Перед этой главой хочу кое-что сказать. Во-первых, я исправила в предыдущих главах правильное написание Аскригг и Карперби. Нашла их на карте и оказалось, что писала неправильно. И еще насчет этой главы. Мне самой вначале не очень понравилось изображение этого ребенка. И не только мне. Прочла в комментах на Амазоне, как один очень начитанный шерлокианец нашел у этой книги три недостатка и в их числе вот это изображение детей. Но сейчас, прочитав уже всю книгу, мне кажется, что все это как-то связано и с ее развязкой, поэтому я пишу все, как есть, ничего не меняя.

Майкрофт

Ребенок родился здоровым и пухленьким; с довольно большой головой, которую уже покрывали густые каштановые волосы, и был назван Майкрофт Синклер Холмс. Хотя мистер и миссис Холмс оба были высокими, мистер Холмс был коренастым, как и большинство Холмсов, а миссис Холмс была худощавой, поэтому было очевидно, что мальчик пошел внешностью в родню мистера Холмса. Счастливый отец гордо говорил об этом всем гостям и слугам при каждом удобном случае, только одному мне он сказал об этом не менее семи раз.
Казалось, что мальчик обладал уже полностью сложившейся флегматичной натурой, и он больше наблюдал за тем, что происходит вокруг него, нежели плакал или гукал, как это свойственно младенцам. Он всегда казался спокойным и довольным, и не возражал, если его брали на руки или клали в кроватку, пока рядом было что-то интересное, за чем бы он мог наблюдать. Несмотря на всю свою любознательность поспать мальчик любил. Когда его укладывали на ночь, он мгновенно засыпал и дремал еще пару раз в течение дня. Он пугающе быстро научился говорить и достигнув полугодовалого возраста уже мог сказать : «мама», «папа», «няня» и «спать».

Как только мальчик мог хватать какие-нибудь предметы, он стал рассматривать их – крутя их своими коротенькими толстыми ручками, чтобы увидеть со всех сторон – да так внимательно и напряженно, что право, было очень забавно наблюдать за ним.
С самого рождения сына миссис Холмс все время улыбалась. Конечно же, она наняла няню, но сама почти все свое время проводила в детской, вызывая тем самым полное неодобрение вышеупомянутой няни.
- Мадам, вы испортите мальчика, и он вырастет совсем избалованным, - говорила миссис Кирби.
- И пусть. Я всегда буду любить его, - отвечала миссис Холмс, прижимая сына к груди.
Однако, мастер Синклер, казалось, был равнодушен ко всему вниманию, что уделяли ему родители, ну если только изредка тихо смеялся, а в основном он был занят тем, что внимательно изучал то, что держал в руках или же рассматривал что-то , попавшее ему на глаза.

Он очень любил, когда его выносили на свежий воздух, где он мог наблюдать за фермерами и домашними животными - его радовало все новое и необычное. Вскоре заметили, что его несмолкаемый плач в детской тут же прекращался, если мальчика приносили в комнату, где были взрослые. Как только его сажали или укладывали на диван, он начинал слушать их разговоры и зачарованно следить за движениями. Гостей поражало, с каким благонравным вниманием он прислушивался и приглядывался к тому, что на их взгляд, было совершенно неинтересно для такого малыша.

Мастер Майкрофт продолжал наблюдать и за предметами. Кажется, он скорее пристально их изучал, нежели играл с ними – что приводило в отчаяние миссис Кирби – и ловко расправлялся с игрушками-головоломками, которые ему дарили. Мистер Холмс так и сиял от гордости, видя такую сообразительность сына, и покупал ему разные игры и кубики для строительства игрушечных крепостей – игрушечные лошадки и мячи были совершенно не интересны мальчику, и он не проявил не малейшей радости, когда его усадили на такую лошадку.
На самом деле, его больше всего привлекали люди, и когда в комнату входил какой-нибудь слуга – например, горничная, чтобы развести огонь в камине, - он тут же бросал все свои занятия и так пристально начинал смотреть на вошедшего человека, что мне приходилось даже слышать жалобы.
- У меня от него мурашки ползут сэр, уж поверьте, - пожаловалась мне Клара. Это была первая жалоба из множества других, которые мне пришлось выслушивать за эти годы от нее и других слуг, и от мастеров, исполняющих в доме какую-нибудь работу.
- Ну что ты, Клара, ему же только восемь месяцев, - сказал я, похлопав ее по руке.
- Это все из-за его глаз, сэр, кажется, что они буравят меня насквозь, - продолжала она. – Миссис Уинтерс говорит, что его принесли сюда феи. Пожалуйста, сэр, пусть он перестанет так смотреть на меня.
- Гм, я разберусь с этим, - сказал я. – Занимайся своей работой.
Так она и сделала, успокоившись, хотя бы на время и уверившись в моей поддержке.
Меня позабавило то, что Клару успокоило одно мое обещание «разобраться» с беспокоящим ее младенцем, и я выбросил этот инцидент из головы, лишь только сделал строгое внушение миссис Уинтерс за то, что она распространяет подобные слухи об отпрыске своих хозяев. Однако, постепенно нам всем стало ясно, что ум этого ребенка был развит не по годам, особенно, если учесть, что ему еще не было и года.

То, как он говорил в свои одиннадцать месяцев, приводило в полное замешательство. Этот мальчик уже имел представление о числах, цветах и времени, что показывало, насколько он был развит в столь нежном возрасте. И его речь менялась на глазах, в его словарном запасе появлялись новые слова – в какие-то дни он что-то без умолку говорил, что было на него не похоже, а потом часто пару дней молчал, наблюдая за разговором других, казалось , понимая о чем они говорят и безо всяких усилий впитывая все услышанные им слова. Ему едва исполнился год, когда он впервые сказал экономке: « Здравствуйте, миссис Бёрчел? Как вы поживаете?»; бедная женщина была так шокирована , что забыла убрать утреннюю комнату.
Однажды, ранним летним утром 1848 года, когда миссис Кирби в детской коляске вывезла его в сад, мальчик так приветствовал свою мать:
- Доброе утро, мама. Какое красивое зеленое платье. Какие кружева.
Его мать тут же откликнулась.
- О, спасибо, Синклер. Я купила его два года назад в Лондоне, на пути во Францию.
- А ты навестила бабушку Камиллу? – спросил он.
- Да. Моя мать была…
Неожиданно миссис Холмс поняла, что она ведет этот разговор со своим годовалым сыном и оторопела. Мастер Синклер спокойно наблюдал за ее удивлением.
- Ну, хорошо, играй пока, Синклер, - сказала миссис Холмс, помахав ему и миссис Кирби.
- Я лучше посмотрю на фермеров.
- Я больше не буду сидеть и ждать, пока вы насмотритесь, молодой хозяин, - строго заявила миссис Кирби. – Мы вышли, чтобы подышать свежим воздухом, так давайте будем гулять.
Мне казалось иронией судьбы, что именно женщина, находившаяся рядом с мастером Синклером большую часть времени, не обращала ни малейшего внимания на его довольно развитый ум. Строгая женщина лет сорока, с начинающими уже седеть волосами, собранными в строгий пучок, одевавшаяся всегда только в черное и коричневое, миссис Кирби воспитала в избранной ею манере так много детей, что не хотела признать, что для этого мальчика не годились ее твердые и всегда неизменные методы воспитания, несмотря на то, что она весь день проводила в его присутствии и разговаривала с ним.
Мастер Майкрофт нахмурился, кажется , в отличие от нее, он понял, что миссис Кирби не желает признавать его раннего развития. Но, улыбнувшись матери, он в своей детской коляске, которую везла миссис Кирби, отправился на прогулку.
Миссис Холмс вошла в утреннюю комнату и встав перед небольшим зеркалом , разгладила кружева, украшавшие ворот ее платья.

Он вырос и порядком набрал вес, хотя, казалось, что не очень ловко мог владеть своим телом – иногда ему не сразу даже удавалось взять с тарелки ломтики фруктов, и ходить он начал только в в возрасте полутора лет, и даже тогда не очень уверенно, хотя эта медлительность, кажется, совсем его не расстраивала. Однако, это вызывало беспокойство его отца.
Мистер и миссис Холмс стали родителями в первый раз и, конечно же, не знали, что ожидать от их ребенка. И так как они искренне любили сына, то к его недостаткам они также относились с большой нежностью. И хотя их друзья и знакомые, у многих из которых были дети, были поражены странностями маленького мастера Синклера, они лишь говорили, как счастливы за молодых родителей, и ни словом не обмолвились о том, каким странным казался им этот ребенок. И вот однажды, когда в доме были гости, и в разговоре в гостиной возникла пауза, мастер Синклер, которому миновало уже четырнадцать месяцев, вдруг сказал:
- Мама, пожалуйста, позови няню. Уже два часа и я устал. Я хочу спать..
Гости стали хвалить мастера Синклера, охая и ахая, что такой маленький ребенок может говорить столь разумно, и никто не сказал насколько это странно.

Время шло, и хотя Холмсы были бы рады появлению на свет еще одного ребенка, но этого не происходило. Поэтому всю свою любовь они сосредоточили на Синклере, который прямо таки купался в этой любви, но, тем не менее, совсем не был зависим от нее. У мальчика всегда было ровное расположение духа, независимо от того, один он или нет, главное, чтобы у него был объект для наблюдения. Его радовало появление новых людей, и у него всегда вызывали радостную улыбку регулярные поездки в Карперби и другие соседние деревни, а также на фермы, в рудники и каменоломни, где можно было наблюдать за работающими там людьми. Оказавшись в таком месте, он мог часами сидеть и наблюдать за тем, что происходит, хотя, конечно, его никогда не оставляли без присмотра.

Хотя его и пугало, когда отец сажал его перед собой верхом на Первенца, но ему все же больше нравилось, когда они ездили на фермы и в город, чем просто ездить кругами перед домом, при этом к его страху добавлялось еще и раздражение, и он начинал тоскливо ныть. Он прекрасно мог играть с любым ребенком и много времени проводил с детьми друзей своего отца, но был молчалив и почти ничего не говорил, кроме тех случаев, когда вспыхивала ссора, и он пытался помирить своих друзей.

Мать любила его все также пылко и также проводила с ним много времени, но он никогда не требовал ее внимания, хотя ее присутствие было ему приятно. Мистер Холмс, казалось, испытывал бОльшую неловкость по отношению к своему необычному сыну, чем его жена. Понятно, что у каждого отца при рождении первого ребенка, особенно сына, появляются в отношении него свои собственные идеи и мечты. Мистер Холмс, так же, как и его жена, хотел принять самое деятельное участие в воспитании мастера Синклера. Мне казалось, что шокирующее умственное развитие мальчика и довольно малая физическая активность были как раз полной противоположностью того, что хотел бы видеть в своем сыне мистер Холмс, как типичный владелец поместья. И можно честно сказать, что в отличие от миссис Холмс, которая примирилась со всеми необычными качествами сына из чувства безграничной любви к нему, мистер Холмс пребывал в большем расстройстве и замешательстве, хотя должен сказать, что он никогда не сердился на мальчика и был все так же привязан к нему. Когда мастер Синклер стал расти, положение дел не улучшилось, ибо мало-помалу он начал как мог бороться с болезненной скукой от обыденности.

Казалось, что у него появилось какое-то пренебрежительное отношение к нам, слугам, ибо когда бы кто-то из прислуги не вошел в комнату, он явно раздосадованный бормотал: «Все те же!» и на его лице появлялось выражение ужасной скуки до той минуты, пока он не оставался один. Всех это очень огорчало, но как-то раз миссис Холмс пришла в голову идея одеть нас не в обычную форменную одежду, а как-то иначе, и мастер Синклер уже более благосклонно реагировал на наше появление. И нам всем тогда выдали деньги, чтобы мы приобрели себе хорошую одежду, чтобы как –то возбудить интерес Синклера. Мистер Холмс продолжал покупать сыну новые книжки и игрушки, ибо мальчик начинал впадать в апатию, хорошо изучив свои сокровища, и это случалось гораздо быстрее, чем вы можете себе вообразить.

Вскоре после случая с одеждой он стал вялым и даже раздраженным, когда входил в утреннюю комнату, где много времени проводил с миссис Холмс.
- Мама, - сказал он - ну неужели все вещи должны оставаться все теми же? Это же так неинтересно.
Миссис Холмс, всегда идущая навстречу его пожеланиям, сказала экономке, чтобы после того, как мастер Майкрофт ляжет спать во всех комнатах поменяли убранство, так чтобы их новый вид удивил его по утру. Она также призвала ей на помощь садовника и распорядилась, чтобы в комнатах была переставлена мебель, чтобы как-то изменить их вид. Или даже перенести мебель из одной комнаты в другую, но так, чтобы это не причинило неудобств мистеру Холмсу, и было в рамках благоразумия. Все это доставило молодому хозяину большое удовольствие, и он постоянно подолгу задерживался то в одной, то в другой комнате, замечая, какие именно перемены там произошли, и с гордостью объявляя о результатах своих наблюдений.
Позволю себе заметить, что было что-то жуткое в том, как этот мальчик, на несколько секунд прищурившись, тут же говорил, что точно изменилось в комнате. Конечно же, родители потакали ему, но они были так искренне рады его рождению, даже если порой с ним было не просто, что в первую очередь они всегда учитывали его желания. И потом, мастер Майкрофт был внимательным мальчиком, и он всегда благодарил родителей за их усилия.

Должен подчеркнуть, что по большей части мастер Майкрофт был очень благонравным, уважительным, спокойным ребенком. Он сидел спокойно, как взрослый и делал, то, что ему было сказано, хотя и мог порой состроить недовольную гримасу, если ему это было не по вкусу. Он не производил беспорядка, был аккуратным и чистым, убирал на свои места игрушки и книжки, был добр к животным и к другим детям, делился с ними своими игрушками, и почти никогда не попадал ни в какие неприятности, если только в силу своей неловкости. Он без всяких капризов съедал все, что клали ему на тарелку.

Худшими его чертами была некоторая раздражительность, нетерпение, которое он порой проявлял да еще скука, которой мальчик поддавался так легко. И уж если он начинал выражать недовольство, то это могло продолжаться не менее получаса. Однако, когда я наблюдал за ним в такие минуты, то мне казалось, что в его глазах можно было прочитать скорее тонкий расчет, нежели раздражение, и они всегда продолжали неотступно наблюдать за теми, кто находился рядом с ним. У меня появилось довольно неприятное чувство, что по большей части его поведение, в том числе и жалобы, капризы, были для него экспериментами, дабы проверить реакцию окружающих на его настроения и слова. Я бы поклялся на Библии, что пару раз, делая паузу между своими вечными фразами «Нечего делать и не на что смотреть» и «Все то же самое», сжав губы и издав что-то вроде «Гм», он наблюдал за тем, как взрослые попытаются ублажить его. Мне подумалось, что этот мальчик понял, каким пользуется влиянием. Однако, если это его уныние, разыгранное или неподдельное, можно было предотвратить, перенося горшки с цветами из комнаты в комнату, Холмсы с готовностью шли на это ради своего обычно довольно покладистого мальчика. Через некоторое время я заметил, что, казалось бы, мастеру Синклеру наскучили эти его вспышки раздражения, словно бы он узнал то, что хотел, и они прекратились, хотя его родители – особенно мать – старались менять что-то в доме, по меньшей мере, раз в неделю.

Но при всей необычной речи мастера Синклера, наблюдая за тем, с каким пристальным вниманием смотрит он и на свои игрушки и на окружающих и в то же время, видя, как он пытается отбить ножкой мяч, играя с отцом или садовником, мы все пришли к мнению, что это все же обычный мальчик , хоть и возможно с некоторыми гениальными задатками. Возможно, читатели этой биографии придут к выводу, что его родители допустили ошибку, что не стали развивать в нем эти задатки и никак не уделяли им нужного внимания, но в их защиту я могу сказать лишь, что эти преданные друг другу и очень достойные люди просто хотели , чтобы у них была обыкновенная семья, и они любили друг друга и сына. Я думаю, что так долго мечтая иметь хотя бы одного ребенка, Холмсы не хотели признавать, что из-за своей гениальности этот ребенок был потерян для них. Поэтому они полностью сосредоточились на том, что было общего у мастера Синклера со всеми другими детьми, и хоть они и сознавали его не по годам развитой ум, но игнорировали его насколько это было возможно, либо относились к нему, как к чему-то совершенно обыденному.

Но я точно помню день в конце 1848 года, когда Холмсам пришлось отбросить все попытки считать их сына обычным ребенком. Он был в библиотеке со своей матерью, она читала , а он, расположившись на полу, медленно переворачивал страницы какой-то книги.
Я только что принес мадам чашку чая, и тут мастер Синклер встал и подошел еще довольно шаткой походкой к своей матери, обеими руками держа книгу. Она улыбнулась ему, но когда он заговорил, мгновенно побледнела.
-Я хочу научиться читать, мама, - сказал мальчик, указывая ей на книгу.
Мне следовало уйти, но должен признать, что был также ошеломлен, как и мадам, и ноги мои точно приросли к полу.
- Прости, что ты сказал?- спросила миссис Холмс, ее рука с чашкой замерла в воздухе.
- Я хочу научиться читать, - повторил мастер Синклер. Он указал на шкафы с книгами. – Здесь много книг. И я очень хочу научиться читать их.
- Ну, хорошо, позволь мне сначала поговорить об этом с твоим отцом. – Миссис Холмс слегка пришла в себя. Затем принужденно засмеялась и посадила мальчика к себе на колени. – А ты уверен, что уже готов к этому? Не лучше ли тебе пока играть с другими детьми или ездить с отцом на Первенце?
- Нет, я готов. Я устал от игрушек, - сказал он. – Я хочу научиться читать. И говорить по-французски , как ты, папа и мистер Брюстер.
Холмсы, и правда, говорили и на французском, ибо оба они прекрасно владели обоими языками, и как я сказал, одна из причин, по которой меня взяли на эту должность, заключалась в том, что я мог говорить по-французски. Однако, обычно они говорили с мастером Синклером по-английски, ибо считали , что такой маленький ребенок мог пока освоить только один язык.
Можете представить себе реакцию мистера Холмса, когда он вернулся домой и миссис Холмс рассказала ему о желании мастера Синклера; его ответ легко можно было услышать из коридора; он повторял :
- Что он сказал? Читать в его возрасте? –и – Не могу поверить. Дорогая, ты уверена? Ему же только два года!
- О, боже, Дэвид, пожалуйста, поговори с ним сам.
- Думаю, что мне следует это сделать. Брюстер, принесите сюда Синклера, - сказал мне мистер Холмс .
Мальчик был наверху, в детской с миссис Кирби. Она пыталась вызвать в нем интерес к книге, показывая ему изображения различных животных.
- А это корова, - сказала она, показывая мальчику очередную картинку.
Никогда прежде мне не доводилось видеть такое безразличие на лице маленького ребенка. Собственно говоря, я даже не представлял, что у ребенка может быть такое выражение лица. Неожиданно он перевернул страницу и стал показывать на изображенных там животных, одного за другим.
- Лошадь, лиса, олень, ястреб. – Он перевернул еще одну страницу. – Собака, утка, цыпленок, рыба. – Снова.- Слон, тигр, обезьяна, верблюд. – Он посмотрел на няню. – Ты показывала мне эту книгу уже дважды. Хватит.
Няня удивленно уставилась на мальчика. Сначала в ее глазах был гнев, но потом он уступил место страху.
Я кашлянул, чтобы как-то разрядить сложившуюся обстановку.
- Миссис Кирби, мистер Холмс требует, чтобы я отнес мастера Синклера в библиотеку.
- Отлично, - сказал мастер Синклер, вставая со своего стульчика и подходя ко мне. – Пойдемте.
- Миссис Кирби? – я не хотел, чтобы между нами возникла антипатия из-за моего участия в том, как легко отказался от занятий с ней мастер Синклер.
- Ах, отведите же мальчика к отцу, - вот все, что она сказала, махнув мне рукой.
Я не видел того, что происходило в библиотеке, ибо был занят подготовкой к ужину. Однако, в столовой я заметил смесь тревоги и смятения на лицах обоих Холмсов, и некоторое самодовольство, если это можно так назвать, на лице их сына. Несколько месяцев назад мастер Синклер попросил, чтобы ему разрешили сидеть за столом вместе с взрослыми.
Две недели спустя миссис Кирби получила расчет с прекрасными рекомендациями и платой за три месяца вперед, и в начале 1849 года ее место занял домашний учитель, мистер Энтони Уортон, прежде служивший в школе в Бэйнбридже. Майкрофт ликовал и приступил к занятиям с сосредоточенностью и быстротой, поразившей его наставника.
- Сэр, мадам, я должен сказать, что этот мальчик – гений, - сказал он мистеру и миссис Холмс после месяца занятий с мастером Синклером. – За все годы преподавания я не встречал ничего подобного. Если так пойдет и дальше, в двухлетнем возрасте он будет читать на английском языке, а вскоре еще и читать и говорить по-французски.
- Вот как, - сказал мистер Холмс, выбивая свою трубку об каминную решетку.
Я заметил, что миссис Холмс пришлось распустить ошибочно набранные в ее вязании петли.
- Ну что ж, мистер Уортон, продолжайте ваши занятия, - сказала она.

В течение года мистер Уортон занимался с мастером Синклером с понедельника по пятницу два часа по утрам и три часа днем. Я уверен, что мастер Синклер был бы рад заниматься и по субботам, но миссис Холмс придерживалась твердого мнения, что для нервной системы мальчика будет полезнее сосредотачиваться не исключительно на одних занятиях, и у него должно быть время для игр со сверстниками и прогулок на свежем воздухе. Что же касается Синклера, то хотя это был крупный, здоровый мальчик с хорошим аппетитом , он все еще был довольно неловким, и надо признать, несколько неуклюжим. Он тянулся за чашкой и ронял ее или же без каких-то особых причин натыкался на ножки стула.
Мистер Холмс пытался скрыть свое разочарование от того, что его сын не проявлял особого интереса хотя бы к играм с мячом. Мастер Майкрофт соглашался ездить на Первенце со своим отцом, но я чувствовал, что мистера Холмса огорчало то, что его сын никогда не просил его взять с собой, а просто подчинялся, когда тот сажал его перед собой на лошадь.

Мастер Синклер с радостью наблюдал за каким-нибудь механизмом и машиной на фермах, но если дать ему подержать какой-нибудь инструмент, то дело чаще всего кончалось тем, что он мог уронить его кому-нибудь на ногу. Мистер Холмс купил ему трехколесный велосипед, но сделав на нем несколько кругов перед домом, мастер Синклер всегда говорил, что хочет спать. Когда он бегал и играл с другими детьми, то всегда первый прекращал играть и садился, чтобы передохнуть. Ему, и в самом деле, не хватало выносливости для физических упражнений, хотя его родители настаивали, чтобы он занимался ими – мать – чтобы направить его энергию в другое русло, нежели умственная работа, отец же пытался побороть его неловкость и постепенно подготовить к роли своего сына, которому однажды предстоит взять в свои руки управление поместьем. А мастеру Майкрофту нравилось проводить время с его отцом, когда тот просматривал счета по поместью, или же, как мировой судья выступал посредником в тяжбе, поэтому мистер Холмс позволял ему при этом присутствовать.

По воскресеньям ходили в церковь, ибо миссис Холмс была очень религиозная женщина, и она предпочитала посещать в Карперби и утреннюю и дневную службу. Мистер Холмс присутствовал, по меньшей мере, на одной, но часто и на обоих, чтобы сделать приятное своей жене. Остаток дня миссис Холмс проводила за чтением Библии, читая ее мастеру Синклеру, который очень любил ее слушать.
Мастер Синклер занимался со своим учителем уже полтора года и за это время его способности к чтению и его речь стали еще лучше. Мистер Уортон с гордостью показывал Холмсам учебники , по которым теперь занимался их сын – они были почти на уровне первого класса школы - и с жаром говорил об интересе мальчика к истории и политике.
- Кажется, у него огромное желание узнать о том , как в мире все было устроено прежде и как все происходит теперь. Он уже знает наизусть английских королей и важные события во время их правления. Мы начали с ним заниматься латинским и греческим. Это поразительно, сэр.
- Я не знал всех королей, пока мне не исполнилось тринадцать, - сказал своей жене мистер Холмс, после того, как мистер Уортон вернулся к своему ученику.
Когда мастеру Синклеру исполнилось три года, мистер Уортон стал учить его писать, ибо у него уже вроде появилась необходимая для этого координация движений. Тогда он и узнал, что его полное имя Майкрофт Синклер Холмс, так как после того, как он освоил все буквы алфавита, первое, чему стал учить его мистер Уортон, это написанию своего полного имени.
Как вы, несомненно, заметили во время моего краткого рассказа о генеалогии этого рода, в каждом поколении у одного из Холмсов было имя Майкрофт. Кажется, эта традиция взяла начало от самого первого Холмса, поселившегося здесь, в Карперби , и который назвал так своего первенца от радости , что жил на «моей маленькой ферме» (собственно «my croft»). Но вы должны понять, что, хотя в роду Холмсов с тех пор появилась традиция давать первенцам каждого поколения имя Майкрофт, как первое или второе имя, но фактически никого этим именем не звали в силу его не совсем обычной природы. Таким образом, к мастеру Синклеру всю его жизнь обращались как к Синклеру, и он был очень удивлен, когда узнал, что его христианское имя, на самом деле, древнее, почитаемое, но игнорируемое всеми - Майкрофт.

Как-то в четверг я принес чай и сконы в гостиную, где мистер и миссис Холмс сидели в обществе отца Меткалфа и миссис Меткалф, а мистер Уортон как раз ушел, и по желанию Холмсов мастер Синклер тоже сидел в гостиной.
И тут мальчик встал перед своими родителями и сказал:
- Папа и мама, простите меня. Мы можем попозже поговорить?
Его родители, пребывая в отличном расположении духа, улыбнулись друг другу. Отец посадил мастера Синклера на колени.
- Ну, давай поговорим сейчас. Ведь нам же нечего скрывать от отца Меткалфа и его жены, правда?
- Мне нечего скрывать, папа, - сказал мальчик.
Мистер Холмс засмеялся.
- Твоей маме и мне тоже. Так скажи нам, что ты хочешь.
Мастер Синклер с минуту внимательно смотрел на них, а затем повернулся к священнику и его жене. Мне казалось, что он каким-то образом в своем блестящем детском уме обдумывает ситуацию, пытаясь выработать стратегию, как ему действовать и что сказать. Это продолжалось не больше минуты, и, тем не менее, воцарившееся молчание, когда четверо взрослых ждали, что скажет ребенок, было довольно дискомфортным.
Наконец, мальчик заговорил.
- Мне бы хотелось, чтобы меня называли не Синклером, а Майкрофтом, папа, - сказал он.
Это было довольно неожиданно. Первой в себя пришла его мать.
- Майкрофтом? Но, Синклер, почему ты хочешь, чтобы тебя так звали? Синклер это гораздо более… подходящее имя.
- Но мое христианское имя – Майкрофт. Мистер Уортон показал мне, как пишется мое полное имя и объяснил, что оно значит. Оно мне нравится.
Реакция его отца была довольно болезненной.
- Боже мой! Тебе оно нравится? Это же очень странное имя; это просто семейная традиция, но к нему нельзя относиться серьезно. Мы никогда ни одного члена семьи не называли Майкрофт – это просто формальность. Так всегда было, сынок.
Мальчик снова на минуту задумался. Затем он произнес:
- Папа, я горжусь тем, что я Холмс. И также горжусь тем, что я Майкрофт. Мне нравится, как оно звучит. Оно не обычное.
Миссис Холмс настаивала.
- Но я боюсь, что над тобой будут ужасно смеяться твои друзья, если ты решишь так называться.
- Не беспокойся на этот счет, мама, - ответил мальчик. – Не думаю, что у меня когда-нибудь будет много друзей.
При этих словах глаза его отца широко распахнулись, и он надул щеки.
- Какой вздор, мой мальчик. Мой сын будет столь же популярен, как теплый день среди зимы.
Он встряхнул мастера Синклера для пущего эффекта.
И снова это пугающе задумчивое лицо. Затем мальчик улыбнулся отцу.
- Да, я буду пользоваться популярностью, папа. Возможно, и не публично, но буду популярен среди тех, с кем буду работать. И я буду очень важен для этой работы. – Он сделал паузу, затем продолжил. – Но я хочу быть известен, как Майкрофт Холмс. Пожалуйста, можно меня буду звать так?
- Но почему же, дитя мое? – воскликнула миссис Холмс.
Мальчик оглядел каждого присутствующего взрослого и прижал руки к груди.
- Майкрофт, - сказал он, медленно и четко произнося каждую гласную. Затем он раскинул руки в сторону, словно пытаясь охватить всю комнату и то, что было за ее пределами.
- Мой мир, - заявил он безрассудно и самоуверенно, словно предъявлял права собственности на то, что стояло за этими словами.
В комнате воцарилась мрачная тишина. Миссис Меткалф поднесла руки ко рту, не могу сказать, от благоговения или от ужаса. Мистер и миссис Холмс смотрели друг на друга, открыв рот. Тут нечего было больше сказать, разве что молиться. Ребенок в ту минуту был уже вне пределов досягаемости. И с тех пор его звали Майкрофт Холмс.

Однажды Холмс был в одном из своих странных настроений и на этот раз наводил свой револьвер на деревянную обшивку нашей гостиной. Чтобы хоть как-то отвлечь его от порчи имущества, я начал:
- Холмс, ходят слухи…
- Поразительное наблюдение, Уотсон, - протянул он, прицеливаясь в темное пятнышко на древесине.
Я не стал отвечать на его колкость.
- Я имею в виду, с тех пор, как я опубликовал этот рассказ в Стрэнд.
- Я-то всегда придерживался мнения, что ваши сочинения в основном предназначены для женщин, преклоняющихся перед героями, и детей.
Я бросил на него сердитый взгляд.
- Слухи о вас и Ирэн Адлер, Холмс.
Он тут же опустил револьвер, пристально глядя на меня.
- Ее имя Нортон, доктор, и не забывайте, что до самого конца она была счастлива в браке.
- Люди спрашивают, что в действительности произошло между вами.
- Да? – Выстрел. – Она одержала надо мной верх, но это лучше, чем проиграть в единоборстве с менее благородным противником. Что еще?
- Почему тогда, раз у вас нет к ней никаких чувств, вы продолжаете держать ее фотографию на каминной полке? – довольно логично спросил я.
Холмс бросил изумленный взгляд на пресловутый портрет, а затем сова посмотрел на меня.
- Почему вы держите на своем столе портрет генерала Гордона? Вы влюблены в него, доктор? – усмехнулся он.
- Конечно, нет!
- Что ж, прекрасно. – Удовлетворенный, он вернулся к своему занятию. – Неужели это так предосудительно для британского джентльмена хранить у себя портрет героини, а не героя? Будьте добры, доктор, передайте мне новую коробку с патронами.

- Холмс, сегодня в больнице умер человек, - неловко начал я.
- И какое, черт возьми, это имеет ко мне отношение?
Он знает к чему идет дело.
- Он умер из-за передозировки кокаина.
Как я и ожидал, Холмс пожимает плечами и отводит взгляд.
-Как я и предполагал. Это не имеет ко мне никакого отношения, мой дорогой Уотсон.
Он не думает, что я знаю. не думает, что я могу определить, что дозы становятся больше. Или же, не приведи, Господь, он уже понимает, что я знаю, и ничего не делает, чтобы это остановить, потому что он уже не в силах остановиться.

Насчет "Союза рыжих" опять же много не скажу.
Во-первых обращают на себя внимание даты. У Дэйкина даже написано, что шерлокианцы считают этот рассказ одной из самых таинственных хронологических путаниц Уотсона. Тут вам и октябрь , и июнь. Но все-таки решили, что речь идет об октябре, хотя бы потому, что на докторе пальто.

Ну и, конечно погрешности перевода. Даже не то, что погрешности, а скорее неловкости. Например, Холмс, заталкивающий клиента обратно в кресло))

Потом, вот кстати, Дэйкин обращает внимание на такой факт, что вначале практика Уотсона находилась в районе Паддингтона,здесь же уже в Кенсингтоне, также как и квартира, видимо. И это, наверное, говорит о том, что его дела шли неплохо, раз он переехал в более фешенебельный район.

Хочу сказать, что лично мне очень не понравился весь кусок, описывающий Холмса на концерте и рассуждения Уотсона о его натуре. В старом переводе это почти песня, здесь какие-то неуклюжие описания, сделанные почти дилетантом. Иногда хочется хотя бы переставить местами слова. Так, например, смешно звучит, когда Уотсон называет Холмса умелым сыщиком.
Еще потом понравилось, что Холмс велел Уотсону стрелять на поражение, может, я не права, но по-моему, это совсем из другой оперы.))

Хочу еще поделиться открытием - Дэйкин убежден, что Питер Джонс, действующий здесь, и Этелни Джонс из "Знака четырех" одно и то же лицо, тем более, что он сам вспоминает об этом деле и о Шолто. Ну и как всегда автор недоумевает, почему Уотсон изменил здесь его имя. Кстати, Дэйкин тут же вспоминает, что оказывается Барринг-Гоулд считает Джонса Джеком Потрошителем. Он говорит об этом с улыбкой и прибавляет, что вышеупомянутый шерлокианец - большой выдумщик.

В целом, это все. Перевод ужасно неловкий, не стала останавливаться на все неудачных местах.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Jeremy being so very much himself.
"Welcome to Stratford, Nathaniel!"
August, 1976, Stratford, Ontario, the Stratford Festival

Скандал в Богемии

Пожалуй, после «Этюда» первая вещь, которая породила кучу разных мыслей. И в такой степени, что я сразу решила переключиться на что-то другое. Сейчас не уверена, что все соберу в единое целое, но все же попробую.

Начну по порядку. Вот это лирическое отступление в начале. Видимо, называть Ирэн «этой» или «той» - на усмотрение каждого. Для меня лично «та» - явная отсылка на что-то в прошлом и вообще как-то не очень хорошо звучит, хотя возможно более точно отражает смысл. Будем считать, что я консерватор, но мне все-таки больше по нраву «эта»)).
Не могу не заметить опять же странностей перевода – что это за «честолюбивые предприятия» такие? И фраза , что «его притягивал мир преступлений», мне как-то напоминает комический эпизод из «Дневников Майкрофта»)) Ну а теперь перехожу к главному пункту, на который я наткнулась. Сразу скажу, что для меня даты в каноне довольно слабое место, если не считать основных – 1854 года, 1881,1891 и 1894. Остальные стала изучать относительно недавно.

Так вот, поскольку я только сегодня вычитала у Дэйкина насчет «Пяти зернышек» и предполагаемой его даты, а также предполагаемого первого брака Уотсона, то наткнувшись на 20 марта 1888 – дату «Скандала», я полезла в оригинал канона с прилагаемыми к нему комментами. А дело в том, что у Дэйкина я сегодня вычитала, что «Скандал» имел место в 1889-м. Подумала, что он просто ошибся, полезла сейчас в соответственную главу.

Автор утверждает, что это ошибка именно Уотсона (мысль о другой миссис Уотсон просто не приходит ему в голову), и он рассуждает, что поскольку Уотсон женился в конце 1888 или в начале 1889, то март 1889 – самая подходящая дата для «Скандала». Он приводит еще один аргумент в пользу 89-го – он дал королю слово держать все дело в тайне два года – вот вам и два года – с 1889 по 1891.

Но это все я прочла сейчас, а изначально наткнувшись на дату, полезла в канон с комментами . Причем очень радует, что Барринг Гоулд давал там слово другим исследователям, а что считал он сам, держал при себе, так что про первую миссис Уотсон, я потом стала читать в другой его книге. Так что же я прочла в этой канонической книге? В каноне все , конечно, так и есть 20 марта 1888, но есть интересный коммент, в котором говорится, что это, наверняка, ошибка. Поскольку данная дата падала на вторник, а «Скандал» имел место явно в другой день недели. И что интересно – дальше идет буквально следующее – мы считаем, что это дело происходило с 20 мая, пятницы, по 22 мая 1887 года, а дальше приводится список исследователей, относящих его кто к 88, кто – к 89 году.

И самое интересное я видела сегодня еще как бы одно доказательство, но, где не могу вспомнить)). Уотсон говорит, что дверь квартиры на Бейкер-стрит вызывает у него в памяти время сватовства (это в старом переводе), а в новом он говорит о времени знакомства с невестой. Это, кажется, прямая отсылка к Мэри Морстен – я, по крайней мере, всегда раньше воспринимала ее именно так.

В этих барринг-гоулдовских комментах, кстати, приводится жуткая теория, что Ирэн не просто так умерла в расцвете лет, а что король, все же неудовлетворенный результатами, которых добился Холмс , добрался таки до нее через своих агентов. Узнав об этом, Холмс не оставил такое злодейство безнаказанным…
Кстати, насчет перевода… Меня интересовали здесь два момента – как это можно перевести на русский: my boy и знаменитое I am lost without my Boswell. Результат довольно неудовлетворительный – дружище – перевод очень вольный. В старом переводе так прямо и написали -«мой мальчик»)). А «я пропаду без моего Босуэлла» мне тоже не очень нравится.
И в конце немного не понравились эти «дражайший мистер Холмс» и «наидобрейшего вам утра». Прямо Чичиков в гостях у Манилова!

Гарри Брюстер

На следующее утро спустившись к завтраку, я был радушно встречен Колфилдами , и позавтракал сосисками с картофельным пюре, запив все это чашкой крепкого черного кофе. То меланхоличное настроение, которое я заметил минувшей ночью у мистера Колфилда, уступило место разговорчивости, которым его, видимо, заразила его добродушная супруга. Заверив их, что я полностью поправился, я надел пальто и вышел из гостиницы. Было не очень холодно, и я с легким сердцем приступил к делу. Я захватил с собой карандаш и блокнот и временами вынимал их из кармана, останавливаясь у наиболее старинных зданий, чтобы добросовестно играть роль писателя-историка. Я шагал вперед, не имея, казалось бы, другой цели, кроме как интерес к истории, и таким образом шел по городку, частенько останавливаясь, чтобы поговорить с местными жителями, которые встречались мне на пути. Они были очень дружелюбны и с радостью рассказывали об истории своих семей, живущих в этой местности.
После ланча я продолжил свои странствия, и было около трех, когда я был вознагражден появлением Гарри Брюстера; он вошел в один из домов на одной из боковых улиц. Несмотря на охватившую меня радость, я, тем не менее, продолжал идти все так же неторопливо. Оказавшись перед двухэтажным, аккуратным домом средних размеров, я остановился и огляделся с потерянным видом, одновременно хлопая себя по карманам, чтобы придать себе вид крайней растерянности и смущения на тот случай, если за мной кто-то наблюдал. Надеясь, что мое поведение было не слишком нарочитым, я вытащил из кармана часы и сделал вид, что смотрю, который час. Повернув голову к дому Брюстера, я медленно подошел к двери.
Мне потребовалось немало усилий, чтобы положить часы обратно в карман, ибо от волнения у меня невольно задрожали руки. Остановившись у двери, я прикрыл глаза и обратился с молчаливой молитвой к ангелам, которые могли прислушиваться к страстным упованиям бродячего репортера. Вздохнув, я постучал в дверь. Когда в течение минуты никто не вышел, я постучал снова, и через несколько секунд дверь открыли. Я решил, что если буду действовать прямо, то так скорее буду впущен в дом, подальше от возможных соглядатаев.
- Добрый день, мистер Брюстер! – сказал я. – Меня зовут Джозайя Коббет, я репортер «Гардиан» из Лондона. Если вы позволите мне войти, мне кажется, мы можем быть полезны друг другу. – Потом я наклонился вперед и сказал ему на ухо. - Мне нужно обсудить с вами одно частное дело, касающееся нас обоих.
Пока я столь таинственно представлялся, Брюстер смотрел на меня, подозрительно прищурив глаза, наполовину скрытый полуоткрытой дверью. На его лице не отразилось никаких эмоций, но если б я предусмотрительно не выставил вперед ногу, он бы захлопнул дверь перед моим носом.
- Подождите! – зашептал я. – Прошлой ночью я слышал ваш спор в гостинице с Колфилдом и Грантом. Думаю, я могу вам помочь. Я охнул, чувствуя явный дискомфорт от давящей на ногу двери, и полез в карман брюк, чтобы предъявить свои документы. Найдя их, я подсунул их прямо под нос Гарри. – По крайней мере, выслушайте меня. Я на вашей стороне.
В мгновение ока дверь перестала давить на меня. Настороженно глядя по сторонам, Брюстер буркнул: Входите! - И добавил – Да побыстрее! – ибо я не был уверен, что моя лодыжка не пострадала, будучи прижатой дверью, и осторожно наступал на эту ногу. Кажется, на этот раз все обошлось, и я быстро вошел в дом.
- Кто там, Гарри? – услышал я чей-то приятный оживленный голос. Я заглянул в гостиную и увидел в кресле у камина пожилого человека, закутанного в плед и с книгой в руках. К креслу была прислонена трость. У этого мужчины, дяди Гари, как я предположил, были тонкие седые волосы, покрытое морщинами лицо, он был худощав, но даже на расстоянии я увидел, что в его глазах искрится живость и интеллект. Держался он натянуто и слегка церемонно, но я подумал, что это не из-за ревматизма, а из-за чувства собственного достоинства, которым были проникнуты его манеры, при этом это отнюдь не умаляло его благожелательности.
Гарри шагнул вперед.
- Это мистер Джозайя Коббет из Лондона, дядя. Он приехал посмотреть на наши края. Думаю, нам нужно поговорить.
Я снял шляпу.
- Добрый день, мистер Брюстер. Надеюсь, я не помешал вашему послеобеденному отдыху.
- Мистер Коббет, вся моя жизнь теперь – это «послеобеденный отдых», - засмеялся он. – Уверяю вас, я очень рад вашему приходу. В любом случае, в Карперби не так уж много возможностей освежить свои познания французского.
Этот человек сразу же мне очень понравился.
- Мне бы очень хотелось поговорить с вами, сэр, но сначала, с вашего позволения, мы с глазу на глаз поговорим с вашим племянником.
- О, конечно, молодой человек. Я лучше многих других понимаю важность конфиденциальности, - сказал он. – Хотя не могу не признать, что мне крайне любопытно. У нас с Гарри не очень много посетителей. Однако для человека моего возраста чашка горячего чая в положенное время - подходящая гарантия того, что я не потревожу вашего уединения.
- Я сейчас же приготовлю чай, дядя, - сказал Гарри, увлекая меня вслед за собой на кухню. Я успел быстро помахать рукой мистеру Брюстеру перед тем, как его племянник потащил меня в коридор.
- Нам не нужны слуги, - сказал он мне, ставя на огонь большой медный чайник.- Нас здесь двое и я прекрасно забочусь о нем. Он самый прекрасный человек, какого вы когда-либо встречали, и по отношению ко мне всегда был очень добр и щедр.
Я, молча, стоял и наблюдал за тем, как Гарри ставил на поднос все, что нужно для приятного чаепития.
- Подождите меня здесь. Через минуту я вернусь, - сказал он, уходя. Когда он вернулся, мы поднялись по узкой лестнице в небольшой кабинет на втором этаже. Рядом с ним были еще две двери, несомненно, ведущие в их спальни.
- Мы поговорим здесь, - сказал Гарри, проводя меня в комнату. – Простите за холод. Здесь нет камина.
Я сел на один из деревянных стульев, кроме них и простого деревянного стола без полировки здесь больше не было никакой мебели. Через минуту, накинув теплый свитер, Гарри сел рядом и без всякого вступления спросил:
- Ну, так в чем дело?
Мне подумалось, что благоразумно будет рассказать ему события последних двух недель. И я подробно изложил ему, что произошло с той минуты, как я решил написать историю детства Шерлока Холмса и до того, как мои исследования привели меня в Кэрперби. Я извинился за то, что подслушал их разговор, рассказал о том, какие после этого сделал выводы и что решил разыскать его.
Большую часть моего монолога Гарри тихо сидел, глядя в окно. И только, когда я сказал о своих выводах, он повернул голову и посмотрел мне в глаза. Я закончил и сидел, ожидая, что он скажет.
Через минуту он усмехнулся
- Вы репортер? Кажется, вы и сами могли бы быть неплохим сыщиком.
Меня удивил это благожелательный ответ.
- Мне просто повезло. Уиггинс, потом воспоминания моего друга, вывихнутая лодыжка – все это, а отнюдь не собственная смекалка привело меня к вам.
- Возможно. Но вы смогли предположить возможную связь между почти бессвязными гневными фразами из этого спора, начисто лишенного здравого смысла. Все это сделал ваш собственный ум и удача здесь не при чем.
Хотя его слова были мне очень приятны, но они и обеспокоили меня. Я заколебался прежде, чем спросить:
- Возможную связь? И только? – Мои руки и ноги точно налились свинцом.
Гарри встал и прислонился к закрытой двери. Он вытащил трубку и закурил. Несколько минут он пускал кольца в потолок, а потом сказал:
- Вы все поняли правильно. – И я почувствовал неимоверное облегчение. – Все это касается семьи Холмсов, семьи Шерлока Холмса.
Он вернулся на свое место и сел, все его лицо вспыхнуло, будто озаренное отблеском огня.
- Я не религиозный фанатик, как этот мерзкий Грант, но хочу сказать, что ваше появление в этом доме, это какой-то дар небес. – Он коснулся моей руки. - Я прошу прощения за то, что хотел закрыть перед вами дверь. Тем более, что у вас повреждена нога. Но последнее время я не очень благостно настроен по отношению к гостям, и у меня было скверное настроение из-за вчерашней ссоры и из-за того, что миссис Хэндли пока не может понять, что случилось с моей собакой. Я шел от нее, когда вы меня увидели. Я не знаю, выйдет ли что-нибудь из этого, но одно ваше присутствие здесь даровало мне надежду. – Он засмеялся. – Нет, вы послушайте меня, заговариваюсь уже, как миссис Хэндли.
Перемена в его настроении была поразительной и должен сказать, что я не ожидал такого. Я нервно проводил руками по своему пальто, то поправлял галстук, то одергивал жилет. Он поднял голову.
- Простите, - улыбнулся я. – Просто нервы.
- Закурите, - ответил он. - Это успокоит вас и направит ваш ум в верном направлении. Что касается столь быстрой перемены во мне, так это только благодаря вам. Ваше появление – это первая хорошая новость за последние годы. Вы действительно сможете опубликовать эту историю?
Я поднял руки.
- Всему свое время. Нужно продвигаться медленно и с самого начала. Я хочу полностью понять ситуацию, прежде чем делать обещания, которые я не смогу сдержать. Пока я совершенно ничего не знаю о подробностях этого дела. Сначала скажите мне то, что вы знаете. Затем я хотел бы записать рассказ вашего дяди. Вы уверены, что он пойдет на встречу – а как же договор?
При слове «договор» на лице Гарри появилось сердитое выражение, но вскоре оно уступило место задумчивости.
- Думаю, он заговорит, если мы правильно подойдем к этому вопросу.- Он вышел из задумчивости. – Последнее время я готовил его к этому, говорил, что сейчас настало время рассказать то, что ему известно, до того, как он покинет этот мир и все будет утеряно безвозвратно. А он – хранитель знаний, который должен передать их тем, кто идет за ним; что-то в этом роде. И я знаю, последнее время он предается воспоминаниям; вот это его «освежение своего французского» связано именно с этим. Но он так благороден и добросердечен; он должен быть убежден в том, что это ради общего блага и никому не причинит вреда.
- Я и сам думал об этом, - согласился я. Хотя в глубине души был не уверен; моя благородная решимость дала небольшую, но заметную трещину. Хотя все это началось с моей идеи воздать Холмсу еще большую хвалу, но сейчас мне вдруг пришло в голову, что эта биография принесет его роду все, что угодно, кроме славы и почета. Казалось, что в прошлом Холмса таится какая-то зловещая тайна.
Откровенный ответ Гарри породил во мне совсем не характерное чувство вины.
- Если только это можно сделать. Я и сам не так уж уверен в этом. – Он снова выглянул из окна. – Знаете, я и сам большой поклонник Шерлока Холмса. Как и все здесь, в Карперби. Каждый месяц дядя получает из Йорка выпуск «Стрэнд», и каждый рассказ он прочитал не менее двадцати раз. И я бы хотел быть таким же достойным человеком, как и он. И я, конечно же, не хочу принести беды деревне и совсем не хочу опорочить славное имя Шерлока Холмса, так справедливо воспетого в рассказах доктора Уотсона. Но опять таки… - Он встревожено повернулся ко мне. – Неужели это большой порок – хотеть извлечь выгоду из событий, произошедших тридцать лет назад? Рассказать правду о семье погибшего джентльмена – это настолько ужасно? Я, и в самом деле, не хочу выглядеть, как бессердечный делец. Но я вот думаю, что если этот фальсифицированный правительственный «договор» придуман лишь для того, чтобы защитить репутацию Холмсов? Правда, я не могу сейчас доказать, что было задумано и совершено какое-то официальное или неофициальное должностное преступление, но я размышлял над этим договором с тех пор, как узнал о нем, приехав в Карперби, и с тех пор он сидит у меня печенках, словно подпорченное мясо. Ведь из-за этого договора я потерял уважение Колфилда и Гранта, и он не позволяет моему дяде заработать небольшую сумму денег и приобрести мировую известность, что было бы, как мне кажется, вполне справедливо. И мне интересно, был ли когда раньше заключен подобный «договор» в другой деревне и с другими целями.
Он снова сел и поднял руки ладонями вверх.
- Вы видите, я смотрю на эту ситуацию с разных позиций. И я бы был очень признателен, если бы вы, как третья сторона в этом вопросе, также высказали свое мнение. Но я забываю о своих обязанностях хозяина. Может, выпьете чаю, прежде, чем мы начнем?
Я резко покачал головой и вытащил из кармана блокнот и карандаш.
- Нет-нет. Мне хотелось бы, чтобы вы пролили свет на то, что я услышал, и на все, о чем вы тут упомянули.
Гарри встал и начал ходить по комнате.
- Хорошо. Я постараюсь изложить все по существу, как это делали клиенты Шерлока Холмса.
Он театрально откашлялся, так громко, что его могли бы услышать и соседи, не говоря уже о его дяде.
- У меня самого не было никаких связей с семьей Холмсов, так как я живу в Карперби лишь последние десять лет. До этого я тридцать лет жил в Канаде, на равнинах центральной Альберты, так как, когда мне было двенадцать, мой отец перевез семью из Бридлингтона в Канаду из деловых соображений. Дядя Перси, старший брат моего отца, холостяк, расположил меня к себе частыми письмами и подарками еще в те времена, когда мы жили в Бридлингтоне. Так как в то время он служил дворецким в поместье под названием Хиллкрофт Хаус в Карперби, я видел его очень редко даже тогда, когда мы жили в Англии, и совсем не видел во время тех лет, что провел в Канаде, однако у меня остались такие сильные впечатления о его доброй и миролюбивой натуре, что с самого детства он был мне очень дорог. Даже во время моего пребывания в Канаде мы продолжали с ним переписываться.
Когда в феврале 1882 года умерла моя жена, я решил вернуться в Англию, в Йоркшир. У меня не было детей, которые могли бы удерживать меня в Канаде. К этому времени мой дядя уже год, как полностью ушел на покой и жил один в этом доме. Конечно же, он пригласил меня жить здесь вместе с ним, на самом деле, он даже очень просил меня об этом. Конечно , я не мог отказать ему в этой просьбе, хотя всегда хотел жить у моря. И так вышло, что в августе 1882 года я отправился на родину, в скромный городок Кэрперби, в гостеприимный дом моего дяди. К сожалению, дела в Альберте, которые я оставил в руках своего шурина, пришли в упадок, и теперь я полностью зависел от финансового положения дяди, его небольших сбережений и дополнительного дохода, который он получал два раза в год, в качестве платы за соблюдение условий договора.
Дядя был чрезвычайно рад мне. И вскоре у нас наладилась довольно комфортная, хоть и довольно скучная, жизнь. Я никогда не был очень общительным человеком, а собака, которую я приобрел, вполне удовлетворила мою потребность в спутнике для прогулок по окрестностям. Не редко я брал лошадь дяди для более дальних поездок в близлежащие города. В Карперби мы с дядей занимали свой досуг чтением, игрой в шахматы и карты. Вели приятные беседы о политике, религии и говорили о многих других темах, подчерпнутых из книг и газет. За эти десять лет старые знакомые из Бридлингтона дважды приглашали нас к себе, и я убедил дядю съездить со мной на побережье насладиться свежим морским воздухом и видом Бемптонских утесов. Теперь эти старые дядины друзья уже умерли, и мы счастливо проводим время здесь в нашей тесной компании.
Хотя мы свободно обсуждали любые темы, я быстро заметил, что мои вопросы о прошлом дяди, о тех временах, когда он служил дворецким (а это продолжалось тридцать три года) вежливо, но твердо отклонялись и оставались без ответа, и он переводил разговор на другую тему. Он также отвергал мои просьбы рассказать о том, как сгорело поместье, остатки которого я видел во время своих прогулок и предположил, что это был Хиллкрофт Хаус, дом , в котором он когда-то служил. Хозяин местного паба также обходил стороной эту тему, и это было осень странно, ибо все деревенские новости стекаются в эту гостиницу, и хозяину известны жители не только деревни, но и ее окрестностей. Мне все это казалось довольно подозрительным, и в силу наших близких родственных уз как-то вечером после ужина я прямо спросил дядю, почему он избегает говорить на эту тему. Он долго что-то хмыкал и бормотал, и наконец, взяв с меня обещание хранить молчание, поведал мне удивительную историю.
Тут Гарри остановился и вновь набил трубку табаком. Выпустив в потолок несколько колечек дыма, он зажег на столе лампу, которая сразу осветила сумрачную комнату, и сел на стул. Сделав еще несколько затяжек, он продолжал.
- Примерно за год до моего приезда, в 1881-м, на пороге дядиного дома появились два непрошеных гостя. Они были хорошо одеты и держались очень церемонно и серьезно. Мой дядя вежливо пригласил их войти и тогда они сказали, что будут говорить о делах, касающихся его и Британского правительства. Сначала они показали ему бумагу, подписанную самим премьер-министром. Этот документ взывал к своим читателям «ради защиты и долгих лет процветания Великобритании» слушать все, что скажут уполномоченные представители правительства и подчиняться их распоряжениям. Что ж, учитывая патриотические чувства моего дяди, думаю, он с трудом удержался от того, чтобы от всего сердца не пропеть «Боже храни Королеву!» . И я уверен, что он весь превратился в слух.
Эти люди начали говорить о довольно поразительных и даже шокирующих вещах. Все это могло бы показаться довольно нелепым (даже такому скромному человеку, как мой дядя), если бы он не держал в руках документ, подписанный премьер-министром, подтверждающий истинность всего сказанного.
И эти люди объяснили, что в связи с чрезвычайно секретной правительственной работой Дэвида Холмса, отца Шерлока, министерство, «как обычно в таких случаях» - так они прямо и сказали – требует, чтобы они заключили договор с жителями здешних мест, где жил, упоминаемый выше, их агент. Из какого они были министерства, сказано не было. Они сказали, что только благодаря непростительному недосмотру младшего клерка, этот договор не был заключен в Карперби еще несколько лет назад. Сам договор заключался в том, что ни один упомянутый в официальном перечне житель деревни не должен никому говорить ни о самом Холмсе, ни о его семье, ни о каких-то его поступках. Он должен служить гарантией, что ни один житель даже ненароком ни с кем не поделится даже какими-то обычными сплетнями, ибо такими они могут казаться обывателю, но также могут являться крайне полезной информацией для шпионов, которые переодетыми могут проникнуть в этот пустынный уголок.
Видите ли, продолжали они, работа на благо страны, которой положил начало Дэвид Холмс, все еще продолжается, и правительство нуждается в помощи моего дяди, чтобы она послужила гарантией того, что враги Британии не воспользуются им, как невинным, но довольно действенным источником информации. Они признали, что, возможно, дядя понятия не имел об особой миссии Холмса, за исключением того факта, что он много времени проводил в деловых поездках. Однако, они потребовали, чтобы дядя Перси подписал документ, в котором значилось, что он никогда не будет ничего говорить или писать о Холмсе, и за это в знак благодарности он дважды в год будет получать от правительства пенсион. Если он нарушит этот договор, то наказание может быть довольно суровым, ибо правительство тут заподозрит измену с его стороны. Ему не дозволялось даже обсуждать данную тему с другими жителями деревни.
Как вы понимаете, дядя подписал этот документ. Ему не выдали экземпляр этого договора, но два месяца спустя он получил первую выплату в конверте, на котором стоял лондонский штемпель. Я не знаю точно, кого еще те двое вынудили подписать этот договор; думаю, что тех, кто имел близкий контакт с Холмсом и его семьей. За эти годы я узнал, что среди них были хозяин гостиницы и кузнец. Если его подписывали и другие, – а слова Колфилда «некоторые из нас», что вы тоже слышали тогда в гостинице, указывают именно на это – то они настолько немы в этом отношении, что у меня создается порой впечатление, что в этой деревне живут монахи, на которых наложен обет молчания. Может быть, конечно, это уловка этих двоих и, на самом деле, это только их мнение, я не знаю. Возможно, договор подписали лишь те двое, которых я знаю, а может и еще человек двадцать. О, ведь был еще и четвертый, Ной Коттер, этот парень из бедной семьи, но, тем не менее, он, очевидно, играл с Шерлоком Холмсом, когда они были детьми.
Когда прозвучало имя Коттера , я резко поднял голову.
- Ной Коттер интересует вас, не так ли? – улыбнулся Гарри.
- Той ночью его имя не раз упоминали и все время с эпитетом «этот глупец».
Гарри фыркнул и помрачнел.
- Ну, глупец или нет, а вот, что с ним случилось. Это из-за него последнее время другие держатся от меня подальше; он пример расплаты за грехи. Это случилось в 1887 году, после того, как в «Стрэнд» был опубликован «Этюд в багровых тонах»; я тогда был в Кэрперби и все видел сам.
Этот Коттер был испорченный парень, очевидно, у него были неплохие задатки, но он рано пристрастился к джину – пил его почти как воду – и постепенно ожесточился и стал довольно злобным. Он был женат и у него были дети, и он слегка подрабатывал, будучи трезвым, но это не могло избавить его семью от ужасной бедности. Однажды в Кэрперби заехал один человек – плотник по имени Сайлас Харкер. Харкер родился в этих местах, но в 1871 году переехал со своей семьей в Хертфордшир по приглашению какого-то дальнего родственника, одинокого, но вернувшегося из Индии богатым человеком. Это был первый приезд Харкера в его родной город, и он привез с собой « Beeton's Christmas Annual». Никто из нас до этого не слышал об «Этюде в багровых тонах». Так как, к сожалению, большинство наших жителей довольно безграмотны, Харкер читал нам его вслух в пабе – Коттер тоже был там. Харкеру, кажется, ничего не было известно о договоре. Как и многие в деревне, он знал, что Холмс жил в Хиллкрофт Хаусе, но у него почти не было никаких точек соприкосновения с этой семьей. Однако, зная, что Шерлок – местный уроженец, он вполне справедливо предположил, что жителям деревни будет интересно послушать эту историю.
Нам всем эта история очень понравилась. После чтения хозяин гостиницы тут же организовал импровизированный турнир в дартс – несомненно, как я потом понял, чтобы избежать разговоров о Холмсах, которые мог бы вызвать этот рассказ. После ухода Харкера, эта тема была забыта всеми, кроме Ноя Коттера, который тайком ночью уехал из деревни, предварительно проникнув в паб и обчистив там всю кассу Колфилда.
Лишь семь недель спустя мы узнали, что с ним случилось. Я решил снова съездить на несколько дней в Бридлингтон, немного отвлечься и бросить взгляд на вздымающиеся волны неукротимой морской стихии, которые всегда волновали мое воображение. Пока меня не было, в Карперби вновь приехали те два джентльмена и снова имели разговор с моим дядей, Колфидлом, Грантом и бог знает с кем еще относительно Коттера. Они сообщили, что Коттер был арестован при попытке продать подробный отчет о своем детском знакомстве с Шерлоком Холмсом одному писателю из «Вестминстер Клэрион», разумеется, за хорошие деньги. Ему было предъявлено обвинение в измене, согласно условиям договора, и он был приговорен к тюремному заключению сроком на двадцать лет. Нам было сказано, что если еще кто-нибудь будет уличен в чем-то подобном, городку грозят ужасные последствия, и они намекнули на страшный пожар 1810 года. Потом эти люди уехали, но повсюду здесь чувствуется их незримое присутствие, здесь кругом витает страх, вызванный их ужасным предостережением. И последнее - мне всегда казалось подозрительным, что эти люди должны были вернуться именно тогда, когда меня не было в городе, и я не мог задать им вопросы или вообще что-то сказать. Однако должен признать, что жена Коттера все еще получает свои деньги два раза в год.
Гарри выбил свою трубку об подоконник и вновь сел, скрестив руки на груди.
- Думаю, теперь вам известно все то же, что и мне. Ну, что вы думаете обо всем этом?
Я закончил писать, помассировал свои запястья и пробежал глазами написанное.
- Не знаю, что и думать, - сказал я, покачав головой. – Это… это невероятно.
- Так оно и есть, и даже пуще того.
- Вы когда-нибудь получали какие-нибудь вести от Коттера или выясняли, где место его заключения?
- Никаких вестей от него не было, и честно говоря, я не пытался узнавать что-то на его счет. Так как популярность Шерлока Холмса стала расти, я все эти годы подумывал записать воспоминания своего дяди для потомства, а может быть, и для публикации. Но я сделал непростительную ошибку, позволив подобным мыслям сорваться со своего языка, когда несколько месяцев назад сидел как-то вечером за кружкой пива с Колфилдом и Грантом. Они восприняли это, как личное оскорбление, с тех пор мы все время с ними спорим, и последний спор - далеко не единственный. Теперь, когда Холмс – мертв, все обострилось – они беспокоятся – и вполне справедливо - что я тверже, чем когда бы то ни было намерен довести это дело до публикации. Тот факт, что я не подписывал договор, их не волнует, и на самом деле, я вполне разделяю их беспокойство о благоденствии города. Мне бы не хотелось, чтобы из-за моих корыстных интересов запылали дома Карперби.
Я несколько раз провел рукой по волосам.
- Конечно, это все очень сложно. Действовать надо осторожно.
Я взглянул на окно.
- Уже поздно, и мне следует вернуться в гостиницу. Однако, завтра я хотел бы вернуться и поговорить с вами еще. А вы тем временем, пожалуйста, постарайтесь убедить вашего дядю, что вряд ли будет хорошо, если он унесет эту тайну с собой, в могилу.
- Я поговорю с ним, - сказал Гарри, кивнув несколько раз.
- Сейчас мне пришло в голову, что, возможно, нам лучше будет уехать из Карперби, если ваш дядя согласится поделиться своими воспоминаниями. Я не смогу каждый день посещать ваш дом, не привлекая нежелательного внимания. В Йорке у меня есть надежный друг, в доме которого мы могли бы остановиться на необходимое для нас время. Это большой город, но я думаю, что, может быть, скрытность вашего дяди несколько уменьшится, если он сможет поделиться своей историей в удобной и безопасной обстановке.
Я встал и потянулся. Мы с Гарри пожали друг другу руки.
- Передайте мои сердечные извинения за то, что не смог поговорить с ним сегодня вечером. Заверьте дядю, что я нетерпением жду нашей завтрашней встречи.
- Непременно, - сказал Гарри, провожая меня вниз. Избежать встречи с дядей Перси было нетрудно, ибо он дремал у камина, на том же месте, где я его и оставил. Гарри открыл дверь, и я шагнул за порог, слыша, как он прошептал мне вслед «Спасибо».
- Доброй ночи, - ответил я. Подул холодный ветер, и я весь ссутулился, идя назад в паб. Мысли в моей голове кружились точно снежинки на этом холодном ветру, и я даже не пытался привести их в порядок. Я знал, что у меня впереди долгие часы ночных размышлений, а пока просто наслаждался чистым, свежим воздухом, который вливал новые силы в ту ауру надежды на будущее, которая витала вокруг меня.

Когда я вошел, паб был полон, и я был рад найти свободный столик у задней стены. Как только хозяин завидел меня, мне тут же быстро подали еду. Пока я ел, я смотрел на шумное сборище в теплом пабе в этот зимний вечер, и был согрет искренним духом этого шумного дружелюбия, который наполнял это заведение. Закончив, я поднялся по лестнице в свою тихую уединенную комнату. Я зажег свет, бросил на стул перчатки пальто и стал думать о том, что услышал от Гарри Брюстера и о том, что жаждал услышать от его дяди Перси. Боже мой, похоже, что эта биография приобретала довольно изобличительную форму. То , что начиналось лишь, как посмертная биография уважаемого, почитаемого, хотя и очень сдержанного частного детектива-консультанта, теперь превратилось в довольно странное исследование, главным пунктом которого было загадочное и спорное участие правительства в каком-то непонятном договоре.
И в эту секунду я понял, что буду расследовать это до конца – все мое существо старого репортера ожило от предвкушения того, что готовит мне будущее. И я знал, что невзирая ни на какие препятствия, я буду продолжать начатое мной расследование. Однако, помня о наказании, которому был подвергнут мистер Коттер, я решил, что буду осторожен – двадцать шесть лет, проведенных среди полицейских и преступников научили меня хитрости и различным ухищрениям. Решив, что так просто меня не возьмешь, я прислонился к стене, закутанный в одеяло, и разработал план действий относительно Гарри и его дяди. Несколько часов спустя я был уже вполне удовлетворен тем, что нарисовалось в моем уме. Дав огню догореть, я лег на постель и подремал еще несколько часов, пока время не перевалило глубоко за полночь и паб, наверняка уже опустел.
Я встал и полностью оделся, за исключением того, что остался в шлепанцах, а свои ботинки нес в руках.
Со свечой в руке я крадучись, спустился вниз. Не смея даже дышать, я прошел через кухню; и совсем затаил дыхание, проходя мимо небольшой комнаты, в которой жил один из сыновей Колфилда. На кухне возле жаровни на коврике лежал старый бигль, он не пошевелился, лишь открыл один глаз, наблюдая за моими действиями. Дойдя до двери, я более всего боялся, как бы она не заскрипела, Но Колфилд был заботливым хозяином, и все петли были смазаны. Оказавшись снаружи, я застегнул пальто, переобулся, задул свечу и закрыл за собой дверь.
Хотя землю сейчас освещал лишь полумесяц, небо было ясным, и мне было достаточно светло и без свечи. Не теряя времени, я зашагал к дому Гарри, пар от моего дыхания поднимался в темное небо точно дымок от сигареты. Оказавшись возле дома, я определил, какие окна относятся к спальне Гарри, подобрал с земли несколько маленьких камешков и бросил их в нужное окно. Через несколько минут за окном вспыхнул свет, и Гарри подошел к окну. Я помахал ему и указал на входную дверь. Минуту спустя я был уже в доме.
Хотя на нем была ночная рубашка, Гарри отнюдь не был похож на человека, которого внезапно разбудили и волосы его совсем не были взъерошены. Несомненно, у него была бессонница. Он повел меня в гостиную, где накануне сидел его дядя, и зажег камин. Потом подвинул к нему два кресла, зажег свечу и поставил на столик. И только, когда мы сели, коснувшись моего колена, он спросил:
- В чем дело? Почему вы пришли сейчас?
Я поделился своим беспокойством о том, что боюсь навлечь на них с дядей те беды, что уже постигли Ноя Коттера. Целый час проговорили мы с Гарри, разрабатывая стратегию наших действий и, наконец, встали, уже вполне удовлетворенные своими планами и полные решимости идти до конца, невзирая ни на что.
-В Алберте мне приходилось участвовать в некоторых политических конфликтах, и я заслужил там всеобщее уважение за стойкость и верность своему слову. Похоже, что эта моя скучная жизнь в Англии близится к концу, и как человек, не боящийся столкновений, я буду рад этому безымянному противнику, - сказал Гарри. – Особенно, когда такой удачливый и изобретательный человек, теперь мой друг и коллега.
Он похлопал меня по спине, и меня порадовала его искренность.
- Мне лучше вернуться, - сказал я. – Не хочу, чтобы меня увидели какие-нибудь гуляки или бдительные соседи. Увидимся, как и договорились, через пару недель.
Мы пожали друг другу руки, и я тайком вернулся в гостиницу. Я также беспрепятственно, как и выходил, проник внутрь и поднялся в свою комнату. Там я разделся и скользнул под одеяла, и прежде чем спокойный сон без сновидений смежил мои веки, по моим губам скользнула довольная улыбка.

Зарисовка Hades Lord of the Dead. Автор имел намерение превратить все это в большой фик. Посмотрю потом был ли осуществлен этот замысел. А пока вот такой пролог

Никогда – пролог

- Так …что вы думаете? Вы согласны?
- Вы же знаете, как я смотрю на «нежные чувства», Уотсон, - сказал я, презрительно усмехнувшись. – Или , может быть, ваша невеста, - сейчас усмешка стала еще более презрительной – заставила вас это забыть ?
Уотсон тяжело вздохнул.
- Я знаю, Холмс. Я просто подумал, что… хорошо, - он кашлянул и поднялся со своего (нет, больше теперь уже не с его) кресла. – Не важно. Уверен, что смогу найти кого-нибудь другого на роль шафера. Но вы, по крайней мере, придете на свадьбу?
Я сделал глубокую затяжку и выпустил в потолок огромное кольцо дыма.
-Нет.
Он еще раз кивнул и ушел. Я видел, что рассердил его и почувствовал некоторое удовлетворение от этого. Пусть страдает. Не я виноват в том, что он променял жизнь полную приключений на узы брака. Это было его решение.
Все наши совместные приключения, все эти расследования… все впустую. В них нет никакого смысла. Через несколько недель супружеской жизни он забудет все, чему я его научил – забудет меня.
Забуду и я – забуду эти наши дела, забуду его. Все время, что мы провели вместе, не имело никакого смысла… И теперь я в ярости подумал, сколько времени потратил впустую.
- О, лучше бы ничего этого не было! – прошипел я в ярости. Бросив трубку на стол, я отправился в свою спальню.

Фик из того же сборника, что и предыдущий, "Разговор об этике". Этот - полная его противоположность.

Он не знал, почему делал это. Это была всего лишь минутная прихоть. Но повинуясь внезапному импульсу, он зажал в ладони лезвие и сжал кулак.
Он даже не искал такого оружия. Не думал, что найдет. Бритва просто лежала на сосновом столике среди его химикалий, он нашел ее, когда наводил там порядок.
Он задумчиво подпер рукой подбородок, лениво наблюдая, как три большие, красные капли просочились сквозь его пальцы и упали на изъеденную кислотой поверхность стола, по очереди издав характерное кап-кап. Три ноты такта, стаккато. Падая на стол, капельки на минуту стали перламутрово-красными, а затем превратились в почти черные, когда растеклись и впитались в дерево, влившись в мозаику других пятен. Потом капли стали падать уже не так быстро, и он сильнее сжал руку, чтобы сохранить темп.
Если он и чувствовал боль, то никак этого не показал.
И доктор, сидящий в кресле у него за спиной, думал, что он сделал паузу только для того, чтобы понаблюдать за чем-то, случившемся на улице, и был разочарован.
В действительности, он был не так уж далек от истины – сыщик и впрямь наблюдал, доктор ошибся лишь в предмете его наблюдения.
Наконец, когда пятно на столе стало уже достаточно большим, и кровь впиталась глубже в дерево, Холмс разжал ладонь, и бритва упала на стол. Упав, она издала легкий металлический звон, а сыщик рассматривал пораненную руку. Он смотрел на кровавые борозды, оставленные бритвой. Кроваво-красные следы ярко выделялись на бледной коже, и этого было достаточно, чтобы на минуту привлечь его внимание.
Его ум клинически оценил нанесенные лезвием раны – тщательно изучил и отбросил в сторону, как не имеющие большого значения. Его это не волновало. Не было ни горечи, ни бравады, ни сожаления. Он смотрел, как истекает кровью и это ничего для него не значило. Нанесение ран самому себе было лишь еще одной границей существования, которую он подверг испытанию и сокрушил, однако, это не нарушило монотонного однообразия его существования. Боль, и кровь, и порезы на ладони не имели никакого смысла, также как и многое другое.
Бессмысленно.
Придя к такому заключению, он поднялся, сжав раненую руку в кулак и держа ее ладонью вверх, чтобы кровь не капала на пол. Чисто по инерции, он удалился в свою комнату, подумав, что находиться там ничуть не хуже, чем где бы то ни было еще.
Некоторое время спустя Уотсон встанет со своего стула и увидит окровавленное лезвие, лежавшее на столе рядом с пятнами крови. Он будет стоять над ним, проведя кончиками пальцев по багровому краю бритвы, и раны, о которых он догадается, причинят ему гораздо больше боли и печали, чем тому, кто нанес их себе сам.