Довольно значительной из утерянных немых кинокартин является экранизация пьесы «Шерлок Холмс» с участием Уильям Джиллетта, который стал Холмсом для целого поколения театралов по обе стороны Атлантики первых трех десятилетий двадцатого века. Фильм был снят в 1916 г., в это время Голливуд обращался ко многим театральным актерам с предложением воссоздать на экране их самые известные театральные роли, а заодно добавить престижа и респектабельности фильмам , которые все еще считались довольно низкопробным видом искусства. Компания «Эссеней» сняла фильм в апреле 1916 года, и когда в мае он вышел на экраны, заслужив всеобщее признание, один рецензент выражал свою радость от того, что Джиллетт смог «остаться в относительно неизменном образе его Шерлока Холмса на радость будущим поколениям». Несомненно, этот рецензент не представлял о том, насколько печальной может быть ирония, заключенная в его словах «относительно неизменном». (Когда писалась эта книга, фильм с Джиллеттом считался утерянным).
Теперь немного об Уильяме Джиллете(1853-1937).


В 1899 году пьеса о Холмсе, написанная Дойлем, попала в руки американского актера Уильяма Джиллетта, которая ему очень понравилась, но он подумал, что некоторая переработка сделает ее еще лучше. Дойль уже потерял интерес к своему замыслу к тому времени, когда получил телеграмму от Джиллетта, в которой тот просил разрешения привнести в пьесу романтики и «женить Холмса». Автор, как известно, ответил: «Жените его, убейте его, делайте с ним, что хотите». Но , посмотрев последнюю версию пьесы в обработке Джиллетта, Дойль дал свое одобрение, сказав актеру, что он «превратил это в чудесную пьесу».



Премьера спектакля состоялась в Нью-Йорке 6 ноября 1899 года, и ее успех решил судьбу Джиллетта, ибо ему пришлось выходить на сцену с этим спектаклем с поразительной регулярностью до тех пор, пока он не оставил сцену в 1932 году. В 1916 году, в возрасте шестидесяти двух лет он сделал экранную версию пьесы, но в действительности непревзойденным Холмсом Джиллетт был именно в театре. Американский критик Бут Таркингтон выразил общее мнение, заявив: «Я скорее предпочел бы увидеть, как вы играете Шерлока Холмса, чем в рождественское утро вновь оказаться ребенком».

Вот, что удалось нарыть еще помимо книги.

На самом деле это какой-то образец гугл-перевода и это то, что мне удалось из него разобрать

С. Э. Далингер, ведущий эксперт по пьесе «Шерлок Холмс» резюмировал: «Не повышая голос и оставаясь довольно бесстрастным, он мог быть волнующим без напыщенности или бесконечно трогательным, не опускаясь до сентиментальности. Одним из его самых больших преимуществ, как актера, была способность, не говоря ни слова о своем внутреннем состоянии, столь искусно показать это своей игрой, , что публика сидела, затаив дыхание, ожидая, когда он заговорит».

«Уорд Морехаус» описал стиль игры Джиллета как «сдержанный, твердый, почти пронзительный». Гретхен Финлеттер вспомнила, что это был «сухой, почти монотонный голос, превосходно подходящий для великого Холмса». В 1937 г. Нью-Йорк Таймс отметила, что, «будет трудно убедить ту часть американской публики, которая знала и с волнением следила за его игрой, что на американскую сцену когда-либо ступал лучший актер, чем он...».




Приведу выдержки из книги «Шерлок Холмс на сцене»

Получив разрешение Дойла, Джилетт не преминул воспользоваться предоставленной свободой. Он ввел в пьесу драматические, полные напряжения сцены и юмористические диалоги, а также безжалостно вычеркнул ряд персонажей — в том числе роковую Ирен Адлер. Вместо «этой женщины» появилась красавица Элис Фолкнер, главное же — появилась та самая любовная интрига, которой столь страшился Конан Дойль.





Тем не менее, Джиллетт сохранил многие черты канонического Холмса: детектив непрерывно курит трубки, сигары или сигареты, играет на скрипке, делает себе инъекции кокаина, демонстрирует язвительность, холодный интеллект и силу дедукции, не теряет присутствия духа в минуты опасности, умеет изменять свою внешность до полной неузнаваемости, отрешенно размышляет, закутавшись в халат, любовь же до поры до времени считает непростительной обузой.



Внимательный читатель или зритель заметит и другие отсылки к каноническим произведениям, доступным на тот момент Джиллетту. Вся линия компрометирующих особу королевской крови бумаг взята из «Скандала в Богемии». Эпизод с плохо выбритой щекой Уотсона восходит к «Тайне Боскомбской долины», уловка с дорожной сумкой и наручниками — к «Этюду в багровых тонах»,


разговор Холмса и Мориарти — к «Последнему делу Холмса».


Другим источником послужили нашумевшие криминальные драмы. Третий акт пьесы разворачивается в газовой камере, с помощью которой профессор Мориарти расправляется со своими жертвами (такая камера появляется у Конан Дойля и в одном из поздних рассказов о Холмсе, «Москательщик на покое»).


Джилетт ввел в пьесу также многочисленные сценические новации, от тщательно проработанных реалистических декораций и костюмов до живых диалогов, поразительных звуковых эффектов и знаменитого приема смены декораций в темноте. И пусть уже в тридцатые годы «Шерлок Холмс» виделся многим критикам как «невозможная и абсурдная мелодрама» и вопиющий пример «сенсационности, не знающей никаких границ» - пьеса надолго пережила создателей и продолжает ставиться в наши дни.

Вот здесь несколько гифок, которые довольно неплохо показывают диалог Холмса с Уотсоном











Джилетт работал быстро: переделка пьесы, начатая им в 1898 г., заняла всего четыре недели. Но пришла беда — в ночь на 23 ноября загорелся театр «Болдуин» и одноименная гостиница в Сан-Франциско, в огне погибли несколько человек. Пожар уничтожил и рукопись пьесы, находившуюся у секретаря Джилетта. Погибла и исходная пьеса Конан Дойля, о которой сегодня мало что известно — не сохранилось ни единой копии.

Джиллетт не унывал: видимо, у него имелись черновики пьесы. Уже через неделю был готов новый вариант; именно его Джиллетт привез в мае 1899 г. в Англию, куда приехал за окончательным разрешением Конан Дойля на постановку. На железнодорожной станции под Андершоу произошла знаменательная встреча — ставшая, по выражению из совсем других времен, «началом прекрасной дружбы». Карр описывает ее следующим образом: из поезда, «в длинном сером плаще с пелериной, вышел… живой Шерлок Холмс. Резкие черты, глубоко посаженные глаза под кепкой-дирстокером. Даже возраст Джиллетта, которому было около сорока пяти, в точности подходил к образу Холмса… Конан Дойль глядел на него, раскрыв рот от удивления». Тем временем «Холмс» неторопливо приблизился к Конан Дойлю, осмотрел его в увеличительное стекло и изрек: «Бесспорно, писатель». Конан Дойлю ничего не оставалось, как разразиться веселым смехом — и принять Холмса таким, каким изобразил его в пьесе Джиллетт. Матери Конан Дойль написал, что версия Джиллетта показалась ему «прекрасной пьесой… Два его акта просто великолепны!
«Джилетт превратил [„Шерлока“] в замечательную пьесу; он превосходный актер и я уверен, что если не случится ничего непредвиденного… пьеса обречена на успех. А если начало будет удачным, она будет годами ставиться в разных странах… Обычно я не страдаю излишним оптимизмом, но на пьесу возлагаю большие надежды. Это наша козырная карта» — сообщал он.

Конан Дойль не ошибся. Премьера «Шерлока Холмса» состоялась 23 октября 1899 г. в театре «Стар» в Буффало и увенчалась грандиозным успехом. «Любой почитатель детектива мистера Дойля обязан признать, что Джиллетт во всех отношениях стал его идеальным воплощением» — писала газета «Буффало экспресс.Восторженный отзыв напечатала «Нью-Йорк таймс»: «Уильям Джиллетт, вместе с тщательно отобранной труппой, одержал убедительную победу. Большая, критически настроенная аудитория с начала до конца с неослабевающим вниманием следила за сценой. После каждого акта труппу вызывали аплодисментами, и актеры раскланивались перед занавесом».
Шестого ноября 1899 г. пьеса была впервые показана взыскательной нью-йоркской публике в театре «Гаррик» на 35-ой улице и, согласно «Нью-Йорк таймс», заслужила «безусловное одобрение» зрителей[13]. После сотен спектаклей в различных городах США Джиллетт решился представить пьесу англичанам; лондонская премьера состоялась 6 сентября 1901 г. в «Лицеуме», театре Генри Ирвинга. Спектакль был встречен скептически — галерка шумела и требовала, чтобы Жилетт говорил громче, а его влюбленный детектив не пришелся по душе критикам. «Даже если Шерлоку и суждено было попасть на подмостки, то любовь, мы считаем, ему уж точно не подобает… Но здесь, в „Лицеуме“, он оказывается наделен сердцем и притом довольно влюбчивым. Да, этот Холмс влюбляется с первого взгляда, хотя и пытается, надо признать, оправдать собственную репутацию тем, что выражает свою страсть с каменным лицом» — писала «Таймс». Спектакль, однако, не сходил со сцены до апреля и еженедельно приносил антрепренерам в среднем по 2000 фунтов. Так началось долгое и триумфальное шествие пьесы, которую американский журнал «Современная литература» в 1911 году назвал «первой и наиболее важной детективной драмой».









Но Джиллетт создал не просто спектакль: задолго до Бэзила Рэтбоуна, Джереми Бретта, Василия Ливанова или Руперта Эверетта он создал классический образ, запечатлевшийся в сознании миллионов почитателей Холмса. Не кто иной, как Джиллетт, подарил Холмсу изогнутую трубку, ставшую затем у многих иллюстраторов и актеров трубкой-калабашем (Джиллетт предпочитал трубку с изогнутым мундштуком, так как она позволяла зрителям хорошо видеть лицо актера во время спектакля). Жилетт придумал и знаменитую фразу, ставшую в чуть измененном виде визитной карточкой Холмса — на сцене актер произносил: «Элементарно, мой дорогой друг». Он подарил мальчику-слуге Холмса имя «Билли», которое подхватил затем Конан Дойль. С его легкой руки драматурги и авторы бесчисленных пастишей принялись живописать любовные приключения Холмса с различными романтическими героинями. Добавим, что моделью для замечательного американского иллюстратора Конан Дойля, Фредерика Стила, послужил ни кто иной, как Джиллетт.»

Вот его непосредственный портрет из моей книги с комментариями Барринг Гоулда




А вот иллюстрации, вдохновленные его Холмсом









Вот здесь можно взглянуть на фрагменты фильма




Немножко покопалась на тумблере . Там у народа вызвал интерес вот такие "непонятки"



Табличка на дверях Уотсона. Судя по всему, здесь он не Джон и даже не Джеймс)


Уотсон почему-то пишет пером, словно дело происходит, как минимум, в начале девятнадцатого века...






С 1910 до 1920 года было выпущено более пятидесяти фильмов немого кино о Шерлоке Холмсе. Их можно разделить на две категории: либо они пытались более или менее успешно придерживаться оригинального сюжета и характера героя, либо просто воспользовались основными деталями из историй о Холмсе, и создавали с его участием совершенно новые, иногда абсолютно, не соответсвующие этому герою сценарии. И роль Шерлока Холмса свелась к тому, чтоб быть простой марионеткой в руках кинорежиссеров.
В фильме «Поющие под дождем» Кэти Сэлден сказала, что немые фильмы это «масса глупой пантомимы». И определенно эти ранние фильмы были именно такими. Они лишили Шерлока Холмса его величайшего атрибута – вербальной демонстрации своего интеллектуального превосходства и блестящего метода дедукции . Титры в немом кино были еще не совершенны и количество их было сведено к минимуму. Поэтому в немых фильмах детектив стал скорее человеком действия, нежели мыслителем.

Это стихотворение Винсента Старетта как гимн и Канону, и всей Шерлокиане и шерлокианцам. Правда, раньше даже не представляла и не задумывалась о том, что речь идет не только о Холмсе с Уотсоном, но и о тех, "кто слышит зов". Огромное спасибо oscary, которая когда-то открыла мне на это глаза.

Увидела вот эту гифку, и она напомнила об этом стихотворении и вообще о Большой игре. Решила, пусть будет здесь. Тем более, что я вроде взяла на себя роль просветителя (а это, кстати, помогает не останавливаться, не принимать все слишком близко к сердцу - как говорится, ничего личного - а просто делиться информацией)







221 б

Перевод Rimmaara.

Сойдя однажды с типографских строк,
Они остались здесь и здесь живут.
Пусть время утекает как песок,
Но эти двое в вечность не уйдут.
Поет рожок сквозь череду потерь…
Кто слышит зов – для тех идет игра.
Знай, Англия все та же и теперь,
Лишь верили бы искренне сердца.

Едва затопит тротуары ночь,
За окнами сгущается туман,
Кэб катится сквозь моросящий дождь,
И в двух шагах не различишь огня.
Но даже если мир к чертям пойдет –
Здесь будет вечный девяносто пятый год.

Сейчас на тумблере встретилось вот такое рассуждение:
"Я знаю, что Винсент Старретт выбрал 1895-й из-за слов Уотсона, который говорит, что это был самый лучший и успешный год для Холмса. Но кроме того я нахожу интересной мысль, что он выбран из-за крайне интересного времени - это уже после Рейхенбаха, и до очередной женитьбы Уотсона (если таковая в самом деле была), и это чистая квинтэссенция Холмса и Уотсона, и их расследований."

Мне самой чисто интуитивно казалось, что 1895 год говорит о том, что худшее, т.е.Рейхенбах, позади, а вместе с ним все его последствия и даже размолвки, связанные, к примеру, с женитьбой Уотсона. 1895 - это когда уже все хорошо (хочется в это верить) И, как говорится,"остановись, мгновение" - пусть уйдет все плохое, что было "до" и никогда не наступят те возможные беды, что, может быть, ждут их "после"


Для информации.

Винсент Старретт



Винсент Старретт (Vincent Starrett)

Родился в Торонто, Канада. Семья Старретта переехала в Чикаго - город, где прошла вся жизнь Винсента.
Старретт был большим поклонником творчества Артура Конан Дойла. Вместе с Кристофером Морли он стоял у истоков создания самого крупного шерлокианского общества Baker street irregulars. Он написал одно из лучших подражаний Конан Дойлу - "Необыкновенный Гамлет" (1920г.). В 1933 году Старретт написал первую биографию знаменитого сыщика: "Частная жизнь Шерлока Холмса", расширенный вариант которой вышел в 1960 году.
С 1942 года и до своей смерти Винсент вел колонку книжного обозрения в "Chicago Tribune". Одно из его эссе 1942 года было посвящено древним китайским детективным историям, и в частности, работе судье Ди. Таким образом, он познакомил читателей с знаменитым китайским судьей раньше Роберта ван Гулика (на этой почве между писателями возникла дружеская переписка).
Серийными персонажами его собственного детективного творчества стали сыщики-любители Джимми Левендер, Уолтер Гест, Джордж Вашингтон Трокселл. Трокселл принадлежит к категории детективов, которые никогда не расстаются со своим домом добровольно (так называемый "armchair detective"). Самым известным в плеяде таких героев является Ниро Вульф Рекса Стаута. В конце 40-х годов Старретт и Стаут стали друзьями.
Винсент Старретт избирался президентом Ассоциации американских детективных писателей. В 1957 году Ассоциация наградила писателя званием Гранд-Мастер.





Вот некоторые из его изречений:




"Когда мы собираем книги, мы собираем счастье"


"Только то, во что верит сердце, является истиной"




И еще немного из "Частной жизни Шерлока Холмса" (заранее прошу прощения за, возможно, несовершенный перевод)


"Больше всего хотелось бы представить их дома, на Бейкер-стрит, где оставшись одни , они неспешно проводят время за тем, что доставляет им тайное удовольствие. Маленькие виньетки совершенного счастья в клубах табачного дыма и лондонского тумана."


"Но не может быть могилы для Шерлока Холмса или доктора Уотсона...Разве не всегда они будут жить на Бейкер-стрит? Разве не там они сейчас в эту минуту, когда пишутся эти строки? За окном грохочут по мостовой колеса кэбов, пробираясь сквозь дождь, и Мориарти замышляет свой последний дьявольский замысел. А внутри полыхает в камине огонь, и Холмс с Уотсоном наслаждаются честно заслуженным отдыхом... И они всегда живы для тех, кто их любит; в романтичном уголке сердца, в ностальгической стране нашей памяти, где всегда 1895 -й год"

Винсент Старретт "Частная жизнь Шерлока Холмса.




И позже, надеюсь , я напишу более подробно о создании общества "Нерегулярных частей с Бейкер-стрит", а пока попался на глаза вот такой отрывок, очень живописный)

"Очевидно, этот ежегодный обед общества "Нерегулярных частей с Бейкер-стрит" был целым событием.
Винсент Старретт со своим приятелем заявился в кэбе, в костюме, затем все порядком напились, и тут появился Уильям Жиллетт, и все окончательно лишились рассудка"

"-Здесь произошла какая-то гнусность, - сказал Шерлок Холмс. -Уотсон, вам лучше приготовить свой пистолет."


Медные буки

Это первая глава книги "В роли Шерлока Холмса"

Можно сказать, что это что-то типа краткой биографии Дойля. Мне она даже показалась довольно бессвязной и надерганной из разных кусков. Но с другой стороны, понятно, что книга, собственно, посвящена не Дойлю, и автор просто отдает ему дань уважения, поскольку речь идет о его творении.
Мне эта глава далась не очень легко, хотя с биографией Дойля я знакома, хоть, может, и не особенно досконально.
В переводе есть несколько слабых мест, так что заранее прошу пардона, если что не так, но я старалась.

Ну, и заодно скажу лишний раз, что если кому-то будет интересно, то под тэгом Чертанов morsten.diary.ru/?tag=5686253 (только что выделила его отдельно) есть довольно большие выдержки из замечательной книги Максима Чертанова "Конан Дойль" из серии ЖЗЛ Я сама получила от чтения большое удовольствие и извлекла очень много ценной информации, дающей большую пищу для размышлений.

Ну, а теперь продолжим

Артур Конан Дойль
Артистизм в крови


Артура Конан Дойля помнят, главным образом, как создателя Шерлока Холмса – первого в мире детектива-консультанта – образа, который сошел со страниц и зажил независимой жизнью на сцене, на экране, на радио и т.д. Но Холмс был только одной из многогранных струн для смычка Дойла.

Артур Игнасиус Конан Дойль родился в Эдинбурге 22 мая 1859 года. Его мать , Мэри, была родом из Ирландии и могла проследить свою родословную вплоть до известного семейства Перси из Нортумберленда, а от них до рода Плантагенетов. Ничего удивительного, что юному Дойлю много рассказывали об истории, опасных приключениях и героических подвигах, которые послужили семенами вдохновения в его последующей карьере писателя.
Семья была большая – Артур был одним из десяти детей, и матери было очень нелегко растить их на скудный доход своего отнюдь не честолюбивого супруга, Чарльза Олтемонта Дойля, который был государственным служащим ,а временами работал художником. Отец Дойла имел склонность к депрессии, эпилепсии и алкоголизму , что в конечном итоге привело его к тому, что в 1893 году он был помещен в психиатрическую лечебницу.
Чтоб избавить Артура от депрессивной домашней обстановки миссис Дойль удалось наскрести достаточно денег, чтоб отправить его в колледж Стоунхерст, учебное заведение с очень строгими иезуитскими правилами, расположенное в уединенной части Ланкашира. Это здесь он начал всерьез задумываться по поводу своей религиозной веры и к тому времени , когда в 1875 году он покинул стены этой школы, Дойль решительно отверг христианство и стал агностиком. Проучившись еще год у иезуитов в Фельдкирхе, в Австрии, Дойль удивил свою семью тем, что принял решение изучать медицину в Эдинбургском университете.
И во время своего обучения в университете – с 1876 по 1881 годы – он встретился с двумя профессорами, которые позже послужили ему прототипами для его героев. Дойль был литературным бродягой на побережье жизни, черпая из своего жизненного опыта множество разных деталей , чтоб позже использовать в своих книгах.


Молодой Конан Дойль
В своей автобиографии «Воспоминания и приключения»(1924) Дойль описывает профессора Резерфорда с его «ассирийской бородой, поразительным голосом, широкой грудью и своеобразными манерами», черты которые позже были приписаны колоритному профессору Джорджу Эдварду Челленджеру, главному герою его научно-фантастического романа «Затерянный мир» (1912). Еще более значимым было его общение с доктором Джозефом Беллом, чей метод дедукции, позволяющий узнать историю и характер его пациентов, казался почти волшебством.


Харизматичный и вдохновляющий доктор Джозеф Белл

Он стал прообразом и послужил источником вдохновения для создания Шерлока Холмса, и интересно отметить, что первое собрание рассказов «Приключения Шерлока Холмса» (1892) было посвящено «Моему старому учителю Джозефу Беллу». Бытует мнение, что Дойль испытывал к Беллу почти сыновние чувства, видя в нем отца, которого практически был лишен дома.
Чтоб заработать деньги, будучи в университете, и помочь матери содержать семью Дойль часто брался за внештатную работу, в том числе за работу медика-ассистента в таких районах, как Бирмингем, Шеффилд и Шропшир. Ему даже случалось служить корабельным врачом на арктическом китобойном судне, это был еще один опыт, который предоставил ему достаточно материала для писательской деятельности, в особенности для рассказа «Капитан «Полярной Звезды»(1883).
Закончив университет в 1882 году, Конан Дойль стал партнером доктора Джорджа Бадда, с которым у него была общая медицинская практика в Плимуте; а Бадд некогда был его приятелем в Эдинбургском университете. Он был эксцентричным человеком, отличавшимся крайним непостоянством; партнерство вскоре распалось, и Дойль был вынужден собрать свои вещи и открыть собственную практику в Саутси. К тому времени он уже начал писать, но только в Саутси Дойль стал предпринимать конкретные действия, чтобы опубликовать плоды своих трудов. Пока медленно упрочивалось его положение в качестве практикующего врача, Дойль попробовал себя в качестве автора серии коротких рассказов, позже подумывая написать детективную повесть, в которой сыщик – сперва его звали Шерринфорд Холмс – раскрывал бы преступления путем того же метода дедукции, который применял некогда Джозеф Белл. Эта идея материализовалась в повести «Этюд в багровых тонах», где, Шерринфорд, конечно, стал Шерлоком, и так родилась легенда. «Этюд в багровых тонах» впервые появился в рождественском ежегоднике Битон за 1887 год, Дойль получил скудную плату в 25 фунтов, и тем самым отказался от всех авторских прав на свое творение.



В 1885 году Дойль женился на Луизе Хоукинс («Туи»), сестре одного из своих пациентов, но этот союз был омрачен слабым здоровьем Туи.



Ободренный публикацией своего детективного рассказа, теперь Дойль переключил свое внимание на жанр исторического романа - свою первую любовь -, вдохновленный теми историями, что рассказывала ему в детстве мать, и своим восхищением перед книгами сэра Вальтера Скотта. Результатом этого стал роман «Михей Кларк» (1889) , где говорилось о восстании Монмута. Это был большой успех и по части критики и в финансовом отношении, и именно этот роман убедил Артура Конан Дойля, что писательская деятельность является его подлинным призванием. Американский редактор журнала «Липпинкотт манзли мэгэзин» в 1890 году заказал ему второй роман о Шерлоке Холмсе, и менее, чем за шесть недель Дойль написал «Знак четырех».
Однако, лишь в 1891 году лондонский «Стрэнд Мэгэзин» начал публиковать знаменитую серию из двенадцати рассказов, которые позже вошли в сборник «Приключения Шерлока Холмса», и тогда Холмс стал подлинным властителем дум читающей публики.



«Совершенно очевидно, что идеальным компромиссом был бы постоянный герой , действующий на протяжении целого ряда рассказов, и если он только привлечет читателя, то это прочно привяжет читателя к данному журналу» - писал Дойль. И со своим предложением он в первую очередь пришел в редакцию «Стрэнд».
Именно так и случилось. В течение шести месяцев с момента первого появления сыщика с Бейкер-стрит на страницах «Стрэнд» в рассказе «Скандал в Богемии» основным притягательным пунктом и главным источником дохода журнала было каждое новое приключение Шерлока Холмса.
Несмотря на успех первой серии рассказов Дойлю быстро наскучил его герой, и хотя за вторую серию рассказов ему предложили гораздо бОльшую плату, он решил, что эта серия будет последней. Ему требовалось больше времени для написания исторических романов, которые он считал более достойными своего пера и которые смогли бы принести ему известность.


Сатирический шарж на Дойля и его творение в журнале "Панч" 1926 г.

Поэтому в последнем рассказе второй серии (позже известной, как «Записки о Шерлоке Холмсе»(1894)) он обрек своего героя на гибель в водной пучине Рейхенбахского водопада в крепких тисках могущественного профессора Мориарти.
Игнорируя жалобы публики на безжалостное убийство Холмса, Дойль сконцентрировался на других своих творческих замыслах, таких, как «Родни Стоун» (роман времен Регенства), «Дядя Бернак», в котором описывались события периода Наполеонвских войн, и многочисленных рассказах. В этот период он создал одного из любимых своих героев, бригадира Жерара, лукавого и комически напыщенного офицера наполеоновских войск. Так же, как и Холмс , Жерар впервые появился в серии рассказов в «Стрэнд», которые позже вышли одной книгой.
По мере того, как росла писательская слава Дойля, он все более и более был вовлечен в общественную жизнь страны. Он принял активное участие в Бурской войне (1899-1902), оказывая медицинскую помощь в полевом госпитале Лэнгмана в Блумфонтейне, и написал историю этой войны и памфлет, оправдывающие действия Британской армии.
На рубеже веков Дойлу пришла в голову идея написать рассказ о собаке-призраке. Прорабатывая сюжет с помощью своего друга, Флетчера Робинсона, автор понял, что для детективной линии ему нужен главный герой , и так для новой повести «Собака Баскервилей», впервые появившейся в августе 1901-го в«Стрэнде», был, наконец, возрожден Шерлок Холмс. А на следующий год Дойлю предложено было рыцарское звание за его заслуги в Бурской войне, хотя многие чувствовали, что это было в знак благодарности за оживление Шерлока Холмса. В 1903 году он поддался на выгодные предложения, как в Британии, так и в Америке, и начал писать больше рассказов о Холмсе.
Туи умерла в 1906 году, и годом позже Дойль женился на Джин Лекки , которая была поистине любовью всей его жизни.


Свадьба Конан Дойля и Джин Лекки в церкви Сент-Маргарет в Вестминстере 18 сентября 1907 года. Справа брат Дойля Иннес, который был его шафером


Конан Дойль с семьей.

В этот период он отстаивал невиновность парса, Джорджа Эдалджи, обвиненного в убийстве домашнего скота в Уорвикшире. Используя методы своего литературного героя, которые помогли доказать, что из-за своего плохого зрения Эдалджи не мог совершить это преступление, Дойль добился его освобождения.
Были и другие процессы, привлекшие внимание Дойля, когда он чувствовал, что была допущена несправедливость. Он пытался добиться отмены смертной казни Кейсмента, обвиненного в предательстве во время Первой Мировой войны (хотя на этот раз его усилия успехом не увенчались) и также заявил о невиновности Оскара Слейтера, немецкого еврея, обвиненного в убийстве. Благодаря усилиям Дойля, в 1927 году, отсидев в тюрьме 18 лет, Слейтер был освобожден. С началом Первой Мировой войны Конан Дойль играл важную роль в формировании местных добровольных частей – предшественников отрядов местного ополчения – и действовал, как военный корреспондент, посещая места боевых действий.



Конан Дойль и Джеки Куган 1923 г. (американский киноактер, первый в истории ребенок-кинозвезда)

Возможно, бессмысленная гибель стольких молодых жизней вновь оживила его интерес к спиритуализму, ибо в 1916 году он был уже убежден, что должен посвятить последние годы жизни распространению этого учения. Это решение еще более окрепло после смерти его сына Кингсли, который после тяжелого ранения в битве при Сомме умер от пневмонии. В последнее десятилетие своей жизни много времени и энергии Конан Дойль отдавал лекциям по спиритуализму в Австралии, Америке, Канаде и Южной Африке. Он был осторожен и скрупулезен, проверяя медиумов, но бывали случаи, что его обманывали.
Этим воспользовались его критики, называя его крайне легковерным.
И в 1922 году, когда Дойль признал фотографии эльфов в Коттингли подлинными, то выглядел до наивности доверчивым. Две девочки из Йоркшира утверждали, что не только видели эльфов в горной долине недалеко от своего дома, но даже и сфотографировали их. Выдающийся теософ, Эдвард Гардинер, был убежден в подлинности фотографий и Дойль поддерживал его точку зрения.
Одержимость Дойля спиритуализмом и его поиск неопровержимых доказательств существования жизни после смерти свел его с фокусником Гудини, который также был спиритуалистом. Но они рассорились после сеанса, на котором леди Джин Конан Дойль, действующая, как медиум, получила письменное послание от покойной матери Гудини. Поскольку мать фокусника была еврейкой и не могла не произнести, не написать ни слова по-английски, Гудини объявил сеанс фальсификацией. Позже он высмеял этот случай в статье, и это еще более углубило разрыв между ним и Дойлем.
После предпринятого им тура по Скандинавии и Голландии, где он читал лекции по спиритуализму, Дойль вернулся домой обессиленным, и у него произошел сердечный приступ. Полностью он уже так от него и не оправился и умер в своем доме в Кроуборо , в Сассексе, 7 июля 1930 года
Артур Конан Дойль был замечательным человеком во многих областях своей жизни. Его литературное наследие, возможно, имеет более широкий спектр, чем у любого другого писателя девятнадцатого и начала двадцатого столетия: он писал стихи, пьесы, морские рассказы, семейные драмы, исторические и научно-фантастические романы, медицинские истории, трактаты о спиритизме, и, конечно, детективы. Но будучи замечательным писателем, он, кроме того, был умнейшим, энергичным, передовым человеком своего времени со своими твердыми взглядами и идеями – человек из викторианской эпохи с мировоззрением уже века двадцатого. Азарт толкал его на самые разные поступки: он бежал кросс за Парламент (безуспешно), играл в крикет за MCC, захватив даже раз воротца великого Грейса; стал одним из первооткрывателей лыжного спорта в Швейцарии; проявлял острый интерес к фотографии и писал статьи на эту тему в «Британский журнал фотографии», ну, и конечно, он был врачом; это звание он ценил выше всех других.
Учитывая столь многие выдающиеся и поразительные качества писателя, не приходится удивляться тому, что самый известный созданный им литературный персонаж, Шерлок Холмс, был столь же богато одаренной личностью.

Этот пост , возможно, будет и не слишком содержательным, но я просто для себя отмечу, как постепенно погружалась в мир шерлокианы, благодаря своим книжным открытиям последнего времени.

Наверное, первой моей иностранной книгой о Холмсе была "Starring Sherlock Holmes" Дэвиса. О киновоплощениях Холмса.




Я тогда заново открывала для себя Холмса и Гранаду, но должна отметить, что толком еще так и не взялась за эту книгу, потому и хочу главу за главой подробно рассмотреть ее в своем дневнике.
Но это то, что касается фильмов.

Потом был Канон с аннотациями Барринг Гоулда и, наверное, с него все и началось. Причем интересно, что все с этими книгами - их два тома - у меня вышло как-то случайно) Я была еще полным лохом и в сети, и в плане каких-то познаний о шерлокианской литературе. Во-первых, я никак не думала, что это столь объемный труд, считала что просто какие-то комментарии к Канону. И когда получила вот такой талмуд, была немного ошарашена.



А потом меня еще больше поразило письмо от продавца, который приносил извинения за рассеянность и за то, что прислал только один том. Тут же выслал второй том, не взяв никаких денег за доставку.
И должна сказать, что я вначале была немного разочарована,- сейчас даже немного стыдно об этом вспоминать,- что там был, собственно, весь Канон соответственно на языке оригинала, а комментарии скромно размещались на полях. И было довольно много черно-белых иллюстраций довольно низкого качества. Книги были старыми, 1975 года.
Теперь справедливости ради хочу сказать, что во-первых, я ныряю в эти тома каждый раз, когда нужно посмотреть какую-то фразу из Дойля на английском. Это во-первых. Ну, а во -вторых, когда стала потихоньку рассматривать и изучать эти самые побочные комментарии - и плюс там еще было несколько огромных глав вступления - меня поразила сама атмосфера, которой повеяло со страниц этих книг. Все эти английские обращения: "как писал мистер Кристофер Морли...", "по словам лорда Донегалла...", "в соответствии с тем, что заявила миссис Сейерс...". Уже с первых страниц почувствовалось, что это, в самом деле, исследования, которые пишут "немногие для немногих читателей". Предполагалось, что читателям хорошо известны имена всех этих знаменитых шерлокианцев. Попутно приводились цитаты из их работ, которые вызывали у меня живой интерес уже одними своими названиями, но не только ими. "Мой дорогой Холмс" Гэвина Бренда, "Шерлок Холмс, как юрист" Альберта Блостейна, "Шерлок Холмс - собиратель редких книг" Маделейн Стерн, и многих других.
Обращали на себя внимание иллюстрации, хоть и сильно затемненные, как на плохом ксероксе, но тем не менее , там я впервые увидела многие из иллюстраций к Канону, и потом к примеру, обращали на себя внимание портреты Уотсона




И как-то особенно произвела на меня впечатление вот эта фотография помощника Дойля майора Вуда с подписью "Полагаю, доктор Уотсон?"


Ну, и собственно прямо на примере этой книги я узнала, что такое "Большая игра" .


"В самом начале "Этюда" значится ( Being a Reprint from the Reminiscences of John H. Watson, M.D., Late of the Army Medical Department).Здесь у Барринг-Гоулда фигурирует следующий комментарий.

"Представтьте, - как писал в своих библиографических заметках покойный Эдгар Смит, -эту книгу, какой она должна бы быть. Это чудесный том, в твердой обложке, с тиснением и прекрасно отпечатанный в какой-то частной типографии где-то около 1885 года. Наряду с его отчетом о первом приключении, которое он разделил со своим другом, мы найдем здесь также ряд ранних работ доктора: конечно же что-то о его встречах на трех континентах с женщинами многих национальностей, и более детальный отчет о том, свидетелем чего он был в Индии, в котором, будем надеяться, будет подробно описано о боевых заслугах доктора. Он должен был рассказать о многом: ему было около тридцати трех, когда он это писал, но будучи тем, кем он был, можно предположить, что у него было достаточно оснований, чтобы уже тогда назвать это "Воспоминания" Большинство исследователей, однако , предполагают, что эти "Воспоминания" никогда не выходили в печати. "В последние годы, - пиал мистер Джон Болл, - было проведено тщательное исследование, дабы определить местонахождение всех доступных изданий , но ни один экземпляр вышеупомянутых "Воспоминаний" так и не был найден.
"Как Уотсон познакомился с Конан Дойлем? - задавался вопросом мистер Блисс Остин в рождественском выпуске "Бейкер-стрит" 1962 года. Он предполагает, что сам Конан Дойль , возможно, пролил свет на это вопрос, когда написал в своей автобиографии: "К самым моим приятным воспоминаниям о периоде с 1880 по 1893 относится время, когда я был представлен, как начинающий писатель литературным кругам Лондона." "Затем он перечисляет авторов, с которыми познакомился - Редьярд Киплинг, Джеймс Стивен Филлипс, Уотсон... и многие другие. Значит, он встречался с Уотсоном в литературных кругах! Но что написал Уотсон, чтобы самому получить туда доступ? Очевидно, эти самые воспоминания, а "Этюд в багровых тонах" является лишь выдержкой из них."

Я приведу совсем маленькие отрывки, чтоб дать некоторое представление о стиле, в котором написано вступление. В предыдущем посте я привела труд Нокса, а вот здесь можно увидеть, что последовало за этим

"В 1932 году покойный Гарольд Уилмердинг Белл (1885-1947), известный американский археолог сделал первую попытку датировать расследования Холмса, как описанные Уотсоном, так и лишь упоминаемые, в своей книге "Шерлок Холмс и доктор Уотсон: хронология их приключений". Этот прекрасный том бирюзового цвета был издан в Лондоне издательством "Констэбл и Ко." ограниченным тиражом 500 экземпляров по цене 15 шиллингов.

В октябре того же года вышла монография эрудированного и неизменно вызывающего восхищение мистера Т.С.Блейкни "Шерлок Холмс: факт или вымысел?" Она представляла собой нечто большее, нежели просто хронологию. Ее главы "Мистер Шерлок Холмс", "Холмс и Скотланд Ярд", "Литература мистера Холмса" дают новое освещение и Холмсу и всей Саге в целом.
В 1930-м Кристофер Морли написал свое продолжительное предисловие к полному собранию рассказов о Холмсе, опубликованному американским издательством Дублдэй; в 1940 году вышла первая американская антология под редакцией Винсента Старетта "221б: исследования о Шерлоке Холмсе....


В 1951 году вышла книга Гэвина Бренда "Мой дорогой Холмс", а в 1953-м покойный доктор Эренст Блумфилд Цайслер опубликовал свою "Хронологию Бейкер-стрит: комментарии о священных писаниях доктора Джона Уотсона "




Ну, и потом вот такой небольшой пример разброса мнений шерлокианцев относительно года рождения Холмса:

"Мы приняли за аксиому 1852 год, - писал мистер Блейкни, - и ничем не рискуя, можем считать, что более ранняя дата неприемлема, но с другой стороны, вполне допустим и 1853-й."
"Поскольку нам не удалось найти его свидетельства о рождении , общепризнанным фактом считается, что Шерлок Холмс родился либо в конце 1852, либо в начале 1853 года, - писал в своих "Исследованиях о Шерлоке Холмсе" мистер Грайзербрук.
"Нет достаточных оснований, чтобы более точно определить дату рождения Мастера , чем в период между 1857-59 годами, - таков был окончательный вердикт доктора "

Привожу эти маленькие цитаты, чтоб просто дать представление о стиле этой книги и общем направлении шерлокианских дискуссий. Надеюсь позже приведу более полный перевод и вступления и комментариев.

Но все эти имена и названия книг и монографий запали мне в память, и я стала уже более углубленно изучать буржуйский книжный рынок. Наверное, в тот период двумя главными приобретениями можно считать книгу Николаса Утехина "Холмс в Оксфорде", перевод которой я здесь полностью выкладывала под тэгом Университет Это исследование на тему университета, где учился Холмс. И именно тогда я впервые узнала имя Николаса Утехина, редактора "Шерлок Холмс Джорнал".



А потом еще был сборник "Франция в крови" - о французских корнях Холмса и Французских следах в Каноне.



Именно оттуда я перевела чрезвычайно интересную статью о связях Холмсов и Верне.morsten.diary.ru/p215367514_bernard-djevis-arti... А уже позже я поняла, что сборник выпущен английским (лондонским) обществом Шерлока Холмса и это стало для меня мерилом - у них в самом деле есть поразительные исследования

Еще ближе познакомиться с Большой игрой и трудами шерлокианцев удалось благодаря двум огромным томам , которые так и назывались "Большая игра" и были изданы американским шерлокианским сообществом "Baker Street Irregullars" (Нерегулярные части с Бейкер-стрит) Думала, что вряд ли когда-нибудь куплю более дорогие книги.



Но перечень глав говорил сам за себя

Дата "Знака четырех"
Знания химии - глубокие
Доктор Уотсон и британская армия
Первые дни на Бейкер-стрит
Доктор Уотсон в Нетли
Свидание в Монтенегро:июнь 1891 года
Баскервилль-холл
Правда о Мориарти
Ранние годы Шерлока Холмса
Корнуолл и Дьяволова нога

И это только часть глав...

Благодаря этим книгам открыла для себя вышеупомянутое сообщество BSI, которое ведет довольно активную работу, проводит встречи и конференции, издает книги и журналы. В одном посте, конечно, всего не охватишь, у меня и так чувство, что мчусь галопом по Европам, но, тем не менее, хочу сказать еще вот что. Открыла для себя такие уникальные издания, как шерлокианские журналы. Это главным образом, журналы двух крупнейших шерлокианских обществ - американское Baker Street Irregulars и британское Sherlock Holmes Journal. На мой взгляд , издания и работы второго отличаются большей глубиной, но, наверное еще рано судить - я только начала изучать их. Некоторые переведенные мной статьи уже выкладывала в дневник и буду продолжать это делать и впредь

Журналы эти тоже практически редкость. Один год я подписывалась на BSI, но они порой бывают довольно безалаберны и не обязательны, поэтому с этим завязала. Интересно, что порой старые их журналы достать гораздо проще, чем журналы периода с 2012 по 2016. Они практически недосягаемы, а обложки бывают очень завлекательны, потому периодически проглядываю интернетные забугорные ресурсы, иногда бывают сюрпризы. Вот кое-какие из моих сокровищ)



А теперь надеюсь еще ознакомиться с содержанием английского шерлокианского "Общества Северных Месгрейвов". Но это пока в перспективе...





Вообще, не сказала, наверное, и десятой доли того, что хотела. Потому как тема большая и я, наверное, просто пыталась привлечь к ней внимание. Чтоб не быть голословной, постараюсь почаще выкладывать сюда переводы статей. Вот только где бы взять еще время... Но, как говорится, было бы желание

Мне хотелось, возможно, уже не в первый раз немного поговорить о шерлокианцах, их исследованиях и их знаменитой "Большой игре". О том, как я постепенно со всем этим познакомилась. Но сначала мне бы хотелось вспомнить одного из основоположников всего этого движения.
Я говорю сейчас о преподобном Рональде Ноксе


В 1911 году Нокс написал эссе, озаглавленное "Исследование литературы о Шерлоке Холмсе", которое сегодня считается краеугольным камнем шерлокианской науки.Вместо того, чтоб утверждать, что рассказы о Холмсе можно причислить к Большой литературе, он стал указывать на странности в этих рассказах. Как на самом деле звали Уотсона: Джон или Джеймс? Куда он был ранен: в ногу или в плечо? Как мог пес Виктора Тревора укусить за ногу Холмса, когда студентам не дозволялось держать собак?

А серьезным литературным критикам Нокс говорил :" Если кто-то возразит, что исследование литературы о Холмсе не достойно внимания академического ума, я мог бы довольствоваться ответом, что академический ум достоин исследовать все, если при этом исследование является полным и систематическим".

Как говорил сам Холмс, "для великого ума мелочей не существует".

Чтоб не быть голословной я решила для общего ознакомления, а заодно и для себя - чтоб было под рукой - поместить тут эту работу Нокса. А потом уже идти дальше - рассказать о том, как его последователи подхватили его идею , развили и усовершенствовали.

Итак,

Рональд А. Нокс

Исследование литературы о Шерлоке Холмсе


Предисловие переводчика

Переводить эту работу Рональда Нокса — и честь, и наказание. Лестно прикоснуться к славе человека, который постоянно цитирует великих писателей и мыслителей, человека, который на голову выше тебя интеллектуально. Все это так, но именно здесь для переводчика скрыто настоящее минное поле. Пусть как читатель я не узнал цитаты — это не беда, но беда, если я не узнал ее как переводчик и перевел не теми словами, под которыми она известна! А Рональд Нокс цитирует, часто совсем не задумываясь о таких мелочах, как ссылки на оригинал. Правда, иногда цитата очевидна — например, когда она написана на латыни или греческом, не говоря о французском. Но иногда Нокс сам пишет фразу на латыни, не заботясь о переводе, — что за трудность с его-то классическим образованием! Очевидно, что и предлагаемая статья предназначена для подобных ему людей. А что делать нам? Оставить такие строки без перевода, как сделал автор? Пришлось иногда поступать именно так, иногда искать литературный перевод, иногда переводить самому.
Второй момент — примечания. Я их, конечно, вставлял, но не ко всему, что встречалось. Я считаю, что человек, читающий Нокса, способен и сам войти в Интернет и перевести дюйм или фут в сантиметры, узнать, кто такой Петрарка и т. п. Поэтому примечания я вставлял на свое усмотрение. Кстати, все они сделаны мною.
Третье: цитаты Конан Дойля. Я старался найти цитируемые места, используя имеющийся у меня черный восьмитомник шестидесятых годов. Переводы там, я считаю, великолепные, но... Некоторые детали там исчезли. Например, как читатели увидят, в одном месте переводчик вместо «старого халата мышиного цвета» написал просто «старый халат». Это ничуть не испортило рассказ. Не знал переводчик, что Рональд Нокс сравнивает цвета халата в разных рассказах! Не читал, да и вряд ли мог прочесть. Но что делать нам? В этих случаях я тоже вставлял примечания.
И все-таки удовольствие от общения с монсеньором Рональдом Ноксом перевешивает все трудности, связанные с работой. Надеюсь, что и читатели порадуются вместе со мной.

8 сентября 2016 года Гастингс




Исследование литературы о Шерлоке Холмсе

Монсеньор Рональд А. Нокс

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны. Если и есть что-либо приятное в критике — так это отыскивать то, что совершенно не предназначено для наших поисков. Согласно именно этому методу мы рассматриваем как существенное то, что автор не желал считать существенным, и считаем важным то, что автор расценивал как мелкий эпизод. То есть, если кто-то написал книгу, посвященную репе, современный ученый пытается обнаружить из текста, был ли автор в хороших отношениях со своей женой; если поэт пишет о лютиках, каждое слово, которое он произносит, может использоваться в качестве аргументов против него в спорах, посвященных его взглядам на будущее мироустройство. Используя этот захватывающий принцип, мы с упоением выкапываем у Аристофана свидетельства об экономике его времени именно потому, что Аристофан ничего не знал об экономике; мы пытаемся расшифровать Шекспира, поскольку внутренне уверены, что Шекспир никогда ничего не зашифровывал; мы просеиваем Евангелие от Луки, чтобы изучить синоптическую проблему, так как Святой Лука, бедняга, никогда не подозревал, что такая проблема существует.
Особо приятно применить этот метод к Шерлоку Холмсу, потому что — в некотором смысле — это его собственный метод. «Я всегда придерживался мнения, что мелочи важнее всего», — говорит он. Эти слова могли бы быть девизом его работы в течение всей жизни. И дело обстоит именно так, не правда ли, как любим говорить мы, священнослужители, — по мелочам, явно незначительным вещам мы и судим о характере человека.

читать дальшеЕсли кто-то возразит, что исследование литературы о Холмсе не достойно внимания академического ума, я мог бы довольствоваться ответом, что академический ум достоин исследовать все, если при этом исследование является полным и систематическим. Но я пойду дальше и скажу, что в настоящее время нам нужно гораздо ближе познакомиться с методами Шерлока. Зло, которое он совершил, продолжает жить и после него, полезное же погибло вместе с ним в Райхенбахе. Известен факт, что несколько человек пристрастилось к пагубной и вредной привычке принимать кокаин в результате чтения книг о Холмсе. В равной степени очевидно, что Скотланд-Ярд не извлек ни капли пользы ни из его насмешек, ни из примеров. Когда Холмс в «Союзе рыжих» обнаружил, что преступники роют подкоп в подвалы банка, он уселся с потайным фонарем в подвале и спокойно арестовал их, как только они вошли. Но когда полиция обнаружила, что банда Хаунддича использовала тот же самый прием, что сделали полицейские чины? Они направили несколько констеблей, которые колотили в двери помещения в банке, крича: «По нашим сведениям у вас происходит ограбление». Конечно же, их перестреляли, а Министерство внутренних дел вынуждено было вызвать целый полк с оружием и пожарную команду, чтобы организовать поимку преступников.
Любое исследование о Шерлоке Холмсе должно начинаться с изучения доктора Уотсона. Давайте рассмотрим сразу литературный и библиографический аспект вопроса. Во-первых, относительно аутентичности. В цикле о Холмсе есть несколько серьезных несогласованностей. Например, «Этюд в багровых тонах» и «Воспоминания» написаны рукой доктора Джона Г. Уотсона, но в рассказе «Человек с рассеченной губой» миссис Уотсон, говоря о своем муже, называет его Джеймсом. Автор данного исследования вместе с тремя братьями написал сэру Артуру Конан Дойлю, прося разъяснений, причем в подписи свои имена мы расположили в соответствующем стиле, снабдив крестами и пометкой, что это Знак четырех. В ответе было сказано, что это просто ошибка — фактически ошибка редактирования. «Nihil aliud hic latet, — утверждает великий Соувош, — nisi redactor ignoratissimus» . Тем не менее эта ошибка дала оригинальный стимул Бэкнеке создать теорию Второго Уотсона, которому он приписывает «Этюд в багровых тонах», «Глорию Скотт» и «Возвращение Шерлока Холмса». Первому Уотсону он оставляет остальную часть «Записок», «Приключения», «Знак четырех» и «Собаку Баскервилей». Он оспаривает «Этюд в багровых тонах» по другим причинам: например, там заявляется, что знания Холмса в области литературы и философии равны нулю, тогда как совершенно ясно, что настоящий Холмс был начитанным человеком и глубоким мыслителем. Мы вернемся к этому тезису позже.
Бэкнеке отбрасывает «Глорию Скотт» частично из-за того, что Холмс там утверждает, что пробыл в колледже только два года, в то время как в «Обряде дома Месгрейвов» он говорит «в последние годы моего пребывания в университете», — по мнению Бэкнеке, это доказывает, что эти два рассказа не вышли из-под пера одного и того же человека. Кроме того, в «Глории Скотт» сказано, что терьер Перси Тревора укусил Холмса, когда тот шел в церковь, что немыслимо, так как собак не допускают на территорию любого университета. «Терьер более уместен на ступенях церкви, — добавляет критик, — чем эта жульническая имитация среди божественных творений настоящего Уотсона». Следующее обвинение против «Глории Скотт» состоит в том, что в ней показано только четыре составляющих из одиннадцати (о них речь позже), характерных для полного описания расследования Холмса, — более низкий процент, чем встречается в любой другой подлинной истории. Лично я верю, что это несоответствие объясняется исключительным характером расследования, а эти две нестыковки слишком незначительны (на мой взгляд), чтобы дать основание для столь тонкой теории. Для меня и «Глория Скотт», и «Этюд в багровых тонах» — подлинные факты биографии Холмса.
Когда мы подходим к «Последнему делу Холмса», где предполагается его смерть, а затем к возвращению ничуть не пострадавшим и даже еще более энергичным, проблема углубляется. Некоторые критики, считая рассказы цикла «Возвращение» подлинными, расценивают «Последнее дело Холмса» как инцидент, сфальсифицированный Уотсоном в его собственных целях. Так, М. Пифф-Пафф считает это старой драматической уловкой и приводит пример с Залмоксисом или Гебелейзисом у древних гетов, который скрывался под землей в течение двух лет, и затем возвратился, чтобы проповедовать доктрину бессмертия. Фактически М.Пифф-Пафф формулирует свой вердикт так: «Шерлок Холмс никогда не падал в Райхенбахский водопад, — это Уотсон пал с нагромождения собственной лжи». В подобном же тоне Билгеманн утверждает, что этот эпизод — слабая имитация Эмпедокла на Этне, а оставленный альпеншток представляет собой известный башмак, который был извергнут назад вулканом. «Этот эпизод «Последнего дела Холмса», в его собственных бессмертных выражениях, «опрокидывает тележку-с-яблоками», т. е. Уотсона».
Другие, и среди них, конечно, Бэкнеке, считают «Последнее дело» подлинным, а рассказы из цикла «Возвращение» фальсификацией. Аргументы против этих рассказов могут быть разделены на следующие: (а) изменения в характере и методах Холмса, (б) те факты, которые указывают на противоречия в самом рассказе, (в) несогласованности, найденные в сравнении с предыдущими рассказами.
(а) Настоящий Холмс никогда не унижает клиента. Холмс же в «Трех студентах» «раздраженно пожал плечами в знак согласия, и наш визитер... стал торопливо излагать суть дела». С другой стороны, у настоящего Холмса нет никакой болезненной тяги к тяжким преступлениям, но когда Джон Гектор Макфарлейн говорит о том, что его могут арестовать, мы слышим: «Вы пойдете в тюрьму! — воскликнул Холмс. — Да это просто замеча… просто ужасно». Дважды в «Возвращении» он смеется над арестованным — черта, которая была чужда настоящему Холмсу, то ли из-за профессионального этикета, то ли по другим причинам. Далее, фальшивый Холмс называет клиента по имени, что совершенно невозможно для автора, взгляды которого не искажены ошибочным представлением о происходящем. Он сознательно воздерживается от еды во время работы, тогда как настоящий Холмс поступает так только по рассеянности, как в «Пяти зернышках апельсина». В этих историях он трижды цитирует Шекспира и все три раза без ссылки на источник. В «Пляшущих человечках» его логика слаба. В «Одинокой велосипедистке» он посылает Уотсона в качестве своего эмиссара — беспрецедентный случай, поскольку даже в «Собаке Баскервилей» он сам едет в Дартмур инкогнито, чтобы следить за событиями. Истинный Холмс никогда не колеблется и не сомневается; Холмс в рассказах серии «Возвращения» сомневается по крайней мере три раза.
(б) Возможно ли то, что университетский документ, содержащий текст на соискание стипендии, — нет, оксфордский документ! — поскольку в связи с этим делом упоминается «старинный дворик колледжа», — должен быть напечатан только за день до экзамена? . То, что он содержал только половину главы Фукидида? То, что на корректуру гранок этой половины главы у экзаменатора ушло полтора часа? То, что гранки этой половины главы должны были быть напечатаны на трех последовательных полосах? Кроме того, если на карандаше было написано имя ИОГАНН ФАБЕР, как могли две буквы НН — и только две эти буквы! — остаться на огрызке карандаша? Далее, профессор Дж. A. Смит доказал, что невозможно определить по наложению следов от передней и задней велосипедных шин, в какую сторону двигался велосипедист.
(в) Относительно фактических неувязок. В тайне «Одинокой велосипедистки» брак заключается без единого свидетеля, не считая счастливой пары и исполняющего обязанности священнослужителя. В «Скандале в Богемии» Холмса, загримированного под праздношатающегося бездельника, приглашают специально на том основании, что брак без свидетеля будет недействительным. В «Последнем деле Холмса» полиция «накрыла всю шайку, кроме него», т.е. Мориарти. В «Пустом доме» мы слышим, что полиция не смогла осудить полковника Морана. Профессора Мориарти в «Возвращении» называют профессором Джеймсом Мориарти, тогда как из «Последнего дела Холмса» мы знаем, что Джеймсом звали его брата, военного, который пережил его. И, самое худшее, кукла в окне на Бейкер-стрит задрапирована в «старый халат мышиного цвета»! Как будто мы забыли, что именно в синем халате Холмс выкурил унцию табака, размышляя о запутанном деле «Человека с рассеченной губой»! «Детектив, — говорит М. Папье-Маше, — стал хамелеоном». «Это не в первый раз, — вторит ему более тяжеловесный Соувош, — когда цветные одежды используют для обмана! Но на самом деле Шерлок, наш современный Иосиф, окончательно исчез, и злой зверь Уотсон пожрал его».
С этой критикой я согласен, но, однако, не могу согласиться с теорией «Второго Уотсона». Я считаю, что все рассказы написаны одним Уотсоном, тогда как подлинный цикл — это фактически реальные расследования, фальшивые приключения — это напряженная работа его собственного воображения. Конечно же, мы можем восстановить факты. Уотсон был чем-то вроде бездельника. Он мот: это мы узнаем из начала «Этюда в багровых тонах». Его брат, как выясняет Холмс, исследуя царапины на крышке часов, был законченным алкоголиком. Сам Уотсон, будучи холостяком, посещает бар Критерион: в «Знаке четырех» он признается, что выпил за ланчем слишком много кларета, ведет себя довольно странно, затем рассказывает, «как однажды глубокой ночью ко мне в палатку заглянул мушкет и я дуплетом уложил его из двуствольного тигренка», и предостерегает свою будущую жену «ни в коем случае не принимать более двух капель касторового масла, поскольку это очень опасно», и настоятельно советует «в качестве успокаивающего средства в больших дозах стрихнин» . Что происходит? Пророческий дар Илии покидает его; его жена, как мы знаем, умирает; он вновь попадает во власть старого порока; его практика, уже сократившаяся из-за постоянного пренебрежения делами, сходит на нет; он вынужден зарабатывать на жизнь, стряпая неуклюжие пародии на замечательные расследования, тогда как раньше был лишь правдивым летописцем.
Соувош даже составил подробную таблицу его заимствований от других писателей и из более ранних собственных рассказов. Пребывание Холмса в Тибете с Далай-ламой заимствовано у доктора Николя ; шифр «Пляшущих человечков» аналогичен описанному в «Золотом жуке» Эдгара Аллена По; «Конец Чарльза Огастеса Мильвертона» демонстрирует влияние Раффлса ; «Подрядчик из Норвуда» многое взял из «Скандала в Богемии»; сюжет «Одинокой велосипедистки» напоминает «Случай с переводчиком»; «Шесть Наполеонов» — «Голубой карбункул»; «Второе пятно» копирует «Морской договор» и так далее.
Теперь перейдем к датировке различных произведений, насколько она может быть сделана по внутренним фактам, неявным или явным. Результаты можно свести в следующую таблицу.

(1)«Глория Скотт» — первое дело Холмса.
(2) «Обряд дома Месгрейвов» — его второе дело.
(3) «Этюд в багровых тонах» — впервые появляется Уотсон, то есть это первый из рассказов «мы с Холмсом». 1879 год.
(4) 1883, «Пестрая лента».
(5) 1887, апрель, «Рейгетские сквайры».
(6) Тот же год, «Пять зернышек апельсина».
(7) 1888, «Знак четырех» — Уотсон обручается.
(8) «Знатный холостяк». Накануне свадьбы Уотсона.
Затем близко следуют
(9) «Горбун»,
(10) «Скандал в Богемии» и
(11) «Морской договор», — очевидно, именно в этом порядке.

___К какому-то отрезку 1888 года мы должны отнести и (12), (13) и (14), то есть «Приключения клерка», «Установление личности» и «Союз рыжих». В июне 1889 года имеем: (15) «Человек с рассеченной губой», (16) «Палец инженера» (лето) и (17) «Голубой карбункул» (где-то сразу после Рождества). Рассказ «Последнее дело Холмса» датирован 1891 годом. Остаются «Серебряный», «Желтое лицо», «Постоянный пациент», «Случай с переводчиком», «Берилловая диадема» и «Медные буки», относящиеся, очевидно, ко времени до женитьбы Уотсона, а «Тайна Боскомской долины» после нее: другая датировка для них невозможна.
Остается только «Собака Баскервилей». Она явно датирована 1889 годом, то есть, не претендует на то, что происходит после «Возвращения». Соувош, который считает ее подделкой, указывает, что в «Таймс» никогда не опубликовали бы передовицу о свободе торговли до конца 1903 года. Но этот аргумент противоречит себе сам: мы можем доказать методом, похожим на тот, который использовал Блант в «Неумышленных совпадениях в Священных Писаниях» , что все происходило до 1903 года. Старый чудак, который собирается затеять судебный процесс против полиции, говорит, что случай войдет в историю как дело «Френкленд против королевы» , а как все мы знаем, в 1901 году на престол взошел король Эдуард.
Мне не следует напрасно тратить время на другие доказательства (весьма неудовлетворительные), которые были представлены, чтобы показать поддельность «Собаки Баскервилей». Кошачья любовь Холмса к личной чистоте действительно не вяжется с заявлением в «Этюде в багровых тонах», что все руки у него были покрыты отметками от уколов, заклеенными пластырем, — хотя этот аргумент также используется Бэкнеке, чтобы высказаться против подлинности более раннего произведения. Более серьезный вопрос касается времени завтраков Уотсона. И в «Этюде в багровых тонах», и в «Приключениях» мы читаем, что Уотсон завтракал после Холмса; в «Собаке» нам говорят, что Холмс завтракал поздно. Но тогда единственный верный вывод состоит просто в том, что Уотсон завтракал очень и очень поздно.
А теперь возьмем как основу для нашего исследования три крупных произведения: «Знак четырех», «Этюд в багровых тонах» и «Собаку Баскервилей», — вместе с двадцатью тремя рассказами: двенадцать в «Приключениях» и одиннадцать в «Записках», — и продолжим исследовать структуру и литературные антецеденты этой формы искусства. Фактическая схема каждого произведения должна состоять, согласно немецкому ученому Рацеггеру и его школе, из одиннадцати различных частей. Порядок их в некоторых случаях может быть изменен, и в рассказе их может быть больше или меньше, смотря по тому, насколько он ближе или дальше от идеального. Лишь в «Этюде в багровых тонах» присутствуют все одиннадцать; в «Знаке четырех» и в «Серебряном» их десять, в «Тайне Боскомской долины» и «Берилловой диадеме» — девять, в «Собаке Баскервилей», «Пестрой ленте», «Рейгетских сквайрах» и «Морском договоре» — восемь и так далее, пока мы не доходим до «Пяти зернышек апельсина», «Горбуна» и «Последнего дела Холмса» — с пятью и «Глории Скотт» — лишь с четырьмя.
Первая часть — Proömion, или введение — домашняя сцена на Бейкер-стрит с неповторимыми характерными чертами и иногда демонстрацией, устроенной детективом. Затем следует первое разъяснение, или Exegesis kata ton diokonta, то есть заявление клиента по делу, сопровождаемое Ichneusis, или личным расследованием, часто включающим знаменитое ползание по полу. № 1 присутствует постоянно, № 2 и 3 — почти всегда. № 4, 5 и 6 менее необходимы: они включают Anaskeue, или опровержение официальной теории Скотланд-Ярда, первый Promenusis (exoterike), в котором дается несколько случайных намеков для полиции (она никогда к ним не прислушивается), и второй Promenusis (esoterike), в котором намечается истинное направление расследования лишь для одного Уотсона. Иногда оно оказывается неправильным, как в «Желтом лице». № 7 — Exetasis, или дальнейшее продвижение расследования, включающее перекрестный допрос родственников, домочадцев и т.п., исследование трупа (если таковой имеется), посещение архива и различные следственные действия известного характера. № 8 — Anagnorisis, в котором преступник пойман или изобличен. № 9 — второе Exegesis (kata ton pheugonta), то есть признание преступника, № 10 — Metamenusis, в котором Холмс описывает, в чем состояли улики и какие выводы он сделал, и № 11 — Epilogos, иногда состоящий из единственного предложения. Это заключение, как и Proömion, — постоянная составляющая и часто содержит нравоучение или цитату какого-нибудь знаменитого писателя.
Хотя «Этюд в багровых тонах» — в некотором смысле типичная и идеальная история про Холмса, она же несколько примитивна, и от некоторых элементов позже отказались. Exegesis kata ton pheugonta (№ 9) содержится по большей части не в словах преступника, а составляет отдельную историю в устах рассказчика, что занимает непропорционально большой объем. Это непосредственно демонстрирует влияние Габорио: его детективная загадка занимает один том, содержащий прослеживание преступления назад к тому, кто его совершил, — конечно же, это герцог: второй том, «Триумф детектива», почти полностью посвящен семейной истории герцога, начиная со времен Революции, и мы вновь видим детектива Лекока лишь в последней главе. Конечно, этот метод рассказа сочли длинным и громоздким, но французская школа еще не переболела им, так как «Тайна желтой комнаты» оставляет целиком необъясненную проблему, чтобы можно было написать «Духи дамы в черном» .
Но литературные заимствования мастерского стиля доктора Уотсона следует искать гораздо дальше, чем у Габорио, По или Уилки Коллинза. В частности, М. Пифф-Пафф в своей Psychologie de Vatson установил некоторые очень замечательные параллели с «Диалогами» Платона и греческой драмой. Он напоминает нам о горячности Фраcимаха, когда тот врывается в спор о республике , и сравнивает его с выступлением Этелни Джонса: «Ну будет, будет. Никогда не стыдитесь правды. Так что же здесь произошло? Скверное дело! Скверное! Факты, к счастью, налицо, так что всякие там теории ни к чему», — и так далее. И когда этот детектив возвращается спустя несколько дней понурый, вытирая лицо красным платком, мы вспоминаем, как Сократ описывает, что впервые в жизни увидел, как Фрасимах покраснел. Конкурирующие теории Грегсона и Лестрейда служат лишь, чтобы проиллюстрировать многообразие ошибок.
Но наиболее важный момент — природа критики Скотланд-Ярда. У Лекока есть соперник, но этот соперник — его собственный начальник, который мешает его планам из враждебности и фактически потворствует получению заключенным записок через окно камеры. У ревности Лестрейда нет этой мелочности — это комбинация интеллектуальной гордости и профессиональной враждебности. Это противостояние регулярных сил любителю. Софисты ненавидели Сократа за то, что они брали деньги, а он нет. Случаи, в которых Холмс берет деньги, по крайней мере явно, очень редки. В «Скандале в Богемии» ему дают 1000 фунтов, но это, похоже, только для покрытия текущих расходов. В конце он отказывается взять в награду изумрудное кольцо. Он позволяет Городскому и Пригородному банку оплатить лишь свои расходы в связи с делом «Союза рыжих». То же самое он повторяет в другом месте: «Что касается моей награды, наградой мне моя профессия». С другой стороны, он принимает 4000 фунтов от мистера Холдера, когда вернул недостающие бериллы, сам уплатив за них 3000 фунтов. В «Этюде в багровых тонах», говоря о своей профессии, он заявляет: «Я выслушиваю их истории, они выслушивают мое толкование, и я кладу в карман гонорар». В «Случае с переводчиком» он подтверждает, что для него расследования — средство к существованию. И в «Последнем деле Холмса» мы слышим, что ему так хорошо заплатили знатные персоны за пару расследований, что он может удалиться от дел и заняться химией. Мы должны предположить поэтому, что он действительно иногда берет плату, но, возможно, только тогда, когда клиенты могут заплатить. Тем не менее, по сравнению с государственными служащими, он вольная птица: над ним не висит дамоклов меч увольнения, и нет нужды рассчитывать на повышение. Это дает и преимущество: Холмса не сбить с толку второстепенными вопросами, и факты не давят на него — это ставит его выше уровня софистов.
Если софисты были заимствованы из «Диалогов» Платона, один элемент, по крайней мере, явно идет из греческой драмы. У Габорио нет никакого Уотсона. Доверенное лицо Лекока — старый солдат, сверхъестественно глупый, немыслимо неэффективный. Уотсон обеспечивает то, в чем нуждается драма Холмса — хор. Он представляет твердый, ортодоксальный, респектабельный взгляд на мир в целом; его обыденность подчеркивается, чтобы ярче выделить центральную фигуру. Он остается незыблемым среди вихрей и потоков обстоятельств.
Ille bonis faveatque, et consiletur amicis,
Et regat iratos, et amet peccare timentes;
Ille dapes laudet mensae brevis, ille salubrem
Justitium, legasque, et apertis otia portis.
Ille tegat commissa, deosque precetur et oret
wut redeat miseris, abeat fortuna superbis.

Именно профессору Сабаглайону мы обязаны исследованием Уотсона в аспекте его хорового значения. Он сравнивает следующий пассаж в «Пестрой ленте»

Холмс: «Леди не могла передвинуть свою кровать, ее кровать всегда оставалась в одном и том же положении по отношению к вентилятору и шнуру. Этот звонок приходится называть просто шнуром, так как он не звонит».
Уотсон: «Холмс! Кажется, я начинаю понимать, на что вы намекаете. Значит, мы явились как раз вовремя, чтобы предотвратить ужасное и утонченное преступление»

с хорошо известным пассажем в «Агамемноне»:

Кассандра: «А! а! Вот, вот… Держи! Прочь от быка гони
Корову! Рог бодает…
Рог черный прободает плоть, полотнами
Обвитую! В хитрых тенетах он!
Рухнул в купальню, мертв…
Выкупан в бане гость».
Предводитель хора: «Гаданий сокровенных не разгадчик я,
Но все же сердце чует весть зловещую» .

Уотсон, как и хор, всегда сопричастен главному действию и, кажется, полностью разделяет привилегии аудитории, но все же, как и хор, он всегда приблизительно на три шага позади аудитории в распутывании заговора.
Печатью, символом и тайной Уотсона, конечно же, является его шляпа-котелок. Он не походит на другие котелки: это своего рода священническое одеяние, insigne службы. Холмс может носить мягкую фетровую шляпу, но Уотсон верен своему котелку даже в полночь в тишине Дартмура или на голых склонах Райхенбаха. Он постоянно носит его, как архимандрит или раввин носит свой головной убор: лишенный котелка Уотсон — все равно что остриженный Далилой Самсон. «Уотсон и его котелок, — говорит М.Пифф-Пафф, — можно разделить только мысленно». Это его шерстяной капюшон, его петас-невидимка , его mitra pretiosa , его папская тиара, его нимб. Котелок олицетворяет все, что является неизменным и неоспоримым: закон и правосудие, установленный порядок вещей, права человека, триумф человека над животными. Он возвышается над убогостью, страданиями и преступлениями; он изобличает, исцеляет и освящает. Плавность его краев — это кривая идеальной симметрии; округлость его тульи — это округлость нашего мира. «По шляпам клиентов Холмса, — пишет профессор Сабаглайон, — мы вычисляем цепь событий, привычки, характерные черты людей; головной убор Уотсона выдает его характер». Для Холмса Уотсон — это все: его медицинский советник, его фон, философ, доверенное лицо, единомышленник, биограф, домашний священник, но прежде всего для истории он останется владельцем несокрушимой шляпы-котелка.
Но если детективы-соперники — это софисты, а Уотсон — хор, то что такое клиенты, и что — преступники? Здесь очень важно помнить, что они — лишь второстепенные фигуры. «Убийцы в цикле о Холмсе, — уверяет нас М.Папье-Маше, — имеют не большее значение, чем убийцы в Макбете». Сам Холмс часто осуждает привычку Уотсона создавать из всего слишком сенсационные истории, но он несправедлив. Личность преступников не интересует Уотсона, в отличие от Габорио с его герцогом; они имеют не большее отношение к сыщику, чем то, что существует между собакой-ищейкой и ее добычей. (Автор «Тайны желтой комнаты» допустил просчет, когда сделал Жозефа Рультабия сыном преступника.) Они не наполняются жизнью благодаря высоким религиозным помыслам, как высокопарные злодеи в «Неведении отца Брауна» Честертона. Все клиенты Холмса — образцовые клиенты: они излагают свои проблемы на безупречном газетном языке; все преступники — образцовые преступники: они совершают самое умное из того, что мог бы сделать преступник в данных обстоятельствах. Говоря своего рода сократовскими парадоксами, мы могли бы сказать, что лучший детектив может поймать только лучшего вора. Единственная грубая ошибка со стороны преступника опрокинула бы все выводы Холмса. Их единственные мотивы — любовь и деньги, единственные несомненные качества — жестокость и хитрость.
И, наконец, мы переходим к центральной фигуре и должны попытаться собрать вместе несколько разрозненных нитей в сложном и многостороннем характере. В этом есть некая ирония, поскольку сам Холмс предпочитает считать себя машиной, бесчеловечной и равнодушной ищейкой. Его любимая цитата: «L’omme, c’est rien; l’oevre, c’est tout» .
Родословная Шерлока Холмса насчитывает длинную линию сельских сквайров. Его бабушка была сестрой французского художника: его старший брат Майкрофт был, как все мы знаем, более одаренным, чем он сам, но нашел себе занятие, став, если можно доверять написанному, важным правительственным чиновником. Про школьные годы Шерлока мы не знаем ничего; Уотсон учился в школе, и одним из его одноклассников был племянник пэра, но это, похоже, исключение, так как «было очень забавно вывалять его в пыли на спортивной площадке или ударить ракеткой ниже спины». Это, кажется, позволяет нам отбросить мысль, что Уотсон учился в Итоне. С другой стороны, у нас нет никаких фактов о его университетских годах, кроме свидетельства (всегда сомнительного) в одном из рассказов «Возвращения», что пейзаж Кембриджа был ему незнаком. О студенческих днях Холмса мы знаем намного больше. Он был довольно замкнутым по натуре, и его развлечения — бокс и фехтование — не способствовали обширному кругу знакомств.
Одним из его друзей был Перси Тревор, сын бывшего преступника, скопившего деньги на австралийских золотых приисках; другим — Реджиналд Месгрэйв, родословная которого идет от Нормандского завоевания, — то есть настоящий аристократ. Он жил в колледже, но что это был за колледж? И в каком университете? Аргумент, что его научная склонность естественно привела бы его в Кембридж, несостоятелен: почему он ограничился лишь двумя годами, если хотел получить надлежащее научное образование? И все же, чем больше я думаю о богатстве двух его друзей, аристократичности одного и франтоватости другого, вместе с изоляцией, которая смогла «удержать под спудом» даже такого яркого человека, как Холмс, — все больше и больше я склоняюсь к мнению, что он находился в колледже Крайст-Черч . Но убедительных доказательств у нас нет.
Если он и был оксфордцем, то не получил классического образования. И все же, когда Уотсон описывает свои первые впечатления от этого человека в начале «Этюда в багровых тонах» — locus classicus для характеристики Холмса, — он заблуждается, утверждая, что знание Холмсом философии — нуль и знание им литературы — нуль. Дело в том, что Холмс не позволял своим талантам проявляться, пока не прожил с Уотсоном в течение некоторого времени и не убедился в его надежности. Фактически же он сравнивает Хафиза с Горацием, цитирует Тацита, Жан-Поля, Флобера, Гете и Торо и читает Петрарку в вагоне поезда. У него нет никакого специального интереса к философии как таковой, но все же он придерживается определенных взглядов на научный метод. Философ не мог бы сказать: «Сколько раз я говорил вам, отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался». Он не мог бы перепутать наблюдение с умозаключением, как делает Холмс, когда говорит: «Вот, например, наблюдение показало мне, что утром вы были на почте», рассматривая грязь на ботинках Уотсона. Здесь мы имеем умозаключение, хотя его можно назвать неявным умозаключением, но все же энергичной работой мысли. И все же Холмс не был сенсуалистом. Мог ли реалист сформулировать такое возвышенное исповедание веры, как в «Этюде в багровых тонах»: «Пора бы мне знать, что если какой-нибудь факт идет вразрез с длинной цепью логических заключений, значит, его можно истолковать иначе»?
И здесь я должен сказать пару слов относительно так называемого «метода дедукции». М.Папье-Маше смело утверждает, что он просто украден у Габорио. М.Пифф-Пафф в своей известной статье «Qu’est-ce que c’est la deduction?» резко заявляет, что методы Холмса — индуктивные. Эти две ошибки базируются на одном основании. Лекок умеет наблюдать: он замечает следы на снегу. У него есть сила умозаключений, поскольку он может вывести из таких следов поведение тех, кто их оставил. Но у него нет метода дедукции — он никогда не садится и не обдумывает, что преступник, скорее всего, мог сделать затем. У Лекока есть его лупа и пинцет, но у него нет халата и трубки. Именно поэтому он вынужден снова и снова зависеть от простой удачи, чтобы вновь найти потерянные нити. Холмс не зависит от удачи и не молится о чуде. Именно поэтому Лекок, сбитый с толку после долгого расследования, вынужден обратиться за помощью к своего рода кабинетному детективу, который, не вставая с кресла, говорит ему, что в точности произошло. Неправильно называть этого последнего персонажа, как это делает М.Папье-Маше, прототипом Майкрофта: если хотите, он прототип Шерлока. Лекок — всего лишь Стэнли Хопкинс, почти Лестрейд своего времени. Сам Холмс объяснил для нас различие между наблюдением (или умозаключением) и дедукцией. С помощью наблюдения a posteriori он узнает о посещении Уотсоном почтового отделения по грязи на его брюках; с помощью же дедукции он a priori знает, что тот посылал телеграмму, поскольку видел много марок и открыток в столе Уотсона.
А теперь давайте нарисуем портреты двух Шерлоков Холмсов: одного на досуге, другого за работой. Бездействие, конечно, отвратительно ему — значительно больше, чем Уотсону. Уотсон утверждает про себя, что очень быстроног, но у нас в подтверждение есть лишь его собственные слова, и Холмс всегда оказывается быстрее; помимо этого у нас нет никаких доказательств атлетизма Уотсона, за исключением того, что он смог забросить дымовую шашку в окно второго этажа. Холмс же — боксер и фехтовальщик; во время периодов вынужденного безделья он палит из револьвера в противоположную стену, украшая ее «патриотическим вензелем «V. R.» . Когда Уотсон впервые познакомился с ним, значительную часть досуга скрашивала скрипка, но позже она стала лишь средством расслабиться после тяжелой работы. И — это очень важно — музыка была точной антитезой кокаина. Мы никогда не слышим о наркотике, используемом, чтобы стимулировать умственные способности для тяжелой работы. Весь необходимый стимул он получает из табака. Все мы знаем, конечно, что он курил крепкий табак, но немногие смогут сразу сказать, из чего сделана его трубка. Фактически его вкусы менялись. Долгой бессменной вахте в доме Невилла Сент-Клера сопутствовала вересковая трубка — это когда он поглощен работой; когда он продирается через завалы проблем, как в «Установлении личности», он достает свою «старую глиняную трубку, которая всегда служила ему советчиком». В «Медных буках» он раскуривает «длинную трубку вишневого дерева, которая заменяла глиняную в те дни, когда он был настроен скорее спорить, нежели размышлять». Однажды он предложил свой табак Уотсону. Уотсон, между прочим, когда въехал вместе с Холмсом в их общую квартиру, курил корабельный табак, но, должно быть, вскоре заменил его на более крепкий, тонко скрыв марку под литературным псевдонимом «аркадской смеси». От этого дорогого продукта он не отказался, даже будучи женат, хотя экономить им приходилось: в холле пришлось настелить линолеум. Но трубка для Уотсона — это совсем не то же самое, что трубка для Холмса: именно Холмсу принадлежит бессмертная фраза: «Эта задача как раз на три трубки». Он один из величайших курильщиков в мире.
А теперь давайте посмотрим на Холмса в работе. Все мы знаем, как оживляется он при появлении клиента, как, согласно неподражаемой фразе в «Дьяволовой ноге», «Холмс вынул изо рта трубку и насторожился, как старый гончий пес, услышавший зов охотника». Мы видим его, осматривающего комнату и держащего нос на дюйм от пола в поисках окурка, апельсиновой корки, зубного протеза, ушных затычек и прочего, что мог оставить преступник. «Это не человек, — говорит знаменитый польский критик М.Минск, — это или животное, или бог».
Именно это обвинение в бездушности, брошенное Холмсу, я особо хочу опровергнуть. Правда, что мы видели, как он избивает мертвые тела в лаборатории, чтобы узнать, могут ли появиться синяки после смерти. Правда, что он — ученый-исследователь. Правда, что мы видим пассажи, подобные этому в «Знаке четырех».

Мисс Морстен:
— С того самого дня и до сих пор я ни слова не слыхала о моем несчастном отце...
Мисс Морстен прижала руку к горлу, и сдавленное рыдание оборвало на полуслове фразу.
— Когда это случилось? — спросил Холмс, открывая записную книжку.

Но действительно ли верно утверждать, что стремление Холмса поймать преступника проистекает не, как у Уотсона, из-за страсти к правосудию, а просто из научного интереса к дедукции? Такая истина всегда не больше, чем полуправда: трудно утверждать, что футболист играет только ради гола или только ради упражнений. Человечность и наука в Холмсе странно перемешаны. В один миг мы слышим, как он утверждает: «Женщинам никогда нельзя доверять полностью, даже лучшим из них» (трус!), или же заявляет, что не может согласиться с теми, кто ценит скромность среди достоинств, так как логик должен видеть все вещи точно такими, как они есть. Даже его восхищение розой в «Морском договоре» призвано скрыть тот факт, что он исследует оконную раму на предмет царапин. В другой момент он упоминает о «небольшом выборе белых вин» и рассуждает о волшебных пьесах, скрипках Страдивари, буддизме на Цейлоне и военных кораблях будущего. Но есть две особенно человечные черты, которые проявляются в самый миг действия. Одна — это любовь к театральности, как тогда, когда он посылает пять апельсиновых зернышек убийцам Джона Опеншоу, или берет с собой в тюрьму губку, с помощью которой можно разоблачить человека с рассеченной губой, или подает морской договор на блюде под крышкой на завтрак. Вторая — это любовь к афоризмам. Получив письмо от герцога, он восклицает: «А вот это, мне кажется, одно из тех несносных официальных приглашений, которые либо нагоняют на вас скуку, либо заставляют прибегнуть ко лжи». Существует специальный вид афоризмов, известный как шерлокизмы, — не менее ста семидесяти трех из них собрал неутомимый Рацеггер. Примерами могут служить следующие:

___— Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?
___— На странное поведение собаки в ночь преступления.
___— Собаки? Но она никак себя не вела!
___— Это-то и странно, — сказал Холмс.

И еще:

— Откуда вы знаете?
— Я следил за вами.
— Я никого не видел.
— Так и должно быть, если за вами слежу я .

Чтобы полностью описать предмет, потребовался бы курс лекций по меньшей мере на два семестра. Через некоторое время, когда досуг и работа позволят, я надеюсь их подготовить. А пока я выпускаю в свет эти наброски, очерчивая контуры возможного исследования. Вы знаете мои методы, Уотсон: примените их!



Приложение:
Ответ сэра Артура на эту статью

«Не могу удержаться, чтобы не написать Вам о том веселии — а также изумлении, — с которыми я читал Вашу статью о Шерлоке Холмсе. Меня удивило, что кто-то мог потратить столько сил на подобный материал. Конечно, Вы знаете его гораздо лучше, чем я, поскольку рассказы были написаны не по порядку (и небрежно) без ссылок на то, что было раньше. Я лишь рад, что Вы не нашли больше нестыковок, тем более по датам. Конечно, как Вы, кажется, заметили, по мере выхода рассказов Холмс полностью изменился. В первом, «Этюде в багровых тонах», он был просто вычислительной машиной, но по мере продолжения мне пришлось сделать его более культурным человеком. Он никогда не демонстрирует, что у него на сердце — за исключением игры, — именно это один из Ваших ученых критиков справедливо осуждал как фальшивую ноту. Один из моментов, который не был отмечен ученым Соувошем... заключается в том, что в значительном количестве рассказов — я осмелюсь сказать, в четверти — никакого преступления, согласно юридическим нормам, нет вообще. Другой факт — один из немногих, за который я чувствую удовлетворение, но который никто никогда не отмечал, — это то, что Уотсон, выступая как хор и летописец, никогда ни на миг не выходит за собственные ограниченные способности. Никогда от него не исходит проблеска остроумия или мудрости. Все с огромным сожалением отброшено, чтобы он мог быть просто Уотсоном».
(из The Knox Brothers, 1977, Penelope Fitzgerald. Благодарим Берди Эдвардса!)


Перевод Гастингса

Как раз на тему о "темной сторону" миссис Хадсон. Вспомнила про этот клип, который я когда-то с трудом утащила с какого-то сайта. Уж больно понравился))

Каким-то образом вместо оглавления обновилась эта запись. Ошибка вышла)





С недавних пор у меня таки, наконец, все ж поменялось отношение к своему дневнику.
Я люблю его полистать, люблю за то, что в нем такой прекрасный уголок Шерлокианы. И захотелось, чтоб здесь в самом деле была страничка Холмса, как в каких-нибудь шерлокианских сообществах. Чтоб было всего понемногу. То, что создает настроение - картинки, фотографии, кадры из фильмов, клипы - даже если все это было просмотрено не один раз. Ну, и потом, это , к примеру, может быть хорошо известно мне и нашим "опытным" холмсоманам, а для кого-то возможно будет интересно и ново. За таким новым я когда-то и сама пришла на дневники не только за интересными рассказами о фильмах и Каноне, но и за фотками)
Конечно, продолжу выкладывать переводы фанфиков и шерлокианских исследований, но они будут чередоваться с, так сказать, визуальным содержимым, которое сама очень люблю и которое создает очень нужный настрой. Даже если он нужен только мне)
Ну, в общем, вот)
С переводами последнее время шло дело как-то тяжело. Вот хоть и дома, и не так устаю из-за транспорта - можно сказать, что почувствовала себя человеком), а , видимо, все же вялотекущий депресняк - по многим причинам - наводил какую-то тоску, от которой буквально опускались руки и ничего не хотелось. Напомнила себе, как когда-то я каждую свободную минуту уделяла своим переводам, до смешного - зайдешь между делами в комнату, да и в качестве передышки переведешь хоть те же несколько предложений. А текст бывает такой, что продираться приходится именно небольшими шагами.
Ну, и вот просто глядя на свою коллекцию уже не только фанфиков, но и шерлокианских книг и журналов, чувствую ответственность - хотя бы только перед собой - все это прочитать, перевести, поделиться с другими. Наши шерлокианцы все же в большинстве своем оторваны от всего прочего шерлокианского мира, и мне хотелось бы хоть капельку закрасить белые пятна на этой карте. Даже если это сейчас никому и не нужно - "это нужно мне, Атос!" - но как сказал мне один мудрый человек - пусть не сейчас, но через год, через пять, через десять лет это прочтут и увидят те, для кого это важно и нужно.

И вот, кстати, иногда кажется, что это нужно только мне, но... Вот тут недавно появился на ebay сразу целый ряд очень важных для меня старых выпусков "Шерлок Холмс Джорнал". Ну, и, конечно, как говорится и хочется и колется, раздумывала, рассуждала, что действительно нужно, а без чего можно обойтись - благо, что было содержание. Потом и жаба душила, конечно, хотя когда речь идет о действительно стоящих вещах такого рода, я за ценой не постою) Ну так вот, когда я таки созрела, то поезд ушел) Скупили все и подозреваю, что все скопом в одни руки. С одной стороны, обидно, с другой - радует и я понимаю, что я вовсе не маньяк, "есть люди, которым дорого просвещение!"))
А про шерлокианские журналы вообще очень хочется поговорить, но это, наверное, отдельный разговор.

А пока всех с пятницей!

запись создана: 17.07.2020 в 10:55

Небольшая статья о миссис Хадсон, утащенная с тумблера.

Автор Tookmyskull



Была ли замужем миссис Хадсон из Канона?



Все мы слышали предысторию миссис Хадсон из сериала "Шерлок" о том, что она была замужем за наркотическим дилером из Флориды, в отношении которого Шерлок сумел добиться смертной казни.
В сериале говорится, что ее имя Марта Луиза и что она "не домработница". Она хозяйка дома, хотя с радостью приготовит своим квартирантам чая, немного приберет, если ей будет это позволено, и посмотрит с доктором Ватсоном какое-нибудь телешоу.

Но была ли в действительности замужем миссис Хадсон из книги? Возможно, что и нет.


Розали Уильямс - миссис Хадсон в сериале телестудии "Гранада"


В прошлом в больших домах к экономке из уважения принято было обращаться как к "миссис", и это вовсе не говорило о ее семейном положении. (Это , кстати, отражено в сериале "Аббатство Даунтон") Экономка могла обладать значительными привилегиями в доме. Ее комнату или комнаты убирала прислуга, для нее готовили еду и стирали, а во время обеда на половине слуг они с дворецким сидели во главе стола.
В наше время жизнь домоправительницы, которой подчиняется прочая прислуга в больших домах, устроена на тот же манер, хотя сейчас совсем немногие домовладельцы могут позволить себе большой штат прислуги со сложной иерархией.

В рассказах Конан Дойля ничего не говорится о предыстории миссис Хадсон. Благодаря его хорошо известной забывчивости в отношении мелких деталей, ее называют то "хозяйкой", то "экономкой" (что и было потом шутливо обыграно в сериале BBC) Так или иначе, по существу, миссис Хадсон была хозяйкой дома и в том что касалось ведения хозяйства ее слово было последним.

В рассказах Конан Дойля ничего не говорится об имени миссис Хадсон. Шерлокианские исследователи выдвинули гипотезу, что ее звали Марта, основываясь на предположении, что она поехала следом за Холмсом в Сассекс, когда он отошел от дел, и стала там его экономкой (лично я нахожу это невероятным, ибо для нее это было бы ступенью вниз... но об этом позже). "Марта" играет существенную роль в последнем деле Холмса "Его прощальный поклон" и она описана, как "симпатичная румяная старушка в деревенском чепце", а барон фон Херлинг назвал ее олицетворением Британии: "погружена в себя и благодушно дремлет".


Рина Зеленая - миссис Хадсон из русского сериала студии Ленфильма - одна из лучших миссис Хадсон, каких я знаю

Но если миссис Хадсон действительно поехала в Сассекс вместе с Холмсом, то очевидно, что она не могла быть столь преклонного возраста, какой ее часто изображают в фильмах. Для этого она должна быть старше его максимум лет на десять, а то и вообще быть ему ровесницей.
В любом случае ее семейный статус - тайна, покрытая мраком. Была ли она действительно вдовой или ее "миссис" - лишь почетный титул в связи с ее родом деятельности?
А вопрос была ли она хозяйкой дома или экономкой еще более запутывают такие рассказы, как например, "Морской договор", где миссис Хадсон лично подает завтрак Холмс, Уотсону и его несчастному бывшему однокашнику Перси Фелпсу.

- Миссис Хадсон на высоте положения, - сказал Холмс, снимая крышку с курицы, приправленной кэрри. - Она не слишком разнообразит стол, но для шотландки завтрак задуман недурно.



Что это значит? Имеется в виду, что миссис Хадсон была также и кухаркой?

Это кажется невероятным. В большинстве домов домоправительница (или хозяйка) кухаркой никогда не была. У нее , как у хозяйки, должен быть свой штат прислуги и в том числе кухарка. Положим, на Бейкер-стрит этот штат был совсем небольшим, но по словам доктора Уотсона в "Этюде" мы знаем, что такой штат там был:

Пробило десять; по лестнице протопала служанка, отправляясь спать. Вот уже и одиннадцать, и снова шаги; я узнал величавую поступь нашей хозяйки, тоже собиравшейся отходить ко сну.

И можно предположить, что это обычные обязанности горничной или служанки - подавать еду к столу Хоолмса и Уотсона, а НЕ хозяйки, которая практически является ровней им по своему социальному статусу. И если это делала миссис Хадсон, то можно предположить, что это было по обоюдному желанию - ее и Холмса. Нам ведь известно, что она привязана к своему эксцентричному жильцу (хоть частенько и сердится на него), и эти отношения неизменно отражаются в той или иной экранизации. И мы знаем, что Холмс платил ей тем же.

***

Ну, от себя скажу, что как бы там ни было по этикету и по обычаям, а и в Каноне миссис Хадсон неоднократно подавала им еду. А в экранизациях-то точно никакой прислуги я что-то не припомню - в частности, в Гранаде - а она славится своей точностью. И вот например в "Этюде" Уотсон так прямо и сетует на то, что хозяйка еще не сварила на его долю кофе. Ну, и на мой взгляд, так - без служанок - все выглядело как-то совсем по-семейному

Глава 4

Ринг при полном параде

Я прибыл на Итон-сквер на пять минут ранее указанного срока. Респектабельный, хоть может и не настолько фешенебельный, как особняки в ближайшем Мэйфэйре, дом был таким же, как и его соседи: несколько этажей с мансардой; классический фасад с колонами у входа, балконом и ступеньками, ведущими к парадному входу, возле которого стоял лакей в ливрее.
На первый взгляд дом этот мало что отличало от других таких же домов, теснившихся за садовой оградой. Однако взглянув поближе, можно было заметить, что ливрея лакея видала и лучшие дни, на ионических колоннах портика облупилась краска, на ступеньках росла трава и несколько окон в верхнем этаже, где видимо, размещались комнаты слуг, были прикрыты бумагой.
Это подтверждало все то, что сказал мне Майкрофт о финансовом положении графа. Было также приятно отметить, что мои навыки не покинули меня окончательно, ибо я еще явно был способен наблюдать и делать выводы. Другое дело, что выводы эти были столь очевидны и лишь подтверждали уже известные детали, что их могла бы сделать и горничная. Но радовало уже и то, я не совсем уж был лишен воображения. Победа хоть и маленькая все равно остается победой, и скорректировав таким образом свои ожидания, я удовольствовался этим, как ребенок в стихах Поупа , которого «радует и погремушка, забавляет и соломинка».
Я сомневался, что буду столь же доволен на протяжении всего этого вечера. Светские сборища никогда не поощрялись в нашем семейном кругу. Группу раздраженных умов, собранных в одной комнате , едва ли можно считать приятной компанией. Исключение тут составлял разве, что кузен Майлс, который чувствовал себя, как рыба в воде, в этом море раболепия и лести, которые неизменно сопровождали подобные мероприятия. Однако, в интересах дела я некогда пожелал , чтобы он привил подобное умение и мне. Это учение оказалось довольно суровым. Наш эксперимент в какой-то степени потерпел неудачу, хотя в процессе я приобрел уж если не внешний лоск, то, по крайней мере, манеры светского щеголя. И в отличие от наших предков мысль об обеде в обществе незнакомцев не доводила меня до грани безумия, заставляя в ужасе бежать прочь , чтоб запереться ото всех в угольном сарае.
Кроме того, я был заинтригован. Сам Люцифер не смог бы помешать мне явиться сюда нынче вечером.
Майкрофт одобрил бы мой внешний вид. Следуя его точным указаниям, мои волосы были пострижены, и я был побрит так тщательно, как только могло допустить человеколюбие брадобрея, чтоб не перерезать мне при этом горло. У меня была одежда, которой некогда меня снабдил Майлс, и после того, как пояс жилета и брюк был немного подколот булавками, то все сидело на мне просто идеально. Это был такой же маскарадный костюм, как и любой другой, и новая роль, которую я легко смогу играть, благодаря своему порочному кузену.
Но я никак не мог предвидеть ни головокружения, навалившегося на меня, когда я попытался выйти из кэба, ни спазмов, от которых у меня свело судорогой все внутренности. Лакею пришлось помочь мне выйти, и прошло добрых пару минут прежде, чем этот приступ дурноты миновал, и я смог твердо держаться на ногах. К тому времени, когда я вошел в резиденцию графа, руки у меня дрожали, а лоб блестел от пота.
Каковы бы ни были финансовые трудности графа, в этот вечер все газовые лампы в его доме горели в полный накал, дабы представить в лучшем свете уже слегка поблекший интерьер. Слуги постарались , как можно лучше протереть сверкающие сейчас канделябры, так что когда свет падал на неровную поверхность живописных полотен, казалось, что у изображенных на них скачущих коней глаза блестят совсем, как у живых.
Меня вывел из задумчивости дворецкий, Радж, непреклонного вида мужчина лет пятидесяти, с сединой на висках, крючковатым хищным носом и выправкой майора. Он подошел ко мне с таким видом, с которым, видимо, обычно встречал торговцев, дерзнувших позвонить у парадного входа, и, бросив беглый взгляд на мою визитную карточку, вновь вернул ее мне.
- Мистер Шелрок Холмс, - объявил он, когда мы вошли в гостиную. У меня едва хватило времени поправить его, неверно произнесшего мое имя, прежде чем он отступил в сторону, выставляя меня на всеобщее обозрение собравшегося общества.
Их было пятеро. Премьер-министра я знал по нашим прошлым встречам, а министра внутренних дел, лорда Престона – по его портретам в газетах. Угрюмый субъект слева от него был мне незнаком, ну, и оставались еще Майкрофт и очень возбужденный румяный джентльмен, который, видимо, был его будущим тестем, графом Роузлином.
Майлс научил меня, что если кто-то появляется чересчур эффектно, то ему следует держаться самоуверенно. Боюсь, что в этом я потерпел неудачу, ибо у меня появилось странное ощущение, что меня рассматривают, точно призовую телку на ярмарке. Я услышал, как кто-то проговорил «младший брат», а потом лорд Роузлин и Майкрофт вышли вперед, чтобы вывести меня из затруднительного положения.
Лорд Роузлин, довольно скромно одетый мужчина средних лет, с брюшком, обтянутым жилетом, пуговицы на котором готовы были вот-вот отскочить от напряжения; у него была окладистая борода, в которой уже виднелись серебристые пряди. Его полное раскрасневшееся лицо было одутловатым, и сеточка тонких прожилок на нем выдавала в графе человека, проводящего много времени на свежем воздухе. Держался он довольно сердечно, хоть, возможно и немного натянуто, и его улыбка , и рукопожатие были полны энтузиазма, словно бы таким образом он пытался компенсировать неумение вести себя в обществе.
- Мистер Холмс, входите, сэр, входите. Я был очень рад, когда Майкрофт сказал, что вы придете.
- Поверьте, мне это доставило удовольствие, - любезно ответил я.
- Нет, нет, - сказал лорд Роузлин, - мы не будем здесь блюсти этикет. Добро пожаловать в семью. А ваш брат говорит, что вы нездоровы, но пусть это вас не беспокоит! Все, что вам нужно, мой мальчик, это чистый деревенский воздух, чтоб никакая лондонская мерзость не засоряла ваши легкие. Именно по этой причине я никогда не привожу в город своих девчонок. – Он хлопнул меня по спине, едва не заставив отлететь на другой конец комнаты. – Идемте, позвольте мне вас представить.
Лорд Роузлин двинулся вперед ,оставив меня на обозрение критическому взору Майкрофта.
- Полагаю, что заслужил твое одобрение, - сказал я ему.
- Да, ты выглядишь очень хорошо, - как бы нехотя буркнул он, словно был раздражен тем, что лишен возможности прибегнуть к братской цензуре. – Но почему ты, потный как какой-нибудь хряк на ферме? Ведь ты же не хочешь поставить меня в неловкое положение?
- По крайней мере, не намеренно.
- Не важно, как, - изрек он, подводя меня к гостям. – У меня и без того достаточно хлопот в связи с присутствием здесь Эндимиона и его жалкой сестрицы. А, премьер-министр! Вы, конечно же, знаете моего брата?
Тот склонил голову в знак согласия. Он еще более поседел с нашей последней встречи, словно носил на плечах бремя всего этого мира. Жилистый и подтянутый даже в его преклонном возрасте, премьер-министр одарил меня широкой улыбкой, что породило появление на его лице целой грозди новых морщин. У нас были достаточные основания, чтобы помнить друг друга, и еще более веские, чтоб не упоминать об этом.
Лорд Престон выглядел менее усталым, и, судя по тому, что я знал о нем из прессы, он был человеком нереализованных амбиций, уверенным, что ему предназначено нечто более великое, нежели роль подчиненного на службе у ни чем не примечательного, на его взгляд, государственного деятеля. Тонкое худощавое лицо с неприятным взглядом; его приветствие было кратким и равнодушным, словно этот процесс вызывал у него величайшее отвращение. Я подозревал, что, как и сказал комиссар полиции, министр внутренних дел не общается с теми, кого считает мелкой сошкой. Я не произнес в ответ ничего, кроме формальных любезностей. Не было необходимости говорить об общем для нас обоих деле, и уж точно не тогда, когда я был под пристальным надзором недремлющего ока брата.
Но меня заинтересовал другой человек. Лет сорока, с тонким лицом и обрамлявшими его темными бакенбардами. Его взгляд был пронизывающим и пытливым, залысина и над линией тонких бровей делала его лоб необычайно высоким. Мне представили его, как полковника Эмброуза Мальпаса, и единственная причина его присутствия здесь заключалась в том, что он был одним из коллег Майкрофта. Я не уверен, что его можно было назвать знакомым брата, ибо почувствовал, как стоявший рядом Майкрофт напрягся просто при одном его имени, произнесенным вслух.
У него было крепкое рукопожатие, он порядком сдавил мне пальцы при этом приветствии.
- Мистер Холмс, - сказал он. – Рад, наконец, познакомиться с вами. Я много слышал о вас.
- Боюсь, что не могу ответить вам тем же, - сказал я, осторожно высвобождая свою руку. – Майкрофт ничего мне про вас не говорил.
- Очень надеюсь, что нет, - презрительно фыркнул лорд Престон.- Я напомнил бы вам, что осторожность и осмотрительность – таков лозунг Британского правительства, - многозначительно добавил он.
Премьер-министр небрежно махнул рукой.
- Сегодня вечером мы среди друзей, Престон. Благодаря столь редкой причине для торжества в наше нелегкое время. Брачный союз двух молодых людей всегда внушает надежду. – Он доброжелательно взглянул на меня. – Возможно, когда старший брат пойдет к алтарю, младший также вскоре захочет последовать его примеру.
- Мало какой отец сочтет меня подходящим женихом для своей дочери. Я не обладаю врожденными достоинствами своего брата.
Я надеялся, что они не станут допытываться, в чем стоят эти достоинства, ибо сказать мне было нечего. Я вовсе не льстил Майкрофту, описывая его как человека с массой скрытых достоинств, но в данном случае следовало сказать о женихе что-нибудь лестное.
- Майкрофт – славный малый, - приветливо сказал лорд Роузлин. – Уверен, что моя дочь будет с ним очень счастлива. Да к черту все, где эта девчонка?
И тут ,как по заказу, распахнулись двери и вошла леди Бланш Алдервуд. Она была именно такой, какой и изображали ее на портретах. Черноволосая, с мягким взглядом бархатных глаз, она обладала естественной грацией танцовщицы, а на лице ее было самое печальное выражение, какое я только имел несчастье наблюдать на лице невесты. Полагаю, дело было не только в моем брате; возможно, самое непосредственное отношение к ее горестям имело то, что ее сопровождали наши кузены Эндимион и его сестра, Эвадна. За ними следовала молодая девушка семнадцати-восемнадцати лет, которую я принял за сестру леди Бланш.
- Прелестный сад, - восторгался Эндимион. – Пеларгонии были прекрасны, но я не могу не думать о том, что дельфиниум довольно нечестивый цветок. В моем саду его никогда не будет. Когда я вижу цветы, то не могу не вспомнить Песнь песней Соломона: «Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник». В молодых женщинах следует неизменно поощрять такую добродетель, как целомудрие , думаю, что с этим согласится и моя сестра.
Он прервал свой бестактный монолог, дабы обернуться к Эвадне, которая с улыбкой ему кивнула. Будучи на год моложе меня, она помнилась мне совершенно бездумным созданием, как хвост, следовавшим за своими братьями. Она унаследовала вытянутые черты лица своей семьи и выдающийся вперед подбородок ее матери, так что ее лицо казалось почти непропорциональным. Рядом с сестрами Алдервуд она выглядела безвкусно в своем старомодном провинциальном платье с зелеными кружевами, украшенном оборками и вышедшем из столичной моды еще несколько лет назад. Я сочувствовал ей, особенно когда брат отказал ей даже в возможности самой сказать несколько слов.
- Ну, конечно же, она согласна, - продолжал этот неотесанный болван. – О, если б все женщины были столь же скромны. С тем же советом я постоянно обращаюсь к своей пастве. Однако, они смотрят на это иначе. Но, как говорит нам Священное писание: «Если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться.»
К концу этой речи в комнате наступило всеобщее замешательство. Эндимион никогда не славился своим тактом, отличился он и в этот раз. Его ноздри раздувались, как у разъяренного буйвола; он смотрел на нас свысока, задрав свой патрицианский нос, как бы спрашивая, осмелимся ли мы бросить ему вызов. Помня о строгом предписании ,как мне следует себя вести, я молчал и предоставил Майкрофту самому расхлебывать кашу, которую он заварил.
В этот раз нас выручил премьер-министр, осторожно повернув направление беседы в более спокойное русло.
- Скажите мне, викарий, - сказал он, - а как там поживает ваш брат?
- Перегрин здоров, хотя, на мой взгляд, на него слишком большое впечатление оказывает прошлое, - сказал Эндимион. – Он был бы здесь этим вечером, если б не груда костей, обнаруженная в Хэмпшире, в месте под названием Нижний Бедлам. – Он презрительно фыркнул. – Он говорит мне, что все это очень важно для понимания той или иной эры. А я говорю, что ему следует глядеть в будущее и подумать о своей душе, так же, как и всем нам.
- Я, собственно, имел в виду вашего старшего брата, - продолжал премьер-министр. – Я встречал его как-то; помнится, это был весьма приятный молодой человек.
- У меня нет другого брата, - сказал Эндимион, с презрением выговаривая каждое слово.
- Майлс здоров, - произнесла Эвадна. – Когда я последний раз получила от него весточку, он был во Флоренции. Он писал, что…
- Он – пятно на поверхности Земли! - возмущенно прервал ее брат. – В мире еще не было более низкого человека.
- А мне он понравился, - немного задумчиво произнесла младшая из сестер Алдервуд. – У него были прекрасные манеры.
- Дети Дьявола прекрасны, - претенциозно сказал Эндимион. – Считайте большой удачей, моя дорогая, то, что милосердный Господь избавил вас и вашу сестру от такого бремени.
Произнесенные им слова были в этот момент настолько далеки от правды, насколько это только возможно. В отличие от темноволосой леди Бланш ее младшая сестра была белокурой; ее взгляд сейчас был схож оттенком со штормовым океаном, и затуманился от негодования. Но гнев не исказил ее лица, а сделал его более выразительным, придав твердость ее нежным чертам, которые иначе можно было бы назвать скорее просто приятными, нежели интересными.
Я не сомневался, что леди в состоянии была высказать то, что хотела, но увидев взгляд, брошенный ею на отца, я предположил, что ее сдерживают те же ограничения, что и меня.
- А, думаю, вы не знакомы с моими дочерьми, мистер Холмс, - сказал граф, обращаясь ко мне. – Леди Бланш и ее младшая сестра, леди Эстер.
- Рада с вами познакомиться, мистер Холмс, - сказала леди Эстер после того, как нас представили друг другу, хотя в выражении ее лица не было никакой теплоты. – Полагаю, вы не разделяете взглядов своего кузена.
- Отнюдь нет, миледи. Почему Дьяволу должно доставаться все самое лучшее?
Ее ледяная холодность немного растаяла, и слабая улыбка тронула кончики ее губ.
- Кузен Шерлок, леди Эстер, скомпрометирован своими отношениями с моим старшим братом, -сердито вставил Эндимион. – Не стоит верить ничему из того, что он скажет. Они сказались на нем весьма пагубно. Похоже, все это начисто лишило его жизненных сил.
- Боже милостивый, викарий, чем же вам так не угодил ваш бедный брат, чтоб утратить вашу благосклонность? Мне было бы стыдно говорить так о своей сестре.
- Боюсь, что своей чрезмерной раскованностью. Сейчас тяжелые времена, моя дорогая. Я видел мертвеца, разгуливающего среди нас, живых. Кузен Шерлок смотрит на это иначе, но невозможно отрицать то, что видел собственными глазами.
- О, и где же это было?
- Представьте себе, на Жермен-стрит. – Его ноздри раздулись еще сильнее. – Это подтверждает то, во что я всегда верил, что вся наша жизнь это суета и томление духа.
Мы ступили на опасную почву. Эндимион собирался прочесть нам лекцию о том, как он столкнулся с покойным, недоброй памяти Вамберри, а это предмет, который стоил некоторым неосмотрительным людям их жизни и карьеры. Конечно, было бы неплохо придушить нашего кузена, но проще было сменить тему разговора.
- Лорд Роузлин, - произнес я, - насколько я понимаю, вы любите скачки.
Лицо графа так и загорелось. Одного взгляда на комнату, с висящими в рамах искусными вышивками на шелке тридцатилетней давности с изображением скачек и расставленными тут и там призами, было достаточно , чтоб прийти к элементарному выводу, что это предмет, доставляющий ему удовольствие и вопреки его воле, приведший его семью к разорению.
- Да, сэр, это действительно так. Лошади графов Роузлин участвовали в скачках с тех пор, как люди впервые начали делать ставки на бегах. Боже, да в молодые годы я и сам участвовал в нескольких заездах с препятствиями. Несомненно, мой мальчик, это была лучшая пора моей жизни. Если вам это интересно, то могу сказать , что через пару недель моя кобылка будет бежать в Альберт Стэйкс. Поедемте в Аскот с нами, мистер Холмс, мы под гром аплодисментов доставим ее домой, а на утро будем присутствовать на брачной церемонии, что соединит двух этих молодых людей. Что вы на это скажете?
Я бы сказал, что не могу представить худшего способа так попусту растрачивать свое время. И уже собирался так и сделать, но мне не дало осуществить свое намерение появление последнего гостя. Очевидно, завсегдатая в этом доме, ибо дворецкому удалось без ошибок произнести его имя, чего он не смог сделать в отношении меня, после чего он подобострастно поклонился этому новоприбывшему джентльмену. Лорд Роузлин был также безмерно рад его видеть, и он подвел его к нам. Я не нуждался в представлениях; виконт Шедвэлл был хорошо мне известен по нашим прошлым, далеко не самым приятным встречам. Наши отношения в мою бытность в университете трудно было назвать приятельскими.
- Ну, что ж, - сказал он, окинув меня критическим взглядом, - мне показалось, что я уже слышал это имя. Клянусь богом, это Шерлок Холмс! Как же мы называли вас раньше? Ах, да, «Тронутый» Холмс.
Благодарение богу, что остальные были в тот момент заняты разговором. Однако, я услышал приглушенный девчачий смешок леди Эстер, а затем краем глаза заметил, что лорд Престон довольно внимательно наблюдает за нами.
- Как ваши дела? – продолжал Шедвэлл. – Судя по вашему виду, не очень. Зарабатывать на жизнь при помощи ума оказалось не очень-то прибыльным делом? Если вы вообще пытались этим заниматься. Я всегда считал вас обманщиком.
С возрастом он ничуть не изменился в лучшую сторону. Волос у него поубавилось, а лишнего веса явно прибавилось; а вот что не изменилось, так это его напыщенность и переполнявшая его ненависть. Причиной был тот факт, что однажды я уличил его во лжи относительно того, кто на самом деле написал те очерки, что он выдавал за свои. Это и его инстинктивная неприязнь по отношению к любому, кто был умнее его, наложили свой отпечаток на его отношение ко мне. Единственное, что компенсировало в глазах общества все его недостатки, это его деньги; да к тому же еще и титул; это значило, что люди охотнее простили бы любые прегрешения ему, нежели какому-то среднему человеку из толпы.
Увы, это говорило о том, что, хоть и в малой степени, но он пользовался большей популярностью, чем я, и значит , другие студенты предпочитали слушать то, что скажет он, а не я. Исключение составляли молодые люди, наподобие Виктора Тревора, у которых так же, как и у меня, не было друзей.
Обычно, его насмешки и унизительные колкости меня совсем не волновали, и я с легкостью мог бы ответить ему тем же. Однако, сейчас, меня бросало то в жар, то в холод, и я никак не мог сконцентрироваться; по какой-то непонятной причине я чувствовал себя очень скверно и изо всех сил старался не показать этого. А потому мне было совсем не до словесных дуэлей с Шедвэллом.
- Не уверен, что я в восторге от того, что члены вашей семьи шныряют вокруг моих кузин. Ваши предки , возможно, и были рядом с Уильямом на битве при Гастингсе, но то же самое можно сказать и моей лошади. Все вы отвратительное сборище выскочек. Особенно, этот ваш кузен Майлс. Я проиграл ему кучу денег. Уверен, что он шулер; хотя доказать это невозможно.
Несмотря на свои пороки, Майлс всегда мог поставить на место напыщенного грубияна. Я вновь почувствовал симпатию к этому нечестивцу.
- Клевета в этой стране все еще считается преступлением, - парировал я.
- Вы всегда были самонадеянным мерзавцем, - усмехнулся он. – Одному богу известно, что моя кузина увидела в вашем брате. Я всегда знал, что она способна на рискованные решения, но это уже чересчур. Сперва этот американец, а теперь еще и этот хлыщ, ваш братец. Заметьте, кто бы еще взял ее в жены? На что только не согласится даже такая красотка, как она, когда пусты карманы.
- К счастью, некоторые ценят человеческие качества более, чем финансовую состоятельность.
- Они круглые идиоты! Красотой счет не оплатишь. – Тут его рот расплылся в непристойной усмешке. – Ну, если только при определенных обстоятельствах.
Я уже готов был броситься на защиту леди, но тут к нам подошла леди Эстер. Судя по ее выразительному лицу, она все слышала и была разгневана.
- Кузен Джордж, - произнесла она ледяным тоном, - я не могу вам позволить на весь вечер завладеть вниманием мистера Холмса. У нас и без того так мало джентльменов.
В этот момент дворецкий ударил в гонг, зовущий к обеду. Леди Эстер взяла меня под руку.
- Вы проводите меня в столовую?
Я подчинился ее желанию, и мы оставили лорда Шедвэлла злобно смотреть нам вслед.
-Отвратительный человек, - сказала моя спутница, когда мы немного отошли.
- Не могу не согласиться.
- Хорошо. Тогда мы сможем прекрасно поладить. – Впервые на ее лице появилась открытая, искренняя улыбка. – Ну, а теперь, как говорит мой отец: «Всегда ведите себя прилично».
- Вы любите Диккенса, миледи?
Она немного подумала.
- Не особенно. Однако, он владеет даром слова. Я давно придерживаюсь убеждения мистера Микобера, что рано или поздно «счастье улыбнется». И пока еще оно меня не подводило.
Хотел бы я разделить ее наивную веру в это. С лордом Шедвэллом с одной стороны и Эндимионом - с другой нас ждал довольно не легкий вечер.