Вчера был мало примечательный день, начисто лишенный какого бы то ни было интереса; утро я провел в Британском музее, изучая материалы о преступных группировках Чикаго, а днем занимался разложением химического реактива – в целом довольно познавательно, но, тем не менее, день до тошноты скучный.
Доктор провел утро в Хаммерсмите и вернулся весьма не в духе. Не могу сказать наверняка, что могло затуманить обычно ясный небосклон его духа, все что я мог заключить по его натянутому поведению и нескольким словам, которые он буркнул мне в ответ, это то, что, видимо, какой-то пациент неподобающе отозвался о военных, к которым в некотором роде относился и мой компаньон.
Я в какой-то степени мог понять его гнев (этот человек поражал меня иногда своей преданностью, из чего следует дальнейший логический вывод, что он ревностный патриот), но он ушел к себе, не поужинав, и за весь вечер так и не появился в гостиной! Видимо, случилось что-то более серьезное, чем он сказал мне, ибо этот джентльмен столь же постоянен, как северная звезда, и видеть в нем такую радикальную перемену, все равно, что наблюдать, как планета сошла с орбиты.
Во всяком случае, мне хватило ума ретироваться сегодня утром задолго до того, как он встал и не возвращаться до позднего вечера, вплоть до самого ужина. Стало моросить – отвратительные холодные струйки потекли прямо за шиворот, и к тому времени, когда я дошел до дома, я замерз и был мокрый, как мышь.
Когда я вошел в гостиную, миссис Хадсон накрывала на стол, и я нахмурился, увидев, что она поставила только один прибор.
- А где доктор? – спросил я хозяйку.
- В своей комнате, - сказала она с обеспокоенным видом, бросая красноречивый взгляд в сторону лестницы. – Он там почти целый день, сэр, выходил только утром на некоторое время и снова ушел.
- Он болен? – спросил я, разворачивая салфетку.
- Не думаю, сэр, но он сказал во время обеда, что не голоден и что не будет спускаться к ужину, - горестно запричитала миссис Хадсон.- Уж не знаю, о чем он думает, мистер Холмс.
- Очевидно, он вообще не думает, - я раздраженно ткнул вилкой в содержимое своей тарелки.
Дурное настроение – это одно, но это было уже смешно - что, черт возьми, случилось с этим человеком? Это было абсолютно на него не похоже, и бесконечно злило меня. Не успеешь привыкнуть к человеку, и тут он, возьми, да и сделай что-то непредсказуемое. Ну, честное слово!
Миссис Хадсон еще какое-то время причитала, а потом ушла к себе. Через десять минут я встал из—за стола, не будучи особенно голодным, и к тому же, когда мой ум не занят никаким делом , есть в одиночестве – совершенно невыносимо.
Я пытался заняться одной из моих монографий, а потом,встав у окна, определял профессии прохожих до тех пор, пока не стало так темно, что за пеленой дождя, стучавшего по стеклу, я ничего не мог разглядеть. Не выношу такую скуку!
В отчаянии от того, что мой мозг готов был развалиться на куски от скуки и одиночества, я взял в руки скрипку и начал импровизировать, чего не делал уже очень давно. Мелодия, родившаяся у меня в голове, была в чем-то сродни моросившему за окном дождю и в то же время являлась олицетворением моего раздражения на весь этот мир, но потом я сменил тему и попытался преобразовать эти аккорды в песню, если ее можно так назвать.
Наконец, загубив и эту мелодию и два часа времени, я отбросил инструмент и мрачно плюхнулся в свое кресло, глядя в огонь и размышляя, стоит ли попытаться заснуть. Конечно, когда мой мозг в столь изнуренном и расстроенном состоянии - это напрасная трата времени, но попытка не пытка.
Часы пробили половину двенадцатого, нарушив тем самым ход моих безрадостных мыслей, и я зевнул, слушая, как стучит по крыше дождь и считая угольки в гаснущем очаге… шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…
Внезапно где-то у меня над головой раздался звон бьющегося стекла, отчего я подпрыгнул на месте и мой дремлющий мозг вновь активно заработал. Что там случилось?
В мгновение ока я вскочил и бросился вверх по лестнице, после чего без стука распахнул дверь в комнату доктора. В это время громкий порыв ветра за окном потряс весь дом. Войдя в темную комнату, я услышал испуганный вскрик и зажег свет.
Моему взору предстала полубезумная фигура на постели, яростно отмахивающаяся от какого-то невидимого врага. Примерно в ту же минуту, как я в изумлении сделал шаг назад, спящий сел на постели, видимо, только что проснувшись и оглядывая комнату с совершенно испуганным видом. На ночном столике и на полу валялись разбитые останки ночной лампы; тут же виднелась маленькая лужица масла, вытекшего из лампы, которая понемногу стекала со столика на ковер.
- Доктор, я… - нерешительно проговорил я, но когда он увидел, что я нахожусь в его комнате и вижу все, что произошло здесь нынче вечером, его смертельно бледное лицо моментально стало пунцовым. Но даже стоя в дверях, я видел, что его пробирает дрожь, а в глазах застыло выражение ужаса.
- Что вы здесь делаете? – выдохнул он дрожащим голосом. – Уходите!
Я нахмурился, несколько уязвленный и довольно озадаченный такой реакцией, но внезапно поймал себя на мысли, что сказал бы то же самое, если бы он застал меня во время битвы с ужасами моего подсознания.
- Доктор, -
- Пожалуйста, - прошептал он, подтянув колени к груди и положив на них голову. – Пожалуйста,… только уйдите.
Я уже собрался последовать его желанию, но остановился у самых дверей. Я оглянулся на доктора, которого все еще била мелкая дрожь, и поневоле представил себя на его месте, ибо, кому же, как не мне известно, что такое борьба с порождением собственного сознания.
Логично, что моей первой реакцией было, поставить себя на его место. Хотя я вряд ли бы признался в том, где либо,(кроме собственного дневника), но , где- то в глубине души мне бы, честно говоря, не хотелось остаться в полном одиночестве, проснувшись после такого вот кошмара. Какая-то смешная, эмоциональная сторона моей натуры не хотела бы после столкновения с ночными ужасами, оказаться абсолютно беспомощной и одинокой в этой ночной тиши.
И, кроме того, никто не может указывать, что мне делать.
Его все так же колотила дрожь, и он сидел, опустив голову на руки. Я огляделся в поисках какого-нибудь стула, но ничего похожего не увидел, поэтому вынужден был кое-как устроиться на краешке его кровати, попутно спрашивая себя, правильно ли я поступаю. Очевидно, да, так как больше доктор уже не просил меня уйти.
Что дальше?
Минуту или две я нервно теребил пояс своего халата, пока не услышал, как он резко сделал вдох и выдох, как будто ему не хватало воздуха. Наконец, он поднял голову, пригладил своей дрожащей рукой упавшие на лоб волосы, и посмотрел на меня.
- Я разбудил вас, да? – смущенно прошептал он. – Простите.
- Нет-нет, доктор, я не спал – сидел внизу со своей скрипкой, - поспешил я его успокоить. – Услышал какой-то треск и подумал, что, наверное, ветка стукнула в окно или что-нибудь в этом роде…
- Должно быть, я смахнул рукой лампу, - прошептал он, наклонившись, чтобы разглядеть осколки стекла и пролитое масло на полу.
Я хотел предложить ему убрать этот бедлам, и тут внезапно взгляд мой упал на его рукав.
- Доктор, вы поранились, - сказал я, слегка дотронувшись до его левой руки.
Он с удивлением взглянул на свою руку и поморщился, как будто только сейчас почувствовал боль от пореза, кровь из которого просочилась на его ночную рубашку.
- Не следовало ставить лампу так близко к кровати,- пробормотал он, засучив рукав, чтобы обследовать свои порезы.
В этот момент за окном заревел ветер, от которого зазвенели стекла, и я почувствовал, как он напряженно выдохнул и даже слегка вздрогнул.
- Не волнуйтесь, Уотсон, - я сказал первое, что пришло в голову, - мне кажется, надо заняться вашими порезами. Принести ваш чемоданчик?
Он покачал головой с болезненным выражением лица.
- Нет, здесь недостаточно света для этого, а по крайней мере, в одном из порезов остались кусочки стекла, - проговорил он, внимательно рассматривая ранки. – Мне придется спуститься вниз.
Я оставил при себе свои сомнения (в состоянии ли он сделать это), и вместо этого протянул ему халат и собрал остатки пролитого масла его полотенцем. Уборку разбитого стекла придется отложить до более благоприятного времени.
Когда я кое-как закончил уборку, он одел халат и шлепанцы, и встал, вернее, пытался встать на ноги, но сразу зашатался и упал бы, если б не схватился здоровой рукой за спинку кровати. Он тихо выругался и на минуту прикрыл глаза.
- Доктор, простите, но выглядите вы довольно скверно, - спокойно сказал я, стараясь говорить с ним тем тоном, которым обычно успокаивал взволнованных клиентов (что бы ни говорил мой невыносимый брат, я могу быть мягким и добрым, когда это необходимо). - Вы позволите, доктор?
В подтверждение того, что он был крайне измотан, доктор кивнул, и, прикрыв глаза, оперся на мою руку без дальнейших споров, после чего мы начали медленно спускаться по лестнице. Но не успев оказаться в гостиной, он тут же отпустил руку и поспешно схватился за стену.
Поразившись его упрямству, я слегка пошуровал кочергой в камине, чтобы оживить затухавший уже огонь, и отправился за чистыми полотенцами.
- Спасибо,- прошептал доктор, расстелив полотенце на столе и положив на него раненую руку. – Мне… понадобится мой чемоданчик…
- Думаю, сперва вам нужно что-нибудь выпить, - предложил я, так как мне совсем не понравились его слабый голос и бледное лицо. Я налил ему большую порцию бренди, и только тогда пошел за его медицинской сумкой. Когда я вернулся, он уже опустошил свой стакан, и я с удовлетворением отметил, что к нему вернулся привычный цвет лица, и в глазах появилась большая осознанность.
Я нервно переминался с ноги на ногу, пока он одной рукой рылся в своем чемоданчике, извлекая оттуда инструменты и бинты. Я довольно неловко предложил свою помощь, которая была отклонена с самым непреклонным видом.
- Нет, я в состоянии сделать это сам, - проговорил он. – Здесь не нужно накладывать швы или еще что- то в этом роде, просто нужна ловкая рука.
Я чуть не сказал ему, что в настоящий момент его рука какая угодно, но уж никак не ловкая (она все еще дрожала), но вовремя остановился, понимая, что сейчас он вряд ли оценит мою откровенность. Работал он медленно, но, наконец , все осколки были удалены и он обработал ранки антисептиком. Когда он долго и тщетно пытался забинтовать руку, одним пальцем держа бинт, а другим пытаясь обернуть его вокруг руки, я плюнул на его упрямство, и сделав шаг вперед , опустил руку на бинт, давая ему возможность закончить свою работу. Он быстро взглянул на меня , и через какое-то время горькая гримаса уступила место благодарной улыбке, и он даже пробормотал какие-то слова благодарности.
Когда это испытание закончилось, по-моему, я испытал большее облегчение, чем мой компаньон. Видя, что он совершенно без сил и снова бледный, как полотно, я , не тратя времени на лишние слова, помог ему встать и добраться до дивана. После чего я засунул его инструменты в медицинский чемоданчик, и, сложив полотенца, отнес их в ванную комнату, затем ,вернувшись в гостиную, в нерешительности встал в дверях. Доктор, совершенно обессиленный лежал на диване, довольно мрачно глядя на огонь, догоравший в камине.
- Доктор, вам хотелось бы побыть одному?
- В этом нет необходимости, - мягко ответил он.
Приняв это, как руководство к действию, я почти упал в свое кресло, предварительно прихватив с каминной полки свою старую трубку.
- Простите, последние два дня я был в отвратительном настроении, - тихо сказал он после минутного молчания.
- Доктор, это не мое дело, и хотя иногда я, возможно, проявляю излишнее любопытство, мне следует, пожалуй, проявлять больше такта.
Какое-то время он молчал, пламя камина отражалось в его усталых глазах. А потом он устало закрыл и прошептал просто «Спасибо».
Я облегченно выдохнул облако дыма, понимая , что разговор на этом окончен – мне незачем знать, какие ночные ужасы преследуют доктора, мне вполне хватает своих собственных демонов, и совершенно нет желания представлять, какие сны могу порождать война и ее последствия.
Я прислушался – по крыше барабанил дождь, и даже слышались отдаленные раскаты грома – я потянулся за своей скрипкой и вернулся к своей импровизации, но сейчас моя музыка была тише, гармоничнее (и гораздо мелодичнее), чем предыдущая.
Минут через десять дождь прекратился, а еще через пару минут доктор заснул, я услышал, как его дыхание стало размеренным и спокойным.
А сейчас, роясь в беспорядке на своем столе в поисках вот этой самой тетради, я наткнулся на сегодняшнюю газету, видимо, отложенную доктором, еще до того, как я успел проглядеть ее. Эта страница тут же привлекла мое внимание – как только я увидел ее, сразу понял причину этих ночных кошмаров. Вчера 26 февраля сражение при Маджуба Хилл, в Африке, где идет Бурская война. Британские войска потерпели поражение, и такие огромные потери совершенно не оправданы, не важно на чьей стороне правда, такие людские жертвы ничто не может оправдать. Без сомнения, эти новости, обычная статья для простого обывателя, следящего за текущими событиями, задела моего компаньона за живое, он и так был расстроен чем-то, а эта статья оказалась, видимо, «последней каплей».
Нет, я понимаю, что иногда война необходима, дабы защитить национальные интересы нашей империи, но ели вспомнить об участниках этой войны, погибших или раненых. Спящему на диване доктору больше повезло, чем этим участникам вчерашнего сражения , и гораздо больше, чем большинству его однополчан. Понятно, что такие мысли причиняют боль.
Пожалуй, пора ложиться, уже довольно поздно, у меня на руках никакого дела, так, какого черта, я еще не в постели? Вот к чему это привело – я начинаю впадать в страшную меланхолию и даже пытаюсь философствовать, размышляя о событиях, не имеющих ко мне никакого отношения, ни ко мне, ни к моей работе – так почему это меня так трогает?
Доктор все еще спит, пойду ложиться и я, надеюсь, что утро будет приятнее, чем прошедший день и ночь.