Выкладываю 1 часть перевода вот этой брошюры



Возможно, в ней будут повторены некоторые рассуждения на тему "Холмс в университете", которыми я здесь уже делилась, но решила выложить все как есть. Заранее прошу прощения за возможную неуклюжесть перевода хотелось и сохранить какую-то стилистику автора и по возможности постараться сделать его более или менее изящным.

Холмс в Оксфорде

Николас Утехин

Введение

Тем, для кого имя Шерлока Холмса таит в себе таинственную привлекательность и очарование, не нужно объяснять причины публикации этой брошюры. Им уже будет известно, что вопрос о том, в каком университете учился этот великий человек, долго был источником научных споров по обе стороны Атлантики в двух таких уважаемых журналах, как « Sherlock Holmes Journal» и «The Baker street Journal». Но с другой стороны, тем из вас, у кого это имя вызывает в воображении угрожающую пасть собаки Баскервилей, лицо Бэзила Рэтбоуна и что-то еще, нужно – у меня есть веские основания предполагать это – кое-что пояснить.
Я думаю, существует неопровержимый аргумент, доказывающий, что Шерлок Холмс – самый известный и самый любимый персонаж в мировой литературе. Большинство людей, конечно, знает, что на самом деле его породило воображение сэра Артура Конан Дойла (хотя на Бейкер-стрит все еще приходят письма на имя самого сыщика). Но в то время, как существуют общества Диккенса и Бронте, нигде нет круга почитателей Конан Дойла – и, напротив, по всему миру существуют буквально десятки обществ Шерлока Холмса, цель которых «увековечить память этого человека». И на этот счет нет сомнений: в шестидесяти рассказах достаточно материала для экстраординарного количества псевдо-исследований, которые появляются каждый год – загадки хронологии, количество жен доктора Уотсона, куда конкретно он был ранен (в плечо? В ногу? Были даже предположения, что в ягодицы), подлинная личность Наполеона преступного мира, профессора Мориарти… и в Оксфорде или Кембридже учился Холмс в 1870-е годы.
В известном смысле, все это, конечно, игра, однако, как однажды сказала Дороти Сейерс, в которую следует играть «столь же серьезно, как, участвуя в матче по крикету в поместье лендлорда», и поэтому с легкостью, играя в интригующую игру, мы приступим к работе, подкрепляя доказательствами утверждение, что именно в Оксфорде произошло становление и превращение молодого (очень молодого, о чем я скажу позже) Шерлока Холмса в величайшего детектива, какого только знал мир.
Основным источником должен служить, конечно, текст Канона, и я буду приводить цитаты из него на протяжении всей брошюры; другие свидетельства, представленные тем или иным способом множеством выдающихся писателей, проистекают из их собственных изысканий.

Оксфорд … или Кембридж?

Лавры самой известной собаки в Каноне , наверняка, должны увенчать самого отрицательного представителя семейства собачьих, собаку, которая никак не проявила себя в ночи – тогда как рядом творилось самое низкое преступление – во время дела, названного доктором Уотсоном «Серебрянный». Впрочем, эта собака ненамного ушла вперед, этот титул готова оспорить у нее ужасная светящаяся собака Баскервилей. Но подумайте о маленьком буль-терьере, который в 1871 году «мертвой хваткой» вцепился в лодыжку Холмса. Этот маленький щенок стал предметом большего количества обсуждений среди шерлокианцев, чем какое либо другое животное, растение или минерал, упомянутые в Каноне. В чернилах, потраченных на запись обсуждений, в какой местности находился обладатель столь грозных клыков, могла бы утонуть даже представительная фигура литературного агента доктора Уотсона, этого Артура Конан Дойля. При чем же здесь местность, спрашиваете? Какое это имеет значение? Этот пес определенно заслужил свою репутацию, ибо в результате этого инцидента студент Шерлок Холмс познакомился с его владельцем, Виктором Тревором, и вскоре после этого приступил к расследованию своего первого дела, где применил на практике свои уникальные способности. Но основной вопрос так и остается: где пес вцепился в лодыжку Холмса: в Оксфорде или в Кембридже?
Название брошюры выдает мои собственные мысли в этом отношении, но мы, конечно, предоставим возможность и нашим антагонистам из другого лагеря, представить свои доказательства, пусть они говорят сами за себя. А пока приступим к изучению странного поведения собаки в то утро.
Точную цитату можно найти в «Глории Скотт». Много лет спустя Холмс говорит Уотсону о своей жизни в университете. «Вы никогда не слышали от меня о Викторе Треворе? Он был моим единственным другом в течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате… Тревор был единственным моим другом, да и подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь.»
Первым, кто поднял этот вопрос, был монсеньор Рональд Нокс, сделавший это в 1928 году в своей основополагающей работе «Исследование литературы о Шерлоке Холмсе». Он сразу же прямо говорит, что все это дело с собакой Тревора – неправда: ни в одном университете не дозволялось иметь собак. Но упоминая Реджинальда Месгрейва, отпрыска знатной фамилии и еще одного единственного университетского знакомого Холмса, когда-либо упоминаемого в Каноне, монсеньор Нокс, избегая более обоснованного предположения, выбирает Оксфорд. «И все же, - пишет он, - чем больше я думаю о богатстве двух его друзей, аристократичности одного и франтоватости другого, вместе с изоляцией, которая смогла «удержать под спудом» даже такого яркого человека, как Холмс, — все больше и больше я склоняюсь к мнению, что он находился в колледже Крайст-Черч .» Он осмеливается выдвинуть теорию о колледже, когда под вопросом еще и сам университет!

Четырьмя годами позже в битву неустрашимо вступает и Блейкни с его классическим эссе «Шерлок Холмс – факт или вымысел?» и поносит монсеньора Нокса за то, что он склоняется в сторону Крайст-Черча и Оксфорда. Будучи уроженцем Норфолка, Тревор скорее всего должен был поступить в Кембридж; и в добавок к этому Холмс увлечен химией и этот факт положительно указывает на Кембридж. Что же касается терьера, говорит мистер Блейкни, в любом случае никто не говорил, что Холмс в тот момент находился на территории колледжа: он шел в церковь и вероятно был укушен в городе.
На данный момент мы видим в процитированном отрывке из «Глории Скотт» два пункта, которые были тщательно исследованы и интерпретированы. Это, прежде всего, эпизод с буль-терьером, а также слова Холмса, «в течение двух лет, которые я провел в колледже». Это очень важный факт , который дополняют другие слова Холмса. Ибо, в «Обряде дома Месгрейвов» он говорит о «последних годах, проведенных в университете». Это сложный вопрос, мой дорогой Уотсон, ибо как это примирить с «двумя годами, которые я провел в колледже»?
Мисс Дороти Сейерс также сделала подобную попытку в 1946 году с ее примечаниями по ее работе«Холмс в университете» в «Непопулярных взглядах». Посредством весьма основательного, хотя и несколько искаженного аргумента, она предполагает, что Уотсон неверно передал фактические слова Холмса – на самом деле он сказал «в течение первых двух лет, которые я провел в колледже». Причем она вовсе не считает, что , возможно, ошибка скорее в том, что Холмс сказал «in college», вместо «at college» - потому что она уже решила, что речь идет о Кембридже, а студенты Кембриджа обычно не проживают на территории колледжа в течение первых двух лет. Таким образом, Холмс не проживал в колледже, когда встретил Тревора и его пса; и значит, он был укушен на улице. Дальнейшие факты, не относящиеся к собаке, приводят ее к тому, что она почти находит Шерлока под именем Т.Ш. Холмс, который поступил в колледж Сидни Сассекс в 1872 году.

Далее идет Бернард Дарвин, который, возможно, больше известный своими сочинениями в области гольфа, но помимо этого писавший еще и комментарии на тему Шерлокианы, которые двумя годами позже он объединил в своей статье «Шерлокиана – кредо фундаменталиста». Хоть он и констатирует свою убежденность в том, что все произошло точно так же, как описано в рассказах, и сурово порицает тех, кто старается докопаться до чего-то еще («Я не хочу быть придирчивым и говорить о комментаторах дурно; я просто считаю, что они обманываются, и все их умствования и дерзания быстро сходят с меня, как с гуся вода»), тем не менее, он показал, что также подвержен этой болезни, и соглашаясь с мисс Сейерс в вопросе относительно собаки и университета, предположил все же, что речь идет не о колледже Сидни Сассекс, а Магдален.
И тут вполне логично, что глава кембриджского колледжа должен был бы взяться за перо и высказаться по этому вопросу. Можно было бы ожидать, что он опровергнет Дарвина и с распростертыми объятиями будет рад встретить столь именитого бывшего студента своего университета , как Холмс; но сэр Сидни Робертс, глава колледжа Пемброк, позже ставший Президентом Лондонского общества Шерлока Холмса, высказался против, и его неприятие теории мисс Сейерс было неприятием ученого и исследователя Шерлокианы. Ссылаясь в качестве поддержки на Макса Бирбома, в своем альманахе «Холмс и Уотсон» он предположил, что, возможно, пес Тревора сидел на цепи у входа в колледж – оксфордский обычай, упомянутый в «Зулейке» Добсона,- а этот случай произошел именно там, и это говорит о том, что Шерлок в тот момент жил в колледже и это был именно Оксфорд. Соглашаясь с аргументами мисс Сейерс о правилах проживания на территории колледжа и за ее пределами в Оксфорде и Кембридже, сэр Сидни предположил, что речь идет о воскресной службе, которую посещал Холмс, что он просто вышел на улицу, чтобы купить газету перед тем, как вернуться в колледж и идти в церковь, и там, на улице, был атакован этим терьером.
Почти в то же время Гевин Бренд посвятил обсуждению этой темы довольно немалую часть своей прекрасной книги «Мой дорогой Холмс», вышедшей в 1951 году. Называя теорию мисс Сейерс «оригинальной», мистер Бренд, тем не менее, отвергает ее, говоря о том, что правила всегда соблюдались: «- Точна ли эта картина – неважно, применительно к Оксфорду или Кембриджу?» - спрашивает он. «- Не мог ли кто-нибудь тайно провести собаку на территорию колледжа ради шутки?». Или предполагает он, не могла ли собака быть испугана или ранена на улице, так что, до того как ее сумели остановить, она проскочила в ворота и набросилась на несчастного Холмса? И благодаря многим другим фактам мистер Бренд предполагает, что альма матер Холмса был именно Оксфорд.
Таким образом, вы видите основополагающую значимость этого буль-терьера – как сторонники двух этих различных теорий используют его каждый в свою пользу, искажая этот аргумент, чтоб показать при каких условиях собака могла напасть на молодого Шерлока. Более поздний комментатор, мистер Перси Меткалф, публикующий свои работы в «Шерлок Холмс Джорнал», довольно изобретательно предположил, что и в Оксфопрде и в Кембридже есть несколько колледжей, части здания которых расположены по различным сторонам дороги (где, как вы понимаете, собакам, которых не дозволялось держать на территории колледжей, легче было бы напасть на Шерлока). У оксфордцев среди множества других вариантов это немедленно вызовет в памяти Юниверсити-Колледж, часть здания которого был отделена от прочего строения узкой аллеей Логик Лэйн.
Но еще более убедительный аргумент в отношении Юниверсити-Колледжа был представлен в 1958 году, когда Роджер Ланселин Грин, благодаря чтению «Национального биографического словаря», доказал, что в Юниверсити-Колледже, по крайней мере, в начале 1870-х годов позволялось держать собак на его территории. Это известие было подобно эффекту разорвавшейся бомбы, которая заставила кембриджскую лигу молча оставить поле боя, с высоко поднятой головой, но честно признавая свое поражение. В письме в «Шерлок Холмс Джорнал» мистер Ланселин Грин процитировал из вышеупомянутого «Словаря» запись о Джордже Грэнвиле Брэдли, который возглавлял Юниверсити-Колледж с 1870 года: «Брэдли был полон решимости повысить уровень своего заведения и настаивал на том, чтобы любой человек мог иметь возможность учиться в привилегированном учебном заведении. Непопулярность предпринятых им мер еще более усилил эдикт, изгоняющий с территории университета собак, но в отношении этого он добился, чего хотел… Таким образом, ранее дозволялось содержать собак на территории Юниверсити-Колледж, и нам фактически известна точная дата, когда Брэдли утвердил этот эдикт: в своем дневнике 11 марта 1871 года студент Юниверсити-Колледжа, Чарльз Кри, записал: «Вывешенное объявление, которое гласит «Со следующего семестра держать собак запрещается», было в негодовании сорвано с доски объявлений и уничтожено… Когда я лег спать, со двора раздался громкий вой – так демонстрировали свое возмущение этим объявлением некоторые студента колледжа.»
Еще одно свидетельство, что на территорию колледжей Оксфорда разрешено было входить с собаками, было представлено в 1970 году, когда Ланселин Грин процитировал письмо Ч.Л.Доджсона (Льюиса Кэролла) от 1875 года, адресованное леди, которой не дозволили посетить колледж Крайст-Черч из-за ее собаки: «Закон о собаках, несчастной жертвой которого вы стали, в целом весьма благотворен, но если бы вы посетили тот колледж, каким я его помню несколько лет назад, вас бы пропустили в него в любое время дня и ночи даже с семьюдесятью псами».
Таким образом, главный аргумент склонялся в пользу Оксфорда; но есть еще некоторые свидетельства, основываясь на которые Оксфордцы могут утвердиться в своем мнении. «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов» - единственные рассказы в Каноне, в которых Холмс говорит о своих университетских годах; но за все время его карьеры есть еще, по меньшей мере, три случая, когда он посещал Оксфорд или Кембридж. Давайте коротко изучим каждое из этих дел и посмотрим, какое отношение все это может иметь к нашему вопросу.
Исследуя исчезновение «Пропавшего регбиста», Холмс и Уотсон поехали в Кембридж: так говорится в рассказе и это неопровержимый факт. В каких выражениях Холмс говорит об этом месте? «Итак, мой бедный Уотсон, мы одиноки и неприкаянны в этом негостеприимном городе.» Едва ли, как указывали многие критики, верный сын Кембриджа стал бы так говорить о своем старом университете.
Гевин Бренд довольно глубокомысленно заметил , что здесь есть нечто , опровергающее то, что Холмс бывал в Кембридже и знаком с его окрестностями. Разыскивая пропавшего регбиста, Годфри Стонтона, Холмс посещает несколько местных деревушек: «Я обошел Честертон, Хистон, Уотербич и Окингтон, и везде меня постигла неудача.» Порядок посещения деревень, размышляет Бренд, довольно своеобразный. «…маршрут, по которому двигался Холмс, обличает в нем оксфордца, который торопится настолько, что не успевает раздобыть карту.»
В 1903 году – или, по крайней мере, хронологи Шерлока Холмса заставили нас так считать – Холмс и Уотсон поехали в «Кэмфорд», чтобы тщательно изучить подробности странного дела «Человека на четвереньках», известного профессора Прессбери, который без какой бы то ни было причины, совершил поразительный трюк, а именно, вскарабкался вверх по глицинии, обвивавшей стену его дома. Очевидно, что «Кэмфорд» - это завуалированный намек на Оксфорд или Кембридж, и мы должны поискать знаки знакомства с этим городом, которые мог выказать Шерлок. К счастью, для оксфордца таких свидетельств там вдоволь. «А пока что , - говорит Холмс, -нам остается только… вкушать тихие радости этого прелестного городка» - поразительный контраст с «этим негостеприимным городом», которым, как мы знаем, был Кембридж. Добавим к этому две цитаты, которые указывают на старое знакомство с городом: «В гостинице "Шахматная Доска", если мне память не изменяет, очень недурен портвейн, а постельное белье выше всяких похвал». Затем, когда Холмс уверенно заявляет : «Скоро отходит лондонский поезд, Уотсон» - это скорее говорит о хорошем знании расписания местных поездов, нежели об информации, поспешно почерпнутой из справочника «Брэдшоу». И снова мы можем сравнить это с «Пропавшим регбистом», где Холмс понятия не имел о существовании более позднего поезда из Лондона в Кембридж, что было почти немыслимо, если бы он был там студентом.
Мы закончим исследованием местности из рассказа «Три студента». Монсеньор Нокс и сэр Сидни Робертс указывают , что в этой истории есть доказательство того, что Шерлок учился в Оксфорде, и заключается оно в том, с какой легкостью Холмс говорит о четырехугольном дворе, называя его quadrangle. Однако, если бы они изучали текст более внимательно, то нашли бы, что Холмс говорит о нем множество раз: да, один раз Холмс называет двор quadrangle – но тремя страницами раньше он говорит о нем, как о «courtyard» (Кембриджское словечко). Хилтон Сомс, преподаватель и наставник в колледже Святого Луки, также называет его courtyard, тогда как Уотсон смешивает все в кучу, говоря то court, то quadrangle.
Множество выводов было построено на основе одного предложения, сказанного Сомсом: «Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, какие двери у нас в колледже – массивные, дубовые»; на основании этого знакомства с интерьером, по меньшей мере, один исследователь заключил, что Холмс сам был в колледже Святого Луки в свои университетские годы и что, следовательно, события «Трех студентов» происходят в университете, где учился Холмс. Возможно, это довольно поспешное суждение, ибо не берутся в расчет идущие дальше слова Уотсона, что Хилтон Сомс был их общим знакомым: «и всегда производил впечатление человека нервозного и вспыльчивого» (мой курсив). Если Сомс был знакомым обоих джентльменов, тогда вполне вероятно, что они посещали его и прежде, и вот почему Холмс имел представление о том, какие двери в колледже Святого Луки. Поэтому, не стоит лишь на основании одной этой фразы предполагать, что Холмс посещал университет, где происходили данные события; и это говорит в пользу сторонников Оксфорда. Ибо, есть неопровержимое доказательство, что приключения, описанные в этом рассказе, произошли в Кембридже.
Это доказательство зиждется на маленьких черных комочках глины, найденных Холмсом в комнатах Сомса и на спортивной площадке, и позволивших ему установить, что искомый преступник – это Гилкрист. Гилкрист был прыгуном и тренировался перед тем, как войти в комнаты Сомса и принес на своих спортивных туфлях эту глину. С.Б. Фрай, знаменитый оксфордский атлет, а позже и журналист, вспоминал, что в бытность его в университете яма для прыжков была заполнена песком, и так как это говорит рекордсмен по прыжкам в длину, ставший им еще учась в университете, думаю, ему можно верить. С другой стороны, есть свидетельство, что вот такая темная глина использовалась именно в Кембридже. В «Бейкер Стрит Джорнал» от 1971 года Жак Барзэн процитировал письмо, написанное Джорджем Литтлтоном критику Джеймсу Эгейту в 1946 году : «… в те дни, независимо от того, как обстоит с этим дело теперь, только в Кембридже Феннер мог прыгать в черную глину. Обычно на площадке для прыжков используется песчанистый бурый суглинок, но старый Уоттс, смотритель спортплощадки Феннера , использовал именно черную глину,- найдя сырье , вероятно, где-то на болотах – утверждая (и вполне справедливо), что поскольку эта глина не осыпается по краям отпечатка ноги, можно более точно измерять длину прыжка. И, это, конечно же, является неопровержимым доказательством.» И в силу этого мы можем считать, что Гилкрист занимался прыжками в Кембридже, но это ни коим образом не меняет нашего мнения по части идентификации университета Холмса.
Старейший из двух этих университетов, то бишь Оксфорд, будет счастлив признать его своим бывшим студентом. Даже если все выше сказанное было слишком детально рассмотрено и перегружено подробностями и исследованиями, мы можем закончить эту часть, воспользовавшись очаровательными в своей живости словами Майкла и Молли Хардвиков, которые также рассматривали этот вопрос в своей книге «Sherlock Holmes Companion», утверждая: «… мы будем выступать за Оксфорд. Мысленно мы встречались с Холмсом в университете; хоть нам удалось лишь мельком увидеть, как где-то в коридорах Крайст-Черча стремительно промелькнула его студенческая мантия.»

Ну, вот и конец.

Сам фанфик находится здесь
www.fanfiction.net/s/4477368/1/The-Mystery-of-t...


Эпилог

Через несколько дней после визита Лестрейда я стал подумывать о том, не пора ли мне освободить больничную койку. По словам Главного Хирурга, я поправился настолько, насколько это вообще для меня возможно, а розоватый шрам у меня на боку, сказал он, будет служить мне постоянным напоминанием на будущее быть более осторожным.
Его последний совет мне был на первый взгляд довольно обыденным, и заключался в следующем: выпивать ежедневно по бутылке виски и нанять хорошенькую сиделку, которая бы позаботилась об удовлетворении всех моих потребностей. При последних словах он со знающим видом подмигнул мне, так, что можно было подумать , что он и сам регулярно прибегал к такому способу лечения. Если так, то его измученный вид служил не самой лучшей рекомендацией. Я поблагодарил его за заботу и, не медля ни минуты, покинул больницу.
На Монтегю-стрит я вернулся довольно подавленным, ожидая, что на пороге будет стоять разгневанная хозяйка, а мои вещи, должно быть, давно уже проданы старьевщику. Я был приятно удивлен, когда ни то, ни другое мое опасение не подтвердилось.
Хозяйка моя так и расплылась в улыбке и была полна благостности и сочувствия. Она то и дело интересовалась состоянием моего здоровья и не раз спросила , не нужно ли мне чего-нибудь. Я понял, что за этим чудесным преображением кроется влияние Майкрофта, и мое подозрение подтвердилось, когда она заметила, какой прекрасный джентльмен мой брат, и лицо ее при этом пылало восхищением. Я решил, что он достиг столь блестящего результата, благодаря большой щедрости , а также тому, что не явился сюда лично – я решил так по той простой причине, что ни один человек, имевший несчастье познакомиться с Майкрофтом, никогда бы не назвал его «прекрасным джентльменом».
Еще более приятный сюрприз ожидал меня в моей комнате. На столе лежал скрипичный футляр , и тщательно исследовав его содержимое, я пришел к заключению, что и в самом деле та скрипка Страдивари, которую я заложил, вернулась ко мне все в том же прекрасном состоянии. Поскольку все сроки внесения долга миновали, я уже решил, что навеки ее лишился. Агент Майкрофта проделал все просто восхитительно, найдя расписку ростовщика у меня в кармане и выкупив мой инструмент.
Личный вклад во все это дело моего брата ограничивался краткой запиской.

«Если ты читаешь эти строки, то ты определенно уже поправился настолько, чтобы зайти ко мне в Уайт-холл в ближайшее удобное для тебя время.»
Очевидно, мы продолжаем общаться, хотя я полагал, что по задуманному плану Майкрофта наша беседа будет состоять из длинной нотации с его стороны и смиренной покорности – с моей. Выбор места встречи подтверждал это, и я уже представлял, как будет разворачиваться наш разговор. Меня будут убеждать в достоинствах респектабельной и стабильной должности, а я, как обычно, буду стоять на своем.
Ну, допустим, мое последнее дело едва не закончилось моей гибелью, но я совсем не считаю его своей неудачей. Если перефразировать Гете, не ошибается тот, кто не пытается чего-то достичь.
Однако, я не мог отрицать, что были некоторые вопросы, которые нужно разрешить, и далеко не последний из них – вопрос его высокомерного поведения, когда он лишил меня прав на наследство. Перед тем, как предстать перед разгневанным Майкрофтом, я должен был выполнить свой долг. Я собрал свои вещи, оделся потеплее и сел в кэб, чтоб сперва доехать до Линькольнс- Инн, а потом в Сохо.
Дом, который я искал, располагался в центре Семи Циферблатов, и теснился среди конюшен и пивных. Кэбмен отказался ехать в самую глубь зловонного муравейника, состоящего из внутренних дворов и аллей, и сердито взмахнув кнутом, он направил лошадь прочь, пока какие-нибудь плутишки не сняли с его четвероногого помощника подковы.
Я пробирался по узким, грязным улочкам, стараясь избегать встреч с подвыпившими обитателями этих мест, которые в этот ранний час уже стояли, прислонившись к стенам и держа рекламные щиты с афишей каких-нибудь увеселительных заведений и с объявлениями. Женщины средних лет с раскрасневшимися от холода щеками приставали к проходящим мимо прохожим, сообщая сомнительные подробности о своем возрасте, пытаясь таким образом добавить привлекательности своей поблекшей красоте.
Худший из так называемых «птичьих базаров», - трущоб, где бедняки теснились в домах - в одном доме порой проживало до тридцати человек – эта сточная канава человеческого несчастья и отчаяния, пропахшая прогнившей водой и дохлыми кошками, что лежали в полузамерзших канавах, и представляли интерес лишь для собак да полуодетых ребятишек. Чистые респектабельные улицы, где прогуливались благовоспитанные леди и джентльмены, лежали в какой-нибудь полумиле отсюда, но для всех этих людей это было все равно, что миллионы миль.
Я полагал, что знаю, каково это – унижаться, служа другим, чтобы хоть немного заработать на жизнь. Но думая так, я лишь обманывал себя самым жестоким образом.
Я играл роль, походя заигрывая с проблемами, которые волновали этих людей каждую минуту их жизни, тогда как сам я знал, что мне нужно лишь сбросить свой маскарад, чтобы уйти от этих проблем и вернуться к комфорту своего существования. Мне не знаком был страх лишиться работы, я не знал , каково это возвращаться с пустыми руками к голодным детям, не ведома мне была и боль разлуки с любимыми, которую влекло за собой поступление в работный дом.
Мне стоило лишь сделать несколько шагов, чтобы оставить далеко позади эти жалкие улицы; большинству здешних обитателей, провожающих меня злым, недоверчивым взглядом, это было недоступно. Я был обманщик, еще хуже, чем снизошедший до них богач, ожидающий в обмен на символический шиллинг получить благодарность нищего - молитву о своем благоденствии. Я заслуживал их презрение, так же, как и они заслуживали мою жалость. Единственное, чем я мог тешить свою совесть, было то, что хоть одному существу из множества этих несчастных я принес радостные вести.
Мой путь лежал в конец этой аллеи, которая выходила на тесный двор, кишащий паразитами и зловонием. Какие-то босые мальчишки топали по замерзшим на морозе экскрементам, радостно смеясь, когда лед трещал у них под ногами. Столбы с развешанным бельем окружали стайки голубей, столь же тощих, как и люди, выглядывающие из окон. Из-за побитых стекол за незнакомцем наблюдали усталые глаза.
В ответ на мой стук внутри раздались шаги. Минутой позже дверь открылась, и на пороге появилась мисс Эмили Раш, ее руки покраснели и кровоточили от постоянного пребывания в холодной воде; а ее лицо выражало удивление, видимо, она никак не ожидала моего появления.
- Мистер Холмс… - Ее щеки окрасились румянцем. – Что вы здесь делаете, сэр?
- Я должен поговорить с вами, - сказал я. Из дома напротив вышли несколько женщин, движимых любопытством. – Можно мне войти?
Она провела меня в небольшую гостиную, в которой также были развешаны на веревках рубашки и простыни. Воздух в комнате был тяжелый из-за этого выстиранного белья, которое сушилось при скудном пламени камина. Возле него сидела осунувшаяся девочка лет восьми. У нее на коленях лежала стопка носков, которые она штопала.
Хрупкая , как осенняя паутинка, она представляла собой пугающее воплощение живого мертвеца, настолько плотно кожа обтягивала ее худое тельце. Это, как я понял, и была младшая сестра, больная чахоткой девочка, на лечение которой и пошел мой фунт.
- Что я могу для вас сделать, сэр? – спросила мисс Раш.
Она отвела взгляд и постаралась встать подальше от меня настолько, насколько позволяла эта небольшая тесноватая комната. Как и снаружи, здесь мы оказались на виду, на сей раз это была пожилая женщина, набивающая матрас птичьим пером, и не меньше десятка детей, исколовших себе иголкой пальцы, пока они пришивали пуговицы к рубашкам.
- Ваша сестра? – спросил я, указывая на девочку у камина.
В ее усталых глазах мелькнула гордость.
- Да, это моя Алиса.
А потом она сказала погромче, обращаясь к девочке.
- Это мистер Генри Холмс, который одолжил мне денег на твое лекарство.
Кажется, этой малышке потребовалось приложить все силы, чтобы заставить себя улыбнуться.
- Я верну вам эти деньги, мистер Холмс, - сказала мисс Раш с искренностью, в которой я ни на минуту не усомнился, но вряд ли это было оправдано при ее низком заработке.
Я отмел ее предложение, махнув рукой.
- Шерлок, - сказал я. - Меня зовут Шерлок Холмс, мисс Раш. Не Генри.
Теперь это уже не играло роли, но мне казалось важным полностью сбросить с себя образ Генри. Если от него останется хоть малейший след, я никогда не освобожусь от этого создания своего воображения.
- Жаль, - сказала она. – Мне казалось, что имя Генри вам подходит. Хотя , когда я гляжу на вас сейчас, то вижу, что вы до кончиков ногтей истинный джентльмен. Я всегда знала, что вы небыли обыкновенным стюардом.
Я улыбнулся такой проницательности.
- Как вы узнали?
- По вашим рукам, сэр. Не похоже, чтоб с такими руками вы занимались тяжелой работой.
Я посмотрел на свои ладони и на розоватую кожу на месте затянувшегося ожога. Я самонадеянно считал, что пара очков и льстивые речи – это все что нужно, чтоб стать кем-то другим. Всегда отрезвляет внезапное понимание, что ты не настолько умен, как тебе казалось.
- Вы совершенно правы, мисс Раш. Я частный детектив-консультант. В Тэнкервильский клуб я пришел, чтобы исследовать обстоятельства смерти Майкла Хардинга.
- Да, сэр, - сказала она. – Мне сказали, что случилось, и как вы чуть не погибли.
- Да, я показал себя не с лучшей стороны, - признал я.
- О, нет, сэр, я вовсе не это имела в виду. Вы восстановили справедливость в отношении Майкла. И я благодарю вас за это, мистер Холмс. И Майкл также поблагодарил бы вас, если бы он был здесь, упокой Господь его душу.
Упоминание его имени напомнило мне о причине моего визита.
- Мисс Раш, можем мы где-нибудь поговорить?
- А здесь? – спросила она, неуверенно взглянув на присутствовавших в комнате.
- Я имею в виду, наедине.
Я слишком поздно понял, как неверно могут быть истолкованы мои слова. Она покраснела. Пожилая женщина покачала головой и забормотала что-то весьма нелестное.
- Я всегда знала, Эмили, что в конце концов ты окажешься на панели, - сказала она. – Если б только твоя мать могла тебя сейчас видеть…
- Перестаньте, миссис Крэдок; я хорошая девушка, была, есть и всегда ею останусь. Мистер Холмс только мой друг и все.
Она взяла меня за руку и повела к двери.
- Зачем вы пришли сюда, сэр? – зашептала она. – Что вы хотите?
Так как этот угол при данных обстоятельствах лучше всего представлял собой некое подобие уединения, я понизил голос в надежде, что наша старая дуэнья страдает глухотой.
- Я здесь как раз из-за мистера Хардинга, - пояснил я. – Если бы он был жив, то должен был бы получить немалую сумму. Но он мертв, и эти деньги попали ко мне. Я же в свою очередь передаю их вам, как хотел бы этого и он сам.
- Сколько?
- Пятьдесят фунтов.
Она вскрикнула и прижала руки к губам.
- Это подарок вам от мистера Хардинга, - продолжал я, - этих денег достаточно, мисс Раш, чтобы вы оставили это место и смогли ухаживать за вашей сестрой.
Черты ее лица исказились и по щекам побежали слезы.
- Он всегда говорил, что хотел увезти меня отсюда. Благодарю вас, сэр, но я не могу принять эти деньги. Они запятнаны кровью Майкла. Это из-за них его убили. Он погиб потому, что хотел заработать эти деньги для меня.
Я покачал головой.
- Вы не виновны в том, что с ним произошло. – Я вздохнул и понизил голос почти до шепота. – Думаю, он очень ценил вас, мисс Раш, и хотел на вас жениться. И поэтому, положа руку на сердце, я не могу взять эти деньги. Он хотел бы, чтобы они достались вам.
Она горько плакала. И нуждалась сейчас в том, чтобы кто-то поддержал ее, взяв за руку и сказав ей слова утешения. А вместо этого мы неловко стояли порознь, сознавая, что за нами все еще наблюдают; и я ждал, когда она осушит свои слезы и выслушает то, что я должен ей сказать.
- Я оставил деньги у своих стряпчих, «Янг, Янг и Янг», - пояснил я. – Зайдите, когда вам это будет удобно, в их контору в Линкольн Инне и они помогут вам, как бы вы не решили распорядиться этими деньгами.
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
- Майкл всегда говорил, что нам нужно поехать в Брайтон. Говорил, что воздух там очень благотворный и это то, что нужно для слабой груди Алисы. И что я смогла бы там работать в магазине, и у нас была бы своя небольшая комната. Мы мечтали об этом, мистер Холмс.
- Это прекрасная мечта, мисс Раш. Когда вы поедете туда?
Она посмотрела на девочку и горы белья, которыми была завалена эта комната.
- Я пока еще не могу уехать, - сказала она. – Мне нужно выстирать еще три больших кипы белья, и я не могу опаздывать с этим.
- Значит, завтра.
Последовала длинная пауза.
- Когда Алисе будет лучше , мистер Холмс. Посмотрите на бедную девочку – у нее такой вид, словно она рассыплется на тысячу осколков, если я только попытаюсь куда-то ее везти. Нет, мы поедем, когда она окрепнет и на улице станет теплее.
- Мисс Раш, вам не стоит с этим медлить, - возразил я.
Появившаяся на ее лице улыбка была печальной.
- Мы уже так давно здесь, мистер Холмс. Деньги будут в сохранности, и они очень пригодятся для лечения Алисы. И не будет ничего плохого, если мы пробудем здесь еще несколько недель.
Если б каких-то слов было достаточно, чтоб заставить ее передумать, я бы приложил все усилия, чтоб убедить ее в обратном. Однако, я видел, что дальнейшие пререкания бесполезны. Я знал, что еще несколько недель превратятся в месяц, затем будет еще один и еще. Мисс Эмили Раш и ее сестра никуда не уедут, потому что им будет не хватать не денег, а решимости. Птицу могут держать в клетке так долго, что даже, если распахнуть дверцу, ей не хватит смелости вылететь на волю.
И не важно, здесь ли, или в Брайтоне, исход будет один и тот же: девочка умрет. Что тогда останется ее старшей сестре? Не имея никаких навыков, без каких либо перспектив, она вернется к той тяжелой работе, которую только и знала, и к людям, с которыми она провела всю свою жизнь. Сестрам Раш не суждено узнать новый мир; Семь циферблатов никогда не отпустят их, окружая их всем тем, что было безопасно и знакомо.
Я ушел в еще более унылом расположении духа, чем был, когда пришел сюда. Я думал, что помогаю; но сейчас я уже не был уверен в том, что еще более не усугубил сложившееся положение вещей. Никакие деньги не спасут умирающую девочку, не принесут утешение ее горюющей сестре. Я обманывал себя, веря в то, что будет достаточно одной благотворительности – но, как и любил говорить мне Майкрофт, во многом я был крайне неопытен, точно грудной младенец.
Я размышлял об этом, идя в сторону Уайт-холла. В свете последних событий я был вынужден признать, что в словах моего брата, прозвучавших в тот вечер, когда имело место наше разногласие, было немало правды.
Я был не настолько легковерен, чтобы поверить, что Майкрофт случайно смог точно прочитать всю ситуацию или что простой клерк из какого-то правительственного департамента был посвящен в крайне секретную информацию о преступной деятельности в этом с виду вполне респектабельном клубе.
Для меня было очевидно, что ему известно больше, чем он говорил мне. Он так и сказал. Вместо того, чтобы довериться мне, он только угрожал да говорил обидные вещи. А затем, когда не смог заставить меня принять его точку зрения, со свойственной ему раздражительностью, он отплатил мне тем, что прислал этот смехотворный шиллинг. Если теперь он ожидает, что, пережив все это, я стану покорным, то жестоко ошибается.
Не зная, где его искать, я стоял перед дверями Вестминстерского дворца. Дежурный полицейский вызвал служащего, который как-то непонятно хмыкнув, тут же исчез. Вместо него явился другой чиновник, рангом повыше, если конечно, по его властным манерам можно судить о его статусе. Он окинул меня оценивающим взглядом, а потом повел меня в Банкетный зал, и уже там я получил информацию из самых первых рук, что мой брат меня ждет.
Другой полицейский привел еще одного очень представительного чиновника, который пришел проводить меня к Майкрофту, даже не спросив, кто я такой. Из этого я сделал вывод, что это тот джентльмен, которого мой брат послал приглядеть за моей госпитализацией и уладить все дела с моей хозяйкой. Я поблагодарил его за возвращение своей скрипки, он слегка поклонился в ответ; и теперь я уже знал, что все понял верно.
Меня ввели в большое помещение, состоящее из двух великолепных комнат, с белыми стенами и колоннами и расписным потолком; там, среди позолоты и клубящихся облаков, для будущих поколений были запечатлены боги и старые короли. И там, у окна, возле двери я остался ждать, когда у моего брата выпадет свободная минута для нашей встречи.
Я узнал его спину в толпе джентльменов на другом конце этих апартаментов. Все они изучали что-то лежащее на стоявшем перед ними столе, и я понял, что должен ждать, как того требовала непомерно завышенная самооценка моего брата.
Я переключил свое внимание на окно и на открывавшийся отсюда вид. Более двух веков это здание стояло здесь, оно было свидетелем казни королей и крушением более старых построек, что стояли вокруг него. Можно говорить об истории, как о довольно абстрактном понятии , так же, как и о людях, которых отделяли от нас века, но в некоторых местах ты сознаешь присутствие этого прошлого, словно сами стены тут заключают в себе смутную память о минувших днях, чтобы когда потребуется, кто-то мог извлечь из нее эти картины прошлого.
Интересно, кто стоял там, где стою сейчас я и смотрел из этого окна? Век, возможно, уже и другой, но многое совсем не изменилось. Эхо криков кэбменов раздавалось по переполненным народом улицам, пешеходы спешили вперед, жизнь продолжала свой ход в тени этого старинного здания, как это было раньше и будет продолжаться и после того, как меня не станет. Тут можно сказать о постоянстве в изменчивое время, об опоре, которая вынесет все, чтобы не рушилось вокруг нее – если б такими добродетелями обладали люди, насколько лучше могла бы быть жизнь.
-В этом мире нет ничего постоянного, все изменчиво, - раздался вдруг голос, вторгшийся в мои сокровенные мысли. – Полагаю, это именно так, Шерлок, но тогда Свифт никогда бы не имел удовольствия познакомиться с тобой.
Я не почувствовал его приближения. При всей своей тучности Майкрофт обладал крайне легкой походкой, которая придавала его движениям нечто кошачье. Как обычно, он решил, что я не возражаю против чтения моих мыслей, этой его привычки, которая , по правде говоря, всегда меня несколько раздражала. Мы смотрели друг на друга, он – с явным превосходством, я – еле сдерживая свое непокорство, каждый пытался поставить другого в более уязвимое положение, заставив первым начать разговор. В тот день я совершил невозможное и вынудил брата взять эту инициативу на себя.
-Ты пришел, - сказал он.
- Ты позвал меня; и вот я здесь.
- Добровольно?
- Никто не тащил меня сюда в наручниках, если ты это имеешь в виду.
Это замечание почти не произвело на него впечатление.
- Я вижу, что это суровое испытание никак не отразилось на твоем своеобразном чувстве юмора, хотя ты сам все же пострадал.
- Мне сказали, что я полностью поправился. Ты потратил деньги не даром.
- Видимо, да. – Он окинул меня взглядом. – Надо ли понимать, что это все, что ты мне скажешь в качестве благодарности или извинения?
- Что касается благодарности, то ведь я же не просил тебя о помощи. В отношении же всего остального, то я не знаю никакой причины, по которой мне следовало бы просить у тебя прощения.
Майкрофт вздохнул.
- Что ж, как я и боялся, все это нисколько не изменило тебя, Шерлок. Ты ничему не научился.
- Кое-что я все же узнал. Узнал, - сказал я, тщательно подбирая слова, - что нет ничего, чем мой брат не мог бы пожертвовать ради принципов. - Я с укором посмотрел на него. – Ты знал, Майкрофт . ты знал, что творится в Тэнкервилльском клубе и ничего не сказал.
Повисла пауза, а потом он ответил.
- Да, знал.
- Ты не отрицаешь?
- С какой стати мне это делать, раз ты все понял сам. И я категорически не согласен с твоим утверждением, что я ничего не сказал. Я сказал, Шерлок, что ты должен оттуда уйти.
- Не дав никаких объяснений!
- Если б я просветил тебя в отношении сложившейся там ситуации, - совершенно спокойно сказал он в ответ на мой враждебный тон, - ты бы соизволил уйти оттуда вместе со мной?
Я подумал.
- Нет.
- Тогда это было бы совершенно бесполезно.
- Майкрофт, там погибли люди.
- И только Всевышнему известно, какими судьбами ты не оказался среди них, - отозвался он. – Шерлок, ведь тебе же было сказано не вмешиваться. Но ты, как обычно, счел, что тебе лучше знать, что делать. Я говорил, что тебе придется самому расхлебывать последствия этого, и , тем не менее, наводить порядок в учиненном тобой хаосе пришлось именно мне!
С каждой минутой по мере того, как он произносил свою тираду, его лицо становилось все более красным.
- Хэндимэн и Стенхоуп – это ничто, всего лишь звенья цепи. В свое время мы сможем проследить нити, которые приведут нас от них к их хозяину. Если б я хотел разоблачить их, то не просил бы Главного Суперинтенданта отправить на это расследование какого-нибудь козла отпущения.
Какого бы я не придерживался мнения о Лестрейде, меня порядком возмутило такое бездушное отношение к человеческой жизни.
- У этого козла отпущения есть семья, Майкрофт.
-Неважно. Я никак не ожидал, что он бросится к тебе за помощью. После нашего разговора, когда я понял, что ты решил любой ценой докопаться до правды, у меня не было иного выбора, кроме, как заменить его этим Грегсоном. Он, по крайней мере, делал то, что ему велено и привел дело к быстрому завершению. О, если б также поступил и ты! А теперь несколько месяцев работы пошли коту под хвост, и все исключительно благодаря твоим глупым и опрометчивым действиям!
Я смотрел на него во все глаза, впервые чувствуя, что , возможно, я совсем его не знаю. Когда я обвинил его в том, что ему известно об опасности, в чем он признался в вечер нашей ссоры, то никак не ожидал услышать что-то подобное.
- Майкрофт, чем ты занимаешься?
Его черты смягчились.
- Ты спрашиваешь об этом только теперь.
- Ты готов рассказать мне?
- Наши добрые отношения сохранятся лишь при этом условии?
- А у нас они есть? – сердито произнес я и тут же пожалел об этом, увидев, складку, которая залегла у него на лбу. – Нет, Майкрофт, это не является условием. Но все же я предпочел бы, чтоб ты доверял мне. Может быть, тогда в будущем я больше не стану помехой твоим планам.
Он склонил голову.
- Так знай, что это так и есть, ибо, что бы ты там не думал, я верю в твое благоразумие. У меня довольно уникальная профессия, которую по большому счету я, так же как и ты, изобрел для себя сам; своим существованием она обязана той эксцентричной черте, присущей представителям нашей семьи, посредством которой я наделен экстраординарной и порой довольно обременительной способностью впитывать и сохранять в своем разуме множество информации, как полезной, так и не очень.
- Ты хочешь сказать, что у тебя прекрасная память, - живо откликнулся я.
В серых глазах брата я заметил промелькнувшее недовольство.
- Это делает меня всезнающим и позволяет действовать, исходя из этого. За несколько лет я сделался незаменимым. Ко мне прислушивается премьер-министр. Я – главный неофициальный советник правительства, о котором никогда не слышал никто в этой стране; более того, порой именно я и есть это самое правительство.
Я склонен был предположить, что он переоценивает свою значимость, но в поведении Майкрофта было нечто такое, что все язвительные замечания замерли у меня на языке.
- Сперва меня это даже забавляло, - продолжал он. – Теперь я нахожу, что это довольно утомительно - постоянно быть к услугам как запутавшегося клерка , так и любого из министров. У меня была надежда, что однажды ты разделишь со мной эту роль, и этот огромный груз не будет лежать исключительно на моих плечах. Теперь я вижу, что этого не произойдет. Ты неуправляем, Шерлок, и будет лучше, если ты займешься тем, к чему испытываешь склонность.
Его разочарование было искренним, равно как и мое смущение, когда я узнал о этом, в значительной степени и потому, что он, казалось бы, одобрял мой выбор профессии, о чем я не смел даже и мечтать.
- Майкрофт, если ты не в силах больше выносить это, почему ты все еще остаешься здесь?
- Потому что альтернатива будет еще хуже. Где еще смогу я занять пост, который бы предоставил моему интеллекту такое огромное поле деятельности? Моему уму необходима работа, Шерлок, и эта профессия не менее благородна, чем любая другая. – Он поднял на меня взгляд. – Видишь, брат, я все понимаю, и гораздо более, чем тебе это казалось. У меня нет желания подрезать тебе крылья, но я не могу не задаваться вопросом, сможет ли тебя удовлетворить эта избранная тобой профессия.
- Майкрофт, я думал, что являюсь для тебя помехой, - прямо сказал я. – Во время нашей последней встречи ты определенно осуждал меня, причем до такой степени, что готов был отречься от меня, как от брата.
- Это была моя ошибка. Я вообразил, что угроза оказаться без средств к существованию сработает там, где не подействовали никакие иные аргументы.
- Она возымела совершенно обратное действие. И лишь укрепила мою решимость.
- Я боялся, что так и будет. При нормальных обстоятельствах я бы не стал вмешиваться. Должен признать, что разрывался между нашими братскими узами и всеобщим благом. Положа руку на сердце, я не мог позволить тебе слепо идти в логово льва. Но не мог и просто сказать все, что знал, рискуя причинить неизмеримый ущерб всему обществу теми опрометчивыми действиями, которые ты мог предпринять, пытаясь узнать какой преступный ум стоит за всеми этими злодействами.
- Ты не знаешь, кто он? Стенхоуп называл его «Профессор».
- Тогда тебе известно столько же, сколько и мне. – Майкрофт покачал головой. – Жаль, что он ускользнул от нас. В Лондоне станет намного безопаснее в тот день, когда он будет арестован. Он редко, когда позволяет определить свое присутствие, если только в случае ошибки своих миньонов, как это было в Тэнкервилльском клубе. Смерть Хардинга оказалась для нас таким удобным случаем, какой еще не представлялся. Однако, не стоит падать духом, - сказал Майкрофт, и его лицо прояснилось. – Думаю, что будут и другие возможности, ну и, по крайней мере, ты вышел из всего этого относительно невредимым. Это немного утешает.
Сейчас, когда Майкрофт был в хорошем расположении духа, я решил, что это весьма подходящее время , чтобы заявить о еще одном поводе для недовольства. Я прокашлялся, чувствуя сильное смущение от того, что хотел сказать.
- Я не буду больше поднимать вопрос о своем содержании и моем праве на отцовское наследство, - сказал я. – Я требую, чтоб ты предоставил мне равные с тобой права в качестве управляющего.
Его губы растянулись в легкой улыбке.
- Этого я тебе предоставить не могу.
- Не можешь? Или не желаешь?
- Не могу, Шерлок. Не в моей власти дать тебе то, что ты просишь. Ты не можешь быть управляющим по той простой причине, что управлять там нечем.
Я уставился на него.
- Наш отец оставил…
- Целую гору счетов, - закончил он мою фразу. – После смерти нашей матери он весьма пренебрежительно относился к делам. К тому времени, когда его долги были выплачены, осталось совсем мало средств, чтоб обеспечить достойное проживание хотя бы одному его сыну, не говоря уже о двух. Поскольку у меня была работа, я решил отказаться от своей доли и оставить тебе то малое, что осталось. Однако, ты имел обыкновение жить не по средствам. Прибыли от этого небольшого капитала было недостаточно, чтобы удовлетворить твои нужды, и поэтому пять лет назад капитал этот был исчерпан. Передо мной стоял выбор: сказать об этом тебе или пополнить твой источник дохода. Я бы предпочел первое, но старый мистер Янг убедил меня в обратном.
- Какое отношение ко всему этому имеет наш стряпчий?
- Ты многим ему обязан, мой дорогой мальчик, поэтому постарайся быть вежливым. Молодой мистер Янг был за то, чтобы сказать все, как есть, но старый мистер Янг сказал, что нужно дать молодым людям время и возможность совершать ошибки и найти свое место в жизни. Он сказал, что такой хрупкий мальчик, как ты, нуждается в этом гораздо больше остальных. При всем при том я увидел в его совете мудрость. И какие бы деньги ты не получал с той поры, они были из моего кармана.
Я не знал, что на это ответить, но это, как я понял, и входило в намерения Майкрофта. Ему всегда доставляло определенное удовольствие видеть, как я совершенно сбит с толку и теперь я не знал, что сказать. Я ожидал увидеть на его лице триумф, но вместо этого разглядел там лишь усталость.
- Майкрофт, ты должен был сказать мне все, есть. Так не может больше продолжаться.
Он махнул рукой.
- Ты мой брат и единственный за кого я несу ответственность теперь, когда умерли наши родители. Что до денег, то они мало, что значат для меня. Старый мистер Янг сказал, чтоб я смотрел на тебя, как, может быть, на сестру, которую я должен бы обеспечивать – и действовал бы в соответствии с этим.
- Сестру? – воскликнул я возмущенно. – Я вполне способен сам о себе позаботиться.
Майкрофт насмешливо приподнял бровь.
- Тебе заплатили за это последнее дело? Ты что-то говорил о пятидесяти фунтах.
- Я получил их и даже больше. Только… - я в нерешительности замялся, - я отдал их.
Майкрофт неодобрительно цокнул языком.
- В таком случае тебе не следует так поспешно выказывать пренебрежение к той малости, что я могу тебе дать. В нынешней ситуации я был вынужден оплатить твои долги. Ты можешь не беспокоиться, я внес плату за твою квартиру еще за месяц вперед, и надеюсь, что в ответ ты окажешь мне услугу.
Прежде, чем я успел спросить, в чем она будет состоять, я увидел, что к нам приближается какой-то человек. Пожилой, с седыми волосами и бакенбардами, и с измученным видом человека, держащего на своих плечах весь этот мир, этот джентльмен являл собой величественную и уж как минимум впечатляющую фигуру. Для того, кто ежедневно читал газеты, ничего не стоило сказать, кто он.
- Итак, - сказал он Майкрофту, - это тот молодой человек, что причинил нам столько хлопот с Тэнкервилльским делом?
- Да, премьер-министр. Это мой младший брат, мистер Шерлок Холмс.
Взгляд его бледно-голубых глаза, который однажды назвали пронизывающим, как мне кажется, ничуть не утратил своего огня в его стремлении оценить меня и понять , чего я стою. Под суровым покровом властности я разглядел очень мягкую душу и тоску по жизни вдали от напряжения, которое влекли за собой обязанности должностного лица.
- Ну, не сказал бы, что я вижу в вас сходство, - сказал он. – Но я и сам совершенно не похож на своего собственного брата. Но возможно вы все-таки слишком похожи. – Его улыбка не развеяла ту печаль, которая читалась в его изможденном лице. – Мистер Холмс, ваш брат говорит, что у вас есть определенный интерес.
- Наверное, как и у каждого человека, премьер-министр.
Он тихо засмеялся.
- Я занятый человек, мистер Холмс, поэтому давайте перейдем к делу. Что вам известно о хироманте по имени Риколетти?
Я вынужден был признать, что ничего о нем не слышал.
- Мой брат с пренебрежением относится к сомнительным светским развлечениям, - пояснил Майкрофт.
- И я также, - сказал премьер-министр. – Но, увы, для меня это неизбежное зло, благодаря которому я не буду слишком горевать, когда под бременем лет уже не смогу исполнять свои обязанности. Оно заставляет меня иметь дело с пренеприятными людьми. - Горячность , с которой он говорил, была несколько смягчена последовавшим глубоким вздохом. – Об этом Риколетти много говорят сейчас в светских кругах. На мой взгляд, он шарлатан, но при помощи своего обаяния он стал вхож в лучшие дома.
- На том основании, что он умеет читать по руке?
- Он называет себя прорицателем будущего и заслужил уже такую репутацию, что никто не вступает в брак, не получив на то его одобрения.
Я изо всех сил старался скрыть, как развеселила меня эта, казалось бы, совершенно абсурдная история. Я взглянул на Майкрофта, ища у него поддержки, но он предостерегающе покачал головой, и я промолчал.
- Верил в него и любимый племянник моей дорогой жены, достопочтенный Артур Бассетт. Он обладал чувствительной душой, был благороднейшим из людей и был помолвлен. На прошлой неделе, исходя из предсказания этого мерзавца, он приставил дуло к виску и покончил счеты с жизнью.
Это меня порядком отрезвило.
- Сэр, примите мои соболезнования. Что же предсказал синьор Риколетти?
- Что молодой Бассетт однажды предаст свою страну. В записке, которую он оставил, говорилось, что он не в силах жить со стыдом и с сознанием, что в будущем он запятнает себя такой изменой – как это ужасно для его благородной натуры! Конечно, сущий вздор, но любому человеку было бы страшно услышать подобную вещь. – Его взгляд вновь обрел свою твердость. – Мистер Холмс, этот человек убил его точно так же, как если бы сам выпустил пулю ему в голову. Я не дам ему погубить еще одну молодую жизнь
- Вы хотите, чтобы я доказал, что он мошенник? – я неуверенно посмотрел на брата. – Но, наверняка, есть же другие средства как-то свести на нет его влияние. Я, кажется, припоминаю, что в Законе о мошенниках и бродягах от 1842 года как раз говорится о подобном преступлении, в котором можно обвинить человека, который делает вид, что может предсказывать судьбу, посредством обмана, используя различные средства и приспособления.
Премьер-министр одобрительно кивнул.
- Вы знаете закон, мистер Холмс. Да, мы рассматривали эту сторону дела. Однако, если он предстанет перед судом, это будет уже «громкое дело». Чтобы подтвердить его показания, у него будет сколько угодно свидетелей, и хорошего происхождения. Нет, мистер Холмс, это дело требует более тонкого подхода, которым, как уверяет меня ваш брат, вы и отличаетесь. – Он протянул руку. – Да поможет вам Бог, сэр. В ваших руках счастливое будущее многих молодых людей.
Этот звучный призыв все еще звенел в моих ушах, когда почтенный джентльмен удалился и вернулся к собравшимся на дальнем конце этого большого помещения. Когда он отошел на порядочное расстояние, я повернулся к брату.
- Майкрофт, я прав, считая, что в этой истории есть нечто большее? Если этот малый – столь явный мошенник, почему не передать это дело в руки полиции?
- Потому что это не столь очевидно, Шерлок. То ли благодаря счастливому совпадению, то ли скорее благодаря какому-то коварству, Риколетти оказался поразительно точен в своих предсказаниях. Он сказал леди Энстед, что она никогда не выйдет замуж за молодого сэра Джорджа Грэхэма, и был прав.
- Что произошло?
- Она умерла за два дня до свадьбы. После смерти было сделано вскрытие, и было обнаружено, что у нее было больное сердце – ничего удивительного для женщины восьмидесяти двух лет. Никакой нечестной игры, ничего подозрительного, за исключением предсказания Риколетти.
- Естественно, под подозрение попала семья Грэхэм. Столь пожилая женщина выходит замуж за такого молодого человека…
- Вовсе нет. Кое-кто там возможно и был удивлен, но семья вполне одобряла этот брак. И, в конце концов, у нее было значительное состояние. При таком богатстве, не обойтись без известной эксцентричности.
- Значит, Риколетти всего лишь высказал догадку, попавшую в цель. Или же ты веришь в его способность предсказывать?
- Ты можешь насмехаться, Шерлок, но многих людей убедила эта демонстрация его правоты. Всего за день до того леди Энстед была в прекрасном расположении духа. Ее смерть была внезапной. И весь вопрос в том, как об этом мог узнать Риколетти? – Майкрофт покачал головой. – Мы привыкли верить людям. Молодой Бассетт верил ему, бедняга.
- Обстоятельства его смерти никак не повлияли на репутацию Риколетти?
- Сообщили, что это был несчастный случай. Учитывая сложившийся политический климат, было решено, что детали этого инцидента лучше не сообщать прессе. Ибо скандал вокруг семьи премьер-министра может пагубно сказаться на надлежащем руководстве этой страной.
- И поэтому ты хочешь, чтобы я сделал дл тебя эту грязную работу. – Я вздохнул, выразив свою досаду. Я надеялся уделить время своим заброшенным занятиям, А Майкрофт практически положил всему этому конец. Однако, не стану отрицать, что я был заинтригован, может быть, даже слишком. – Конечно, тут есть одна проблема: как мне подобраться к этому человеку? Ведь я не вхож в то общество, где его принимают.
Майкрофт улыбнулся, и его широкая улыбка заставила меня насторожиться в отношении того, что он задумал.
- Будешь вхож, Все уже устроено.
- И кого же ты выбрал для этой роли?
- Кузена Майлса.
В нашей семье есть несколько членов, о которых , чем меньше говорится, тем лучше. Как раз такой персоной был кузен Майлс. На три месяца старше Майкрофта, старший из детей второго сына нашего деда, после смерти своего отца он унаследовал значительное состояние и стал влачить жизнь декадента настолько, насколько это было в его силах. Он ничем особым , кажется, не занимался кроме, как переходил с одного званного вечера на другой, шокируя общество своими откровенными высказываниями обо всем и вся, и не отказывая себе в удовольствии посплетничать, пользуясь каждым удобным случаем.
Это был такой пустой человек, с каким только можно иметь несчастье столкнуться; и я бы скорее вернулся в Тэнкервилльский клуб и неделю полировал там пол гимнастического зала, чем провел хотя бы час в обществе Майлса.
- Какая-то проблема? – с самым невинным видом поинтересовался Майкрофт, словно он не знал какие чувства я питаю в отношении нашего пренеприятного кузена.
- Да, потому что тебе очень хорошо известно, что я о нем думаю, - откликнулся я. – Майлс – тщеславный, напыщенный, высокомерный, самонадеянный…
- Значит, вы прекрасно с ним поладите. Я сказал ему, чтоб он ждал тебя в пятницу. – Он сочувственно улыбнулся, такой вид мало подходил моему брату и в лучшие времена, а еще хуже теперь, когда он пытался склонить меня на свою сторону. – Ну, же, - сказал он. – В конце концов, это же только на несколько дней. И у тебя очень изнеможденный вид, Шерлок. Тебе нужно отдохнуть и восстановить свои силы. Да, несколько дней в комфортной обстановке, имея на руках тайну, которую нужно раскрыть ,принесут тебе огромную пользу. Ну, что ты на это скажешь?

Крутится в голове этот стих. И не просто так. Уже несколько дней преследуют мысли о "судьбах мира") Возвышенные и трагические. Можно сказать, что происходит какое-то переосмысление. Отсюда и эти стихи как подпись к картине.

Стихи все того же Алексея Толстого, которого уже цитировала недавно



Алексей Толстой

Мадонна Рафаэля

Склоняясь к юному Христу,
Его Мария осенила;
Любовь небесная затмила
Её земную красоту.

А он, в прозрении глубоком,
Уже вступая с миром в бой,
Глядит вперёд – и ясным оком
Голгофу видит пред собой.

1858

Не могла не утащить с тумблера



Ты незабываем



Незабываем - близко ты иль далеко



Как песнь любви, постоянно звучащая во мне



Как то, что делает со мной мысль о тебе



Никогда прежде никто не был более значимым



Каким ты навеки и останешься



И незабываемым во всем



Вот почему, дорогой, невероятно,



Что кто-то столь незабвенный



Думает, что так же незабываем и я


Великий Хиатус, 1891-1894
Nat King Cole, Unforgettable

***
Решила добавить перевод - так ,как чувствую

Очень давно хотела привести здесь цитату из одной из моих любимых книг "Тезей" Мэри Рено.


Он, конечно, в первую очередь о жертвах и жертвенности. Естественно об обычаях древних греков, веривших в богов, которые требовали от них эти жертвы. Но и о нечто большем. Возможно, это не просто верования язычников, но и некий жизненный принцип. Говоря словами Некрасова: "Дело прочно, когда под струится кровь".

И похожие мысли проходят в книгах Робин Хобб о живых кораблях, Шуте и Убийце. Только отдав делу всего себя, можно чего-то достичь.

Об этом же говорит и эпиграф к "Тезею"

"О Мать! Пусть меня родила ты для смерти безвременно-ранней,

Но Зевс - Громовержец Олимпа - он должен мне славы за это?!

Ахилл в "Илиаде"

Я когда-то приводила маленькую цитату из этой книги, которая служит как раз преддверием к этой большой. Но хоть убейте, не могла вспомнить, где. Поскольку она имеет непосредственное отношение к тому, о чем я говорю, приведу еще раз.

"Я знал, что дело касается Царя Коней, но думал Жертва - что-то вроде акта почтения к нему... Ему это подошло бы в самый раз, я его знал.

Он жил на огромном Конском поле, внизу в долине. С крыши дворца я часто смотрел, как он нюхает ветер, треплющий его гриву, или прыгает на своих кобыл... И только в прошлом году видел, как он бился за свое царство: один из придворных, увидав издали начало поединка, поехал вниз к оливковой роще, чтобы смотреть поближе, и взял меня на круп своего коня. Я видел, как громадные жеребцы рыли землю передним копытом, выгибали шеи и кричали свой боевой клич - а потом бросились друг на друга с оскаленными зубами... В конце концов проигравший упал. Царь Коней фыркнул над ним, потом вскинул голову, заржал и пошел к своим женам. Он не знал узды и был дик, как море; даже сам царь никогда не перекинул бы ноги через его спину. Он принадлежал богу.

Я любил бы его и за одну его доблесть, но у меня была и другая причина: я думал, что он мой брат."



Поясню, чтоб связать два этих куска. Мальчик Тезей, один из наследников старого царя, видел, как его дед приносит в жертву Царя Коней, которого он так любил, не мог понять этого и очень страдал. Дед решил поговорить с внуком.




"- Ты знал Царя Коней, он был твоим другом. Поэтому ты знаешь - он сам выбрал, быть ему царем или нет.

Я сидел тихо и вспоминал ту их великую битву и боевой клич.

- Ты знаешь, он жил как царь. Он первый выбирал себе пищу и любую кобылу, какую хотел, и никто не спрашивал с него работы за это.

- Ему приходилось биться за это, - сказал я.

- Да, верно. Но потом, когда прошла бы его лучшая пора, пришел бы другой жеребец и забрал бы его царство. И он бы умер трудной смертью или был бы изгнан из своего народа, от своих жен, и его ждала бы бесславная старость. Но ты же видел - он был гордый!..

- А разве он был старый? - спросил я.

- Нет. Он умер не из-за этого. Но когда я стану рассказывать тебе почему, - ты должен слушать, даже если не поймешь. Когда ты станешь постарше, я расскажу тебе это еще раз, если буду жив. Если нет - ты услышишь лишь однажды, сейчас, но что-нибудь запомнишь, верно?

- Когда я был мальчиком, - сказал он, - я знал одного старика, как ты знаешь меня. Только он был еще старше, это был отец моего деда. Сила покинула его, и он всегда сидел: грелся на солнышке или у очага. Он рассказал мне эту быль. Я сейчас рассказываю тебе, а ты, быть может, расскажешь когда-нибудь своему сыну...

Он говорил, что давным-давно наш народ жил на севере, за Олимпом, и никогда не видел моря. Я не сразу поверил - прадед сердился на меня за это... Вместо воды у них было море травы, такое широкое, что ласточке не перелететь, - от восхода солнца до захода. Они жили приростом своих стад и не строили городов; когда трава была съедена, они двигались на новое место.

Но мой прадед говорил, что они шли сюда , на юг по воле Всезнающего Зевса, ибо здесь место их мойры.

- А что это? - спросил я.

- Мойра? - он задумался. - Это завершенный облик нашей судьбы, черта, проведенная вокруг нее; это задача, возложенная на нас богами, и доля славы, какую они отпустили нам; это предел, какого нам не дано перейти, и предназначенный нам конец... Все это - Мойра.

Я попытался осмыслить, но это было мне не по силам. Спросил:

- А кто говорил им, куда идти?

- Владыка Посейдон, правящий всем под небом - морем и землей. Он говорил Царю Коней, и Царь Коней вел их.
И потому, прежде чем его выпустить, его всегда посвящали богу, бог вдохновляет только своих... Можешь ты это понять, Тезей? Когда Царь Коней выполнял свое дело, его отдавали богу, как ты видел вчера. И в те дни, говорил мой прадед, так же поступали и с царем.

- Лошади идут на жертву слепо, а людям боги дали знание. Когда царя посвящали, он знал свою мойру. Через три года или через семь - сколько бы ни было по обычаю - его срок кончался, и бог призывал его. И он шел на это добровольно, потому что иначе никакой он не царь и у него бы не было силы вести народ... Когда им приходилось выбирать из царского рода, то знак был таков: царь тот, кто предпочтет прожить короткую жизнь со славой и уйти к богу, а не тот, кто захочет жить долго и безвестно, словно вол, вскормленный в стойле. И хоть обычаи меняются, Тезей, но этот знак - нет! Запомни, даже если ты не понял.

Я хотел сказать, что понял его, но сидел тихо, как в священной дубраве.

- Потом обычай изменился. Быть может, у них был такой Царь, что он был слишком необходим народу, когда война или чума истощили царский род; или Аполлон открыл им тайное... Но они перестали жертвовать царя в назначенный срок. Они берегли его для чрезвычайной жертвы, чтобы умилостивить разгневанных богов, когда не было дождей, или падал скот, или война была особенно тяжела. И никто не смог сказать царю "пора". Он был ближе всех к богу, потому что согласился со своей мойрой, и он сам узнавал волю бога.

- Слушай и запоминай, а я открою тебе тайну, Тезей. Не сама жертва, не пролитие крови приносят силу власти царю. Час жертвы может подойти в юности или в старости, бог может вообще от нее отказаться... Но нужно согласие, Тезей, нужна готовность... Она омывает сердце и помыслы от всего несущественного и открывает их богу. Но один раз помывшись, всю жизнь чистым не проживешь; мы должны подкреплять эту готовность. Вот так. Я правлю в Трезене двадцать лет и четырежды отсылал Посейдону Царя Коней. Когда я кладу руку на его голову, чтобы он кивнул, - это не только, чтобы порадовать народ добрым знамением: я приветствую его как брата перед богом и присягаю своей мойре.

Дед замолчал. Я глянул на него... Он смотрел на темно-синюю линию моря за красными стойками окна и играл моими волосами, как гладят собаку, чтобы успокоить ее, чтобы она не мешала думать... Но мне ничего не хотелось говорить: зерно, упав в борозду, прорастает не сразу... Так мы и сидели какое-то время.

Он резко выпрямился и посмотрел на меня.

- Ну, ну, малыш. Знамения гласят, что я буду царствовать долго. Но иногда они сомнительны, и лучше слишком рано, чем слишком поздно... Всё это слишком трудно для тебя; но человек в тебе вызвал эти думы, и этот человек их выдержит."



Перевод Г.Швейника. Однажды увидела в магазине красивое издание этой книги, открыла и усомнилась, что это она, там было сухое и скучное повествование - вот что значит перевод

Глава 20

Десять дней прошли в состоянии лихорадочного оцепенения прежде, чем я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь в больничной палате. Слева от меня находился хрипло дышащий старик с камнями в почках, а справа к стене был прислонен деревянный гроб. Мое выздоровление причинило немало неудобств множеству людей, и главным образом Главному Хирургу, который держал пари на довольно немалую сумму, что я умру в течение недели, и в результате, как он сказал мне, он лишился двадцати фунтов.
Еще большую досаду вызывал у него счет за услуги гробовщика, которому теперь больница должна была возместить издержки вследствие того, что мне не придется воспользоваться этим гробом. Хирург предложил мне за него заплатить. Но у меня были возражения и вполне обоснованные.
Во-первых, вряд ли я должен платить за предмет, который явно сам не заказывал и не намерен в ближайшее время им воспользоваться; а , во-вторых, внутри он был обшит рубчатым сатином тускло-желтого цвета и самого ужасного качества. Для своего последнего пристанища, заявил я, я намерен выбрать только белый шелк, на меньшее я не согласен – короче, этот кремовый сатин никуда не годится.
Все это я сообщил ему как нельзя более легко и мягко, но Главный Хирург был на удивление серьезным человеком с полным отсутствием чувства юмора. Согласно его твердой убежденности, мне повезло, что я вообще жив. В этом я не мог с ним не согласиться. Мои раны были довольно чистыми, пока это упущение не было исправлено заботами моего врача. Грязные ногти доктора Вудворда оправдали мои опасения и оказались крайне губительными для моего здоровья.
Десять дней я обитал в стране кошмаров, порожденной моим горячечным бредом. Собаки самого разного вида и размера мчались там по обширным полям моего воображения, и из их пасти стекала алмазная слюна. Прямо на меня мчались призраки верхом на единорогах, которые грозили проткнуть меня своим кинжало-подобным рогом. Я смутно помнил, что борясь с видениями, навеянными действием множества сильных препаратов, я оказался в мире, населенным тенями, которые крепко прижали меня к кровати, силой заставляя заснуть.
Я перестал различать, где кончаются грезы, и начинается реальность. Когда я смирился с этим, то, наконец, смог сбросить с себя эти цепи и вернуться к реальности. Я был ранен, страдал от боли, мучился от навязчивого сухого кашля и похудел на добрых двенадцать фунтов.
Единственным положительным фактором от моего пребывания здесь было то, что мои раны почти зажили. Еще несколько дней, и заботы молоденьких медсестер и слишком фамильярных соседей по палате останутся далеко позади. Особенно меня раздражал пожилой джентльмен, лежащий на соседней койке, который постоянно намекал, как трудно сейчас достать хороший гроб и как бы он был счастлив, если б его похоронили в столь же чудесном экземпляре, как тот, что стоял у стены.
В конце концов, я предложил ему забрать его с собой, когда будет уходить. Мои слова доставили ему безмерное удовольствие, и он сказал, что поставит его в гостиной, в качестве предмета зависти и неисчерпаемой темы для разговора с соседями, пока не придет пора использовать его по назначению. И ни у меня, ни у других обитателей палаты не было никаких возражений, когда старикан предложил убрать этот предмет с глаз долой и засунуть его под свою кровать, после чего он стал держать в нем свой ночной горшок и прочие пожитки.
Поскольку я потерял сознание, то мне было ничего не известно о том, что дальше произошло в Тэнкервилльском клубе. Медсестра сказала мне только, что меня доставили в больницу, как человека, с которым случилось несчастье, и который нуждался в срочной медицинской помощи; никто даже не думал, что я смогу пережить ту ночь. Она не могла сообщить мне никаких свежих известий, кроме того, что«Бенетфинк и компания» в Чипсайде проводят распродажу– увы, это событие не представляло для меня никакого интереса –и, кроме того, отнюдь не желала снабдить меня свежими газетами на том основании, что мне нужен был отдых.
Услышав это уже в пятидесятый раз, я поведал о своих бедах вышеупомянутому старцу, который смог мне помочь, предложив мне несколько вырезок из газет подозрительной квадратной формы. Позже я узнал, что он утащил их из уборной сторожа, если б этот факт стал известен мне раньше, возможно, я не стал бы подвергать их весьма тщательному изучению. В результате которого я выяснил, что самое интересное для меня в этих вырезках отсутствует, а есть лишь реклама дамских туалетов и одежды для джентльменов.
Я думал, что, наверняка, сойду с ума от расстройства, но вдруг с облегчением узнал, что не был совершенно забыт. В воскресенье днем, незадолго до моей выписки, я был более, чем рад увидеть инспектора Лестрейда, который принес новости и большой баул, из которого пахнуло чем-то, что было щедро приправлено луком.
- Ну, - сказал он, приветливо улыбаясь, - так значит, вы живы, мистер Холмс.
- Похоже на то, инспектор. Я вижу, что ваш отъезд в Ратлэнд также пришлось отсрочить.
Он сел на стул возле моей кровати.
-Я бы сказал, что его определенно отложили. И вероятно, не в последнюю очередь из-за раскрытия целого ряда убийств. – Лестрейд так и просиял. – А главное? Скажу я вам, это нанесло немалый удар по самолюбию этого Грегсона. И хоть Главный Суперинтендант в нем души не чает, но результаты говорят сами за себя, и это он арестовал совершенно не того человека.
Казалось, он чувствовал себя сейчас очень комфортно и совсем забыл о не такой уж незначительной роли, которую сыграл в этом деле я. И мне сразу бросилось в глаза, что в полицейском отчете, опубликованном в «Таймс», которую принес мне Лестрейд, ни разу не было упомянуто мое имя. Не то чтоб я возмущался его триумфом и завидовал той победе, что он одержал над своим соперником; я знал, что без его помощи я бы не мог сейчас предаваться и этому возмущению, ибо был бы совсем в другом месте.
- Вы отлично все проделали, инспектор, - сказал я, пытаясь учтиво признать свое поражение.
- Да, не каждый день удается за раз раскрыть пять убийств: Соммерса, Фэншоу, Хардинга, Финсбери и майора Хэндимэна, - сказал Лестрейд, загибая пальцы.- Главный инспектор также был доволен. Сказал Главному суперинтенданту, что тот был бы глупцом, если б отправил меня на север, поэтому… - Инспектор самодовольно усмехнулся – Я здесь.
- И, несомненно, к большой радости миссис Лестрейд.
- О, да, она будет очень довольна. Особенно теперь, когда окажется, что ей с ребенком никуда не надо будет ехать.
Да, похоже, что пока я тут дремал, события разворачивались очень быстро.
- Как я понимаю, вас можно поздравить?
Лестрейд кивнул, улыбаясь, как сделал бы на его месте любой гордый отец.
- Отличный мальчуган, крепкий, и со здоровыми легкими. Жене нужно немного отдохнуть, поэтому к нам приехала ее мать, помочь с детьми, пока она полностью не оправится.
Я решил, что из-за этого последнего замечания у него появилось такое страдальческое выражение лица.
- Я сказал ей, что иду в больницу, чтобы кое-кого навестить, и она настояла, чтобы я взял вот это, - сказал инспектор, ставя на постель свой баул с луковым запахом. Он вытащил оттуда глиняную кастрюлю и снял с нее крышку. – У моей тещи есть свои недостатки, но кухарка она отменная, в этом ей не откажешь.
Я пристально вгляделся в содержимое кастрюли, чувствуя, как мои ноздри переполняет запах тушеных овощей, а взгляд мой был прикован к множеству темноватых кусочков мяса, плавающих в мутной на вид подливе.
- Что это? – подозрительно спросил я.
- Суп «Кок-а-лики», - с гордостью произнес инспектор. – Он способен прямо таки вернуть к жизни.
Было очевидно, что он беспокоился обо мне и проявил внимание, и мне не хотелось его обижать. Набравшись смелости, я взял ложку, которую протянул мне инспектор, и возложил все надежды на то, что употребление неизвестного кушанья никак не отразится на моем выздоровлении. Я отведал несколько ложек этого супа, что вполне удовлетворило Лестрейда, после чего учтиво сказал, что я вообще-то только что поел. Я предложил ему доесть то, что осталось, и инспектор с удовольствием приступил к трапезе, а я тем временем стал просматривать принесенные им газеты.
- «Скандал в Тэнкервилльском клубе», - прочел я вслух. – Лучше было бы сказать, произвол. Им все это было известно, инспектор.
Он кивнул.
- Именно так я и сказал Главному инспектору. Но он сказал, что мы не могли арестовать всех членов клуба, особенно теперь, когда половина их отправилась по месту назначения их военных частей. И, кроме того, безразличие это не преступление, мистер Холмс. Это не наказуемо.
- А зря. – Я вновь сосредоточился на том, что было в газете. – Это упоминание о «других членах шайки» - насколько я понимаю, речь идет о близнецах Сэлсбери, Джефрисе и мадам Дюбуа?
- О, да никакая она не мадам, - сказал Лестрейд, прихлебывая суп. – И даже не француженка. Ее настоящее имя – Дженни Кларк, хотя она выступала и под именем Джейн Кларксон или Джэйни Кларкенвэл или любым другим, какое только было ей по вкусу. Оказалось, что наши друзья в Кардифе ищут ее с тех пор, как она сбежала с драгоценностями одной старой леди пару лет назад. Дела у нее шли просто замечательно, у нашей Дженни, и она всегда работала по какому-то плану: она помогала какой-нибудь милой старушке, у которой был немалый счет в банке, становилась незаменимой, наконец, когда к ней в руки попадали все ключи, она похищала все ценное и исчезала.
- А ее связь с майором Хэндимэном?
- Она говорит, что он нанял ее для того, чтобы она совершила для него какую-то кражу. Они обошли несколько ювелирных магазинов в Хаттон Гардене, выискивая потенциальных «клиентов».
- Да, их видели. А как насчет их сообщников?
- Она сказала, что общалась только с Хэндимэном. Что о других ей ничего не было известно. То же самое говорил и Джефрис.
- Ему было известно, что Стенхоуп тоже из этой шайки.
- А-а, но это все, что было ему известно, по его словам. – Лестрейд задумчиво жевал.- Он также действовал под чужим именем. Я подумал, что он кого-то мне напоминает, но хоть убейте, не мог вспомнить, кого именно. И вспомнил только, когда мы привезли его в участок: его звали Джон Паркер. И он тоже тот еще негодяй. Был когда-то подручным в одной шайке душителей. Похоже, что с тех пор он поднялся по карьерной лестнице преступного мира. Что ж, благодаря этому делу он на некоторое время исчезнет со сцены, угодив в тюрьму.
- С каким же обвинением?
- Пособничество. По его собственному признанию, он носил камни к резчикам алмазов и забирал их оттуда.
Я пристально взглянул на инспектора.
- Он признался?
Лестрейд кивнул.
- Сказал, что не собирается нести ответственность ни за какие убийства. Сказал, что готов отсидеть свой срок за то, что он совершил, но чужую вину на себя брать не собирается.
- Соммерс был убит в его присутствии.
Лестрейд проглотил еще одну ложку супа.
- Есть какие-нибудь свидетели, которые могли бы это подтвердить?
- Это мне сказал Стенхоуп.
- То есть, это информация из вторых рук. В суде это сейчас очень не любят. Стенхоуп мертв, и не сможет подтвердить или отрицать это.
- Полагаю, то же самое относится и к Горацио и Морису Сэлсбери?
-Нет, у нас же есть показания Паркера об их роли в этом деле. Судя по всему, пренеприятная парочка. Они «ассистировали» Хэндимэну, когда он пытал Майкла Хардинга, и убили Финсбери. Похоже, что очень горды этим.
- Значит, их ждет виселица.
Лестрейд покачал головой.
- Сомневаюсь в этом, мистер Холмс. Смею предположить, что скорое всего их ждет Бродмур. У этих двоих не все в порядке с головой.
- На то, чтоб повесить бедного Финсбери ума у них хватило.
- Ну, это будет решать суд, не я, - сказал Лестрейд, и по его тону можно было догадаться, какой исход дела он бы предпочел. – Ну, я очень рад, что мы пресекли деятельность этой ужасной шайки и посадили под замок некоторых их сообщников.
- Видимо, вы имеете в виду тех резчиков алмазов, с которыми они имели дело, и их покупателей?
- Это старые знакомые, все до единого. Едва увидев меня, этот резчик тут же сдался. Утверждал, что только выполнял свою работу, за которую ему платили – не более того. Что до покупателя, то я нутром почуял, кем на самом деле был этот старый джентльмен, Эндерби, и я оказался прав – это никто иной, как мой старый приятель, Гарольд Норткот. Он посредник между покупателем и продавцом, ему платят за то, чтоб держал язык за зубами, если что-то пойдет не так, поэтому мы не много смогли от него добиться. Придется немного подождать, посмотрим, не заставит ли его заключение передумать и сказать, кому он продал камни. – Он засмеялся. – Однако, готов биться об заклад, что эти люди находятся среди торговцев алмазами с Хаттон Гарден. Никогда еще мне не приходилось видеть столько встревоженных лиц, когда я опрашивал там людей об украденных алмазах.
- А что с теми камнями, что я спрятал в леопарде? Вы нашли их?
Он кивнул.
- Позвольте заметить, сэр, что это превосходный тайник. Возможно, вам интересно будет узнать, что они принадлежали мисс Форсби-Янг, с которой сорвали это ожерелье на прошлой неделе, когда она была в опере. Она была ужасно расстроена, когда мы вернули ей камни, особенно, когда увидела, что большой алмаз превратился в шесть маленьких.
- А деньги? – спросил я.
- А вот это интересный момент. Хэндимэн и Стенхоуп были людьми состоятельными – оба они время от времени получали значительные суммы – но не столь много, как можно было ожидать от подобных операций.
- Можно предположить, что львиная доля прибыли уходила куда-то еще, - заметил я, вспомнив тот гневный диалог, который закончился тем, что Стенхоуп застрелил Хэндимэна.
- Не упоминал ли кто-нибудь из арестованных вами людей некоего «профессора»?
У Лестрейда был озадаченный вид.
- У нас тут навалом разных мелких злодеев, а вы хотите искать кого-то из университетской среды. Не слишком ли невероятно, мистер Холмс?
- Не более, чем то, что в подобном преступлении были замешаны два британских офицера и респектабельный лондонский клуб, - ответил я. – Нет, Лестрейд, здесь есть нечто большее. Стенхоуп говорил о ком-то, за кого он готов был убить, ради кого готов был пожертвовать собственной жизнью.

Тут мне на ум пришли его последние слова. «Здесь и больше нигде» - сказал он мне. Теперь я понял. Он имел в виду, что дальше него это не пойдет. После его смерти никто не узнает, что за этим стояло. И он был прав. Так и случилось.
Я увидел, что Лестрейд внимательно наблюдает за мной с каким-то непонятным выражением лица.
- Да, сэр. Полагаю, мы никогда не узнаем, что точно здесь происходило. Но если, как вы говорите, существует этот человек, то мы еще о нем услышим.
-Думаю, да. – Я встретился с Лестрейдом взглядом. – И если он существует, я найду его, инспектор, даже если это будет последним, что я сделаю на этой земле.
- Не говорите так, сэр. Говорить так, значит, искушать судьбу, и это с вашей-то привычкой попадать в передряги. Кстати, вы мне напомнили.
Он полез в карман пальто и, вытащив оттуда плотный белый конверт, передал его мне.
- С благодарностью от майора Прендергаста. Он был более, чем доволен такой развязкой, будучи полностью оправдан,а его репутация была восстановлена, и я предложил ему как-то компенсировать вам ущерб, который вы понесли, по его милости оказавшись здесь.
- Исключительно по его милости? – насмешливо спросил я. – У нас, помнится, было соглашение.
- Я никогда не просил, чтобы вы самолично вступили в противоборство с ними. И, кстати, раз мы об этом заговорили, кто был тот чумазый мальчишка, которого вы ко мне послали? Он, знаете ли, утащил мой медный дверной молоток.
-В самом деле? Как это прискорбно, инспектор.
Я открыл конверт и нашел в нем семь новеньких десятифунтовых банкнот.
- Майор был слишком щедр.
- Вы заслужили это, сэр.
Я покачал головой.
- Пятьдесят фунтов из этой суммы принадлежат Майклу Хардингу. Он был… -По моим губам скользнула мимолетная улыбка. – Хороший человек, и столь редкое явление должно быть оценено по заслугам.
Похоже, Лестрейда это не убедило.
- Как скажете, мистер Холмс. Ну а вот это ваше. – Он протянул мне пять фунтов. Несколько рыжеватых пятен на купюре говорили о том, что это именно ее я отдал ему в ту роковую ночь. – Жена сделала все, что смогла, чтобы стереть с нее пятна крови.
- Оставьте ее себе, инспектор. Я не шутил, кода говорил, что полностью плачу свои долги.
-Если учесть то, что вы сделали в этом клубе, мистер Холмс, то полагаю, мы в расчете. Я же просил вас не идти на ненужный риск.
- Говорили. За то, что случилось, отвечаю я один.
- И все равно, - сказал он. – Я не могу взять то, что не принадлежит мне. – Он вытащил из кармана три фунта и дал мне вместо этих пяти. – Вот теперь мы квиты. Только не истратьте все тут же.
- Полагаю, существенная часть этого пойдет на оплату моего лечения.
Инспектор выглядел слегка удивленным.
- А разве вы не знаете, сэр? Об этом уже позаботился ваш брат.
Учитывая то, как мы расстались, и что он осуществил угрозу лишить меня моей доли скудного отцовского наследства, я был сильно удивлен, что Майкрофта вообще интересовало мое состояние.
- Мой брат? – пораженно переспросил я. – Вы, что, видели его?
- О, нет, лично не видел. Он кое-кого прислал, - добавил он, делая ударение на слове «кое–кого». – Судя по его виду, это был какой-то должностной чин. И можно было заметить, что ему было крайне неприятно иметь дело с обычными людьми. Но надо отдать ему должное, он знал , что делает. По его распоряжению вас перевезли сюда и было сказано, чтобы ради спасения вашей жизни не жалели никаких средств.
Судя по тому, что персонал больницы заключал пари на то, выживу ли я, не уверен, что это было разумное вложение средств.
- А мои вещи он тоже забрал? Я что-то не вижу свою одежду.
Лестрейд кивнул.
- Он все забрал, но сказал, когда вы буде готовы покинуть больницу, послать весточку вашему портному. О, и еще он сказал, что ваш брат хочет с вами поговорить.
Зная Майкрофта, можно ожидать, что этот разговор не будет ни теплым, ни братским.
- Ну, мистер Холмс, если это все, то я должен с вами попрощаться, - сказал инспектор, вставая. – Рад был увидеть, что вы выглядите значительно лучше.
Я не уверен был, стоит ли пытаться взглянуть на себя в зеркало.
- Едва ли я когда-нибудь выглядел хуже, инспектор.
- Вы поднимитесь и скоро будете на ногах. – Он собрал свои вещи и собирался уже идти, но вдруг на минуту задержался. – Полагаю, я еще не скоро столкнусь с леопардами, призраками или единорогами, но если у меня вновь случится какое-нибудь крайне необычное дело…
-Да, можете обращаться, - сказал я, предвосхищая его вопрос. – Только на будущее я намерен ограничить свою помощь рамками той роли, которую сам для себя избрал, а именно частного детектива –консультанта. Я не собираюсь больше ни для кого наряжаться слугой, - даже добавил я твердо, - под угрозой ссылки в Ратлэнд!

На мой взгляд, очень хаотичные выдержки из еще одного исследования, которое фактически повторяет исследование Гевина Бренда. Автор, как мне показалось, частенько перескакивает с одного на другое и хоть и крикует Дороти Сейерс, но и сам порой утверждает довольно странные вещи.
Я хотела его забраковать, но поскольку обещала выложить, то обещания надо выполнять. Переводом тоже осталась недовольна, но если его поправить, это будет уже просто авторский перевод. Короче вот:

О.Ф. Грейзербрук. Оксфорд или Кембридж (отрывки)

Очерки о Шерлоке Холмсе (Сентябрь 1949)

Оуэн Фрэнсис Грейзербрук (1884-1974) был британским холмсианцем и библиофилом. Он был одним из первых членов Лондонского Общества Шерлока Холмса и несколько лет принимал активное участие в его работе. В период между 1949 и 1953 годами он опубликовал серию брошюр, в которых исследовал различные аспекты Канона. В 1981 году они были переизданы отдельной книгой. Ниже мы приводим отрывок из его великолепного исследования о жизни Холмса в Университете ( где он делает вывод, что alma mater Холмса это колледж Крайст- черч в Оксфорде).
****

Часть 2
Замечательно, что в то время как «Шерлок Холмс» это нечто гораздо большее, нежели крылатая фраза, и его приключения стали частью истории нашего острова, у нас нет никакой информации о его существовании, кроме записей, сделанных его биографом, доктором Джоном Х. Уотсоном.
Любые данные относительно Университета, в котором он учился, более того, любая информация о дате его рождения или смерти – тайна, покрытая мраком неизвестности,- и именно потому и была написана эта монография. Я пытался найти запись о его рождении, но потерпел неудачу и до сей поры строятся лишь догадки и предположения о том Университете, где он учился.
В то время как попытки найти свидетельство о его рождении не увенчались успехом, большинство комментаторов сошлись на том, что Шерлок Холмс родился либо в конце 1852, либо в начале 1853 года, и многим известны разногласия на сей счет между лордом Пальмерстоном и лордом Джоном Расселлом.
Так как последнее деяние Холмса, отмеченное документально, это разоблачение в августе 1914 г. немецкой агентурной сети под руководством фон Борка, мы можем сделать предположения относительно его кончины. Возможно, что есть люди весьма преклонного возраста, но еще живые, которые могли встречаться или беседовать с великим сыщиком или его другом и биографом, доктором Уотсоном, но на момент написания монографии от таких современников свидетельств нет, поэтому дело «Университета» , если и может быть вообще раскрыто, то это можно сделать лишь логическим путем на основе фактов или заключений, тщательно отобранных из Канона.
Вопрос о том, где прошли студенческие годы Холмса, всегда волновал исследователей, и было сделано значительное количество изысканий такого рода по обе стороны Атлантики.
Доктор Морис Кэмпбелл в своих примечаниях о втором браке Уотсона, на основании того факта , что Холмс был укушен псом Тревора по дороге в церковь, утверждает, что это достаточное основание для теории, что Холмс снимал квартиру, учась на первом курсе, и следовательно, речь идет о Кембридже. Это довольно ловко, но мне не по вкусу, когда либо черное, либо белое.
Мисс Сейерс подошла к этой проблеме более компетентно. Она убедила, если и не своих читателей, то, по крайней мере, себя, что после обучения в колледже Сидни Сассекс, Холмс получил в Кембридже степень бакалавра в ноябре-декабре 1874 года.
Мисс Дороти Сейерс писала довольно подробно, она привела некоторые данные из Канона и провела свое исследование, которое неизбежно должно доказать, что «он учился в Кембридже, а не Оксфорде». Для любителя трудная задача бросить вызов профессионалу, а у мисс Сейерс есть то преимущество, что она была Боссуэллом другого знаменитого детектива, но в своих попытках доказать, что Шерлок Холмс был студентом Кембриджа и выпускником Сидни Сассекс она встала на сторону заведомо проигранного дела и таким образом сбилась с пути истинного.
Рассматривая ее выводы, я хочу предположить, что она подсознательно проводит контраст между двумя разными культурами, между традиционным культурным уровнем лорда Питера Уимси - выпускника Оксфорда – и аскетичным и мрачным складом ума Шерлока Холмса. Контраст между двумя этими людьми так велик, что подсознательно она категорически отвергла мысль о том, что Шерлок Холмс так же мог бы учиться в Оксфорде; и когда она вспомнила то, что не могла не заметить, а именно, что Асквит, Мэллок, Чарльз Гор, Альфред Милнер, а, возможно, и Оскар Уайльд также были студентами Оксфорда, как раз в годы пребывания там Холмса, она никак не могла предположить, что в таком обществе мог вращаться и Холмс; но с Детективами возможно все.
Не то, чтобы ее эссе не было подтверждено никакими фактами; в целом оно восхитительно тем, как она сопоставляет факты, на которых основывает свою теорию, ничего другого от мисс Сейерс нельзя было и ожидать, но в Каноне есть указания и фразы, оставленные ею без внимания, а их – помимо того, что не существует никаких подлинных слов Холмса, которые поддерживали бы ее теорию – как мне показалось, было достаточно и даже более, чем достаточно, чтобы считать, что где бы Холмс не получал образование, это был ни в коем разе ни Кембридж.
Но каковы бы не были выводы, заключения и предположения об этом важном вопросе, единственные авторитетные свидетельства, процитированные мисс Сейерс, и те, на которые мы можем опираться, это отрывки из «Глории Скотт» и «Обряда дома Месгрейвов».
В «Глории Скотт» говорится:
«Он был моим единственным другом в течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, - тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками. Не такой уж я любитель спорта, если не считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас было маловато. Тревор был единственным моим другом, да и подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь.»

В отрывке из «Обяда дома Месгрейвов» также приводятся слова самого Холмса.
«Когда я впервые приехал в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, совсем рядом с Британским музеем, и там я жил, заполняя свой досуг - а его у меня было даже чересчур много - изучением всех тех отраслей знания, какие могли бы мне пригодиться в моей профессии. Время от времени ко мне обращались за советом - преимущественно по рекомендации бывших товарищей студентов, потому что в последние годы моего пребывания в университете там немало говорили обо мне и моем методе. Третье дело, по которому ко мне обратились, было дело "Дома Месгрейвов"… Реджинальд Месгрейв учился в одном колледже со мной, и мы были с ним в более или менее дружеских отношениях…По наружности это был типичный аристократ…Это и в самом деле был отпрыск одного из древнейших родов королевства…Время от времени нам случалось беседовать, и, помнится, всякий раз он живо интересовался моими методой наблюдений и выводов…Мы не виделись года четыре, и вот однажды утром он явился ко мне на Монтегю-стрит.»
Даже самый невнимательный читатель заметит противоречие между «двумя годами» в «Глории Скотт» и «последними годами» в «Обряде дома Месгрейвов», но в двух этих текстах приведены собственные слова Холмса и этими двумя текста мисс Сейерс и ограничилась, проводя свое исследование.
Возможно, странно – выражаясь словами Холмса, - что она не использовала еще три рассказа из Канона – «Три студента», «Пропавший регбист» и «Человек на четвереньках», действие которых разворачивается в университетском городе. Я вернусь к ним позже, чтобы проанализировать свидетельские показания, которые они могут нам представить, но сбрасывать эти поздние рассказы со счетов не стоит, опасно пренебрегать ими. Я не могу представить, чтобы верный фактам исследователь, опытный историк смог бы проглядеть информацию, которую представляют нам, по крайней мере, два из трех этих рассказов, и ключей к «загадке университета Холмса» не так уж много, чтобы можно было отбросить даже один, не говоря уже о трех.
До этого исследователи единодушно сошлись на том, что Холмс учился либо в Оксфордском , либо в Кембриджском университете. Кроме того, слово «бульдог» имеет особое значение в каждой из этих старейших цитаделей науки, исходя из контекста, и тот факт, что Холмс был укушен, делает очевидным то, что речь идет не об охране проктора, а о настоящей собаке. Слово «церковь» также имеет особое значение в этих старейших университетах. Но даже слово «церковь» нельзя понимать совершенно буквально.
Делая исследование с целью разузнать что-то об Университете доктора Мориарти – «он получил кафедру математики в одном из наших провинциальных университетов - Темные слухи поползли о нем в том университетском городке, где он преподавал, и, в конце концов, он был вынужден оставить кафедру и перебраться в Лондон, где стал готовить молодых людей к экзамену на офицерский чин...» - не имея предубеждения в отношении любого другого «провинциального университета», я не мог пройти мимо Бирмингема. Я не смог найти там следов математика, о котором в известный период (или в какое либо другое время) поползли темные слухи, но в разговоре о колледже Холмса с одним бирмингемским профессором, человеком большой культуры и с немалым литературным талантом, я с удивлением обнаружил , что там в некоторых медицинских кругах бытует мнение, возможно и не особо известное общественности, но которое тем не менее, нельзя не принять во внимание, что Шерлок Холмс получил образование в Квинс Колледже в Бирмингеме! Меня заверили, что в Квинс Колледже была церковь, и что , если не бульдоги, то уж бультерьеры, наверняка, были самым обычным делом в угольном районе.
Этот горячий местный патриотизм, такой типичный для столицы Мидленда, вдохновляемый и поддерживаемый славой двух писателей,- чьи имена связаны с этим городом – доктора Конан Дойла и мистера Френсиса Бретта Янга – невозможно было опровергнуть, даже когда я процитировал слова Холмса о его университетских годах.
…..

Главная трудность, конечно, заключается в вопросе: в Кембридже учился Холмс или в Оксфорде?
Те, у кого был отрицательный или положительный опыт сдачи вступительных экзаменов в эти университеты, заметят, что нигде в Каноне нет упоминания о греческом языке. Возможно, это ни о чем не говорит, ведь есть множество тех, кто, просто зубря все наспех перед экзаменом, лишь поверхностно знают некоторые греческие неправильные глаголы, однако, каким бы беглым не было знакомство с греческой грамматикой, что-то все же остается в памяти и оставляет свой неизгладимый след. А я не могу проследить где-то в Каноне поверхностное знание Шерлоком Холмсом греческого.
Можно, конечно, сказать, что скрупулезное изучение деталей и интерес ко всему новому и неожиданному, при всех поверхностных недостатках, делает Шерлока Холмса афинянином, по крайней мере, настолько, насколько это возможно в викторианскую эпоху, но при всем при том он ни разу не показал, что знаком с греческим языком или с греческой культурой.
Это и представляет главную трудность, ибо без знания греческого языка, кажется, невозможно было поступить в Оксфорд или Кембридж в период с 1871 по 1874, и уж тем более получить потом ученую степень. Это возможно в наши дни, но в 70-е годы все было иначе, и даже в 1907 году лорд Керзон не мог или же не желал допускать абитуриентов к вступительным экзаменам в Оксфорд без элементарных познаний в греческом языке. Хотя у других исследователей я не видел каких-то намеков на эту проблему с греческим.
Возможно, что в какой-нибудь школе Холмс и нахватался знаний по греческому, но нам ничего не известно о посещении им какой-нибудь государственной или частной школы; так или иначе, но каким-то образом Холмс приступил к занятиям в университете.
Как это случилось, что нет никаких записей (за исключением его собственных слов) о месте его нахождения в тот период? Несмотря на изыскания мисс Сейерс, не известно ни о каких документах, где сообщалось бы о полученной Холмсом ученой степени в том или ином университете.
Если, как предполагает мисс Сейерс, он поступил в университет, чтобы получить ученую степень , налицо тот факт, что ни в Оксфорде , ни в Кембридже нет никаких свидетельств о пребывании там студента Холмса Ш., не говоря уже о том, чтобы он был среди тех, кто получил там степень бакалавра. Сама по себе эта степень не существенна, ибо из Канона очевидно, что Холмс не закончил университет; многие студенты той поры выходили из учебных заведений, не получив ученой степени, но настораживает факт, что в журналах регистрации нет никаких данных даже о его нахождении в стенах университетов.
Ни один студент с именем Холмс не сдавал в 1874 году в Кембридже выпускных экзаменов по естественным наукам; единственным студентом там из колледжа Сидни Сассекс был Шелли, который получил высший бал. Никаких следов Шерлока Холмса не найдено также в Университетском календаре, в котором каждый год отмечались имена всех первокурсников.
Тогда как, следовательно, существует определенное и убедительное свидетельство о том, что Холмс не получил в Кембридже ученую степень, само по себе это не является окончательным доказательством того, что Холмс не посещал этот университет, ибо он мог бы поступить в Кембридж не проходя вступительных экзаменов. В 1870-75 годах кандидаты подавали заявление о том, что желали бы пройти обучение и принимались либо посредством собеседования, либо в письменной форме; в некоторых случаях они проходили неформальную проверку, в которой возможно было забыто о греческой грамматике, хотя это и маловероятно.

Часть 7
Те нити, что дали нам «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов» исчерпаны, но в Каноне есть еще три рассказа, в которых бесспорно затронута университетская тема. Это «Три студента», «Пропавший регбист» и «Человек на четвереньках». О чем же они могут нам поведать?
По причинам, которые не имеют отношения к данному расследованию, я склонен считать, что «Человек на четвереньках» был написан У-2, Вторым или псевдо-Уотсоном. Однако, несмотря на то, что этот занимательный рассказ - подделка, у автора, по крайней мере, были некоторые познания в медицине, так же, как и у Уотсона, и он определенно был близко знаком с Холмсом, и его знания о Холмсе определенно получены из первых рук.
Эти отчеты, независимо от того подлинные или же написанные псевдо-Уотсоном, богаты по части вспомогательных материалов, которые очень пригодились в моей работе. Как бы там ни было, в «Кэмфорде» Холмс предвкушает «тихие радости этого прелестного городка». В «Кэмфорде» Холмса больше всего волнует, как избежать скандала. В «Кэмфорде» Холмс выбирает гостиницу «Шахматная доска», где «очень недурен портвейн». Так можем ли мы сомневаться, что «Кэмфорд» - город старого университета Холмса? Мистер Блейкни предполагает, что «Кэмфорд» - явный псевдоним «Кембриджа»; с тем же успехом можно предположить, что речь идет об Оксфорде.
Это контрастирует с поведением Холмса во время поисков «пропавшего регбиста», студента Тринити Коледжа в Кембридже. Находясь в Кембридже, Холмс говорит о себе: «мы одиноки и неприкаянны в этом негостеприимном городе», нет никакого упоминания о портвейне, они с Уотсоном должны искать гостиницу и изучать местность, которая совершенно неизвестна им обоим.
Нет никаких сомнений, что в Кембридже Холмс чужак. Верно то, что он говорит : «Вы ведь не знаете окрестностей Кембриджа? Укрыться на этой плоской, как стол, местности, которую я обошел сегодня, негде».
Наверняка, тот, кто когда-то жил в Кембридже, должен был знать это и не пытался бы так грубо и неловко последить за экипажем доктора, следуя за ним на расстоянии ста ярдов на велосипеде. По крайней мере, если бы Холмс был знаком с местным ландшафтом, то он был бы более осмотрительным, и очевидно, что местность была ему незнакома.
И в последнем из этих рассказов, в «Трех студентах», все нити указывают на то, что действие происходит в Оксфорде. Правда, тут нет явного описания Оксфорда, но мистер С. Робертс пишет: «Изучение Холмсом древних английских хартий привело их в Оксфорд к неприятному происшествию касательно стипендии Фортескью» (Цитата из книги Робертса «Доктор Уотсон») И мы обнаруживаем, что Холмс в дружеских отношениях с преподавателем колледжа – какой контраст с его поведением в Кембридже, где он повздорил с единственным встретившимся ему жителем этого города. Это, конечно, деталь, но деталь очень важная, упомянутый педагог в Кембридже был бы назван методистом или заведующим учебной частью, и, продолжая разговор о деталях, в «Трех студентах» комнаты, занимающие целую лестничную клетку, находятся под попечение мужчины-прислужника, «служителя», тогда как в Кембридже эту роль выполняет женщина-прислужница (bedmaker).
Все эти детали гораздо более последовательно и убедительно доказывают, что Холмс был в Оксфорде, нежели целый ряд блестящих предположений, которые привели мисс Сейерс к выводу о Кембридже.

Хочу сказать, что перевела в выходные еще одно исследование некого Грайзербрука.
Честно говоря, в процессе перевода почувствовала нечто вроде разочарования по поводу этих исследований. Авторы критикуют один другого, но частенько ходят вокруг да около. И хотя я и принимаю "Большую игру", но когда кто-то в качестве аргумента говорит, что нет никаких документов, что Холмс был там-то, не могу относиться к этому серьезно.

Сам текст, я бы сказала, очень сбивчивый, мне не раз казалось, что автор перескакивает с одного на другое и забывает, о чем он вообще говорил. Но все же исследование не лишено интереса хотя бы атмосферой "Большой игры", царившей в среде этих основоположников холмсианской науки.
Ну, и добавлю еще, что местами он утверждает очень спорные истины, относящиеся , к примеру, к "Человеку на четвереньках", говорит, что он написан псевдоУотсоном. Как он пришел к такому выводу, не поясняет. И вот мучилась я, не зная, стоит ли вообще выносить на общее обозрение это исследование, довольно спорное и, на мой взгляд бессвязное.
И решила посмотреть, что там за исследование дальше.

А дальше оказалась глава из книги Гевина Бренда "Мой дорогой Холмс". И тут я вспомнила, что где-то у меня что-то такое лежало на русском. И точно! Есть такая буква в этом слове! Сверила с первоисточником - вроде никаких пропусков нет. Снова ощутила комплекс неполноценности - боюсь, что я бы так не перевела... Ну, за одно поучилась у человека.

Но если оставить перевод в покое, мне показалось, что из всего, что я уже на эту тему пропахала, очень взвешенное расследование. И оно по большей части передает и содержание исследование Гразербрука, о котором я говорила. По сему Грайзербрука я оставлю в покое, все главное, что я из подчерпнула, мы найдем в нижеследующей главе

Итак, даю слово автору.

Примечателен эпиграф к этой книге:


Мой единственный наркотик – продолжительный

прием микстуры Конан Дойля

Кристофер Морли



Оксфорд или Кембридж

Гевин Бренд

Глава из книги «Мой дорогой Холмс»

Перевод П.А. Моисеева


Возможно, он (Холмс) не был огорчен, когда пришло время отправляться в университет. Во всяком случае, мы не огорчены, потому что это сразу же ставит перед нами в высшей степени сложную проблему. В какой университет он отправился? Второстепенные могут быть исключены сразу же. Ссылка в ‘Глории Скотт’, краткая, как и все прочие, ясно указывает на Оксфорд или Кембридж. Томный аристократ Месгрейв, напоминающий о “серых башенных сводах, решетчатых окнах и всех этих благородных остатках феодальной архитектуры», также не похож на студента какого-то из менее значительных университетов семидесятых годов.

Следовательно, это должен быть Оксфорд или Кембридж. Но который из них? Монсиньор Рональд Нокс говорит, что это был колледж Церкви Христовой в Оксфорде [Studies in the Literature of Sherlock Holmes // Essays in Satire]. Мисс Дороти Сэйерс называет Сидни Сассекс в Кембридже [Holmes’s College Career // Baker Street Studies]. Мистер Блейкни также называет Кембридж, но не указывает конкретного колледжа [Sherlock Holmes: Fact or Fiction?].

Насчет колледжа у нас нет несомненных свидетельств. Мы скорее склонны полагать, что он учился в колледже св. Луки, где происходит действие “Трех студентов”, но это не может нам помочь, поскольку Уотсон специально предупреждает нас, что не упоминает никаких деталей, которые дали бы возможность идентифицировать этот колледж.

Пытаясь разрешить проблему “Оксфорд против Кембриджа”, мы считаем необходимым рассмотреть пять разных дел, которые в той или иной форме связаны с университетской жизнью. Исследование нами этого вопроса позволяет распределить эти пять дел на три категории:

Группа 1: «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов».
Группа 2: «Пропавший регбист».
Группа 3: «Три студента» и «Человек на четвереньках».

В произведениях первой группы действие происходит в университете Холмса, хотя мы и не знаем, Оксфорд это или Кембридж, в рассказе, образующем вторую группу, действие происходит в Кембридже, хотя мы и не знаем, учился ли в нем Холмс, в то время как в рассказах третьей группы мы не осведомлены ни по одному из этих пунктов.

Все исследователи до сих пор концентрировались, кажется, почти исключительно на новеллах первой группы. Возможно, не стоит удивляться тому, что оказались не замеченными произведения третьей группы, однако вторая, без сомнения, представляет собой поле, которое стоит вспахать. Поскольку мы знаем, что действие «Пропавшего регбиста» происходит в Кембридже, доказывает ли что-нибудь, что Холмс уже бывал здесь раньше? Начнем наше исследование с этого пункта.

Во-первых, он не знает о существовании последнего поезда из Лондона в Кембридж. Когда Годфри Стонтон, участник соревнований по регби, которого, конечно, нельзя смешивать с Артуром Х. Стонтоном, “приобретающим известность мошенником”, или с Генри Стонтоном, “которого вздернули на виселицу не без моей помощи”, исчезает из лондонской гостиницы, в которой остановилась кембриджская команда накануне матча с Оксфордом, и Сирил Овертон, капитан команды, приходит к Холмсу за консультацией, Холмс спрашивает его, мог ли Стонтон вернуться обратно в Кембридж. Ответ гласит – мог, поскольку существует поезд в одиннадцать часов пятнадцать минут.

Обучаясь в колледже, Холмс жил в Лондоне [‘Глория Скотт’]. Таким образом, можно прийти к выводу, что если бы он учился в Кембридже, то приблизительно знал бы время отхода последнего поезда. Однако возможно, что этот поезд не существовал во времена Холмса и был пущен позже.

Проведя некоторые разыскания в Лондоне, Холмс и Уотсон отправляются в Кембридж и, хотя они явно едут на поезде более раннем, чем упомянутый поезд в 11.15, прибывают в Кембридж с наступлением темноты. Немедленно по прибытии они беседуют с доктором Лесли Армстронгом, который подозревается в причастности к исчезновению Стонтона. Следующая проблема – найти комнаты на ночь, и в этой связи Холмс говорит:
“Итак, мой бедный Уотсон, мы одиноки и неприкаянны в этом негостеприимном городе. А ведь уехать отсюда мы не можем. Это значит отказаться от поисков” [“Пропавший регбист” цитируется в переводе Ю.Левченко. – Прим. пер.]
.
Что значит “негостеприимный город”? Не выглядит ли это замечание подходящим более для университета-соперника, чем для своего собственного? Не прочитывается ли оно как свидетельство пренебрежения по отношению к Кембриджу со стороны оксфордца? Можно возразить, что Холмс не был типичным представителем Кембриджа, что он относится к людям, которые держатся в стороне от других и идут своим путем, что такой человек легко мог высказаться о городе с желчью. Но если бы это было так, он легко мог бы в дальнейшем упомянуть о своем пребывании здесь. Он мог бы сказать: “этот негостеприимный город, который я всегда очень не любил, даже в дни моего пребывания здесь” или что-то подобное. Но слова “этот негостеприимный город” без дальнейших уточнений прочитываются как замечание человека, который посетил этот город в первый раз.

К счастью, прямо напротив дома Армстронга находится небольшая гостиница; в скором времени на улице появляется коляска доктора, и Холмс пускается преследовать его на велосипеде, оставив Уотсона в гостинице. Но преследование срывается. Холмс обнаружен доктором. Когда Холмс возвращается, Уотсон высказывает предположение, что на следующий день слежка может быть продолжена, но слышит возражение:
“Это не так просто. Вы ведь не знаете окрестностей Кембриджа. Укрыться на этой плоской, как стол, местности негде…”

Но в таком случае почему Холмс предпринял преследование, которое было обречено на неудачу? Ответ, видимо, заключается в том, что он никогда не бывал раньше в Кембридже и находился в том самом состоянии прискорбного неведения относительно отличительных особенностей кембриджширского ландшафта. Теперь мы видим все значение замечания Уотсона о том, что было уже темно, когда они впервые прибыли в Кембридж. Если бы они прибыли при дневном свете, Холмс уяснил бы эту сложность, наблюдая за местностью из окна поезда, но при таком положении вещей она стала очевидна, лишь когда Холмс отправился в путь. Возможно, Армстронгу помогла и луна, еще не взошедшая или скрытая облаками в момент прибытия Холмса и Уотсона в Кембридж.

Обнаружив, что слежка за Армстронгом невозможна, Холмс посвящает следующий день расспросам в пабах к северу от Кембриджа, посетив без успеха “Честертон, Хистон, Уотербич и Окингтон”.

Обратите внимание на порядок посещений, он довольно своеобразный. По-видимому, Холмс посещал деревни в том порядке, в котором перечислил их, в частности это подтверждается тем, что Честертон при любых обстоятельствах действительно был бы первым. Но рассмотрим порядок посещения остальных трех деревень. От Кембриджа и Честертона Хистон лежит к северо-западу, Окингтон – еще дальше к северо-западу, но Уотербич – к северо-востоку. Так что если Холмс отправился в Уотербич из Хистона, то, очевидно, снова вернулся в Хистон, чтобы попасть в Окингтон. Человек, знакомый с расположением деревень, явно выбрал бы следующую дорогу: Честертон, Уотербич, Хистон, Окингтон, а маршрут, по которому двигался Холмс, обличает в нем оксфордца, который торопится настолько, что не успевает раздобыть карту.


Однако на следующий день выясняется, что он слышал о Трампингтоне. Однако каковы его точные слова, сказанные, когда ищейка ведет их в деревню, где укрылся Годфри Стонтон?

“Вон там, справа, должно быть, деревня Трампингтон” [В переводе Левченко слово “деревня” опущено. – Прим. пер.].
Он вряд ли мог учиться в Кембридже и не побывать в месте, расположенном так близко от него. Кембриджец сказал бы просто: “Вон там Трампингтон”. “Должно быть” выдает оксфордца. Это же относится и к выражению “деревня Трампингтон” в отличие от простого “Трампингтон”. Первый вариант выдает чужака, второй – местного жителя.

Таким образом, нам кажется, что “Пропавший регбист” безошибочно указывает на Оксфорд. Теперь мы должны рассмотреть, насколько это мнение подкрепляется двумя случаями из третьей группы.

Первое, что нужно отметить в «Трех студентах», – это то, что действие происходит раньше, чем в «Пропавшем регбисте». События «Трех студентов» датированы 1895 годом. Пропавший регбист был опубликован в августе 1904 года, а действие в нем происходит семью или восемью годами раньше. Позднее мы приведем доводы в защиту положения, что искомый год – 1897-й [См. стр. 153–154]. Здесь лишь необходимо отметить, что события разворачиваются после 1895 года. Они происходят после 1893 года, потому что Холмс говорит об Армстронге как о человеке, который “с успехом мог бы заменить профессора Мориарти”. Таким образом, дело происходит после его возвращения из ‘Тибета’. Остаются годы 1894 и 1895. Оксфорд выигрывает матч по причине отсутствия Стонтона. Но в 1894 году матча не было, а в 1895 победа досталась Кембриджу. Таким образом, оба этих года можно исключить.

Показав, что из этих двух случаев «Три студента» – более ранний, мы теперь докажем, что его действие происходит в Оксфорде. Обратимся к приведенной нами выше фразе: “Вы ведь не знаете окрестностей Кембриджа?”. В начале «Трех студентов» Холмс и Уотсон останавливаются “в одном из наших знаменитых университетских городов”, где Холмс изучает древние английские хартии. Чем занимался Уотсон эти несколько недель? Немыслимо, чтобы он безвылазно находился в городе на протяжении всего времени. Если этим городом был Кембридж, он должен был узнать, что его окрестности “плоские, как стол”. Отсюда ясно, что место действия «Трех студентов» – Оксфорд. Хилтон Сомс, преподаватель колледжа Святого Луки, аттестуется как “знакомый”. Где герои познакомились с ним? Не работает ли он в университете со студенческих дней самого Холмса, так что тот воспользовался случаем посетить его, вернувшись в Оксфорд? Так или иначе, Сомс знает, что Холмс в Оксфорде, и, когда выясняется, что экзаменационный текст на стипендию Фортескью был прочитан неизвестным лицом, Сомс знает, что делать.

“Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, какие двери у нас в колледже – массивные, дубовые, изнутри обитые зеленым сукном”.

Почему Холмс должен знать это? Не потому ли, что он учился в колледже Святого Луки?
Когда Холмс закончил свои расспросы, наступил вечер и стало темно, но Холмс знает, что в Оксфорде есть четыре мало-мальски приличных писчебумажных магазина, знает он и то, где все они расположены, и успевает посетить все четыре до закрытия.

Далее следует еще более примечательное доказательство знания особенностей местности. Холмс и Уотсон остаются вместе весь этот день, а на следующий день Уотсон встает в восемь часов утра. Но выясняется, что Холмс опередил его на два часа, в течение которых побывал на спортивной площадке, где собрал немного черной глины и опилок на участке для прыжков.
Как он нашел дорогу? Уотсон – свидетель того, что он не мог получить эту информацию накануне, и вряд ли кто-нибудь, кто мог сообщить ему это, был на ногах в шесть утра. Однако он знал, куда идти. Можно возразить, что, по его собственному признанию, он не интересовался атлетикой, когда учился в университете, и из всех видов спорта занимался боксом и фехтованием. Несмотря на это, мы думаем, он знал о том, что происходит вокруг, гораздо больше, чем утверждал, а позиция равнодушия была до некоторой степени позой. Мы часто обнаруживаем, что он в действительности знает больше, чем признает, и, даже если бы он заявил, что не знал, где находится спортивная площадка, мы должны были бы воспринять это заявление с той же самой оговоркой, что и его знаменитое утверждение, что он не знает и не хочет знать, солнце вращается вокруг земли или наоборот.

Теперь мы подошли к делу «Человека на четвереньках», который содержит очень мало новой информации. Так как Холмс предлагает “вкушать тихие радости этого прелестного городка”, очевидно, речь не идет о “негостеприимном городе” из «Пропавшего регбиста». Помимо этого мы имеем упоминание о проезде мимо старинных университетских зданий и, хотя в крайнем случае это могла быть Кингс-Пэрэд в Кембридже, вереница старинных университетских зданий в общем и целом указывает на Оксфорд.

До сих пор мы видели, что из двух университетов по имени называется Кембридж, а если университет остается анонимным, то расследование приводит нас в Оксфорд. Так как собственный университет Холмса также попадает в эту последнюю категорию, можно ожидать, что и им тоже окажется Оксфорд.
Теперь осталось рассмотреть только два случая из первой группы, действие которых происходит в студенческие годы самого Холмса, а именно «Глорию Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов».

Мистер Блейкни предполагает, что Тревор из «Глории Скотт», будучи родом из Норфолка, нашел бы более удобным послать своего сына в Кембридж, чем в Оксфорд. Этому можно противопоставить твердую веру монсиньора Нокса, считавшего, будто исключительная аристократичность Месгрейва и собака Тревора указывают, что все трое учились в колледже Церкви Христовой. Эти два аргумента стоят друг друга.
Теперь мы подходим к инциденту с терьером мисс Дороти Сэйерс, или, если быть точным, с терьером Виктора Тревора. Важный пассаж из «Глории Скотт» выглядит следующим образом:

“Он (Виктор Тревор) был моим единственным другом в течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, – тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками. Не такой уж я любитель спорта, если не считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас было маловато. Тревор был единственным моим другом, да и подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь”.

Остается открытым вопрос, ограничилась ли учеба Холмса в колледже двумя годами. Мы обсудим этот вопрос позже. Однако ясно, что случай с собакой произошел в течение двух лет со времени прибытия Холмса в университет. На основе этого факта мисс Сэйерс создает оригинальную теорию в защиту Кембриджа. Собаки не допускались на территорию обоих университетов, поэтому инцидент должен был произойти на улице. В Кембридже студенты первые два года снимают комнаты за пределами университета, а впоследствии переезжают на территорию колледжа. В Оксфорде ситуация обратная. Этот случай произошел в течение первых двух лет, следовательно, он должен был произойти в Кембридже.

Но здесь подразумевается, что правила всегда соблюдались. Точна ли эта картина – неважно, применительно к Оксфорду или Кембриджу? Не мог ли кто-нибудь тайно провести собаку на территорию колледжа ради шутки? Или, если активной стороной была собака, не могло ли это событие произойти одновременно снаружи и внутри колледжа? Почему собака не могла быть испугана или ранена на улице, так что, до того как ее сумели остановить, она проскочила в ворота и набросилась на несчастного Холмса? Что может быть проще?

Наконец, остается еще один аргумент, который выдвигался в пользу Кембриджа, аргумент общего характера и не основывающийся на конкретных делах Холмса. Указывалось, что выбор Кембриджа, с его уклоном в естествознание, был бы естественным для Холмса.

Этот аргумент имел бы некоторую силу, если бы интересы Холмса ограничивались естествознанием. Но в действительности он обладал обширными знаниями литературы, истории, философии, искусства и музыки, говорил, по крайней мере, на трех иностранных языках и был настоящей ходячей энциклопедией. Кроме того, кажется возможным, что его естественнонаучные познания были приобретены не в университете, так как позднее мы видим его обучающимся в Бартсе.

Таким образом, мы полагаем, что, хотя терьер предпринимает героическое усилие на благо Кембриджа, вердикт должен быть вынесен в пользу Оксфорда.

Глава 19

Этой проблемой оказался кинжал с тонким лезвием и тот, в чьих он был руках.
На них обоих я со всего разбега и наскочил.
Это произошло так быстро, что после удара и ужасного ощущения, когда металл заскрежетал, наткнувшись на кость, я ничего не почувствовал. Казалось, что мозгу и телу потребовалось ужасно много времени, чтобы один передал другому сигнал о причиненном серьезном ранении, и что оружие все еще торчит у меня из-под правого ребра и что рука напавшего была очень тверда. В действительности же это должно было занять какие-то секунды.
Когда я, наконец, ощутил боль, она была ослепляющей. Меня то бросало в жар, то бил озноб. Грудь раздирала мучительная боль. Я ощутил тошноту, и меня тут же охватила страшная слабость. Я упал бы там же, где стоял, если бы меня не втолкнули назад в комнату с такой силой, что кинжал еще глубже вошел мне в рану между ребрами. Чтобы не упасть, я попытался хоть как-то опереться о стену, об которую ударился. Я боялся, что если упаду, то вновь подняться мне будет очень нелегко. Сила тяжести оказалась сильнее меня, и я неуклюже рухнул вниз и сел, прислонившись к стене; причем произошло это больше благодаря везению, нежели моему собственному расчету. Я чувствовал, как под рубашкой у меня по груди стекает тонкая струйка крови и был в полуобморочном состоянии от пульсирующей боли в ране.
Напавший на меня человек приблизился и встал надо мной, в пронзительном взоре его темных глаз мелькнула затаенная радость. Это был мужчина лет пятидесяти, с приземистой фигурой и квадратным лицом, с копной густых каштановых волос, обильно смазанных лимонным кремом, так что они блестели , как полированный стол.
Конечно, я знал его.
Я видел, как он завтракал с Мораном, видел его и накануне за карточным столом и не нашел тут никакой связи. Среди завсегдатаев Тэнкервилльского клуба он казался незначительной фигурой, маячившей где-то вдали наравне со многими другими, не игравшими какой-то особой роли в разворачивающейся драме.
Но, видимо, такой это был день, что я постоянно совершал ошибки. Со временем ты понимаешь, что самые опасные преступники – не те, что бахвалятся своими злодеяниями или будучи не в духе, зачастую угрожают расправой, а более молчаливые и просчитывающие каждый свой ход, которые наблюдают за происходящим и действуют согласно этим наблюдениям.
Именно так обстояло дело с человеком, стоящим сейчас передо мной, с этой внушительной своим авторитетом фигурой, возвышающейся надо мной подобно статуе, известной также, как майор Стенхоуп.
Тут на эту сцену неловко вышел Хэндимэн, прижимая платок к кровоточащей ране на щеке и осыпая меня самыми отборными проклятиями.
- Отлично, Стенхоуп, - сказал он. – Вы задержали этого проныру.
- Можете считать, что вам очень повезло, - ответил тот, бросая гневный взгляд на своего компаньона. – Вы глупец, Хэндимэн. Ничего не смыслящий отъявленный глупец! Да о чем вы только думали, черт возьми?
Превращение отчаянного задиры в жалкого труса было весьма впечатляющим.
- Он знает, - сказал Хэндимэн с самым несчастным видом, указывая на меня. – Мне пришлось самому взяться за дело.
- Так же, как в ту ночь, когда вы имели дело с Хардингом.
- Именно!
- И вы снова повторяете свой промах. Вас ничто не учит!
- У меня не было выбора, - возразил Хэндимэн. – Он собирался разоблачить меня перед членами клуба. Зачем бы, вы думали, он вернулся сюда нынче вечером? Я должен был его опередить.
Стенхоуп посмотрел на него с язвительной усмешкой.
-Кажется, вы утратили самообладание, Хэндимэн, - сказал он мрачно.
- А что я должен был делать? Если б вы прикончили его, вместо того, чтоб препоручать это глупому псу…
- С ним будет покончено, но не здесь и не сейчас. Клянусь богом, вы соображали, что делаете? Вы хотели сделать это в присутствии всех остальных?
Хэндимэн небрежно махнул рукой.
- Они снова будут молчать.
- Заговорят, когда полиция что-то заподозрит. Еще одна смерть возбудит подозрения.
- Разве не вы ускорили этот кризис, Стенхоуп?
Сказать так было ошибкой. Выражение лица Стенхоупа стало жестким.
- В отличие от вас, майор, я не приношу на свой порог неприятностей. Своими поспешными действиями вы подвергли риску всю эту операцию. Я предупреждал об этом профессора. Я говорил ему о том, какой вы вспыльчивый. Он сказал, что в прошлом вы принесли кое-какую пользу. Сомневаюсь, что после сегодняшних событий он по-прежнему будет о вас хорошего мнения.
Хэндимэн побледнел.
- Он поймет, - пробормотал он. – Я все делал для нас.
- Вы льстите себе, Хэндимэн. Единственное, что вы сделали для «нас», заключается лишь в том, что вы привлекли к нам внимание полиции. Как раз то, что я последние годы изо всех сил старался предотвратить.
- Но, послушайте, Стенхоуп, - вкрадчивым тоном заговорил Хэндимэн, от отчаяния его голос зазвучал на две октавы выше. – Что еще мне было делать? Ведь чем он только не обвинил меня. Моран заподозрил неладное. Он ушел.
- Если только вы его спугнули… - зашипел Стенхоуп.
- Да он вовсе и не был заинтересован. Вы впустую тратили с ним время.
- Возможно, пока еще и нет, всему свое время. У меня была надежда. Моран примкнет к нам. – Он убежденно кивнул. – Он сможет заполнить ту брешь в наших рядах, что возникнет после вашей смерти.
Хэндимэн выпучил глаза.
- Моей смерти? Мой дорогой Стенхоуп, вы же не хотите сказать…
Увидев пистолет в руке своего собеседника, он умолк. Майор затряс головой, пятясь назад от Стенхоупа, и забормотал что-то невнятное. Конец, настигший его столь внезапно, навеки запечатлел на его лице это выражение ужасного потрясения. Кровь сочилась из аккуратного отверстия, проделанного пулей в центре его лба, и стекала двумя струйками по обе стороны носа. Вначале он, раскрыв рот, упал на колени, устремив взгляд на что-то, не видимое взору живых, а затем упал лицом вниз в нескольких шагах от меня.
- Можете считать , майор, что с вами еще обошлись довольно милостиво, - сказал Стенхоуп с легким вздохом. Затем перевел взгляд на меня. – Где мои бриллианты, мистер Холмс?
Несмотря на боль в ране, я с интересом следил за ходом беседы этих двоих. Было совершенно очевидно, что Хэндимэн был простым игроком в крупной организации, в которой, видимо, была довольно сложная структура. Стенхоуп, которому он прежде подчинялся, в свою очередь держал ответ перед другим лицом и был лишь звеном в цепи, которая тянулась от похищенных бриллиантов на одном ее конце до человека с мощным интеллектом, создавшего эту преступную организацию – с другой.
Все это было вполне очевидно. Не совсем ясно было, как Стенхоуп, которого не было вечером в клубе ( или, по крайней мере, я его не видел, пока не натолкнулся на его кинжал), узнал, что камни у меня. Я не особо хотел последовать за Хэндимэном, но в то же время отнюдь не готов был безответно подчиниться желаниям его убийцы.
Ответить было гораздо труднее, чем я думал. С каждым новым вдохом мне казалось, что меня заново пронзают насквозь. В висках я чувствовал тугое биение пульса, сердце , как бешеное, колотилось где-то у ребер, словно пытаясь выпрыгнуть из груди. Я едва мог дышать, чтобы оставаться на грани сознания, не говоря уже о том, чтобы хоть что-то произнести.
Однако, я все же попытался.
- Не знаю, о чем вы говорите, - прохрипел я.
- Вы разочаровываете меня, - сказал Стенхоуп, опуская в карман пистолет. – Я буду с вами откровенен, сэр, так как знаю, что вы умный и понимающий человек, не лишенный благоразумия. Вы оказались втянуты в ситуацию, понять которую вы не в силах, и добавлю, вы не в состоянии хоть как-то воспрепятствовать нам. Вы лишь помеха, не более, просто муха на шкуре слона.
- Муху можно прихлопнуть, - сказал мерзкий Горацио Сэлсбери, хихикая вместе с братом над собственной остротой.
Стенхоуп натянуто улыбнулся.
- И верно, Горацио. Вот только прежде, чем его постигнет такая участь, этот человек скажет нам, куда спрятал наши бриллианты.
- У меня их нет, - с усилием сказал я.
- Вы украли их у нашего клиента, мистера Эндерби, пожилого джентльмена, с которым вы столкнулись немного раньше. Вернувшись, я нашел его в полной растерянности; он сказал, что в клубе к нему в карман влез высокий молодой стюард. Не надо обладать особым воображением, чтобы понять, кто был этот вор.
Его рука опустилась на стену возле моей головы, и он чуть ли не вплотную приблизил ко мне свое лицо.
- Мистер Холмс, даже если нам придется разнести этот клуб на куски, будьте уверены, что рано или поздно мы найдем их. Однако, пока до этого не дошло, вы все нам скажете сами.
С упрямством, которое, возможно, граничило с глупостью, я покачал головой. Стенхоуп пристально и очень долго смотрел на меня, видя в моих глазах решимость, и, наконец, со вздохом, в котором звучало явно неискреннее сожаление, он сел.
- У меня есть некоторый опыт по части вытягивания нужной информации из упрямых молчунов, - сказал он, бросая пальто мрачному Джефрису. Со все более растущим беспокойством, я смотрел, как он расстегивает свои манжеты. – Последнее время я имел несчастье частенько сталкиваться с упорством людей, которые считали, что если они произнесут несколько раз «нет», то смогут меня разубедить. Они на собственном опыте убедились в обратном.
- Соммерс и Фэншоу? – с трудом произнес я, отчаянно стараясь как-то отсрочить неминуемое.
Он подтвердил правильность моей догадки легким кивком.
- Это вам, несомненно, рассказал Финсберри?
- Нет, - ответил я.
Усилия, которые я прилагал, чтобы говорить, лишали меня сил гораздо быстрее, нежели это мое противоборство с Хэндимэном. Я спешил, в своем нетерпении услышать, как этот человек сделает признание, за которое может отправиться на виселицу, если Лестрейд вообще когда-нибудь появится на этой трагической сцене.
-То, как они были убиты: раны на груди, которые должны были замаскировать те ранения, которые нанесли им вы.
-О, боже… - сказал Стенхоуп, на которого мои слова явно произвели впечатление. – Да, вы не теряли времени даром. Вы совершенно правы. Этому приему я научился во время службы в Индии. Приготовьтесь лишить человека жизни, а потом, в последнюю минуту, дайте отступного. Вы бы удивились, если б узнали, у скольких храбрецов развязывался язык при таком повороте событий.
Боль и близость ужасной и мучительной смерти оказывают на ум поразительно благотворное воздействие, обостряя его. Я смог увидеть все это ужасное дело в целом и смог нащупать связи меж его отдельными звеньями, которые прежде ускользали от меня.
- Вы сделали все, чтоб скрыть следы своих действий, - сказал я. – Этим и объясняется столь загадочная на первый взгляд гибель ваших жертв.
- Любой стоящий полицейский хирург по симптомам сможет определить пневмоторакс, так, кажется, это называется. Добавьте к этому немного эксцентрики, а в остальном вам поможет легковерная публика. И полиция тогда уже будет искать не убийцу, а вампиров и единорогов. Несмотря на то, что миновало уже несколько веков Просвещения, мы не так уж далеко ушли от своих средневековых предков и их веры в людей с головами псов и небесные корабли , бросающие якоря на кладбищах.
- И все это ради кражи нескольких бриллиантов? - спросил я.
Он казался почти уязвленным.
- Обижаете, мистер Холмс. Мы не какие-нибудь обычные садовые воришки. Нас интересует лишь самый совершенный из бриллиантов. Самый крупный, безупречный, самый прекрасный. Вы слышали о рубине «Маркиз»?
Сказать по чести, я стал ощущать, что мне трудно сконцентрироваться. Дыхание стало затрудненным, и я чувствовал, как этот гнет, подобно тяжелому камню, лежащему у меня на груди, давит на ребра. Однако, у меня еще оставалось достаточно силы духа, чтобы вспомнить, что этот рубин был украден полтора года назад из Бэкингемского дворца у короля Богемии.
- Соммерс украл его для нас, - пояснил Стенхоуп. – Знаете, он был скрипач – и весьма искусный, когда не злоупотреблял выпивкой. Мы добились того, чтоб его приняли в состав оркестра, который должен был играть во дворце для Их Королевских Величеств. Соммерс смог вынести камень в своем футляре для скрипки. Никому бы и в голову не пришло обыскивать музыкантов. Ему все это великолепно удалось. – Он театрально вздохнул. – Но потом он стал требовать еще денег.
- Вы убили его.
- Не сразу. Сперва он сказал нам, куда спрятал камень, а уже затем я позволил ему умереть. После этого его тело было выброшено из окна, и Джефрис, находившийся поблизости, стал распространять слухи, что это дело рук призрака.
От того, как он сказал это, у меня по спине поползли мурашки.
- А Фэншоу? По-видимому, он воспротивился тому, чтобы разрушить работу своего отца.
- Это было неожиданно. Мы передали ему рубин с тем, чтобы он разрезал его. Так мы поступаем в подобных случаях. Гораздо легче продавать небольшие бриллианты, нежели известный всему миру алмаз. Однако, Фэншоу узнал камень и отказался. Он нес какой-то вздор о возвращении камня его законному владельцу и заявил, что больше не желает иметь с нами дел. Он клялся, что если мы согласимся, то он ничего не скажет о других наших делах, но я должен был знать наверняка. То же самое, конечно же, относилось и к Хардингу. Меня не было в тот вечер, когда он взялся несколько завуалировано угрожать нам. Хэндимэн взял дело в свои руки и, как обычно, только все испортил. Когда я приехал, все уже было кончено к немалой моей досаде.
- Уже почти светало, сэр, - сказал, защищаясь, Джефрис. Что ж ничего удивительного, если учесть, что произошло. – Мы не могли вытащить его из клуба, нас обязательно бы увидели, поэтому майор Хэндимэн сказал, что нам следует оставить его здесь и создать видимость, точно один из этих охотничьих трофеев воскрес и растерзал его.
- Кретин, - пробормотал Стенхоуп. – Он привел к нашему порогу полицию – и вас. И из-за чего? Хардингу и не знал ничего особенного. Из того, что он рассказал, мы узнали, что за нами шпионит еще один малый. После этого мы очень внимательно следили за Финсбери. Затем Джефрис услышал, как он говорил с вами. Мы не могли допустить, чтобы он пошел в полицию.
- Поэтому вы убили его.
- Это сделали мальчики, - сказал он, указывая на близнецов Сэлсбери.
- Он был похож на задушенного цыпленка, - сказал, хихикая, Морис.
- И вот теперь, что делать с вами? Я надеялся, что после случая с псом вы будете держаться отсюда подальше. И вот вам, пожалуйста. – Его недобрая улыбка померкла. – Где камни, мистер Холмс?
Я покачал головой.
- Я понимаю, что для вас это сейчас очень тяжело, но постарайтесь все же послушать, - сказал он довольно рассудительно. – Во время вашего ранения было проколото ваше легкое. Сейчас воздух неминуемо просачивается в вашу плевральную полость. Даже сейчас, когда мы говорим, ваше сердце в грудной клетке находится под давлением. Вы умрете довольно скоро, но отнюдь не безболезненно. Если я вытащу кинжал, который не дает выходить воздуху, вы снова сможете свободно дышать. Я сделаю это, когда вы скажете, то, что мне нужно.
Не буду отрицать, что это было искушение. Мой ум кружил в бешеном ритме, бросаясь от одной фантастической идеи к другой, точно бабочка со сломанным крылом. Наконец, мне удалось сконцентрироваться, и я заставил себя заявить о своем отказе.
- Вы в любом случае убьете меня, - прошептал я.
- Но смерть, мистер Холмс, тоже бывает разной. Ответьте на мой вопрос, и вы не будете страдать. Ваша смерть будет быстрой, и вас найдут здесь с майором Хэндимэном, все будет выглядеть так, что во время поединка он смертельно ранил вас, а вы застрелили его. Все очень чисто и аккуратно, и у полиции не возникнет с этим никаких затруднений. Итак, - произнес он хрипло, с явной угрозой, - где мои бриллианты?
Я был избавлен от необходимости ответить на его вопрос. Звук отдаленных выстрелов и топот бегущих ног возвестил о прибытии на место официальных представителей закона. И хоть я терпеть не могу клише, но пословица «лучше поздно, чем никогда» сейчас пришлась бы как нельзя более кстати.
Джефрис бросился к двери, чтоб запереть ее, но слишком поздно. Он уже не в силах был остановить стремглав ворвавшихся в зал нескольких здоровенных констеблей, которые сбили его с ног и быстро одержали над ним верх. Горацио и Морис с криком бросились, было, бежать, повторяя мою ошибку, ибо дверь тут была только одна. Загнанные в угол, они начали рыдать и молить о пощаде, полицейские окружили их и надели на них наручники.
В отличие от своих сообщников майор Стенхоуп бежать не пытался. Если уж на то пошло, он казался слегка разочарованным, то ли от того, что был лишен удовольствия добиться от меня того, чего он хотел, то ли от того, что был схвачен. Я увидел, как злобное выражение его лица постепенно сменилось почти покорным.
- Здесь, - сказал он, не отрывая взгляда от моего лица, - и больше нигде.
С этими загадочными словами он поднялся на ноги и предстал перед констеблями и офицером полиции, глядевшим на него крайне презрительно и гордо.
Среди этой суматохи и шума я услышал неподражаемые интонации Лестрейда.
- Какого дьявола здесь творится? – кричал он. – Мистер Холмс, сэр, с вами все в порядке?
Теперь его голос прозвучал совсем близко. Я открыл глаза и увидел, что он стоит на коленях, склонившись надо мной, широко распахнув глаза от беспокойства, а его взгляд скользил от моего лица к рукоятке кинжала, торчавшего у меня в боку.
Когда я попытался ответить , с моих уст сорвался звук совсем не похожий на мой голос, да и вообще на чью бы то ни было речь. Хриплый шепот, принуждавший Лестрейда наклониться поближе, зазвучал вновь с новой силой, ибо теперь я был одержим идеей, что если не выживу, то не унесу с собой в могилу имена убийц Хардинга, Финсбери, Соммерса и Фэншоу.
- Не тревожьтесь сейчас об этом, мистер Холмс, - сказал Лестрейд.
Он отвернулся и скомандовал через плечо:
- Сержант, в пяти минутах ходьбы отсюда Клуб Докторов. Идите туда и приведите доктора – арестуйте его, если потребуется – и возвращайтесь, как можно быстрее.
Я осознавал, что он ушел и что Лестрейд велел констеблям увести Стенхоупа, но ощущал все это словно на расстоянии, будто бы между мной и остальным миром появилась некая завеса. Я чувствовал, как сознание начинало оставлять меня. Мне не сможет помочь уже ни какой врач, если я сам не попытаюсь облегчить свое состояние.
Я на ощупь нашел руку Лестрейда и сомкнул его пальцы на рукоятке кинжала.
- Вытащите его, - прохрипел я.
- Но разумно ли это будет?
Я кивнул из последних сил. Его колебания продолжались, кажется, целую вечность, и за это время мое дыхание становилось все более прерывистым, а в комнате будто бы стало темнее. Наконец, к моему огромному облегчению, Лестрейд решил последовать моему совету. Крепко сжал рукоять кинжала и потянул.
К чести инспектора надо сказать, что это произошло очень быстро. Однако, в боку словно полыхало пламя. Но эффект от этого действия возобладал над этим дискомфортом. Давление на грудь уменьшилось и я сделал вдох, слыша при этом довольно неприятный звук от воздуха, проходящего сквозь рану в моем боку. От прилива кислорода у меня закружилась голова и перед глазами заплясали черные круги, пока мои чувства не пришли, наконец, в норму. Когда это произошло, моя рубашка оказалась расстегнута, и какой-то констебль под внимательным надзором Лестрейда зажимал мою рану большим носовым платком.
Когда он увидел, что я открыл глаза, то быстро постарался скрыть свое беспокойство, и теперь на его лице промелькнула тень неодобрения.
- Я думал, что мы с вами условились, что вы не станете совершать никаких опрометчивых поступков, - сказал он с упреком. – Более того, вы обещали , что не вернетесь в это проклятое место.
И говорить тоже стало значительно легче, хотя, конечно, определенный дискомфорт все же имел место.
- Обещал. Вы приехали не слишком быстро.
-Эта миссис Дюбуа оказалась не самой приятной дамой из всех, с которыми мне приходилось иметь дело. Да она едва не откусила ухо констеблю Россу! Однако, как только мы надели на нее наручники, она с готовностью рассказала нам все, что знала.- Его взгляд упал на прикрытое тело.- Жаль майора Хэндимэна.
- Ну, только если с той точки зрения, инспектор, что мне хотелось бы видеть, как он предстанет перед судом. Он убил Майкла Хардинга.
- Он? А кто убил его?
- Майор Стенхоуп. Он застрелил его. – И тут мне в голову пришла ужасная мысль. – Он все еще вооружен. Вы должны…
Мое предостережение запоздало. До нас донесся звук выстрела. Минутой позже в комнату поспешно вошел констебль и сообщил инспектору, что майор Стенхоуп застрелился.
- Вытащил откуда-то пистолет, сэр, - сказал он. – Выстрелил себе в голову. Мы ничего не могли сделать.
Лестрейд помрачнел.
- Вам следовало обыскать его. Считайте, что вам повезло, констебль, что он не попытался застрелить вас.
Пока он отчитывал бедного парня, я почувствовал, что давление в груди вновь усилилось. Я оттолкнул руку, которая зажимала мою рану и почувствовал облегчение.
- На вашем месте я бы этого не делал , сэр, - сказал констебль. – Вы потеряете так немало крови.
- Из двух зол надо выбирать меньшее, - заметил я. - Я либо истеку кровью, либо задохнусь.
Однако, в том, что он сказал, была доля истины. Прилив кислорода к моему истощенному мозгу наряду с все более увеличивающейся слабостью привел к тому, что я почувствовал себя точно в дурмане и лишился чувств. Не в силах держаться, я начал медленно сползать по стенке.
- Держитесь, - сказал Лестрейд, подхватив меня. Он снял свое пальто, скатал его в валик и подсунул мне под голову. – Ну, где этот доктор? – сердито воскликнул он. – Держитесь, сэр. Вы не можете умереть у меня на глазах. Мне предстоит еще немало возни с отчетом обо всей этой истории, и без вас это будет просто гиблое дело. – Лестрейд улыбнулся, но его улыбка была сейчас натянутой из-за беспокойства. – И, кроме того, вы все еще должны мне два фунта.
Я собрался с силами и засунул руку в карман брюк, а потом вытащил оттуда пятифунтовую банкноту, которую получил от ростовщика за свою скрипку.
Инспектор напрягся.
- Я не могу это принять. Это слишком много.
На этом наши дебаты прекратились, ибо в этот момент вернулся сержант в сопровождении джентльмена с раскрасневшимся от гнева лицом и нафабренными усами, топорщившимися от его возмущения.
- Вы здесь за старшего? – спросил он Лестрейда. – Что все это значит?
Инспектор поднялся ему на встречу.
- Вы врач?
- Именно так, сэр, я действительно врач. Этот самонадеянный юнец вытащил меня из клуба под угрозой ареста и все из-за того, что, видите ли, какой-то болван был ранен. Что вы на это скажете, сэр?
- Скажу, что мы компенсируем вам это неудобство, - сказал Лестрейд. – А теперь, пожалуйста, доктор…
- Вудфорд, - ответил тот ворчливо.
- Доктор Вудфорд, этому молодому человеку нужна ваша помощь.
Чтоб сконцентрироваться на том, что происходило вокруг меня, требовалось слишком много усилий. Меня уносило по морю расплывчатых оттенков и слов, звучащих где-то вдали. Находясь на грани сознания я слышал фразы «ужасная рана» и « выглядит очень скверно». Последнее, что я запомнил, проваливаясь в темноту, это то, что у доктора Вудфорда были очень грязные ногти. И подумал, что мне очень повезет, если я когда-нибудь вновь смогу открыть глаза.

***

Когда заканчивала переводить эту главу, появилось чувство, что я таки стронулась с мертвой точки.

Потом вот - чисто заметки по ходу дела. Так вышло, что ненадолго оказалась без ноута и решила рискнуть и немного перевести за рабочим компом. Насколько же это удобнее! Производительность труда выросла прямо таки вдвое, если не больше. Стремно, что засекут, но так классно...

Теперь хочу сказать,что во второй половине перевод шел очень туго, и сейчас редактируя, пришлось помучиться над некоторыми оборотами. Так что если кому-то покажется,что перевод сырой, готова согласиться, но я старалась)

Теперь еще такие моменты. Английский язык, на мой взгляд, отличается тем, что кое-что можно понять только в контексте. Вот и здесь был такой момент. Стенхоуп там говорит загадочную фразу, а я все еще не уверена, что он имел в виду. Так что оставляю за собой право как-то изменить ее в случае необходимости.

Потом вот еще что. Холмс тут всю дорогу падает)) Сразу после ранения прислоняется к стенке и оседает, после чего уже полулежит. И вдруг во время разговора с Лестрейдом он снова куда-то оседает и съезжает по стене. Куда это он съезжает? И буквально написано, что "если б Лестрейд меня не подхватил, я бы упал". Падать некуда, он же и так лежит на полу или я чего-то не поняла...

Последнее время бывают странные сны. Вернее, может, они и всегда такие, но как-то вдруг удалось отследить поподробнее. Просыпалась прямо посреди сна, когда от будильника, когда от шума. И создалось впечатление, что параллельно я живу где-то еще. Такие мысли приходили еще когда я вдруг засыпала в метро, просыпалась, а в голове у меня какие-то реплики. Похожие на ответ кому-то. Что-то вроде:"да нет, подождите, он скоро придет". Кто он и куда придет я уже без понятия.
Вчера снился целый фильм, типа мелодрамы, про какую-то молодую маму. Сегодня была целая гроздь, и вроде были там члены моей семьи, причем те, кто не снился очень давно или не снился совсем. Иду я не то в школу, не то на работу, в руках у меня планшет, а там в планшете, не то дед, не то бабушка и я им через этот планшет показываю, где работаю или учусь, они оттуда смотрят как по скайпу, хотя я им никогда не пользовалась. А потом я вроде пришла домой и спрашиваю деда, где родители. Чувствую, что мир какой-то другой, но вроде я там всех знаю. И заметила, что встала отдохнувшая, хотя спала-то всего навсего два с половиной часа

Часто бывало, что, наоборот, снится что-то незнакомое, но я вроде должна знать этих людей, происходят какие-то события, я решаю там какие-то вопросы. Но кто там и где , сказать не могу. Снились иногда красивые города, явно, европейские, с красивыми набережными, где я опять же никогда не была. А то еще недавно был совершенно чудесный сон, где я вроде вбежала в воду и вроде как поплыла, а кончилсь все тем, что вода это как-то плавно превратилась в снег и я съехала в сугроб)

Сегодня опять же в метро глаза закрыла буквально на минуту - увидела двух спорящих моряков, похоже, что совсем не современных.

А еще как-то недавно отец. Он сидел за рулем машины, чего в жизни никогда не было. Я села и он печально сказал: Ну, что у меня опять только полчаса? Я удивилась и даже возмутилась, хотела сказать, что всегда же приезжала, как минимум, часа на три... А уже потом подумала: это, наверное, мы сейчас с ним постольку времени видимся, просто я не помню.

Вот решила зафиксировать, ничего конкретного, все такое... воздушное. Но, наверное, постараюсь что-то отслеживать, раз оно стало таким ...осязаемым