Писала пост полдня, потому что много чего бродит в голове. Но это по-большому счету мое имхо, причем очень сбивчивое, непонятное и даже где-то зашифрованное. Полдня писала и еще полдня сомневалась стоит ли выкладывать. Но сейчас решила, что дневник все же мой, и где еще быть моим мыслям -хоть и не высказанным до конца - если не здесь.

Как-то так получается, что с некоторых пор каждый пост пишу, как последний. Настроение смутное и вообще, и вдвойне смутное относительно моего существования здесь, на дайри. Знаю, что поймут это не все, но чувствую, что потерпела фиаско. Но это так сказать, в человеческом смысле. Там, где человеческие отношения преобладают над необязательностью и формальностью сетевого общения.

"Знаете, Джонатан Смолл, - начал Шерлок Холмс, - мне очень жаль, что так все обернулось."

Ну, вот и мне жаль, но сделать ничего не могу. Я уже как-то говорила, что ужасно жаль бывает, "когда я вижу сломанные крылья". Возможно, поэтому во всем, что пишу, есть нотка горечи

А сейчас позволю себе немного поворчать. Я,наверное, всегда искала путь, если не к храму, то к чему-то духовному и светлому. Правда, поиски эти, как и у большинства людей, наверное, начинались тогда, когда становилось плохо. И я не мало изучала разных теорий, при чем наверное, имеющих более практическое значение. Из серии "Как правильно думать, чтоб вылезти из неприятностей, и чтоб началось сбытие мечт". То есть у меня никогда не было цели достичь полного просветления) Я слишком земной человек для этого.Я когда-то начинала и здесь выкладывать кое-что на эту тему, но потом мне показалось, что это не особо интересно. Хотя выкладывала в надежде, что это кому-то поможет.
Так это я к чему. Среди множества разных приемов и методик одним из главных условий было -остановить "словомешалку" у себя в голове. Это ведь только кажется, что мы иногда ни о чем не думаем, прислушайтесь к себе, у вас в голове может звучать целый хор абы каких мыслей, которые не всегда просто отследить. А их может кто-то слышать) Причем совсем не тот, кто нам нужен. Только не считайте меня мракобесом. А вот тот, кто хотел бы нам что-то подсказать и посоветовать, просто не может до нас докричаться сквозь этот шум. Поэтому рекомендуется стараться подавлять "словомешалку" хоть на какое-то время - это, кстати, очень сложно -добиться того, чтобы в голове была тишина. Я сейчас никого ничему не учу, просто говорю, опять же к слову.
Я раньше в метро всегда читала, а потом стала пользоваться временем, что проводила в дороге, для того, чтобы заняться выполнением каких-то методик. Просто отключить голову, попросить у кого-то прощения и самой его простить, послать любовь (о чем я когда-то писала) и т.д. Бывало иногда раньше просто мечтала, сочиняя в голове какие-то фанфики о Холмсе. А порой размышляла о том, куда движется жизнь и как в ней все складываеися, не только у меня , а в целом...
Но вот сейчас,когда еду в метро - сесть удается все реже и реже -, потому не читая,поневоле видишь, что вокруг тебя происходит. Знаю, что меня вряд ли кто поймет, но все же скажу. Редкий человек не вытащит телефон. Ну, ладно, если люди читают,это еще куда ни шло, но кто-то с безумной скоростью листает, видимо, тот же фейсбук, причем сам при этом , едва не падая. Едем в давке, держаться не за что, но зато через одного все с телефонами, тычут ими в спину тех, кто стоит перед ними. Иногда просто смешно -двое разговаривают, не отрываясь каждый от своего монитора. Это в поезде. На переходе еще того хлеще - девушка сегодня передо мной мчалась скаозь толпу, не отрывая глаз от телефона. Думаете, читала срочное сообщение? Раскладывала пасьянс! Такого не могу себе представить, чтоб до такой степени была от него зависимость. Ну, я вот , правда, тоже сейчас порой частенько заглядываю на дневники, но я ищу там кое-чего определенного. Но это, наверное, тоже зависимость.
И насчет теорий. Бывает так, что наворотил человек дел, погряз в пороках, так сказать. Но прежде, чем окончательно его наказать, ему дают время на раздумье - вдруг бац! И он в больнице или без работы - это не просто наказание, но еще и возможность остановиться и подумать. Но вернусь к людям с телефонами)
Я же не зря выше написала о разных упражнениях для ума и души. И тут речь даже не о своей словомешалке, люди чужие слова читают, а когда не читают, то всовывают в уши наушники. А сейчас у меня складывается впечатление, что люди вообще не в состоянии остаться один на один с собой. Сделать паузу, просто задуматься. А задуматься , может, было бы очень неплохо. О том, что происходит в мире, что происходит в стране, что "не все то золото, что блестит". Что порой надо прислушаться к себе, когда тебя куда-то зовут и не забывать, что бесплатный сыр только в мышеловке, даже если кажется, что она специально придумана для вашего удобства.

Возвращаясь к метро и телефонам, приведу небольшой пример. Делаю утром переход на "Киевской", там толпа еле идет, двигаясь маленькими шажками. Так вот этих юных любителей гаджетов быстро обгоняют люди постарше, их толкают, они не замечают, что могли бы пройти в образовавшийся проход. И так же и в жизни - не отрываясь от монитора,можно чего-то и не заметить, что -то сделать машинально, быстро ответить "да", толком не разобравшись о чем тебя спрашивают. А это может быть опасно, и не только для тебя самого.
Пишу почти иносказательно. Не хочу пока касаться темы, непопулярной на Дневниках. Здесь, похоже, даже об изоляции Рунета говорить не принято. А куда уж о чем-то еще более серьезном.
А сейчас еще скажу вещь совсем нелогичную. Ну, вот я почти неверующая. Никак не могу принять для себя православие. Многое в нем мне чуждо. Хотя порой льщу себе надеждой, что его как-то неверно толкуют) Но в принципе, если говорить о Вере вообще, то это все же, наверное, православие.
Но вот какая штука. Я почти полный лох в богословских вопросах, не пощусь, в церквях находиться не особо люблю и знаю, наверное, от силы пару молитв. Но когда идет речь, что надо сделать выбор между добром и злом -во всех смыслах этого слова -то я готова сделать этот выбор, даже если он будет не прост. А выбор между добром и злом к Вере имеет самое непосредственное отношение, только надо уяснить что есть что.
Ну, и невольно пришла в голову цитата из любимой книги. Очень красноречивая. Про этот самый выбор


"Ему предстояло выбрать ... и, раз выбрав, он должен будет держаться избранного. Вступить в бой — значило не подчиниться закону, значило рискнуть головой, значило стать врагом министра, более могущественного, чем сам король"

Ну, вот со стороны, наверное, все это,выглядит как бред. Но писала, наверное, больше для себя, ибо на душе неспокойно.
В голове еще целая куча букв -о времени и о себе. Но пока поставлю точку

Поняла, что здесь, среди нас, немало поклонников господина Атоса и позволю себе поделиться вот таким эссе. Нашла вчера в своих залежах)

КРИСТОФ ВАН РОССОМ
(бельгийский писатель, преподаватель истории литературы, театра и кино в Королевской консерватории Брюсселя. В 2004 году был отмечен Бельгийской Академией за критические статьи).



ЧТОБЫ ОТДАТЬ ДОЛЖНОЕ ГРАФУ ДЕ ЛА ФЕР


( Урок Атоса )


2004


Часто можно услышать, что во французской литературе нет эпической поэзии, достойной этого имени. И это вопреки усилиям Ронсара, Вольтера и Гюго!

Но давайте без презрения (которым это часто сопровождается) перечитаем известные романы плаща и шпаги. Мы без труда найдем там достаточно качеств, позаимствованных у Гомера: чувство ритма, яростные сражения и чарующие персонажи – такие, как таинственный Атос Дюма.
Безусловно, храбрец из храбрецов, он знает, как орудовать шпагой, но, главным образом, он тот, кто знает зачем. Потому что, давайте скажем об этом с самого начала, Атос – это человек молчания, но так же и человек слова.
Часто это светлое слово надежды, но иногда, это мрачное слово мести. Дело в том, что для Атоса слово – это действие, а действие – это слово.
Сама поэзия...

Атос большую часть времени остается загадкой для тех, кто удовольствовался беглым знакомством с «Тремя Мушкетерами» и кому неизвестны «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон».
Кто же этот молчаливый Атос, этот фантом, скрытый под именем священной горы – тот, кто в глазах Дюма соединяет в себе самые важные качества человека? Почему? Потому, что, как мы видим, его личностное существование, единственного из четырех, претерпело преобразования, столкнувшись с небытием. Однако он решил не отвращаться от мира и не избегать его, как это часто говорят. Напротив, Атос выбирает сражение. Один. Потому что даже со своими друзьями он одинок.
Сражаться, не ожидая ни награды, ни чьей бы то ни было благодарности. Сражаться ради того, чтобы сумасшедший и слепой мир, в котором нет больше ни Бога, ни короля, все-таки сохранил свое достоинство. Потому что в этом им дана клятва и потому что слово чести, которое он дал, и будет давать неоднократно на протяжении всей жизни – это и есть сама его жизнь и его судьба.

Если верно, что д'Артаньян показан главным героем «Трех Мушкетеров», то не менее определенно, как уже отмечал Роже Нимье, что настоящий сюжет - это история графа де Ла Фер, то есть Атоса. Действительно, Атос, единственный из друзей гасконца, которому Дюма придумал прошлое, терзающее его прошлое: мучительную и пагубную связь с миледи де Винтер. Но, самое главное, он будет тем, у кого хватит сил вести войну с глупостью, посредственностью и внешним разложением даже тогда, когда сумрачный ангел шепчет ему на ухо, чтоб он все прекратил, положил конец этой комедии, которую представляет его жизнь – так же, как и наши.

Итак, как же Атос появляется на первых страницах романа – тех, знаменитых – где д'Артаньян восстанавливает против себя трех будущих друзей?
Как известно, он, как два других мушкетера, готов сразиться на дуэли с д'Артаньяном, но при этом часто забывают, что, в отличие от своих друзей, Атос тяжело ранен. Смерть витает над ним, но нет у него страха. Он знаком с ее укусами. Она образует основу, на которой покоятся все его действия. С первого раза Атос вызывает восхищение своей смелостью и изысканностью. Он не показывает свою физическую боль, которая, в действительности, не что иное, как метафора другой раны – душевной. По его поводу, не могу удержаться, чтоб не вспомнить четверостишие из поэмы «проклятого поэта» Вилье де Лиль-Адама*, которое, как мне кажется, прекрасно сочетается с нравственным благородством графа де Ла Фер.

Вот оно:

Однажды вечером я мог бы рассказать
Когда б ты захотел в меня вглядеться,
Чтоб удивление узрить в твоих глазах –
О тайне моего больного сердца…
(пер. Мари де Лин)


Но Атос еще и самый сдержанный.
Он говорит мало или вообще ничего. Он предпочитает улыбнуться и поднять бокал испанского вина к пустым небесам, прежде чем выпить его в тишине дружеского круга. За тенями он снова видит тени, но он всегда противопоставит им высшую утонченность бытия, которая заключается в том, чтобы бросить вызов бездне и просто оставаться среди других.

Но давайте вернемся к этой знаменитой начальной сцене: смелость или самоубийственное побуждение присутствуют всегда, когда Атос, на протяжении всего романа, будет развивать двусмысленность типично романтическую – быть двойственным: снаружи это сияющий идеал (и д’Артаньян не избегнет того, чтоб быть пораженным одновременно его манерами и внутренней силой) всегда готовый посвятить себя друзьям, внутри же он совершенно опустошен.
Опустошен до такой степени, что ночи напролет пьет обожаемые им вина Испании и Анжу, которые не очень-то помогают ему забыться.
В действительности, настоящий образ Атоса – образ в метафизической борьбе – постепенно проявляется именно в глазах д’Артаньяна. Потому что для него одного собираются в единое целое части головоломки, которой является душа Атоса. Ни Портос, которого он любит как брата, но который не способен воспринимать трагическую значимость своего друга, ни Арамис, слишком озабоченный самим собой, своей внешностью и своим будущим, не пойдут в действительности навстречу пропасти, которая поглотила мучительное прошлое графа де Ла Фер, вынуждая его встретиться с ним лицом к лицу, чтобы избавиться от него.

«Я говорю, что любовь это такая игра, в которой выигравшему достается смерть», - заявил он д’Артаньяну в момент опьянения.
Так, почти случайно, этот последний получил первые крупицы тайны Атоса. Конечно же мучительной, но такой банальной: он, граф де Ла Фер, в прошлом был женат на вероломной авантюристке. Ее любовь – любовь поэта, как он сказал, – привела его к тому, что он сделал ее первой дамой провинции. И вот за красотой он обнаружил ложь. Кто-то изменил данному слову. Хуже всего, что любимое существо само оказывается ни кем иным, как бессовестной змеей. Атосу, который был само доверие, открыть, что он обманут! Его слово и его честь отданы на поругание.
Итак, граф де Ла Фер был предан. Для человека, который хочет забыть свое прошлое, как в довоенных фильмах, не остается ничего другого, как завербоваться в Иностранный Легион. В эпоху, воскрешенную Александром Дюма, подобное называлось «мушкетеры короля».

Атос хотел бы думать, что его жена мертва, но зло, которое не отваживается бороться открыто, остается злом. Поэтому он не замедлит снова встретить ее на своем пути. Как мы знаем, в первой части трилогии, миледи сама стала заклятым врагом мушкетеров. Пока она будет жива – Атос абсолютно в этом уверен – она не прекратит сеять вокруг себя подозрения, предательство и смерть.

Миледи это демон и в конце понадобится ночная церемония, достойная готического романа, торжественный суд четырех друзей и казнь знаменитым бетюнским палачом, чтоб изгнать этого демона.

Маленькое замечание по этому поводу – отметим, что без бдительности нескольких мужчин, зло беспрепятственно продолжало бы свой путь. Бог, в образе королевского правосудия здесь, похоже, отсутствует.

Со временем кажется, что кошмар Атоса пришел к концу. Но это ненадолго, потому что судьба готова снова ожесточиться против него. Миледи вновь появится в «Двадцать лет спустя» только в лице своего сына, одержимого самого по себе, неумолимого и жестокого Мордаунта. Мордаунта, который приложит все силы, чтобы уничтожить Атоса и его друзей. Мордаунта, которого Атос, уже готовый простить, будет вынужден убить вопреки своему желанию.
Потому что яд, который отравляет душу мушкетера, это не только поруганный брак или недостойная жена (из-за чего было бы ошибкой считать Атоса женоненавистником; он еще будет любить и его сын, Рауль, тому доказательство), нет, мучительнее всего для него это существо которое лжет, личность без слова и чести – будь это его жена в «Трех мушкетерах» или ее сын в «Двадцать лет спустя».

В этом случае, полагаю, можно прийти к заключению, что через них и муки, которые они причинили Атосу, Дюма обозначил самую сущность зла.

Я хочу сказать об утрате доверия к людям и окружающей действительности, какой бы красивый и достойный вид они не имели. Потому что именно в этом заключается истинная причина столь глубокой грусти графа де Ла Фер.

По моему мнению, именно в этом смысле теперь допустимо подойти к проблематике, развитой в продолжении трилогии, которая интересует нас прежде всего и главным образом в «Двадцать лет спустя».

Напомним, что интрига здесь двойная. Во Франции народные волнения находят отклик во Фронде, затеянной против Мазарини и Анны Австрийской. События, которые сотрясают страну, скоро дают свои плоды, потому что именно они причина разделения друзей на два лагеря.

Д’Артаньян, старый слуга власти, а скоро и Портос, которого соблазнили титулом, берут сторону Мазарини и королевы, в то время как Арамис и Атос, хотя и по совершенно разным причинам, оказываются в стане фрондеров. Намного позже они примирятся во имя общей цели – благородной и великой, цели, которая, во всяком случае, в глазах Атоса, могла бы поистине стать ставкой на будущее мира.

В действительности для четырех друзей речь идет том, чтобы поддержать английского короля Карла I, а затем, когда ситуация станет катастрофической, попытаться спасти его голову. Загнанный в угол Кромвелем и его сторонниками, король скоро будет арестован и осужден и тогда у него действительно останется одна надежда – что мушкетеры сумеют организовать его побег.

Невероятный, в стиле Рокамболя, план отлично задуман и воплощен и до самого конца кажется, что все идет прекрасно. Но неожиданная развязка лишает друзей надежды. Когда они похищают палача, который должен отсечь королю голову, Мордаунт предлагает свои услуги, чтоб завершить зловещую работу, в то время как Атос, содрогается, скрытый под эшафотом… то, что произойдет потом, закончится переворотом в его восприятии мира и людей…

Мушкетеры, по сути, это рыцари Круглого стола, только более современные и Атос, наиболее безупречный среди них – Ланселот XVII века, но который отдает себе отчет в драме, какой является переход от одного мира к другому. В действительности он всем своим нутром понимает, что средневековое мироустройство, старый порядок – мертвы. Король – представитель божественной власти на земле – был казнен у него над головой. И, если Бог допустил это, то, возможно, Бога нет? Или, по меньшей мере, человеку нечего на него надеяться?

Бога нет, или он скрыт, или слишком далеко, король мертв – что осталось ценностью, эталоном для мужчины, кроме чести?

Какой чести? Конечно, чести слова. Той, во имя которой несколько раньше Атос напоминал своим друзьям их решение спасти Карла:



цитата:
Мы дали королеве слово, и этим словом отдали ей все. Мы отдали в ее распоряжение свою силу, свои способности - словом, свою жизнь. Мы теперь должны сдержать свое слово.





Как можно представить, в тот момент Атос действует во имя порядка, который уже отжил свое и который он оправдывает. Но Атос, покидая эшафот, оказывается в трагическом положении в современном понимании. Он осознал, что он один – трагически один, что ему придется выработать этику, остатки которой, без сомнения, составляют не больше чем обязательство, главным образом, если ищешь власти и славы.

Но Атос сделал свой выбор. Мгновенно. И его слово, которое он обязуется сдержать более, чем когда-либо – это защищать ценности не потому, что от него этого требуют, или это проистекает из порядка, который он воплощает, но потому, что в кромешной тьме его одиночества он воспринимает их как благо. Благо, то есть дружбу, храбрость, честность духа, защиту всего того, что справедливо… Не как средневековый рыцарь, ради славы, ради прекрасной дамы или сюзерена, но потому, что он осознает, что никто другой не занял бы его место. Потому что было бы злом, когда он есть тот, кто есть и знает то, что знает, игнорировать то, чего не должно быть. И тогда Атос велик более всего: в момент, когда он осознает, что если ничего в реальности не дает нам значимого основания для действия, это не повод опустить руки, парадоксальным образом как раз в этом случае необходимо действовать.

Подобной идее о чести Атос дает имя. Возможно, из-за воспоминания о кровавом следе на своем челе, он в дальнейшем называет это «королевской властью». Здесь я перейду к сцене, где он дает последние советы своему сыну, Раулю, который должен завоевать Париж, где он собирается служить короне. Итак, в конце «Двадцать лет спустя» мы видим, как Атос обращается с последними наставлениями к Раулю и с особенным жаром он будет настаивать на идее одновременно сложной и простой: служить не королю, но королевской власти! То есть тому, что должно составлять основу общества, придавать ему ценность и величие, то, что на тот момент не воплощает в себе король. Королевская власть: пустота, порожденная ничтожеством света. Это возвращается к каждому, чтобы в дальнейшем быть заполненным свидетельствами любви и мужества, некоторыми идеями, которые могли бы быть достойным основанием нашей жизни на этом свете – единственной жизни, какую нам дано знать.

Это то, о чем Атос – и в этом, без сомнения, его самый большой урок – теперь догадывается – что не столько за установленный порядок понадобится сразиться, хотя очевидно, что битва должна быть продолжена в совершенном одиночестве, а за то, чтоб дать миру значимость. То, что вскоре современная мысль назовет «смыслом».


Теперь позвольте мне добавить, что этот беглый взгляд, брошенный на путь героев Дюма, позволяет нам перечитать и понять два последних романа трилогии под другим углом зрения.

Чтобы сделать это, сначала давайте проникнемся идеей, что Дюма, как многие писатели его поколения, видел прошлое глазами своего отца (который был генералом). Поколение, которое узнало Революцию и прожило надежды, которые она исчерпала.

Итак, в чем же романист отдает себе отчет, когда в годы Реставрации, подобно Бальзаку а скоро и Бодлеру, вырабатывает систему взглядов? В том, что Франция XIX века – страна буржуа, торгашей и лицемеров – только сменила одну форму власти на другую: всемогущая власть денег заменила одновременно и Бога, оставленного в роли пугала для бедных, и короля, который больше не является первым среди тех, кто благороден и справедлив. Он лишь послушный исполнитель воли буржуа и в этом качестве, как никогда, подвластен богу золота.

Как Дюма, который принимал участие в революции 1830 года и в итальянском восстании, тайно мечтал о другой реставрации, подобной реставрации Луи XVIII, Карла X и Луи-Филиппа, так и Атос с д’Артаньяном, помогая Карлу II установить его власть, будут мечтать об иной королевской власти. Потому что для двух героев, как и для их творца, продолжает сиять свет истинной справедливости, для которой король был бы не более чем первым и самым преданным слугой. Вместо этого, они столкнутся с мелочностью нового общества, где жажда наживы заменяет душу и где торжествующий материализм уже задушил любое благородство духа.

Мир, где ценность стала ценой.

Мы знаем, что король не будет спасен и ни он, ни его наследники или последователи ничего не изменят в порядке вещей, потому что то, что происходит по ходу трех романов это больше, чем просто смена эпох. Это смена типа мышления. В новом мире нет больше места эре героев и чести. Она должна уступить господству реализма и интриг.

И разве случайно, что единственный сын графа де Ла Фер, которому он привил свою систему ценностей и которого собирался сделать графом, скоро не будет видеть смысла повиноваться капризному правителю, который не держит слова и, как следствие, ему придется умереть среди других солдат в нелепой схватке бессмысленной войны? Как и самому д’Артаньяну, получившему, наконец, бесполезный для него жезл маршала Франции тогда, когда он отдал Богу душу возле Маастриха!

Но, в то время, как мы обозначили эти новые ценности, которые создают человеку успех в мире, который стоит на пороге, я не могу помешать себе снова думать о безнадежной улыбке и душевной утонченности графа де Ла Фер. Потому что для некоторых, и среди них нередки поэты, они остаются самым совершенным примером того, что может человек в хаосе и грохоте мира, в котором человеческое существо и производственная единица одно и то же, а жизнь и сознание приравниваются к умственной жвачке, готовой к употреблению.

Через образ мушкетера (который легче всего обрисовать, но при этом и наиболее глубокий), возможно, не лишним будет напомнить – особенно в эпоху торжества минимализма, апологии незамысловатого маленького счастья и расчета – что идеи, в высшей степени поэтические, такие, как величие души, душевная утонченность и целостность, еще имеют возможность распространять свой слабый свет в нашем времени.

Как вы поняли, я рассматриваю жизнь Атоса как аллегорию. Аллегорию пути человека в момент наибольшего душевного кризиса – я говорю о переходе от того, что я назвал средневековым космосом, к современной вселенной. От устойчивого монархического порядка, как метафоры равновесия и единства, к хаосу разнообразных интересов. Наконец, от самых возвышенных гуманистических ценностей – вершиной которых есть понятие дружбы – к их предательству или извращению.
Атос сердцем и душой понимает, что он отныне принадлежит тем, кто в одиночестве создает этические нормы и у него достанет смелости их воплощать там, где быть верным и преданным подозрительно, если не опасно.

Трилогия о мушкетерах, если ее читать, как следует, возможно, одна из редких действительно эпических поэм во французской литературе. Ее герой – это человек, который знает об обратной стороне зеркала. Тот, кто с лихвой измерил, что такое отсутствие смысла, но который, тем не менее, с невероятной силой отказывается уступить небытию. В самых бездонных глубинах одиночества он решается ответить – не без рисовки – и придать таким отношением смысл тому, кто он есть в мире, действительно прекрасно зная, что такие действия не заслужат ему ни уважения, ни благодарности.

В этом смысле молчание Атоса красноречиво.
Атос, которым так восхищались его друзья и д’Артаньян, не дает никакого урока.

Потому что он сам и есть урок.



_______________________________________________________________________________________________________
*Жан-Мария-Матиас-Филипп-Огюст де Вилье де Лиль-Адам, граф, затем маркиз де Вилье де Лиль-Адам (7 ноября 1838, Сен-Бриё, Бретань — 19 августа 1889, Париж) — французский писатель, поэт, которого Поль Верлен относил к «проклятым поэтам»..

Во мне иногда просыпается революционер и бунтовщик. Конечно, это бывет не тогда, когда все прекрасно и замечательно, а вот, как сейчас, когда чувствую, что "весь мир идет на меня войной". Один мой начальник когда-то сказал, что "когда ты пугаешься и чувствуешь, что тебя приперли к стенке, в тебе просыпается борец и ты становишься вдруг очень смелой". Наверное, это так и есть. Классный был начальник, кстати, такой раз в жизни бывает. Если и можно было говорить, что на работе наша вторая семья, то это только при нем.

Но сейчас речь ни о нем. Поддалась вчера влиянию провокаторов, которые убеждали, что ведь все же субботник дело исключительно добровольное. А я еще ни одного не пропускала, ходила на каждый, раз надо, значит надо. Сами провокаторы, кстати, потом сказали, что сами-то они пойдут. Потом и называю провокаторами.

И обычно меня вообще никто не проверял, все мои и руководство сидят на другом этаже. Я специально сама захожу туда в субботник, чтоб знали, что я тоже приперлась. И подумала, ну, может, правда, попробовать откосить... и уже свыклась с этой мыслью. Но вдруг приходит письмо от начальства -просьба сообщить, кто идет на субботник. Как нарочно, но я уже настроилась, написала, что иду ко врачу.

Так сегодня утром -ответное письмо. Кто не идет, чтоб навели на рабочем месте идеальный порядок к пятнице. И в нерабочее время!
Вот счаз! Специально задержусь и буду пыль вытирать. Я сделаю все, что угодно,но зачем перегибать палку?


Так что сегодня у меня день большой уборки

Вообще, что-то во мне сломалось. Вчера утром было очень плохо,так я решила даже прилечь, а раньше бы ползком, но старалссь бы выйти вовремя. Сегодня вышла еще позже. Будто реально почувствовала, что надо себя любить, больше некому.

Вообще, жизнь она, конечно, учит, хотя я двоечница. Ну, знаю, например, что если матери что-то надо, у нее внезапно может наступить просветление. И она скажет, что нужно сделать, потом посетует по поводу моего здоровья, чем-нибудь угостит и расскажет свои последние новости. И будет настоящей мамой целый день, если повезет, то это может растянуться и подольше. Но потом в самый внезапный момент у меня перед носом захлопнут дверь. Наверное, это карма у меня такая. И ведь знаю, что так будет, но нет , все равно, как позовут, с готовностью бросаюсь навстречу. Единственное, что я намотала на ус, это то, что не надо думать, что это надолго.
И что характерно, и не только в отношениях с мамой. Всегда расплачиваюсь за откровенность. Мне все это потом могут припомнить. Но я все равно спотыкаюсь об одни и те же грабли.

Но сейчас утешаю себя тем, что впереди у меня выходные, которые можно расценивать, как отгул.
Наверное, у меня не слишком веселое настроение, но попробуйте привыкнуть к мысли, что кто-то расстраивается, когда вы приходите домой, хмурится, когда узнает о вашем отпуске...

Чего-много стала про себя писать.... Негатив зашкаливает и просит выхода

Ну, раз уж вспомнила про Атоса... Можно сказать, что с него практически начался для меня интернет. С двух форумов. С фанфиков - смешных - про четверых друзей, трогательных про Атоса и Рауля (это всегда была любимая тема).
Пропахала и тогда кучу информации. В частности и о Смехове. Считаю его лучшим Атосом. Другие для меня практически не существуют. Но при этом (прочитав немало информации о самом Смехове, о съемках, прослушав в его исполнении немного стихов и часть аудиокниги "Три мушкетера") считаю, что он Атос "от Бога". Только не в том смысле, что это была его лучшая роль, и он не играл, а жил... Я считаю это чудом. Его не интересовала это роль, герой был по барабану, и много лет спустя он говорил об этом не иначе как с усмешкой Мне совсем не понравилось, как он читал Дюма, да и стихи тоже.
Он прекрасный человек, и я люблю, когда он о чем-то рассказывает, никогда не скажет ни о ком худого слова. Люблю его мемуары. Но мне кажется, что актер он средний, это естественно мое имхо. И это говорит человек, который все свое детство трепетал только услышав фамилию "Смехов". Он был очень редкий гость на телевидении, и если таковое случалось, я сидела , открыв рот.
Но сейчас считаю, что его роль была огромной удачей, и это был, не побоюсь этого слова, божий промысел. Он совпал идеально, он стал им. И это при том, что приезжал на съемки урывками, он даже не был пропитан мушкетерской атмосферой. Точно не читал ничего такого перед съемками, и уж точно не был фанатом своего героя. Так что это было обыкновенное чудо.
"Но стоило Атосу в его простом мушкетерском плаще сделать шаг вперед, как он тут же занимал подобающее ему место, отодвигая разодетого Портоса на второй план". Цитирую по памяти, не обессудьте. Эти строки мне кажется написаны непосредственно про Атоса-Смехова.

Хочу тут привести стихотворение одной форумчанки, кажется, Amiga, из серии "коряво,зато про любовь". Мне оно в свое время легло на душу своей искренностью



А я-то всю жизнь думала,
Что живём под одним небом...
Но пришел кто-то самый умный
И сказал, что тебя не было.

И будто нельзя усомниться,
В том, что мне это не надо,
Что зеленели листья
И без твоего взгляда.

И я всё пытаюсь привыкнуть,
Что на моей планете...
- И ни вздохнуть, ни крикнуть -
Что, никогда на свете?..

Я как-то пытаюсь поверить,
Всё продираясь сквозь осень,
Все открывая двери,
Как это - не было вовсе?

Не было твоей жизни,
Не было твоей смерти,
Не было твоего сына -
Да, никогда на свете!

Не было твоей страсти,
Не было твоей дружбы...
Чувства, мол, зря тратите -
Придуманным это не нужно!

Вот мы смешные люди!..

...Но Кто-то подходит ближе.
Если вас не было, сударь -
Отчего вас так ясно вижу?

И снова подолгу не спится.
...Да, вижу! Не насмотреться...
Раз тебя не было, рыцарь, -
Отчего так болит сердце?

Жуткая неделя была,вот только сейчас немного пришла в себя. Начала заболевать еще в ту субботу. Все воскресенье провалялась с температурой, и так и ходила на работу. Неделя и так обещала быть нелегкой, а тут вообще. О больничном не было и речи, заменять меня некому. На работе, как в тумане весь день, просто есть такое слово "надо"... Как домой добиралась, вообще не помню, и сразу ложилась.

Очень хреново было, вообще не припомню такого -чтоб целую неделю так колбасило... Только вчера к вечеру полегчало немного. Сюда даже не заходила, не до того было.

А сейчас чувствую себя совершенно опустошенной - есть от чего. Ни на что глаза не смотрят. Отходняк, в общем. И на душе очень скверно...

Глава 12

Своевременное вмешательство

Следующие два дня я делил свое время между постелью, - когда понимал, что мне нужно уснуть, - и креслом, - когда понимал, что уснуть не смогу. Возможно, так бы продолжалось и дальше, если бы в это импровизированное пристанище страдания и печали не проник столь своевременно посланец из мира живых.
Инспектора Лестрейда, ( явившегося сюда под маской знакомого, а, может, врага? критика? союзника? – я больше не доверял себе, чтоб утверждать наверняка, кого именно) отнюдь не впечатлило, что в разгаре дня я все еще был в халате. Я продержал его на пороге своих владений довольно долго, пока скрип ступенек этажом ниже не сказал мне, что мы привлекаем ненужное внимание моей суровой хозяйки, у которой было обыкновение сначала выставить человека за дверь, а потом уже задавать вопросы. И поскольку, впустив его, я вызвал бы меньше домыслов, чем, если бы мы продолжали вести разговор на публике, я смягчился и неохотно сделал шаг в сторону, позволяя Лестрейду войти.
В комнате царил столь любезный моему сердцу беспорядок, но моему гостю он, видно, пришелся не по вкусу, и он окинул критическим взглядом газеты, которыми был усеян пол, башню из книг возле окна, которая опрокинулась несколько дней назад и все еще не была воодружена на место, одежду, перекинутую через спинку кресла и прочий набор предметов, которые обычно накапливаются у человека за двадцать четыре года существования. Когда его взгляд обратился ко мне, я понял, что инспектор ждет приглашения присесть. Так как я не особо жаждал его общества, и здесь не было стула, с которого не пришлось бы перекладывать целую кучу вещей, то я и ногой не пошевелил, чтобы продемонстрировать свое гостеприимство.
Мое нежелание изображать добросердечного хозяина натолкнуло его на естественный, но, тем не менее, совершенно ошибочный вывод.
- Вы больны? – спросил Лестрейд.
- Нет, - отрезал я, не испытывая особого желания посвящать его в причины своего поведения.
- Я вижу, - ответил он. Он говорил тоном, которым рано или поздно овладевают все полицейские – строгим, оценивающим, с легким намеком, что если ваш ответ не удовлетворит сего стража порядка, то ваш арест не за горами. – Пока все идет нормально, - продолжал он. – Я встал сегодня в пять утра.
- Замечательно, - откликнулся я. – Но вы же прошли пол-Лондона не для того, чтоб сообщить мне о своем распорядке дня? Чего вы хотите, инспектор?
К моей досаде, он начал расчищать себе место на видавшем виды кресле, из которого несколько месяцев назад выскочили пружины, и попытался куда-нибудь убрать коробку с книгами, спасенными от мусорного ящика разорившегося книготорговца с Гудж-стрит, пачку потрепанных выпусков «Иллюстрированных полицейских известий», несколько немытых пробирок, сломанную пипетку, три воротничка и полотенце, которое всегда было у меня на виду, потому что в случае необходимости я предпочел бы вернуться в мир людей чистым и свежим. Безо всякого приглашения , Лестред примостился на ручке кресла, которое тут же заскрипело и накренилось, отчего «Полицейские известия» каскадом посыпались на пол. Мы наблюдали за их падением, и когда слегка улеглась пыль, Лестрейд прокашлялся и попробовал пошутить.
- А жена еще зовет меня неаккуратным, - сказал он, прыснув от смеха. – Видела бы она эту картину.
- Инспектор –
-О, не обращайте на меня внимания, мистер Холмс. Просто сегодня такой день. Все началось так хорошо, и вдруг хорек тестя выскочил на дорогу и попал под проезжающий экипаж, и вот с тех пор все продолжается в том же духе. Возможно, вы слышали, что вчера инспектор Грегсон произвел арест. – Блеск его глаз сказал мне, что это обстоятельство оказалось довольно благоприятным. – Вы когда-нибудь слышали про старого Чарли Мейкписа?
- Насколько я помню, он был похитителем бриллиантов, до тех пор , пока его не арестовали в Саутгемптоне.
Лестрейд кивнул.
- Его «семейный бизнес» перешел к сыновьям. Ну, а Грегсон, послушав одного местного сплетника, арестовал прошлой ночью все семейство. Только теперь оказалось, что парни были задержаны в пятницу в одном увеселительном заведении в Ист Хэме за то, что напились там и дебоширили, а их отец последние три недели провел в постели со сломанной ногой. – Лестрейд широко улыбнулся. – Придется ему сегодня проглотить это, точно вам говорю.
- Вы пришли, чтобы рассказать мне об этом?
- Частично, - сказал инспектор, потирая подбородок с довольным видом человека, которому есть , что сказать и он не хочет торопиться. - Видите ли, мистер Холмс, это расследование получило новое развитие. Я зашел в Мэйфэр на квартиру к вашему кузену, надеясь проинформировать вас на этот счет, но этот Элджернон сказал, что с субботы вы там больше не живете. Надеюсь, у вас не возникло ссоры?
Все было гораздо хуже, хоть я и не мог признаться в этом Лестрейду.
Сокрушительное чувство вины заставило меня в тот день бежать из квартиры кузена. И с тех пор не оставляло меня, вынуждая держаться подальше от тех мест. Бессмысленная смерть Фэйрфакса настолько опустошила Майлса, что мне невозможно было оставаться там и быть свидетелем его скорби. И мне по-прежнему не хватало смелости признаться ему, что в то утро я говорил с Фэйрфаксом. Я не мог посмотреть ему в глаза и рассказать, какую роль я сыграл в несчастной кончине его друга. У него были бы все основания меня порицать, ибо я и сам сурово себя винил.
Из того немного, что удалось мне узнать, я выяснил, что после нашей встречи Фэйрфакс отправился в Вестминстер, где какой-то мальчик видел, как он спускается по ступенькам к береговой полосе. Там он собрал камни и набил ими карманы, а потом стал медленно входить в реку до тех пор, пока голова его не исчезла под водой, после чего и подняли тревогу. Но к тому времени, когда его нашли, для него было уже слишком поздно, и так же поздно было исправлять причиненный мной вред .
Мое уединение в эти последние дни дало мне возможность все это обдумать. Когда человек совершает такую прискорбную оплошность, которая приводит к гибели другого человека, он неминуемо должен начать сомневаться в своих суждениях. И так как моя профессия требовала, чтоб я рассуждал здраво и безукоризненно, то последствия моей роковой ошибки были еще более тяжелыми.
Я , конечно, мог попытаться сказать себе, что на такие отчаянные меры Фэйрфакса толкнула исключительно алчность шантажиста, но я знал, что лишь обманывал этим себя. Я колебался в тот день, ничего не предпринимая то под влиянием своего безмерного тщеславия, то глупой самонадеянности, и , таким образом, был столь же беспечен по отношению к чужим судьбам, как ребенок, играющий в войну с заряженным револьвером.
Я видел лишь выгоду, которую могу извлечь из чужого несчастья, а страхи Фэйрфакса просто отбросил в сторону, поскольку счел их малоинтересными. Я разрушил ту надежду, что подал ему Майлс, сказав, что он все равно никогда не освободится от власти этого ужасного человека. Сам того не желая , это я заклеймил его этой печатью отчаяния. Когда я говорил, что пора положить конец его мучениям, то имел в виду законную кару для шантажиста. Фэйрфакс расценил это по- своему. И следовательно , в некоторой степени ответственность за его ужасный конец лежала на мне.
Кроме того, сейчас вся моя неуверенность и сомнения окрепли и раздирали мою душу. Я не знал теперь , как сломать железную хватку шантажиста, жертвы которого скорее пойдут на смерть, нежели согласятся разоблачить его, рискуя вызвать гнев столь опасного врага. Я готов был отказаться от своей профессии в самом начале карьеры и, приняв предложение Майкрофта, согласиться на прозаическое существование в безликом правительственном департаменте, где я никому бы не причинил вреда. Послужить причиной гибели человека было непростительно; продолжать идти тем же путем, где подобное легко могло повториться, было бы полным безрассудством.
За мое недомыслие Фэйрфакс заплатил жизнью; мою же участь еще предстояло решить Провидению.
Но я и помыслить не мог о том, что судьбе угодно будет принять вид поднявшегося не свет не заря, утомленного, слегка измочаленного инспектора полиции, который скорбел к тому же по утрате своего хорька. Оглядываясь на прошлое, могу сказать, что рад теперь тому, что в тот день Лестрейд пришел ко мне; я не хочу даже думать о том, как бы пошла моя жизнь, если б не это его вмешательство.
Однако, в тот момент я ведать не ведал о той услуге, что он оказывал мне своим приходом; и как раз наоборот, был совершенно не в восторге от его затянувшегося визита, хотя он, казалось, и не замечал , как во мне с каждой минутой все более нарастала раздражительность.
- А к вам я зашел потому, - неторопливо продолжал Лестрейд, - что хочу вас кое с кем познакомить. То, что я узнал, проливает свет на это дело.
- Ваше дело, - холодно напомнил я ему. Не было никакой необходимости скрывать имя этой особы, так как было ясно, что он мог говорить только об одном человеке. – Лестрейд, и чтобы вам ни сказала миссис Фаринтош, меня это не интересует.
- Ну, пусть «мое дело», - согласился он, внимательно взглянув на меня. – Однако, я, в самом деле, считаю, что вам следует послушать рассказ этой дамы, независимо от того, интересно вам это или нет. В конце концов, не каждый же день человек получает удовлетворение от доказательства своей правоты.
С этими словами он встал, и старое ветхое кресло, издав ужасный скрип, вновь вернулось в свое исходное положение.
- Ну, я жду вас через час на нашем обычном месте. До встречи, мистер Холмс.
«Нашим обычным местом» было кафе на вокзале Чарринг-кросс; и хоть там и не было приличного кофе и мало-мальски съедобных сэндвичей, но у этого кафе было то преимущество, что там можно было встретиться и переговорить друг с другом, не привлекая к себе ненужного внимания.
Я потратил даром немало времени, пока кипел от возмущения , вспоминая надменный, как мне показалось, намек Лестрейда на то, что мне больше нечем заняться. Когда я, наконец, признал, что в этом отношении он был прав, я понял, что должен попытаться как-то оправдать свое существование, выйдя за пределы этой квартиры. И в итоге опоздал минут на десять. Тем не менее, я все же явился туда раньше инспектора и его спутницы, которая смущенно извинялась за свое опоздание в связи с задержавшимся Кройдонским поездом.
Миссис Фаринтош, которой тогда было лет тридцать пять, с ее розовыми пухлыми губками, волосами цвета спелой пшеницы и известной долей обаяния, на первый взгляд казалась одной из этих воркующих, надоедливых женщин; она обожала пустить слезу и подносила к глазам платок всякий раз, когда ей казалось , что она утратила наше сочувствие. Вернее сказать, мое сочувствие , и в отношении меня ее чары были истрачены впустую, чего нельзя было сказать о Лестрейде, который, на мой взгляд, выказывал чересчур много понимания. Выслушав очередное его добродушное заверение, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь ей, я пнул его под столом ногой, чтобы образумить.
- Но что же мне делать? – причитала она, принимая из рук Лестрейда чистый платок и промокая им глаза. – Боюсь, что это все из-за меня.
- Да, - кивнул я. – И с вашей стороны глупо было надеяться, что все это останется тайной для всех.
Ее глаза широко распахнулись, не могу только сказать от чего точно – от тревоги или от удивления такой резкой прямоте с моей стороны, я был еще не настолько сведущ в особенностях дамского поведения, чтобы сказать наверняка.
- Что ж, хорошо, - сказала она, бросая взгляд на своего галантного защитника, который ответил ей взглядом, полным простодушного сочувствия, - раз вам уже все известно, я вижу, что должна положиться на ваше милосердие.
Она скомкала в руке носовой платок, глубоко вздохнула и в следующее мгновение перед нами предстала не всхлипывающая несчастная миссис Фаринтош, а ее восхитительно твердая и спокойная копия.
- Я познакомилась со своим мужем, покойным полковником Фаринтошем, в Индии. Я приехала туда, чтобы выйти замуж за своего жениха , но по прибытии узнала, что он внезапно умер. Полковник был частым гостем в доме Ройлоттов, у которых я остановилась до тех пор, пока не смогу вернуться домой, и постепенно мы привязались друг к другу. Он был старше меня, и у него уже было двое взрослых детей, которые не скрывали своих опасений относительно нашего союза. Но я любила своего мужа – это правда, в этом вы должны мне верить, джентльмены.
- Мы верим, миссис Фаринтош, - сказал Лестрейд.
- Когда три года назад он умер, то основную часть своего состояния он оставил детям – совершенно естественно и, как и должно - мне же досталась ежегодная рента и почетная обязанность хранительницы диадемы из опалов, которая, как говорят, когда-то принадлежала Анне Богемской. В случае моей смерти или замужества диадема должна была вернуться в семью моего покойного супруга. Но, - добавила она, опустив глаза, - какова бы ни была сумма ренты, у меня были долги.
- Игорные? – предположил я.
- Да, но они не мои. Полковник Фаринтош много времени проводил на бегах, как и многие другие джентльмены. Однако, ставки, которые он делал, заставляют усомниться в его благоразумии.
- Почему вы не обратились за помощью к его детям?
- Мистер Холмс, я не могла! Это разбило бы им сердце. Они так почитали своего несчастного отца, и пока он был жив, даже тени скандала ни разу не коснулось его благородного имени. Несмотря на всю их холодность по отношению ко мне, я не хотела бы, чтобы они страдали, и не могла допустить, чтобы имя моего супруга было запятнано позором.
- Иными словами, они бы вам не поверили?
На какую-то долю секунды ее маска спала, и взгляд сделался жестким. Под поверхностным фривольным антуражем этой женщины, что казалось, еле сдерживала слезы, на самом деле скрывалась железная решимость.
- Ну, да и это то же, - призналась она. – У его детей вызывала возмущение даже моя рента. Собственных денег у меня нет, мистер Холмс. Если бы им удалось лишить меня ренты, то я оказалась бы на улице без гроша за душой. Если б я сказала им о долгах их отца, они бы все отрицали. И они нашли бы поддержку в обществе, ибо полковник скрывал свою увлеченность скачками от всех, кроме меня. Все, чем я располагала, было лишь свидетельство букмекера. Как полагаете, кто бы поверил мне при таких обстоятельствах?
- Так бремя этих налогов легло на вас одну?
Она кивнула.
- У меня не было денег, и я заложила диадему, сделав с нее копию, на тот случай если кто-то из членов семьи захочет ее увидеть, на что они имели полное право. Я собиралась вернуть заем вместе с процентами, как только смогу. К концу будущего года мне бы уже удалось это сделать. Но тут состоялась эта выставка. Все семейство стояло за то, чтобы выставить диадему на всеобщее обозрение, но я знала, что как только она подвергнется осмотру специалистов, тут же выяснится, что это подделка.
- И вы были бы изобличены.
- Они были бы безжалостны. Я не могла так рисковать. Я, как могла, тянула время до тех пор, пока это уже не возбудило некоторые подозрения. Когда Чарльз – то есть, мистер Родни-Вэр – пришел забрать диадему, боюсь, я потеряла все самообладание. Он выказал такое понимание. Заверил меня, что ничего не скажет семье и что эта копия будет выставлена под видом оригинала. Он также предложил… - Тут у нее перехватило дыхание, и она кашлянула. – Он предложил, как можно решить мою проблему.
Лестрейд резко откинулся на заскрипевшую при этом спинку стула и неодобрительно поморщился.
- Вы ждали, пока не услышали это, - сказал он.
- Мистер Родни-Вэр сказал, что диадема может пропасть, - продолжала миссис Фаринтош. – Он сказал, что экспонаты порой пропадали при перевозке. А так как диадема должна быть застрахована наравне с другими экспонатами этой выставки, то в случае ее потери, я получила бы щедрую компенсацию. – Она склонила голову и всхлипнула. – Не буду отрицать, что эти деньги решили бы все мои проблемы. Я знаю, что это нехорошо, но мистер Родни-Вэр был так добр, и мне казалось, что это единственный выход.
- Весьма любезный господин, - заметил я. – Я полагаю, что он действовал не только из альтруистических побуждений?
Она спокойно выдержала мой испытующий взгляд.
- Мы достигли взаимопонимания в этом вопросе, мистер Холмс, если вы это имеете в виду.
- Кому еще было известно об этом соглашении?
- Никому.
-Кому-то все же было о нем известно, миссис Фаринтош. Вот почему была похищена диадема.
- Но разве ее взял не Чарльз?
- Нет, это был некто, желающий изобличить вас, мадам. Вы должны быть готовы к этому.
- Да, мистер Холмс, - сказала она. – Я уже думала об этом. Теперь я вижу, что мне нужно быть готовой ко всему…. если вы не сможете помочь мне.
У меня было какое-то тревожное ощущение, что такой разговор когда-то уже был. Миссис Фаринтош была крепче духом, чем несчастный Теодор Фэйрфакс, но я пришел в замешательство, услышав, как она произносит слова, что звучали сейчас для меня, словно эхо его последнего отчаянного решения.
Я отнюдь не опасался за жизнь этой леди – хотя, возможно, это было и не очень умно с моей стороны , особенно если учесть, что я склонен был недооценивать те глубины отчаяния в которые может броситься ослабевший от горя страдалец – ибо мне казалось, что миссис Фаринтош вполне способна решить ситуацию с помощью своего шарма, какой бы неблагоприятной она не была. Она определенно покорила Лестрейда своими женскими чарами, против которых обычный человек был совершенно беззащитен, и, несомненно, похожая история приключилась и с Родни-Вэром.
И хоть я и не поддавался на все эти ухищрения и был совершенно равнодушен к притворству мадам, я был сейчас не в том положении, чтобы говорить о высоких моральных ценностях, учитывая мои собственные прегрешения за последнее время. Даже если ее деяния были преступны, это не оправдывало грабителя, мучившего свою жертву страхом разоблачения. Более того, она сделала мне одолжение, подтвердив, что моя гипотеза о краже диадемы была верна. И теперь она вправе была ожидать, что я в какой-то степени отплачу ей тем же. Если я не в силах был отнестись к своим клиентам хоть чуточку иначе, чем это было в отношении Фэйрфакса, то мне не на что было надеяться, так же, как и миссис Фаринтош.
- Однако, - начал я, - я вовсе не считаю, что до этого может дойти. Украденную диадему пока еще не вернули. Следовательно, мы должны воспользоваться этим промедлением нашего противника и нанести ему упреждающий удар. – Я вздохнул и спросил себя, что подумает о моем решении Лестрейд. – На самом деле, ваша проблема решается очень просто. У вас же есть настоящая диадема из опалов. Все, что вам нужно сделать, это выплатить ваш заем и вернуть себе диадему.
- Но я не могу, - сказала она. – Я все еще должна немногим более трехсот фунтов.
- А не могли бы вы уговорить какого-нибудь приятеля одолжить вам эту сумму? Вот, к примеру, мистера Родни-Вэра? Может, вам следует напомнить ему о вашем «взаимопонимании». Это могло бы воодушевить его на внесение посильного вклада в ваше дело.
Лестрейд неловко заерзал на своем стуле, но миссис Фаринтош совсем не выглядела смущенной. За мою маленькую подсказку я был вознагражден ее, пожалуй, первой искренней улыбкой за весь этот день.
- Вы умный человек, - сказала она, задумчиво кивнув. – Я сделаю, как вы говорите. И никогда не забуду вашу доброту ко мне в эту трудную минуту. Спасибо вам, мистер Холмс. Вы вернули мне веру в людей.
Я мог бы ответить, что это чувство было взаимным. Но на этом наш разговор был окончен, и мы распрощались. Миссис Фаринтош отправилась приводить свои планы в исполнение, оставив меня в обществе недовольного и даже немного раздраженного инспектора Лестрейда.
- Если кто-нибудь меня спросит, - сказал он, - то я скажу, что ни о чем таком не слышал. Я отнюдь не в восторге, что буду должен закрывать на что-то глаза. Этот Родни- Вэр замыслил получить наживу путем обмана и втянул в это миссис Фаринтош. Это же преступление.
- Если вы арестуете Родни-Вэра, он, наверняка, скажет, что миссис Фаринтош была его сообщницей и результат будет тот же, как если бы наш грабитель заявил, что диадема не настоящая. Нет, миссис Фаринтош пострадать не должна. – Я улыбнулся. – Хотя я не могу сказать того же о мистере Родни-Вэре.
- Так ему и надо, - сказал Лестрейд. Он испустил громкий вздох и сунул руки в карманы. – Что ж, полагаю, что особого ущерба причинено не было. Однако, я не прочь бы арестовать этого негодяя. Это же преступление – строить козни против такой милой женщины.
Такая оценка нашей леди показалась мне довольно забавной.
-Не слишком беспокойтесь на сей счет, Лестрейд. Я уверен, что миссис Фаринтош более, чем способна обратить все в свою пользу.
- А как насчет нашего грабителя – если допустить, что Родни-Вэр не вор? Мне-то он, по-прежнему, кажется прекрасным кандидатом на эту роль.
Я покачал головой.
- Как он сказал миссис Фаринтош, можно было похитить экспонаты, находящиеся под его охраной, гораздо более простым способом, нежели кража со взломом. Нет , грабитель кто-то другой. И весьма характерно, что в этот раз он действовал вразрез со своей обычной схемой.
- Вы имеете в виду то, что он пока не уличил во лжи миссис Фаринтош, предъявив доказательства подлога?
- Да. И это наводит на мысль. В чем причина? Он знаком с этой леди? Он сочувствует ей?
- В таком случае, мне стоит расспросить ее о ее знакомых, - сказал Лестрейд, открывая свою записную книжку и слюнявя кончик своего притупившегося карандаша.
- Вы могли бы включить в этот список банкира, давшего распоряжение о выдаче займа, и ювелира, изготовившего копию с этой диадемы. Я не говорю, что они приняли в этом преступлении непосредственное участие, но они могли случайно рассказать обо всем кому-то другому.
- Я сообщу вам о том, что мне удастся узнать. – Инспектор захлопнул записную книжку и посмотрел на меня. - Если вам, конечно, интересно.
Я кивнул.
- И где я смогу найти вас, мистер Холмс, в том случае, если вы будете мне нужны?
- В квартире моего кузена. Есть нечто такое, что я очень долго упускал из виду и сейчас должен уделить этому самое пристальное внимание.
- Я бы подумал, что вы говорите о каком-то незавершенном расследовании, - посмеиваясь, сказал Лестрейд.
- Да, инспектор, - ответил я. – Так оно и есть.

Сделала небольшую подборку на тему шерлокианских мест и тем в сериале "Аббатство Даунтон"

Это собственно "Симпсонс", "Критерион" и сцены охоты - на лис, на птиц и охоты на оленей в горах Шотландии. Охота - это может и не сильно шерлокианское занятие, но на охоте на оленей все как раз одевают пресловутые шапки "охотника на оленей"
Сразу скажу, что сцены охоты - это готовый клип. Я практически вырвала его у ю-туба, потому что он периодически сообщал мне, что данное видео в нашей стране заблокировано. Но я упрямая) Удалось таки скачать. Но, чтоб не было проблем с правами, выложу свое видео не на ю-тубе.
Сцены из ресторанов уже происходят после Первой Мировой, и потому это уже, что-то в районе 1917-1919 годов, потому и соответствующие костюмы. Дольше всего искала "Симпсонс" - все потому, что запомнила только слова леди Мэри, что она сто лет там не была. А вот ее спутника я перепутала, думала, что это совершенно другой джентльмен, потому и искала в другом сезоне) Первые три сезона смотрела уже неоднократно, а эти сцены для меня еще не очень знакомые



А о том, сколько грузилось это видео, надо говорить отдельно)

Не так давно мы с oscary заговорили о Первой мировой, о том, как мы узнаем что-то о ней сейчас не из учебников и научной литературы, а из совершенно других, казалось бы не связанных с историей источников.

И мне захотелось привести здесь маленький отрывок из большого фика KCS "Письменный фронт". Дело происходит в самом начале войны. Кроме известных нам героев здесь еще косвенно присутствует Уилкинс - секретарь Майкрофта Холмса

Это просто отрывок. Можно считать его появление анонсом, но думаю, что весь фик переведу еще нескоро.


Письменный фронт


Газетный заголовок


Дэйли Экспресс
5 августа 1914 года


АНГЛИЯ ЖДЕТ, ЧТО КАЖДЫЙ ИСПОЛНИТ СВОЙ ДОЛГ


---
Из бумаг на столе мистера Майкрофта Холмса


Ситуация серьезная. Встречаемся с военным консулом в 16-00. Надо готовиться к долгой, жестокой войне.

Китченер
Военный министр
----


МИСТЕРУ МАЙКРОФТУ ХОЛМСУ УАЙТ-ХОЛЛ ЛОНДОН ТЧК ФОН БОРК АРЕСТОВАН ТЧК БУМАГИ В ТЕЧЕНИЕ ЧАСА ДОСТАВИТ ПОЛИЦЕЙСКИЙ КУРЬЕР ТЧК БУДУ В КЛАРИДЖЕ ТЧК ДО ПОЛУДНЯ БЕЗ НЕОБХОДИМОСТИ НЕ БЕСПОКОЙ ТЧК С НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ БРАТ ТЧК Ш ТЧК

---

Меморандум

Мистеру Холмсу

Сэр, вам , в самом деле следует пойти домой и немного отдохнуть

Уилкинс


Меморандум


Уилкинс,

Сколько раз я говорил вам, чтоб вы не использовали бланки официального меморандума для записей личного характера?

МХ


Меморандум


Мистер Холмс,

Со всем уважением, сэр, это единственный способ, каким я в последние дни могу привлечь ваше внимание. Вызвать вам кэб?

У



Сообщения, принятые по телефону служащим отеля

Отель Кларидж
6 августа 1914 года
10 часов 17 минут


Мистеру Холмсу

Мистер Майкрофт Холмс из Уайт-холла настоятельно требует, чтоб вы пришли в его офис для важной встречи в 16 часов 35 минут. Он спрашивает, не хотели бы вы после нее пообедать в клубе «Диоген».


Отель Кларидж
6 августа 1914 года
14 часов 45 минут


Мистеру Холмсу

Звонил мистер Гарольд Стэкхерст, желая узнать , планируете ли вы вернуться в Сассекс в этот уикэнд, если нет, то он закроет ставнями окна вашего коттеджа перед приближающимся штормом




Из записей на столе мистера Майкрофта Холмса:


Меморандум

Майкрофту Холмсу
8 августа 1914 года
17:45


Сэр:
Форт Баршон капитулировал. Германия объявила, что все форты Льежа захвачены. Немедленно подтвердите или опровергните такие слухи.

Китченер,
Военный министр
---



Меморандум


Уилкинс,

1.Нужно приложить соответствующий меморандум. Позаботьтесь об этом и информируйте Китченера

2. Информируйте Военное министерство, что король Алберт сказал Бертло, что главные силы немецких войск нанесут удар по Фландрии. Этого глупца, кажется, это совершенно не беспокоит; Антверпен слишком близко к этой мирной территории и наши войска окажутся в самом пекле, если эти слухи подтвердятся.

3. Экспедиционные силы благополучно добрались до континента?

4 Мне нужно, чтобы эти телефоны установили сегодня. Как я могу следить за ходом событий, если у меня нет возможности вести переговоры в уединении, без присутствия министерского офицера связи?

МХ



Меморандум

Мистер Холмс,

Экспедиционные силы добрались благополучно. Телефоны будут установлены сегодня по окончании дня.

Не забудьте о своем давлении, сэр

У
---



Отрывок из дневника доктора Джона Уотсона

Было уже за полночь, когда Холмс, наконец, вернулся после встречи со своим братом. Он открыл дверь своим ключом – я забыл, что дал ему его – и подумать только, что он носил его с собой все эти два года, находясь за границей! – и немного напугал меня – я как раз упаковывал вещи в своем врачебном кабинете. Очень сомневаюсь, что доктор Пэйнтеру пришлось бы по вкусу присутствие на моем рабочем столе фотографии Холмса или записей его дел, которыми были набиты все ящики этого вышеупомянутого стола.

Сейчас, когда Холмс увидел, как я собираю все эти вещи, у него был совершенно разбитый вид, и несколько печальных минут он стоял в дверях и, молча, наблюдал, а потом медленно двинулся в комнату и стал мне помогать, потянувшись за книгами с верхних полок, которые из-за раненого плеча я не смог бы снять, не вставая на стул.
Когда он передавал их мне, его руки были холодными, как лед, и это в середине августа. Я вздохнул и взял их у него, положив их в последний ящик, после чего отряхнул руки. Несколько минут мы ходили туда сюда вокруг всех этих вещей, разговаривая о каких-то пустяках (что никогда не удавалось особо хорошо ни одному из нас).

Затем он спросил, известно ли мне уже, когда уезжаю.

И когда я сказал ему, что через шесть дней, четырнадцатого, то увидел, что на его лице, как в зеркале отразились те потрясение и печаль, которые почувствовал я, когда два года назад он сказал мне, что уезжает утром в Америку. Бедняга, он не ожидал, что его возвращение к реальной жизни станет таким суровым. Его глаза… я не могу забыть его глаза, когда я сказал ему это, и сомневаюсь, что когда-нибудь забуду. Настолько сильный человек, прошедший через то, через что прошел он, не мог иметь столь напуганный вид.

И меня скорее тронуло, чем встревожило, когда он довольно печально спросил, может ли он провести ночь здесь вместо того, чтоб возвращаться в Кларидж, несмотря на то, что он уже оплатил номер. Я был этому рад, ибо его сны едва ли были менее тревожны, чем мои собственные.

Но мы оба знали, что до конца еще далеко; это было только начало. И я мог лишь надеяться, что война не продлится много месяцев или – боже упаси! – лет.



Из бумаг на столе мистера Майкрофта Холмса

Меморандум

Срочно

Мистеру Майкрофту Холмсу

8 августа 1914 года
22 часа 5 минут


Сэр,

Как вы и предсказывали, ситуация в Африке, увы, почти вышла из-под контроля. Через час вы должны встретиться со мной и лорд Китченером, чтобы обсудить этот вопрос.

Г.Асквит
----



Мистер Холмс,

Э…сэр? Вы знаете, что через четверть часа у вас встреча с премьер-министром?

У.

----

Уилкинс,

Да, конечно, знаю! Зачем бы вы думали, я полтора часа делаю записи о ситуации в Африке?

МХ
---

Мистер Холмс,

Я вновь наполнил ваш пузырек с аспирином.

У.


Обрывки из мусорной корзины под письменным столом доктора Джона Уотсона


Мой дорогой Уотсон,

Я начинаю сейчас писать это письмо в надежде, что, может быть, через шесть дней смогу его закончить
---




Мой дорогой Уотсон,

Я пишу это теперь, чтобы я смог все выразить должным образом и в логической последовательности за то время, что осталось до того, как вы –
----


Мой дрогой Уотсон,

К тому времени, когда вы будете это читать, вы вероятно уже будете сидеть в поезде, едущем в Саутгемптон, а может быть даже, на Континент –

----


Мой дорогой друг,

Я не сомневаюсь, что когда вы будете читать это послание, то, скорее всего, ваши мысли всецело будет занимать ваш долг перед страной, нежели бессвязное письмо старого компаньона -
---


Боже, я не могу это сделать

С большим трудом сделала перевод и пост об этом 17 июня. Устала, но если буду ждать, когда появится свободное время, то можно вообще ни за что не браться. Просто приходить, и так не рано, есть и ложиться.

Вчера получила свой заказ очень долгожданный. Расскажу немного.



Вот эти два журнала с нелегкой судьбой) Они входят в подписку за 2018 год. Всего 4 журнала и еще Рождественский выпуск. Эти журналы потерялись на штатовской почте. Я долго переписывалась с их клиентской службой. И, наконец пообещали прислать репринтные копии, ну, если это и копии, то от оригиналов ничуть не отличаются.
Очень рада, что, наконец, их получила. Особенно летний номер - там большая статья по "Умирающему детективу" - о чем говорит и обложка. И еще статья Утехина "Вставайте, Шерлок" И кажется, она о Холмсе и России.

Далее



Откуда-то на "рынке" появилось несколько экземпляров вот этих трех журналов за 2013 - на Амазоне и еще кое в каких магазинах. Два купила на Амазоне, а тот, что в середине почему-то дался очень нелегко. Его раскупили прямо у меня на глазах и он оставался только в одном магазине, где мне не советовали его покупать. Но смелость города берет!
Он, как это понятно по обложке, посвящен "Его прощальному поклону". А еще есть статья "Был ли Шерлок Холмс воспитан католиком?" Самое интересное, что автор статьи Хью Эштон, сборник пастишей которого я сейчас читаю.
Два других журнала пришли несколько раньше. В том, где на обложке разные Мориарти, целая гроздь соблазнительных статей про Мориарти, Морана, Майкрофта.



Теперь пастиши по Рейхенбаху.

Значит, первая книга. Признания Шерлока Холмса. Когда-то давно уже пыталась приобрести, но были только электронные издания Kindle. У этой книги есть продолжения, и они только в цифровом виде, а эта вот появилась на бумаге. Вот здесь есть все тома, можно глянуть
www.amazon.com/s?k=confessions+of+herlock+holme...

Ну, я так поняла, что эта штука философская и посвящена противоборству Холмса с Мориарти. Пока большего сказать не могу, но отзывы хорошие

Далее "Дуэль с дьяволом". Насколько я поняла, здесь события, предшествующие Рейхенбаху. Полистала, показалось, что очень живой, настоящий такой Холмс. Не автомат. Будем посмотреть)

Третью книгу приложила сюда, поскольку она о том же, но руки до нее все никак не дойдут. В некотором роде альтернатива. И очень трагичная - Холмс упал со скалы...но выжил. Уотсон уже рядом. Как написано в аннотации, о том, что было с Холмсом и Уотсоном во время хиатуса.

Ну, вот все мои сокровища. Побегу-ка, наверное, спать)

Глава 10

Сделки и репутации

Несколько позже я оказался в комфортабельной обстановке Военного Морского клуба, ожидая прибытия лейтенанта Теодора Фэйрфакса, в руке у меня был бокал виски с содовой и я размышлял о смерти, вернее, о смерти на воде.
С той минуты, как Майкрофт пояснил мне причины для своего беспокойства, я уже не мог не думать о возможности покушения на свою жизнь, которое может предпринять Риколетти. И какова причина этого, пока оставалось неясным. Он же не знал меня, не имел понятия о моей профессии, и мне трудно было поверить, что до него дошли вести о цели моего появления на балу, ведь это было известно столь немногим. Прошлым вечером я был всего лишь человек из толпы, один из множества восхищенных, заискивающих перед ним льстецов, готовый поверить в его мнимые способности провидца.

И, тем не менее, он не сказал мне о здоровье, богатстве и счастье, как сделал бы любой ярмарочный фокусник в надежде получить барыш; вместо этого он сказал о моей смерти, вызвав ужас среди окружавших его впечатлительных молодых мужчин и женщин. Тогда я нашел это довольно забавным. Теперь я уже не был так в этом уверен.
И если дело было не в том, что ему стало известно о моем расследовании, то я никак не мог понять, что послужило причиной для такого предсказания. Кто-то, настроенный более скептически мог бы сказать, что Риколетти просто сказал мне то, что увидел у меня на ладони. В это я не верил. Смешно было говорить о водопадах, запечатленных в линиях на моей ладони; рациональный человек не может поверить в то, что это может иметь какое-то отношение к событиям его жизни.

И потому я пришел к неизбежному выводу, что он, и в самом деле, хотел убить меня, и при всем своем тщеславии я не мог допустить мысль, что единственно возможной разумной причиной для этого могло быть то, что моя гибель добавила бы еще больше блеска его репутации. Одним словом, с одной стороны, я ничего из себя не представлял и вполне подходил для того, чтоб быть тихо убитым и доказать тем самым его прозорливость, и в то же время ,был достаточно важной фигурой, чтоб его имя после этого прогремело бы по всей стране.
Ну, тут он будет разочарован. Я не намерен был умирать в угоду Риколетти, от воды или от какой-либо иной причины. Уж если нужно было принести себя в жертву, то я предпочел бы пойти на это ради какой-то более благородной цели, нежели упрочение карьеры шарлатана.

И я понял, что если хочу избежать этого, то должен быть настороже. Теперь вопрос был в том, что мне делать. Я считаю себя неплохим пловцом, поэтому если он намерен сбросить меня в реку, чтоб я утонул, у него ничего не выйдет. Но, похоже, что для моей гибели он выбрал именно утопление.

В качестве предсказания эта «смерть от воды» звучала слишком туманно. Вода может принять разные формы: можно убить человека глыбой льда, ошпарить, отравить какой-нибудь ядовитой жидкостью. Я сделал еще один глоток и подумал об отраве. Яд, конечно, был вполне очевидной опасностью. При данных обстоятельствах мне запросто могли бы плеснуть в стакан какую-нибудь жидкость без цвета и запаха, обрекая тем самым на мучительную смерть. Но я сидел тут с этим стаканом в руке уже полчаса и не почувствовал пока никаких угрожающих симптомов. Однако, в будущем надо будет более тщательно выбирать место для обеда. Хотя отравить могут не только еду – искусные отравители эпохи Ренессанса знали толк в том, как отравить при помощи перчаток, книг и даже ожерелья.
Если я хочу остаться в живых, то должен буду более четко рассчитывать все свои действия. Нужно будет с подозрением отнестись ко всему сырому и влажному, даже к полотенцу, которым я вытираю лицо. И мне не стоит пить ничего из того, что я не налил себе сам. И держаться подальше от водоемов. Жизнь в Лондоне неподалеку от Темзы никогда не представляла для меня проблемы, но не стоило испытывать судьбу, стоя у самой воды. Если Риколетти собирался меня убить, я не стану облегчать ему задачу.

Мои надежды на то, чтоб нанести ему удар первым, понемногу таяли по мере того, как час шел за часом, а Фэйрфакса не было и в помине. После двух с половиной часов ожидания, стало ясно, что он и не собирался приходить на встречу. Как и предсказывала леди Агнес, найти настолько смелого человека, чтоб он не побоялся пойти против шантажиста Риколетти, оказалось делом нелегким. Видимо, эта задача оказалась не по плечу Фэйрфаксу, и я подумал, что он вновь обратился к моему кузену и выбрал более легкий путь откупа.
Расстроенный, я покинул клуб и направился обратно в Мэйфэр. Если хоть немного повезет, то я мог бы застать там Фэйрфакса, ожидающего возвращения Майлса и я мог бы снова попробовать склонить его в свою сторону. Мой путь лежал вдоль Пиккадилли; днем здесь было людно, веселые, нарядно одетые прохожие толпились вокруг слепого скрипача, кидая монеты в его шляпу, в то время как лакей в ливрее прогонял от дверей какого-то бедного чахоточного старика, который пытался там прикорнуть. От протестов он перешел к ругательствам, что, в конечном счете, привело к его аресту, что полагаю, и входило в его намерения, ибо во мраке ночи даже стены тюремной камеры предпочтительней холодной мостовой возле запертой двери.

Дальше я прошел мимо места действия вчерашнего ограбления, Берлингтон-хауса и Королевской академии художеств. Двери здания были плотно закрыты, отгораживая музей от всего мира вообще и, в особенности, от толпы ропщущих журналистов, которые теснились у ворот, ожидая услышать какую-нибудь случайную фразу или увидеть, как будут дальше развиваться события. И для меня было полной неожиданностью увидеть величавую фигуру Лэнгдейла Пайка, который вдруг вышел вперед. Он приветствовал меня теплой улыбкой, которая, правда, придавала ему легкое сходство с хищником, подстерегавшем добычу, и он тут же решил, что мне необходим спутник.

- Ну, мистер Холмс, вот мы и встретились снова, - произнес он. – Похоже, у вас вошло в привычку появляться в самых неожиданных местах. Сначала в банях, теперь здесь. Поразительное совпадение.
- То же самое можно сказать и о вас, мистер Пайк. Я думал, что у журналистов, пишущих о светских новостях, есть более интересные занятия, нежели репортажи с места преступления.
- Ленгдейлу Пайку, может, и не понравилось бы такое задание, - сказал он, примирительно улыбнувшись. – Но Селвин Пратт любит поесть и у него есть неоплаченные счета. Мой редактор заявил, что если в конце недели я хочу получить жалование, то мне придется написать о менее приятных событиях. – Он ослепительно улыбнулся, хотя в этой улыбке было что-то пугающее. – Так случилось, что мне удалось получить интервью у Родни –Вэра, секретаря академии. Он был расстроен. Говорит, что в Академии все вне себя, а из полиции сюда прислали каких-то растяп. А что вы думаете об этом преступлении?
Я поднял на него взгляд.
- Почему вы спрашиваете меня?
- По той простой причине, что вы были здесь прошлой ночью.
При этих словах я замер.
- Не понимаю, что вы имеете в виду, мистер Пайк.
- Полагаю, что вы все понимаете, мистер Холмс. После нашей последней встречи я кое-что о вас узнал. Можно сказать, что вы меня заинтриговали. Кажется, что у вас очень мало общего с Майлсом, и, тем не менее, он зачем-то был вам нужен. Зачем ? - спрашивал я себя. И, проглядев кое-какие газетные вырезки, я это выяснил.
Он вытащил из кармана пожелтевший газетный лист и показал его мне.
Я во все глаза смотрел на заголовок «Скандал в Тэнкервилльском клубе», а ниже был отчет о деле, которое несколько недель назад едва не стоило мне жизни.
- Какое это имеет отношение ко мне? – спросил я, отдавая ему газету.
- Здесь говорится о молодом человеке, который был ранен, помогая в этом расследовании полиции. Тяжелый пневмоторакс или, выражаясь проще…
- Проникающее ранение грудной клетки, - закончил я за него. – Мне известно, что это такое.
Я помнил это ужасное ощущение, когда моя грудь начала наполняться воздухом, для которого не было выхода, хоть я и не собирался признаваться в этом Пайку.
Он пристально смотрел на меня.
- Думаю, да, мистер Холмс. Ведь это вы тот молодой человек, о котором говорится в статье, верно?
Я не склонен был удостаивать его ответом. Вместо этого я пошел вперед, но Пайк не отставал.
- Ну, же, мистер Холмс, вы ведь получили тот шрам не на какой-то там дуэли , защищая честь дамы. В наши дни найдется не так уж много леди, что не могли бы постоять за себя без посторонней помощи, хотя я понимаю, что здесь предпочтительней будет пистолет. Впрочем, на нашей предыдущей встрече вы признавали это и сами.
- Так оно и есть, мистер Пайк, - сдался я. – Но почему вы решили, что мое ранение как-то связано с этим Тэнкервилльским скандалом?
- Из-за инспектора Лестрейда. Общеизвестно, что время от времени он обращается к вам за советом.
- И кто вам это сказал?
- У меня есть свои источники информации.
- Назовите их.
Он прищелкнул языком и покачал головой.
- Вы едва ли можете рассчитывать на то, что я пойду на это. Скажу лишь, что информацию мне сообщает один из сотрудников Скотланд Ярда. Вы не пользуетесь там особой популярностью, особенно после того, как благодаря этому последнему делу, вытащили Лестрейда из той дыры, куда его сослали. – Его глаза засверкали. – Говорят, что кое-кто считает вас в некотором роде выскочкой.
- Скотланд Ярд не смог бы обнаружить вора, даже если б тот при свете дня пробежал по всему зданию и всех там ограбил, - сказал я гораздо более запальчиво, чем намеревался. Тем самым я сыграл на руку Пайку. Его улыбка теперь превратилась в довольную ухмылку человека, который сделал ставку в игре и выиграл.
- А эта информация, случайно не от мистера Грегсона? – спросил я.
- Я не могу выдавать своих информаторов, мистер Холмс. – У Пайка был совершенно непроницаемый вид. Несмотря на свои подозрения, мне ничего не удалось прочесть по его лицу. – Так вы признаете, что помогаете Лестрейду с этим расследованием?
Мне подумалось, что, несмотря на все эти толки обо мне, мне так и не воздали по заслугам. Не желая помогать Пайку, я, тем не менее, хотел сказать, что выполнил львиную долю работы, получив в ответ лишь небольшую похвалу. Однако, я сознавал, что Пайк может использовать мои слова в печати, обратив их против нас с Лестрейдом, что не принесло бы пользы ни одному из нас.
- Да, - признался я. – Я, в самом деле «помогал» ему.
- И помогаете ему и сейчас с этой кражей в Королевской академии? Мне сказал об этом Родни-Вэр.
- Я был здесь прошлой ночью. А уж насколько было ценно то, что я сказал, это уже другое дело.
- Ну, я мог бы судить об этом, если б вы поделились со мной.
- Мистер Пайк, - твердо сказал я. – Если у вас есть вопросы об этом деле, то вам лучше обратиться с ними непосредственно к инспектору Лестрейду или еще лучше, к инспектору Грегсону, который, насколько я понял из отчета в вашей газете, несет ответственность за это расследование. Я ничего не могу вам сказать.
- Не можете… или не хотите? – раздался у меня за спиной голос Пайка, когда я пошел прочь. – Интересно, что бы сказал Майлс, если б узнал, что его кузен частный сыщик? Думаете, он не был бы рассержен, узнав, что был обманут? Я слышал, что у него довольно свирепый нрав.
Остановившись, я обернулся.
- Надеюсь, мне никогда не придется испытать это на себе.
- Я могу все рассказать ему. В конце концов, он принадлежит к числу моих друзей. О вас же мне ничего не известно, кроме того, что вы мошенник и лжец.
- Если вы скажете об этом Майлсу, мистер Пайк, то это будет клевета. Я никогда не был сыщиком, ни частным, ни каким –либо еще.
- Кто же вы тогда?
- Поинтересуйтесь у своего информатора. Похоже, у него есть ответы на все вопросы.
Как только я повернулся к нему спиной, он вновь последовал за мной. К моему огромному удовлетворению Пайк оказался журналистом до мозга костей, и он не в силах был устоять перед соблазном узнать захватывающую историю, не взирая на последствия. Я понял, что он может оказаться полезным , и теперь и в будущем. Возможно, это был шанс заиметь «своего журналиста», как называл это Пайк. Невозможно переоценить могущество пера в руках таких сочинителей.
- Простите меня, мистер Холмс, - сказал он, причем судя по тону он, видимо, был расстроен, но отнюдь не раскаивался. – Это было грубо и самонадеянно с моей стороны.
- Да, мне показалось, что это совсем не похоже на ваш обычный стиль.
- Тогда, пожалуйста, поймите меня. Вы умный человек и, судя по тому, что я слышал, знающий свое дело, в чем бы оно не заключалось. Если я когда-нибудь избавлюсь от призрака Селвина Пратта, то мне понадобилась бы какая-нибудь стоящая история. Я чувствую, что вы могли бы помочь мне с этим.
- Я думал, что с этим уже справляется Майлс.
Он склонил голову.
- Майлс делает, что может и я благодарен ему и за это. Но судя по тому, что мне уже известно о вас, мистер Холмс, вы представляетесь мне более интересным членом этой семьи. И еще мне кажется, что ваш неожиданный интерес к Риколетти это нечто большее, нежели простое любопытство.
- Почему вы так считаете?
- Вчера в банях вы много расспрашивали о нем. А на балу специально стали его разыскивать. Когда он читал у вас по руке, он сказал, что вы умрете, верно?
Не могу сказать, что при этих словах меня охватила дрожь, но я ощутил какую-то неясную тревогу.
- Где вы про это услышали?
- В обществе не бывает тайн, мистер Холмс. Вам известно, что лорд Розерхайт готов держать пари на тысячу фунтов, что вы умрете в течение этой недели? Видите ли, то, что говорит Риколетти, обычно сбывается.
- Если это так, то это еще более укрепит его репутацию.
- Если это так, мистер Холмс, то вы умрете.
Более чувствительный человек мог бы снизойти до того, чтобы хотя бы принять смущенный вид после подобного заявления. Однако, подобные соображения были вытеснены журналистскими инстинктами Пайка, и у него был алчущий взгляд человека, который страстно желал сорвать куш, взяв интервью у приговоренного к смерти.
- В ваших рассуждениях есть один изъян, - заметил я. – Я не верю в предсказания Риколетти.
- Многие поверят. Если он окажется прав, его звезда вновь воссияет.
- А сейчас она потускнела? Прошлым вечером мне показалось, что он был в самом центре внимания.
- Это правда, некоторое время он был популярен, сейчас уже меньше. Дети часто устают от своих игрушек и находят себе другие развлечения.
- Если только эта игрушка не найдет способ вызвать к себе новый интерес, - добавил я. – Мистер Пайк, вы бы очень обязали меня, если бы не стали писать в своей колонке о моей скорой «смерти».
Он покачал головой.
- Мой дорогой мальчик, вы просите у меня невозможного. Об этом предсказании скоро станет всем известно и сообщения о нем появятся во всех стоящих изданиях от «Края Света» до Джона О’Гроутса. И что сказал бы мой издатель, если бы наша газета, оказалась единственным изданием, которое не опубликовало о нем ни слова?
- Он только поблагодарит вас.
Пайк рассмеялся.
- Боюсь , вы плохо разбираетесь в работе прессы.
- Он поблагодарит вас, - повторил я, - за то, что вы позаботились о том, чтобы его газета не выставила себя на посмешище, когда выяснится, что Риколетти всего лишь гнусный мошенник.
- Я могу процитировать эти ваши слова?
- Нет, но в свое время, мистер Пайк, я предоставлю вам историю, которая затмит ваши маленькие опусы о предсказаниях и скандалах.
Я видел, как в его глазах отразилась напряженная работа его мысли, пока он обдумывал сказанное мной. И он быстро принял решение. Пайк протянул мне руку и сделка была заключена.
- Пока это в моих силах, я не напишу ни слова, - сказал Пайк. – В свою очередь, вы должны дать слово , что не расскажете об этом никому другому… и разумеется, останетесь в живых.