Подумалось недавно, что неплохо бы еще поближе посмотреть на Джека Трейси. Тем более, что он дал интервью этому замечательному журналу.



"Шерлок Холмс Ревью Интервью: Джек Трейси"



С огромным удовольствием «Шерлок Холмс Ревью» представляет первое интервью из тех, что, как мы надеемся, станут серией интервью с ведущими фигурами в Шерлокиане. Это интервью с Джеком Трейси, BSI,(автором такой важной вехи, как «Энциклопедия Шерлокиана», так же, как и других монографий, статей и книг о Шерлоке Холмсе и сэре Артуре Конан Дойле)имело место в офисе «Gaslight Publications», Шерлокианской/Дойлеанской издательской компании мистера Трейси,17 февраля 1987 года.

ШХР: Что вас в первую очередь привлекло и околдовало в Шерлоке Холмсе?

Трейси: То же, что и всех. Чудесное воплощение викторианской эпохи, кажется, захватывает каждого, кто в конечном итоге становится серьезным Шерлокианцем. И, конечно, логика – идея, что в Шерлокианском мире мы живем логикой, и как логически мыслящая личность, ты открываешь мир таким, каким ему следует быть. Когда тебе тринадцать лет, это замечательное открытие.

ШХР: Похоже, что многие шерлокианцы открывают для себя Холмса в этом возрасте…

Трейси: Да, в сущности, все мы это делаем в двенадцать-тринадцать лет. Для меня это произошло в библиотеке младших классов средней школы.

ШХР: Я понял, что какое-то время вы работали на телевидении.

Трейси: Я около шести лет был продюсером радио и телевизионных программ.

ШХР: Каким образом вы совершили скачок от телевидения к издательскому делу?

Трейси: Ну, я всегда был страстным писателем, примерно со второго курса. Я сперва поступил на телевидение потому, что подумал, что здесь будет гламурно. Но это было не так. Во-вторых, когда вы говорите людям, что собираетесь стать писателем, они говорят: «О, так вы вырастете и будете звездой, да?» Итак, как любой разумный человек, которому приходится оправдывать свое высшее образование, дорогое, как любое образование в колледже, я специализировался на некоем привлекательном и в то же время вполне законном фундаметальном предмете, то есть на телекоммуникациях. Сначала я пошел работать в университет, а затем на телевизионную станцию Индианаполиса, где снимал рекламные ролики, а после этого я был выпускающим режиссером на местном кабельном телевидении здесь, в Блумингтоне. На каждом из этих мест я проработал по два года. Однако, все это время я, действительно, хотел писать, и я вновь открыл для себя Шерлока Холмса, благодаря «Аннотированному Шерлоку Холмсу» Баринг Гоулда в 1969 году. Я пошел в библиотеку и прочел все «Писания о Писаниях». Они состояли из книги Орландо Парка «Шерлок Холмс, эсквайр, и доктор медицины Джон Уотсон: Энциклопедия их расследований». Когда я увидел слово «Энциклопедия», то подумал: «Вау, вот книга, которая объяснит мне все эти непонятные слова и фразы и географические термины, которые я не понимаю. Я взял ее, и, конечно, оказалось, что она не была ничем подобным. Это была книга, состоящая из списков и при этом плохо написанная. Я был так горько разочарован, что сказал себе, как вероятно до меня это делали тысячи других людей: Черт, я мог бы сделать кое-что получше!». Так я и сделал.
читать дальше
ШХР: Вы говорите об «Энциклопедии Шерлокиана».

Трейси: Конечно. Должен признать, что не особо снисходительно говорю о книге Парка, но я очень многим ей обязан, потому что, если бы не мое презрительное отношение к этой книге, я бы никогда не написал свою.

ШХР: Это интересно, потому что я как раз собирался спросить , вдохновляла ли она вас тем или иным образом.

Трейси: В этом плане это было критическое вдохновение. Я не очень благосклонно отозвался о ней в своей аннотации в «Энциклопедии Шерлокиане».

ШХР: Если точнее, вы назвали ее «одной из самых бесполезных из всех когда-либо опубликованных книг».

Трейси: С возрастом все мы становимся мягче, и если когда-нибудь появится второе издание, я это изменю. Это, конечно, правда, но, тем не менее, я сожалею, что сказал это. Когда я написал это, мистера Парка уже некоторое время не было в живых, иначе я никогда бы такого не сказал. На самом деле, в то время я не знал никаких шерлокианцев. Я был тогда еще за пределами нашего сообщества викторианских джентльменов, в противном случае я бы знал, что не стоит публиковать подобный отзыв. Я не отказываюсь от него, я просто сожалею, что так выразился в опубликованной книге.

ШХР: Значит, «Энциклопедия Шерлокиана» была вашей первой книгой. Сколько времени у вас ушло на ее создание?

Трейси: Шесть лет.

ШХР: Помнится, я читал, что большинство своих исследований вы сделали в университете Индианы.

Трейси: Полагаю, что в университете Индианы есть единственная в стране академическая кафедра викторианских исследований. Одной из причин этого является то, что в университетской библиотеке содержится такое обширное собрание викторианских работ. Например, у них есть все когда-либо опубликованные издания Бедекера, что оказалось бесценным для подготовительных работ над «Шерлокианой». Источники, доступные для изучения в этой библиотеке, просто потрясают. Если бы я не жил в городе, где были доступны все эти книги, я никогда бы не смог написать свою Энциклопедию.

ШХР: Я знаю, что за эту книгу вы получили «Эдгара»(Премия, названная в честь Эдгара Алана По). Не эта ли книга принесла вам также и доступ и членство в Обществе BSI?

Трейси: Да. Я был принят туда в январе 1977 года, а книга была опубликована в ноябре того года. Конечно же, я писал для «Baker Street Journal», и Джулиан Вольфф и несколько других известных шерлокианцев знали, что я пишу свою энциклопедию.

ШХР: Это настоящее признание того, насколько ценной находят шерлокианцы эту книгу. Я сам постоянно ссылаюсь на нее.

Трейси: Поэтому я и написал ее. Вернее, даже не написал, я просто собрал ее. Но сделал это именно потому, что в ней была такая очевидная и насущная необходимость.

ШХР: Успех «Шерлокианы» привел к созданию «Gaslight Publications»?

Трейси: Да. Мне надо было что-то делать с авторским гонораром от «Шерлокианы» и «Апокрифы», которая вышла примерно три года спустя. В 1979 году умер Лютер Норрис, оставив весьма серьезную пустоту в шерлокианском издательском мире, и которую я заполнил , благодаря счастливому стечению обстоятельств.

ШХР: Изыскания для ваших книг, вероятно, дали вам довольно основательное, хоть, может, и не систематическое образование в области Викторианской истории и культуры.

Трейси: О, да.

ШХР: Как по вашему, что в этой эпохе так сильно привлекает не только шерлокианцев, питающих особый интерес к этой эре, но и других? Похоже, сейчас к ней пробуждается всеобщий интерес.

Трейси: Думаю, именно потому, что это был век уверенности, такой прогрессивный век – особенно в культурном, общественном и научном отношении. Конечно, Шерлок Холмс воплотил в себе эту прогрессивное, научное отношение.

ШХР: Вы считаете, что сегодняшнее общество сильно отличается от викторианского?

Трейси: О, да. В некотором смысле – к лучшему, в некотором – к худшему. Мы гораздо охотнее и откровеннее стремимся поделиться своей свободой, чем это было сто лет назад. Викторианский век во многом отношении был аномалией. С одной стороны – концепция заокеанской империи, один из наиболее прискорбных аспектов этого века. С другой стороны – те из нас, кто извлекает пользу из культуры белых англо-саксов, определенно смотрят на нее, как на поистине, достоверно романтическую эру. Но только если вы были белым и европейцем.

ШХР: Вы бы не хотели быть африканцем…

Трейси: Или американским индейцем, или египтянином, или индусом или китайцем.

ШХР: То есть Империя давала европейцам больше уверенности в себе…

Трейси: Думаю, это был момент наивысшего доминирования Западной Европы на мировой арене.

ШХР: Как вы думаете, до какой степени Шерлок Холмс отражает такой образ мышления? В своем Введении к «Шерлокиане» вы говорите, что «на краткий исторический миг, короче продолжительности одной человеческой жизни, сложились идеальные условия для появления Шерлока Холмса.» Почему так вышло?

Трейси: Шерлок Холмс воплотил в себе концепцию ученого, как героя. Еще не было негативной реакции на науку , и мы все еще смотрели на ученого, как на того, кто поведет нас вперед к лучшим временам. Побочные эффекты этого пока не рассматривались. Поэтому, например, мы построили наши паровые двигатели, и небо было черным от дыма, а все сказали: «Ну, разве это не удивительно!», потому что кислотные осадки начнутся только через сто лет.

ШХР: Как вы считаете, если Шерлок Холмс представляет собой вообще свою эпоху, то он представляет и типичного викторианца? Холмс был известен своей внешней отчужденностью, но под ней он также мог быть довольно теплым и заботливым по отношению к своим ближним, особенно к своему единственному близкому другу, доктору Уотсону.

Трейси: Да, это пережиток романтического периода, и в некотором смысле большая часть викторианской литературы была таким пережитком. Дойль, определенно, в огромной степени испытывал влияние Романтизма. Большинство героев этого века были в той или иной степени «байроническими». Байронический герой был не просто угрюмым, но действительно испытывал презрение к людям и их нравам. Холмс бывал мрачен, но в то же время, как ученый , был человеком своей эпохи, работающим для человечества.

ШХР: Многие делали психоанализ Холмса с самыми разнообразными результатами.

Трейси: Да, это забавно. Давайте сделаем это.

ШХР: В «Энциклопедии Шерлокиане» вы приводите убедительные доводы в пользу того, что у Холмса была «легкая форма маниакальной депрессии», и в книге «Подкожно, мой дорогой Уотсон» вы снова говорите, что у него «проявляются отчетливые маниакально-депрессивные черты».

Трейси: Уотсон часто говорит о «двойственной натуре» Холмса – его энергии во время расследования, после чего следует период «черной реакции» по его завершении. Я думаю, что Дойль четко описывает легкую форму маниакальной депрессии.

ШХР: Что такого есть в Холмсе, на мгновение ставящее под сомнение его вымышленность, что позволяет проводить такой анализ?

Трейси: Полагаю, это невероятная глубина его образа. Когда Дойль определяет какую-то его конкретную черту, то становится понятным, что есть другие черты, столь же важные и глубокие. Кажется, мы никогда не сможем ими пресытиться. Холмс – один из немногих литературных героев, который предстает реальным человеком благодаря демонстрации столь многих аспектов своей личности. Надо отдать должное гениальности Дойля. Он был величайшим создателем образов со времен Диккенса, с точки зрения популярной литературы с того времени трудно представить кого-либо, кто смог бы создать персонажа одним росчерком пера так, как это удалось Дойлу.

ШХР: Популярность Холмса проявилась бесчисленными способами, но среди шерлокианцев самый очевидный это – «Высшая Критика». Майкл Харрисон назвал ее «напрасной тратой времени». Другие утверждали, что «Игра» закончена. Каково ваше мнение о «Высшей Критике» в целом и закончена ли Игра?

Трейси: Все, что вы можете сказать об этом, - правда. Это Высшая Критика, вдохновляющая и изумительная, и чрезвычайно, бесконечно захватывающая, и так же верно то, что она является тратой времени и закончена. Кажется, ее пик пришелся на конец 1960-х или начало 1970-х, и я ощущаю снижение уровня исследований и самобытности. Однако я думаю, что многое из этого, связано с тем фактом, что с каждым уходящим годом мы все дальше и дальше удаляемся от Викторианской эпохи и, следовательно, наше понимание ее постоянно снижается. Становится труднее писать об этом. Те, кто основал Высшую Критику в 1930 году, жили в Викторианский век или, по крайней мере, в нем жили их родители. Им были понятны отношения и нравы того времени. Родители и даже дедушки и бабушки большинства тех, кто пишет на темы Шерлокианы сегодня, родились уже в этом веке. Это было одной из причин, по которой я написал «Энциклопедию Шерлокиану». Я ощущал совершенно неверное и неадекватное понимание отношений , бытовавшихв Викторианскую эпоху. В настоящее время на рассказы о Холмсе часто накладываются современные взгляды, которые абсолютно неверны и не соответствуют эпохе.

ШХР: В шерлокианских работах появилось новое направление под названием «Новая критика». Оно было так названо в последнем выпуске Атлантического Ежемесячника. Они определяют эту Новую Критику как взгляд на Шерлока Холмса как на отражение его создателя, а также как на самостоятельный предмет изучения.

Трейси: Да, должен с этим согласиться.

ШХР: Вы верите, что это новое будущее шерлокианской науки?

Трейси: Да, уверен в этом. Если вы предполагаете, что Игра уже сыграна – то, нет, она, конечно, никогда не будет закончена – но если считаете, что она пошла на убыль, как это представляется мне, то изучение Шерлока Холмса, как литературного создания Конан Дойля , не только логично, но и давно востребовано. Как один из основателей Общества Артура Конан Дойля и как один из шерлокианцев, которые уже много лет назад решили, что создатель гораздо более интересен, чем его творение, я с радостью приветствую это новое направление. Я за него обеими руками.

ШХР: Атлантический ежемесячник утверждает, что в некоторых своих работах вы «играете по обе стороны поля». В качестве примера они приводят «Конан Дойля и Святых наших дней», где вы и играете в Игру и подходите к делу с исторической точки зрения.

Трейси: Они абсолютно правы. Фактически я указал им на это. «Конан Дойль и Святые наших дней» - в этом отношении переходная книга. Если б я переписал ее сегодня, то не стал бы давать себя труд , играя в Игру. Или, кто знает? Может, и стал бы…

ШХР: Ну, нельзя отрицать, что Игра – это интересно.

Трейси: Это замечательно, пока вы знаете, о чем говорите. И это очень трудно, если вы ничего не знаете о Викторианской эпохе. Акцентирование на самом Дойле создает новую игру – в которой мы все, более или менее, равны.

ШХР: Похоже, что среди ученых, не принадлежащих к шерлокианским кругам, происходит переоценка Дойла с точки зрения его как писателя и исторической личности. Что вызывает это изменение? Просто Высшая Критика выдыхается или постоянное внимание шерлокианцев переключилось на Дойла?

Трейси: По моему, Шерлокиана привлекла достаточное количество людей, и небольшой процент из них теперь составляет критическую массу для серьезного признания Дойла как такового – не только, как литератора, но и как личности. Он был потрясающим человеком.

ШХР: Говоря о Дойле в первую очередь, как о писателе, вы имеете в виду, что он в значительной степени был лишен признания и недооценен. Это так?

Трейси: О, да. В значительной степени. Литераторы в целом начинают ценить его таланты не только, как хорошего рассказчика, но и как писателя.

ШХР: А в чем его величайшая сила в качестве писателя?

Трейси: Его краткость. Его фантастическая гениальность в изображении героя или ситуации или настроения всего в нескольких словах. И эти несколько слов – это даже меньше, чем одно предложение. Мне никогда не приходилось читать другого такого писателя, как он. Он не просто описывает в общих чертах своих персонажей, он показывает их вам с невероятной глубиной подробностей, и при этом , тратя так мало слов, что это кажется сверхъестественным.

ШХР: «Сверхъестественное» - подходящее слово, когда речь идет о Дойле.

Трейси: Думаю, да.

ШХР: Рассматривая его как историческую фигуру, ученые все больше ценят его как крупного игрока в политике своего времени.

Трейси: По крайней мере, на популярной сцене его времени. Вот почему «Gaslight» переиздает так много его работ. Многие из них не издавались, по крайней мере, со времен Первой Мировой войны. Мне нравится думать, что наша серия "Столетие Конан Дойла" как-то повлияла на это возрождение, просто сделав его книги доступными для широкой публики, чего раньше не было.

ШХР: Многие шерлокианцы и в самом деле не подозревали о том, каким плодовитым писателем был Дойль.

Трейси: Не только не подозревали, но и не хотели знать. Даже перед лицом Новой Критики их не волновали не-шерлокианские произведения Дойла, и это делало их беднее.

ШХР: Настанет ли когда-нибудь день, когда рассказы о Шерлоке Холмсе будут изучаться, как серьезная литература и другими учеными, а не только шерлокианцами?

Трейси: Безусловно. Так же, как книги Диккенса – это один из способов изучения раннего периода Викторианской эры, Шерлок Холмс – это уже лучший способ изучить ее поздний период, чтобы почувствовать атмосферу того времени. Я время от времени перечитываю «Знак четырех» просто для того, чтобы окунуться в ритмы речи представителей низшего класса, которые я слышу от членов семьи Мордекая Смита или, когда Джонатан Смолл рассказывает историю своей жизни, не говоря уже о Нерегулярных отрядах Бейкер-стрит.

ШХР: Вы когда-нибудь замечали, что популярность Холмса падает?

Трейси: Шерлок Холмс никогда не испытывает упадка. Он лишь приходит в нормальное состояние перед следующим подъемом. Был бум, когда вышли «Комментарии» Баринг Гоулда, был бум, когда появился «Семипроцентный раствор кокаина» и сейчас мы переживаем подобный бум. Вы не можете считать периоды между этими бумами временем падения популярности. Это просто выдох между двумя вдохами.

***

Скажу всего несколько слов. Ну, вот мы читали уже статью про него и его предисловие к "Шерлокиане", и вроде понятно было, что он довольно своеобразный человек, возможно, окруженный загадками. Но вот сейчас, когда я несколько дней была в атмосфере этого интервью, у меня сложилось , наверное, несколько иное впечатление. Даже не знаю, как сказать, но по моему, он весьма странный шерлокианец. Скорее литературовед и дойлеанец. Сложилось впечатление, что Канон для него - это замечательные книги гениального писателя. Который написал и другие такие же замечательные книги. И вот сразу немного удивили вначале его слова о том, что его в первую очередь привлекло в Холмсе - викторианская эпоха и логика; что, правда, именно это? И "Знак четырех" он перечитывает, чтоб услышать речь людей низшего класса?
И он был очень немногословен, примерно такой же мне представляется его "Шерлокиана".) И порой казалось, что интервьюер - возможно, это был Стивен Дойл - гораздо больше увлечен Холмсом, чем сам Трейси. По мне так, если акцент с Холмса сместить на Дойля, то это будет совсем другая история...

Понемногу обо всем в перерывах между работой.

Как всегда , после дней в офисе отрадно оказаться на удаленке, выспаться, почувствовать себя человеком и подумать о каких-то своих планах.

В метро вчера очень хорошо пошел "Копперфильд". То есть он и вообще всегда хорошо шел, но бывают какие-то особые моменты, когда от чтения получаешь особенное удовольствие.

***
Я писала недавно о закрытой странице "Sign of Holmes" на фейсбуке, на которую недавно подписалась. Ну, вот такой пример их творчества.



"Скандал в Богемии". Я , к стыду своему, не была уверена, что рассказ был издан в 1891 году. Здесь когда-то был фанфик на эту тему, но вообще если встать на позиции Большой игры, интересно, что свои воспоминания Уотсон начал со "Скандала". Ну, и насколько я понимаю, проиллюстрировано все это фотографией из спектакля "Секрет Шерлока Холмса".

***
В своих тщетных поисках шерлкианских уголков в Рунете набрела вот на такую справочную запись ru.wikibrief.org/wiki/Sherlock_Holmes_fandom . Пыталась возмутиться такому косноязычию и небрежности, но это, конечно, просто автоматический перевод, а другой тут у нас никому и не нужен.

***
Вчера на работе внезапно закончила перевод официально опубликованного рассказа Westron Wynde (под именем S.F.Bennett, прямо хочется назвать мисс Беннетт) "Тэнкервилльский ужас". Надо будет немного подредактировать. В принципе неплохо, но ее рассказы о молодом Холмсе , на мой взгляд, более атмосферные и живые, хотя этот, возможно, более каноничен.

***
Подбираюсь в очередной раз к журналам "Шерлок Холмс ревью". Те, кто меня читают, должны помнить, что я оттуда перевела два классных интервью с Бреттом. Но журналы эти - их всего-то всего несколько номеров - это что-то особенное. Кажется, даже в их рекламе всегда была фраза, что это журнал, опередивший время. И мне кажется, авторы там всегда смотрели шире, если можно так сказать, обычных взглядов и представлений о Холмсе.
Я там постоянно что-то теряю) То есть нахожу, а потом не могу найти. Вот в частности, постоянно вспоминаю слова известного шерлокианца Джона Беннетта Шоу о Бретте, а потом не могу вспомнить где это было. Теперь вот точно поняла, что это в его интервью из этого журнала, и надо будет его обязательно перевести. Но сейчас пока сижу над другим интервью оттуда.

Ты любишь всех, а любить всех – значит не любить никого. Тебе все одинаково безразличны.

Оскар Уайльд "Портрет Дориана Грея"

***

Мне вот это очень близко, хоть, может, и в несколько ином ключе

Глава 9

Троянский конь

Я вернулся домой после этого вечера, где было вино, женщины и Лестрейд, и обнаружил, что миссис Балстрод снова не сидела без дела. Меня ждала миска холодного овощного рагу. Пора было проверить мою гипотезу.
Я погрел его, попробовал и, обнаружив, что, не считая того, что оно немного солоновато, у рагу не было какого-то неприятного или острого привкуса, доел его до конца. Остаток ночи я провел, бодрствуя и размышляя – то есть в то время, когда меня не мучили ноющие дрожащие конечности, лихорадочно пылающий лоб и такая зевота, от которой можно вывихнуть челюсть.
Когда взошло солнце, у меня раскалывалась голова, текло из носа, и я видел, как из камина выбралась стайка гоблинов и начала танцевать на потолке. Но как бы они не старались, им не удалось помешать мне сделать несколько умозаключений.
У Лестрейда были серьезные неприятности. Понимал он это или нет, его информатор, Слепой Билли, был не так услужлив, как он утверждал, или был не таким альтруистом, чтобы рисковать жизнью и свободой за весьма скупую подачку. На ум пришла фраза о «морковке перед носом осла» , и хотя вмешательство инспектора могло принести добрые вести фермерам Эссекса, я был совершенно уверен, что, как и прежде, в то время, как полиция будет занята этим, произойдет другое, куда более серьезное преступление.
Потом эта лошадь по кличке «Екатерина Великая». Я никогда не верил в совпадения. То , что Лестрейду сообщили имя лошади, которой пророчили выигрыш в Альберт Стейкс в Эскоте и которая к тому же принадлежала семье невесты Майкрофта, до предела расширило границы вероятного. Или от полного изнеможения или от остаточного действия лауданума , я не мог ясно проследить какую-нибудь связь между двумя этими фактами. Она определенно существовала, но с какой целью?
Тем более что, было очевидно, что результаты забега могут быть подстроены. И на этом мне надо было сконцентрировать свое расследование. Майкрофт любил мне говорить, что детектив-консультант должен консультировать, но от меня явно требовалось нечто большее. Но проблема была в том, что я был далеко не в лучшей форме. Меня систематически опаивали, у меня было ослабленное состояние, и подобно матери Лестрейда, мне придется продолжать курс приема этого снадобья хотя бы для того, чтоб держать под контролем лихорадку и гоблинов. По крайней мере, с этим я мог разобраться незамедлительно.
В половине восьмого я оставил гоблинов предаваться своим забавам и понес свою пустую миску на кухню, где миссис Балстрод разогревала чайник, готовясь выпить свою обязательную чашку утреннего чая. Сердечная женщина с теплым северным акцентом, который наводил на мысль о ее йоркширском происхождении, она выказала приветливость, которая в такой ранний час была выше моего понимания.

- Доброе утро, мистер Холмс, - сказала она , увидев меня и улыбнувшись с неподдельной радостью. – Не часто вас здесь увидишь.
- Я плохо спал. Не имело смысла продолжать это занятие.
- Мне жаль это слышать, - посочувствовала она. – Но вам не стоило затруднять себя и приносить сюда тарелку. Я и сама бы это сделала, когда бы пришла прибираться в вашей комнате.
- Мне это не составило труда.
- Ну, раз уж сейчас вы здесь, не хотите ли выпить чашку хорошего чая? – Из чайника со свистом вырвалось облако пара, она сняла его с огня при помощи плотной прихватки и стала наполнять заварной чайник. – Ничто не может быть лучше чашки доброго чая, когда вы неважно себя чувствуете. Думаю, вы переутомились. Прошлым вечером вы, похоже, пришли уже после десяти.
- Думаю, что поужинал я довольно поздно. – Я сел за ее кухонный стол, и она поставила передо мной чашку из тонкого фарфора с тисненными на ней цветами. – Рагу не соответствовало вашим обычным стандартам, миссис Балстрод.
Она казалась немного обиженной, но продолжала наливать мне чай.
- Раньше вы никогда не жаловались, мистер Холмс.
- Я обнаружил, что в нем чего-то не хватает. Возможно, примеси опиума.
Она уронила чайник на стол и на нем зазвенела крышка.
- Не знаю, что вы имеете в виду, сэр.
- Да нет же, знаете, миссис Балстрод. Вы добавляете в мою еду лауданум каждые три или четыре дня. Вы выбираете для этого острые блюда, чтобы заглушить его привкус. На самом деле, я должен поздравить вас. Так меня обмануть могли всего несколько мужчин и еще меньшее число женщин. Это редкое достижение.
Я сделал глоток чая. На мой вкус он был слабоват, но освежил мое пересохшее горло.
- Ну, же, к чему такой напуганный вид, - продолжал я, ибо ее лицо стало смертельно бледным и можно было подумать, что она того гляди лишится чувств. – Поскольку мне и так все известно, можете сказать мне остальное. Таковы были инструкции моего брата, верно?
Она кивнула и упала на стул по другую сторону стола.
- Я в ужасе ждала дня, когда вы все обнаружите. И знала, что это произойдет, ведь вы умны так же, как ваш брат.
Но все же недостаточно, подумал я про себя.
- Да, сэр, я добавляла лауданум в вашу еду, - сказала она, теребя фартук, охваченная чувством вины и отчаяния. – Но я делала это из лучших побуждений.
- Я верю вам.
- Сэр, когда ваш брат снял для вас эту комнату, он сказал, что вы больны. Кроме того, сказал, что вы трудный пациент и не станете принимать лекарство. Сказал, что он не может просто стоять и смотреть, как вы страдаете, поэтому просил меня добавлять лауданум в вашу пищу в качестве болеутоляющего. Он велел так делать через каждые два дня, хотя мне это казалось неверным. Мой старик нуждался в нем каждый день с его болями в спине и, боже сохрани, если он не мог его получить в должное время. Но я подумала, что вашему брату виднее, поэтому делала то, что мне было сказано. И он платил мне дополнительно пять шиллингов в неделю за то, чтобы я заботилась о вас, так кто я такая, чтобы спорить?
И, в самом деле, кто, подумал я. Даже в лучшие времена Майкрофт был силой, с которой приходилось считаться. Я понял, что хозяйка испытывала к нему чувство, близкое к благоговению. Уверен, что если б я умер в ходе этого эксперимента, она аналогичным образом попыталась бы оправдать свое участие в этом деле.
- И, казалось, это помогло, - продолжала она, - но через некоторое время вам, похоже, снова стало хуже, поэтому я посоветовалась с вашим братом, и он велел мне увеличить дозу и продолжать ее увеличивать и впредь. А потом вы начали принимать его сами, и я подумала, что мне тогда уже не надо больше давать его вам. Но я нашла тот пустой пузырек, поняла, что вы прекратили его принимать и начала дать его вам снова.
Ее глаза наполнились слезами.
- О, мистер Холмс, вы очень сердитесь на меня, сэр? Я знаю, что с нашей стороны это было нехорошо, но мы с вашим братом не хотели причинить вам вреда, клянусь вам.
И, тем не менее, вред был причинен. Я был разгневан, но не на миссис Балстрод. Напротив, я был благодарен ей за то, что она подтвердила, что мои проблемы , возникшие в последнее время, были связаны с лауданумовой зависимостью, а не с размягчением мозгов. С первым еще можно как-то разобраться, со вторым – все сложнее.
- Теперь я припоминаю, - сказала она, всхлипывая и вытирая нос фартуком, – что возможно, у меня сохранилось одно из писем вашего брата. В тот момент мне казалось неправильным вмешиваться в лечение другого человека. Я подумала, что мне надо сохранить его, на всякий случай.
Со стороны Майкрофта было глупо излагать на бумаге нечто настолько обличающее. Это было понятно самому последнему лакею в министерстве. Однако, все зародившиеся у меня сомнения относительно его роли в моем отравлении рассеялись, когда миссис Балстрод вытащила с полки Библию в черном кожаном переплете, и пролистав ее, извлекла оттуда лист бумаги, вполне логично вложенный на странице «Книги Судей Израилевых», и вручила его мне.
Было достаточно одного поверхностного взгляда.
Это была рука моего брата. Это была подпись моего брата. Мне было хорошо знакомо и то и другое, чтобы понять, что письмо, которое я держал в руках , не было подделкой.
В нем в мельчайших подробностях излагались его требования касательно моего лечения, говорилось о том, как присланные им врачи подтвердили, что мое состояние ухудшается, и что это было более необходимо, чем когда-либо, чтобы миссис Балстрод продолжала добавлять в мою еду лауданум и постоянно увеличивать дозу. Он даже увеличил свою оплату до одной гинеи в неделю, чтобы возместить ее затраты и компенсировать неудобства.
Я оказался лицом к лицу с горькой истиной. Мой брат обрек меня на медленное мучительное угасание. Я спрашивал себя, что заставило его так поступить? В какой момент из обузы я превратился в помеху?
Исходя из того, что сказала миссис Балстрод, этот план Майкрофт выработал после событий в Постернской тюрьме. Эти комнаты он выбрал, действуя от моего имени, когда снизошел, подобно Юпитеру, чтобы забрать меня из моей Спиталфилдской лачуги, он позаботился об услугах миссис Балстрод, и это он солгал хозяйке, что я безнадежный инвалид.
Я не обладаю пылким воображением, но в эту минуту я мог бы поклясться, что в эту маленькую кухню, полную горячих испарений, прокрался мертвецкий холод и уязвил меня в самое больное место.
Я подумал, что понимаю, что двигало им. На протяжении моих последних расследований он различным образом пытался лишить меня средств к существованию, отдалить меня от источников расследований и совсем недавно пытался вовлечь меня в свой мир с предложением места в Уайт-холле. Если эти попытки казались противоречивыми, то у них все же была общая связующая нить. Все это были попытки меня контролировать. И к неудовольствию Майкрофта я твердо стоял на своем.
Что тогда ему оставалось, кроме, как вывести меня из строя посредством болезни? Когда он добился сочувствия окружавших его пэров своими заявлениями, что он сделал все, что мог для своего своенравного младшего брата, моя смерть была бы вполне логичной развязкой. Небольшая передозировка лауданума однажды ночью, и я уже больше не буду проблемой для него. Красота его плана состояла в том, что от него не требовалось много усилий.
Теперь я уже не сомневался, что таков был его план с самого начала. То, что он чувствовал себя достаточно защищенным, чтобы изложить на бумаге свои инструкции, говорило о том, что он не боялся разоблачения. Очевидно, он не учел чувства личной заинтересованности миссис Балстрод или откровения Лестрейда о его матери. В конце концов, он тоже был подвержен ошибкам. Его самоуверенность стала моим спасением.
Однако, был один инцидент, который я не мог объяснить. После приема по поводу помолвки Майкрофта у меня были те же симптомы, как после сдобренных лауданумом блюд миссис Балстрод. Мысленно я вернулся к горьковатому привкусу бренди, который мы пили с Мальпасом, нашей беседе на террасе и выражению лица Майкрофта, когда он увидел нас вместе.
Я мог построить несколько теорий в отношении событий того вечера. Либо он боялся Мальпаса, как я вначале подумал, или этот человек работал на него. Если Майкрофт боялся его, тогда он мог что-то сделать с нашими напитками, чтоб удалить меня из его общества и отправить Мальпаса домой, в постель. То, что не было сообщений о смерти этого человека, говорило о том, что он тоже злоупотреблял лауданумом.
Но с другой стороны, если Мальплас выполнял распоряжения Майкрофта, то тогда он солгал о том, что его бренди пригарчивает и сказал так только для того, чтобы заставить меня поверить, что ничего плохого не случилось.
В целом, я склонялся к тому, что Мальплас был одним из наемников моего брата. Я совсем не верил выдумке, что Майкрофт, пользуясь благосклонным вниманием премьер-министра и с амбициями и стремлением добиться руки дочери аристократа, нуждался в консультации так называемого «советника», как он назвал Мальпласа. Теперь я понимал, что в тот вечер тот исполнял роль одного из наемных убийц, налив мне в бренди лауданум с намерением избавить Майкрофта от его проблематичного брата раз и навсегда.
Если иметь это в виду, выражение лица Майкрофта, когда он увидел нас вместе, принимало еще более зловещий аспект. То, что я истолковал , как боязнь Мальпласа, можно было расшифровать , как страх от того, что я все еще на ногах и их план отравить меня потерпел фиаско. Или еще хуже – страх предательства, что вполне возможно, когда один человек вынужден довериться другому. И это объясняло чрезмерную заинтересованность Майкрофта содержанием нашей беседы. И если я был жив, то он вправе был ожидать шантажа.
Если он и был обеспокоен своей неудачей, то я не больно ему сочувствовал. Он пытался убить меня и потерпел фиаско. Но теперь было очевидно, что он вовсе не был предан, и что Мальплас недооценил усердия миссис Балстрод по части укрепления моей выносливости. И поскольку я знал, что Майкрофта не так легко обескуражить, то из этого следовало, что он предпримет еще одну попытку.
В первый раз за долгое время у меня было состояние, близкое к дурному предчувствию. Когда ты знаешь своего противника, то у тебя есть понимание его способностей и возможностей. Есть всего несколько людей, возбуждающих во мне ужас, но я знал, что в своем брате найду достойного противника. И не просто равного себе, а превосходящего.
Я знал, что до некоторой степени вызываю у Майкрофта возмущение, но думал, что это не больше, чем поведение ребенка, которого начинает вытеснять младший брат. Большую часть нашего детства мы провели вдали друг от друга, и его почти постоянное пребывание в школе означало, что я воспитывался практически, как единственный ребенок в семье. И только когда мы стали старше, когда умерли наши родители, он начал как-то вмешиваться в мою жизнь. Я в значительной степени отмахивался от этого как от доброжелательного вмешательства. Я пропускал мимо ушей его колкости о том, насколько легче была бы его жизнь, если б я родился девочкой. Теперь я понимал, как я ошибался.
В своем неведении, я не смог оценить глубину его ненависти. Он мной манипулировал , меня перехитрил и довел до края гибели.
Мне также было известно, что Майкрофт не делает дважды одну и ту же ошибку. Мне надо было уехать в такое место, где ему и в голову не придет искать меня, и как можно скорее.
- Я правильно поступила, сэр? – продолжала миссис Балстрод, испуганная моим долгим молчанием.
- Да. – Хотя она никогда этого не узнает, она спасла мою жизнь. – Однако, теперь, когда я уже в курсе дела, я бы предпочел начать собственное лечение. Мне потребуется лауданум.
Она не возражала. Извлекла из недр одного из своих переполненных сервантов стеклянный пузырек, до половины наполненный знакомой красной жидкостью и вручила его мне.
- А доза? – спросил я, открывая крышку и добавляя настойку себе в чай.
- Семьдесят капель.
У меня внезапно что-то сжалось внутри, что совсем не было связано с недостатком этого зелья. Семьдесят капель более чем вдвое превышали дозу, которую я прежде употреблял. Человек, организм которого не привык к этому наркотику, уже дважды был бы мертв. Становилась очевидной опасность моего положения.
- Семьдесят? – повторил я, не уверенный в том, что не ослышался.
Она кивнула.
–Я всегда давала вам еще пару дополнительных капель, когда приносила вам еду. Иначе вам от этого не было бы никакой пользы.
Я отсчитал в свою чашку на несколько капель меньше полной дозы, выпил и почувствовал, как улетучивается ночная летаргия. Вновь появилась испарина, демоны отступили в тень, и я почувствовал себя почти нормально, или это была, по меньшей мере, иллюзия нормального состояния.
Благодаря моему брату, мне придется принимать наркотик на продолжении нескольких последующих недель. Благодаря Лестрейду и накопленным медицинским познаниям читального зала Британского музея я знал, как отучить себя от этого. Я был обязан инспектору не только за это, но и за характер его дела, который предлагал мне средство спасения.
Миссис Балстрод, когда я сообщил ей, что меня не будет пару недель, понятное дело, забеспокоилась. Она хотела знать, что ей сказать моему брату, если он спросит о моем отсутствии. Я просто ответил, что все это было с целью дальнейшего улучшения моего здоровья. Похоже, такая идея ей понравилась. Если бы я сказал ей правду, то, что я намерен забрести в конюшню, она бы не так легко приняла мой ответ за чистую монету.
Я положил в саквояж несколько вещей и окунулся в утреннюю толкотню улиц. Несколько покупок были завершающими штрихами в приобретении всего того необходимого, что мне понадобится для предстоящей мне задачи, и затем я стал обдумывать, как буду заново знакомиться с седлом.
Прошло несколько лет с тех пор, как я ездил верхом. В сельской местности поездки верхом все еще самое обычное дело для тех, кто не может или не хочет приобрести экипаж. В городе такая возможность представляется редко, так мы уже привыкли к удобству наемного кэба. Кроме крайне состоятельных лондонцев, мало у кого в городе имеются конюшни. Для тех , кому они нужны, такую услугу легко могут предоставить. Таким образом, у меня не было проблем с тем, чтоб найти лошадь.
Владелец конюшни, малый с сомнительной репутацией, в коричневом клетчатом костюме, брюки которого были внизу покрыты пятнами от грязных брызг, окинул меня взглядом и буркнул что-то мальчишке-конюху, который привел спокойного на вид темно-гнедого коня с пылом старой ломовой лошади. Такое предложение я отверг и попросил чего-то более энергичного. Хозяин усмехнулся и велел парню привести «Вельзевула». Был выведен гнедой мерин, косящий на меня глазом и постоянно гарцующий. Если к этому еще добавить отвратительную привычку схватить зубами неприкрытые одеждой части тела, то я понимал, каким образом этот конь заслужил свою кличку.
Хозяин и конюх с усмешкой переглянулись, когда я взобрался в седло. Затем отпустив уздечку, мальчишка шлепнул коня по крупу, и мы помчались бешеным галопом, не разбирая дороги, ворвавшись в поток уличного движения. Лавируя между кэбами, едва избегая пешеходов, разбегавшихся в разные стороны маленьких детей и маленьких собак, мне понадобились все силы, чтобы натянуть поводья и заставить лошадь остановиться до того, как мы едва не столкнулись с тележкой пивовара. Слыша гневные слова возницы, несущиеся нам вслед, мы перешли на скорость, которая была чем-то средним между рысью и легким галопом, и в какой-то неловкой манере, вынудившей нас передвигаться скорее боком, нежели ехать вперед, наконец, оказались в Гайд-парке.
Рано утром королевский парк был заполнен экипажами представителей высшего света и молодыми людьми, пытавшимися произвести впечатление своими последними приобретенными лошадьми, гарцуя по песчаной дороге, известной, как «Роттен Роу».


Роттен Роу

Сердитые взгляды и недовольный ропот сопровождали нас, пока мы продолжали свое сражение, ничуть не щадя друг друга. Мы толкались, гарцевали, пятились и брыкались, продвигаясь к концу этой дороги, и к этому времени лошадь была вся в мыле, а у меня от напряжения болел каждый мускул.
Когда после десяти миновал еще один час, я с неохотой повернул коня туда, откуда мы приехали, и наша битва началась заново. Неподалеку от того места, где мы въехали в парк, я увидел знакомую фигуру в черном костюме для верховой езды, сидевшей в дамском седле на отважной кобыле мышастой масти.
- Леди Эстер, - окликнул я, заставляя своего коня идти рысью рядом с ее лошадью.
Она подняла голову, смутно встревоженная внезапным появлением возле себя почти неуправляемого коня. Под черной шляпкой и вуалью выбившиеся из прически пряди волос мягко обрамляли ее лицо. Это движение самым очаровательным образом придало румянец ее щекам, а глаза ярко заблестели. В отличие от моих неумелых действий она легко управлялась с лошадью. Руки в перчатках крепко и спокойно держали переплетенные поводья, и у ее лошади, хотя и слегка закусившей удила, не было никаких сомнений, кто тут главный.
- Доброе утро, мистер Холмс, - сказала она осторожно. – Это неожиданный сюрприз. Или же нет? Ваше появление здесь этим утром должно мне что-то сказать?
- Нет, с какой стати?
- С одной стороны, вы сказали мне, что нечасто ездите верхом – и ваша поза подтверждает это – а с другой стороны – я говорила вам, что каждый день в этот час катаюсь тут верхом. И я прихожу к заключению, что вы меня разыскивали.
Она мило улыбнулась, и я не мог отрицать сказанного ею.
- Вы проницательны, миледи. Дело в том, что мне нужно с вами поговорить.
Тут кто-то кашлянул и по другую сторону лошади я увидел полную женщину средних лет, разумно одетую в коричневую шляпу и одежду тускло-коричневого цвета, она ехала в легкой двуколке с сиденьями по бокам, которую вез крепкий черный пони.
- Позвольте представить вам горничную и компаньонку, миссис Сару Лукас, - сказала леди Эстер. – Лукас, это мистер Шерлок Холмс. Его брат женится на моей сестре.
Твердый взгляд синих глаз этой женщины пробуравил меня насквозь, и у меня сложилось впечатление, что она пыталась определить мой характер. Словно в ответ на мои мысли, она подняла кнут, который держала в руке, будто показывая, что если потребуется, она готова будет защитить честь своей подопечной.
- Мадам, я не причиню вреда, - сказал я. – Я просто хочу поговорить с леди Эстер.
Женщина ничего не сказала и продолжала пристально смотреть на меня.
- Могу ли я воспринимать это, как одобрение? – спросил я свою спутницу.
-Это самое лучшее, что вы можете получить, - сказала она. – Лукас не может говорить. Ее покойный муж был пьяным садистом, и однажды ночью он отрезал ей язык за то, что она осмелилась спросить, где он был. Моя мать взяла ее в горничные, и теперь она служит мне.
- А ее муж?
Лукас с бесстрастным видом провела пальцем по горлу.
- Он умер при таинственных обстоятельствах, - сказала леди Эстер. Она ждала, что я что-нибудь скажу, и пока я медлил, продолжала. – Полиция так и не смогла установить личность убийцы. К сожалению.
Ее лукавая улыбка позволила мне сделать собственные выводы.
- Лукас – свирепая защитница, - сказала она. – Если вам есть что сказать, я выслушаю вас. Однако, следите за своими манерами, мистер Холмс. Лукас наблюдает за вами.
Словно в подтверждение слов своей хозяйки, Лукас перехватила мой взгляд и снова провела пальцем по горлу.
- Уверяю вас, мои намерения честны, - поспешно сказал я. – Собственно говоря, мне нужна ваша помощь.
Она удивленно приподняла бровь, как если бы не могла представить обстоятельства, при которых это могло быть необходимо.
- Моя помощь? Звучит захватывающе.
- У меня есть опасения, - начал я, - о безопасности вашей скаковой лошади.
- О Кэти? – недоверчиво произнесла она. – Что могло навести вас на такую мысль?
- У меня есть все основания считать, что кто-то хочет причинить ей вред. С вашего разрешения, мне бы хотелось предложить свои услуги по ее защите.
Леди Эстер покачала головой.
- Я не понимаю. Зачем кому-то причинять вред Кэти?
- Возможно, для того, чтоб не дать ей выиграть в Альберт Стэйкс.
Она засмеялась.
- Она не выиграет. Все это глупая фантазия моего отца. Ее лучшим результатом было, когда она пришла четвертой в забеге для четырех лошадей.
- И, тем не менее, у меня есть основания считать, что ее шансы на победу возросли.
- Ведь вы же это не серьезно, да? – Она внимательно изучала мое лицо, и выражение ее собственного лица постепенно омрачилось. – Да, вижу, что серьезно, мистер Холмс. Но простите меня за этот вопрос, с какой стати вам, человеку, который целыми днями сидит за своим столом в Уайт-холле, заботиться о моей лошади?
Довериться ей было не самым лучшим выбором. Я был знаком с ней всего один вечер, хотя этого было достаточно, чтобы она произвела на меня впечатление силой своего духа и смелостью. Со временем я бы нашел другой путь в скаковые конюшни, но против меня были обстоятельства и мой брат. И она вполне справедливо задала мне этот вопрос. Я решил, что должен довериться правде, и на то были веские причины. Одна из моих утренних покупок позволила мне еще больше понять характер этой леди, и я обнаружил нечто такое, что вселяло в меня надежду поверить в то, что она примет план, который я собирался изложить ей.
- Боюсь, я был не совсем честен с вами, леди Эстер, - признался я.- Я не только не работаю вместе со своим братом, но и вообще не служу ни в одном из правительственных департаментов. Фактически, у меня вообще нет никаких связей с Уайт-холлом, за исключением тех случаев, когда они нуждались в моих услугах.
- Тогда чем же вы занимаетесь?
- Ваш отец этого бы не одобрил.
- Нет, а вот я могла бы. Вы интригуете меня, мистер Холмс.
Я сделал глубокий вдох, и конь воспользовался этой возможностью, чтоб рвануть поводья, едва не оторвав мне руки. Вернув свое превосходство, я сделал еще одну попытку.
- Я – детектив-консультант.
Прошло немало времени с тех пор, как я мог уверенно произнести эту фразу. Теперь я знал причину своих проблем, путаница у меня в голове несколько улеглась, и этот мир вновь понемногу становился понятным.
Она удивленно смотрела на меня, и ее взгляд выражал нечто среднее между изумлением и недоверием.
- Какой же вы странный малый. Теперь я понимаю, почему Джордж называет вас «Дотти» (Тронутым). Вы правы, мой отец это бы не одобрил. Теперь я понимаю, почему это держали от него в секрете. – Она захихикала. – Так скажите мне, что же делает «детектив-консультант»? Вы следите за людьми?
- Иногда.
- Вы прокрадываетесь и заглядываете в окна частных домов?
- Если того требует дело.
- Тогда вы такой же, как эти частные детективы, о которых пишут в газетах.
- Нет. Леди Эстер, я не имею дело с этими мелкими обманами супружеских пар или случаями супружеской неверности. У меня имеются особые способности к наблюдательности и построению на ее основе логических выводов. Например, так я могу сказать, что вы очень подавлены из-за замужества вашей сестры.
Она тихонько фыркнула.
- Вы узнали об этом в прошлый вечер.
- А если я скажу, что все это утро вы с сестрой утешали друг друга, я буду далек от истины?
- Нет, мистер Холмс. Но как…?
- У вас на плече остались следы слез, миледи, а длинные темные волосы, которые я вижу там, могут принадлежать только вашей сестре.
Она отвернулась, и по тому, как она стиснула зубы, я мог сказать, что задел ее за живое. Наконец, она посмотрела в мою сторону и ее глаза подернулись влагой.
- Она несчастна, и я тоже. По правде говоря, мистер Холмс, я совсем не хочу, чтобы моя сестра выходила замуж за вашего брата. Осмелюсь заметить, что он хороший человек, но холодный и сдержанный. Моей сестре нужно тепло. Она не будет счастлива в этом браке.
Учитывая недавние события, я не мог с ней не согласиться.
- Однако, вы показали мне, как освободить ее от этой партии. Я скажу своему отцу о вашей «профессии», все как есть.
- Так бы поступила «Леди Агата из Харпингтон-холла»?
Я вытащил из кармана небольшую книжку, приобретенную мной в то утро. Название гласило «Леди Агата из Харпингтон-холла». Леди Эстер бросила на нее пренебрежительный взгляд.
- Вы ее прочитали?
- Она многое объясняет.
Она нахмурилась.
- Не насмехайтесь надо мной, мистер Холмс. Это глупые рассказы для детей.
- Совсем напротив, мне там открылись надежды ее автора и мечты о жизни, полной приключений.
Она отвернулась.
- Я не леди Агата. Она свободна делать все, что пожелает.
- Из этого следует, миледи, что вы желали бы иметь возможность сделать то же самое.
- При моей жизни мне никогда не узнать такой свободы. Этот мир принадлежит мужчинам, таким, как мой отец и ваш брат. Я могу лишь надеяться, что так будет не всегда.
Минуту мы ехали молча, пока к ней не вернулось самообладание.
- В ответ на ваш вопрос, мистер Холмс, скажу, что леди Агата, вне всякого сомнения, помогла бы вам, и у истории был бы счастливый конец. Таков закон жанра. Исходя из моего опыта, «счастливые концы» бывают только в сказках. Мне было бы жаль разоблачать вас, так как вы проявили ко мне только уважение, но я должна сделать то, что могу, чтоб оберечь счастье моей сестры.
- Тогда позвольте мне предложить альтернативу, которая менее обременит вашу совесть. – По выражению ее лица я заметил, что ее это заинтересовало. – Я возьмусь разыскать мистера Алана Каммингса из Пеннсильвании. Как вы поступите с этой информацией, решать вам. Я бы только хотел, чтобы ваша сторона сделки не зависела от его благоприятного ответа.
В первый раз за это утро было очевидно ее воодушевление.
- Это подойдет. Я верю, что это была «работа» моего отца. Если это так, то у нас еще есть время исправить эту ошибку. Однако, если он расторг их помолвку по собственному желанию, то моя сестра этим удовлетворится. – Когда наши взгляды встретились, ее глаза сияли от чего-то , похожего на радостное возбуждение. – Что вы хотите, чтоб я сделала?
- Мне нужно рекомендательное письмо, чтоб поступить на работу в конюшни вашего отца.
- Эти конюшни не принадлежат моему отцу, - сказала она, сдерживая смех. – Тренер, мистер Гарольд Мильтон, служит у герцога Хэмптона. Он тренирует Кэти и нескольких лошадей других владельцев за установленную плату. – Она немного подумала, задумчиво наклонив голову. – Возможно, он уступит просьбе взять на работу человека, которого мы выбрали для ухода за Кэти. Однако, эта просьба имела бы больший вес, если бы исходила от моего отца. Наш тренер не слишком прислушивается к мнению женщин.
- Я бы предпочел, чтобы лорд Роузлинн ничего об этом не знал.
- А разве я говорила, что что-то ему скажу? Я напишу письмо. Мне и прежде приходилось подделывать подпись моего отца.
Я сознавал, что на протяжении всего разговора компаньонка не отрывала от нас взгляда.
- О, я полностью доверяю Лукас, - сказала леди Эстер, когда я поделился с ней своими опасениями. – Она была предана моей матери и не испытывает любви к моему отцу или к какому-то другому мужчине. Она нас не предаст.
Словно отвечая на ее слова, Лукас кивнула. Что ж, буду надеяться, что леди Эстер была права.
- Утром вас будет ждать письмо о встрече с мистером Мильтоном, - решительно сказала она. – Как мне назвать вас? «Холмс» - это обычная фамилия, но имя «Шерлок», возможно, слишком самобытное, принимая во внимание связи между нашими семьями.
На ум совершенно естественно пришло одно имя, принеся с собой все старые ассоциации с делом, которое обернулось не в мою пользу. Я думал, что оставил Генри Холмса в Постернской тюрьме; но судьба решила дать ему еще один шанс.
Я подумал, что наше дело подходит к концу, но у леди Эстер были другие планы.
- Мистер Холмс, вы позволите мне поделиться с вами одним наблюдением? – спросила она.
- Конечно.
- Мистер Мильтон - требовательный человек. На него не произведет впечатления ваше искусство верховой езды, если судить по тому, что я видела до сих пор. В ваше «девчачье образование» не входило обучение верховой езде?
- Ни в коей мере.
- Ну, а в моем «девчачьем образовании» оно считалось весьма необходимым, - сказала она. – Выше голову, пятки вниз, это то, что нужно помнить. И опустите же руки, мистер Холмс. Если вы предоставите коню такую свободу, он ей воспользуется. У нас осталось немного времени перед тем, как я должна возвращаться домой. Покатаетесь со мной? Я еще смогу научить вас управлять чистокровной лошадью!

Вот все точно, не убавить, не прибавить. Хотя сказать это легче, чем сделать. Надо просто отвлечься и пусть эта река течет сама. Хотя грести все же надо.

***

День прошел с пользой. Неплохо в общем, посидела с переводом, с поправкой на больную голову.

Есть ощущение, что здесь уже просто никого нет. А раз так, то какой смысл-то жаловаться на отсутствие реакции?

Мой днев кто-то поместил на Главную страницу. Но все настолько плохо, что этого даже не чувствуется. Хотя у него, конечно, нейтральное название.

Подписалась на днях еще на одну закрытую страницу в фейсбуке "Знак Холмса". Самое смешное, что там просто обычные фотки из фильмов, ну, иногда коллажи. Зачем это закрывать?)

А фейсбук мне сегодня что-то подбадривающее предлагает, словно чувствует, что мне это надо.

Пора собираться в магазин. Смотрю на солнечные блики на полу и помнятся эти же блики в этой комнате, когда мне было лет пять-шесть. День клонится к вечеру, и скоро папа придет с работы. Я, правда, это время почти не помню. Возможно, потому, что рано с работы он приходил не часто...

Сейчас еще глянула на перевод и подумала, что, наверное, надо перечитать главы с семьей невесты Майкрофта и все что там о лошадях. Не фига не помню.

Это у меня еще видно голову отпустило - а за окном то собираются, то расходятся тучи, и у меня четкое ощущение, что все это столько времени как-то давит мне на голову. Хорошо бы грозу...

Но вот вообще же надо писать перевод, но ища слова Тенар о фиках Westron Wynde, заглянула в свою папку и накрыло)



И это будут обрывочные записи оттуда и не только

Но к слову опять таки в поисках зашла в один дневник, где Холмса уже почти нет или он давно уже не тот) и снова утонула в старине - а я из тех, кто копается в дневниках, а не смотрит исключительно последние записи, так ничего и не найдешь и не стоит даже начинать. Ну так вот, а тут я прямо погрузилась в то время: Гранада, Spacefall, клип Fix you... Я потом там еще посижу, но сейчас то, что нужно не нашла. И если что напишу руками.

И еще, и еще!)) Вот чтоб написать руками полезла в свои файлы. О, мой бог! Там даже копать не надо достаточно сверху посмотреть на эти названия, и даже на тот подход, с которым они разложены по папкам - Холмс и архив, собранный по определенной методе, неотделимы друг от друга. И это прекрасно, что я это все тогда начала. И обязательно надо продолжить, причем именно так по папкам, файлы на компьютере это совсем не то.

Вот тогда бы записывать, как все это пошло-поехало. А так помню только, как наткнулась на "Дневник ШХ" KCS, а потом на "Дневник Майкрофта" Westron Wynde и стала печатать, чтоб попробовать дома перевести. Это, наверное, как раз десять лет назад было, ну, чуть больше, наверное...

Нашла еще одну папку, где вначале листы к фику "Под розой".


читать дальше
А потом несколько распечаток со страницы Alchemy (это сейчас было напоминалкой) Да и много чего еще. Какие-то первые фанфики на русском. "Высокие отношения" с Вайолет Хантер

"Эти испуганные взгляды, дрожащие губы… Ночные кошмары Уотсона, вещие сны о Рейхенбахе... мягкое, но настойчивое «либо я, либо кокаин», или «вы хотите, чтобы я навсегда исчез из вашей жизни» - с таким предсказуемым ответом… Их мир замкнут друг на друге, у них один общий страх на двоих – смерть единственного на земле дорогого человека. Они не могут жить друг без друга, но вместе каждый из них пытается сделать жизнь своего компаньона невыносимой."

И в связи с этим вот это, правда, я поняла, что у меня в голове смешались два небольших фанфика.

"- Дружище, не переживайте, все наладится. - Как необычно было слышать такие слова от него.
Я благодарно улыбнулся и решился на признание.
- У меня какое-то непонятное предчувствие.
- Ну, что вы, Уотсон, вы же врач - человек науки, откуда предчувствия? Разве что вы как медик... неужели? - осторожно уточнил он.
-Нет-нет, - решительно помотал я головой.
- Вот и прекрасно. А предчувствия выкиньте из головы - они разрушают счастье.
- Правда? Откуда вы знаете? - улыбнулся я. - Неужели на собственном опыте?
- Знаю, Уотсон, - он мягко улыбнулся"

Насчет автора не уверена. Фанфик "Возможность счастья".

***
И вот это... Когда-то стало почти откровением.

-- Послушайте, -- сказал я, взглянув на Холмса, -- это звонок. Кто же может прийти сегодня? Кто-нибудь из ваших друзей?
-- Кроме вас, у меня нет друзей, -- ответил Холмс. -- А гости ко мне не ходят».

("Why," said I, glancing up at my companion, "that was surely the bell. Who could come to-night? Some friend of yours, perhaps?"
"Except yourself I have none," he answered. "I do not encourage visitors")
_
чем для Холмса на самом деле была эта женитьба Уотсона? «one fixed point»... который внезапно перестал быть «one fixed point» его мира. «Кроме вас у меня нет друзей», - говорит он.
не было. нет. не будет... полное одиночество.

***
Фанфик Кейт Лир, о котором было так живописно рассказано и навсегда запомнилось: "Безопасно на твердом камне стоят уродливые дома; приди и посмотри на мой сияющий дворец, построенный на песке".
А потом удалось найти кое-что этой Кейт Лир. Надо посмотреть что там.

***
Фантазия про миссис Уотсон. "жила очень уединенно, да мужиков-то нормальных в глаза не видала, а тут вдруг такой красивый, умный, необычный, ослепительный, поразил сердце и воображение... Замуж за доктора вышла ... отчасти и по расчету, 27 лет, может, другого шанса обрести семью никогда не выпадет и человек он хороший. И безропотно отпускала мужа к Холмсу, потому что хотела хоть что-то знать о его жизни...

А в связи с этим вспомнилось, как у Кэти Уотсон решил, что Холмс любит Мэри:

"Я решил действовать, как джентльмен, чего бы мне это ни стоило. Мой друг был невероятно талантлив, знаменит, обладал средним достатком и весьма впечатляющей внешностью. Я знал, что предложу Мэри выбрать одного из нас и не стану обижаться, хотя мне и делалось дурно от мысли, что я не выдержу никакого сравнения с Холмсом."

***
Но я вот сейчас листаю свою подшивку, и как же это здорово. И оно таким было из-за обсуждений, из-за обмена мнениями, шутками, своими историями.

"На утро доктор не поехал домой (чего он там не видел?), потому что Холмс уволок его завтракать на Бейкер-стрит)))"

И вот это... Ну, это, конечно, Новикова

Знаю, кончится минута
Откровения такого,
И азартом, как цикутой,
Он меня отравит снова.
И опять меня потащит
В подворотни, в переулки,
Где места не для прогулки,
Где «сыграть» так просто «в ящик».

Раз-два-три – и всё сначала.
Вальс со смертью не прервётся,
Если только сердце бьётся
И рука не подкачала.
Потому что этот дьявол,
Что сейчас так осторожно
Мне поправил одеяло,
По другому жить не может.

***
Короче, это был день ностальгии, который немножко поставил меня на место и показал, что на самом деле важно, а что нет. И надеюсь, мне это поможет справиться с разными тяжелыми моментами.

Ну, и надо, наверное, сказать, что дневник мой возник вот на этой волне. И то, что было задумано и предполагалось, не сбылось, но была своя прекрасная история. И сейчас, конечно, безумно жаль, что все это уже в прошлом.

Возможно, здесь уже немало сомнительного и соответственно перевод местами сильно "хромает")

Я тут только вначале добавлю, что автор что-то "заигралась". В "Москательщике на покое" Холмс и Уотсон вполне себе успешно разговаривали по телефону

Дома с технологиями



Ни в одном из этих фильмов не показано, что Холмс испытывает дискомфорт от современности, и, действительно, он регулярно демонстрирует свои знания и компетентность в области технологий. В "Голосе ужаса" он использует на Бейкер-стрит монитор звуковых волн, подключенный к радиоле, чтобы обнаружить, построив сложный и необъяснимый график, что передачи "Голоса" были предварительно записаны.
Крупные планы этого монитора с его кнопками, циферблатами и дисплеем звуковых волн показаны в ходе продолжительной сцены . Он также приходит к выводу, что пластическая хирургия помогла немецкому шпиону выдать себя за сэра Эвана: такая хирургия была относительно новым медицинским методом, широко не применявшимся до окончания Первой мировой войны при лечении травм лица и головы. В «Секретном оружии», он осознает важность "трех звуковых лучей", которые делают бомбовый прицел таким точным и, следовательно, желанным изобретением (и есть множество снимков, на которых бомбовый прицел используется со смертоносной точностью), и в «Вашингтоне» он рассказывает Уотсону о преимуществах хранения информации на микрофильме: всего один голубь может доставить домой 18 000 солдатских писем. Короче говоря, он так же хорошо знаком с автомобилями, скоростными катерами, домофонами, радио и самолетами, как раньше с железнодорожным расписанием 1895 года, хотя технологии никогда не позволяют затмить основную предпосылку классического детективного жанра, которая заключается в том, что преступления должны раскрываться с помощью логических выводов.
читать дальше
Временами показывается, что старомодные методы столь же эффективны, как и новейшие технологии. В "Секретном оружии" Холмс пытается прочитать то, что кто-то написал в блокноте перед тем, как оторвал страницу: его подробное объяснение используемых химических веществ и использование проектора "волшебный фонарь" напоминают скорее о его викторианской лаборатории, нежели о методах 1940-х годов. В «Вашингтоне» Холмс вынужден извиниться перед американской полицией за то, что предположил, что они будут такими же тугодумами, как и в Англии, сказав, что иногда он забывает "о более современных научных методах, особенно эффективных здесь, в Америке".
Слова "метод" и "научный" подчеркивают контраст с высокомерной Англией, все еще застрявшей в девятнадцатом веке, хотя "викторианская" Англия одерживает небольшой триумф позже в фильме, когда американская лаборатория с ее множеством суперсовременного оборудования не может обнаружить жизненно важную улику - фрагмент старинной мебели, который Холмс находит лишь с помощью своей лупы.
Этот "современный" Холмс, на самом деле, больше разбирается в технологиях, чем его оригинал, созданный Дойлем, показывая, что ностальгия была ключом к привлекательности героя в рассказах. Нигде, например, в Каноне Дойла нет описания поездок Холмса и Уотсона в «подземке», хотя к 1890-м годам это стало неотъемлемой частью жизни Лондона. В "Союзе рыжих" Уотсон сообщает, что они "путешествовали на метро", но при этом не происходило никакого диалога или действия; а в "Чертежах Брюса-Партингтона", они проводят много времени на путях или на платформах подземки в поисках улик, но никогда не едут в самом поезде. Точно так же ни Холмс, ни Уотсон в рассказах не пользуются телефоном: в «Москательщике на покое»" Холмс говорит о возможности получать информациюпо телефону, находясь на Бейкер-стрит; в "Трех Гарридебах"Уотсон ищет имя в телефонной книге, но не звонит; и в ‘Знатном клиенте", - Холмс записывает номер телефона.Очевидно, что в квартире есть телефон (как, впрочем, и в декорациях фильмов),но в рассказах он никогда не звонит, и читатель не слышит, чтоб он звонил.

Мораль военного времени

Еще один способ, с помощью которого можно выявить любые несоответствия между настоящим и прошлым, - это через ценности, исповедуемые Холмсом и Уотсоном. Ценности Холмса обычно воспринимаются как абсолютные: они имеют мало общего с машиной правосудия или с "английским джентльменом", но со всем , что связано с разумным представлением о справедливости. Но Бернард Дик указывает на новую двусмысленность в "Голосе ужаса", утверждая, что, хотя предпосылка сюжета холмсианская мораль, которой придерживается Холмс, - это мораль военного времени, «мораль военной необходимости». Дика возмущают манипуляции Холмса с Китти, девушкой из бара в Ист-Энде. Сначала Холмс побуждает ее «мобилизовать простой люд Лаймхауса»на поддержку дела союзников, обещая, что она встанет во главенародной армии. Затем он ожидает, что она переспит со своей добычей "ради Англии’: «Нацист, которого Китти должна соблазнить, - англичанин, и именно Холмс организует это соблазнение». Это, вероятно, осталось бы незамеченным в любом другом персонаже, кроме Холмса: однако, представления публики о том, что его ценности и поведение будут (однозначно викторианскими) настолько укоренились, что попытка "обновить" их до менее абсолютных стандартов будет воспринята неблагоприятно.
Большая часть более поздних критических статей о сериале «Юниверсал» была сосредоточена на теме, были ли они успешными как "фильмы о Шерлоке Холмсе", и общее мнение сводилось к тому, что обстановка военного времени, как правило, мешала этому, но стоит помнить, что фильмы были сняты для военных нужд (и, выражаясь коммерческими терминами, чтобы утолить зрительский голод по фильмам о войне). В этом контексте полезно вернуться к рекомендациям OWI, приведенным в началеэтой главы, и оценить, насколько военные фильмы о Холмсе соответствовали критериям. Очевидно, что их намерением было "помочь выиграть войну": Сеймур отметил в 1987 году, что заключительные речи были настолько убедительными, что "даже сегодня хочется броситься покупать военные облигации", и в этом есть прямое обращение к общим традициям Британии и Америки в лице Холмса. Пресс-релиз фильма «ШХ в Вашингтоне»открыто объединяет Холмса и патриотизм, рекомендуя кинотеатрам размещать ‘улики’ в колонке газетных объявлений, которые, если их расшифровать, содержат патриотическую фразу, например,: «Шерлок Холмс говорит, покупайте больше облигаций».
После этих трех фильмов сериал сменил свой курс, уйдя от откровенно современной обстановки в мифическое королевство шотландских замков, клубящегося тумана, света свечей и потайных ходов. Время от времени будут делаться ссылки на войну, но преступления, злодеи и их мотивы больше не будут однозначно принадлежать нацистам. Студия - или зрители - возможно, устали от шпионских фильмов на военную тематику или, возможно, сочли, что модернизация Холмса зашла слишком далеко. Стейнбруннер и Майклс утверждают, что "выдергивание Холмса из привычного окружения было слишком дестабилизирующим, и смесь получилась не совсем удачной", хоть это не всегда подтверждалось рецензиями того времени. Конечно, были и инакомыслящие голоса: Говард Барнс из «New York Tribune» посоветовал «Юниверсал» "оставить Шерлока Холмса во времени, к которому он конкретно и принадлежал", но по большей части рецензии были умеренно одобрительными в отношении фильмов - не шедевры, но достаточно захватывающие, с большим количеством экшена и того, что еженедельник «Кинематограф» назвал ‘прекрасным средством для привлечения в кинотеатры рабочего класса’.
Если Холмс действительно воплощал собой уверенность во времена неопределенности, то сохранять это качество становилось все труднее в условиях, когда врагом был не один человек, которого можно было бы привлечь к ответственности и восстановить статус-кво - и все это за 70 минут. Превращение Мориарти в криминальный мозг, стоящий за каждым актом шпионажа военного времени, создало новые трудности: Дерек Лонгхерст отмечает, что использование его таким образом выявило "очевидный страх перед организованной сетью,подпольем, которое может стать мощной угрозой для общества"благодаря безжалостному руководству инакомыслящего индивидуалиста’. К 1943 году почти в каждой семье в США (а также, конечно, в Британии) были те, кто сражался на суше, на море или в воздухе - их истории и заверения в том, что именно действия "маленьких людей" помогли выиграть войну, казались зрителям более актуальными. До сих пор в фильмах о Холмсе успех зависел от высшего существа: маленькие люди, такие как Китти в "Голосе ужаса",считались ненужными, как только их цель была достигнута. Была также проблема уставшей от войны публики. Бисен говорит, что OWI «упустила то, что уже осознал Голливуд: действие пропаганды в сюжете становится более мощным и привлекательным, когда ее послание ненавязчиво для зрителя».

Здесь добавлю своих капсов, ибо в книге их всего два, плохого качества и совсем не по адресу. Ну, и к слову сказать, здесь не особо можно, просто из просмотра проследить подробности интерьера, как это было в первых двух фильмах.
И плюс я еще укрупнила несколько фоток декораций, которые когда-то тут выкладывала

Бейкер-стрит: викторианская дыра во времени

В противоположность всем указаниям на современность, это гостиная Холмса на Бейкер-стрит куда более откровенно викторианская, чем декорации студии "Двадцатый век Фокс" в стиле регентства, за исключением осторожного добавления электрической настольной лампы, радиолы и телефона. Тот факт, что трубка- калабаш Холмса и его лупа лежат на радиоле, помогает "востребовать" эту современную технологию для викторианской эпохи.



Тщательный анализ обстановки показывает, что все остальное в комнате выдержано в викторианском стиле:стены обшиты темными деревянными панелями, на обоих окнах тяжелые бархатные шторы и сетчатые занавески, вся мебель из темного дерева, а на полу ковер в персидском стиле.

В комнате огромное количество мебели в викторианском стиле: в центре стоит большой обеденный стол, который также используется для хранения книг и бумаг, и на котором покоится скрипка Холмса и (в "Секретном оружии") проектор "волшебный фонарь".


Здесь есть три кресла из темной кожи, кожаный диван, стул с круглой спинкой с гобеленовой обивкой, секретер, книжный шкаф с выступающей частью, отдельно стоящие и встроенные книжные полки, многочисленные приставные столики на пружинных ножках, шифоньер и несколько обеденных стульев. Кроме того, здесь есть подставка, заполненная викторианскими зонтиками с причудливыми ручками, вешалка для одежды и шляп, многочисленные фотографии охотничьих собак на стенах, лампы для чтения в стиле модерн, свеча в причудливом латунном подсвечнике, набор для камина и медная грелка.





Наконец, есть обычные атрибуты, связанные с Холмсом: гримерный стол, глобус на подставке, ятаган, висящий на стене,настенное украшение в виде меча и щита и полномасштабная лаборатория на боковом столе.

Здесь Холмс за гримерным столом


А здесь виден химический стол


На кадре в «Вашингтоне», рядом с книжным шкафом, отчетливо видны буквы "VR" аккуратно выбитые на стене отверстиями от пуль - "Виктория Регина "- вряд ли такую надпись сделал бы Холмс 1940-х годов, живший во времена правления Георга VI.



Интересно также, что все книги в книжном шкафу старинные и потрепанные: очевидно, они принадлежали Холмсу уже долгое время. Должны ли мы верить, что у такого проницательного человека, который хорошо знаком с новейшими технологическими разработками, не было бы ни одной современной книги?Или, возможно, его книги - это воплощение самого Холмса, навсегда укоренившееся в викторианской эпохе.
"Оформление декораций" - поставка мебели, картин, ковров и аксессуаров -было работой специалистов студии, выполнявшейся после того, как декорации были собраны и раскрашены.
Декораторы, как отмечает Антонио Рамирес, были особенно важны в фильмах категории B, где одна и та же декорация должна была использоваться в разных фильмах. «Часто было достаточно, - говорит он, - передвинуть мебель, повесить несколько других занавесок или новую картину, вазу, лампу, решетку и т.д., чтобы декорация выглядела как совсем другое место. Таким образом, декораторы сэкономили студии много денег», точно так же, как реконструкция некоторых частей "Европейской деревни" «Юниверсал» путем добавления двери, окна или дымохода могла бы преобразить внешний вид. Хотя по комментариям Рамиреса можно подумать, что единственной целью декораций было создать другой внешний вид при низких затратах, каждый выбор предметов, размещенных на съемочной площадке, был осознанным, призванным передать индивидуальность ее обитателя, настроение фильма или саму съемочную площадку или преобладающий «бренд» конкретной студии.
Хотя в сценарии Линн Риггс и Джона Брайта к первому фильму«Юниверсал» "Голос ужаса" нет описания комнат на Бейкер-стрит,в рекламе студии подчеркивается, что интерьер был намеренно оставлен в виде викторианской гостиной, и действительно, существует сильный контраст между жильем Холмса и тех людей, которых он посещает. Например, в "Секретном оружии" возлюбленная Тобеля Шарлотта живет в квартире в центре Лондона, но это огромное пространство в стиле Беверли-Хиллз обставлено в современном, классическом, лаконичном стиле с четкими линиями (белое дерево, светлая обивка и мебель, включая белое пианино).



Даже "Логово Мориарти" показано элегантным - традиционным, но не викторианским. Однако стоит отметить, что, в то время как комнаты Холмса выглядели бы воплощением викторианского стиля c точки зрения американцев, современная британская аудитория не обязательно сочла бы их особенно несоответствующими реальности военного времени.
Многие из лондонских "меблирашек"оставались неизменными с начала века, и -если бы не присутствие Холмса и его тесные символические связи свикторианской эпохой - эти помещения могли бы показаться зрителям просто немного старомодными. Конечно, британским зрителям они показались бы более "реалистичными", чем их изображение в фильмах Клайва Брука "Возвращение Шерлока Холмса" (1929) и "Шерлок Холмс" (1932), где они напоминали большой современный многоуровневый американский отель-люкс.
Связь Холмса с викторианской эпохой настолько сильна, что некоторые авторы приводят какие-то ложные воспоминания о сериале "Юниверсал", замалчивая более очевидные аспекты современности и помня только исторические детали. Джим Хармон, например, говорит, что «большую часть времени [Холмс и Уотсон] находились только в своих комнатах на Бейкер-стрит, 221Б, или в сырых доках, кишащих крысами и прочими грызунами. Тогда время остановилось, и с таким же успехом это мог быть старый Лондон, о котором писал Дойл». И все же война присутствует рядом с ними во всех трех фильмах, видимая в заклеенных скотчем окнах министерских офисов, мешках с песком на тротуаре, грудах кирпичных обломков, которые они осторожно обходят,приглушенных фарах автомобилей, разбомбленной церкви и соблюдении правил затемнения.











Однако это какая-то странная война на расстоянии. Холмс и Уотсон никогда не прячутся в бомбоубежище и не присоединяются к толпам людей, направляющихся в безопасное подземелье; никогда не воют сирены, и никогда не слышен звук приближающегося вражеского самолета. Эти фильмы, предполагает Нагретт, могут мобилизовать известного литературного героя в связи с военным временем, но это никоим образом не фильмы о самой войне или о том, как она влияет на повседневную жизнь населения. Единственным «живым» эпизодом войны, свидетелями которого они становятся, является поджог доков в Ист-Энде,за которым они наблюдают с балкона министерского офиса в "Голосе ужаса", и даже эта картина выглядит немного нереально , поскольку следует за подобными сценами разрушений, которые происходят "за кадром" и которые показаны в стиле кинохроники, без участия кого-либо из главных героев. Это дистанцирование имеет интересные параллели с американским опытом войны в Европе, который был понятен, в основном, благодаря кинохронике, в отличие от британского непосредственного опыта блицкрига. От дома 221B война еще более отдалена и дает о себе знать только один раз: когда в «Голосе ужаса» полицейский в защитном шлеме ненадолго заходит внутрь, чтобы убрать тело Гэвина, словно эмиссар из другой эпохи.


В остальном жизнь протекает как обычно, с послеобеденным чаем, вареными яйцами, табаком, музыкой по радио и заботившейся обо всем миссис Хадсон.



***
Небольшие дополнения.

Тут имеется еще и висящий на стене пистолет



На мой взгляд, жилище Мориарти тоже вполне викторианское



Вот здесь неплохой обзор. Тут и стол, и "щит и меч" на стене...



А вот здесь еще хорошо видна резная панель на стене

Любопытная смесь «старого и нового»

Три "военных" фильма представляли собой варианты первого года выпуска «Юниверсал», два из которых были основаны на рассказах Дойла ("Голос ужаса", основанный на "Его прощальном поклоне" и "Секретное оружие" – на «Пляшущих человечках») и третий ("Вашингтон") – по оригинальному сценарию Линн Риггс и Бертрама Миллхаузера. Все они были сняты в чрезвычайно сжатые сроки и поэтому, хотя номинально являются сериалом, не демонстрируют эволюции характера, траектории повествования или отношения к войне. Намерение студии состояло в том, чтобы выпускать по одному фильму в месяц в период с сентября по ноябрь 1942 года, но по неясным причинам этого не произошло. В США "Голос ужаса" вышел в сентябре, как и планировалось, но «Секретное оружие» вышло только в феврале 1943 года, а «Шерлок Холмс в Вашингтоне» появился только в апреле. В Великобритании таких задержек с "Секретным оружием" и "Вашингтоном" не было, хотя "Голос ужаса" был отложен на целый год до выхода в прокат и,наконец, появился в кинотеатрах в октябре 1943 года. Возможно, это произошло из-за проблем с цензурой: сюжет заканчивается тем, что Холмс разоблачает главу Британской разведки как нацистского шпиона, и Алан Барнс справедливо задается вопросом: "Как [это] когда-либо могло быть выставлено на всеобщее обозрение’.
В США Администрация Производственного кода не высказывала подобных опасений, когда они впервые прочитали сценарий: они были обеспокоены только тем, что девушка из Ист-Энда Китти не должна рассматриваться как проститутка. Хотя вопросы, связанные с войной, выходят за рамки
Производственного кода, они, безусловно, высказывали мнения о национальных уязвимостях и раньше, например, задавая в «Собаке» вопрос о том, «будут ли какие-либо трудности с этой историей в Англии...в том, что касается образа сумасшедшего заключенного». Таким образом, можно предположить, что годичная задержка с выпуском "Голоса ужаса" в Великобритании была решением, принятым британскими цензорами. Такие задержки могут показаться не особенно значительными, но в контексте быстро развивающихся событий войны они неизбежно изменили бы характер того, как эти фильмы могли быть приняты. Одной из сильных сторон малобюджетных фильмов категории B была скорость их производства: в военное время это позволяло студиям соответствовать общим указаниям OWI по обеспечению того, чтобы фильмы не утратили актуальности, когда они получат наибольшее распространение. Годичная задержка в прокате в Великобритании также означала, что фильм пропустил пик популярности картин на военную тематику, которая начала спадать в 1943 году.
Таким образом, три этих фильма в некотором смысле можно рассматривать как единое целое – как военные фильмы Холмса. У них одни и те же персонажи, сюжетная направленность и темы, но у них разные режиссеры (Джон Роулинс снял первый фильм, а Рой Уильям Нил - два других); разные операторы-постановщики (Вуди Брэделл работал над "Голосом ужаса", затем его сменил Лес Уайт); разные сценаристы (за Линн Риггс и Джоном Брайтом последовали Эдвард Т. Лоу, У. Скотт Дарлинг и Эдмунд Л. Хартманн, а затем Бертрам Миллхаузер). Все три фильма объединяет любопытное сочетание «старого и нового», отмеченное Бэрфутом, и они находятся где-то посредине между современностью и викторианством.

Все три фильма начинаются с одних и тех же затянутых туманом кадров с титрами, которые, казалось бы, предполагают историческую драму, после чего происходит резкий сдвиг по мере начала действия и уже позиционируется современная обстановка. Пояснительная надпись на экране, где говорится о том, что Холмс неподвластен времени, мало что дает для подготовки зрителя.



В начале "Голоса ужаса" мы видим карту Европы с наложенным изображением излучающей волны радиомачты и слышим голос за кадром, в котором современная аудитория сразу узнала бы лорда Хо-Хо, британского фашиста Уильяма Джойса, работавшего на Геббельса, передающего послания в Британию: «Это голос, который вы научились бояться. Это голос ужаса». Пока он говорит, предсказывая череду бедствий союзников, тень мачты движется по континенту подобно армии вторжения, пока она не достигнет Британии. Этот вступительный кадр сменяется монтажом, в котором показаны различные группы радиослушателей, включая мужчин из рабочего класса в плоских кепках, собравшихся вокруг радио во время обеденного перерыва; медсестер; людей различных профессий; и представителей среднего класса, курящих сигары в своих клубах. "Голос ужаса" образует постоянный фон для этих кадров, среди которых сцены обрушения плотин и торпедирования кораблей: именно те события, которые, похоже, предсказывает Голос. Эпизод заканчивается крупным планом заголовка на первой странице вымышленной газеты«Лондонский бюллетень»: «Террор приобретает все более устрашающий характер».Таким образом, время действия однозначно определяется как сегодняшний день, и это отсутствие двусмысленности возможно потому, что Холмс не присутствует в этом вступительном эпизоде. Его первое появление происходит в середине второй сцены, в офисах "Управления внутренней разведки", где временнЫе сообщения становятся более смешанными, присутствие гигантского радиоприемника и другие трансляции Голоса смягчаются отчетливо викторианскими костюмами выходцев государственных школ, входящих в состав совета. Снаружи здания, когда Холмс и Уотсон отправляются на Бейкер-стрит, напоминанием о современной обстановке являются наличие мешков с песком и тот факт, что их водитель –военнослужащая женской вспомогательной службы.

У«Вашингтона» такое же современное начало с кадром эмблемы «Лондонского терминала Трансатлантических авиалиний», который экономично отражает как местоположение, так и пункт назначения. Далее показывают огромный самолет – символ современности, который вот-вот взлетит. Сейчас явно военное время, и сотрудники службы регистрации в железных шлемах проверяют прибывающих пассажиров. Кадры с самолетом в воздухе чередуются со сценами внутри современного салона. Промежуточная остановка в Лиссабоне -маршрут через нейтральную Португалию, использовавшийся на протяжении всей войны, - обозначен только бортовым самописцем, и вскоре, когда самолет снижается, открывается вид с высоты птичьего полета на самые известные достопримечательности Вашингтона. Таким образом, и в «Голосе ужаса», и в «Вашингтоне» действия не только разворачиваются в военное время, но они непосредственно связаны свойной, и эта связь является непосредственным общим показателем. В «Вашингтоне» сюжет быстро разворачивается : группа пособников нацистов отчаянно пытается заполучить секретный документ, похитить британского агента, которого они подозревают в его хранении. Таким образом, жанровые послания относятся к войне или шпионажу, и это обосновано, потому что, опять же, Холмс не присутствует в этих начальных сценах. Когда он, наконец, появляется, это происходит на его домашней территории по адресу Бейкер-стрит, 221Б. Этот все еще-викторианский антураж, предваряемый кадром другого викторианского символа - здания парламента, образует резкий контраст с современностью США, которая будет пронизывать остальную часть фильма и послужит позиционированию Англии (и Холмса) как верности неизменной традиции. Холмса больше не видели в Англии в этом фильме - даже в заключительном эпизоде, который мог бы вернуть нас в Лондон в соответствии с традициями классического детективного жанра, действие происходит в автомобиле с открытым верхом в Вашингтоне. Это очень прочно привязывает Холмса к современности:одной из причин последующего отхода сериала от современности могло быть то, что студия посчитала, что они зашли слишком далеко.
«Секретное оружие» немного иной фильм, с более неоднозначными общими и временнЫми показателями. Фильм начинается надписью "Швейцария" над сценой в Альпах, затем переходит к виду деревни, расположенной в долине, с высоты птичьего полета,затем к помещению, где мужчина, находящийся в тени, наблюдает, как сутулая фигура наулице внизу заходит в бар. Ночная сцена и заключительные кадры"наблюдающего человека" указывают на детективный жанр, но не дают ни малейшегопредставления о том, современна ли обстановка. Следующая сцена в ярко освещенном зале бара мало что проясняет, предлагая фольклорный образ Континентальной Европы, который можно было бы отнести к любому времени в предыдущем столетии.
Музыкант в традиционном швейцарском костюме играет на ксилофоне, посетители играют в шашки, официантки в широких юбках в сборку разносят кружки пива, а сутулый мужчина - книготорговец - занимается своим ремеслом.

Становится ясно, что дело происходит в наши дни, когда "книготорговец" говорит двум мужчинам за столиком, что у него есть заказ от фюрера заполучить "бомбовый прицел Тобеля" до того, как его захватит Англия. Это единственный из "военных фильмов", в котором Холмс присутствует во вступительной части, и поэтому временная двусмысленность вполне уместна. Он, конечно же, "старый книготорговец", о чем зрителям позволено сделать вывод самим по тому факту, что он утверждает, что не знает имени детектива, которого Англия посылает за бомбовым прицелом ("Хоумс?" -спрашивает он), и, таким образом, несомненно, является единственным человеком на свете, который не слышал о Холмсе. Его присутствие сразу же влияет на ожидания жанра, уточняя, что это не просто «загадочная история», а детектив. Несмотря на военный фон на протяжении всего фильма, как в тематике, так и в визуальных подсказках, "Секретное оружие" никогда не достигает такого уровня современности, как "Голос ужаса" или "Вашингтон". Возможно, это связано с тем, что злодей, с которым Холмсу предстоит сразиться, - не нацистский шпион, а его извечный противник Мориарти. Это еще и потому, что у "Секретного оружия" есть три сцены в викторианских окрестностях дома 221B, в то время как у "Голоса ужаса" и "Вашингтона" только одна.