осознавал знаменитый разоблачитель преступников. Но даже несмотря на то, что в таких случаях чувства Уотсона всегда были задеты, и хотя его обида обычно была очень горькой, за исключением нечастых вспышек протеста, он обычно сохранял спокойствие, поскольку в начале своего общения с Холмсом он придумал способ поквитаться с ним за все эти словесные колкости. Никогда больше после того, как он вынес свое поспешное суждение о “Книге жизни”, он открыто не критиковал труды своего друга. На самом деле, он пошел гораздо дальше этого:всякий раз, когда он мог это сделать, он говорил о них очень мало, а когда он не мог не упомянуть о них, то, определенно, говорил о них гораздо меньше, чем было ему известно. Потому работы его друга сейчас сравнительно неизвестны, в то время как его собственные читают везде, где только существуют печатные издания.
И все же, после того как библиограф и литературные критики выполнили свой долг перед великим исследователем, кто знает, может быть, в один прекрасный день его работы станут такими же известными, как сегодня книги Уотсона?

Наконец, я хоть как-то дорвалась до тумблера.

Я уже совсем не могу смотреть практически никакие фильмы о Холмсе. Говорю себе, что это такой симптом проклятия Шерлока Холмса. Но читать еще как-то могу, а вот смотреть - нет. Но читать впечатления о фильмах, конечно, могу, хорошо хоть так.
На тумблере часто у людей так все написано, что ты понимаешь только общий смысл. И, может, дело в том, что там уже идет какой-то свой жаргон, может, в том, что зашкаливают эмоции, но адекватно перевести и перетащить к себе можно только как-то тезисно. Часто это просто случайные мысли и очень-очень сильные эмоции, именно этим они и хороши, даже если не все понятно. Поэтому, если я пишу тумблер, то тут часто может быть что-то интуитивное) Возможно , это здесь обрывки диалога...



Когда Уотсон говорит ему, что он должен вернуться в отель, чтобы принести утешение умирающей англичанке, Холмс понимает, что, возможно, они видят друг друга последний раз. Его лицо смягчается легкой задумчивой улыбкой, как будто он видит сейчас все то, что ему нравится в Уотсоне, его доброту, храбрость, преданность, доверие, а потом он просто поворачивается, чтобы уйти! Как будто он уже сказал свое последнее "прости", о котором Уотсон не знает, и теперь пришло время сделать следующий шаг.

ЭТА ЧАСТЬ ПРИЧИНЯЕТ МНЕ ТАКУЮ БОЛЬ

Холмс знает, что это уловка, и знает, что он прощается, а Уотсон ничего не замечает, ЧЕРТ ВОЗЬМИ.

***

- Я думаю, что по-настоящему ужасно то, что Уотсону, вероятно, приходило в голову, что это может быть уловкой, но он уверен в том, что в этом случае Холмс поймет это и скажет ему.

- Нееееет, почему вы так говорите?

- Это и было целью. Уотсон должен был быть в безопасности. Вот ради чего он все это делал. Это хорошее решение, это хорошее решение - вот что, возможно твердил себе Холмс.

Думаю, что Холмс здесь, также мрачно оценивал тактику Мориарти, с идеально выбранной приманкой, чтобы убрать с места действия Уотсона, тем самым выполнив то, что Холмс также считал необходимым, но не смог осуществить честным путем..

Вот почему кое-кто считает, что записку отправил сам Холмс.

Выложу просто, чтоб было, хотя все малость путано и , наверное, не всем будет понятно.

О разночтениях «Постоянного пациента»
Х.У.Белл

Baker Street Journal выпуск №3 июль 1946 года.

В трех дошедших до нас текстах этой истории есть важные различия, которые, поскольку они непосредственно влияют на датировку, заслуживают некоторого подробного рассмотрения. Тексты эти из следующих источников:

(1) "Стрэнд Мэгазин" за август 1893 года;
(2) Сборник"Записки о Шерлоке Холмсе" (The Memoirs of Sherlock Holmes) (1894) ;
(3) "Шерлок Холмс... Полное собрание рассказов" (the Complete Short Stories) (1928).

Нас интересует та часть, которая во всех текстах непосредственно следует за первым абзацем. Эти три версии вновь полностью совпадают, начиная с абзаца, который начинается словами: "Сидеть в нашей маленькой гостиной было невмоготу...", Но между ним и началом есть заметные расхождения.
В (1) отрывок выглядит следующим образом:

"Стоял душный и дождливый октябрьский день. Шторы у нас были наполовину спущены, и Холмс, поджав ноги, лежал на диване, читая и перечитывая письмо, полученное с утренней почтой. Сам я за время службы в Индии привык переносить жару лучше, чем холод, и тридцать три градуса выше нуля не особенно меня тяготили. Но в утренних газетах не было ничего интересного. Сессия парламента закрылась. Все уехали за город, и я начал тосковать по полянам Нью-Фореста и по каменистому пляжу Саутси. Однако истощенный банковский счет заставил меня отложить отпуск, а что касается моего друга, то ни сельская местность, ни море никак не привлекали его. Ему нравилось затаиться среди пяти миллионов людей, перебирая их своими щупальцами и чутко ловя каждый слух или подозрение о неразгаданном преступлении. Любви к природе не нашлось места среди множества его достоинств, и он изменял себе лишь тогда, когда оставлял в покое городского злодея и начинал выслеживать его деревенского собрата.
Я не могу быть уверен в точной дате, поскольку некоторые из моих записок по этому делу были утеряны, но, должно быть, это был конец того первого года, в течение которого мы с Холмсом проживали вместе в комнатах на Бейкер-стрит. Стояла ненастная октябрьская погода, и мы оба весь день оставались дома. Я - потому что боялся с моим пошатнувшимся здоровьем столкнуться лицом к лицу с пронизывающим осенним ветром, в то время как мой друг был погружен в одно из тех загадочных химических исследований, которые полностью поглощали все его внимание. Однако, к вечеру его пробирка разбилась, что привело к преждевременному завершению его исследований, и Холмс , нахмурившись, вскочил со стула с возгласом нетерпения.
- Целый день работы пошел прахом, Уотсон, - сказал он, подходя к окну. - Ха! Появились звезды, и ветер стих. Что вы скажете насчет того, чтоб пройтись по Лондону?"

Отрывок (2) совершенно другой. Он слишком длинный, чтобы привести его здесь полностью; но мы покажем те особенности, которые непосредственно бросаются в глаза. Начало таково:
"Стоял душный и дождливый октябрьский день. Шторы у нас были наполовину спущены, и Холмс, поджав ноги, лежал на диване, читая и перечитывая письмо, полученное с утренней почтой. Сам я за время службы в Индии привык переносить жару лучше, чем холод, и тридцать три градуса выше нуля не особенно меня тяготили. Но в утренних газетах не было ничего интересного. Сессия парламента закрылась. Все уехали за город, и я начал тосковать по полянам Нью-Фореста и по каменистому пляжу Саутси. ".
Оставшаяся часть занимает почти три полных страницы, прерываемая одной небольшой сценой. Она состоит, с очень немногими незначительными словесными изменениями, из знаменитого отрывка, в котором Холмс прослеживает ход мыслей Уотсона от генерала Гордона к Генри Уорду Бичеру и гражданской войне в Америке, отрывка, который первоначально появился в «Картонной коробке». В нашей истории это заканчивается следующим образом:
“ –Все это было очень поверхностно, мой дорогой Уотсон, уверяю вас. Я не стал бы отвлекать этим вашего внимания, не вырази вы на днях некоторого недоверия. Но вечер принес с собой легкий ветерок. Что вы скажете о прогулке по Лондону?“

Перейдя к (3), мы находим еще один вариант:

«Был душный пасмурный октябрьский день.
- Нездоровая погода, Уотсон, - сказал мой друг. - Но вечер принес с собой легкий ветерок. Что вы скажете о прогулке по Лондону?”

Эти изменения, несомненно, связаны с переменчивой судьбой «Картонной коробки». Эта история впервые появилась в "Стрэнде" за январь 1893 года и стала второй в новой серии из двенадцати приключений, которые после публикации в журнале были собраны в том «Записок» (1894). «Картонная коробка», однако, была вообще исключена из этого тома, который, вследствие этого, содержит всего одиннадцать рассказов.
В этом рассказе, однако, был длинный отрывок, настолько ярко иллюстрирующий экстраординарные способности Холмса к дедукции и умозаключениям, что доктор Уотсон, несомненно, почувствовал, что не может обойтись без него. Поэтому после переиздания «Записок» он вставил его целиком в "Постоянного пациента", добавив только самые необходимые словесные пояснения,.
Точку зрения Уотсона легко понять. Когда «Записки» вышли в свет, Холмс, как он полагал, был мертв, а его собственная деятельность в качестве летописца прекратилась. После публикации «Последнего дела Холмса» мысль о каком-либо использовании славы его покойного друга была бы ему отвратительна. Рассказов о Шерлоке Холмсе больше не будет; но отрывок, который мы рассматривали, проливает слишком яркий свет на гениальность Холмса, чтобы позволить ему остаться тихо дремлющим в подшивках журналов.
Но, передавая, таким образом, отрывок из «Картонной коробки» «Постоянному пациенту», Уотсон, несомненно, проявил небрежность. Сохранено несколько фраз, которые ни в малейшей степени не соответствуют их новому контексту. Когда нам говорят, что "наши жалюзи были наполовину задернуты", это, естественно, означает "ослепительно жаркий день в августе", тогда как в "душный дождливый день в октябре" они пропускают слишком много дневного света. Про Холмса написано, что он "читает и перечитывает письмо, которое он получил с утренней почтой", хотя о самом письме больше ничего не говорится. Но в «Картонной коробке» это же письмо объясняет проблему. Тот факт, что "сессия парламента закрылась", мог вызывать некоторый умеренный интерес в начале августа; но не имел никакого значения в конце октября.
Пожалуй, наименее подходящим для этого времени года чувством является тоска Уотсона по "полянам Нью-Фореста и каменистому пляжу Саутси". Это вполне естественно в середине лета, но совершенно неуместно сырым осенним вечером.
С возвращением Холмса и, как следствием этого, возобновлением публикаций биографических трудов Уотсона ситуация изменилась. В 1917 году он опубликовал сборник под названием "Его прощальный поклон", и в него был полностью включен рассказ «Картонная коробка» с обсуждаемым отрывком; таким образом, у нас имеется некоторая аномалия двух рассказов с одним общим эпизодом.
В Англии это, в конце концов, было исправлено при публикации однотомника рассказов. Длинный отрывок, добавленный в « Постоянного пациента», теперь был удален, и его место занимает короткий абзац, процитированный выше.
Этот новый абзац можно с успехом сравнить с оригиналом. Уотсон там предварительно отнес это дело к ‘первому году’ своего сотрудничества с Холмсом (1881), осторожно объясняя, однако, что некоторые из его памятных записей были утеряны, и что поэтому он "не может быть уверен в точной дате’. Недостающие записи, должно быть, в конце концов, были найдены, поскольку в третьей версии он молча опускает эту датировку, которая явно неточна, и вносит интересные изменения в свое описание погодных условий во время этого расследования.

Ну, как бы, наверное, могу написать несколько слов о своем изучении 3 выпуска BSJ.

Но добавлю к этому еще кое-что.

Переводила ко дню рождения Холмса одну статью, потом поняла, что ничего нового в ней нет. Но все же из нее я узнала, что Холмс цитирует "Двенадцатую ночь" еще и в "Алом кольце".
Приведу один фрагмент, хотя не уверена насчет ошибочности цитаты.

"Было обнаружено, что Холмс дважды неправильно процитировал фразу «journeys end in lovers meeting»("Все пути ведут к свиданью"), поставив два последних существительных во множественное число, а предпоследнее в притяжательный падеж (как-то так).Не в меру пылкие шерлокианцы предположили, что Холмс намекал на то, что его день рождения приходится на двенадцатую ночь Рождества, 6 января; подобный ход рассуждений Холмс мог бы назвать "преждевременными теориями, основанными на недостатке данных". Думать иначе - значит предполагать, что человек, который всю жизнь отвергал слезливую сентиментальность, теперь застенчиво намекает, что двенадцатая ночь Рождества, та, в которую двенадцать барабанщиков бьют в свои барабаны - это день его рождения. Действие не характерно для Холмса и противоречит тому, что мы знаем о его личной жизни.
Уотсон никогда бы сознательно не исказил образ Холмса, независимо от того, насколько он хотел вызвать интерес публики и произвести сенсацию. Немыслимо, чтобы он вставлял в свое повествование такие остроумные подсказки. Если кто-то все же обманывает себя, считая, что таковые существуют, то столь же логично предположить, что сидя за нашим праздничным обедом 6 января, мы празднуем день рождения Уотсона, а не Холмса. И то, и другое в равной мере является полной фантазией.
Когда мы просматриваем ситуации, в которых появляются аллюзии, мы обнаруживаем, что в обоих случаях они соответствуют контексту. В «Пустом доме» Холмс насмешливо адресует цитату арестованному Морану, которого он не видел три года. В "Алом кольце", когда они с Уотсоном идут по Хау-стрит, Тобиас Грегсон из Скотленд-Ярда выскакивает из двери и кричит: "Холмс!" Возможно, захваченный врасплох Холмс к месту приводит подходящую цитату.
«Journeys end with lovers’ meetings».
Если мы предположим, что Уотсон был точен в отношении цитаты из "Двенадцатой ночи", то мы можем найти правдоподобные причины ошибки Холмса. Как искаженная цитата, так и Холмс, идентифицирующий ее только как цитату из "старой пьесы", предполагают сомнения Холмса
в точности цитаты. Холмс, как и большинство грамотных викторианцев, был знаком с Шекспиром, но не претендовал на звание знатока- шекспироведа. Только однажды он совершенно верно процитировал Барда.(В «Исчезновении леди Френсис Карфэкс "Ведь трижды тот вооружен, кто прав»Король Генрих Шестой, часть II,Акт 3, Сцена 2) В других случаях цитирования закралась некоторая неопределенность. В этом отношении он был обычным человеком. Один исследователь заметил:
"Ряд [его] замечаний могут быть приписаны Шекспиру или, по-видимому, вдохновлены им, но не с абсолютной уверенностью"."Сомнительные изложения, источники которых могут быть шекспировскими, а могут и не быть, еще раз подтверждают, что цитаты из "Двенадцатой ночи" и отсутствие ссылки на источник не являются продуманной уловкой."
***

Теперь, значит, третий выпуск Baker Street Journal.

Клюнула на статью "Шерлок Холмс и Великий хиатус", но была разочарована. Хотя это Эдгар Смит, то есть, самая что ни есть классика. Он вполне себе современно поставил под сомнение все, о чем по возвращении рассказал Уотсону Холмс. Практически от начала и до конца, причем, на мой взгляд, даже с перебором. Мне кажется, что вопрос, почему же он не мог вернуться в Лондон, победив Мориарти? - в устах шерлокианца звучит как-то странно. Он долго рассуждает о том, что Холмс не мог быть с визитом у Далай-ламы и заглянуть в Мекку. Но окончательный вывод, что он всего навсего был в Америке, мне кажется очень притянутым за уши, особенно в устах американца.

Очередная рубрика Кристофера Морли "Клинические заметки постоянного пациента"сначала показалась интересной, но в результате оказалась какой-то хаотичной, с рассказами о меню))
Его изложение там событий первых собраний BSI немного походило на краткий, поспешный конспект.

"Знаменитое возрождение пьесы Уильяма Джиллетта "Шерлок Холмс"зимой 1929-30 годов; оплакиваемая смерть священного Писателя; выход большим тиражом нового сборника; и растущая ностальгия по викторианским комедиям и мелодрамам (безусловно, стимулированная хобокенской постановкой "После наступления темноты" и"Черной горы") - все это было развеяно по ветру. (Я использую эту фразу как бы между прочим;это название первой и лучшей книги Рекса Стаута). Затем вышлаблестящая маленькая биография мистера С. С. Робертса "Доктор Уотсон" ("Фабер иФабер", 1931). За ней следом в 1933 году появился мистер Винсент Старретт со своей замечательной «Частной жизнью Шерлока Холмса». Мистер Элмер Дэвис написал на это 2 декабря 1933 г. рецензию в "Субботнем литературном обозрении", потрясающее произведение, впоследствии принявшее нынешнюю классическую форму его работы “Об эмоциональной геологии Бейкер-стрит” (опубликованной в сборнике «221б»).
Мистер ЭлмерДэвис быстро составил очень точную и юмористическую конституцию и Свод законов Общества, которые были впервые напечатаны в «Субботнем литературном обозрении» от 17 февраля 1934 года.
В те дни в ресторане Криста Селлы на Восточной 45-й улице была небольшая задняя комната, куда можно было подняться по каноническому количеству ступенек.Нарисовать на двери номер 221B и собрать там несколько подходящих сувениров было приятным развлечением. На верхнем этаже были две комнаты для уединения, на которых мы убедили Криста Селлу повесить таблички ШЕРЛОК и ИРЕН. Это озадачило некоторых посетителей, но было эффективно для уединения. Скрытный и замкнутый 3-й Гарридеб, Ф.В.М.,(Феликс Морли) развлекался примерно в это время в курительной комнате круизного лайнера "Кунард", составляя кроссворд, основанный на шерлокианских цитатах. Напечатанный в "Боулинг Грин", он использовался в качестве «речевого пароля» для вступления в члены BSI. Я думаю, около дюжины корреспондентов ответили на него со 100% точностью и были зачислены
в члены хартии. Неожиданно одним из них оказалась очаровательная молодая женщина из Иллинойса, мисс Д.Б., которая сразу же была возведена в ранг «Этой Женщины» и приглашена на официальный почетный обед (3 часа), когда она посетила Нью-Йорк несколько месяцев спустя.
Есть соответствующая туманность деталей относительно самых ранних действий Отряда Нерегулярных; из-за того факта, что, когда Селла переехал из своего первоначального жилища в роскошно отремонтированный дом по соседству, какой-то библиофил-разбойник стащил альбом для вырезок, в котором было бережно сохранено множество вырезок и сувениров.
Таким образом, у B.S.I. никогда не было строго формальной организации; и с момента исчезновения ранних меморандумов никто не помнит, что за люди были отцами-основателями. Печально констатировать, что мисс Б.вышла замуж за мужчину, который, насколько нам известно, не проявлял особого интереса к Шерлоку.
Первый обед состоялся 5 июня 1934 г. Мистер Герберт Уэллс,который примерно в это время находился в Нью-Йорке, должен был на нем присутствовать, но признался, что не смог сдать экзамен. Один из участников, склонный к составлению гороскопов, объявил, что зодиакальные и астрологические исследования указывают на 6 января1854 года в качестве дня рождения Шерлока. Это обрадовало меня, поскольку совпало с днем рождения в 1894 году«2-го Гарридеба», доктора Феликса Морли. Итак, мы решили провести ежегодное собрание, если возможно, где-нибудь в январе.

На первой из более официальных встреч в декабре 1934 года нам повезло и нашим почетным гостем был Уильям Джиллетт ; а также мистер А. Г. Макдонелл, который был одним из основателей общества Шерлока Холмса в Лондоне, основанного примерно в то же время, что и B.S.I. Это был случай, когда «Сифон» прочесал город, чтобы найти подходящую безделушку в магазинах Вулворта, которая изображала бы голубой карбункул внутри рождественского гуся. Достопочтенный Селла был изрядно озадачен, когда мы стали настаивать, чтобы гусь был приготовлен с драгоценным камнем внутри. Это был также ужин, на который Алек Вуллкотт пришел без приглашения, оставался там неузнанным, а потом высмеял нашу наивность в своей колонке в "Нью-Йоркере". Поскольку ни у кого из нас не было ни малейшего желания светиться в печати, я думаю, что первоначальная группа была этим несколько раздражена.
Больше всего повезло BSI, - когда им посчастливилось привлечь к себе внимание нашего преданного Эдгара Смита…Он обратился к нам с подчеркнуто скромным письмом, спрашивая разрешения на то, чтобы занять место среди ожидающих приема кандидатов и выражал готовность выдержать любой экзамен. С самого начала было ясно, что это именно тот Человек, который нам нужен… Невозможно было устоять против истового рвения мистера Эдгара Смита, его любви к рутинной канцелярской работе и свободному доступу к мимографической и увеличительной технике.
Я не думаю, что в каком-либо Обществе нищих- любителей когда-либо был более приятный или компетентный вожак. Кажется, именно мистер Эдгар Смит взял на себя труд, чтобы обеспечить правильную подачу свитка, изображающего Морской договор, под самой большой крышкой для посуды в отеле "Мюррей-Хилл", как это было в Священных писаниях; это, я думаю, было на раннем обеде, когда нашим гостем был доктор Харрисон Мартленд, судебно-медицинский эксперт из города Ньюарк. Кухня "Мюррей Хилл" всегда могла предложить нам самое вкусное воспроизведение стряпни миссис Хадсон, включая курицу с карри.
Теперь, когда я пишу эти заметки, "Мюррей-Хилл", возможно, больше уже не приютит нас; и предложение Эдгара Смита о "Челси" в качестве возможного варианта пристанища, безусловно, заслуживает внимания. Это, пожалуй, единственный другой отель на Манхэттене, в котором все еще сохранился какой-то колорит Бейкер-стрит; думаю, что на самом деле он старше "Мюррей-Хилл" на два года.
Странно вспоминать, припоминая прошлые обеды, что один из самых приятных докладов, которые у нас когда-либо были, был сделан мистером Денисом КонанДойлом. Он был очень естественно и по-сыновьи тронут глубоким уважением, которым были проникнуты все наши действия. То, что впоследствии он изменил свое мнение и решил, что BSI каким-то зловещим образом вторглись в права собственности на наследие его отца, вероятно, станет вечной историей о разочаровании в истории литературы."


И вот мне бы очень хотелось представить полную картину этих первых их обедов, а пока попадаются только повторяющиеся отрывки про ресторан. Но, надеюсь, все еще впереди.
И под конец я набрела на статью о совершенно различных изданиях "Постоянного пациента", и наверное, эту статью доведу до ума и выложу уже целиком.

Антон Пик

В общем, сейчас это уже записи за последние два дня.



Должна разобрать елку(сейчас уже все убрала). И надо сделать кое-какие сканы.(сделала) Мелькала мысль, что надо бы делать сканы всего неоцифрованного архива, но это уже в самом худшем случае.

Сейчас мне скажут, вернее, подумают, что у меня семь пятниц на неделе, но вот как-то меня охладило, что мой пост с Эксельсиором прошел совершенно незамеченным. Вернее, это такая многозначительная тишина. И я рада сейчас, что в свое время мы здесь об этом говорили и благодаря этому у меня нет ощущения, что это я одна настолько безумная.
Но вот за что еще благодарна ЖЖ, так это за то, что смогла забить на полное молчание здесь, могу днями не проглядывать статистику, а проглядываю чисто от нечего делать. И меня дайри отпустило. Я уже не схожу с ума, проехали. Могу неделями ничего не писать, этого все равно никто не заметит, а значит, в этом нет смысла, кроме как только, если мне очень припрет. Но этого тоже нет, и это уже такой замкнутый круг. Писала, когда знала, что ждут. И не только на словах... А сейчас просто... захотела - написала.

Начала потихоньку слушать подкаст "Я слышу о Шерлоке повсюду". Продвигается тяжело, а я хочу не просто понять о чем там, но и сделать для себя адекватную запись. Субтитры на ютубе, конечно, очень автоматические. То, что слышится "Скарлатти", на самом деле, Скотт Монти. М-да....Но дорогу осилит идущий. Хотя это все будет очень не быстро.

А вот сейчас горжусь, что въехала, что там не Dan and Riacco, а Дэн Эндриакко)

***
Пишу уже сегодня. В последние два дня было ощущение какой-то лени и нежелания вообще куда-то лезть. "Проклятие ШХ" в какой-то острой форме. Перегнула палку и все, ну, оно не может же продолжаться вечно, оно даже в детстве столько не длилось. А здесь сильно повредила блокировка Архива, и вот эта полная тишина, да и возраст, наверное... Я все же чертовски устала.
Короче, была мысль забить на все вообще. И в ЖЖ и везде. В ЖЖ особенно это остро чувствуется, когда тебе ставят лайки за какие-то "простые" посты, смысл которых "Холмс - это хорошо". А когда об этом "хорошо" ты начинаешь говорить конкретно, то люди не понимают. И ты понимаешь, что тема "Холмс и Наполеон" там точно не пройдет. И тебе при всем при том не так уж трудно просто остановиться.
Я ничего больше в ЖЖ не пишу, особенно после того, как один товарищ с восторгом заявил, что Бретт для него главный Холмс, а потом большое интервью Бретта болталось там совершенно незамеченное. А я не могу не делать выводы... Короче, никакой драмы, и я просто хотела забить.
Но голоса Мироздания никто не отменял. И внезапно это самое ЖЖ вернее, его админы, или как там это называется, с какого-то перепугу решили прорекламировать мой совершенно проходной пост про "Марию Антуанетту". Я вообще сижу , никого не трогаю, да и выложила его просто по ходу дела, а тут опять потянулись люди, да еще и с просьбами что-то посоветовать. И я тут внезапно уже какой-то "спутник кинозрителя".
Поневоле вспомнишь и Дойля, и Бретта, и даже Рэтбоуна. Show must go on. А там как пойдет.

Эту статью перевела на работе еще до праздников. Но было много всякого разного плюс она написана так коряво, что только сейчас она приобрела относительно приличный вид. Но лишь относительно. Статья, возможно, спорная, но точно интересная. А все спорные места объясняет то, что написана она в духе Большой игры. Но в тексте осталось немало корявостей и каких-то практически непереводимых мест. Оставлю все, как есть, что могла - отредактировала.

Статья из третьего выпуска за июль 1946 года Baker Street Journal

Хафиз и Гораций, Хакстейбл и Холмс
Моррис Розенблюм



С начала нынешнего столетия, по причинам, очевидным для любого читателя Священных писаний, ни один коллекционер произведений Горация и Горацианы не считает свою коллекцию полной, если в нее не входит экземпляр первого и единственного издания "Комментариев к Горацию" английского школьного учителя, Торникрофта Хакстейбла, магистра, доктора философии и т.д. Эту редчайшую из всех книг Горацианы настолько трудно найти, что многие коллекционеры были бы готовы расстаться с Альдином или великим Крукиусом 1578 года, обменяв их на нее.Какая польза от Эльзевиров и Плантенов, безупречных Баскервилей и безукоризненного Пайна, если не хватает самого краеугольного камня библиотеки Горация?
Не так давно, когда я во время отпуска бродил по Пенсильвании, то направился в шахтерский городок Вермисса в поисках нескольких брошюр о жизни и временах Чистильщиков. Представьте мое изумление, когда я заметил в магазине, торгующем старой мебелью и антиквариатом, небольшой томик форматом в 1/8 листа в красном тканевом переплете с надписью "Комментарии к Горацию" на корешке. Поспешно, чтобы скрыть свое волнение, я заплатил требуемые десять центов и помчался в меблированные комнаты Молли Магуайр, чтобы в тихом и укромном месте осмотреть свое сокровище.
Сначала я был разочарован, узнав, что мне в руки попало не первое издание, а доселе неизвестное мне исправленное издание, напечатанное частным образом в издательстве "Прайори Пресс", Мэклтон, Халламшир,1904 год, распространяемое только по подписке. Однако, читая предисловие, я вскоре обнаружил, что держу в руках нечто более ценное для исследователей Канона, чем даже первое издание. Читатели разделят мой энтузиазм, если только у них хватит терпения прочитать предисловие. И следует помнить, что доктор Хакстейбл был высокопарным человеком.

Предисловие гласит: “После публикации моих «Комментариев к Горацию»,- которые, полагаю, были благосклонно встречены разборчивыми исследователями творчества венецианского барда, ободренный добрым приемом, оказанным читающей публикой моим скромным исследованиям творчества этого горячо любимого поэта, я предложил посвятить себя параллельному изучению жизни Катулла. Однако, мои исследования были прерваны настойчивыми просьбами многих поклонников современного героя, некоего Шерлока Холмса, о том, чтобы я выпустил брошюру с изложением дополнительных сведений, касающихся расследования, проведенного мистером Холмсом в Скалистом краю, в котором я сыграл невольную роль. Я уверен, что мои сочувствующие и понимающие читатели отнесутся снисходительно к моим колебаниям и нежеланию добавлять какие-либо подробности к рассказу о печальных событиях в школе-интернате и в Холдернесс-холле, которые помощник и летописец мистера Шерлока Холмса, доктор Джон Х. Уотсон, счел нужным сообщить нетерпеливой и любознательной публике. Более того, я не только должен помнить о чувствах его светлости, герцога Холдернессского, покровителя и благодетеля школы-интерната, чье нежелание дальнейшей огласки я глубоко уважаю, но, кроме того, чувствую себя неподходящим для этой задачи, поскольку моя жизнь прошла в академических рощах вдали от суматохи этого беспокойного мира, и мои литературные склонности вели меня не к кровопролитию и угрозам, буре и ярости повествования об убийстве и скорби, но к более мягким темам, вдохновленным Музами Камен.
Однако, поскольку в моих «Комментариях о Горации» есть глава о ссылках на Горация, сделанных частными людьми в ходе их общественной жизни, что говорит о неувядаемой весенней свежести вечного поэта, я подумал, что недурно было бы бросить на них новый взгляд, включающий критическое исследование использования нескольких строк, взятых из Горация и процитированных в рассказе доктора Уотсона, известном как "Этюд в багровых тонах". Таким образом, я надеюсь удовлетворить как любителей Горация, так и мистера Холмса, которых, как мне стало известно из множества писем, очень много. Наконец, я приношу свою благодарность бесчисленным корреспондентам, которые проинформировали меня о появлении горацианской цитаты в произведениях доктора Уотсона, и я заверяю их в своем удовольствии от чтения остальных его работ в поисках других свидетельств приведения классических ссылок”.
От этого захватывающего предисловия я перешел к остальным «Комментариям к Горацию» Хакстейбла. Я быстро просмотрел его советы школьным учителям о том, как научить юного ученика понимать основную философию Горация, раздел, который доказывает, что при всей своей величественности, напыщенности, самообладании и флегматичности доктор Хакстейбл был очень отзывчивым учителем. Отложив до другого раза чтение того, что обещало быть очень интересным материалом, особенно той части, которая описывает чтение Горацием романтических "таинственных рассказов", привезенных из Греции, я перелистывал страницы, пока недошел до последней главы, переработка которой послужила поводом для нового издания. Эта глава носит обстоятельное название: “Об использовании горациевских цитат в общественной жизни с толкованием уместности таких цитат: дополнение и правомочность некоторых примечательных негорациевских цитат”.
И вот Шерлок Холмс и, благодаря его отраженной славе, доктор Джон Х.Уотсон занимают свое истинное место в английской истории наряду с такими титанами, как Питт, Берк, Фокс, Шеридан и Гладстон. Хакстейбл углубился в изучение записей речей, произнесенных в Палате общин, и нашел бесчисленные примеры использования классических цитат великих ораторов, которые использовали мудрость древних не только как доказательство учености, но и как оружие остроумия, с помощью которого они опровергали аргументы оппонента.
Далее следует locus classicus (основное свидетельство по данному вопросу) для всех знатоков Канона, обсуждение цитаты из Горация в том виде, в каком она появляется в заключительных строках "Этюда в багровых тонах".
“В наше время, - пишет доктор Хакстейбл, - первые главы Первой книги (строки 66 и 67) были написаны джентльменом с претензиями на классическую ученость, доктором Джоном Х. Уотсоном, другом и соратником выдающегося логика, мистера Шерлока Холмса”.
Очевидно, что доктор Уотсон не произвел впечатления на доктора Хакстейбла, хотя он восхищался Холмсом и уважал его, и всегда называл его “мистер Холмс”. Еще более очевидно, что ученые тех времен, подобно поэту А. Э. Хаусману, использовали очень резкие выражения, критикуя взгляды своих оппонентов, ум которых по их мнению уступал их собственному.
Здесь я прерву доктора и сам попрошу снисхождения читателей. Пожалуйста, обратите внимание, что доктор Хакстейбл утверждает, что цитату из Горация процитировал не Холмс, а Уотсон.
В этом пункте он, похоже, не согласен с выводами более поздних ученых, Говарда Коллинза и Роберта Кейта Ливитта. Первый из них в своей блестящей статье “Экслибрис Шерлока Холмса” (в сборнике «Профиль при свете газовой лампы»), а второй - в не менее блестящем исследовании “Монеты в сундуке, или фискальный Холмс” (в сборнике «221Б: Исследования о Шерлоке Холмсе) заявляет, что это Холмс цитировал Горация. Как бы предвосхищая эту текстологическую проблему, доктор Хакстейбл говорит несколько слов о чистоте текста Канона.
“Ценность цитирования, – позволим мы продолжить доктору Хакстейблу, - зависит от ее уместности и применения к обстоятельствам, при которых она используется. Даже самый отсталый в интернате ученик быстро поймет, что использование доктором Уотсоном строк из Горация было несвоевременным, неуместным и неудачно подобранным.
Некоторые защитники доктора Уотсона высказали мнение, что цитату использовал мистер Холмс, а не Уотсон. Скажите, пожалуйста, каким изданием пользуются эти клеветники на мистера Холмса? Ни в одном доступном мне издании я не смог найти указания на то, что цитата принадлежит мистеру Холмсу. Если есть какие-либо издания, которые ложно приписывают мистеру Холмсу использование строк из Горация, они нуждаются в исправлении, и ни один современный Скалигер или Бентлини ни единого мгновения не колебался бы, чтобы внести необходимые текстовые изменения”.
Здесь ученый потерял самообладание, став несколько непоследовательным и прибегнув к примечательному анаколуфу.
“В какое бездонное невежество погружаются те, кто осмеливается утверждать, что человек с точным умом мистера Холмса - ах, каким классическим ученым он мог бы стать со своей любовью к точности в мелочах, как легко он разгадал бы тайну скрытых величин, как он собрал бы воедино фрагменты Сафо, как он распознал бы песню, которую пели сирены;воистину, литературный мир лишился редкой фигуры, когда он решил посвятить себя искусству расследования - повторяю, человек с таким точным и логичным умом, как у мистера Шерлока Холмса, никогда бы не процитировал обсуждаемые строки в тот момент, когда они были процитированы.
“Темой Первой сатиры, как известно каждому читателю, является недовольство человечества, которое часто выражается в зависти к чужой участи. Гораций критикует тех людей, которые думают, что добиваются успеха, соперничая со своими соседями в накоплении богатства.
Он предостерегает людей от стремления просто копить деньги. Однако, они не прислушиваются к его предостережению, поскольку верят, что ни один человек не может обладать достаточным для него богатством, поскольку о человеке судят по тому, что у него есть.
Пусть такие люди цепляются за свое убожество, обвиняет поэт, ибо они подобны богачу, который встретил насмешки толпы выражением самодовольства:

Populus me sibilat, вmihiplaudo
Ipse domi, simulacnummoscontemplarвarca.

(‘Пусть их освищут меня, говорит, зато я в ладоши хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь.)

Этими словами доктор Уотсон пытался утешить мистера Холмса, когда последний, очевидно, был огорчен, что господам Лестрейду и Грегсону возносили хвалу за поимку Джефферсона Хоупа, в то время как блестящая работа мистера Холмса была проигнорирована прессой. Поскольку он еще не очень хорошо знал мистера Холмса, достойный доктор не понимал, что мистер Холмс играл в эту игру ради искусства, а не ради общественного признания, и его мало заботила жалкая реклама кричащих сенсационных заголовков. Несмотря на то, что мистер Холмс рассмеялся, говоря об этом, всегда доверчивый доктор Уотсон не совсем понял, что мистер Холмс шутил, когда воскликнул: "Вот для чего мы создали весь этот Этюд в багровых тонах: чтобы обеспечить им достойную награду“.
"Эрудиция доктора Уотсона была далека от совершенства. Он просит мистера Холмса довольствоваться ‘сознанием успеха, подобно римскому скряге’. Ну, надо же римскому! Каждый школьник знает бессмертную фразу Томаса Бабингтона Маколея, что Гораций говорит не о римском скряге, а о богаче из Афин! представителе общества "грязных богачей" – поразительно удачные фразы Горация имеют современный оттенок. Athenis sordidus ac dives (Афинянин богатый и гнусный)-это слова поэта. Интересно, думал ли Гораций о Тимоне Афинском, но, конечно, я не должен обременять своих читателей экскурсом в этот момент, поскольку мы говорим о мистере Холмсе. При его обширных знаниях скрытых пружин классической литературы он, конечно, никогда бы не допустил такой ошибочной цитаты.
Намек Уотсона на то, что скряга наслаждается видом своего богатства, должно быть, причинил боль мистеру Холмсу, который не был ни богатым, ни скупым; он был беден, когда Уотсон впервые встретил его, и все еще был не богат годы спустя, встретившись с герцогом Холдернессом.
Поскольку доктор Уотсон получал пенсию, когда познакомился с мистером Холмсом, и, по-видимому, ему не приходилось зарабатывать себе на жизнь, в то время как мистер Холмс находился в стесненных финансовых обстоятельствах, фраза о "богатом афинянине" была неделикатностью, которая не была очевидна прямолинейному доктору Уотсону, но которая, должно быть, оскорбила более чувствительного мистера Холмса. Более того, мистер Холмс, несомненно, не стал бы, будучи безденежным новичком в деле своей жизни, ссылаться на несуществующее богатство как на оправдание отсутствия известности и доверия, и он, в силу своего по сути артистического темперамента, не стал бы рассматривать накопление богатства как компенсацию за отсутствие признания со стороны прессы. Я призываю в свидетели самого мистера Холмса, который заявил в Знаке четырех: "Я не ищу славы. Когда мне удается распутать дело, мое имя нефигурирует в газетах. Я вижу высшую награду в самой работе, в возможности применить на практике мой метод.»

(Доктор Хакстейбл проигнорировал комические протесты , сделанные Холмсом ранее в «Этюде в багровых тонах»: “Предположим, я раскрою суть дела , но можете ли вы быть уверены, что Грегсон, Лестрейд и Компания не прикарманят все заслуги?” и “Пропали все их надежды на шумную рекламу”. Уотсон сам вскоре узнал, что «Холмс любил свое искусство» (Морской договор). Для доказательства смотрим различные фрагменты Канона. Особенно , «Голубой карбункул»: «Его разрешение само по себе награда»; «Пестрая лента»: «Работая из любви к искусству,..» и «Сама моя профессия и является для меня вознаграждением»; «Медные буки» : «Какое дело публике…?»; «Дьяволова нога» …. «Его гордой душе претили восторги толпы…»; «Чертежи Брюса Партингтона»: «Я играю в игру ради самой игры». Статистика, предъявленная Холмсом инспектору Форбсу в «Морском договоре» показывает, что его имя упоминалось только в четырех из последних расследованных им пятидесяти трех дел, и Холмса, похоже, не смущало, что его заслуги припишут себе другие. Ибо его финансовый статус в период цитирования Горация: « У меня уже была довольно значительная, хоть и не очень прибыльная практика» (Обряд дома Месгрейвов))

Внутренние доказательства также свидетельствуют против соответствия стихов действительности. Публика знала о скряге и освистывала его. Желал ли Холмс такой славы? Наверняка, доктор Уотсон был не настолько небрежен, чтобы воспринять слово «sibilat», в другом его значении «свистеть». Интересно, думал ли он о новом странном обычае, возникшем в лондонских мюзик-холлах, как я узнал из прессы, вульгарном обычае – свистеть исполнителям, демонстрируя одобрение? Это выдвигает новую проблему критического пересмотра текста, которая выходит за рамки данной главы. Или, возможно, доктор Уотсон говорил метафорами и сравнивал блестящие достижения мистера Холмса с золотыми монетами скряги? Но, как указал нам Гораций, золотые монеты были ложным мерилом успеха, и люди свистели, чтобы показать, что они думают о таком успехе.
Люди, однако, не знали о способностях мистера Холмса, и именно это, по словам доктора Уотсона, раздражало великого логика. Здесь цитата, безусловно, неверна: проверьте ее любым способом, и она все равно покажется ложной. В любой интерпретации и при любых непредвиденных обстоятельствах очевидно, что эта цитата, произнесенная в критический момент истории является оплошностью.
“Возможна и другая интерпретация”, - продолжает доктор Хакстейбл, и действительно увлекательно наблюдать, как ученый исследует каждый аспект и не оставляет ни одной части проблемы неисследованной.
“Доктор Уотсон, возможно, проявлял зависть и досаду. Сравнивая великолепные деяния мистера Холмса с безвкусными монетами,убогим эталоном успеха, он лукаво намекал, что на самом деле мистер Холмс не совершил ничего выдающегося. Мои читатели должны помнить, что доктор Уотсон уже выдал себя, когда назвал “дикой чушью” величайший труд по логике со времен Аристотеля, а именно "Книгу жизни", еще до того, как узнал, имя его автора. Страдая от неловкой ситуации, он решил, что больше не попадется, но все еще не мог понять искусного мышления мистера Холмса, а потом он был еще более оскорблен тем, как мистер Холмс очернил Дюпена и Лекока, легкомысленно назвав «хвастовством» точную идентификацию мистером Холмсом отставного сержанта морской пехоты, и, наконец, , доктор Уотсон решил выразить свой скептицизм в незнакомых терминах. Полагая, что мистер Холмс не знаком с латинскими авторами, о чем свидетельствует список интеллектуальных возможностей мистера Холмса, составленный доктором, Уотсон подумал, что он завуалирует свое презрение, прибегнув к цитате из Горация.
«Человеческий разум работает медленно», как сказал Берк, и ум доктора Уотсона работал немного медленнее обычного, пока частично не утратил свою неповоротливость из-за долгих лет общения с острым, как бритва, интеллектом мистера Холмса. В то время доктор Уотсон еще не раскрыл всей полноты знаний мистера Холмса и не знал, что последний прекрасно понял его намек. Из моих бесед с мистером Холмсом в Скалистом краю я знаю, что он прекрасно знаком с произведениями Горация. На самом деле, он высказал несколько замечаний о Горации и природе, которые я, не колеблясь, включил в эту главу и за которые выражаю здесь публичную признательность.
Мистер Холмс был слишком джентльменом, чтоб в тот момент поправить доктора Уотсона. Он полностью отдавал себе отчет в бестактности Уотсона, но выжидал, пока не сможет доказать Уотсону, что знает латинский гораздо лучше. Для человека, столь начитанного в классической литературе, как Холмс, знание Горация было самым обычным делом. Даже мальчики в школе-интернате должны разбирать каждое слово Первой книги «Сатир» и выучить все значимые отрывки. Мистер Холмс понял, что доктор Уотсон запомнил только избитую цитату, отголосок школьных дней, и что он применил ее несколько не к месту. Когда мистер Холмс хотел процитировать что-то из латыни, он выбирал более эрудированные цитаты, ибо никто не забудет его самый меткий и абсолютно удачный выбор фразы из "Агриколы" Тацита (глава 30, 4) "Omne ignotum pro magnifico", которой он охарактеризовал неспособность мистера Джабеза Уилсона оценить его логику в «Союзе рыжих».
“Вскоре после инцидентов, описанных в "Этюде в багровых тонах", мистер Холмс тонко и незаметно, с большим тактом и деликатностью сообщил Уотсону, что он все помнит. «У Хафиза столько же мудрости, как у Горация, и столько же знания жизни», - утверждает он в конце дела ”Установление личности».
Доктор Хакстейбл так разволновался, что его напыщенность начала покидать его. Он даже пропустил несколько “мистеров”.

“Touche, Уотсон, touche”, на бумаге эти слова выглядят довольно смешно.

«Конечно, Холмс сделал это сравнение не для того, чтобы принизить Горация,которого он однажды назвал мне в интернате мудрейшим из древних. Нет, он, наконец, расплатился по счетам, дав Уотсону понять, что не забыл, как доктор неудачно использовал отрывок из любимого автора. Это был мягкий, но от того не менее эффективный удар рапирой, поскольку Холмс не любил хвататься за кузнечный молот, когда надо было колоть орехи. Шерлок Холмс всегда был ученым и джентльменом. После этого Уотсон больше не цитировал латынь.”
Так заканчивается вклад доктора Торникрофта Хакстейбла в сферу высшей критики в Священных Писаниях. Поразительно, как эти любители древностей могут быть одновременно беззаботны и как серьезны, как напыщенны и как оживленны в своих текстологических исследованиях. Интересно, был ли «Катулл» среди тех книг, что уронил старик-библиофил, когда на него наткнулся доктор Уотсон, и если был, не оказался ли он позже в библиотеке доктора Хакстейбла в его школе-интернате? Если так случилось, то у доктора Хакстейбла были основания гневаться на достопочтенного Уотсона. Истинному любителю книг, доктору Хакстейблу не понравились бы потрепанный переплет и порванные углы страниц. Коллекционеру настоящих раритетов лучше отвергнуть Библию Гутенберга и сосредоточиться на поисках наиболее дефицитных изданий, которые будет значиться в каталоге, как


ХОЛМС, ШЕРЛОК – Катулл, книга форматом в 1/8 листа, с синей тканевой обложкой,неплотно прилегающим переплетом, потрепанными углами, без указания места и года издания, УНИКАЛЬНАЯ. На форзаце надпись, сделанная ручкой с широким наконечником человеком крепкого телосложения: “Шерлок Холмс - настоящему ученому, доктору Торникрофту Хакстейблу, в знак признательности за дорогу к 6000 фунтам стерлингов».

К сожалению, здесь же в каталоге значится слово, самое печальное для коллекционера, стремящегося заполучить недостижимое: ПРОДАНО.