Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

По ходу дела некоторые шерлокианские впечатления.

***

В отношении Холмса у меня был тяжелый период, который, возможно, длился даже не один год. Я уперлась лбом в этот дневник и в определенном смысле в нем застряла. После того, как дневник перестал быть источником радости и позитивных чувств, я все же надеялась сделать из него что-то интересное и на это уходило много сил. Возможно, дневник и стал чем-то прекрасным - по крайней мере, для меня - но, наверное, он все же не оправдал возлагавшихся на него надежд, а сил и времени отнимал массу. На задний план отодвинулись и книги, и фанфики, и какие-то свои собственные идеи, я уже не говорю о клипах и субтитрах к не переведенным фильмам. И это, конечно, не правильно. Все объять невозможно и надо понять, что важно, а что второстепенно.
Уже не один человек советовал черпать вдохновение в своем собственном удовольствии от того, что делаю. И не ждать ничьих отзывов. И хоть это звучит, как намек на то, что здесь по-прежнему будет тихо, это, конечно, правильно. С вдохновением и удовольствием, в принципе, все в порядке, но, увы, к дневнику они теперь большого отношения не имеют. У меня тут теперь чисто как отчет о проделанной работе, ну, иногда еще что-то визуальное, что хотелось бы сохранить на будущее и для эстетического удовольствия.

Ну, я вообще собственно к чему. Лежит у меня на тумбочке томик Хью Эштона. Давно лежит. Был момент, когда читала с большим рвением, а потом наступил перерыв, о котором сказано выше. Официально) я оттуда перевела пока только один рассказ - "Два пузырька". Эштон считается одним из лучших авторов, пишущих в стиле Дойла, хотя я все же предпочтение отдаю Линдси Фэй. Кстати, из твиттера узнала, что она была очень больна, очень надеюсь, что она поправится и все с ней будет хорошо. Так вот насчет Эштона. Сейчас даже не вспомню, когда начала этот сборник. А сейчас где-то на середине, но читаю от случая к случаю. Есть же ведь и другие книги) Не Холмсом единым, так сказать... И сейчас просто галопом по Европам отмечу.
Понравился зловещий рассказ в двух частях "Рейгетское дело об отравлении". Сейчас подробностей не помню, но напоминает Агату Кристи и даже немного "Графа Монте-Кристо", когда там пошли отравления в семействе Вильфора.
"История Джона Клея" - как минимум, интересна. Он там предстает , как ни странно, не самым плохим человеком.
"Ужас Абернетти" - традиционное расследование во время отдыха. И страшно, и атмосферно.
И сейчас читаю рассказ "Рука славы". Есть интрига и клиентка, рассказавшая не всю правду, довольно канонические проблемы с взаимоотношениями падчерицы и отчима.

***
Я тут пересматривала по выходным один за другим разные фильмы о Холмсе. И вот как ни странно, как-то у меня пошел даже "Шерлок Холмс в двадцатом веке") Если особо не заморачиваться относительно образа Холмса, то это же один из немногих фильмов вот об этом периоде - Сассексе , шпионах и войне. Бравурный марш и шагающие пехотинцы и прочая военная атрибутика на титрах напомнила о чем-то знакомом. И, кстати, слова Ватсона о том, кто толкает свой народ к войне. Этот кусок никогда не любила, казался очень уж назидательным и морализаторским в духе набившей тогда оскомину борьбы за мир. Были же времена... А вот поди ж ты - оказалось в духе времени.
Вообще, что касается рассказов за гранью канона, я долго уворачивалась от всех сассекских и военных, и уж тем более послевоенных повествований - старость и это грустно, как ни крути. Но потом нашла в них определенное очарование. У меня даже сложилась своя картина - и о Сассексе вообще, о соседе Холмса , Стэкхэрсте, о шпионской деятельности, что было своего рода вторым Хиатусом, возвращении в Англию, войне и возвращении... Уотсона.
И есть много замечательных рассказов эпохи 20-х годов. Где уже джаз, автомобили, самолеты. Ну, вот для меня наш "20 век" - это как мостик в тот период


Вот этот замечательный клип тоже об этом. Здорово, что он никуда не делся.

***

Кушинга посмотрела довольно спокойно. Сам он хорош, а фильмы не очень, хотя там было несколько интересных моментов - в частности, в вагоне, в "Тайне Боскомбской долины". Но о Кушинге потом.

***
Дошла до Ричардсона. Тут меня задушила своеобразная жаба и любимую "Собаку" решила оставить на день рождения)) А посмотрела "Знак четырех", который я вообще-то смотрела до этого от силы два раза. Он когда-то разочаровал, потому что ждала после "Собаки" очень многого.
Но в этот раз пошел неплохо. Там, конечно, много отсебятины, но я против нее ничего не имею, если она интересная, а идеального фильма по Холмсу я вообще не знаю. Но я сейчас не буду копаться в недостатках Холмса-Ричардсона, а скажу о хорошем. Это, конечно, мое имхо, но Ричардсон, на мой взгляд, один из самых элегантных Холмсов кинематографа. Тут, наверное, сочетание хорошей - и очень каноничной) - фигуры, и прекрасного костюмера, или даже художника - модельера. Вот этот плащ с накидкой на нем смотрится как на модели и носит он его очень изящно, щегольски приподнимая воротник. Кадры случайные, скриншоты будут после.







Ричардсон практически не показывает внутреннего мира Холмса, хотя понимаешь это, только сравнивая его и Бретта. Но я обожаю его хладнокровие и властность, ну, и в "Собаке" явно была лучшая режиссура. То, что фильмов только два, это ничем не восполнимая потеря

***

А вчера по поводу больших выходных - праздничными их называть мне бы не хотелось -решила после долгого перерыва взяться и за Гранаду. И тут случился у меня вот такой поворот. Когда-то, еще по рекомендации оскари я попробовала скачать Гранаду в самом суперском качестве. Именно попробовала, то есть скачала один диск - а это, на минуточку 40 с лишним гигабайт. С моим интернетом могу себе такое позволить только в ночи, и то если получится. Короче, скачала, посмотрела - показалось, разница небольшая, забила, и продолжила смотреть свои давно записанные диски. А тут подумалось - для разнообразия дам им второй шанс - все таки супер-пупер качество, все три аудио-дорожки, субтитры для английской. Сказано- сделано.

Ну, в общем, да, есть разница) Очень такое светлое изображение, можно сказать, прозрачное. Ну, и плюс - вот как такое получается? Поняла, что где-то в других версиях поотрезали еще по чуть-чуть. А тут же каждый кадр на вес золота, по крайней мере, в первой половине сериала. А теперь скажу еще насчет озвучки. Я еще с кассетных времен предпочитаю озвучку тв-6 . Кажется, она называется "Видеофильм", но я не уверена. Привыкла к ней, настолько, что знаю местами наизусть и цитирую иногда про себя в разных ситуациях. Называю ее скрипучей, может , это и не правильно, но местами там такой своеобразный голос у Холмса, наверное, пытались сделать по аналогии с Ливановым. Кроме этого, не совсем правильного голоса, там полно переводческих огрехов, и я решила, что как раз вот посмотрю не только с новым видео, но и с новой озвучкой.
И мой эксперимент оказался более, чем удачен. Где-то на середине "Скандала в Богемии" я поняла, что надо качать остальные диски. Думаю, во многом дело было в разнообразии - немного другое изображение, другая, практически совсем другая озвучка, со своими плюсами и минусами - и для моего замыленного глаза и уха, наизусть знающего, что скажут в следующую минуту , это было настоящим подарком.
Теперь об озвучках. Каждая хороша по своему. Моя старая - более эмоциональная и актерская - на мой взгляд. Там есть ужасные ляпы, возлюбленная переводится как госпожа, духовое ружье как пульверизатор и много чего еще. Слушая другую, я почувствовала, что в этой еще много упущено (я, естественно, смотрела и слушала и в оригинале, но это было давно), но здесь есть и свои ошибки, здесь все произносится довольно ровно, но иногда для Холмса это то, что нужно. В общем, я практически смотрю Гранаду заново) Хотя пока только четыре серии.

@темы: Шерлок Холмс, Клипы, Про меня, Гранада, Ричардсон, Советский ШХ, Поздние годы

---

Сожаления

Проглядываю старые архивы и захотелось сохранить в дневнике вот этот фанфик, тем более, что оригинала на английском, видимо, уже нет.

Мне кажется, что это с какого-то феста, хотя могу и ошибаться. Хотя раньше не думала, что это перевод.

Сожаления (Regrets)

Автор: mainecoon76

Переводчик: Олла

Примечание автора: Холмс в Америке, описанное происходит перед событиями «Его прощального поклона».

Сорок пять лет, если подумать, это довольно много. Сорок пять лет отстояв за барной стойкой в городе вроде Чикаго, навидаешься самых разных людей и наслушаешься всякого, моя работа ведь не только продавать еду и выпивку, но и выслушать тех, кто в этом нуждается. Со временем совершенствуешься в этом, люди и истории повторяются снова и снова, а годы идут. Однако время от времени всё ещё можно встретить кого-то, кто оставляет неизгладимое впечатление, о ком помнишь ещё очень долго после того, как он исчезнет из твоей жизни.
Я не помню, когда Джек Альтамонт впервые появился «У Чарли». Должно быть, это был холодный и пасмурный день, потому что холодно, серо и пасмурно было на протяжении всех последних недель 1913 года до самого Рождества. Уверен, что, прежде чем он заинтересовал меня, я видел его несколько раз, сидящего за одним и тем же столиком в углу. Он всегда был один, заказывал скромный ужин, а после – виски и сигарету. Я приглядываю за своими постоянными клиентами, чтобы лучше выполнять их пожелания, а еще потому, что наблюдение за людьми немного отвлекает от рабочей рутины. К тому же, если не обращать на людей внимания, то и не заметишь, что им нужен кто-то, кто мог бы выслушать их и поддержать.
На первый взгляд, ничего необычного в Альтамонте не было. Легкий акцент выдавал в нем ирландца, хотя внешне он и не был на него похож. Высокий и худой, седой, с небольшой бородкой, примерно моего возраста, одет он был обычно в неприметный темный или серый костюм. Я полагал, что он человек деловой, позже он подтвердил это мое предположение. Однако лицо у него было очень живое, с резкими чертами, и к тому же самые пронзительные серые глаза, которые я когда-либо видел. Сразу было видно, что он очень умен, и, похоже, много повидал в жизни такого, что ему совсем не нравилось.
Кроме того, он выглядел очень одиноким.
Нетрудно распознать одинокого человека. Он всегда казался равнодушным к окружающим, но в его глазах жила печаль, и время от времени они приобретали то страстное и отрешенное выражение, которое я слишком часто видел у людей, вспоминающих об утерянном счастье. Я не был уверен, стоит ли его беспокоить, некоторые предпочитают в одиночестве переживать свое горе. Целую неделю я просто смотрел, как он ест свой одинокий ужин и курит одинокую сигарету. Но до Рождества оставалась лишь пара дней, и мне не нравилась мысль, что следующие несколько вечеров он проведет так же, как и предыдущие, совсем один, сидя в баре за тысячи миль от дома, где никому нет дела, где он, и что делает.
По крайней мере, так мне показалось. Я видел такое слишком часто и подумал, что, возможно, мог бы сделать доброе дело, просто заговорив с ним.
- Много времени прошло с тех пор, как Вы в последний раз были дома, не так ли, сэр? – спросил я в тот вечер, поставив перед ним виски.
- Спасибо, - ответил он, несколько озадаченный. – Что Вы имеете в виду, говоря о доме?
- Зеленый остров, - пояснил я, придвигая стул для себя. – У Вас все еще есть акцент, но не такой сильный, как у ребят, только приехавших оттуда.
- О, - на его лице появилась легкая улыбка. – Да. Прошло немало времени.
В его глазах снова появилось знакомое печальное выражение, и это доказывало, что я был прав на его счет. И он пока не попросил оставить его в покое.
- Красивое место, как я слышал, - сказал я. – Сам я никогда там не бывал, но мой брат женат на ирландке, и они ездят туда довольно часто. Всегда привозят мне в подарок отличную пару носков. Нет ничего лучше, чем носки из превосходной ирландской шерсти, чтобы согреть ноги холодной ночью.
Теперь мой собеседник улыбался, впервые за все время, что я за ним наблюдал.
- Я полагал, что у нас есть и другие достопримечательности, но теперь, когда Вы упомянули об этом, я вспомнил, как скучаю порой по своему одеялу из ирландской шерсти. Здесь бывает чертовски неуютно зимой.
После короткой паузы я негромко поинтересовался:
- Но это ведь не единственная вещь, которой Вам не хватает, правда?
Он тут же словно застыл, а выражение лица стало настороженным.
- Это не мое дело, сэр, - поспешил я добавить, - но, знаете, такой взгляд бывает у людей, которые потеряли что-то… или кого-то. Иногда они хотят поговорить об этом, ну а слушать их – это часть моей работы. Простите, если обидел Вас.
Мужчина немного расслабился и задумчиво посмотрел на меня.
- Вы очень наблюдательный человек, - заметил он. И мне показалось, что это было большим комплиментом с его стороны, чем я мог понять. – Но помочь Вы мне не можете. Что потеряно, то потеряно, и незачем говорить об этом.
- Иногда это приносит облегчение.
Он покачал головой с печальной улыбкой.
- Я тотчас уйду, если Вы пожелаете, сэр, - пообещал я. – Я ведь не из пустого любопытства, на моей работе слышишь так много историй, что волей-неволей приобретаешь некоторую долю мудрости. Вы потеряли любовь, не так ли? Или семью?
- Любовь. Семью. Всё. – Он пожал плечами и добавил мягче, - в большей степени любовь, я полагаю, - словно сам себе не верил.
- Что же с ней случилось?
Он коротко, но отнюдь не тепло улыбнулся.
- Счастливый брак. Я покинут.
- О, ясно. Вечная история.
- Да, с неожиданным поворотом, - кивнул он, сминая в пепельнице сигарету и прикуривая еще одну. Я не стал поправлять его. Люди всегда думают, что их история особенная. Но хоть они немного и отличаются, в общем, как правило, одинаковы.
- Она все еще жива? – спросил я вместо этого.
- Да… ну, я так думаю, - он выглядел немного неуверенным. – По крайней мере, я не вижу, что могло бы… я уже довольно давно не получал новостей, но уверен, меня бы известили, если бы что-нибудь случилось. – Он нахмурил брови, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. Видимо, она все еще была дорога ему.
- Вы собираетесь когда-нибудь вернуться?
- Вернуться? Да, думаю, да, - ответил он мягко. – Однажды. Когда мои дела здесь будут закончены.
Он не выглядел так, будто с нетерпением ждет этого момента. Возможно, ему просто некуда было возвращаться.
- Я знаю, каково это, потерять того, кого любишь, - сказал я ему. Мысль об этом всё ещё печалила меня, но я надеялся, что это поможет ему понять, что он не одинок в своих переживаниях. – Моя жена погибла в результате несчастного случая чуть больше года назад. Она вышла на улицу — и попала прямо под колёса одного из этих проклятых автомобилей. У нее не было шансов.
Мой клиент выглядел озадаченным, даже смущенным, как человек, который знает, что должен сказать несколько утешительных слов, но не может подобрать правильные.
- Мне жаль, - наконец произнес он.
- Я рассказываю Вам это не для того, чтобы вызвать симпатию, - ответил я. – Дело в том, что когда я думаю о ней, я стараюсь вспоминать хорошие времена. Я знаю, что не могу их вернуть, но я рад, что они у нас были. Знаете, когда я думаю об этом и вспоминаю, что некоторые другие люди рассказывали мне о своей жизни, о том, что с ними происходило, я понимаю, что все не так уж плохо. И тогда я нахожу в себе силы жить дальше.
Мы помолчали немного.
- У нас были хорошие времена, и немало, - произнес он наконец. – Я до сих пор не знаю, что пошло не так. Нам было так хорошо вместе, и я думал, что все отлично, пока… - он замолчал и уставился на стену, словно пытался разглядеть ответ на потемневшем дереве.
- И вы не спрашивали?
- Спрашивал? – он выглядел удивленным. – Нет. Решение было окончательным. Я бы только выставил себя дураком.
В самом деле, очень странный ход мыслей.
- Ну, если Вы позволите, - сказал я, - мне кажется, Вы все еще сидите здесь и пытаетесь разобраться во всем этом. Так Вам очень трудно будет двигаться дальше. Подведите черту, и всё.
- Я подвел черту, - ответил он с горечью. – Мы не разговаривали много лет.
- Но это нисколько не облегчает Вам жизнь, правда?
Он пожал плечами и промолчал. Я задумался.
- У меня есть только один совет для Вас, - наконец сказал я ему. – Когда Вы вернетесь, попробуйте помириться с ней. Обида, хранимая до скончания дней, может отравить всю жизнь. Не каждому везёт найти любовь всей жизни, но можно, по крайней мере, радоваться дружбе со своим возлюбленным… или, если этого не достаточно, расстаться мирно. Возможно, тогда Вы вспомните всё хорошее, что было в вашей жизни, и сможете начать всё с чистого листа.
Он долго задумчиво смотрел на меня. Потом одним глотком осушил стакан и затушил сигарету.
- Спасибо, - сказал он. – Я подумаю об этом. Но сейчас мне пора.
Я не видел его следующие два дня и уж было подумал, не отпугнул ли я его и не проводит ли он теперь Рождество в какой-нибудь квартире, затерянной в этом огромном безликом городе. Этого я так никогда и не узнал. Но на третий день после нашего разговора он снова сидел в своем любимом углу. И продолжал приходить, неделя за неделей, месяц за месяцем. Мы больше не возвращались к его истории; но, случалось, я подсаживался к нему выкурить сигаретку и поболтать, если работа позволяла, и он, казалось, наслаждался моей компанией. Он был не особенно разговорчив, и частенько мы сидели рядом в дружеском молчании; иногда мы обсуждали политику или музыку, или обменивались наблюдениями о людях, проходивших мимо, или, реже, он растолковывал свои умозаключения, поскольку обладал замечательной способностью читать судьбы людей по мельчайшим деталям их облика и манер. Вот так, постепенно проникаясь симпатией, я привязался к этому необычному и скрытному человеку, с его спокойным, слегка ироничным взглядом на жизнь, колкими замечаниями, мудростью и человечностью, которые я смог разглядеть за внешним равнодушием и холодностью.
А он слушал мои истории.
Не знаю уж, почему я начал их ему рассказывать. Так или иначе, должен же я был чем-то ответить ему, когда он демонстрировал свое искусство определять профессию человека по тому, как у него завязаны шнурки; предложить ему взамен что-то, в чем я был хорош, что казалось мне заслуживающим внимания. И что могло быть лучше, чем опыт и мудрость сотен историй, которые я выслушал за долгие годы за стойкой?
Я быстро понял, насколько различны наши взгляды на людей. Сопереживание и терпение, которые необходимы, чтобы выслушать историю, и способность помочь кому-то почувствовать себя лучше, просто дав ему выговориться, были ему не свойственны. Он мог определить, что гложет людей, в каком окружении они живут, каковы их пороки, с одного взгляда, но он не чувствовал необходимости понять их. У него был удивительный ум, но я всегда чувствовал, что он не так уж опытен в делах сердечных. Быть может, поэтому его возлюбленная покинула его. Она, наверное, даже не поняла, насколько не безразлична ему.
Но он слушал истории, которые я рассказывал ему, истории о судьбе и потерянной любви, о том, как неожиданно и странно может повернуться жизнь, так же увлечённо, как я выслушивал его наблюдения за людьми.
- В прошлом я знал человека, который был великим рассказчиком, - сказал он, когда я заявил, что не хотел бы утомлять его своими историями. – Тогда я насмехался над его искусством. Теперь я вижу, что мне стоило слушать. В Ваших словах заключена мудрость, мой друг, и на этот раз я не буду настолько глуп, чтобы отвергнуть её.
И вот однажды он сказал мне, что уезжает.
- Мои дела здесь закончены, - заявил он, и мне показалось, что в его голосе звучала радость, какой я никогда прежде в нём не слышал. – Мой корабль отплывает через два дня. Я отправляюсь домой.
- Я рад за Вас, хотя мне и будет не хватать Вашей компании, - признался я. Так оно и было. Мне было ужасно жаль слышать, что он уезжает, но это, несомненно, было к лучшему.
- Знаете, - задумчиво сказал он, выстукивая длинными пальцами по столешнице какой-то рваный ритм, - я воспользуюсь Вашим советом. Тем, который Вы дали мне в день, когда мы впервые заговорили, если Вы помните. О том, чтобы обрести мир.
- Рад это слышать. Надеюсь, это окажется хорошей идеей.
- Непременно, - он улыбнулся. – Знаете, я научился нескольким вещам, пока жил здесь. Одна из них – не стоит иссушать себя горечью. Из того, что Вы рассказывали мне, ясно, что каждому есть, о чем сожалеть в жизни…
- … и чем лучше Вы научитесь жить с этими сожалениями, тем больше у Вас шансов обрести счастье, - продолжил я его мысль. – Да, можно сказать и так. Желаю Вам всего наилучшего, мой друг.
Я никогда его больше не видел с тех пор, и не думаю, что когда-нибудь увижу. Но я знаю, что он достиг пункта назначения, потому что на следующее Рождество я получил посылку, в который нашёл три пары толстых шерстяных носков и плотно закупоренную банку отличного меда. Еще там была короткая записка без обратного адреса, которая до сих пор греет мне сердце не хуже, чем те самые носки греют ноги. Понятия не имею, отыскал ли он свою старую любовь и сумел ли помириться с ней, но мне нравится думать, что ему это удалось.
В конце концов, за сорок пять лет слышишь столько историй. У некоторых из них должен быть счастливый конец.

@темы: Шерлок Холмс, Поздние годы, Его прощальный поклон

---

Львиная грива: тоска

Кажется, уже как-то хотела перевести эту зарисовку, так сказать, вне графика.

Автор tweedisgood

Зарисовка из серии "60 слов на все 60 рассказов Канона"


Львиная грива: тоска




Я не тоскую по Лондону, теперь уже нет. Здесь мне вольно дышится и я прохожу целые мили, не встречая порой ни единой живой души. К моему невыразимому удивлению я не тоскую даже по работе.
Но мне не хватает бодрого, немного хриплого, голоса; шагов на ступеньках; окурка сигареты марки Брэдли, брошенного за каминную решетку.
У меня есть тут несколько друзей. Но даже Стэкхерст называет меня мистер Холмс.

@темы: Шерлок Холмс, Сассекс, Зарисовки с Бейкер-стрит, Поздние годы, Львиная грива

---

Наше гостеприимство

Этот фанфик сейчас в моем дневнике какой-то очень знаковый)
Ну, во-первых, он отвечает сразу двум целям. Это, наверное, очень редкий фанфик на тему "Холмс и кино", и я хотела вообще-то дождаться, пока дойду в книге Дэвиса до Бастера Китона. А потом вдруг поняла, что никакого Бастера Китона у Дэвиса нет) В принципе, это нормально, конечно, потому как это ж не фильм о Холмсе, а вроде как пародия. Но все-таки я думала, что там что-то будет про фильм "Шерлок младший". Одно название чего стоит...
Ну, а раз нет, то тем более. Вместо статьи будет фанфик)
А во-вторых, захотелось уютного фанфика про счастливый Сассекс. Ну, и собственно вот. Насчет уюта не знаю, а Сассекс определенно счастливый.

В конце фанфика будет ссылка на фильм, о котором в нем идет речь. Сразу скажу, что сама смотрела только финал, мне это сильно помогло при переводе)
Ну, и еще... Я бы сказала, что этот Бастер Китон или циркач или гимнаст. Очень впечатлил. И фильм, по-моему, смотрится очень реалистично. Не знаю, как у них там было с каскадерами, но трюки крайне рискованные

"Наше гостеприимство"

Автор rachelindeed




Многие из тех удовольствий, что мне случалось испытать после того, как я ушел на покой, были совершенно неожиданными. Я знал, что у меня будут пчелы, дабы я мог занять свой ум и заполнить таким образом досуг, но то, что ко мне также приедет и Уотсон , оказалось приятным сюрпризом. После окончания Великой Войны городской шум стал слишком большим испытанием для его нервов.

Некоторое время мой друг поговаривал о том, чтоб купить дом по соседству с моим, но когда я убедил его в том, что любой мой дом в равной мере принадлежит и ему, то он, наконец, согласился, что два отдельных дома это излишество. Уотсон принес с собой характерный запах табака Брэдли, изъеденный кислотой стол времен нашей молодости, - бог знает зачем, - какой-то непонятный новый желтый ковер для нашей гостиной и острое чувство, пронзившее меня до мозга костей, что земной шар вновь завертелся вокруг своей оси.
Это Уотсон познакомил меня с нашим местным синематографом. Когда в 1911 году он впервые распахнул свои двери, я готовился к предстоящей шпионской миссии в Америке, и твердо игнорировал его показной блеск все следующее десятилетие. Уотсона туда впервые привлек чисто профессиональный интерес. Владелец (умный, прагматичный и весьма громогласный швейцарец, не немец) сдавал в аренду конькобежцам находящийся по соседству танцевальный зал. Их бесконечные мелкие травмы и ушибы полностью заполнили свободное время Уотсона и отчасти его бумажник. Каждую неделю он в качестве врача проводил там по нескольку часов, а когда его помощь была не нужна, чтоб провести время, нырял в зал синематографа. Домой он приходил под сильным впечатлением от увиденного, описывая мне визуальные трюки, чудеса физической ловкости и захватывающие дух виды.
Обычно, я получал гораздо больше удовольствия, слушая, как он рассказывает об этих чудесах, чем наблюдая все это воочию. Я позволял Уотсону вновь и вновь тащить меня к этому большому экрану, но мне было ужасно скучно смотреть на их бесконечные мелодрамы, а звуки расстроенного пианино, сопровождающие каждую пантомиму, доставляли мне подлинное мучение.
Гораздо больший интерес вызвал у меня технический процесс съемок такого фильма. И настолько, что я приобрел камеру «Аэроскоп» и попробовал увековечить свои ульи. На заднюю стену моей лаборатории я повесил большую белую простыню и наблюдал за сложными движениями пчел и трутней на увеличенном, точно сфокусированном изображении. Эти записи оказались бесценными для моих исследований, а нитратная пленка , которую я использовал, имела совершенно непредсказуемую тенденцию к самовозгоранию, что придавало ей дополнительное очарование.
Хотя по своему темпераменту я скорее был склонен снимать фильмы , нежели их смотреть, я всегда с благодарностью буду вспоминать единственное исключение из общего правила. В середине декабря 1923 года Уотсон уговорил меня сопровождать его на местную премьеру «Нашего гостеприимства» , первую полнометражную ленту восходящей звезды американского кинематографа. Бастер Китон начал выступать в семейном водевиле в возрасте пяти лет, а когда в двадцать лет начал сниматься в кино, то заработал репутацию блестящего комика и натренированного атлета. А на мой вкус еще более важным было то, что в своей игре он воздерживался от излишнего мелодраматизма, более склоняясь к стоицизму, а его фарс выражался гримасами и почти балетными изогнутыми движениями тела. Я по достоинству оценил те коротенькие «двух-катушечные» комедии, в которых он играл в молодости, и на этот раз Уотсону не составило большого труда вытащить меня из дома на вечерний сеанс.
«Наше гостеприимство» оказалось легкой, но вполне безобидной костюмной драмой, однако, должен признать, что до эпизодов с бурным речным потоком я не слишком внимательно следил за ходом событий. И тут особое мое внимание привлек один кадр; вспенившиеся потоки бурной реки подбрасывали Китона гораздо медленнее, чем это могло бы происходить в реальности, и я быстро предположил, что он привязан к какому-то подводному страховочному канату. Не успел я прийти к этой мысли, как скорость его движения неожиданно увеличилась – его трос, должно быть, зацепился за какой-то выступ под водой и оборвался – и теперь он внезапно понесся по реке. Камере едва удавалось уследить за его стремительным движением, пока он боролся с волнами, изо всех сил стараясь держать голову над поверхностью воды.
Сердце мое заколотилось от прилива адреналина, но не успел я прийти в себя, как монтаж оборвал эту опасную сцену, вернув нас к дальнейшему действию картины. Китон явно оказался достаточно сильным пловцом, чтоб спастись из бурных вод, и, выбравшись за кадром на берег, он, должно быть, едва переведя дух, несмотря ни на что, вернулся к съемкам. События, разворачивающиеся перед моим взором, по-прежнему были весьма захватывающими, но я уже отслеживал в уме, как тщательно все было проработано и как умело и эффектно был инсценирован каждый опасный эпизод.
По мере того, как мое напряжение мало-помалу сошло на нет, кадр сменился, уступая место предстоящей развязке: на повороте реки ожидал водопад, его зияющая бездна готова была поглотить молодых героев.
Для Уотсона, так же, как и для меня, каждый водопад был напоминанием о Рейхенбахе. Если б я только знал, что нас ждет здесь такой неожиданный удар из-за угла, каким были подобные воспоминания, то уж конечно, удержал бы Уотсона дома. Я слышал, как он тихо охнул, сидя возле меня, и нащупал в темноте его руку, чтоб уверить в том, что нахожусь рядом. В окружавшем нас мраке кинозала он крепко сжал мое запястье, и в напряженном молчании мы смотрели, как Китон висел на раскачивающемся бревне над самым краем ниспадающих вниз потоков. Его возлюбленная, беспомощно плывущая вниз по течению, медленно приближалась к водопаду. Здесь камера задержалась на умном, решительном лице Китона, пытавшегося придумать какой-то способ для ее спасения.
Как часто, на протяжении тех лет, Уотсону снилось, что он вот так же стоит на самом краю, не в силах как-то помочь, глядя , как грохочущие воды уносят меня на дно пропасти ?
Внезапно камера отступила назад, показывая Китона возле катящихся вниз струй бурлящей воды. Он привязал себя веревкой к нависшему над водопадом бревну. И точно в самую последнюю минуту, когда отчаявшаяся девушка достигла рокового спуска, Китон спрыгнул с утеса, бросившись в самую середину потока. Он был совершенен в своей рациональности, и очертив параболу, неудержимый, как сила речных вод, в мгновение ока схватил девушку за руки. Даже после ее падения его веревка вытянула их обоих назад, на утес и его выступы. Какое-то мгновение они, вертясь, раскачивались взад и вперед – он, невольно глотая воду, она, барахтаясь в воздухе – а затем он рывком выбросил свою возлюбленную на безопасное место на утесе.
На какую-то минуту в потрясенном зале воцарилось молчание, а затем громкий взрыв аплодисментов и радостного смеха каким-то образом возместил неслышимый в фильме рев водопада. Я повернулся к Уотсону и с невыразимой радостью увидел, что он тоже смеялся. Мелькающий свет экрана отразился в блеске его глаз и ослепительной улыбке. Он сжал мою руку – сильное, победоносное биение его пульса без слов сказало мне, что он считал нашу победу над проклятой бездной еще более законченной и великолепной, чем тот акробатический трюк, который только что был продемонстрирован для нашего удовольствия.
В том декабре, на киносеансе в Сассексе, мы, наконец, покончили с одним из самых пагубных и старых призраков нашего прошлого. Дар смеха был бесценным, и я был очень признателен мистеру Китону за его искусство. Ну, вернее до того дня, пока на афише не появилось название его следующего фильма.

«Шерлок младший».

А вот это уже было совсем не смешно.





Наше гостеприимство

@темы: Шерлок Холмс, Поздние годы, rachelindeed, Счастливый Сассекс

---

Решила воспользоваться крайне дурным настроением и процитировать вот это очень печальное стихотворение Ольги Новиковой.

Написано оно собственно на один фанфик, я тогда прочитала его, стараясь не сосредотачиваться. Можно сказать, что так все могло закончиться и в каноне с Холмсом в Сассексе, и Уотсоном - в Лондоне. И у Ольги есть еще и ужасно траурный клип на эту тему.
Я все же против такой концовки. И двумя руками за счастливый Сассекс

А последнее четверостишие мне очень напоминает о нашей "Смертельной схватке"и Ватсоне, который упорно не понимал, насколько все серьезно




Ещё на чужой фанфик. Золотой октябрь в Суссексе

К концу, к закату катится
Последний летний день.
Зима за всё расплатится,
Но снег ещё не завтра.
Холодный ветер не задул,
И леса не раздел,
И даже не погас ещё
Огнём горящий запад.

Ты непривычно ласков был
И непривычно мил.
Ты спрятал сложный норов твой
В приветливости кокон.
И крови я не разглядел
За пятнами чернил –
Тем более, мешал пожар
Зажжённых солнцем окон.

И я не понял ничего,
Наивный, как дитя,
Я недогадлив был всегда,
И тут не догадался
О том, что улыбаясь мне, болтая и шутя,
На самом деле ты со мной прощался.



Если вдруг кому интересно вот здесь клип, видимо, как иллюстрация к вышеупомянутому фику

Очень грустно, траурно и депрессивно. Считаю, что все было не так)

@темы: Стихи, Шерлок Холмс, Клипы, Поздние годы, Ольга Новикова

---

Вы меня слышите?

Фанфик из сборника KCS с одноименным названием. Практически, это первая глава. В конечном счете, он все-таки оказался не столь депрессивным, как мне это показалось вчера вечером. Вначале показался вообще очень легким и приятным, в том числе и в плане языка, а сегодня я порядком затормозила.
Сборник посвящен новинкам ХХ века, а именно телефону. Похоже, действие происходит в 1904 г.

Вы меня слышите?

Я раздраженно посмотрел на телефон, стоящий на моем столе, хорошо зная, кто это звонит и причину, по которой он звонит мне в столь не подходящий час. А ведь можно было надеяться, что за двадцать два года этот человек научится такту...
- Алло?
- Эти иллюстрации ужасны - кто, черт возьми, позировал этому Сидни Пейджету?!
Благодаря этому новому изобретению я мог совершенно спокойно корчить недовольную мину и тут же воспользовался этим.
- Я тоже рад вас слышать, Холмс. Послушайте, "Стрэнд" не платит мне гонорар за иллюстрации, только за рассказы. Что там не так, черт возьми?
- У меня нет таких залысин даже сейчас - а ведь речь идет о событиях, которые произошли девять лет назад!?
- Напишите редактору письмо, но больше не звоните мне после одиннадцати, с гневными тирадами о вещах, над которыми я не властен. Вам еще что-нибудь не понравилось в этой истории? До утра у нас уйма времени, чтобы обсудить весь список недостатков, который вы, несомненно, составили.
- Очень смешно, Уотсон.
- Я отнюдь не собирался вас смешить, - вздохнул я, откладывая в сторону карандаш и откидываясь на спинку стула, с усилием закинув ноги на табуретку и не пытаясь даже создать видимость работы. Конечно, он может довольно резко выражаться по поводу моей работы, но Шерлок Холмс оставался моим дорогим другом, и он был важнее всего остального, особенно в эти дни.
- Почему «Пустой дом», Уотсон?- задал Холмс следующий вопрос, и я услышал шелест переворачиваемых страниц.
- Прошу прощения? – зевнул я.
- Лишь развязка этого дела произошла в доме Кэмдена, а не все упоминаемые там события, - сказал он. – И почему бы не назвать тогда рассказ «Приключение в доме Кэмдена», если вам уж так захотелось привлечь к нему внимание?
Я тяжело вздохнул, потирая глаза.
- Я имел в виду вовсе не дом Кэмдена, Холмс.
Шуршание страниц прекратилось.
- Нет? Какой же тогда?
Я провел рукой по волосам, решая, сказать ли ему всю правду ,или попытаться придумать какое-нибудь другое объяснение; ни то, ни другое не было легким выбором, если вам приходится иметь дело с единственным в мире частным сыщиком-консультантом ( в отставке).
- Уотсон? Вы там? Черт бы побрал этот аппарат… УОТСОН!
- Ради бога, Холмс, если вы будете кричать в трубку, телефон не заработает от этого лучше – а я думал! – сказал я, еле удерживаясь от смеха при таком его нетерпении.
-Хорошо, так какой тогда пустой дом вы имели в виду? – нетерпеливо спросил он.
- Мой, - тихо сказал я, наконец. – Или Бейкер-стрит, это уж как посмотреть.
На линии на несколько секунд воцарилась мертвая тишина; я терпеливо ждал вместо того, чтобы кричать в трубку, как любил это делать Холмс.
- Да, конечно… как я не догадался, - услышал я, наконец, его приглушенный голос.
- Большинство читателей полагают, что речь идет о доме Кэмдена, - попытался объяснить я, крутя в пальцах телефонный провод, испытывая неловкость из-за того, что не вижу при этом выражение его лица. –А это скорее мое личное отношение к этому делу.
- Ну, конечно, это же ваша привилегия, как автора, - тихо ответил Холмс.
Я вздохнул с облегчением от того, что он не разразился тирадой о моей глупой сентиментальности. Мой вздох был услышан на другом конце провода; Холмс засмеялся и заговорил о другом.
- Кстати, вы знаете, что сделали ошибку в слове «лама»?
Я поморщился, так как уже видел эту опечатку.
- Честное слово, это ошибка наборщика, а не моя!
- Гмм…
- Эта построчная критика нового сборника рассказов – единственная причина, по которой вы мне позвонили? – спросил я, подавив зевок.
- Нет. Вы зеваете?
- Холмс, сейчас почти полночь.
- Да, я заметил. Почему вы работаете в такой поздний час?
Я устало потер глаза и посмотрел на кипу бумаг на своем столе.
- Просто была длинная неделя. Надо записать в карты больных предписания, ответить на письма, подготовить к публикации очередной рассказ, и я еще не смотрел на список пациентов, записавшихся на завтрашний прием…
- Старина, вы вгоняете себя в гроб. Мой дорогой Уотсон, я знаю, что вы солдат, но вы же не обязаны один на один сражаться с целым миром.
Я улыбнулся, хоть он и не мог меня видеть – по какой-то причине мой друг гораздо более открыт , когда говорит по телефону, чем , когда мы рядом; , я не уверен, было ли причиной то, что ему не приходилось во время разговора смотреть мне в лицо или же его просто смягчили время и расстояние, но я не собирался с ним обсуждать приятную перемену его язвительного характера.
- Будем надеяться, что на следующей неделе будет полегче. Несколько моих пациентов собираются уехать из города, - сонно пробормотал я.
- Хорошо. Не вынуждайте меня приехать туда и отпугнуть их ,либо утащить вас у них из-под носа на какое-нибудь придуманное расследование.
На этот раз я уже рассмеялся, и услышал по голосу Холмса, что он улыбается, несмотря на треск на линии.
- Не пора ли вам отправиться в постель?
- Моя работа еще не закончена – какой-то идиот, очарованный этим новым изобретением, телефоном, продолжает названивать мне в середине ночи и отрывать от дела, - насмешливо сказал я, выпрямляясь и пытаясь рассортировать бумаги, лежащие на столе.
- Уотсон, технически это не середина ночи. Если мы учтем тот факт, что это время года следует за осенним равноденствием, и что темнеет около восьми, а начинает светать в семь, то технически середина ночи будет где-то около часа – Уотсон, вы слушаете меня?
Я поспешно подхватил трубку, которая лежала на столе, пока я во время речи Холмса ставил подписи на рецептах.
- О, разумеется.
- Вы не слушали, вы положили трубку на стол.
- Строите теории без фактов?
- Уотсон, я услышал шум от движения, когда вы вновь ее подняли.
Я со стоном отложил ручку и сжал пальцами переносицу, пытаясь отогнать надвигающуюся головную боль.
- Послушайте, если я повешу трубку, вы обещаете, что ляжете?
- Нет, - честно ответил я. – Кроме того, вы еще не сказали мне, по какой, все-таки, причине вы позвонили. Я почему-то сомневаюсь, что просто для того, чтобы поболтать часок – это не в вашем стиле.
- Почему бы нет? – в голосе Холмса прозвучала обида, и я усмехнулся.
- Потому что , если бы вы действительно хотели бы поговорить о пустяках, то позвонили бы в то время, когда вам точно известно, что я не сплю, а не тогда, когда я либо сплю, либо уже еле ворочаю языком.
- Может, я весь вечер был занят?
- С каким-нибудь ульем?
- С тремя ульями. А они требуют большого внимания.
- И видимо, гораздо большего, чем какой-нибудь ваш клиент, иначе бы вы не провозились с ними весь день и вечер.
- Ну, думаю, это могло бы подождать до утра, но я решил, что стоит попробовать переговорить с вами сегодня вечером, - сказал он раздраженно.
Я снова зевнул, даже не пытаясь скрыть это.
- Думали, что это стоит того, чтобы попробовать?
- Что вы делаете в эти выходные?
У Холмса всегда была довольно раздражающая привычка отвечать вопросом на вопрос.
Я зажал трубку между ухом и плечом, одной рукой потирая голову, а другой потянувшись за журналом .
– М-м, дайте-ка посмотреть… слава богу, ничего особенного. В субботу вечером я собирался посетить лекцию, которую будут читать в Бартсе, о последних достижениях в европейской психологии…
- Ба! Да вам самому следует читать лекции, а не ходить на них. Забудьте об этом скучном деле. Я играю Мендельсона.
Видимо, между двумя последними предложениями должна быть какая-то логическая связь, но в конце длинного дня у меня в голове все было довольно расплывчато, и я ее не видел.
- Это предложение или приглашение?
- Для человека, который никак не может перестать зевать прямо в трубку, у вас чрезвычайно насмешливое настроение.
- Ради бога, Холмс, ответьте на вопрос!
Он фыркнул.
- Естественно , приглашение. Мне надоело весь день разговаривать с пчелами.
-Отсюда и полночные звонки.
- Отсюда и полночные звонки, - бодро признал он. – И если вы не приедете, то завтра ночью вас ждет еще один такой же звонок.
- Знаете, если б вы только приложили усилие, то с легкостью превзошли бы Чарльза Огастеса Милвертона.
- А вы в свою очередь превзошли бы Чарльза Диккенса, если бы попробовали писать что-то еще, кроме этого романтического вздора.
- А… ну, спасибо.
- Не за что. Ваш поезд отходит завтра в два часа после полудня. Не опоздайте.
Я радостно фыркнул.
- И это говорит человек, который неоднократно перескакивал через ограду Юстонского вокзала, швырял контролеру свой билет и на ходу вскакивал в уже отходящий от станции состав?
- Я сказал : Не опоздайте. И мне все равно , насколько впритык вы прибежите на станцию, лишь бы только вы добрались сюда. Вас будет ждать двуколка.
- Прошлый раз мне пришлось идти пешком, - удивившись, заметил я, засовывая стопку бумаг в ящик стола, ибо было очевидно, что сегодня я уже не буду ими заниматься.
- Тогда было лето. Сейчас слишком холодно, чтобы человек столь преклонного возраста шел пешком в это время года.
- Холмс, я даже не собираюсь ничего на это отвечать.
- Вы уже закончили свою работу? Я что-то больше не слышу шелеста бумаг.
- Я отложил все на завтра, - устало вздохнул я, откидываясь назад и сдерживая зевок.
- Отлично, - радостно откликнулся Холмс. – Теперь вам надо только уложить вещи, и вы можете ложиться спать.
Я с трудом удержался от желания уронить голову на стол.
- Разве в прошлый раз я не оставил у вас кое-что из своих вещей? – уныло спросил я.
- Нет, но это была бы неплохая идея, - подхватил Холмс. – Вы могли бы оставить одежду, которая потребуется вам на уик-энд, в гостевой комнате.
- Она может вам еще зачем-нибудь понадобится в перерывах между моими приездами; я почему-то сомневаюсь, что какому-нибудь вашему гостю понравится, если он найдет на комоде чужую зубную щетку, - сонно сказал я.
- У этой проблемы есть только одно решение, - голос Холмса в эту минуту стал очень тихим.
Я вздохнул, медленно скручивая между пальцами телефонный провод.
- Холмс, мы уже дюжину раз говорили об этом… Я просто не могу еще это сделать… Да не прошло бы и месяца, как я сошел бы там с ума от безделья…
- Солдат сражается до конца, да?
- Холмс, это не что-то такое, что я мог бы отбросить, как старое пальто, мне было бы это не легче, чем вам изменить свои привычки отшельника, - мягко сказал я.
- Хотите сказать, что перед лицом всех этих перемен в Лондоне мой выбор был сбежать оттуда, а ваш – остаться и принять бой?
- Разве не к этому все сводится, дорогой друг?
Наступила небольшая пауза, а потом раздался унылый вздох.
- Полагаю, вы правы, Уотсон… это случается c вами гораздо чаще, чем могли бы предположить те, кто знает нас лишь по вашим живописным мемуарам.
- И всегда все возвращается к ним, да? – сказал я с улыбкой.
- Вы этого от меня и ожидали, не так ли? Мне бы не хотелось разочаровать вас.
- Да, - признал я, перекручивая провод вокруг пальца. Несколько секунд ни один из нас не произнес ни слова, и тут я не смог сдержать зевок.
- Я кладу трубку. Идите спать, старина. Не будет ничего хорошего, если вы отмерите завтра неверную дозу какого-нибудь снадобья из-за того, что будете еле держаться на ногах. Не говоря уже о том, что вы окажетесь в тюрьме, и это окончательно испортит уик–энд.
- Ваше беспокойство за мое благополучие удивительно трогательно, - ответил я, улыбаясь в трубку.
- Как всегда.
Мы оба засмеялись с непринужденностью друзей, знавших друг друга четверть века, и я неохотно завершил разговор.
- Спокойной ночи, Холмс.
- Технически, дорогой друг, уже утро, ибо фактически вторая половина дня заканчивается с…
Я положил трубку, чего он и ждал, и усмехнулся, сидя в темноте. Некоторые вещи никогда не меняются, и среди них абсолютное нежелание Холмса говорить мне «до свидания».
Он не прощался, уезжая из Лондона, продолжая утверждать, что мы расстаемся всего лишь до следующей встречи, и прыгнул в поезд, когда я еще не успел сказать все, что хотел (предчувствуя это, я написал ему письмо и всунул конверт в его саквояж), и каждый раз, когда мне пора было возвращаться в Лондон после моего очередного визита к нему, Холмс никогда не говорил «до свидания», а просто произносил «бон вояж» перед тем, как я садился в двуколку, чтобы ехать на станцию.
И вдобавок к этому , он либо вешал трубку, не прощаясь, просто заканчивая разговор и все. Либо поддерживая уже сложившуюся у нас традицию, Холмс начинал излагать самые нелепые теории, какие я только слышал, а я вешал при этом трубку, так и не попрощавшись – теперь это уже вошло у нас в привычку.
Я погасил лампу и вышел из своего кабинета, пытаясь вспомнить, куда я положил свой саквояж, вернувшись домой в прошлый уик-энд; моя душа, минуя повседневные хлопоты завтрашнего дня, уже устремилась к пригородной станции в самом центре Сассекса.
Для человека, так много лет считавшегося «мозгом без сердца», Шерлок Холмс порой мог быть подкупающе сентиментальным.
Но ни за что на свете, ни в прошлом , ни в настоящем, я бы не желал ничего другого.

@темы: Шерлок Холмс, KCS, Поздние годы

---

Из старых записей ... Холмс и Уотсон: поздние годы

По просьбам "трудящихся". Выкладываю здесь копию из дневника Annun

Перевод изысканий Jane Turenne

Холмс и Уотсон: поздние годы

Легко забыть, что из четырех с половиной десятилетий их дружбы/отношений/чего угодно, о которых мы располагаем какими-либо сведениями (я считаю до 1927 года, т.к. до этого времени Уотсон продолжал публиковаться и включал в текст небольшие упоминания о настоящем), около 95% рассказов относятся к первым двадцати с лишним годам, и только оставшиеся 5% – к последним двадцати с чем-то. И я называю эти числа не потому, что они красиво звучат; 3 дела из 60 = 5%. На самом деле, мы знаем почти столько же о жизни Холмса до того, как он встретил Уотсона – из двух историй – сколько обо всей второй половине их совместной жизни. И как бы мне ни хотелось относиться к этому с оптимизмом, и считать, что жизнь у них была - солнце, розы и пчеловодство прямо сразу после 1903-го, я решила, что пришло время проверить, что же конкретно мы знаем и чего не знаем о пенсионных годах. Так что я бросилась с головой в исследования и в результате составила следующую предварительную хронологию отношений Холмса и Уотсона, начиная с 1903 года.

1903: По-видимому, BLAN [«Человек с белым лицом»] (*) происходит в январе (я несколько сомневаюсь в этом, но раз уж Холмс утверждает так в тексте, пока опустим это). Уотсона на Бейкер-стрит в это время нет, и не было какое-то время; Уотсон живет «в своей собственной квартире на улице Королевы Анны» (**) к 3 сентября 1902-го согласно ILLU [«Знатный клиент»]. Холмс говорит в BLAN, что Уотсон «в то время покинул меня ради жены», хотя, опять же, есть причины сомневаться в этом («покинул меня ради жены» [deserted me for a wife], к примеру, не обязательно означает «снова женился»), и не последняя из них – в том, что Уотсон не упоминает жену в вышеприведенной цитате из ILLU. В любом случае, «в то время» должно указывать, что Холмс больше не был «покинут» в 1926-м, когда был опубликован BLAN, и эта гипотеза подтверждается другими фактами, о которых ниже. Также стоит отметить, что во время BLAN Холмс всячески старается найти себе спутника на замену – и, опять же, берет с собой доктора, некоего сэра Джеймса Саундерса; это может указывать, что Холмс уже чувствует отсутствие своего Уотсона. Но все же, помимо самого факта, что Уотсона нет рядом, в BLAN не видно никаких намеков, что Холмс и Уотсон перестали быть лучшими друзьями в начале 1903-го.

[Примечания переводчика:
* Я сохранила четырехбуквенные английские аббревиатуры для обозначения рассказов (насколько понимаю, это общепризнанная и удобная система), но везде постаралась привести один из вариантов перевода названия.
** Перевод цитат из Конан-Дойля в некоторых случаях мой, в других - взят с сайта lib.ru; хочу воспользоваться случаем и порекомендовать читать канон исключительно по-английски: переводы часто неаккуратны и теряют смысл и/или тон оригинала, не говоря уже о тонкостях вроде игры слов.]

Баринг-Гоулд датирует 3GAB [«Происшествие на вилле «Три конька»] маем месяцем, но 3GAB – один из весьма спорных рассказов, и Клингер [Лесли С. Клингер, «Новый аннотированный ШХ», 2004] ставит его раньше. В любом случае, Уотсон, по-видимому, не живет на Бейкер-стрит во время этого дела, что подтверждает датировку 1903-м годом. В начале рассказа Уотсон «несколько дней не виделся с Холмсом», и когда он приходит, детектив заботливо усаживает его в кресло. Холмс просит (а не предполагает заранее) об участии Уотсона в расследовании: «А сейчас, если у вас найдется свободное время, Уотсон, мы отправимся в путь»; а Холмс очень редко это делает в годы после Возвращения (а чаще всего – после женитьбы на Мэри Морстэн, как в начале BOSC [«Тайна Боскомской долины»] в 1889-м), так что здесь очко в пользу существования жены в тот момент. Когда они добираются до названной виллы, Холмс начинает превозносить Дугласа Мэйберли («Удивительная личность!») в такой манере, какую я могу объяснить только попыткой заставить Уотсона ревновать. (Может быть, там и вправду что-то было; Холмс считает необходимым уточнить, спрашивая миссис Мэйберли: «Несчастная любовь… Женщина?», - у меня от этого сразу появляются разные мысли; очень похоже на восклицание Уотсона: «Нет, конечно, мужской!» - по отношению к почерку письма Перси Фелпса, о котором Уотсон уже знает, что оно продиктовано Фелпсом кому-то, из NAVA [«Морской договор»]). Потом идут следующие любопытные фразы: «На протяжении того дня мне больше не довелось увидеть Холмса», а дальше «Рано утром я нашел своего друга в его комнате». а) Уотсон, если вы не видели его днем, видели ли вы его ночью? («на протяжении [того] дня» [during the day] вместо «в тот день», как мне кажется, предполагает утвердительный ответ) б) если Уотсон был на Бейкер-стрит на следующий день рано утром, это потому, что он ночевал там? и в) почему они разговаривают в комнате Холмса, а не в гостиной? Лично мне, конечно, все ответы представляются самоочевидными, но я готова выслушать другие толкования. На следующий день Холмс также чувствует себя достаточно уверенно, чтобы отбросить преувеличенную вежливость и вернуться к прежней властной манере: «Уотсон, подойдите сюда, к окну». Таким образом, здесь мы видим дело, которое начинается отсутствием Уотсона и чрезмерной суетой Холмса, а кончается возвращением к прежнему взаимопониманию – опять же, очень похоже на некоторые дела из морстэнских времен. Если между ними уже начинаются трения, то все еще не так плохо и легко улаживается.

И Баринг-Гоулд, и Клингер оба датируют «ясный летний вечер» в MAZA [«Камень Мазарини»] 1903 годом, и я не вижу причин спорить. Во время MAZA Уотсон, очевидно, не живет на Бейкер-стрит (упоминается его процветающая мед. практика, но не предполагаемая жена), и, на самом деле, все выглядит так, словно он уже довольно давно не бывал там; однако рассказ начинается со слов: «Доктору Уотсону было приятно снова очутиться на Бейкер-стрит, в неприбранной комнате на втором этаже», - так что разлука не выглядит горькой. Конечно, насколько мы можем доверять неизвестному автору MAZA – это другой вопрос, так что все здесь надо делить на десять (я думаю, ни один другой рассказ так широко не оспаривается, и многие хотели бы вообще выбросить его из канона). В начале повествования Холмс находится не в лучшем состоянии. Слуга Билли сообщает, что «он бледнеет и худеет с каждым днем и ничего не ест», - я бы сказала, чахнет от тоски. Когда Холмс появляется на сцене, он отсылает Билли и заводит достаточно странный разговор с Уотсоном. Холмс никак не может выбрать тон: «Спиртные напитки позволены?» - звучит довольно резко, а «Дайте снова на вас посмотреть в вашем старом кресле», - почти нежно. Холмс упоминает, что ему угрожает значительная опасность (убийство) и что он морит себя голодом, но ни то, ни другое не вызывает сильной реакции у человека, который обычно спешит нервничать и волноваться по поводу его благополучия. Затем он произносит одну из своих речей на тему «тело ничего для меня не значит» и опять терпит неудачу. Вскоре после этого, однако, нам сообщают, что «честное лицо Уотсона нервно подергивалось», и, когда появляется граф Сильвиус, мы слышим диалог, очень похожий на «Вы со мной не пойдете» - «В таком случае и вы не пойдете» из CHAS [«Конец Чарльза Огастеса Милвертона»]:
У: В таком случае, я останусь с вами.
Х: Ваше присутствие может очень помешать.
У: Ему?
Х: Нет, мой дорогой, мне.
У: И все-таки я не могу оставить вас одного.
В отличие от CHAS, Холмс побеждает в этом споре, но только потому, что Уотсон чувствует, что его отсылают по важной причине. После интермедии с драгоценным камнем, восковой фигурой и граммофоном расследование заканчивается, Уотсон «остается», Холмс в очередной раз устраивает представление, подкладывая бриллиант в карман лорду Кантлмиру, и они ужинают вдвоем. Отношения между Холмсом и Уотсоном в этом деле развиваются очень похожим образом на 3GAB: неловкость в начале, но конец на дружеской ноте.

Последнее расследование до ухода на покой, CREE [«Человек на четвереньках»], начинается так: «Как-то воскресным вечером, в начале сентября 1903 года», и завязывается классической телеграммой: «Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите все равно». Хотя Уотсон по-прежнему живет не на Бейкер-стрит во время CREE (он описывает квартиру как «дом, который когда-то был и моим»), он не выказывает никаких признаков, что женат, и некоторые детали даже указывают на противоположное. Однако в словах Уотсона в завязке рассказа чувствуется какая-то усталая горечь: он называет себя одной из «привычек» Холмса, «раздражающим» его «неторопливостью и обстоятельностью моего мышления». Холмс, кажется, понимает, что чаша терпения Уотсона почти переполнилась, и пытается применить свое обаяние: улыбается ему, извиняется за «некоторую рассеянность», а при появлении мистера Беннета жалеет, поскольку «рассчитывал потолковать с вами [Уотсоном] подольше, до того как он [Беннет] придет». Такой же тон сохраняется на протяжение беннетовского визита: Холмс интересуется врачебным мнением Уотсона и откликается на него: «Превосходно, Уотсон!». Он принимает как само собой разумеющееся, что Уотсон поедет с ним в другой город, а Уотсон, упоминая, что не так-то легко выбраться из Лондона, говорит о своей «весьма порядочной» практике - и ни словечка о жене. Чудесное настроение Холмс сохраняет и в «Кэмфорде»: «Браво, Уотсон!» - там и настроение Уотсона, кажется, улучшается. Во время их возвращения снова упоминается практика Уотсона и снова не упоминается его жена, они снова расстаются, и до конца рассказа разговаривают с теплотой. Холмс считает, что теряет хватку и что ему «положительно настало время удалиться на маленькую ферму, о которой я давно мечтаю». И впрямь, он почти сразу это и делает: Баринг-Гоулд датирует окончание CREE 22-м сентября, а EMPT [«Пустой дом»], который, предположительно, Холмс просил Уотсона не публиковать до его «отставки», вышел в “Collier’s Weekly” 26-го сентября и в «Стрэнде» в октябре. (Уотсон говорит в EMPT, что Холмс дал ему разрешение на публикацию «третьего числа прошлого месяца», что означает либо 3 августа, либо 3 сентября… но мы сейчас закроем на это глаза. Может быть, он предчувствовал окончание своей карьеры, и, будучи Холмсом, предчувствовал с большой точностью. Или Уотсон где-то воспользовался авторским правом.)

Ну и откуда этот уход на покой, и почему именно тогда? Очевидно, когда-нибудь Холмсу пришлось бы отойти от дел, но если верна дата его рождения по Баринг-Гоулду, 6 января 1854, то Холмсу осталось еще немного до пятидесяти лет, его сложно назвать стариком. Никаких размолвок между ним и Уотсоном не заметно, их отношения в CREE – самые дружеские по сравнению со всеми остальными делами после новой женитьбы Уотсона, если она все-таки была (и если она была в конце 1902-го или в начале 1903-го), и высказывания Уотсона в начале EMPT из «настоящего» подтверждают, что все хорошо (Уотсон, помимо прочего, называет Холмса «замечательным человеком»). Но, однако, маловероятно, что Уотсон в тот момент вместе с Холмсом в Суссексе: ведь его медицинская карьера наконец-таки пошла в гору, а его возвращение в мир печати делает необходимыми частые встречи с издателями и не только. Так что Холмс едет в деревню один, но без явной обиды, обзаводится, как он позднее ее называет, «виллой» в Суссексе, пчелами и экономкой – имя которой может быть, а может и не быть Марта – а Уотсон остается в Лондоне, публикует EMPT в октябре, NORW [«Подрядчик из Норвуда»] в ноябре и DANC [«Пляшущие человечки»] в декабре (в двух последних я не могу найти никаких отсылок в будущее).

1904: SOLI [«Одинокая велосипедистка»] попадает в «Стрэнд» в январе. Уотсон упоминает, что Холмс был «чрезвычайно занятым» человеком в 1894-1901 гг., и это позволяет предположить, что практика обеднела в 1902-1903. Это могло сыграть роль в ранней отставке Холмса. Стоит упомянуть, что Майкрофту, который старше Холмса на семь лет, исполнилось 55 в 1901 или 1902 году, и он сам мог счесть это поводом для отставки. Может быть, у Холмса дела пошли хуже из-за отсутствия покровителя в правительстве?

PRIO [«Случай в интернате»] публикуется в феврале. Странная формулировка в начале: «Наша скромная сцена на Бейкер-стрит – место действия многих драматических эпизодов» [в оригинале глагол “we have had” вместо “we had” – может переводиться и в настоящем времени]. Наверно, это неважно, но может ли означать возвращение на Бейкер-стрит? Маловероятно, но возможно.

BLAC [«Черный Питер»] публикуется в марте. Длинное и интересное вступление, но никаких отсылок к пенсионной жизни.

CHAS [«Конец Чарльза Огастеса Милвертона»] в апреле! Опять ничего о жизни после 1903-го, но лично я не могу представить, чтобы Уотсон опубликовал CHAS, когда они с Холмсом в ссоре. Это просто не сходится, психологически неправдоподобно; столько привязанности и доверия.

SIXN [«Шесть Наполеонов»] публикуется в мае (Боже, это золотой век…); всё как и с CHAS. Никаких упоминаний о настоящем / будущем, но тон заставляет вообразить Х. и У. в хороших отношениях, во всяком случае, со стороны Уотсона.

3STU [«Три студента»] в июне. Ничего. Но это один из рассказов, где Уотсон сверхзаботлив, так что решение напечатать его, как кажется, показывает, что ему по-прежнему не все равно.

GOLD [«Пенсне в золотой оправе»] в июле. Единственное, что я нашла интересного: Уотсон называет расследования в 1894-м «наша работа», что лично мне говорит о ностальгии и симпатии. Но, может быть, я делаю из мухи слона.

MISS [«Пропавший регбист»] в августе. Никаких отсылок к будущему.

ABBE [«Убийство в Эбби-Грейндж»] в сентябре. Ничего; но это один из триумфов Холмса, и там есть эта потрясающая сцена с «английским судом присяжных», что должно, видимо, означать хорошие отношения между ними?

SECO [«Второе пятно»] в декабре. Наконец-то что-то определенное! Первое в печати упоминание Уотсоном об отставке Холмса. Уотсон начинает с того, что собирался закончить публикацию своих рассказов на ABBE, три месяца назад. Почему же, ведь мы знаем, у него их еще очень много? Уотсон говорит, что «мистер Холмс ни за что не хотел, чтобы в печати продолжали появляться рассказы о его приключениях». Мы можем установить, что Холмс и Уотсон, по крайней мере, достаточно регулярно общались за прошедший год. Однако, причина, на которую предположительно ссылается Холмс: «Пока он не отошел от дел, отчеты о его успехах представляли для него практический интерес; когда же он окончательно покинул Лондон… известность стала ему ненавистна», - совершенно бессмысленна, поскольку Уотсон стал снова печататься только после отставки Холмса. Как бы то ни было, отношения Холмса и Уотсона в настоящем, как мы можем понять из небольшого отрывка в начале SECO, очень похожи на прежние: Холмс «настоятельно потребовал», чтобы Уотсон его слушался, а Уотсон упрашивал, уговаривал и льстил и, в конечном счете, сделал по-своему – опубликовал SECO. Тот факт, что ему так хочется напечатать именно этот случай, опять же указывает на то, что и через расстояние общение (какой бы оно ни носило характер) в этот момент им хорошо удается.

1905-06: Никаких рассказов. Если была какая-то размолвка (а я, если честно, убеждена, что была), она, должно быть, произошла именно в этот момент. В чем дело, до конца не ясно. Если Уотсон женился в начале 1903-го, то брак, вероятно, окончился (либо они просто расстались) к сентябрю того же года, так что вряд ли жена Уотсона – причина этих проблем. Разве что, Уотсон с женой помирились? Оставил бы Уотсон Холмса одного так надолго только для того, чтобы посвятить себя медицинской карьере? Упрямство Холмса касательно дальнейшей публикации – угрожает ли оно их дружбе? Лично я убеждена, что из этого времени идут все проблемы, и именно в тот момент начинается самый серьезный Разрыв между ними.

1907: LION [«Львиная грива»] происходит в июле. Холмс очень определенно рассказывает, насколько все плохо: «В описываемый период милый Уотсон почти совершенно исчез с моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям». Здесь мы имеем первое точное свидетельство не только физического, но и эмоционального расстояния между ними. Тон Холмса ясно показывает, как ему не хватает Уотсона: «Эх, если бы он был рядом», «Мой дом стоит одиноко» и т.п. – хотя мы, по крайней мере, можем надеяться (и не без оснований), что это отражает состояние Холмса на момент расследования, а не в 1926 году, когда опубликован рассказ. Здесь перед нами мелькают два представителя суссекского пейзажа, которые могли иметь (а могли и не иметь) отношение к разрыву Холмса с Уотсоном: Гарольд Стэкхерст, спортсмен и «широко эрудированный ученый», и Мод Беллами, которую Холмс описывает, наверно, с большим восхищением, чем любую другую женщину в Каноне (включая «Эту Женщину»). Поскольку я отношусь к направлению «Холмс голубее, чем ясное небо, ну или, может быть, асексуален», я не склонна считать мисс Беллами возможным соперником доктора, и думаю, что для этого у нас достаточно оснований, поскольку Холмс и Уотсон уже начали отдаляться друг от друга до событий в LION, а Холмс знакомится с Мод только в середине рассказа. Что касается Стэкхерста: «С того времени, как я поселился на побережье, нас с ним связывали самые дружеские отношения, настолько близкие, что мы по вечерам заходили друг к другу, не нуждаясь в особом приглашении». Считать ли отношения Холмса и Уотсона платоническими или нет, можно представить, что Уотсон мог ревновать к Стэкхерсту, особенно если учитывать, что расстояние между Лондоном и Суссексом уже вносит разлад в их дружбу или любовь. Если и не считать нового соседа причиной всех проблем, он вряд ли способствует улучшению обстановки.

1908: WIST [«Происшествие в Вистерия-Лодж»] публикуется в двух частях в сентябрьском и октябрьском номерах «Стрэнда». Никаких отсылок к будущему, и случай не из самых теплых. Единственное, что можно установить из публикации этого конкретного рассказа – что в какой-то момент Уотсон связался с Холмсом, чтобы получить разрешение напечатать его.

BRUC [«Чертежи Брюса-Партингтона»] публикуется к декабре. Нет никаких указаний на что бы то ни было, помимо того, что, опять же, Уотсон получил разрешение Холмса. Но все же, это одно из их хороших дел вместе: доверие, как и в CHAS, и, безусловно, триумф Холмса. Может быть, Уотсон пытается растопить лед, выбирая такой приятный рассказ?

1909: Совсем ничего, и в такое время, когда отсутствие новостей не выглядит хорошей новостью. Возможно, конечно, что BRUC сработал, и их отношения потеплели. Это «потепление» могло начаться в декабре 1908-го (не раньше) и кончиться в декабре 1911-го (не позже). Ведь могло же?

1910: После двух лет молчания, первое дело, которое описывает Уотсон – это DEVI [«Дьяволова нога»]. DEVI! Если есть рассказ, который кричит «я хочу, чтобы ты помнил, как сильно ты меня любишь» - то это DEVI. И к тому же, Уотсон публикует его по собственному предложению Холмса (телеграмма: "Почему не написать о Корнуэльском ужасе - самом необычном случае в моей практике"; но сам факт телеграфного сообщения доказывает, к сожалению, что даже в середине этого трехгодичного затишья Уотсон не живет в Суссексе). Уотсон заявляет, что он «решительно не понимал, что воскресило в памяти Холмса это событие», но я позволю себе усомниться в этом XD Такой случай и в такое время – могут они означать, что всё и в самом деле становится лучше? Стиль Уотсона весьма лестный на протяжении всего рассказа; он начинает с обсуждения «удивительных событий и интересных воспоминаний, которые относятся к моей старинной и близкой дружбе с мистером Шерлоком Холмсом», переходит к утверждению «участие в некоторых его приключениях было [для меня] честью», и рассказывает драгоценную для любого слэшера историю, которую мы все знаем и любим, и заканчивает разговором о любви и мщении, заставляющем любого здравомыслящего человека вспомнить о 3GAB. Короче говоря, самый обнадеживающий взгляд на Холмса и Уотсона за полдесятилетия.

1911: Именно в это время, увы, рушатся все надежды.

REDC [«Алое кольцо»] публикуется в марте-апреле 1911, и не содержит никаких намеков на будущее. Это и не очень дружеское дело, если говорить о ребятах: между ними почти нет никаких отношений, не имеющих прямого касательства к расследованию. Но REDC еще отнюдь не так ужасен, как…

LADY [«Исчезновение леди Френсис Карфэкс»], опубликованное к декабре: Холмс со своими худшими оскорблениями и в не самой лучшей профессиональной форме. Загадка, как Уотсон вообще получил разрешению напечатать LADY; очень может быть, что он рванулся к издателю в приступе обиды, не спрашивая Холмса. Никаких явных упоминаний о пенсионном времени, но тон весьма определенный.

К этому времени Холмс, по-видимому, закончил писать свое "Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые
наблюдения над отделением пчелиной матки". «Стрэнд», без сомнения, продавался лучше, чем его шедевр, что вряд ли внушало Холмсу очень теплые чувства к старому другу. Никаких упоминаний о холмсовом учебнике по криминологии со времен его ухода на покой.

1912-13: Возможно, по причине размолвки с Уотсоном, после посещения министра иностранных дел и премьер-министра где-то в 1912-м году, Холмс позволяет уговорить себя принять двухгодичное секретное задание, и на свет появляется Алтамонт. Холмс отращивает козлиную бородку и смывается в Чикаго. Оттуда он двигается в Буффало, потом в Кантри Корк и со временем обратно в Англию (параллельно приобретая, по собственному мнению, довольно грязный лексикон и познания в автомобильной технике).

В это время Уотсон, может быть, обижаясь на полное отсутствие сообщений от Холмса все эти месяцы, публикует DYIN [«Шерлок Холмс при смерти»] в декабре 1913-го, единственно подходящее продолжение после LADY, если иметь в виду рассказы в стиле «Холмс – идиот». Помимо этой основной темы, стоит отметить только довольно грустную фразу Уотсона «те годы, когда я был с ним [рядом]» - это о времени, когда они жили на Бейкер-стрит. Замечание: прошедшее время при упоминании миссис Хадсон может указывать, что она уже умерла.

1914-15: Холмс, теперь принадлежащий к организации Фон Борка под именем Алтамонта, подрывает работу немецкой разведки в Англии. Холмс посылает Уотсону телеграмму с просьбой встретиться с ним в Харвиче на автомобиле 2-го августа. Уотсон обеими руками хватается за шанс снова увидеться с Холмсом, и позже говорит, что он «редко когда бывал так счастлив, как получив вашу телеграмму». Холмсу уже известно, что а) у Уотсона есть автомобиль, б) Уотсон «возвращается на прежнюю службу» - вероятно, военным врачом – так что он должен был получать известия об Уотсоне эти два шпионских года, хотя не напрямую от Уотсона. Это подтверждается и словами доктора: «До нас доходили слухи, что вы живете жизнью отшельника среди ваших пчел и книг на маленькой ферме в Суссексе». Тот крайне печальный факт, что Уотсон также был вынужден получать вести о Холмсе через третьи руки (не говоря уже о зловещем «мы», дающем возможность предположить, что в корне проблем была-таки некая миссис Уотсон), тоже вписывается в получившуюся картину их взаимоотношений. Холмс и Уотсон, бесспорно, не виделись несколько лет – Холмс прямо об этом говорит – но в результате все обиды позабыты, и весь рассказ они дружелюбны, и сердечны, и сжимают друг другу плечи, и «разговаривают по душам» [“intimate converse”], и вместе любуются лунной дорожкой на море, и ждут войну, которая вот-вот разразится.

Начиная со следующего месяца и до мая 1915-го, Уотсон публикует VALL [«Долина ужаса»]. Хотя повесть начинается с несколько удручающих реплик «Я склонен думать…» - «Думайте, думайте», эта история, если говорить об отношениях Холмса и Уотсона, носит довольно теплый характер, особенно чудесная сцена «не побоитесь ли вы спать рядом с лунатиком», так что ничто здесь не может указывать на какую-либо новую размолвку между ребятами. Публикация VALL в это время может указывать, что служба Уотсона проходит в пределах Англии (возможно, он работает добровольцем в лондонском госпитале, или что-то подобное), хотя всегда остается вероятность, что он присылает рукописи с фронта.

1916: Ничего. Без сомнения, напряженное время для всех наших знакомых - Первая мировая война в самом разгаре.

1917: LAST [«Его прощальный поклон»], рассказ и одноименный сборник, печатаются соответственно в сентябре и октябре (первый – отнюдь не обязательно при участии Уотсона и Холмса). К сборнику есть предисловие, из которого мы узнаем, что у Холмса бывают приступы ревматизма, что его ферма расположена в пяти милях от Истбурна, и что «он делит время между занятиями философией и сельским хозяйством». Раз Уотсон знает обо всем этом, значит, они с Холмсом снова общаются, и при этом (если мы не считаем, что Уотсон в это время на фронте) ничто в тексте, ни дух ни буква, не мешает нам думать, если хочется, что Уотсон и сам живет в Суссексе, начиная с любого момента после событий LAST.

1918: мирный договор подписан 11 ноября. Если во время войны Уотсон дрался на континенте, теперь ему открыт путь домой. В Суссекс, к Холмсу и пчелам. Нет, у меня нет никаких доказательств из текста, но ничто этому и не противоречит.

1919-20: Ничего. Холмсу и Уотсону явно есть чем заняться, наверстывая упущенное время.

1921: MAZA публикуется в октябре – неизвестно кем. Лично я предпочитаю кандидатуру Билли. Никаких отсылок в будущее.

1922: Уотсон публикует THOR [«Загадка Торского моста»] в феврале. Упоминается, что «курьерская сумка» [“dispatch box”???] Уотсона находится в лондонском банке, но самого доктора мы по-прежнему вольны представлять живущим в Суссексе. Мы также узнаем, что у Холмса теперь есть время на такие чудовищные, низкие поступки, как уничтожение заметок о неопубликованных расследованиях. Ужасно.

1923: CREE [«Человек на четвереньках»] печатается в январе. Уотсон сообщает, что «мы, наконец, получили разрешение» опубликовать эту историю. Ах, сколько счастья приносит одно коротенькое «мы»…

1924: SUSS [«Вампир в Суссексе»] печатается в январе. Дело о преданной любви и о том, как Холмс возится с малышами. Но ничего о будущем.

3GAR [«Три Гарридеба»] в «Collier's» в октябре, в «Стрэнде» в январе. Помимо всего прочего в этом рассказе, от чего так и тянет пуститься в пляс, там Уотсон описывает себя в настоящем времени как «партнера и доверенное лицо» Холмса, хвастается, как Холмс отказался от рыцарства, и рассказывает о привычке Холмса не вылезать из постели целыми днями (!), и все это в первых двух абзацах. Ясно, что у ребят все замечательно.

1925: ILLU [«Знатный клиент»] публикуется в феврале и марте, и, да, счастье не скудеет. Для него даже есть основания в тексте! ILLU начинается с упоминания, что Уотсон, в конце концов, получил разрешение напечатать его, уговаривая Холмса «в десятый раз за десять лет». Если Уотсон мог спокойно приставать к Холмсу с просьбами о публикации все эти десять лет, то вполне очевидно, что между ними все наладилось во время LAST или вскоре после него. Что касается настроения самого рассказа, то разве можно устоять перед таким началом собственно повествования, как «турецкая баня – наша с Холмсом слабость»? XD

1926: В этом году опубликованы три рассказа, начиная с 3GAB [«Происшествие на вилле «Три конька»] в октябре. В нем нет ничего для нас особенно примечательного; как уже было сказано выше, настроение там немного неловкое, но в целом Холмс и Уотсон довольно близки. Ничего о будущем.

Дальше, в ноябре, Холмс впервые пробует себя в качестве писателя в BLAN [«Человек с белым лицом»], который весь усеян очаровательными отступлениями, и одно из самых чудесных из них: «он [Уотсон] обладает присущими только ему особенностями, о которых обычно умалчивает, когда с неумеренным пылом описывает мои таланты». Ыыыы! Эм, ну да, здесь видим еще одно подтверждение (как будто и так было мало), что Холмс и Уотсон сейчас – лучшие друзья: «Вот уже сколько времени он уговаривает меня описать одно из моих дел», например, откуда следует, что они «уже сколько времени» очень близки.

А дальше – LION [«Львиная грива»] в декабре, который, если честно, меня пугает до смерти. Все эти разговоры об одиночестве (см. 1907 год) еще можно понять, и если Холмс пишет при хороших отношениях в настоящем, как бы «знаешь, как я тогда по тебе скучал?» Но есть одно предложение в настоящем времени: «И в моем маленьком владении хозяйничаем только я с моей экономкой да пчелы», - которое губит все мои счастливые теории. Я стараюсь уговорить себя, что Холмс вряд ли счел бы разумным упоминать, что Уотсон теперь живет с ним, и чаще всего мне это удается. Но не могу не упомянуть этого из интеллектуальной честности.

1927: Последние три рассказа, все - авторства Уотсона, появляются в этом году. RETI [«Москательщик на покое»] публикуется в январе, но не содержит никаких упоминаний о суссекских временах. Холмс, правда, называет там Уотсона «неоценимым».

VEIL [«Дело необычной квартирантки»] в феврале. Холмс и Уотсон, как бы то ни было, оба живы и общаются: «мистер Холмс уполномочил» Уотсона пригрозить кому-то, замешанному в деле о «политическом деятеле, маяке и дрессированном баклане». И то, как Уотсон говорит о «ежегодных хрониках» их расследований, которые мне кажутся синонимом каталога Холмса, поддерживает предположение, что доктор живет в Суссексе.

И последнее по счету, но не по значению, SHOS [«Загадка поместья Шоскомб»], март 1927-го, не содержит никаких намеков на последующие годы.

*******************************

ИТАК, общая картина мне видится следующим образом: Холмс удаляется от дел в конце сентября 1903-го, по не слишком ясным причинам, которые, если начистоту, могут иметь отношение к закату его карьеры; мы знаем из NORW [«Подрядчик из Норвуда»], что Холмс полагает, что «чувство меры - качество, необходимое истинному художнику», и слова Уотсона в SOLI [«Одинокая велосипедистка»] вроде бы подтверждают, что с началом нового века дела пошли хуже. Кажется несомненным, что Уотсон остается в Лондоне, во всяком случае, на первых порах. На первом году после их расставания, пока печатаются рассказы из «Возвращения», все между ними кажется спокойным, но где-то между декабрем 1904-го и июлем 1907-го – об этом периоде мы не слышим почти ни одного словечка – что-то пошло не так, и Уотсон «почти исчез с [моего] горизонта» [LION «Львиная грива»]. Дальше могло быть (а могло и не быть) время получше, начинаясь не раньше 1908-го и оканчиваясь не позже середины 1911-го, но и за, и против этого почти нет доказательств; лучшим аргументом «за» является публикация Уотсоном BRUC [«Чертежи Брюса-Партингтона»] и DEVI [«Дьяволова нога»], настроение в них обоих вполне теплое. В любом случае, к декабрю 1911-го тучи опять застилают горизонт. Это подводит нас к расставанию минимум на два года на время миссии Алтамонта, и в этот период Холмс и Уотсон не видятся и, очевидно, не общаются никаким иным способом, хотя оба получают вести друг о друге от неизвестных третьих лиц. Но, однако, в LAST [«Его прощальный поклон»] разрыв наконец-то исцелен, и нет причин полагать, что когда-нибудь он произойдет снова. Мы знаем из предисловия к сборнику LAST, что Холмс вернулся в Суссекс после событий одноименного рассказа. Однако нет никаких указаний, где Уотсон живет после этого, кроме, признаемся, расплывчатого упоминания «ежегодных хроник» в VEIL [«Дело необычной квартирантки»], так что где все это время проводит Уотсон - на фронте или в Лондоне или в Суссексе – каждый волен решать сам. Их отношения, бесспорно, очень близкие после 1914-го, и, как кажется, остаются теплыми все дальнейшие годы.


В комментариях к этому анализу были высказаны тоже довольно любопытные мнения, я решила перевести самые интересные рассуждения.


Rabidsamfan:
Лично моя теория насчет «пенсии» Холмса: что он в конце концов доигрался со своим здоровьем, а Уотсону надоело приставать к нему со своими советами, и он занялся практикой, чтобы доказать: черт возьми, я хороший доктор. Что какая-то жена была – в этом мы можем верить Холмсу, но была ли это жена Уотсона - я отнюдь не уверена.

Janeturenne:
Мне нравится идея, что у Холмса были проблемы со здоровьем, и я уверена, что Уотсон остался в Лондоне частично потому, что хотел доказать, что он может жить сам по себе, а не только в тени Холмса. Что касается жены… я сначала пыталась целиком отрицать эту возможность, но сейчас склоняюсь к тому, что она все-таки была, но промелькнула и снова исчезла с горизонта очень быстро: они поженились в самом конце 1902-го, а к лету или ранней осени 1903-го все закончилось (так или иначе). По тексту мне это видится наиболее правдоподобным, но по поводу психологии я в недоумении.

Rabidsamfan:
Как я уже сказала, мне кажется, Уотсон разобиделся и завел интрижку. Но разошлись они даже не из-за жены, а из-за какого-то кризиса в отношениях с Холмсом. В конце концов, ведь даже когда он был женат на Мэри, он продолжал заходить на Бейкер-стрит.

У меня, на самом деле, довольно мрачная теория по поводу LION [«Львиная грива»]. Я думаю, Холмс писал, что живет один в доме, потому, что Уотсон умер, либо лежал в больнице, откуда уже не вернулся. Последние три рассказа были написаны раньше, и Холмс послал их в «Стрэнд», только когда понял, что Уотсон уже не сможет этого сделать.

Rabidsamfan:
Может быть, со Стэкхерстом Холмс пытался доказать себе, и заодно Уотсону, что он и сам может взять и завести роман. Отсюда несколько лет раздражения и прощупывания почвы.

Но после войны, я думаю, она все изменила. Так много людей погибло, и в сражениях, и в эпидемии 1918-го, что, мне кажется, они оба решили, что не хотят больше терять время впустую.

Daylyn:
Ладно, у меня сейчас такая теория, что Уотсон действительно женился еще раз, чтобы отвести подозрения от их отношений с Холмсом. К началу нового столетия детективы – друзья Холмса из Скотленд-Ярда стали уходить в отставку, новые люди получали повышения в должности и были менее склонны выслушивать «этого старика» Холмса. Я думаю, Холмс или Уотсон где-то проговорились, и их жизнь приняла неприятный оборот, они боятся, что какой-нибудь чересчур усердный новичок слишком бурно отреагирует и начнет задавать очень неудобные вопросы.

Так, и еще я считаю, что Холмс отнюдь не обрадован решением Уотсона снова жениться (и вернуться к медицинской практике), даже если это ради их безопасности. Я думаю, Холмс еще какое-то время продолжает работать, но он стареет, у него не та реакция, как ему кажется, что была когда-то, и преступники становятся опаснее (3GAR). И, к тому же, он не может вытерпеть женитьбу Уотсона, и вид их пустых комнат на Бейкер-стрит каждый день гложет его понемножку.

Холмс уходит от дел и переезжает в Суссекс. Уотсон сразу же начинает печатать свои рассказы, потому что он всегда тоскует без Холмса. Я совершенно согласна, что у них есть хорошие и плохие моменты в отношениях за весь следующий период.

Я думаю, Уотсон навещает его иногда, Холмс пытается заставить его ревновать к своему новому суссекскому другу, и они оба боятся подозрений. Несколько напряженных лет проходит таким образом, и Холмс начинает свою работу шпионом. Я думаю, у них время от времени продолжается связь, но оба нервничают, и им это не приносит радости.

Начинается Первая мировая, Уотсон возвращается на службу (я считаю, что его часть размещена в госпитале Королевы Виктории в Нетли [Royal Victoria Hospital in Netley], потому что мне безумно нравится симметрия: он и начинает, и заканчивает там свою военную карьеру). Холмс работает шпионом все это время (британская разведка – или как она тогда называлась – многократно разрастается за время войны). Я думаю, Майкрофт тоже участвует в шпионаже (может быть, как глава сети или, во всяком случае, как человек наверху, который разбирает всю полученную информацию).

Так, и моя личная теория заключается в том, что во время войны жена Уотсона уезжает к своей сестре в Америку, встречает мясника в Нью-Джерси, влюбляется и посылает Уотсону уведомление о разводе (я слышала что-то насчет того, что в западных Штатах было очень просто развестись тогда…). Ну да, я знаю, что у меня нет абсолютно никаких обоснований для этой теории. Но она мне нравится.

После войны Уотсон возвращается в Лондон, Холмс – в Суссекс, но через несколько месяцев Уотсон снова съезжается с Холмсом, выходит на пенсию и сочиняет поэмы пишет новые рассказы.

Во время LION Холмс обиженный и злой, потому что Уотсон уехал, чтобы навестить старого армейского товарища (которому, наверное, стало плохо).

А потом они живут долго и счастливо… только немножко ругаются иногда.

Э-э… ага, я знаю, что у меня нет никаких доказательств для всего этого. Но это не мешает мне бредить в горячке верить, что это хорошая теория.

Janeturenne:
Что касается жены Уотсона, я не могу решить: то ли я считаю, что она была значительно моложе него и сбежала с другим (скорее всего, по расчету Уотсона), то ли она умерла при родах. То ли она совсем не существовала. Зависит от того, с какой ноги я встану с утра.

Blackletter:
Я перечитывала этот пост, и мне в голову пришла такая сумасшедшая мысль: когда Холмс говорит «housekeeper» [экономка, но не подразумевается пол] – это иносказательно «Уотсон». Потому что Холмсу наплевать, даже если в доме полный бардак.

Может быть, это даже ирония. «Старая экономка», где «старый» = «рядом со мной уже очень давно», как старый друг, а «housekeeper» [досл. сторож, хранитель дома], house = home = Holmes, значит, «хранитель Холмса». А кого еще Холмс будет называть своим старым хранителем, кроме своего друга, компаньона, доктора, биографа и партнера – Уотсона?

Puokki:
Если говорить о DEVI, я всегда думала, что телеграмма «почему не написать о Корнуэльском ужасе - самом необычном случае в моей практике» на самом деле значит «он заговорил об этом за завтраком», а «решительно не понимаю, что воскресило в его памяти это событие» значит, что Уотсон несколько часов изводил Холмса, не почувствовал ли тот (очень запоздалого) последействия от radix pedis diaboli. Единственное, что смущает меня, почему Холмс говорит «в моей практике», а не в «нашей», как следовало бы ожидать, если у них сплошная дружба.

Но если быть реалистичной (странное желание при разговоре о вымысле), я думаю, что их отношения были очень неровными. Сначала размолвка при первой женитьбе, которая могла привести, пусть не она одна, но все же, к рейхенбахскому провалу. Потом Холмс вернулся и они просто счастливы, что у них есть второй шанс (Мэри совершенно забыта). Их медовый месяц длится несколько лет. Потом они начинают вспоминать, в чем были проблемы, и Уотсон переезжает, опять пытаясь жить самостоятельно, а не в тени Холмса. Может быть, это включает и вторую женитьбу, но я думаю, она была очень непродолжительной, и они оба поженились очень поспешно, оба искали того, что другой дать не мог. Потом Уотсон посвящает себя медицинской практике.

Холмс и Уотсон начинают скучать друг о друге, но довольствуются редкими встречами и телеграммами (свидания всегда очень неловкие, но заканчиваются очень по-дружески, а потом Уотсон возвращается домой и вспоминает, какой сволочью может быть Холмс). Наверное, оба пытаются все это исправить, но, так или иначе, ничего не происходит, и, как ты и говоришь, время от времени у них бывают и хорошие, и плохие моменты. Потом приходит Первая мировая, и Холмс отправляется шпионить, не сказав ни слова, а Уотсон сердится, что он ничего не отвечает, и обижается, и не дает себе труда постараться что-нибудь про него разузнать. Потом Холмс возвращается домой, и Уотсон кричит «где же ты был все это время», и все становится на свои места, и они счастливо живут в Суссексе и умирают в один день.

@темы: Шерлок Холмс, Исследования, Поздние годы, Jane Turenne